В тишине кабинета
Я безнадежно старомодна. Передо мной лежат листы нелинованной бумаги и пишу я пером. Чернила несколько светловаты — называются «королевская голубизна» - и быстро выгорают на солнце. Да и без солнца... в тишине кабинета.
И розы в прозрачной стеклянной вазе, наполовину заполненной водой (ах! надо бы сменить...) отдают слегка подвядшей сладостью. Лепестки их мягко-оранжевые, словно, Создатель капнул молока в оранжевый, скорее, сливок — за завтраком — и так произошло сотворение цветка. Этот оранжевый такой приглушенный, такой бархатный, почти уставший — розовый. Сочетание огня и нежности, когда они уже слились. Полумистическое сочетание мужского и женского. Так много мыслей в голове от одного взгляда на букет...
«Что она тут мозги морочит», - подумал уже читатель, подняв эту книжку с книжного лотка и заглянув в первую главу», - раздумывая, купить ли книжку. Она тоненькая, пока едешь в электричке, можно и прочитать. «Уж перестала бы ломаться и сказала бы, наконец, кто подарил тебе этот букет», - подумал дальше читатель, вздохнув.
А вот и нет. Не сейчас. Не могу же я сообщить о самом важном на первой странице! А читательница не будет задавать таких глупых вопросов, она просто купит книжку. Потому что она и без того знает, кто дарит такие мистические розы — Вечный Возлюбленный из-за пределов звезд. Но так как у нее еще нет прозрачной стеклянной вазы с букетом роз означенного цвета, то главный ее интерес заключается в том, как, наконец, его встретить — этого Вечного Возлюбленного. В каких пространствах космоса он обитает и прочее-прочее-прочее. Но опять же, я не могу написать об этом на первой же странице. Потому я снова бросаю взгляд на букет роз и чувствую, как я счастлива.
Я — женщина, старомодна и счастлива. Я люблю бельгийский шоколад и удобные туфли, также развевающиеся юбки и... волосы. Терпеть не могу скреплять их заколками или резинками. Что еще обо мне? Недавно спросили про смысл жизни. Это модно сейчас — спрашивать или говорить про смысл. Я молчу. Чем больше мы говорим о предмете, тем больше мы от него удаляемся.
А ведь некоторые обладают им и не знают этого, они его не искали, не преследовали такой цели и не говорили о нем. Такие, как Ада. Смысл сам их нашел, и вы увидите, как.
О, нет! Она не безнадежно старомодна. С ней все в порядке. Она сидит часами в кафе, наблюдает из окна за прохожими или читает книгу. И сегодня она прихватила одну... нет, вид ее однако не очень довольный, я вижу это по ее лицу. Отчего недовольный? - спросите вы. - И на этот вопрос мы знаем ответ.
Она ехала утром в трамвае на рынок, чтоб купить пучок провансальской лаванды, та, что росла у нее на терраске, она была не такая буйная и пахучая, и один незнакомец в трамвае ни с того ни с сего... да нет, насколько я помню, он уже некоторое время поглядывал на Аду... он вдруг не стерпел и выпалил на весь вагон: «А ваша бабушка была, верно, ведьмой!»
«Что за дурак!» - подумала Ада с возмущением, но не открыла и рта, потому что хорошее воспитание в тот момент победило, но день был безнадежно испорчен. Да и кто такие интимные вещи говорит в вагоне? Пожилые тетеньки и дяденьки вмиг встрепенулись, а других и не было, потому что было одиннадцать часов дня, остальные были или в школе или на учебе.
«Что за дурак!» - подумала Ада снова и была права, потому что бабушка Ады была коммунисткой, а это ни одно и то же. Она вышла на следующей же остановке из трамвая, а как, спрашивается, в нем дальше ехать, если тебя обозвали ведьмой?.. и пошла на рынок пешком. Ей нужно было купить лаванды и восковых свечей, а парафиновые он не любила.
Она шла на рынок в совершенной задумчивости, такой глубокой, что ее чуть не сбил велосипедист. Ада была права в своем возмущении, но этот незнакомец в трамвае... он не выходил у нее из головы... он тоже был прав. «Отчасти», - подумала про себя Ада. И хотя он однозначно сказал в трамвае про бабушку, имел ввиду он, конечно, не ее, а нашу общую с Адой пра-пра-пра... еще несколько раз пра... тетку. Да, графиню Мобессен, не иначе. Других в роду, кажется, не было, кто занимался подобными искусствами... Но кого бы он ни имел ввиду, не стоит об этом орать на весь трамвай!
«Сам такой!» - подумала Ада и на этот раз была совершенно права. Потому что только такой человек, как наша тетка, мог понять, кто такая Ада, а он тоже это понял и сказал от неожиданности вслух.
