САГГИТАЛЬНЫЙ
РАЗРЕЗ *
«Из влажных губ я ртом впивал нектар…»
Алджерон Суинберн
-I-
«По описанию я узнала его. Он подошел к дверям автобуса, поприветствовал: «это та самая, блондинка бледная?» Я ответила; спросила, далеко ли идти и он меня повел. Сразу так, мягко, обнял за талию. Мне такое было кстати, я еле тащилась. Чуть не сдохла в душном салоне за полтора часа. И еще была с дневной смены, от семи до двух, могла бы спокойно отдохнуть, но что-то меня потянуло туда и чувства не обманули, мне сразу стало с ним легко, когда он так придерживал меня, ведя к своему дому, в спертом воздухе раннего вечера жаркого летнего дня. Даже не было вопросов идти или нет,- все получилось естественно и просто, и что остаться, пока не решала, но знала, что надо, надо, жизненно необходимо, важно, потом такого не будет; случай, шанс - упускать нельзя…Боже, как приятна его рука на бедре! Может не только остаться, но и отдаться? Сразу… Никогда, или – давно уж, мысль о мужском была так приятна, притягательна. Наконец лифт! Здесь уже прохладней; понеслись высоко , на восьмой, - я уже в невесомости, почти доплелась до двери, попросилась в ванную. Он , кажется, не удивился, показал, где шампунь, полотенце, принес тапочки, для моих разутых… Туфли я сбросила сразу у порога, так они мне надоели… Струи хоть теплые, но освежают, приводят в порядок мысли… А квартирка ничего, - приятная, просторная, удобная в расположении. Интересно только – его ли? Саша что-то говорил…Ну, да - съемная, на лето, пока он в отпуске. Да, да – он говорил о своей квартире, в пригороде, которую под снос и что должен получить другую, новую… Этот халат? Надеть? Но не слишком ли? Призывно? Ладно, натяну свою ненавистную юбку. Но, может, без трусиков, а их простирнуть, чтоб были свежие, к утру. Что меня сорвало? Собралась, будто на пожар… Чего так потянуло? Надо обязательно позвонить, ну да – договаривалась ведь с Сашей. И Ваню нужно предупредить…Хозяин уже томится, звякает посудой. Телефон не мог меня отвлечь от стола, такой он оказался шикарный. И рыба, мое любимое – как угадал…Красной, лоснящейся, - съела бы килограмм…Лучше вино, да. Ах, оно не холодное… Ну тогда, джин-тоник,- из холодильника. Он говорит, что можно сбегать еще, докупить, чего не хватает. Такой добрый, простой. Без эдакого ложного пафоса, с надуванием щек. Расслабилась, наелась…Господи, он уже лезет – целоваться, тычется своими губами в мои…
*Метод изучения в анатомии – замороженный труп распиливают пополам вдоль по средней линии. Sagiita (лат.)- стрела
А сколько времени-то прошло? Час, два? Как хорошо,- кружится голова от тоника, скорее прилечь - вот так, поудобнее, он предлагает ночевку, отдельный диван, тревожить не станет, сам устроиться в кабинете. Диван «мой» в коридоре, - здесь удобно, создается темнота ,если позакрывать двери…Кажется, проваливаюсь…Может, все же поехать к Свете?..
Ах, где это я? Ну, да, спала, а он находился рядом, смотрит телевизор, без звука, смешной… Повернулся ,улыбается… Прошло часа три, уже – не меньше.. Он посылает меня в магазин: сам, оказывается, не может – записывает фильм…Что ж, могу прогуляться…А где это? Ага! Круглосуточный! Хорошо и джин-тоник, понятно. Деньги, пакет...»
На свежем воздухе улицы она стала понимать, что очутилась тут не зря. Чувственный плен, с прошлого вечера и до сегодняшнего, за целые сутки, произошел от воздействия событий, прошедших последних дней : общения с бывшем мужем, Андреем; мороки дорожной обратно, снова ненавистной работой и вот этой встречей, с приятелем Саши, который и предложил познакомиться со своим давним другом, ходившим с ним в рейсы. Саша ее и «завел», - так бывает, наверное, в жизни раз или два, и что-то потянуло ее сюда, неумолимо, из военного закрытого городка, где она жила, разведенная, без мужа, но хоть с любимым, единственным сыночком. Ах, Андрей, Андрей!.. Как боль, надсадная, пощипывающая под сердцем, бывающая перед тошнотой, когда все кружится в глазах… Самое ужасное -безысходность… Она поняла, что он так и не вылечится, никогда, останется вечно таким – развязным, крикливым , всегда недовольным, распускающим руки… Именно последнее становилось нетерпимым, - он приходил ,бог знает откуда, не появляясь перед этим два дня, или три, пропахший помойкой; немытый, обросший, и начинал что-то доказывать , обвинять жену в своей беспутной жизни; потом, на ее крики, обрушивал кулаки… Она еще боролась за него, надеялась, что он образумится, вернется к нормальной человеческой жизни. Стыдилась, что стала женой алкоголика. Удавалось, когда по утрам он был трезвый, его уговорить, добивалась его согласия, уверений, что все изменится, он бросит пить, начнет зарабатывать… Она наивно верила, до следующего очередного раза. Пыталась даже его закрывать в квартире, никуда не выпускать; или повсюду таскала с собой, - на почту, в сбербанк, в магазины. Он послушно плелся рядом преданной послушной собачкой, но перед домом невообразимым образом куда-то пропадал, исчезал, испарялся. Приближалась катастрофа, - накопления испарялись, новых доходов, от случайных заработков, не хватало и средства от продажи вещей тоже не выручали… За каких-то два года полностью опустились, дошли до нищеты. Да, ровно столько времени назад он еще был на что-то способен, вернулся тогда из последнего своего рейса и, как раз именно тут, в этих местах, она его перехватила, - именно у этого транспортного кольца, что рядом с магазином-«ночником» Она знала, что муж должен был вернуться, «прийти», а его все не было и вот, в неясной тревоге, она упросила школьного друга взять ее с собой, в очередную его поездку в город. Тот держал магазин, изматывался в бизнесе, но все же объехал все главные маршруты городского транспорта, места скопления людей, крупные торговые точки… И когда ,казалось ,поиски не увенчались, в последний момент, уже перед выездом на трассу , обратно, она заметила что-то знакомое. Это была большая объемистая сумка, навороченная , с металлическими бляшками, привезенная им когда-то из Африки, которую всегда возил с собой Андрей. И точно – он стоял у киоска, складывал в поклажу бутылки пива, немало, штук до двадцати. Ясно, что слишком много для одного. На той машине, подсадив его, доехали до места «приземления» горе-моряка. В лифте девятиэтажки она облапила мужнины карманы, достала оттуда около тысячи долларов; ни слова не возмущаясь, втолкнула в двери и выплеснула за ней, внутри, всю свою прыть и злость. Заработок Андрея должен был быть около трех штук «зелени»,- значит, остальные две в этой чумовой неприбранной квартире, где слонялись, раскачиваясь, будто тени, трое нестираных мужчин и пара полуприбранных девиц, явно недавно знакомых.
