ЁЖИК
Мы с тётей Катей шли на дачу.
Сперва мы быстро ехали в машине по большой дороге, а потом просто медленно шли по деревне.
Наша дача в деревеньке, где трава, деревья, много неба и обычная земля.
Я, конечно, нёс большие сумки, а тётя Катя небольшую веточку. Она махала этой веточкой, и комары её не трогали.
Шли мы, шли, и подошли к своей калитке.
Тётя Катя вдруг, как закричит:
– Ёжик! Ёжик! Посмотри!
Я увидел и остановился.
Ёжик тоже нас увидел, посмотрел, нахохлился и замер.
Хорошо, что у меня в руках висели сумки, а то я, непременно, побежал бы, стал бы ёжика ловить, и не известно, чем бы это всё закончилось…
А так, мы все остановились, замерли и стали друг за другом наблюдать: ёжик блестел своими чёрными бусинками, тётя Катя от удовольствия тихонечко хихикала, а я стоял, как неподвижный деревянный истукан.
Но ёжик вскоре догадался, что мы приехали на дачу отдыхать и можем простоять вот так до самой ночи. Он деловито отвернулся и, тарахтя иголками, как прутик по забору, пролез под нижний край калитки…
– Смотри, смотри, он к нам пошёл! – хихикая от удовольствия, сказала тётя Катя, – Он будет жить у нас? Пусть он живёт у нас? Наверное, тут у него свой домик?
Теперь мы вместе с ёжиком живём у нас на даче.
А, может быть, это ёжик вместе с нами живёт у себя дома…
Впрочем, это совсем не важно – кто у кого, раз мы все тут живём.
ШУРИКИ-МАКАРИКИ
Мы проживаем в смежных огородах. Вообще, это дачи. Но они похожи на большие огороды, где не только грядки, ягоды, кусты и огурцы, а ещё огромные деревья, небо и сплошные непролазные заборы с потайными дырками. Взрослые думают – дырочек нет, а мы-то знаем специальные секретные места… И часто путешествуем по воле.
Однажды Шурик говорит:
– Пойдём гулять на озеро!?
Вообще-то, Шурик – это девочка. Её родители так – Шуриком зовут. Совсем, как дядю Сашу нашего… Не знаю, почему. Мне нравится. Она хороший паренёк… То есть, хороший друг – я так хотел сказать. И даже кое-что читать уже умеет.
Друзей-то ведь не выбирают. Друзья появляются сами. Всё через те же потайные дырочки… А то, что голые коленки о крапиву обожгла, так это ей была наука – теперь в штанах, как все нормальные мальчишки бегает.
На озеро я сразу согласился. Все говорят, что тут есть озеро, но мы его ещё не видели ни разу. Поэтому я сразу согласился.
Мои родители дремали на веранде, и я подумал, что не надо им мешать и сразу пропихнулся к Шурику сквозь дырочку – в соседний ихний огород. А из него мы с Шуриком протиснулись в ту сторону, где сразу начинался лес.
Проникли сквозь густые сучья и прямо пошли по красивой тропинке.
Что делали её родители, не знаю.
Тропинка часто прерывалась солнечными освещёнными полянами, которые приятно пахли хвоями, травой и пчёлами и громко щебетали птицами – сороками-трещотками, различными скворцами, птичьими птенцами и синичками. А где опять входила в тень, переплеталась шишками и длинными корнями ёлок и огромных сосен, концы верхушек у которых уходили в небо очень высоко.
Шурик долго смотрела наверх, и я тоже смотрел. А потом мы смотрели наверх и кружились. И небо со страмильными деревьями кружилось тоже.
– Таких названий не бывает, – зачем-то сумничала Шурик.
– Бывает! Мне сказал один знакомый дровосек с бензиновой пилой: «У них такая длинная страмильная длина»!
– Да? Ну и пусть. А ты, Макарик, не боишься путешествовать дремучими лесами?
– Конечно, не боюсь, – ответил я, – Смотри, какой широкий лес! Смотри, какая твёрдая дорожка! По ней всё время кто-то ходит, ну, вот и мы туда идём.
– А это озеро, в какую сторону?
– В лесу. Оно же называется «Лесное». Значит, оно в лесу.
А тут опять дорожку пересекла ещё одна такая же дорожка – поперёк.
И мы остановились.
– Опять! – сказала Шурик, – А теперь, куда пойдём?
А там запрыгала смешная белочка. Такая попрыгучая, что мы не сумели угнаться. Такая прыгливая белочка – с сосны на сосну, словно птичка порхает!
От этого мы потеряли дорожку и сами чуть-чуть растерялись: кругом одни деревья, сучья, злободневные скрижалии и всякие такие ужасы, как говорится в этих случаях…
Пришлось, как следует, задуматься. И Шурик говорит:
– У нас на обед был компот, а дедушка просил какао…
– А мы сегодня пили чай, – я тоже вспомнил, как сегодня пили чай, и я немножечко пролил.
– А в озере вода, – сказала Шурик, – Вода течёт вниз. Значит, идти надо вниз. А мы всё время вверх и вверх… А надо вниз… А там и озеро найдём.
Я согласился – было очень правильно: «вода» и «вниз». И мы пошли куда-то вниз…
Сначала сучья и скрижалии цеплялись нам за уши, за одежду и царапали нам щёки, но мы боролись с дебрями и очень скоро выбились на очень старую заросшую дорожку, которая, как мы, стремилась тоже вниз. Мы даже от радости песню запели:
Шагают ноги к озеру!
Шагают ноги к озеру!
Конечно, без мелодии, но громко.
А я над Шуриком смеялся до упаду: у Шурика все щёки были перепачканы какой-то чёрной сажей от деревьев, косички разлохматились и все утыкались еловыми иголками.