А я сидела в тишине своего кабинета и видела, что происходит на улице и в трамвае, ведь Мобессен была нашей общей теткой, о которой все знали в родне, но никто не произносил этого имени вслух, мне не нужно было выходить в мир, чтоб писать своим пером и королевскими чернилами. Мне достаточно было смотреть через прозрачную стеклянную вазу, наполненную водой и изредка бросать взгляд на лепестки оранжевых роз, и весь мир сам устремлялся ко мне, в мою комнату.
Первое подозрение
Ада путала сон с явью, потому и в повествовании мы не делаем большого различия: то пишем про явь, то про сон, то про сон во сне... Границы размыты, об этих границах спорили еще древние и мудрые, но кажется, и они так и не пришли к однозначному ответу. И иногда сны гораздо выразительнее и глубже, чем явь.
Фраза о графине Мобессен застряла в сердце Ады как зерно. Сказавший не знал имени, но все было верно, и он не мог сдержаться и промолчать, как будто кто-то за него раскрыл рот и произнес... Да если бы и ничего не произнес! Он понял в то мгновение, что если ничего не сделает в ближайшие две-три секунды, то совсем утонет в глубоких зеленых глазах Ады и никогда из них уже не выберется, а какой мужчина, согласитесь, хочет потерять контроль? - а лучшая защита — нападение, и потому прозвучала эта фраза.
Ада не сменила своего маршрута, она отправилась на рынок, но фраза звучала в ушах, а зерно наклюнулось и начало произрастать с немоумолимой быстротой. На следующей день она с утра пораньше открыла глаза, что само по себе было нетипично для ее образа жизни, она открыла глаза и первая мысль того дня была(она же и основная): «Может быть, навестить тетку и задать ей кое-какие вопросы?»
Да, после недолгих раздумий было решено ее навестить!
Ада поднялась с постели и вышла первым делом на терраску поздороваться с солнцем, было ранее летнее утро и пчелы и другие насекомые уже вовсю трудились в ее горшках: лаванда, базилик, красная герань, ромашка, довольные пальмочки в кадушках, умытые вчера теплым слепым дождем. Ада ходила от горшка к горшку, здороваясь с растениями. «Чем вы недовольны, дорогие?» - обратилась она к чабрецам и слегка помахала над ними ладонями, оставляя невидимый символ над их головами, словно, защиту.
Откуда она знала все эти символы и защиты и слова, которые не переводятся на наш язык? - этого она не знала. Мы тоже не знаем. Но подозреваем, что это находится где-то в крови, если кровь напоминает королевские чернила.
Ада сорвала листок герани, слегка надломила его и поднесла к носу. Гераньевый листок своим запахом был под стать раннему утру: такой же прохладный, и на запах и на ощупь. Ада потерла гераньевым листком сначала один висок, затем другой, - она не знала, зачем, скорее машинально, в раздумье. Иногда она терла виски лимонными корками.
Ада позавтракала в кафе, а затем отправилась в картинную галерею. А где же она могла встретиться с Графиней, как не там? Она купила билет на входе и вошла в первый зал. Залов на самом деле было немного, но все же возник вопрос, в каком из них Ада могла увидеть ее.
После той неприятной истории в родне о Графине не упоминали и портретов ее не хранили, а те, которые и остались, они перешли в картинную галерею в качестве подарка из одной частной коллекции. Говорить — не говорили, но все же память о ней таинственным образом, как крылом, накрыла несколько следующих поколений: о Мобессен никто не говорил, но все о ней знали.
Конечно, в картинной галерее тетку «повесили» не потому, что она была в... тут трудное слово не хочет слетать с языка, потому что в существе каждой женщины, словно, в дорогом сундуке, который хранится в подвале... а подвал всегда означал подсознание... как бы то ни было, в таких сундуках хранятся подчас такие странные, мягко говоря, вещи... странные, мягко говоря, способности... Некоторые женщины, узнав о таких своих способностях или же увидев их результаты, ужасаются и теряются, и стараются как можно быстрее захлопнуть этот сундук, и никогда его не открывать и сделать вид, что сундука вообще не существует! Но не тут то было! Сундук-то не хочет делать вид!
Ну, а те, которые не ужасались, они начинали внутренне ликовать! Они даже на стуле спокойно сидеть не могли. Это ликование прямо таки лезло через поры, через глаза... Женщина начинала светиться и блистать. Только представьте, она заходит в комнату и все невольно поворачивают к ней свои лица: и дети, и взрослые, и женщины, и мужчины, и старые, и совсем молодые.
Перед женщиной всегда стоял выбор: держать ли сундук с сокровищами, данный от природы, открытым, или захлопнуть его раз и навсегда, и сделать вид, что его не существует... как видишь, дорогой читатель, это неприятное слово так и не соскользнуло с языка...
Перед Графиней же не было выбора, в том смысле, что она всегда знала, кто она. Она бы не смогла захлопнуть свой сундук, даже если бы захотела: он был заполнен до отказа и сверх меры. Она была в... она была волшебница.
