Кузьмич, войдя из вестибюля в коридор своего комплекса, увидел, что возле входной двери в его, Кузьмичевый апартамент, стоит согнувшись Исаич, стоит в позе, как будто собирается заглянуть в дверной глазок, но с обратной стороны. Зачем он это делает, ведь с обратной стороны ничего не видно, я уже пробовал, припомнил Кузьмич, и решил понаблюдать, что будет дальше – время, слава богу, позволяет, – подумал Кузьмич и, подумав ещё, прибавил, – пока...
Не двигаясь, чтобы не спугнуть Исаича, Кузьмич продолжая наблюдать заметил, что Исаич вытянул из пластиковой папки-фолдера светлый листок бумаги и принялся засовывать его в дверную щель, но, видимо, попасть не мог. Кузьмич продолжал наблюдать. Исаич достал из верхнего кармана куртки очки, но достал не сразу, потому что в куртке было два верхних кармана – один с левой стороны, а другой с правой, и Исаич не сразу припомнил куда он эти «кровавые» очки засунул.
Кровавыми, на самом деле очки конечно не были, во всяком случае отсюда издалека это разглядеть было невозможно, но вот уже три недели учитель английского, приходящий в комплекс для сеньоров-граждан, так они называют стариков, учил обитателей комплекса переводу одного особо популярного слова с русского на английский. На обоих языках слово считалось нецензурным и запрещенным для печати на бумаге и для произношения в эфире. Но, американцы придумали ему легальную замену в виде f-word, а в России ничего не придумали, а просто запретили. Но, когда что-то запрещено, возникают трактования и попытки протащить. Англоязычный мир придумал для всех подобных оборотов цензурный эквивалент – «bloody things», а у русских пока времени на обдумывание не нашлось и они просто запретили.
Три недели это была основная тема к усвоению, потому что учитель по-русски толком не знал, потому что был не русский, знающий английский, а американец знающий по-русски только несколько слов, как например те, что переводились в bloody things. Каждый раз, когда он возвращался к теме перевода, американец начинал неудержимо хохотать и весь класс подхватывал, похоже с гордостью, потому что в этот момент все русскоязычные слушатели чувствовали, что по знаниям английского почти приблизились к учителю-американцу. Но это было не так, потому что учитель был волонтер и непрерывно пополнял свои знания в области русского. Было видно, что процесс самосовершенствования приносит учителю удовлетворение.
Учитель знал, что русский – «великий и могучий» из каких-то переводов с Пушкина и других значительных писателей, например Василия Аксенова, который считал, что русской литературе характерна «пересказанность» в отличии от английского, для которого – «недосказанность» и учитель всё время пытался выяснить – в чем именно это выражается. На сегодняшний день учитель ещё не приобрёл ясности в этом вопросе. У него только была рабочая гипотеза. Пересказанность русского с его точки зрения заключена в очень богатом нецензурном разделе русского словаря, по сравнению с которым английскому было делать нечего, то есть, английский как бы находился в состоянии unemployed-а, то есть безработицы, что никогда не бывает хорошо... Аксенова учитель чаще звал мистер Василий – видимо из уважения к его американскому «credential» (наиболее родственный перевод, очевидно, «ксива»), в отличии от Пушкина, которого он часто звал просто Саша Пушкин, потому что прочёл стихотворение какого-то Советского поэта, которое начиналось со слов... Что Саша Пушкин?
...Исаич, который наконец обнаружил карман соответствующий очкам, надел их и замер, очевидно, в раздумии – зачем я это сделал. Наконец, обнаружив, что в одной из рук он держит бумагу, Исаич пришел к ясности, легко вставил бумагу в дверную щель, снял «кровавые очки» и засунул их в один из верхних карманов. Было очевидно, что сделав это Исаич снова забыл в какой карман именно. Исаич еще некоторое время наблюдал незасунутый конец бумаги, по-видимому, пытаясь запомнить, что эту дверь он уже обеспечил. Подумав немного, Исаич не спеша пошел вдоль по коридору к соседней двери...