А у меня от пробирания размазалась соплюха, которая всегда меня подводит иногда… И Шурик надо мной вовсю смеялась, но я ничуть не обижался.
Мы даже не заметили, как подошли к ручью.
Ручей – это такая маленькая речка, через которую мосток из старых толстых брёвен. На дне ручья песок. А брёвна у моста толстенные-толстенные и обросли зелёным мхом, как будто не побритой бородой…
И ёлка рядом очень толстая, широкая-широкая, высокая-высокая растёт – макушку даже не видать – солнце даже едва сквозь неё пробивается.
Воды в ручье всего лишь по колено, но до того холодная – как настоящий лёд! Когда её пьёшь, даже зубы болят!
Попили водички, умылись и дальше пошли.
Дорожка вышла на опушку. А на опушке в лужах плавают лягушки.
Мы даже цаплю там увидели! Сначала думали – сучок такой торчит… Она вдруг, как подпрыгнула! Как полетела над землёй… Мы даже испугались. Такая длинная, большая птица – ух!
А в луже, где она стояла, зашевелились разные козявки, пауки, пиявочки, жучки и чилибумбрики, которые существовали под водой и тихо прятались, пока она стояла. Но мы заставили их двигаться.
Тут Шурик стала умничать и заявила, что таких названий, как «скрижалии» и «водяные чилибумбрики» не существует. Но я же видел по её глазам, что Шурик сильно сомневается, что нет таких названий! И мы, поэтому, особенно не спорили, хотя, про «злободневные скрижалии» я точно, где-то слышал…
Ведь это же известно всем, что на болоте и в лесу живут и прячутся таинственные всякие личинки, долгоносики – что их никто и никогда ещё не видел! Так почему бы им не быть на самом деле?
Мы даже стали сочинять для них названия. Но ничего не получилось, потому что закричали…
Какие-то люди кричали и даже махали руками. Нас это никогда бы так не удивило, но эти люди знали наши имена! Они кричали: «Шурик и Макарик»! И убедительно махали нам руками.
Из вежливости мы пошли навстречу и оказались около большой реки, через которую висел висячий мост.
К нам подбежали незнакомые нам тётеньки и дяденьки и за руки перевели по этому висячему мосту в свою деревню. Вы представляете? Река течёт, а мост болтается, как тряпочка туда-сюда, и мы идём по этому мосту!
А там у них такая настоящая, простая, деревянная деревня – дома составлены из настоящих круглых брёвен, лошадка, ходят курицы, коза, козлятки…
А у берёзки веточки такие длинные-предлинные висят…
Вокруг: детишки, тётеньки и дяденьки – все смотрят, будто мы из зоосада…
И, главное – большая, тёплая корова, которая приятно пахнет молоком!
Мы пили тёплое парное молочко!
Потом приехали родители – мои и Шурика – и стали плакать и кому-то очень важному звонить, о том, что мы нашлись и «всем отбой».
А тётеньки и дяденьки им про медведя что-то говорят, который тут в лесу… А, где ему ещё сидеть, как ни в лесу? Эх, жалко, мы его не встретили!
Тут нас повели по машинам.
А Шурик вдруг, как закричит:
– А озеро!? А, как же озеро!?
– Какое ещё озеро? – не понял бородатый, как тот мост, её отец, – Сегодня больше никаких озёр!
Тут Шурик вырвалась из рук родителей и вдруг меня поцеловала ни за что и ни про что. На что сначала я довольно сильно осердился, но почему-то очень быстро ей простил – не стоит обращать внимание на эти глупые девчёночьи замашки. Я только крикнул ей:
– Не плачь! А то я тоже зареву!
И мы разъехались.
Довольно скоро тот забор, что между нашими глухими огородами, стал помаленечку редеть, потом и вовсе очень сильно сократился.
Родители стали гостить друг у друга – то чай, то какой-нибудь праздник…
А мы по страшной тайне сговорились с Шуриком, что озеро это найдём всё равно.
ТИМКА-ТЁМКА
Однажды к нам на дачу неожиданно приехал брат мой Тимка, и мы у баушки случайно раскололи банку свежего варенья, и баушка нас наказала.
Она сказала нам: «Какое-то всё баловство! Вот посидите и подумайте о вашем поведении! Нет, чтобы умные книжки читать или просто стихи наизусть заучить, так вы всё время скачете и скачете...»
Мы сидели молчали, молчали, и вдруг Тимка мне говорит:
– Тилибомка!
А я подумал и ответил:
– Билибомка!
– Тилибомка-Билибомка! – сложил рифму Тимка.
Тогда я сказал:
– Тимка-Тёмка-Перетёмка!
А Тимка подхватил и начал повторять:
Тимка-Тёмка-Перетёмка
Тилибомка-Билибомка.
Перетёмка-Тимка-Тёмка,
Тилибомка-Бимка-Бомка...
– А откуда взялась «Бимка-Бомка»? – спросил я у Тимки.
– А я досочинил, – ответил Тимка.
– А кто это такие? – вдруг спросила баушка.
– Какие кто? – не поняли мы с Тимкой.
– Ну эти – «Бимка-Бомка» …
Но мы не знали с Тимкой, кто-такие «Бимка-Бомка» и мы решили «Бимку-Бомку» не читать. И тогда получилось вот так:
Тимка-Тёмка-Перетёмка,
Тилибомка-Билибомка.
Перетёмка-Тимка-Тёмка,
Билибомка-Тилибомка...
– А кто такие «Тилибомка-Билибомка»? – удивилась баушка.
Мы этого тоже не знали и тоже решили убрать, потому что в самом деле было не понятно, кто такие эти «Тилибомка-Билибомка».
