Кто-то говорил, что война – дело молодых. Но война – дело тех, кто ее затевает, и больше никого. Ни в чем не повинные люди страдать не должны оттого, что какого-то президента в детстве роняли, и он сильно ушибся головой. Между прочим, скорее всего так и было, потому что почти всех детей роняют, и некоторые из них ощущают последствия падения и дальше, когда повзрослеют. Хотя, некоторые даже не взрослеют. Я никогда не спрашивала президента, нет ли у него шрама на голове, я просто один раз взяла и посмотрела. Шрам на месте. На моей голове шрама нет, хотя мы родственники. Иногда мне не хочется быть его племянницей, но это судьба, а от судьбы не уйдешь. Но сейчас мне больше, чем когда-либо, не хочется состоять с этим безумцем в родственных связях. Я не хочу называть его дядей, поэтому даже в неформальной обстановке называю его мистером Вульфом. Его, правда, следовало бы называть мистером Фоксом. Эта фамилия ему подходит больше, потому что для Вульфа он слишком боязлив и слишком хитер. Хотя, хитрость его выработалась, скорее, оттого, что он по природе своей труслив.
Я с ужасом сейчас ожидаю приближения весны, так как, согласно заверениям врачей, весной у людей обостряются всякие шизофренические наклонности и мании. Судя по всему, моему дядюшке тоже не удастся их избежать, поэтому я уже начинаю готовиться к своей отставке и подыскивать другое, более спокойное место работы. Но если меня вынудят уйти в отставку, это будет значить одно: в ближайшие дни начнется война, следовательно, спокойная работа найдется только где-нибудь на Антарктиде. На Южный полюс я не хочу. Не переношу морозов. А вот в какую-нибудь страну типа Ирака или России отправилась бы с удовольствием. Так что, пустив в ход свои связи и чуть-чуть обаяния, я вскоре добиваюсь цели.
Но пока я консультант президента по международным связям, все же делаю последние, отчаянные попытки остановить его.
- Мистер Фокс, то есть Вульф, - говорю я, - вы читали Ремарка?
Джонни Вульф морщит лоб, пытается вспомнить, кто такой Ремарк, но, судя по всему, не может.
- Нет, - отвечает он и не врет.
- Почитайте «На западном фронте без перемен», и прямо сегодня, я настаиваю.
- В нашей операции будет только восточный фронт, - говорит Джонни с легкой, саркастически натянутой улыбкой, считая, что он очень удачно пошутил, и в этот момент мне хочется просто придушить его.
Этот поганец даже не произносит слова «война», но оно сквозит в его словах, как спирт в водке. Я вижу, что это чувствуют остальные, но им не хватает смелости открыто протестовать. Потому что в данный момент даже Германия и Россия вместе взятые ничего не решают и не могут повлиять на решение мистера президента. Он недавно заявил, что Германия теряет свои позиции, что ее слово уже не имеет прежней силы. Германия и Россия сыты по горло тем, что им досталось в наследство от Второй Мировой, они слишком много потеряли. Здравый смысл, видимо, приобретается только ценой таких вот огромных потерь, и больше никак. Каждый, кто хоть немного соображает, к чему приведет эта война, которую уже практически начал Джонни, понимает, что эта война будет Третьей Мировой. И как бы не хотели остаться в стороне Россия и Китай, Индия и Франция, у них это не получится. Россию обвинят в том, что она поставляет оружие в Ирак, французов – в том, что они просто сочувствуют бедным простым жителям Ирака, Индию и Китай – в том, что в названиях этих стран присутствует буква «и». Я все это знаю. Знают ли другие?
В обеденный перерыв ко мне подходит жирный боров с кусочком салата меж гнилых зубов – министр обороны. Интересно, отчего он так любит этот салат? Неужели он думает, что этот зеленый салатик способен защитить его здоровье, которое эта свинья в мундире портит дешевым виски и крепкими кубинскими сигарами в элитных клубах? Надо будет спросить его об этом перед его смертью. А она наступит скоро, я уверена.