Кузьмич, выждав пока Исаич полностью погрузился в процедуру у соседней двери и уже точно локализовал свои очки, тихо на цыпочках добрался до своей двери, достал ключ из кармана и, придерживая бумагу, воткнутую Исаичем, вошел в свой апартамент, включил свет и принялся читать. В бумаге сообщалось, что завтра в актовом зале их комплекса состоится собрание жильцов-сениоров, где будут рассказывать, как правильно выращивать помидоры и не забывать отключать воду, когда поливка уже закончена. – Все понятно, – подумал Кузьмич, Исаича пристроили в волонтеры... И, на всякий случай, Кузьмич заметил время. Было семь тридцать вечера.
Уже на следующий день, хорошо заранее этого времени, то есть к семи, Кузьмич прервал прогулку по дорожкам комплекса и прибыл в свой апартамент. Кузьмич думал, что вряд ли Исаич сегодня опять принесет хоть что-то из офиса, потому что офису, конечно, нечего делать, но ведь не каждый день устраивать новые забавы для жильцов. Но, систематичность – сестра успеха, – думал Кузьмич, и тут же сделал зарубку в памяти, что неплохо бы, чтобы учитель английского сделал перевод этой важной аксиомы, и как сделать так, чтобы учитель понял, какую именно мысль ему следует перевести, чтобы тот не перепутал.
Прошло несколько дней. Вчера днём был урок английского, но Кузьмич упустил возможность получить у преподавателя перевод своей идиомы. О том, что нужно что-то узнать Кузьмич не забыл, но что именно узнать – вылетело у него из головы, так что урок пропал. О том, что идиома – «кровавая» Кузьмич помнил в отличии от всего остального. Класс по-прежнему веселился над чем-то ё-нным, то есть, опять таки «кровавым»...
Тем не менее, сегодня, к 7 часам вечера, будто предчувствуя удачу, Кузьмич, уже находясь в своем апартаменте, придвинул стул прямо ко входной двери и приготовился. Если бы кто нашелся спросить Кузьмича, зачем он устроился здесь, прямо под дверным глазком, Кузьмич бы ответил ясно и без запинки. Кузьмич имел план, и имел предчувствие, что именно сегодня этот план будет осуществлен – вот, что бы ответил Кузьмич. Но в квартире вокруг Кузьмича уже давно никто не жил и Кузьмичу отвечать не пришлось, а когда в семь пятнадцать, совершенно случайно, Кузьмич увидел свои коленки и живот, свисающие со стула, у него мелькнула мысль: – А что я тут делаю? – Но сегодняшняя настроенность на цель, детёрминайшен, как говорил учитель английского, Кузьмича не подвела, и он тут же вспомнил, что он тут делает, – он поджидает Исаича, и как скоро это вспомнилось, часы, на которые взглянул Кузьмич, показывали ровно семь тридцать вечера!
В семь тридцать пять Кузьмич взглянул в дверной глазок и ничего не увидел, но этому не удивился, потому-что предчувствовал, что со стороны коридора в глазок тоже глядели, и Кузьмич хорошо знал, кто глядит. Да, конечно, это был предвосхищенный и предсказанный еще неделю назад глаз Исаича... Все запело в груди Кузьмича... Он был – ОК, как и должно было быть... Он молод! Он... И, вспомнив, что нельзя позволять себе перевозбуждаться или быть оверэксайтед, как еще вчера говорил учитель английского, Кузьмич не отходя от двери, опять принялся усаживаться на стул и когда он окончательно сел, он сосредоточил все свое внимание на дверной щели чуть повыше замка, но ниже дверного глазка. И, лишь только внимание оказалось полностью сосредоточено, из места куда был устремлен глаз Кузьмича и в точности из этого, а не какого-нибудь другого места, показалась белая бумага, сложенная вдвое. Она медленно вползала извне вовнутрь в дверную щель и когда всунулась настолько, что за нее можно было ухватиться, Кузьмич так и сделал. Не спеша, как бы продолжая проталкивание снаружи, начатое Исаичем, Кузьмич втянул всю бумагу вовнутрь квартиры. Больше в щели ничего не торчало.