И тогда осталось так:
Тимка-Тёмка-Перетёмка,
Перетёмка-Тимка-Тёмка,
Перетёмка-Тимка-Тёмка,
Тимка-Тёмка-Перетёмка...
Так у нас с Тимкой получились настоящие стихи, которые мы назвали «Тимка-Тёмка-Перетёмка, Перетёмка-Тимка-Тёмка» и почти целый час громко декламировали их, пока баушка нам не сказала:
- Всё! Хватит тренькать! Идите во двор, погуляйте!
ОГОРОДНАЯ ДРАМА В ДЕТАЛЯХ
Известное дело: кривые и ржавые гвозди всегда убирать надо с грядок. Иначе пойдёшь босиком за малиной и встанешь на эту остряку. Потом ещё тебе же попадёт. Вон мальчику Серёже, как попало! Нам дядя Федя рассказал.
Детишки прятались – игра такая бойкая… А тот, кого заметит галевой, обязан быстро-быстро и быстрее галевого добежать до дерева и постучать об это дерево – тогда не проиграл. И, значит, ты не «галя».
И вот, Серёжа бросился бежать, когда его заметил галевой, и спрыгнул с сеновала. А там внизу в тени после обеда лежал и отдыхал у дяди Феди сродный брат и спал.
И вот, Серёжа спрыгнул на него, и брата дяди Федина отправили в больницу к логопеду, который лечит тех, кто заикается и плохо себя чувствует. Или уже поправился, но не совсем… Конечно, Серёже попало – сам дяди Федин сродный брат за ним гонялся, как какая-нибудь «галя»!
А вот, откуда в огороде гвозди, не известно. Я нахожу уже не первый раз. Возможно, эти гвозди плотник растерял, когда выстраивал забор – не знаю.
Для ковыряния я взял себе такой – побольше, а остальные выбросил на мусорку. А этот… Тогда мне было некогда ходить туда-сюда – я аккуратно сунул его в столб. У нас столбы железные – из специальных труб. Поэтому у них отверстия вверху, пустые и ничем не заняты – туда можно много чего натолкать.
И вот, я встал на жёрдочку – на перекладину – залез, дотянулся и сунул в трубу этот гвоздь.
И вдруг там – в столбе – что-то, как зашипит!
Я, конечно, не трус, но с этой палки – от столба – так отскочил, что весь покрылся острыми пупырышками ужаса! И только уж потом сообразил, что, пролетая, видел Шурика. Она осторожно щипала в своём огороде какую-то травку… Всегда так: оттопырит пальчики и что-то щиплет…
Возможно, я издал какой-то звук, или он вышел как-то из меня… потому что, когда я поднялся, она уже стояла у забора и смотрела в щелку между досок.
– Шурик, осторожно! Кто-то там сидит и очень страшно шикает! – я так прошептал, что она замерла и осталась стоять – только в щелке один чёрный глаз… Но быстро сорвалась и убежала к переходной дырочке, порхая платьишком, как крылышками бабочка-капустница…
– А где он шикает? – спросила, обежав забор и запыхавшись.
– В трубе!
Я показал, в какой трубе и объяснил про гвоздь.
– Давай туда заглянем!?
Я виду не подал, но ей предупредил:
– Смотри, ты испугаешься – там что-то страшное…
А у неё от интереса даже капельки под носом проступили – на губе. И всё равно полезла. На нижнюю жердинку встала и схватилась за трубу… А там, как зашишикает!
Да, как зашкрябает!
Да, как зашабуршится…
И страшно так, как зашипит! Отпрыгнула, конечно, запищала – девчонка – что с неё возьмёшь!?
Тут я случайно и вспомнил про гвоздь – про тот – про ковыряльный – на змею похожий, который у меня припрятан. Я сбегал, притащил его и сунул в дырку от сучка – в заборе. И получилась такая ступенька – крючок… Мы с нижней перекладины ногой сперва на этот гвоздь, а следующей ногой – на верхнюю. По этой перекладине – по верхней жёрдочке – полезли по забору до трубы, чтоб заглянуть.
Крадёмся мы по этой верхней жёрдочке к трубе, за досочки цепляемся, а страшно – ох! Отверстие в трубе чуть меньше головы, но там черным-черно и ничего не видно. А вдруг оттуда кто-то выскочит – из этой из трубы!? И только мы вот так подумали, как там зашабуршалось!
Как там зашкрякало!
Как зашипело-зашипело!
Мы даже закричали – я у трубы, а Шурик рядом – следом.
Где были у неё родители, не знаю, а у меня сидели дома, потому что жарко.
Но, как ни страшно было, надо же узнать – увидеть, кто там прячется! Или какое – что… А там – в трубе – темно.
Тут Шурик что-то вспомнила, сказала – погоди, – проворно соскочила и зачем-то убежала в дом, порхая платьишком, как бабочка… А я, как ни старался разглядеть, в трубе сгущалась темнота из-за того, что Солнце так отчаянно сияло, что у меня в глазах от этого сияния рябило пятнами.
Зато понемногу привык к шабуршачке. В трубе этот звук округлялся, как будто бы шарик, срывался куда-то и гумкал, как будто стеклянный… А выходил наружу неживой – не настоящий.
Пока я это думал, прибежала Шурик с зеркальцем. Мы прицепились на заборе с двух сторон от этого столба и, натыкаясь друг на друга головами, стали направлять в отверстие трубы Солнце.
Луч осветил – там оказалась ПТИЧКА!
Она каким-то образом упала в эту дырочку, а вылететь не получилось – там негде разбежаться, чтобы прыгнуть! А как ты полетишь, когда не можешь разбежаться или прыгнуть!?