- Ага, Мата Хари и Ева Браун в одном лице пьют кофе! А это не вредно для их здоровья? – говорит это человекоподобие, дыша в мою сторону подгнившим луком и целуя мою руку, которую я тут же незаметно вытираю об его мундир, мучаясь от приступа тошноты.
Я не поняла, почему он назвал меня Матой Хари и Евой Браун. Может, хочет, чтобы я поскорее скончалась, а может, просто забыл, как меня зовут. Слаттер тоже в детстве сильно ушибся головой со всех сторон.
- Виски и табачный дым вреднее, - совершенно серьезно отвечаю я и еле сдерживаюсь от того, чтобы не вылить этот кофе ему за воротник.
- Миссиc Гросс, - нет, он все-таки помнит мою фамилию, - вы, надеюсь, понимаете, к чему приведет вас ваша принципиальность, неуступчивость и упрямство?
От его любезности не осталось и следа, он сказал это совершенно серьезно, и прозвучало это скорее как угроза, чем как предостережение. Теперь мне хочется напоить Слаттера этим кофе, чтобы он подавился и умер.
- Я понимаю, - отвечаю я, немного улыбаясь. – Вы не принесете мне пирожное?
- Это вредно, - говорит он, но все же идет за пирожным.
А я в это время тихонько исчезаю, иначе точно наговорю ему всяких гадостей про него, его жену-потаскуху и дочь-стриптизершу. По большому счету ведь Слаттер - несчастный человек. Достаточно только один раз взглянуть на его жену. Я сама видела ее один раз в районе «красных фонарей» в разгар «рабочего дня» в парике и намалеванную, как кукла. Не скажу, что делала там я. Но все равно Слаттер был и остается для меня свиньей. Хотя, я, наверное, зря наговариваю на бедных зверюшек, потому что они лучше, чем Слаттер, наш многоуважаемый министр обороны. Безмозглая тварь.
II
Как все-таки хорошо, что есть бары, которые открываются утром, иначе тысячам людей в этом городе было бы некуда деться. Хорошо, что среди этих баров есть такие, в которых бывают только люди, которым наплевать на окружающих, иначе мне некуда было бы спрятаться от государства. Вот и я в три часа дня сижу в плохо освещенном помещении со стенами, напоминающими стены пещеры, психоделической музыкой в придачу и пью. На затравку я заказала коблер. Начинать надо всегда с легких коктейлей, чтобы чувствовать себя хорошо.
Многие люди пьют от отчаяния. Наверное, я тоже скоро начну пить от отчаяния, потому что теперь я уверена, что война неизбежна. Наши, нет, не наши, а правительственные, войска уже там. Обратно их не позовут. Они и не вернутся обратно. Это очень печально, там много хороших парней. С некоторыми из них и их семьями я знакома лично. Пока они пишут, но последней весточкой, которую получат их семьи, будет извещение о том, что они героически погибли, защищая честь государства. А когда государство защитит их? О чести я тут уже и не говорю. Некоторые теряют ее в момент рождения.
Я заказываю текилу. Моим размышлениям надо положить конец на какое-то время, иначе они заведут меня в тупик. А тупик – это уже сумасшествие. Очень часто человеку спокойно жить не дает его собственный мозг, который постоянно производит энергию вследствие своей работы. Избыток энергии наносит большой вред, если эту энергию некуда деть. Некоторые эту энергию гасят, занимаясь любовью, некоторые особи просто сидят в одиночестве за столиком в углу и пьют текилу. Хорошо, когда человек может делать и то и другое.
Тут мои мысли обрываются, потому что в дверях я замечаю мое сокровище. Он подходит ко мне, целует мне руку, не ту, к которой прикасался Слаттер, потом целует меня в губы, садится рядом, спрашивает, что я пила и после этого заказывает коблер.
- Дэни, у меня серьезные проблемы, - говорю я, вглядываясь в черноту его глаз и пытаясь найти там что-нибудь, что успокоит меня. Но, наверное, в данный момент это что-то находится в моем стакане.
Мое сокровище зовут Дэниел Гросс, но я его чаще называю Дэни, а когда мне страшно – Дэниел. Он на несколько лет старше меня, но выглядит моложе своих лет. Он не меняется, наверное, лет с двадцати трех. Все такой же молодой, красивый, умный, а главное, в нем сохраняется жажда жизни. Он молод не только внешне, у него молодая и добрая душа. Иначе мы бы не были вместе.