Все клокотало в груди Кузьмича, но он подавив свой оверэксайтмент (чрезмерное возбуждение) быстро прочитал всунутую в щель бумажку. Это Кузьмичу удалось благодаря очкам, заблаговременно пристроенным на носу, а не спрятанным в карман, как делают некоторые, а потом думают – в какой именно карман очки пристроены. Содержание бумажки предупреждало, что завтра в актовом зале состоится семинар на тему: – как правильно подбирать цветы для букетов, и для венков и обещался бесплатный завтрак для участников. Также подчеркивалось, что для того чтобы получить этот завтрак, нужно сначала посидеть на семинаре.
Продолжая контролировать весь процесс и его исполнение во времени, Кузьмич отодвинул недочитанный флаер-бумажку и взглянул на щель в двери, из которой всегда торчит что-то если его вставили из коридора и, хотя ничего в данном случае не торчало, Кузьмич продолжал глядеть на щель. Он глядел на щель спокойно и уверенно, точно ожидая то, что из нее должно появится. Как великий шахматист, поставивший ловушку для противника и ожидающий, когда ловушка сработает, и противник сделает опрометчивый, но предсказанный ответный ход...
Так и произошло! Из щели показался и медленно, но неуклонно, пополз край запихиваемого флаера. И, дождавшись, когда бумага перестала продвигаться, Кузьмич ухватился за противоположный край и медленно втащил его вовнутрь апартамента. Теперь, уже с нетерпением, Кузьмич развернул бумагу и прочитал. Это был второй экземпляр того же самого флаера. Кузьмич нашел последнюю недочитанную строчку и прочитал: «Но, если кого не интересует семинар, а только завтрак, приходить нужно на час позже...»
Тем временем, сквозь щель в двери проталкивали третью бумагу... Кузьмич, который предвкушал этот момент уже неделю, не давая своему восторгу захватить себя полностью, победы почему-то не ощутил. Вдруг, неожиданно, ему захотелось, чтобы Исаич зашел в его апартамент. Ему захотелось открыть дверь и пригласить Исаича, и он уже готов был отпереть дверную защелку. Он мысленно готовил какие-то слова, которыми он встретит Исаича. Кузьмич уже перебрал несколько вариантов того, что именно он скажет, но все варианты содержали имя Исаича, которое Кузьмич вдруг неожиданно забыл. Забыл и чувствовал, что это сейчас бесповоротно, может быть вспомнит к вечеру – у него на эту тему уже был опыт.
Кузьмич встал со стула, повернулся и пошел в противоположную сторону – к окну. Он миновал стол, на котором одиноко стояла початая бутылка хорошего скотча JACK DANIEL’S. Два года назад из бутылки были отпиты лишь две рюмки. Они с приятелем пили систематически по рюмочке на каждый праздник, пока, как здесь говорят, приятель не ушел. С тех пор бутылка так и стояла, и никакого желания больше никогда не возбуждала... Кузьмич снова повернулся и пошел к входной двери. Дойдя, прильнул к дверному глазку, но с другой стороны двери уже никого не было... Кузьмич спешно повернул защёлку и рывком открыл дверь в коридор. Вдруг, Кузьмич неожиданно вспомнил как зовут Исаича, – того звали Исаичем. Кузьмич посмотрел вдоль коридора – сначала налево, а потом направо, как это делал заяц из повести «Морковный Ручей». Но, ни там, ни там Исаича уже не было. Зато все выглядело как-то тошнотворно размытым. Кузьмич помотал головой в недоумении, зашёл в комнату и закрыл защёлку.
Он опустился на стул, все ещё стоявший под дверным глазком и сел. Как долго он сидел, Кузьмич бы не вспомнил. – Как же Исаичу всё-таки удалось так быстро убежать из коридора? – пытался сообразить Кузьмич, глядя на дверной глазок и лицо его выражало потерянную растерянность. Кузьмичу вдруг вспомнилась строчка из Владимира Высоцкого: «Из колоды моей утащили туза, да такого туза без которого смерть». Эта строчка всегда казалась Кузьмичу несколько вульгарной, но сейчас он понял в точности – как называется этот Его Туз.
И вдруг... лицо Кузьмича расслабилось и широкая, счастливая улыбка расползлась вокруг его глаз.
– Исаич никуда не исчез, – счастливой вспышкой мелькнуло у Кузьмича, – просто на мне были очки на близкое смотрение. Специально для дверного глазка ! Мозги в порядке ! – радостно прозвенело в голове у Кузьмича...