Сначала Шурик предложила опустить туда верёвочку. Но птичка не могла схватиться за верёвочку и от обиды ещё громче зашипела – ведь у неё не стало голоса от крика.
По прутику подняться тоже не смогла – у птичек лапки сбоку зажимают…
Пришлось идти на мужественный шаг.
Конечно, я боялся, что она меня укусит, поцарапает и клюнет, но выхода другого не было. А Шурик за неё, хотя и очень уж переживала, но ни за что не сунула бы руку в эту дырку. К тому же, девчонки совсем неумело сидят на заборах, и тут не известно, кому было хуже.
Пришлось идти на мужественный шаг. Руки моей как раз едва-едва хватило, и птичка забралась ко мне в ладонь сама! От радости и от свободы, когда я её осторожно достал из трубы, она так неожиданно и сильно встрепенулась и вспорхнула, что я с испугу соскользнул с жерди и, зацепившись майкой за доску, повис, как свежее бельё…
А Шурик бросилась бежать за помощью к нам в дом, и по незнанию дорожки угодила в самую крапиву. И мы с ней оба так кричали! – я на заборе, а она в крапиве, что все родители сошли с ума и нам опять, как следует, попало. Мне, в основном, за то, что не воспользовался лестницей, которая у нас в чулане.
Но я по-прежнему доволен тем, что сделали.
Потому что во мне от того до сих пор сидит радость.
Теперь у нас в столбах отверстий нет – на них стоят горшки с цветочками.
Довольно необычно и красиво.
А та синичка к нам всё время в гости прилетает.
КОШАЧЬЕ БЕЗОБРАЗИЕ
На той неделе тётя Катя очень долго копошилась в огороде.
Сперва она делала новые грядки, потом аккуратно садила на них землянику, затем старательно облила каждый куст и, вконец обессилев, пошла отдыхать.
Соседская Муська увидела свежие грядки и вышла на них посмотреть...
Заметив кошку, тётя Катя так молниеносно сиганула к ней с лопатой, что двери гулко сбрякали и от возникшего при этом сквозняка все вёдра раскатились по веранде...
Муська, конечно, сидела на новенькой грядке спиной к тёте Кате и ничего такого не подозревала... А тётя Катя, словно пуля, вдруг остановилась возле кошки и так внезапно по-кошачьи страшно крикнула, что Муська от невероятного испуга подскочила, поседела и сошла с ума.
С тех пор испуганная кошка стала мстить и регулярно посещать злопамятное место, а при удобном случае ещё и обувь тёти Кати.
Теперь тётя Катя не знает, что делать и пьёт валерьянку.
ЗАСАДА НА СЕДУЮ ГОЛОВУ
Однажды баушка послала тётю Катю и меня за свежим молоком к двоюродному деду.
У них там кроме ихней баушки и настоящей роговой коровы уже неделю отдыхали маленькие внуки Лёха и Антоха.
Вот тётя Катя по дороге мне и рассказала, как на днях после обеда ихний дед споткнулся об какой-то паровоз и заявил: «Алёха и Антоха, вы уже большие и вам пора уже свои игрушки собирать и складывать на место. Мы с бабушкой не можем всюду поспевать и после этого ещё игрушки ваши подбирать!» – сказал и лёг читать воспоминания великих полководцев.
Немного погодя Алёха и Антоха подошли к нему, и Лёха, так как был постарше, тем же тоном заявил:
«Послушай, дед, мы уже большие и мы пошли на пруд купаться. Но, если ты об этом скажешь баушке, то ты не дед!»
Они отсутствовали целый час, но бабушка у них об этом до сих пор не знает.
Вот это выдержка!
ВАСЬКА И ВОРОНЫ
Вот так живёшь, живёшь на белом свете, учишься, учишься... и вдруг в деревне на каникулах случайно узнаёшь, что у тебя имеется сеструха Васька, и зовут её так, потому что она Василиса.
Эти взрослые всегда всё так наперепутают, что сами потом ничего не поймут!
А всё кому потом за них расхлёбывать придётся?
Вон Родьку соседа родители взяли и Родькой назвали, а сами даже думать не додумались, что ребятня начнёт дразнить его за это редькой!
Все так и кличут: «Редька, Редька…»
Вот Вовка Чижик – тот на чижика похож, его и называют – Чижик.
Или вот, Тимка, брат двоюродный, его так Тимкой и зовут, но только он всё время в городе живёт.
А Родька ни на редьку, ни на репу, ни на какую калегу с капустой, ни на какую свёклу с помидорами ни капли не похож.
А Ваську так назвали – Василисой, может быть, за тем, чтобы она премудрой стала, как из сказки… А для чего ещё?
Ещё её тут кое-кто назвал кузиной, но никакая она отродясь не кузина от слова Кузя, а самая, что ни на есть, тёти Катина – от слова «тётя Катя».
И никакой она не отпрыск, а обычная кудрявая девчонка-размурзайка. Опрыскивают только кактусы, плодово-ягодные всякие кусты и пересохшее бельё, когда его приспичило погладить, а утюг ни с того ни с сего перестал пускать пар…
Недавно ей исполнилось два года.
Только она, когда была ещё моложе на неделю, уже тогда была сообразительной – свободно и легко общалась обо всём и на любую тему, но только мало, кто мог понимать… И на высокий бабушкин сундук она уже мгновенно забиралась. Вот только слезть с него никак не получалось…
Однажды я смотрел, смотрел, как Василиса бестолково мается: вытягивает ноги, что есть сил, напрасно шарит ими в воздухе... и пожалел. (Она, хотя и сродная, а всё-таки родной мне человек.) Упёрся ей в разгорячённый лоб ладонью и столкнул.
Она, почуяв пол, заулыбалась, поклонилась и сказала мне: «Спасибо!»