Их подхватили тут же, по приходу в порт, прямо у проходных дверей, привезли в пустующее по случаю летнего сезона жилье одного из троих… Ожидающие шумно приветствовали появление запропастившегося «гонца» с новой пассией, понимающе ухмыляясь, но их радость и восторги быстро исчезли и настроение переменилось на совсем противоположное. Они возмутились, почему эта новоявленная вдруг отбирает деньги, заработанные непосильными трудами в суровых буднях промысла. Валюта оказалась еще в куртке и кейсе, разбросанных на диване. Появившаяся кричала на всех, страшными, невесть откуда пришедшими на ум ругательствами, собирая мужнины вещи, попутно прихватывая кое-что из холодильника и со стола. Все это перекочевывало в сумку, освобожденную немного совсем от пива, потому что и те - пригодятся , - калории от жажды. Постояльцам и хозяину ничего почти не осталось…
Тех долларов уже не было, хоть и тянули они их почти целый год. Тот последний рейс совсем получился неудачным, Андрея, как материально ответственного, подставили, и уволили без подтверждения очередной штурманской должности, а кадровики других флотов, понимая и разбираясь в тонкостях записей, на работу его не брали, - алкашей хватало своих. На месте Андрей устроился на катерок в акваторию местного порта, но и там проработал недолго. Остался не у дел, Нужно было устраиваться на работу самой… Когда-то давно муж ее отвадил , уверяя ,что прокормит семью один, Действительно, раньше на все хватало, но теперь времена изменились. Квалификации никакой не имея, хотя корочка от педучилища оставалась, она по знакомству устроилась в секретный отдел военной части, принимать телеграммы, шифрованные. Работа была неудобная, по сменам, с чередованием ночных и дневных. Но не эти трудности стали главными. Она приглянулась начальнику узла связи майору Соколину. Этой важной птице все женщины, более-менее симпатичные, должны были подчиняться не только по службе, но и по физической его надобности. Пришлось подчиниться. Тем более, что муж свои обязанности практически не выполнял, а редкие встречи со школьным другом тоже – не удовлетворяли. Казенный диван в кабинете майора, со съезжавшей часто ребристой обшивкой скрипел от продавливания двух тел, охал, будто живой свидетель незаконных плотских утех и ей тоже – стал досаждать. Платили здесь мало, нередко задерживали, и она, узнав, что почти столько же получают на бирже, да еще регулярно, собиралась после отпуска увольняться. Но майор пока сам ушел в очередной, а без него разрешения на уход не давали - странная, прогнившая военная система.
Пока самой пришлось зарабатывать, муж опустился совсем, потерял человеческий облик, пил бог знает что – один раз попал в больницу, с отравлением. И вот, оформив без него развод, полгода назад отвезла его в город , «область», посадила решительно на поезд, почти втолкнула вагон, отправила подальше - к родственникам, в Москву. Недалеко от столицы был маленький домик, еще родительский… Она поехала туда, перед увольнением, летом, внутренне еще на что-то надеясь. Андрей ее встречал – приободрившийся, посвежевший, помолодевший, полный новых планов. обновления жизни. Видно, курсы лечения, организованные братом-бизнесменом, - подействовали… Но в глазах его оставалась печаль и даже вспыхивали иногда, - страх и неуверенность. Обратно она уезжала в Москву вечером, к ночному поезду, - от предложения остаться категорически отказалась и даже не прикоснулась пальцем к бывшему мужу. Он его провожал на электричку, уже в сумерках, с легким теплым ветерком и с шумом листьев высоких лип над головами и впервые ее охватило странно необъяснимое чувство позднего раскаяния, безмерной вины, безотчетной ответственности перед любимым когда-то человеком, отцом ее ребенка, прожившим с нею рядом без малого двадцать лет, в доброте и согласии, любви и нежности. Ведь он, ее Андрей был самым лучшим из всех, ее окружавших - спортсмен, эрудит, музыкант. Как он замечательно пел на гитаре! Мастер спорта по самбо, он еще был и «морж», и чемпион гарнизона по стрельбе, в те времена, когда служил, - на «подплаве»…А теперь он неловко махал ей с перрона, просительно как то улыбался и даже не поцеловал на прощание, - просто отмахнул некрепким, неуверенным рукопожатием…Поезд прибывал в областной центр ночью. Нужно было договариваться с соседом, подрабатывающим извозом, он всегда дежурил со своей «тачкой» близ вокзала, со своим тугим животом и бегающими глазками, которые останавливались только на ней, будто раздевали, вызывали неточность движений, нарочито громкий смех… И вот теперь… Саша, подловивший накануне, через три дня по приезде, выдавший такую жгучую волнующую информацию - о своем друге. Она почуяла, что это – шанс…
«О главном он заговорил сразу же, после «дела», не успев еще даже сползти с меня. Он сел на мои бедра, озаренный, будто догадкой, и смотрел так, удивленно, что ведь можно всегда иметь такое красивое тело, как у меня, пользоваться им. Я кивнула, сразу согласившись. Отчего нет? И давай сразу купим машину! Хотя, конечно нужно другое: пылесос, компьютер Ване, машину для стирки… Он соглашался и еще ,подумав, добавил: «Даже стукнуть по спине некому, если поперхнешься, когда один…» Ну, да - это важное основание для женитьбы. Решили, что удобнее подать заявление в том пригороде, где ему обещают квартиру. Конечно, в моем городке не получится, - туда пропуск, а ему скоро в рейс, через неделю. Но, может, задержится. Андрей тоже «уходил» и по две, и по три недели… Свете я позвонила, и домой тоже. Потом – Тамаре, потом еще – Ирине, но той дома не оказалось и вдруг звонят ему… Какая-то баба, чего-то требует, - он мнется, мямлит. Ах, она хочет узнать, когда ему в рейс! Да скажи, ЧТО ТЫ - ЖЕНИШЬСЯ! Отстала, трубку бросила…
Потом мы снова легли и снова были вместе, но я почувствовала, что ему не понравилось. Во всяком случае хуже ,чем в первый раз. Я это знала, была не подготовлена, ну и он, конечно, - удручен. А я хотела только деликатно показать, как получше меня «разогревать». Утром рано он ушел – я только успела спросить про кофе и провалилась…
Через два дня я приехала снова, автобусом позже, чем договаривались, опоздала на два часа. Он тревожился, переживал и прямо на пороге влетел в меня… Это что-то космическое, как ладно и быстро все у нас получилось – понимание, сближение… Ну вот те раз! Он завтра уезжает!! Уходит в рейс! А как же?!. Ну да, - конечно. Ладно. Потом. На сколько? Ах, всего-то, два месяца , с небольшим. Но все равно – много, много… И уже не насладиться, не расслабиться полностью, мысль зажимает чего-то там, внутри. Вот он уходит, - маленький, смешной, в кепчонке с широким околышем, нагруженный сумками, - куда столько? А я смотрю, с восьмого этажа, ключ не оставил, - мне только захлопнуть – ненадежно, конечно, на один замок…
За два с половиной месяца одно только всего письмо, маленькое, в три слова, - записка даже , не больше… Надо было Ваню готовить к последнему году И надо же – случиться, такому… Если бы он появился позже, я бы сдохла, кончилась , умерла… Такая невозможная душь, в этой комнате, у Светы… А он хочет еще и еще – ласкается…Да разворотишь же там у меня все, - будто конь , - понесся… И что это я? Ведь там, в Москве – Ваня! Как же он там, бедненький? Но все равно – свекровь бы меня не приняла – со своим идиотским характером и противным носом –«шнобелем»…Деньги за рейс он еще не получил, - говорит, - на днях, а для Вани снимал с книжки. Интересно, сколько у него их? Саша говорил, что деньги у его приятеля водятся…Посмотрим.