- Что случилось? – спрашивает он, хотя уже наверняка знает ответ на свой вопрос, просто он хочет все услышать от меня.
- Я, наверное, завтра или послезавтра уйду в отставку, не хочу, чтобы меня просили об этом, - отвечаю я и смотрю в свой стакан. – Война неизбежна, мы оба это знаем. Нам небезопасно находиться в этом городе и вообще в этой стране. Мне хочется побыстрее отсюда уехать.
- Куда?
- Не знаю. Я, в общем-то, нашла себе другую работу. Врачом в военном госпитале. Можно отсиживаться в Австралии. Но Австралия – это Великобритания. А там меня не ждут. Я не знаю, что делать. Можно еще поехать в ЮАР. Ты можешь остаться, после войны я вернусь, если останусь в живых. Но я понятия не имею, что может Ирак сделать с этой страной. Я знаю, что на Вульфа точат зуб и Россия, и Индия, и Китай. Это опасно. Это смертельно опасно. У меня даже появляются мысли убить Джонни Вульфа. Сегодня в обед Слаттер назвал меня Матой Хари и Евой Браун в одном лице. Шутка неудачная, но что-то в этом есть.
- Ты пыталась поговорить с Вульфом?
- Конечно, пыталась. Не один раз, но все бесполезно. Он никого не хочет слушать, он бы, наверное, даже мать свою застрелил, окажись она у него на пути.
У Дэни темнеет лицо. Видно, что он напряженно думает, но у него так же, как у меня, мысли разбегаются, как тараканы, которых застали на месте преступления. Сейчас мне очень его жалко, потому что он не виноват ни в чем. Более всех виноватой себя в этой стране чувствую я. Мне кажется, что жизни миллионов людей в моих руках. Но сейчас единственный видимый выход – убийство президента. Конечно же, об этом уже давно подумали вперед меня, все просчитали до мелочей, и смерти Вульфа никто не допустит. У меня просто нет никаких шансов. Несмотря на кажущуюся глупость, Вульф способен обеспечить себе безопасность до некоторых пор.
- Катарина, - Дэниел возвращает меня за столик бара, - я думаю, тебе надо сменить работу. Военный госпиталь – это лучше, чем белый дом. Я надеюсь, что для меня там тоже припасено место?
- Конечно, дорогой, я почему-то подумала, что это не будет лишним. Почти все готово. Как только Вульф официально объявит о начале военных действий, через три часа наш самолет будет над Атлантикой, – я замолкаю на секунду. – Дэниел, я очень тебя люблю, и я не хочу потерять тебя. Мне вдруг подумалось о том, что наш самолет может быть сбит. Я не хочу так умирать. Надо что-то делать. Как можно скорее. Я хочу улететь завтра вечером.
- Куда мы улетаем?
- В Россию, в Санкт-Петербург. Еще там можно будет учить российских детишек английскому языку. Правда, это замечательно?
Дэниел смотрит в свой стакан и о чем-то думает. Наверное, он думает о детях, которых у него никогда не было и не будет, потому что я детей иметь не могу.
- Ты думаешь о ребенке, Дэни?
- Да, - отвечает он и грустными глазами смотрит на позолоченное изображение звезды на потолке. – Я хочу ребенка.
Я ничего не могу ему ответить, потому что это также причиняет мне острую боль. Когда речь заходит о ребенке, мы оба быстро замолкаем, и в эти моменты мне кажется, что я теряю Дэни. Я перестаю понимать, почему он со мной и за что он любит меня, если вообще любит.
- Катарина, несмотря ни на что, я люблю тебя, ты это знаешь, - как бы отвечает он на мой беззвучный вопрос и заказывает текилу. Видимо, он не хочет отставать от меня. – Не смей в этом сомневаться.
- Поехали домой, - говорю я и выпиваю содержимое стакана Дэниела.
Пока мы добираемся до дома, он меня ни о чем не спрашивает, потому что знает, что я обдумываю детали нашего «побега» из страны. Чем незаметнее будет мой отъезд, тем лучше. И вообще замечательно будет, если все будут думать, что я все еще здесь.