Теперь всегда, когда откуда ни слезает, одну какую-нибудь ногу свесит и кричит: «Макарик, дёргай! Дёргай!»
Напрасно дядя Петя говорит, что Васька маленький детёныш и бестолковый крохотный микроскопический малёк. Она давно уже серьёзная приличная особа. И это прямо подтверждают жизненные факты.
У тёти Кати в огороде завелись вороны. Они всегда слетаются, сидят, где захотят, и каркают, как пьяные колхозники! Слетят на землю и идут по борозде… Не как какие-нибудь там обычные лесные птички-трепыхалочки или простой какой-нибудь шныряла огородный дрозд, а как морские капитаны дальних плаваний по палубам огромных пароходов… Заложат крылья за спиной и смотрят очень важно… Ещё чего-нибудь поправят и перевернут, что как-нибудь не так и не по-ихнему лежит...
А тётя Катя пшикнула на них.
Они, конечно, очень неохотно разлетелись и недалеко. А самая тяжёлая уселась на заборе прямо перед носом тёти Кати и очень нагло повернулась к ней спиной…
И тётя Катя снова пшикнула.
А та не то, что сразу улетела, а наоборот, не торопясь, демонстративно провела своей корявой лапой по дырявому хвосту, как будто пыль с него смахнула на неё. (Так деревенские мальчишки делают, когда кого-то дразнят или сильно разозлятся. А то ещё бывает и штаны снимают…)
Ну, тут, конечно, тётя Катя шуганула эту хамку по-хорошему!
В отместку эта наглая ворона, выждав время, слетела прямо к ней на луковую грядку и выдрала оттуда пару луковиц!
И стала тётя Катя в огород к себе ходить, как на войну – она ворон оттуда гонит, а те взлетают у неё над головой и друг за другом, как бомбардировщики, со свистом и шипением пикируют обратно на неё… А тётя Катя тазиком накроется, скукожится, сожмётся, словно жихарка, и быстро-быстро убегает, как Маруся-партизанка. (Советую вам про Марусю почитать. Мне про неё сосед наш Родька пересказывал.)
А я, как раз, наказан был за партизанскую игру «Кастрюли вместо касок» – за то, что несколько ребят немножечко оглохли... Хотя, мы все по-честному ходили «в окружении» – по кругу друг за другом и палками стучали по кастрюлям.
Вот, я сидел наказанный у тёти Кати в огороде и всё видел...
Мы с Васькой в тазике в спасателей играли – мы были, как спасатели, а оловянные солдатики у нас в тазу с водой тонули….
Тут в это время и случилось нападение ворон на тётю Катю. А, может быть, вороны просто забавлялись и так, по-своему, играли с тётей Катей – одна из них довольная сидела на заборе и, показалось, даже веселилась… Но тёте Кате точно было не до смеха: она пищала и туда-сюда сновала с тазиком на голове и даже не заметила, как перепачкала своё лицо землёй и всё на нём размазала, как Васька!
На этот шум из дома вышел дядя Петя и очень громко проворчал: «Ну, это вороньё в корягу распоясалось! Придётся их отстреливать!»
На это Васька молча встала, зашла домой и вынесла оттуда мисочку с едой для кошки (там были косточки от курицы, сготовленной к обеду). Она так в мисочке и отнесла их в дальний угол огорода. И ни одна ворона на неё не прыгнула и даже не накаркала, что очень удивительно.
С тех пор ни тётя Катя и ни дядя Петя на войну с воронами не выходили и зря на них руками не махали и не пшикали. А тётя Катя даже стала с ними разговаривать, как разговаривают с кошками и добрыми людьми.
А я с тех пор всё время думаю: как хорошо иметь друзей или хотя бы одного хорошего!
СКОРО МЫ БУДЕМ БОЛЬШИМИ
Мы сидели в высокой траве и молчали.
А, вернее, молчала она.
Я спросил: «Ты чего?»
Но она продолжала молчать.
Тогда я тоже стал молчать и думать: «Ну и пусть!»
И я решил перемолчать её – перетерпеть, перемолчать и победить.
И сразу же спросил: «Ну, ты чего?»
Но она продолжала молчать.
И тогда я сказал: «Если будешь молчать, я не буду с тобой говорить!»
И так упрямо замолчал, что сразу стало грустно и мне пришлось толкнуть Бутусика ногой.
– Зачем ты обижаешь пёсика!? – спросила Шурик строго.
– А ты, чего молчишь? Я что тебе?..
– Я не молчу, – ответила она, – Я думаю.
– Чего ты думаешь? А я чего?..
– Мне кажется – я взрослая. Мне хочется подумать.
– А я, чего? Я, что – сопливый грудничок-пелёночник?
– Тогда немного помолчи и думай.
– О чём? – не понял я, – О чём мне надо думать?
– Когда ты взрослый, есть о чём подумать! И не разочаровывай меня!
Я, чтобы не разочаровывать её, стал очень сильно напрягать весь ум и так напряг свои мозги, что даже разболелась голова.
Но ничего не думалось.
В прохладной тесноте не чёсанной травы по листику ползла, отставшая от всех, улитка...
Какие глазки у неё на усиках! Как она смотрит ими в стороны... А, может быть, она так ими нюхает?..
Над нами дыбились огромные старинные деревья. В их толстых сучьях даже солнце запеклось! Заботливые птичьи попрыгунчики у них там что-то шелушили коготками... Вдали виднелась Поскребушкина Гора и облака, похожие на то, когда художник вытер кисти с белой краской о большую синюю ненужную тряпицу и ушёл...
А я сидел, молчал, и молча думал...
Но от того, что ничего не мог придумать, разревелся.
Не знаю, почему.
Чего она!?