Появление Графини
Ада стояла перед портретом Графини Мобессен и рассматривала его. Конечно же, зеленые теткины глаза бросились в первую очередь. Потом руки. Что-то неуловимо знакомое было во всем образе... Конечно, тетю «повесили» здесь не в благодарность за ее магические искусства, спасшие многие жизни, но не спасшие ее саму, - благодарные потомки, как говорится.
Нет, справа от нее висел портрет мужа, знатного видного человека, а графиня была как бы в довесок. Кроме того, ее на самом деле не повесили, а сожгли на костре. В их местности таких женщин не вешали, их пачками жгли на кострах, в придачу с их невинными котами. И ни богатый аристократический папа, ни богатый аристократический муж, терпеливо сносивший странности Графини, не смогли убедить или купить церковные власти.
Так как папа и муж были важными городскими деятелями, то они и висели здесь, в этом солнцем освещенном зале с высокими окнами, так что можно было каждую пылинку различить, взвешенную в воздухе. А тетя висела в качестве дополнения.
Ада стояла перед Графиней, изображенной во весь рост и искала в портрете знака для себя. Одновременно у нее не укладывалось в голове, как два сановитых богатых мужчины не были способны спасти эту прелестную женщину. Спрятать эту хрупкую женщину с зелеными глазами, увезти ее подальше, отослать за ближайшую границу — подальше от костра. В конце концов, уже тогда ходили корабли в Америку. У них что? - не хватило сообразительности, ведь денег бы хватило! Или инсценировать смерть Графини? - опять же по причине все тех же магических манипуляций... Или они боялись Графиню и хотели ее сбыть побыстрее с рук и сами сдали ее в руки инквизиции?
В это мгновение Ада еще раз бросила взгляд на лицо Графини и взгляды их встретились. В это мгновение внутренний монолог прервался и Ада поняла: они не желали сдать ее церковным властям, ее пронзило чувство раскаяния за свои «обвинительные» мысли, она поняла, что причина в другом: они сами не могли поверить, что все произойдет так молниеносно и необратимо, ведь это было похоже на шутку... Вместо того, чтобы действовать, они написали разные ходатайства и прошения к разным лицам, от которых зависела жизнь Графини, к одним приложив фамильный перстень, к другим — еще что-нибудь — от предков. Другими словами, пока они занимались канцелярской работой, тетка ясно видела уже — а она была ясновидящей, - чем закончится вся эта шутка.
Ада продолжала стоять в пустом зале: в местной галерее было всегда мало посетителей. Солнце каким-то особым образом встало за окном и испустило луч. Луч упал на губы Графини и те дрогнули. Ада тоже невольно вздрогнула и услышала: «Мы служили Великой Богине, а не дьяволу, как это говорят церковники...» Губы Графини расплылись после этого в теплой улыбке и ободряюще она посмотрела на Аду.
Ада снова вздрогнула и, не сказав Графине ничего, даже спасибо, - за это сообщение, - она выскочила из зала, а потом и из здания галереи. Она сидела в маленьком скверике за галереей, о существовании которого большинство посетителей и не подозревали, сидела на скамье, зажав голову руками, но фраза эта так и осталась звучать в ее ушах. И даже если бы она сейчас подошла к массивной каменной стене, которой было не менее четырехсот лет, и начала бы биться об нее головой, она все равно бы не смогла выбить сообщение Графини из головы, потому что есть подозрение... или даже теперь абсолютная уверенность, что то, что сказала Графиня, было уже известно и самой Аде. А именно, все эти несчастные женщины, сожженные на кострах, прежде проводившие ритуалы и церемонии при полной луне, поклонялись, учились и брали силу не у дьявола, а у Великой Богини, которая поддерживала своих дочерей, как могла, в то смутное время.
Древние воспоминания нахлынули на Аду и он залилась слезами. А так как слезы на ее глазах наворачивались слишком редко, чтоб иметь в кармане хоть какой-нибудь самый простяцкий носовой платок, то мы пошлем ей символически эфирный нематериальный платок для утирания слез и белую эфирную розу в придачу в знак утешения.
Аде нужно сейчас немного поплакать: так много накопилось всего... за несколько сотен лет... Читатель, все-таки купивший книжку и читающий ее сейчас в электричке, уже несколько раз задался вопросом: «Когда ж, наконец, закончится этот вульгарный витиеватый стиль со многими отступлениями и когда ж, наконец, начнутся серьезные вещи без всяких этих жеманностей и ха-ха и хи-хи...»
Дорогой, очень скоро начнутся серьезные вещи и ты увидишь, насколько они серьезны, ты увидишь, какая борьба происходит в жизни и в небесных сферах, какие мы сильные и вечные — без всяких ха-ха и хи-хи... Но сейчас все же дадим Аде немного времени поплакать и успокоиться, ведь ей нужно снова идти в галерею и довести разговор до конца.