Как жаль, что дома нас никто не встречает, но в сложившейся обстановке это, наверное, очень хорошо. По крайней мере, если ты в одиночестве – ты в безопасности. То же касается и личной жизни. Одиночество – твоя крепость. Но все же с Дэниелом я чувствую себя лучше, чем без него. И он всегда знает, в какой именно момент нужно оставить меня одну. Это качество я очень ценю в людях, потому что обычно меня не понимают и все делают наоборот. Сейчас Дэни знает, что мне необходимо, чтобы он был как можно ближе, поэтому он ко мне настолько близко, насколько только может.
III
Как всегда, встаю шесть утра и иду гулять. Одна. Дэни в это время спит, а выгуливать мне некого. Мы с ним хотели завести собаку или кошку, но пришли к выводу, что они не будут счастливы с нами. Я очень люблю животных, и когда накоплю достаточно денег, обязательно построю приют для бездомных животных, а сейчас у меня просто не хватит на них времени, ведь им постоянно требуется внимание. Впрочем, как и человеку.
Сегодня пятница, последний рабочий день, и поэтому в такое раннее время в парке никого нет. Я иду и повторяю стандартные фразы на русском языке. У меня довольно неплохо идет русский язык. Наверное, потому, что моя прабабушка, по словам некоторых моих родственников, была русской.
В половине девятого утра я уже сижу в своем кабинете и освобождаю себя от занимаемой должности. В девять раздается стук в дверь.
- Кто? – спрашиваю я.
- Виктория, - отвечает мне женщина с голосом Виктории Слаттер, жены министра обороны.
- Входи.
В кабинет входит женщина сорока лет с отекшим лицом, мешками под глазами и конвертом в руке.
- Что такое? Почему так рано? – спрашиваю я ее, не отрываясь от работы. – Присаживайся.
- Ежегодный бал, - говорит она и кладет конверт на мой стол. – Разве ты не помнишь? Вот приглашение. К воскресенью надо все приготовить.
- Что – все?
- Ну, платья, туфли, нужно подобрать прически, найти подходящие костюмы мужьям и так далее, - говорит она, и при мысли о новом платье ее лицо на мгновение светлеет и молодеет.
Я вспоминаю об этом проклятом бале, и мое настроение резко ухудшается. Уехать совсем незаметно теперь не получится. Хотя есть один выход – притвориться больной, но тогда неизбежен поход ближайших родственников в больницу или ко мне домой со всякими подарками и пожеланиями скорейшего выздоровления. Так что, эта проститутка, сама того не желая, загнала меня в тупик. Она ко мне неплохо относится, потому что знает, что я в курсе того, как она проводит свободные вечера и ночи, но я ее не выдаю. Не знаю, почему я ее покрываю. Может быть, от жалости к ней. Она ведь умирает со скуки с этим боровом, Стивеном Слаттером. Я понимаю Викторию и отчасти солидарна с ней. Но что она сделала со своей дочерью – это, конечно, непростительно, но это уже не мое дело. У Виктории нет настоящих друзей, и, наверное, из всех ее знакомых я самый близкий ей человек. Поэтому сейчас мне не хочется расстраивать ее своим отказом, но и сказать ей, что я приду на этот чертов бал, тоже не могу.
- Я приглашаю тебя на чашку кофе с коньяком, - говорю я, зная, что при мысли о коньяке ее лицо приобретет более счастливый вид. – Там обо всем поговорим.
- Согласна! – отвечает она с немного более радостным лицом, чем минуту назад.
Я оставляю записку на двери на случай, если я кому-нибудь понадоблюсь, и мы отправляемся в «Пещеру». Нас встречает не выспавшийся бармен. У него такой вид, будто он спал всего пару часов и причем прямо за стойкой. Мы с Викторией выбираем небольшой столик в самом углу и заказываем по две чашки кофе с коньяком.
- Можно тебя спросить? – говорю я тихим голосом.
- О чем? – спрашивает в ответ Виктория.
- Что будет, если Вульф объявит о начале военных действий?