Сын приехал – расстроенный, поникший, вроде ничего не понявший. Он Ваню встречал, привез его на автовокзал и хотел поехать с нами сразу, с таксистом, за бешеные «бабки», через КПП, - я не позволила. Нечего тратить, приедет через неделю. Я возвращусь, привезу пропуск. А пока купим – компьютер, пылесос…себе тоже, одеться . Уже холодно.. Двое брюки надо взять сразу, на смену, - пора менять имидж,- я должна выглядеть, замужнею дамой… Буду ли еще , - неизвестно , а вещи останутся… Он такой добрый ,милый, уютный какой-то, притягательный… Ну и что возраст? Мужчины под полтинник самые сочные, все так и брызжет. Ах, Андрей! Как странно, что я редко вспоминаю его. Неужели такая бесчувственная? А он, мой жених, все больше говорит о своих – сыне и дочке. Жалеет, что редко теперь будет видеться. Ничего, обойдешься, нечего на них смотреть. До чего же наивен – уйти из дома, ничего не взяв , - ни части квартиры , ни машины, ни обстановки … А еще тащит туда алименты. Хватит, настрадался.
Через неделю он сумел прописать меня к себе на работу, на ледокол. В первый день появления там удивлялась, что он около каждого останавливается, расспрашивает. Здесь его знают хорошо, уважают. Тоже плюсы… Все приятней и слаще с ним. Даже куда-то проваливаюсь… А он опять что-то говорит. О дочке опять? Условие мое – не встречаться! Он в ответ : «Ну вот – все, «договорились», не согласен…» Значит, - мне уходить? Среди ночи?! Как он ворочается на своем каютном диванчике, все скрипит… Да, я поднимаюсь, делаю демонстрацию… Он встает , будто проводить, но не утерпев, кидается ко мне в объятия…Миримся, ласкаемся…
Эти стоячие ледоколы - плавучие дома отдыха, курорты. Они особенные, уникальны тем, что могут стоять годами, пока не заправятся. А некоторые на приколе уже навечно.
Атомоход «Север» стоял уже третий год, но был еще крепок, надежен, - так, что ожидал, несмотря на почтенные года, топлива. Последняя заправка была уже экспериментальная, никем еще в истории не опробованная… Это он рассказывает , - интересно, конечно .Но здесь и наше первое совместное жилье, или вернее, - житье, притирка друг к другу. Та пара торопливых сумасшедших ночей у Светы на квартире не в счет. Теперь же дни и ночи напролет, бдения, сомнения… Окна были постоянно открыты, хоть и октябрь. Жара, спертый воздух испарения зараженной воды действовали на меня. Были еще пыль и сухость, особенно в первые дни. И грязи было – навалом… Он говорил, что специально не убирался, потому что боялся, что не приду, откажусь жить на корабле, елозил тряпкой в ногах… Тогда, кажется обострялась моя болезнь, - зажимало в горле. Еще эти террористы проклятые, в Москве… Только секс меня и выручал – дыхание не запиралось, сердце не билось по страшному… Я чувствовала, что этот постельный экстаз мне попросту, жизненно необходим. Ах, этот восторг тела, освобождение плоти! Если бы он был не из рейса,- так бы не получалось. Моряки,- они жадные, охочие, я помню по Андрею. Но и с ним у меня такого не было, не было! Я просто дрожу, как вижу его полноватый живот, - ему нужны рубашки навыпуск, а не заправленные, - и такой плотненьки , чуть отвислый зад, - меня прямо передергивает… Я тащусь! А какая бурная всеохватная страсть!? Особенно после ссоры, отчуждения, размолвки! Это ни на что не похоже!! Кажется , я специально завожусь и в то же время ругаю себя за это, - что причиняю страдания и боль…
Срок моего пропуска на корабль закончился. Я уехала, договорившись, что он на выходные появится у меня. В четверг он позвонил, через соседку, попросил взять ручку, записать адрес, по которому я должна переслать документы его и … Меня затрясло, я бросила эту ненавистную телефонную трубку, напугала соседку, закричала, как на пожаре. Он отказывался от меня, на полном серьёзе! Вот так! Попользовался и бросил! Ах, паразит! Гад, злодей! Полночи меня соседка отпаивала от потрясения и еще полночи я не спала и наутро решила - ехать! Он говорил, что нельзя сделать пропуск уже
на другой ледокол, на котором он собирался в рейс и куда уже переселился, - мол, из-за террористов. Я даже не знала, смогу ли увидеть его и кто мне в этом поможет… А он оказался в поликлинике как раз тогда, когда я туда вошла. Значит, это была судьба! О, я умею уговаривать, быть послушной, могу притвориться нежной и ласковой!.. Достаточно было минут пятнадцати, чтобы он растаял , расклеился и я приняла его условия, которые конечно… конечно… наверное, попробую исполнять. Главное, не передержать значительную паузу в разговоре , не дать усомниться… Еще ждала пятнадцать каких-то минут всего(!), и он мне выправил – пропуск!!. В каюте, более уютной и просторной, - он сразу же попросил меня о сексе. И хоть я была не готова по физиологии, - но накопившуюся излившуюся порцию выкинула и тщательно подмылась, так что препятствий почти не было. Кажется, он был доволен, что я стала покладистей , послушней. Мне невозможно вот так, на бегу - на скаку, - с ним расстаться , потерять , уйти… На следующий день , в субботу , я уехала, а он приехал ко мне потом домой, впервые; подать успели заявление, и раньше никак , только если по справке , что моряк и срочно уходит в рейс…В другой раз он появился на праздники и снова сумасшествие, ощущение его приятной кожи, любимого уже тела… Он уезжает, но скоро снова появляется, через день, говорит «отход тринадцатого» , на неделю раньше запланированного и машет этой самой справкой. Приехал ночью, назавтра утром бежим в ЗАГС. Заведующая строгая, принципиальная; требует написать еще какое-то заявление , что «семья сложилась» и прочая белиберда. И вот, наконец, все так быстро и нереально, мы - муж и жена! Заведующая вручает свидетельства, тут же лепит штампы в паспорта, мы выходим… Он несется как на крыльях, заводит меня в