ВСТРЕЧА В ЗООПАРКЕ
Мы неожиданно столкнулись в зоопарке.
Там у слона был день рождения, и в ожидании какого-то банкета все посетители слонялись по дорожкам между клеток, как будто приглашён был весь наш город. Но слон кокетливо не выходил, должно быть, очень долго умывался или наряжался...
Когда я вдруг её увидел, меня, как будто вверх подкинуло и сильно покачнуло, и свежий ветер дунул мне в лицо!
Она так посмотрела на меня, как будто меня этим ветром совсем от земли оторвало!
Хотя там никакого ветра не было – одни воздушные шары в детишкиных руках да клоуны и, вот – она...
Нарядная, в огромных белых бантиках...
Её почему-то здесь звали не Шурик, а Саша, но мне это тоже ужасно, как было приятно...
Родители у нас, как только встретились, так сразу стали разговаривать про овощи, и мы, конечно, отошли от них, чтоб не мешать им возбуждать воспоминания про огород.
Конечно, я ей сразу стал показывать всё, что находится вокруг и стал подробно ей рассказывать о том, какие и откуда появились в клетках звери...
А их там было видимо-невидимо – полнейшее собрание от разных бобротузиков, простейших и привычных двоеглазок, обыкновенных однохвостиков, мохнаток и рогатых топтунов, рвачей и африканских долгошеев, до самых беззастенчиво разнузданных мартышек и совсем неведомых науке одиноких и угрюмых сидунов...
Тут – шерстянные ветронюхалки, смешные носопырчатые прыгалки, пушистые степные пухлячки-меховички, продолговатый серпентух, подветренный хохлан, скакун-прыгун и расчубыха травоядная душистая...
Там – всевозможные подводные разночешуйные чешуйники и чешуёрики, плавучие, ползучие амфибии, проныры остроносые, различные речные и морские страхофобии – когтистые, зубастые и гладкие, и неожиданно колючие...
А здесь – утинный плоскостоп, и крохотульки-карапульки повсеместные, и розовые качкуны снегиревики, заокеанский полоротый желтоклюв, и пёстрый балаганный балабол-пустоголов, и манихвост тропический изысканный, и волокуша – выря долгоносая, и голенастодылдовый бегун пустынный, и шныра воздушная птица-скоба, охотничий дроновый сокол-ловсан, баклан морской простой пернатоперепончатый и даже дальнобойный командорский дельтаплан!..
Когда я показал ей всех животных, всех экзотических причудливых зверей и птиц, она вдруг почему-то заявила:
– Ну и что? Зачем ты врёшь?
А у меня от этого обидного вопроса даже слёзы чуть не выпали из глаз, но я их быстро заморгал обратно и терпеливо объяснил:
– Чтобы было тебе интересно. А если ты не хочешь это знать, читай природоведенье!
– Но тут ведь на табличках и на клетках всё написано! Вот: «Цапля», например! А ты мне говоришь, что это «выря – волокуша долгоносая»!
– Так ведь, это она вынимает лягуш из воды и в гнездо к себе носит! Поэтому она и «волокуша». Все остальные точно так же. «Подводные меховики», к примеру – это котики, тюлени и моржи... А «ядовитый мягкотел» – медуза. А «лободуй» – это дельфин. А если это кит, то он уже «гигантский лободуй». «Колун подводный» – это рыба меч. А слон совсем похож на водокачку, на насос и на большую ушастую клизму... А черепаха – это косточка, которая ползёт. Змею «верёвочником» можно называть. А «тусклячок» – это обычный светлячок, который слабо светится. «Летучий двоехвостик» – это стриж. А «винигрилл» – это такая смесь животных, которые живут в одном, но я пока не знаю, где такие водятся. А вот «лассосники» живут везде, но это не рыбак, не рыба, а спортсмен – метатель длинных петель под названием «лассо»...
– А человек?
– Что «человек»?
– Ну, как ты человека назовёшь? А, может быть, ты скажешь, из чего он состоит?
– Человек он и есть человек. Состоит он из папы и мамы.
– А, если назовёшь его «двуручником бесхвостым»?..
– Ну, это довольно обидно, конечно...
– Тогда зачем ты про животных сочиняешь, обижаешь их!? И вообще, запутаешься сам, запутаешь других, и вообще, не будешь знать, какое кто...
– А, может быть, я от любви к природе это сочиняю, как настоящий искренний ботаник и учёный дроздофил?!
– Как кто?
– Такой учёный. Есть такие. Они разводят мух для выяснения различных непонятных обстоятельств у природы...
– Вот, ты заврался! Во-первых, «муха дрозофила» произносится и пишется без «д», а во-вторых, если ты дроздофил с буквой «д», то ты уже не «искренний ботаник», а самый, что ни есть обычный орнитолог, которому нравятся птицы дрозды. И сокол совсем не «лавсан», а охотничья птица сапсан, и скопа не скоба! Я же надписи видела, я же читала!
– Да? Ну и что!? Значит я орнитолог, которому не только птицы, но и меховые звери тоже нравятся! Ну что, я виноват, что это так бывает? Я раньше даже кошек по квартирам разносил – они сидели у закрытого подъезда и сами не могли его открыть... Я оставлял портфель на улице и разносил несчастных по подъездам, этажам и по квартирам, и в двери всем людям стучал...
Тут Саша посмотрела на меня как-то иначе и сказала:
– А, знаешь, в слове «змееед» три буквы «е» стоят подряд!
Потом поправила свой бантик и спросила:
– А, где ёж?
Я начал вспоминать, где уголок ежа, но она засмеялась и всё объяснила:
– В предложении «Где ёж?» все буквы стоят в том порядке, в котором стоят в алфавите!