- Что ты имеешь в виду?
- А ты не знаешь?
Виктория замолкает. Видимо, она не знает, что можно мне сказать, а чего я знать не должна. Но она определенно знает что-то важное. Может быть, мне удастся заручиться ее поддержкой, в конце концов, я даже могу шантажировать ее, если захочу. Надеюсь, что до этого не дойдет, и она добровольно пойдет на сотрудничество.
- Я хочу уехать, - вдруг говорит она.
- Куда и как? Ты думаешь, твой муж отпустит тебя?
- Нет. Но я не могу больше оставаться здесь.
- Ты не можешь больше здесь оставаться, потому что тебе надоел Стивен, или же тебе кажется, что здесь становится небезопасно? Что тебя толкает на этот, я бы сказала, безумный поступок?
- И то и другое. Я уеду не одна. И мне хотелось, чтобы ты прикрыла меня, - Вот черт! Она тоже собралась удирать! И кто мне теперь поможет?
- И все-таки, куда ты собралась? – спрашиваю я, надеясь, что она хотя бы намекнет.
- Я не могу сказать, ты же понимаешь, - отвечает она.
Да, я прекрасно понимаю, что больше она мне ничего не скажет, ведь будь я на ее месте, я поступила бы точно так же. А разве мы не находимся с ней в одном положении?
- Мне надо работать, - говорю я. – Извини, но меня ждут, в том числе и Стивен.
- Ладно, увидимся, - отвечает она, встает и уходит.
- Увидимся ли? – тихо говорю я ей вслед.
Я тоже встаю, машу ручкой бармену и ухожу. Надеюсь, сегодняшний день – последний день на этой проклятой работе и в этой стране. «Когда придет конец этому безобразию? – думаю я. – И скорее всего, Вульф скажет всем о том, что война началась, именно на балу, когда этого меньше всего будут ждать». Хотя на самом деле война идет уже давно, с тех пор, как сменилась власть в нашей стране. Нет, даже еще раньше. С тех пор, как началась война на Балканах. Все пошло оттуда. Наша страна, наше правительство осталось безнаказанным, никто так и не смог громко сказать, что не допустит войны в Югославии. Война началась, продолжилась, вроде бы закончилась, и чем она закончилась, мы все прекрасно знаем: погублены тысячи невинных жизней. Война одинакова везде: в Чечне, в Ираке, в Израиле, на Балканах. В каждой стране ежедневно происходит мини-война. Даже я сейчас воюю. Главным образом, конечно, с собой, как и всякий нормальный человек, но еще я воюю с Вульфом и Слаттером, хоть они этого не замечают.
После обеда я с облегчением отмечаю для себя, что никто меня за сегодняшний день не успел достать, затем кладу заявление об увольнении на стол, выключаю свет, запираю дверь и ухожу. Надеюсь, навсегда. И в половине пятого мы с Дэниелом уже в самолете. Летим навстречу неизвестности.
IV
К новому месту привыкать трудно, но почему-то в Петербурге мне понравилось сразу, и я начала себя чувствовать довольно комфортно с первой минуты, с первого кубического сантиметра здешнего воздуха, попавшего в мои легкие. Единственное, что может вызвать некоторый дискомфорт, – это холод. Но надеюсь, что к первому марта все исправится.
Сегодня второй день нашего с Дэни пребывания в этом городе-музее. Воистину, Петербург – самый красивый город в мире. Он весь пропитан духом петровского времени, это город-история. Я видела еще далеко не все достопримечательности этого города, но уже знаю, что он может когда-нибудь стать моим вторым домом. Я верю в то, что Петербург примет меня, не отвергнет. Люди здесь неплохие, не очень злые, я бы сказала. Наверное, больше не люди влияют на город, а он на них. Петербург – живое, вполне самостоятельное существо, но оно очень ранимое. Я думаю, что не все могут прижиться здесь, но и город может выдержать не всякого человека. Я боюсь, что он когда-нибудь сломается и превратиться в обычный мегаполис столичного типа.
