А жизнь продолжалась. Начали возвращаться по домам солдаты. Да всё мимо их избы. Месяц, другой, третий – ни от одного из троих сыновей не было никаких вестей. И снова заныло материнское сердце, никогда не знающее покоя.
Наконец пришло письмо от младшего, Ивана. Жив, здоров, служит в морфлоте, на Балтике. Был в плаванье, на учениях, поэтому не мог ничего о себе сообщить. Бить фрицев не довелось – немного опоздал.
И снова потянулись дни ожиданий. Множество ежедневных домашних дел не мешали думать о двоих, не подающих о себе весточек – Мусие и Феде. С тех пор, как проводили Мусия на фронт во второй раз, так и не было от него за полтора года ни одного письма; от Фёдора не было ничего более четырёх лет, то есть всю войну. Где они, что с ними, почему молчат? Тревожные вопросы не давали Наталье покоя ни днём, ни ночью…
Поздним летним вечером постучал в их избу чужой человек в солдатской гимнастёрке. Вошёл, да так и остановился в нерешительности на пороге. Взглянула на него Наталья – и сразу всё поняла, только не знала точно, чьё имя назовёт. А он, молча и бережно достал из нагрудного кармана фотографию, вырванную из военного билета. Мусий. Это была его фотография, а солдат в гимнастёрке – его фронтовой друг. Он выполнил последнюю просьбу умирающего у него на руках, смертельно раненного товарища: сообщить семье – где погиб и как. Не могла поверить Наталья, что её первенца, как капля воды похожего на любимого Прокопа, её надежды и опоры, нет в живых почти год, ведь она всё это время просила о нём Господа и молилась, как за живого. Вновь и вновь вспоминала, как вроде бы совсем недавно провожали Мусия на войну во второй раз, исхудавшего, не успевшего окрепнуть. И то, как он, уходя, оглянулся и махнул рукой. И готова была Наталья волчицей выть в равнодушное, бездонное небо. И только слёзы молча катились из глаз, а душа разрывалась от боли…
Неясной оставалась только судьба Фёдора. Молясь за упокой безвременно ушедших детей, она всегда вспоминала его в молитвах живым и смиренно просила Бога о здравии, и умоляла Всевышнего, чтобы недолгим и нетрудным был путь сына домой.
И на этот раз Бог услышал её мольбы, увидел её страдания и горькие слёзы, – матери, потерявшей за три месяца двух сыновей.
Через несколько дней после известия о гибели Мусия в дом явилась почтальонша и сразу же, с порога, видимо, чтобы исключить плохие подозрения, громко и радостно выговорила: «Бабо Наталко, Федя живой!»
Теперь после траурных чёрных месяцев Наталья не могла поверить в эту невероятную весть – почти семь лет она не видела сына и более четырёх не знала о нём ничего. Она всё плакала, прижимая к груди коротенькое письмо, ставшего старшим после гибели двух братьев сына: «Жив, здоров, нахожусь в Псковской области в городе Невель…».
Этот плач был радостным и горьким одновременно. Один из троих, ушедших на войну сыновей – жив, но – понимал разум, а отказывалось принимать сердце: никогда уже не суждено троим старшим братьям встретиться вместе за родительским столом и отпраздновать окончание страшной войны…
Фёдор появился в родительском доме накануне 1946 года. Наталья с трудом узнала в этом осунувшемся, невероятно худом, измученном человеке того юношу с чистыми глазами, которого в 1939-м провожала в армию. Черты его лица изменились до неузнаваемости: оно стало резким, скуластым, глубокие горькие складки пролегли между уголками губ и щеками.
«Сколько же тебе, сыночек, довелось вынести, выстрадать, если ты в свои 27 лет выглядишь, как старик?» – с болью думала Наталья, глядя на Федю. На её расспросы он отвечал неохотно, рассказывал о себе только основное. Был в плену, концлагере, потом сбежал и партизанил в далёкой Франции. Подробности она не расспрашивала, материнским чутьём понимая – не нужно сейчас тревожить его воспоминания: пройдёт время, успокоится душа, ему легче станет говорить обо всём пережитом.
С тревогой наблюдая за сыном, Наталья замечала, как он морщится иногда от боли и, вспоминая о Коде, не находила себе места. А через неделю-другую, отбросив все сомнения, упрямо и настойчиво стала допытывать сына: что его беспокоит и где болит. Сначала он отмахивался, но, увидев материнские волнения и, не желая её расстраивать, успокоил: «Ничего страшного, это побаливает желудок из-за плена, концлагеря. Пройдёт». Но Наталья не успокаивалась и велела сыну собираться в райцентр в поликлинику. И стояла на своём до тех пор, пока Фёдор не послушался.
Обследование в райцентре выявило язву желудка и двенадцатиперстной кишки, и предложили ему операцию. Но Наталья не хотела даже слышать ни о какой операции. Знала, что сельская бабка-знахарка после голодовки многим помогла подняться. И повела Фёдора на лечение к ней. После осмотра бабка уверенно вынесла диагноз: «Ця болячка внутрi пройде». Велела зайти через три недели за лекарством, а пока заваривать и пить подорожник. Изготовленное лекарство из листьев цветка алоэ, настоянное особым способом на определённого сорта вине, с добавлением пчелиного воска, нужно было пить регулярно перед едой.
Фёдор был очень пунктуальным и, строго соблюдая указания знахарки, лечился всю зиму и весну, а к лету все признаки заболевания постепенно исчезли. Молодой организм с помощью народной медицины одолел болезнь.
Макиевские парни с войны возвратились далеко не все, поэтому невест в деревне было предостаточно: и засидевшихся в девках, и совсем юных. В это время отец сдружился с Васей Прокопцом, маминым братом, возвратившимся с войны. И хотя у Васи была девушка в Закарпатье, на которой он собирался жениться, это не мешало ему вместе с Фёдором Горовым посещать сельские вечеринки и заглядываться на местных невест. Но глаза разбегались от соблазна, и выбрать было весьма не просто. Однажды они шли вдвоём из клуба, и Василий сказал Фёдору: «Зачем тебе, Федя, кого-то искать? Возьми мою сестру Катю, красавицей стала. Даже твой брат Кодя на неё заглядывался».
Осенью 1946 года состоялась их скромная свадьба, даже не свадьба, а небольшая вечеринка для двух семей. По другому тогда и не могло быть, потому что на Украине, да и в других районах СССР, опять начался голод. Повальной конфискации урожая у крестьян на сей раз не проводилось, голодомора и многочисленных смертей, как в 1932-1933 годах не было, поэтому и прозвали в народе этот голод – приголодком. На сей раз причиной стала послевоенная разруха (в руинах лежало половина страны), засуха 1946 года и безвозмездная помощь новым социалистическим странам, в том числе и Германии, а также тем странам, что воевали против нас на стороне Гитлера.
А наши люди, победившие фашизм и положившие за эту Победу лучших своих сыновей, жили хуже побеждённых: в городах и сёлах терпели лишения, недоедали, снова в пищу шли полова и лебеда. Появилось новое лакомство, деликатес жмых, который считалось за счастье раздобыть. В энциклопедическом словаре [44] сказано, что жмых – «концентрированный корм для сельскохозяйственных животных», отходы маслобойных комбинатов, остающиеся после отжима льняных и подсолнечных семян.
В 1947 году отец закончил бухгалтерские курсы областного промсоюза и его направили на работу в Западную Украину – город Тернополь, куда он вскоре отправился с молодой женой. Так решилась судьба моего отца и моей матери, и обозначилось моё будущее появление на свет…
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/05/09/112