Тогда я рассказал, что видел, как огромный ворон выклевал ежонка, и от несчастного осталась только шкурка – такая, вроде дамской шапочки, но только вся колючая... И спасти уже было нельзя – всё было уже кончено. Он во;рону достался от какого-то другого зверя или коршуна...
Неожиданно Саша расплакалась.
Я вдруг сообразил, что снова рассказал чего-нибудь не то... Конечно, у живой природы и не так ещё бывает, но мне не надо было это говорить. Тогда я рассказал, как Петька Курочкин поймал меня на удочку.
Мы средней группой из детского сада ходили смотреть, что такое река, а наша воспитательница взяла с собой удочку и стала нас учить, как правильно её закидывать...
Вот, Петька взялся, стал забрасывать, а я стоял сзади и учился, просто глядя... Как он махнул всей этой удочкой через плечо, так мне крючок и впился в подбородок! И я, как рыба, оказался на крючке.
Но Саше от этого легче не стало. От впечатления она попятилась, и мне пришлось спасать её от хищного животного. И пока я спасал её, она внимательно смотрела на меня, на то, как я её отодвигаю от решётки с леопардом, и постепенно перестала волноваться.
Скорей всего, я успокоил её тем, что рассказал, как некий мальчик был настолько худ и невнимателен, что незаметно проскользнул сквозь прутья ограждения, и там внутри клетки его съели тигры.
А ещё я хотел рассказать, как меня укусила ондатра, когда я гонялся за белкой... Но тут нас обнаружили и повели на радостях в кафе. Родители опять нас почему-то потеряли, хотя мы вовсе и не думали теряться или пропадать. Наверное, им тоже надо няньку... Но это было очень кстати, так как от клетки, где мы только что стояли, шёл до того едучий аромат, что даже у одной внимательной старушки от непрерывного просмотра заслезился нос.
В кафе мы закусили чем-то вкусным, а потом мороженым.
Родители спросили, как нам в том году понравилось привольно жить в деревне, и мы ответили, что нам понравилось, но по приезду в город пару дней мы всё-таки немного продолжали материться, но вскоре эта глупая привычка позабылась.
Тут нас опять оставили в покое, мы приступили к десертации, и за десертом Саша размечталась:
– А вот бы, как бы было хорошо отправиться в какое-нибудь далёкое опасное путешествие! – задумчиво произнесла она и округлила свои чёрные красивые глаза, и оба её бантика вдруг стали походить на белые большие паруса... Я сразу же, конечно, согласился:
– На самом деле в городе всем людям делать нечего и, в основном, все только то и делают, что сверлят в стенах дыры, серьёзно заблуждаясь, что меняют обстановку. А как бы было здорово проплыть при полном ветре Маргиналовы проливы, острова, и оседлав волну с бурундуками, со свистом миновать таинственный Брусель с его сверлителями дыр и оказаться, скажем, в Афроскандинавии, где сказочно мерцают северные склоны Кандапог!.. Но лучше сразу полететь в своей крылатой управляемой ракете через страну разбойников Абрекистан, которая в далёкой горной Гималандии, и приземлиться в неизвестной части Лафатории в потерянном каком-нибудь районе Патифундии, где посреди олифовых деревьев нас дружно встретят шои-шантрапузели и шуи – ласковые заманихи!
– А кто такие эти шои-шантрапузели и шуи-заманихи?
– Ну, это местные... Такие племена... Как в древней Эллонодии... Им всё равно, кого заманивать... Там среди тутовых деревьев всегда плодятся тамовые шелкопряды, в лесах пасутся свебры, скокочумбры, буруны... А в реках плещется питоновая рыба, деликатесный толстомяс и раковидный плотоядный тонкоструй... По кочкам скачет заклинатель змей, грозя гадюке: «Будь ты проклята! Я заклинаю весь ваш род ужасной страшной клятвой!»... На всех деревьях там сидят сидячие слипухи, которые от времени слипаются в бесформенную массу – разлипшимися их никто не видел. Когда такую попытаешься размять, она крошится или растворяется в воде... А важный и толстый медовый сластун, сидя в тёмном дупле, так елозгает длинным своим языком, что у его соседей в полках ложки брякают и все стаканы в подстаканниках звенят! Там обитают добрые додыры, которые разводят шоколадные бобы, а богонельки делают из них конфеты, ванильный ароматный крем, и кормят этой пищей шантрапузелей и заманих, которые снабжают богонелей и додыров мёдом, сладким мармеладом и кишмишем. Опасность только в том, что кариес там никогда не дремлет. Он и туда уже проник.
– А там простые домашние шанежки или бабушкины пирожки-посикунчики есть? – спросила Саша, как-то странно глядя на меня, наверное, уже устав от путешествия.
Тут я опять сглупил.
Сказал бы просто: «Есть...» Но я, не знаю почему, наверное, от вдохновения, ответил ей, что домашние посикунчики – это грудные детишки и кошки. Тогда она опять сказала мне:
– Ты всё сочиняешь и врёшь!
– Но почему я вру? Ведь мы же размечтались! Ведь мы же никогда там не бывали, а это значит, что на самом деле всё это может быть на самом деле!
– Потому что пролив – Магелланов, на волнах – буруны и Брюссель – не «Брусель»! Потому что на карте нужна точность, а Шуя – это река! И вообще, если будешь так врать, никакого путешественника из тебя не выйдет! Неужели у тебя нет силы воли?
– Но у меня есть сила воли! Но только я не пользуюсь...
Тут нам опять не дали говорить.
Родители вдруг почему-то заспешили и засобирались по домам, и нам опять пришлось прощаться.
Во мне сидит такое ощущение, как будто мы поссорились, и я ужасно в чём-то виноват... Ещё этот грустный, несчастный верблюд зачем-то так долго с тоской и печалью стоял и смотрел на меня...