кафе, мы там распиваем шампанское, целую бутылку, в голове шумит, - так неожиданно все. Это единственное заведение в нашем городке, оно открывалось, потом долго не работало… Потом он покупает мне цветы! Как хорошо было в ту короткую ночь… Я – супружница, у меня есть любимый и любящий, мужчина! Да, это так. Это как-то поднимает меня, уводит куда-то ввысь… Рано утром уехал и когда, к вечеру, позвонил, уже перед самым отплытием, - я разревелась. Зачем мне такое? Снова ждать , снова одной, куковать, вздрагивать от шагов почтальона, стука соседки… Надо купить сотовый. Обязательно, он вернется, - скажу. И вообще, с морем надо завязывать. Здесь тоже нужны специалисты. Пропишу его у себя, избавимся от квартиры в пригороде. Нет, лучше сдавать, чтоб не платить… Он говорил, что рейс продлится месяца четыре. Чувствовалось в трубке, что и сам не хочет уходить, расставаться…»
Она будто специально подгадала. Как только окончились деньги, переданные Андреем летом, так она и получила первый перевод от мужа, - перечисление, он успел оформить доверенность. Хоть денег было немного, но она привыкла экономить, тратилась разумно. Уволилась, наконец, с постылой работы, майор прямо таки возмущался, заставил отрабатывать две недели, но не хотелось ей нигде собирать грязь, хотелось ждать мужа законного… Выбросила его ненужные вещи, - одежду, пропахшую, как считала. Написала ответ на письмо Поздравление на Новый год, успела – отправила. Была метель, против ветра пошла, замерзала. Ведь и он не забыл – прислал телеграмму на день рождения пасынка. Тот заполнял анкету, в школе - указал, кто теперь у него отчимом.
В январе получила по доверенности уже побольше, сумела позвать подруг, на свой день. Выпили после бани, закусили.
«Приятель сына, от Саши , прибежал и сообщил, что надо ехать , будет кто-то встречать, у автобуса. Я думала, передадут рыбу, он писал ,что получил целый мешок. Ехала и думала, как же тот мешок тащить. Придется кого-то просить. Потом дома – разделывать, что-то засолить, что-то заморозить. Но, оказывается, это был сам он! Рейс сократили на полтора месяца! А он не сообщил, как же так! Долго, путано объяснял, почему так вышло – о приходе узнал накануне, поздно и не было возможности звонить, связь в определенные часы… И все таки моя догадка подтвердилась - продуктов достал много; правда больше мяса , чем рыбы, - это даже лучше. Переночевали на судне, я уехала , - заказывать пропуск. У него много дел , освободится через два-три дня. Но тут я заболела , гриппом. И не смогла вовремя возвратиться и только через десять дней повезла этот пропуск. Он встретил около того пригорода, где недалеко ему дали квартиру, автобус едет мимо. Ворвался в салон, будто террорист, - возбужденный, резкий, просит пересесть мою соседку, а я не хочу и не могу, и так еле дышу, вконец изнемогла после гриппа , такого тяжелого… Доехали до города, ему нужно было в свою контору.
Вышли, ну тут и началось. Я возмущаюсь, что он не приехал, пусть без пропуска, бумажка лежит. А он – денег нет, не могу снять. Сидит в чертовой своей квартире, которую ему дали; конечно, надо смотреть, что за клетка. В кадрах его сказали, что ему опять скоро в рейс, через неделю. Опять?! И он сразу не сказал, говорил, что был не уверен. И ничего, что был на «хлебе и воде». Деньги целее будут… Почему? Потому!
Дрянь такая!! Он здесь развлекался, наверное , а я там помирала!
Так шли рядом, вместе, ругались. Странное какое-то, обвальное отчуждение, и доводы его – пусты, беспочвенны. Да, сейчас снимаем… Конечно с собой! Это о книжке. Ого, теперь хорошо, много. Да, все. А зачем оставлять? Ты ж доверил мне. Ну, сколько оставить? – Ладно, сто. Захотелось есть. Рядом с банком – неплохое кафе, мы там уже раз были, корми жену. Чувствую, что от злости отхожу. И он – расцвел. Достаточно было моей улыбки. После выпитого вина и я уже не помнила себя, как мы ехали к нему, - шумело в голове, и я прислонилась головой к плечу. Его пристанище далеко, на отшибе, от остановки еще в гору , потом через какой-то парк, - темнота , мрак. А само жилье – ужасно! Стены обшарпаны, потолок сыплется, унитаз не сливает. И еще не заплачено за нее? Сколько? Четыре месяца!? Нет , от такой халупы и хомута надо избавляться… Ну, ладно, - сдавать… Ищи съемщиков. Он сказал , что для этого и останется, пока что. Насытился , понятно. Через три дня я приезжаю снова, а он уже весь растратился. Где те четыре тысячи, что я дала? Нет, нужно срочно, покупать стиральную машину. Он предлагает ерунду, отечественное, - дурак; такие вещи нужно брать надолго, надежно Я посоветовалась, мне сказали – только немецкое. Умещаемся на узкой его кровати и не тесно, потому что сладко и приятно близко…Утром меня будит: отказался последний вероятный съемщик и нет времени уже искать; через три дня - в рейс. Хватит, идем в администрацию. Разбираться! Они еще не хотят делать ремонт, всучили отказ, «мотивированный»! Видно, что и ему не хочется и я его - распалила. На меня что-то накатило, нашло, я была вне себя! Я выбивала все, что мне нужно – всегда! За Ваню так боролась, когда болел. И вот теперь – ногою вышибла дверь у того начальника, главного в администрации. Уже через полчаса все было сделано – квартира сдана и ни копейки не заплачено. Так я договорилась. Они, конечно, «понесут убытки», но было видно , что – довольны. Мы проживем и так. Пока у меня , в городке, а после , - будем выбираться оттуда, из той дыры, с холодом и радиацией , без нормального снабжения, - продукты, гады , просроченное суют… Будем снимать в городе,
или у мамочки поживем, - там три комнаты, Светка , гадина , конечно , сопротивляться будет. Любимое мамочкино дитя…Я то ее - нянчила, лелеяла, и вот мне - «благодарность». Недовольна, вишь, что у меня появился муж Со своим то собачится, тот пропадает бог знает где, перебивается какими-то аферами…