К сожалению, Джон Вульф ничего по поводу войны на том приеме, на котором должна была присутствовать и я, ничего не сказал, а просто за спиной у всех начал активные военные действия. Все даже хуже, чем могло бы быть. Я не знаю, почему Вульф промолчал. Может, не хотел портить настроения людям.
Также испортило мое настроение известие об ужасной катастрофе на взлетной полосе, с которой взлетал наш самолет. К счастью, это было уже после нас, но в той авиакатастрофе погибла Виктория Слаттер. Вполне возможно, что ее муж обо всем узнал и таким способом решил помешать ей улететь. Она больше никогда и никуда улететь не сможет. Эпикур говорил, что «смерть не имеет к нам никакого отношения, ведь когда мы есть, то смерть не присутствует, а когда смерть присутствует, то нас нет». Но смерть – она есть. Она существует независимо от нас лишь мгновение, и вечно - в наших мыслях. То же касается и жизни. Каждое мгновение жизнь другая, это уже не прежняя жизнь, но она вечна в нас. Но это присутствие ее не дает о ней никакого знания. Мы ничего не знаем о жизни и об ее смысле. Никто не имеет истинного знания о том, для чего же он живет. Да и ненужно никому это знание, ведь, в конечном счете, человек рождается, чтобы умереть. Это есть в подсознании каждого из нас, поэтому каждый хоть что-то желает оставить после себя, потому что знает, что когда-нибудь ему придет конец. Чаще всего люди желают оставить после себя детей. Я не исключение, поэтому единственный выход для меня – взять ребенка, по каким-либо причинам оставшегося без родителей. К моей величайшей радости, Дэни быстро со мной соглашается, и я иду в «Дом ребенка» выбирать себе малыша.
V
Я захожу в большую комнату, в которой играют дети. Все они разного возраста, разного пола, все совершенно разные! Увидев меня, они немного притихли. Я поздоровалась с каждым из них и подарила каждому по большой мягкой игрушке. Воспитательница объяснила им, в чем дело, но они сами все поняли и без нее. Узнав, что я не из России, они еще больше насторожились. Слава богу, им не сказали, откуда я приехала, потому что большинство россиян, мягко говоря, недоверчиво относится к выходцам из моей страны, пусть даже это совершенно обычные, нормальные люди.
Я бы, конечно, для начала поговорила с этими детьми, но я пока не очень хорошо владею русским языком. Вдруг один из мальчиков лет четырех с ярко-синими глазами и золотого цвета волосами, положив в сторону большую собаку, подходит ко мне, берет меня за руку и тянет меня вниз. Я присаживаюсь на корточки, а он целует меня в щеку и говорит «спасибо». И тут я поняла, что это мой ребенок. Конечно, когда этого мальчика увидел Дэни, он был немного шокирован, потому что сам он брюнет c карими глазами, да и я не блондинка. Но когда Саша повис на его шее, то все вопросы и сомнения отпали. Решено: мы берем этого ребенка.
Но тут мое внимание от ребенка отвлекает одна новость: в Петербург с официальным визитом, видимо, приуроченным к празднованию юбилея города, приезжает президент Вульф. Это самая ужасная новость за последние две недели. Скорее всего, это не просто дружеский визит, да и дружеский ли? Россия не согласна с позицией Вульфа и иже с ним по поводу Ирака. Наверное, Вульф хочет уговорить российского президента поменять свое мнение. Не знаю, как он будет это делать, потому что, судя по тому, что я уже успела узнать о российском президенте, он человек слова, человек с характером, у него есть совесть, честь и хорошо развитое чувство справедливости. Поэтому Вульф, наверное, приехал зря. К тому же, сейчас в России бушует эпидемия очень опасного гриппа, и Вульф реально рискует своим здоровьем.
VI
Сегодня, к моему величайшему удивлению, в военном госпитале, где я работаю медсестрой, в палатах очень много человек. В основном это молодые ребята с осколочными и огнестрельными ранениями. В коридорах какой-то странный тусклый свет и непривычный запах не то формалина, не то еще чего.