Она, конечно, учится, где только есть возможность, старается и страшно занята, и в музыкальной школе, и в своей гимнастике...
А я пока не знаю, где мне пригодиться... Но думаю, что надо тоже чем-нибудь серьёзно заниматься. А то вот вырасту каким-нибудь балбесом или вовсе бестолковым, что тогда?
Вот только интересно: чувствует ли человек, что кто-то думает о нём и очень-очень хочет его видеть?
О ТОМ, КАК МЫ КУПИЛИ НАСТОЯЩУЮ КАРТИНУ КАРАВАДЖО И ОБ УЖАСНЫХ ПРИВИДЕНИЯХ
За отличные показатели в учёбе родители отпустили нас одних самостоятельно прогуляться по городу. Девочек Сашу и Машу за показатели, а меня за то, что был чуть-чуть постарше.
Мы перво-наперво отправились в кафе и взяли по коктейлю.
Затем решили сделать фотосессию, измазались, обильно напузыренным и сильно выпиравшим из бокалов кремом, и начали сниматься. Сначала мы гримасничали и смеялись, а после так распрыгались, что получился просто настоящий праздник.
Хозяевам кафе, конечно, это очень нравилось, потому что на все фотокадры попадало название их заведения. Нас даже угостили призовым коктейлем!
Потом мы шли по городу, по самым главным его улицам, смеялись, прыгали, разглядывали выдумки и завитки архитектуры, делали фото и селфи со скульптурами, на них, за ними, рядом с ними и без них, пока погода окончательно не схмурилась и начала нас поливать косым дождём и продувать каким-то диким и холодным ветром...
Нам ничего не оставалось, как бежать и поскорей укрыться под карнизом кафедрального собора, возле которого мы оказались и, смешно сутулясь, прыгали, как курицы по лужам...
В соборе находилась галерея. Картинная! И самая взаправду настоящая! И вход для школьников бесплатный! Конечно, мы решили там обсохнуть, переждать стихию и заодно узнать, какие там картины.
Разделись в гардеробе под его нависшими таинственными каменными сводами и медленно пошли...
Кругом старинные и мрачные картины в деревянных толстых золочённых и тяжёлых рамах... пронзительно глазастые портреты в полумраке... средневековые сюжеты... тишина...
Вдруг Маша заявила:
– Мне мама как-то говорила, что вот в этой самой галерее, живут ужасные седые привидения и, тихо что-то бормоча, скрипя и странно шабурша подолами, печально бродят по паркету по ночам! Об этом ей сказала женщина, которая работала вот тут сиделкой и сошла с ума. Ой! Я боюсь!
А Саша ей ответила:
– Не бойся! Ты же не трусиха?
И рассказала, что недавно ей на день рождения родители устроили сюрприз и положили этот праздничный подарок (телефон) в большую очень яркую красивую коробку, но кто-то у этой коробки прогрыз один угол, и стало видно, что лежит внутри.
Спросили:
– Кто это прогрыз?
– Наверное его прогрызло привидение! – отозвалась её сестра.
– Какое это привидение и как его зовут? – поинтересовалась мама.
– Это такая девочка. Её зовут Олечка Гладикова и ей всего три годика! – ответила малышня.
– А что, разве есть привидения? Разве что-ли они существуют?
– Да, они существуют в подвале и приходят к нам на праздник. А ещё у них есть Саша, мама, папа и взрослая бабушка.
– Вот, если они ещё раз прогрызут нам дыру, я возьму ремешок! – пригрозила строго мама.
– Хорошо, я с ними побеседую! – прикрывая ладошками попу, пообещала Олечка.
На это Маша промолчала.
А я посетовал на то, что в полумраке всё, что хочешь, может причудиться! Особенно в лучах парализованного света! Всё экономят на электроосвещении – вот из-под пола бободяка всякая и лезет... В одной деревне, Мистиково, кажется, пенсионеры экономили на освещении, и старичёк ночами всё ходил по комнатам, всё спрашивал свою оглохшую старушку: «Где ты? Где?», пока не угодил своей пенсионерке пальцем в глаз.
На это Маша вдруг сказала:
– Пойдёмте в следующий зал, а то тут все портреты, как, куда ни встань, всё смотрят на меня и смотрят, как живые...
А в следующем зале среди картин с таинственными старцами, печальными распятиями и крестами ещё стояли статуи несущихся коней из чёрного тяжёлого чугунного литья со страшно выпученными чёрными глазами...
– Давайте здесь сфотографируйте меня! – сказала Саша, подошла поближе и разместилась между чёрной статуей и старой огромной тяжёлой картиной, на которой две женщины длинным ножиком отрезали бородатому дядьке голову.
Но тут из тёмного угла вдруг что-то выскочило с красными глазами и до того сердито-страшно зашипело, что «нельзя так близко подходить и прислоняться, и фотографировать со вспышкой!», что от испуга и от страха Саша отступила, задетая при этом страшная картина покачнулась, баздохнула своей громадиной об пол, и рама её раскололась...
Завыла душераздирающе сирена, и все забегали туда-сюда, туда-сюда... А мы прижались дружка к дружке и стояли так, пока нас не арестовали и не посадили в кабинет директора.
С тех пор мы платим за предмет, который мы реально не имеем.
И это уже совсем не мистика!
Хотя картина в общем и не пострадала – только рама, и хорошо ещё, что это только копия была, и платят за неё пока только наши родители, но думаю, что в следующий раз нам следует пойти гулять куда-нибудь на свежий воздух, где простор...
Допустим, на аэродром…
© Одуй, текст, 2015-2018.
(Иллюстрация Вадима Вышинского)