Собрались ко мне. Перед автобусом было время, ходили по бутикам, смотрела себе приодеться, он таскается. Попросила ждать на улице. Он злился и все твердил, пережевывал «где ж теперь жить?» Глупый, моя же квартира есть. Я все объяснила, доказала. Он согласился , примолк. Дома проверила его карманы, - закралось подозрение ,что он что-то скрывает…
И точно - нашла еще одну сберкнижку. Правда, денег там уже не было, все сняты, но ведь не говорил ничего. Сказала ему, он удивился и, видимо, затаил недовольство. Демонстративно улегся на диване, не расправляя его. Обычно расстилали его для обоих и там лежали, пока Ваня смотрел телевизор, и я даже специально просила сына не выходить, пока мы не насытимся. Комната проходная, неудобная., ему было неловко, он сдерживался, способен был только на раз и я не настаивала, понимала его состояние. Приятно было и просто так, полежать у него груди, чувствовать ровное и ритмичное биение его сердца. Теперь такого не было, он лежал , отвернувшись к стене,- что-то сдвинулось в его сознании И мне было обидно, - из-за его скрытности, недоверия, отчуждения. Или я ему не жена? Назавтра было восьмое, женский праздник. Ваня мне принес розу, один цветочек, и все равно было приятно. А он купил целый букет, нашел откуда то деньги, положил рядом с розой, будто надсмехаясь над моим единственным и любимым родным , кровинушкой… И ничего не говорит… Это молчание становится невыносимым! Он продолжает лежать на диване, без единого слова, щелкает телевизором, спасается от реклам. Вани нет, ушел погулять и я решаюсь к суженному подвинуться, уместиться на диване с другой стороны, валетом, - так мы, бывало, лежали, и не выдерживали, входили в раж, упивались телами. И вот он – этот торжествующий , необузданный, страстный секс! И мы наслаждались опять вместе и не было никаких сил оторваться друг от друга. Сумасшествие. Я встала для ванной, вытащила хрустальную, самую лучшую вазу , налила туда воды, кинула таблетку, поставила цветы. На улице еще не стемнело, погода была не холодная, с влажным ветерком, без солнца и мы вышли прогуляться. Спустились к лесочку на берегу озера, по лыжной трассе, уже нетвердой, проваливающейся под ногами.
С утра следующего дня купили «бошевскую» немецкую машинку за 15.800 и еще – мобильник. – за четыре тысячи. В последнюю ночь, перед отъездом в свой второй рейс, он меня пытал: люблю ли я его? Я что-то мычала, конкретно не ответила, не смогла… Что-то сдвинулось в его сознании, что-то заставляло его спрашивать, он стал думать по-другому обо мне… Уехал утром и попросил больше ни одной его вещи не выбрасывать.
Из рейса, через месяц, он позвонил, почему-то на телефон соседки и спросил о письме, которое отправил и что я думаю по поводу написанного. Я получила, но подавать в суд не хочу – большая пошлина и нет никаких шансов на успех. Хотя думала раньше, что возможно – отсудить часть квартиры от его бывшей, еврейки, и посягнуть на дом в Питере, - наследство от ее родителей, но нет – не получится.
По его приходу я снова оказалась на его новом ледоколе и наконец-то, поплавала, в бассейне. Водолей добрался до воды! Вытащила и его – попариться, покупаться, хоть он и упирался. Перед этим его постригла, а то он опять заявился обросший. Вечно приходиться бороться за его внешний приличный вид, пытаюсь его подправить, под молодого. С деньгами пока неясно, я спросила когда будут, он отрезал: «через неделю» и мы опять всю первую ночь, напролет – «мирились–разводились». Начинает ругаться и требовать чего-то он, а я автоматом отвечаю и дура – бурно так, неадекватно, это его заводит еще сильнее… Я жалею, что не сдерживаюсь, покаяться не дает гордость проклятая. И никакой тут ни хитрости, или заманивания… Просто я уже без него не могу. Он въедливый, въелся, впился в меня и сам не замечает того и толь лишь временами, по моей настойчивой просьбе ласкает там у меня, внизу, а мне этого так хочется, это отпад! Вообще то, он надоел своей жадностью. Еле выпросила у него аптеку, порыться там, лекарства же дорогие, как он не понимает… Но самое главное, - он стал не таким, как раньше. Что-то тревожило его, я чувствовала. Особенно наши сближения стали не такими, какими-то другими. Он откидывался на подушку, с меня, и долго так молчал , закрыв глаза. До этого же всегда прижимал меня к себе, не отпуская, будто боялся , что я куда-нибудь денусь…
И вот он произнес эти слова, будто невзначай. «Надо нам расставаться…» Неужели он это думает всерьез? Он уже развивает мысль дальше – « что лучше осенью ,чтобы вышел хотя бы год, чтоб не смешить людей и сотрудников ЗАГСа… И когда уже Ваня устроится , уедет.» Ох, мой сыночек… Наконец-то, я его определила. Десятого июня приезжал представитель из Питера, оформил документы на зачисление по результатам «единого»… Мне дали грамоту. Потом устраивали банкет. Я напилась, не помнила себя, кого-то там подцепила, меня увели женщины , в закуток, пытались образумить, а потом запихнули в машину , отвезли домой. Уже потом рассказывали, как они отвадили меня, от симпатичного холостого майора, чуть не толкали меня кулаками: «куда лезешь, ты замужняя…» Да, наш городок особенный - женщин хоть отбавляй, мужиков стоящих не хватает. Привезли меня уже поздно, дома я появилась за полночь, ничего не помнила , сразу свалилась в сон. И хорошо, а то вечно бессонница, спишь после таблеток…Наутро он не разговаривает. Сам приготовил обед, от которого я отказалась – болела, раскалывалась голова, - хоть бы догадался, сбегал за пивом. Я ему решила начистоту, - про майора. Смотрю – оттаивает. Видно, что вины моей нет, - не виновата же, что липнут. Значит, красивая. И вредная, – я это чувствую, тоже.