Я захожу в одну из палат. В ней лежат девять человек с ранениями от
взорвавшейся мины. У кого-то ранена рука, у кого-то – нога, некоторым уже успели ампутировать кисть или стопу. Все, кроме одного спят, всё еще находясь под действием наркоза. Парень на кровати у окна лежит, и по его щекам катятся слезы. Я подхожу к нему и беру его за руку. Она обжигает мою ладонь. У мальчика жар. Он сильно сжимает мою руку говорит:
- Не уходи. Я должен тебе кое-что сказать.
- Тебе нельзя сейчас разговаривать, мой мальчик, - отвечаю я.
- Нет, я должен. Потому что ты являешься непосредственным виновником всей этой трагедии. Ты не использовала всех шансов, чтобы предотвратить войну. По твоей вине гибнут люди, сотни, тысячи людей.
- Неправда, я сделала все, что могла. На большее я была неспособна.
- Нет. На большее ты просто не решилась. Я тоже умру по твоей вине. Ты виновата в моей смерти, - слова этого бедного паренька режут мой слух, и мне больно смотреть в его глаза, потому что… они так похожи на глаза Дэни. Вдруг парень заплакал. – Прости меня!!! Я не хочу умирать. Я проклинаю Вульфа!!! Я желаю ему смерти в долгих муках! Спаси меня, пожалуйста! Меня ждет моя мамочка…
Я сама уже сижу и чуть не плачу, глядя на него. Бедный мальчик!
- Как тебя зовут? – спрашиваю я.
- Александр, - отвечает он.
- Я сделаю все, что смогу; я обещаю, что ты вернешься к своей матери, - говорю я, зная, что свое слово сдержать не смогу.
Александр умирает на моих руках.
«Боже! – думаю я, когда обнаруживаю себя на рабочем месте за столом перед медицинским справочником. – Это всего лишь сон!» Вдруг раздается телефонный звонок. Секретарша поднимает трубку. Через минуту она хватается за сердце и пулей выбегает из кабинета. Вместе с ней приходит главный врач, минут пять разговаривает и оседает в кресло. Его руки немного дрожат, а на лбу появилась испарина. Спустя некоторое время он успокаивается и сообщает, что мистера президента везут сюда с температурой под сорок в полуобморочном состоянии. Больше ни в какую другую больницу он попасть не мог, так как наша охраняется лучше всего. Теперь наконец-то появился реальный шанс все-таки расправиться с Вульфом. Мы просто его не вылечим, и он тихо скончается от неизвестного штамма вируса гриппа. Правда, существует некоторая вероятность того, что это ничего не изменит. Но вероятность эта все-таки достаточно мала. Я надеюсь на это. Может, мне даже удастся поговорить с Вульфом и решить все мирным путем. Вероятность этого события также ничтожно мала.
Вечером я захожу к Вульфу измерить температуру. Он лежит с закрытыми глазами. Нет, он не умер, он спит. Я тихонько его бужу. Он вздрагивает от испуга и просыпается. Вульф смотрит на меня осоловелыми глазами и будто бы не узнает. Я его спрашиваю:
- Вы меня знаете?
- Нет, - отвечает он ослабевшим, дрожащим голосом. – Хотя… погодите-ка… нет, этого не может быть… Боже! Это ты, это ты, я знаю, ты – пресвятая Дева Мария!..
Судя по всему, у него начался бред, он плачет. Видимо, Вульфу сейчас очень плохо. Пока столбик ртути не поднялся до нужного уровня, я пытаюсь поговорить с ним. К сожалению, это не удается. Я смотрю на его лицо и не могу увидеть на нем ни тени раскаяния в содеянном, ничего! Его лицо стало абсолютно пустым. Я молча записываю в тетрадку число «сорок» и ухожу.
В глубине души я не хочу, чтобы он сейчас умирал. Я хочу, чтобы он умер в муках, от ранения, как тот мальчик из моего сна. Но от моего желания или нежелания в данный момент ничего измениться не может. Через час я узнаю, что Вульф умер. Какая глупая смерть!
Что теперь будет с Ираком, я не знаю. Пока остаются такие люди, как Слаттер, нельзя сказать с полной уверенностью, что все решится мирным путем. Но надежда есть. Все-таки, Слаттер – слабый человек, а Россия, Германия, Франция, Индия и Китай – это даже больше, чем полмира.