Воспитание такое. Без родного отца, в семье, где появилась сестра-любимица, младшая, которой и внимания побольше, и лишний кусок… И в юности старалась навредить, поизмываться, назначала свидания в один день сразу троим, в разное время; разонравится - убегаю к другому. Один парнишка даже хотел повеситься из-за меня: нашли у него записку, водили к психиатру…Потом возник Андрей, просто потерявший голову от меня. Мне тоже понравился – молодой офицер, подводник, только после училища… Ну и расписались, кстати, в том же ЗАГСе, его недавно тогда открыли , - в пристройке нового еще дома…Теперь вот другой муж , тоже оттуда. Наверное, он устал от меня. Но ведь еще надо успеть заплатить за Ваню, за первое полугодие. Я предчувствовала , что это надо сделать , - пока не поздно… Нужно снять то перечисление за май, о котором он говорил, что будет , - через неделю, время уже прошло. Как раз завтра, пусть съездит, купит билет. Он съездил. Потом позвонил оттуда и сказал, что билеты взять нельзя, в кассе выходной, понедельник. Я ему велела остановиться, переночевать у Светы и купить билеты завтра, а он прикатывает, поздно, и говорит, что не может ночевать так запросто, у чужих. Андрей всегда там останавливался. Да, кажется, капель прибывало. Хорошо, что завтра едет школьный друг, за товаром, подвезет меня …Вставать нужно было рано утром, - это такая мука для меня, - и поездка в оба конца, - меня доконала. Я свалилась по приезде, на диван, часам к пяти-шести, разбитая , измученная , - ну никакая… А он пристал с вопросом - заходила куда либо, кроме билетной кассы, - ничего не отвечала, не хотела, что-то держало меня от признаний, что я сняла те десять тысяч…А он маячит и вдруг, ни с того ни с чего, просит двести долларов, - с того валютного счета, который я ликвидировала и спрятала, на черные дни и для отпуска. Я показала ему фигу, - уж очень он меня достал, - ведь почти засыпала. И, кажется, провалилась на минуту, но что-то меня толкнуло, - а он вышел на кухню и что-то подозрительно там примолк. Я увидела, как он вытаскивает мои деньги из сумочки, которые я сегодня сняла! Мои деньги!! Я раскричалась, позвала Ваню, чтоб он помог наши деньги вернуть. Но муженек убежал, изловчившись, сумел быстро одеться, схватить кое-что из вещей, выскочить. Ничего, ничего, появится, - придет как миленький. Андрей тоже исчезал, притаскивался обратно, скулил… Правда, у Андрея не было денег, а этот схватил сумму приличную, десять тысяч, да оставалось у него, штуки полторы. Хорошо, что не отдала доллары.…
Прошла неделя. Он уже несколько раз звонил, говорил , что ненадолго пока, - устроился в городе – там какие то у него важные дела – оформление пенсии,. временная работа , на период отпуска. Будет, мол, искать жилье, которое нужно будет снять осенью. Мне тоже было не по себе, скучно даже , без его поддержки и он мне снился по ночам… Ах, эта дикая , необузданная болезнь нервов, всплески ненужных эмоций! Договорились все же, что я приеду к нему, чтобы договориться о дальнейшей жизни, прикинуть наше будущее и может, действительно, подыскать жилье. Как замечательно, хорошо и прекрасно – восстанавливать отношения! Насладившись, умаявшись наедине: вечером, уже поздно, мы вышли подышать. Все-таки летом в городе достаточно интересно; светло и тепло, много людей, особенно молодых. Так захотелось расслабиться где-то на людях и мы посидели в кафе, не очень дорогом, но приличном. Водка там, русская, без запаха почти, сладкая, официанты любезные, музыка ненавязчивая… Господи, как нас тянуло друг к другу! Мы целовались у всех на глазах и по улице шли, запутываясь в объятиях. Я балдела от того, что мужняя жена и решила не злобить его, стараться быть послушной. Он мне действительно начинал нравиться, я находила в нем много хорошего и доброго, мне было интересно с ним. Я уехала домой и через две недели вернулась снова, уже вместе с Ваней. Его было нужно вывозить, оформлять в институт, потом дальше, на отдых, в деревню. Когда мы разместились у него, уже где-то под вечер, - Ваня ушел гулять, с приятелем, раздался звонок телефона. Ему звонила какая-то баба! Меня тут же прорвало, я не сдержалась, раскричалась, разбила тарелку. Он воспринял это спокойно, - он, вообще, выглядел удовлетворенным , - его , по-видимому , - устраивала такая жизнь, стал обыденно так, расправлять постель, разделся, ушел в ванную. Я , видя его приготовления, сказала, что с ним не лягу. И в прошлый раз был звонок, от хозяйки , - то еще можно было понять, но здесь же , - от другой женщины! Говорит, она ему дает деньги, за поручительство в банке. Надо еще узнать, - какое это ярмо, прогоришь , ввек не расплатишься, там ведь , - большие проценты. И все же я оттаяла, не побыть с ним было бы просто глупо, - ведь неизвестно, на сколько уезжаю… Он провожал наутро, тащил тележку, с двумя сумками и чемоданом , потом это все по вагону, расставил , распихал. Мы вышли на воздух, минут еще за пять, Ваня остался внутри, с вещами. Мы постояли, было отчего-то худо на душе, - он меня гладил, сзади, по спине, и дальше, - вниз, до дырочки, пальчиком - мне нравилось это в наших ласках: мы упирались в оградку, за которым кустарник и никого, все люди спереди. Он, кажется, хотел что- важное сказать, - не решился. Он в прошлый раз говорил мне про ключ, чтоб я оставила, а я сделала вид , что сейчас забыла. Еще чего – оставлять ему - вынесет полквартиры! Он тогда уговаривал, что мол, надо, вывезти кое- какие вещи , свои, значит ,- он действительно задумал уходить? Пропуск у него до сентября… Но вот дали отправку. Я вскочила на подножку, наскоро ему ткнувшись в губы, помахала с вагонного проема, прошлась мимо окон, - он высматривал, тоже махал…В Питере устроилось быстро - у меня был адрес родственницы, - по приемному отцу, с ними я созвонилась заранее, нас встретили. Мы пожили около суток , отправились дальше, под Москву... Там в деревне дом старый , еле держится и одна комната, хоть и большая, но три кровати и раскладушка – приехала еще Светка с ребенком , теснота. Мы с Ваней расположились на веранде - она маленькая, там все пространство занимает диван и мы втиснули еще раскладное кресло. Но время пролетело незаметно, немного подпортили погоду дожди, но солнца тоже было много - мы загорали, купались… Много было грибов, ягод, но я не люблю собирать ходить внаклонку, почти все приносила мать. Деревня недалеко от городка, при станции и около – чуть в стороне, стадион, спортивная база, олимпийского резерва. Там мальчики, веселые, красивые. Я познакомилась с одним, он звал меня в Москву, потом на Кипр. Но я отказалась, я замужем, нам нужно перебираться, устраиваться на новом месте. Он же подыскивает квартир, как обещал и даже заикался о том, что я буду вместе с ним ходить,
-прачкой там или уборщицей… Как быстро и удачно было в Питере в первый раз, так ужасно долго и с нервами - во второй. Ваню в общежитие не брали, - требовали денег, хотя я точно знала, что по разнарядке он должен иметь бесплатное, почти что. И вот каждый божий день я должна была выстаивать унизительную очередь за разрешением и меня каждый раз кормили «завтраками». Это становилось невыносимым. На мобильник звонил раздраженный муж, спрашивал, когда приеду, я ему: «ложи деньги, - на счет телефона, а то скоро , мол , и не позвонишь…» А место в общаге так и не предоставляют, знают, гады , что некуда нам деваться , заплатим… Мне подсказали , что единственный шанс – поговорить с ректором и я прорвалась к нему, правдами и неправдами, - прямо во дворе, он собирался садиться в машину, уезжать в аэропорт, в Москву. Я встала у него на пути, как перед амбразурой, расплакалась, он качал головой, распорядился о моей просьбе. И вот только через двадцать дней после приезда я смогла отправиться домой, из Ленинграда. Муж не встретил, сидел на суточном дежурстве и появился передо мной наутро, в квартире Светы и мамы, их еще не было, - быстро стал обсуждать о разводе. Он требовал сейчас же отъезда домой, чтобы подать заявление. Но я хотела пожить тут, тем более без родственников , меня подруга обещала устроить на работу в магазин запчастей, у них филиалы по всему городу и зарплата , - от восьми штук и более. Денег совсем не осталось и если действительно разведусь – как буду жить? А Ваня? Правда, он немного мне тут же дал, но чтобы задобрить счас же – пришлось побыть с ним, как было не так вроде, хоть и после двухмесячной разлуки. Все-таки мы в тот же день, в воскресенье, ближе к вечеру, уехали вдвоем в городок. ЗАГС в понедельник не работал, какое-то провидение и он уехал на следующий день ни с чем. Опять все неопределенно повисло в воздухе…
Я приехала к нему в конце следующей недели, когда уже у меня не было рубля и он меня повел сразу смотреть комнату, которую он собирался снимать, - от центра недалеко, но на пятом этаже, в коммуналке на четыре семьи, или три, не помню, но кухня общая, и туалет-стульчак на несколько седалищ. Я сбежала оттуда, чуть не задохнувшись в том смраде. Ему должны были деньги, он кому-то одолжил и обещанное еще в августе , - не возвращали. Я снова не сдержалась, что он так транжирит наши деньги. Он что-то враз замолчал, пока оправдывался; затаился, стал спрашивать про совсем другое. Мы проживали на судне, почти в центре, его ремонтировали, и корпус был весь свободен от воды, - высокий, могучий. Вечером в огнях было очень красиво смотреть из окна – движущиеся трассы огней от машин создавали неповторимое, фантастическое зрелище. Следующей субботой он опять дежурил. Я появилась у него, впервые – у него там телевизор, диван- ничего себе, работка. И платили ему неплохо. Я прошлась по городу по гостям, там меня угощали шампанским с тортом, вернулась, а он опять завел пластинку о разводе. Я вспылила, раскричалась, хлопнула дверью. Через два дня мы выехали, в какой-то лихорадочной спешке, во второй половине дня, чтобы успеть подать заявление. И вот снова, как год назад ,- тот же кабинет, но другая сотрудница, пытливо изучает нашу писанину и велит переписать – нужно каждый бланк оформлять своей рукой, а не одной чьей-то…Потом дома , словно в горячечном бреду . мы неистово предавались любви, которой уже, может, не существовало и отчего-то было так греховодно и жутко сладко…Почему то исчез всякий стыд и он позалезал во все мои дырки… Назавтра, в семь утра, - он уехал».
- II -
«Вот это точно. Идеально. Нашел. Такой она и должна быть. Меньше по росту, в кожаном пиджаке и, конечно, – в брюках, чуть расклешенных, слегка, - по моде. Естественно., тонкая, изящная, не в широкой кости и еще – утонченная, душою. Да, и учеба у ней должна быть престижная, в академии управления. Пока ожидал ее, в вестибюле, прочитал на доске вопросы для принимаемых и один показался интересным и даже трудным: «кто был премьер-министром Временного правительства в марте 17-го года?» Милюков? Львов? Родзянко? Так и не вспомнил… Керенский им стал с июля…
Я шел с ней рядом, через дорогу, и не помнил, куда вошел, - она показывала, объясняла, потом, сославшись на занятость, уже выходила , приглашая меня из коридора… А я уже , очарованный ею, брякнул что-то о возможной встрече, более близкой, для знакомства, чтобы поговорить, прицениться, но тут же поспешил закончить словами, что не смею и надеяться на подобное… Второй раз я пришел к учебному корпусу уже с поклажей, большой багажной сумкой, где и лежал весь мой нехитрый скарб, на первое время, - достаточно-минимальный. Мы прошлись по тому же маршруту, - оказалось, действительно, - близко, в пару минут ходьбы и уже через минут десять –пятнадцать я остался совершенно один, получив ключи и отдав деньги, впрочем, совсем небольшие, по меркам быстро растущих цен недвижимости, да еще в центре… Она так чуть-чуть склоняла головку с бело-серыми волосами и у ней слегка кривилась верхняя губка, это было так же неуловимо , как и мило… Пригласил на «новоселье»…
Ровно неделю назад, примерно в такое же время, я еще находился в совершеннейшем ауте-нокауте, болотной топи, выгребной яме. Только выскочив, от жены с ее сыном, в туфлях на босу ногу ( носки в кармане? слава богу, успел!), я, будто ошалелый, уходил без оглядки, задыхаясь от происшедшего, в смятении мыслей и чувств… Шел седьмой час вечера, и шел я по военному городку, у студеного холодного моря, без пропуска отсюда и без жилья. Но так же подспудна, спасительна оказалась моя задержка, зацепка взглядом, поворотом головы, - будто я предчувствовал, когда проходил мимо, - в отдалении,- за гостиницу, у автостанции, где , может быть, и можно было приткнуться., - два дня назад…
Накупил колбасы, сыра; помидоров-огурцов, хорошего майонеза; свежего, рядом на базаре, мяса, для выпивки – водки дорогущей, вина молдавского… И еще припас коньяка, тоже неплохого , «московского». На всякий случай взял, - вдруг захочется., слегка, пригубить. Конечно, приобрел шоколад, орешки, лимончик. А также – минеральную воду, натуральный виноградный сок и несколько видов фруктов – апельсины, бананы, яблоки. Расход получился значительный, но я прикинул, что имеющихся средств на полтора месяца хватить должно, а там будет получка , в больнице, куда я сейчас устраиваюсь, был как раз сегодня там, на приеме. Надежды есть, меня возьмут, хотя главврач невразумительно как-то объяснил , что сможет оформить только послезавтра, через день… Началось все учтиво, благопристойно, взаимно вежливо, с выяснения позиций , личных планов. И тут меня «понесло» - я прямо брякнул, что мог бы попробовать начать жить с ней, такой интеллигентной, интересной, миловидной, самостоятельной, неплохо зарабатывающей, в таком видном месте, как Доме правительства. Она, по скромности и женской осторожности, согласий сразу не высказывала, но потом тоже, стала прикидывать, где бы им на первое время пристроиться с жильем: в этой квартире, где мать, временно уехавшая:; вместе с дочерью, где ее надоевший сожитель, или в свободной хате у подруги, находящейся в длительной командировке…Дальше я не помнил себя. Напряжение последних дней сказалось. Изнуряющий недельный марафон с препятствиями должен был так и закончиться – провалом в небытие, состоянием полусознания… Проснулся я уже поздно утром, в спазмах головной боли и в мешанине догадок и мыслей от вчерашнего . Успокоился , когда обнаружил записку Надежды (именно так звали хозяйку и гостью). Она желала мне спокойно отдохнуть, обрисовала мое поведение и в конце сообщения добавляла обнадеживающее - «целую» Я записку оставил, прибрал понадежнее, - как вещественное доказательство…
Этот датский настенный календарь, подарок снабженца, заботливо приклеенный над кроватью, не то чтобы привлекал, казалось будто поначалу, но стал наоборот, - сильно раздражать и даже до неприличия, физического отвращения. Онанистические акты хотелось делать все чаще и больше - такое утомляло. Белокурые глянцевые бестии не просто выставляли свои прелести, они лишь приоткрывали их слегка, заставляли их психологически раздевать дальше, - эти приспущенные джинсики с задней части тела придавали картинкам какой-то особый жар, добавляли эротических эмоций в возбужденном мозгу и мешали сосредоточиться на другом, менее интересном, чтении книжки, или прослушивании кассеты… Рейс этот, давно, по меркам отпуска, запланированный, в начале июне теперь фактически осуществлялся, хотя не так уж сильно был и нужен. На берегу ждала, - должна была ждать, - новая, встреченная им женщина, которая сильно привлекла, взбудоражила, притянула к себе: улыбчивым нравом, обезоруживающей покорностью, сладостностью ощущений. Денег, однако, не мешало бы заработать, - они всегда кстати , - для вечно нуждающегося труженика медицины, такого простого и расхожего специалиста , как терапевт. Нет, рейс этот все-таки был нужен, - хотя бы для того, чтобы осмыслить, оценить свое отношение к ней, разобраться в дальнейшей жизни с ней, если она действительно примет его предложение. Она привлекала не только своей броской, мало кем оцененной красотой, но и приемлемым ее положением, - недавно разведенной, всего–то год назад, со взрослым уже сыном, пусть десятиклассником, но вполне в будущем, конечно - самостоятельным…И возраст будущей суженной подходящий, по запросам «беса в ребро», великовозрастного мужика под пятьдесят. И все же столь желанный, а теперь вынужденный рейс – досаждал. Эти штатные семьдесят пять суток, отведенные для спасателя рыбного промысла, казались вечными. Никогда не думал, что так распалит эта длинноногая блондиночка с календаря, - хитро, с полуоборота, выглядывающая, будто приманивая. Может, потому она привлекала, что была похожа на ту, которая осталась на берегу? И не стремился так раньше не берег, - значит, не было настоящего чувства, как теперь? Связи не было – телефона она не оставила, а почта не действовала, И такое особенно тяготило, угнетало. Неизвестность… И в единственную возможность сообщить о себе, когда оказывал помощь матросу с «кормовичка», идущему в порт; я написал, в приготовленный конверт, - всего-то две строчки, и вместо слов : «я тебя очень хочу» , в последний момент глагол заменил на «люблю», однако это не изменило сути происходящего в душе смятения. Впервые внутри что-то воротилось что-то настоящее, светлое, - чего раньше не испытывал: о ждущей на берегу
любимой… Такого вот не было за все десять лет предыдущих странствий. Грусть и тоска по семейному уюту, скука по детям и … - все. Календарь с красотками я сорвал через три дня, остатки приклеенного листка пришлось счищать ножичком…
Всколыхнулся в душе этот памятный рейс, когда подходил к больнице, к назначенному главврачом часу аудиенции. Предстояла непростая и ответственная работа врача приемного покоя крупной многопрофильной больницы, городской, «скорой помощи»… Не то, что в прошлом году, -когда дежурил в районной больничке , за городом. Опять же прибавок, дополнительное обеспечение на ближайшие два месяца… с небольшим, пока нахожусь в отпуске от основной, атомоходно-ледокольной службы. К тому же, предстоящая работа рядом с новым, вновь снимаемым жильем. Как он выбивал его! Если бы не старая интеллигентная знакомая, весьма неравнодушная к нему, вряд ли ему бы видать такой успех, пришлось бы помытариться , - наверняка… Когда я предстал перед взором главного врача, наверное, выглядел неважно . Тот посмотрел на меня внимательно, будто не узнавая с позавчерашнего дня, но потом кивнул удовлетворенно, как своим мыслям и сообщил, быстро и напористо, что меня к себе берет, сведения получил, отзывы хорошие и что, если буду справляться, он может оформить на «постоянно» и даже предоставить комнатку, в семейной «гостинке». Я немного опешил и внутри меня чуть заколотило: « а если бы не брал, - что тогда? как бы выпутывался, где пристроился?» Но беготня с документами отвлекла и уже через час с небольшим, взбодренный , я возвращался к своему новому дому и мечтал лишь о том , чтобы свалиться и поспать еще хоть часок, но перед этим выпить чего-нибудь ободряющего, лучше пива иль винца, или хотя бы кваса. К вечеру оклематься и прибраться на кухне. Надежда обещала быть, после работы – заглянуть. «У нее хорошее имя» - подумал я, уже, по-видимому , засыпая , пристроившись на диванчике в большой комнате. После коньяка с лимончиком в голове просветлело, не стало шуметь, я проваливался куда-то , на час , или минуты? Громкий призывно-прерывающийся домофонный звонок вывел из забытья, поднял. Это рвалась сестра, та самая, пьющая, - о которой говорила и сокрушалась Надежда и предупреждала о возможном ее приходе и вымогательстве… Она откуда-то узнала про цену и стала требовать себе половину. Рыжевато-бледные, с угадываемой сединой под краской, редкие ее волосы были собраны, скручены в пучок. Тонкие губы, подправленные помадой и подведенные брови все равно выдавали странно старое лицо, - морщинистое, дряблое, почти что восковое от применения косметики. Первичное возбуждение от предложенных мною кофе и сигареты постепенно у нее проходило и она уже рассказывала, - как это часто бывает у алкоголиков , если к ним проникнешься, - честные и правдивые истории про своих же родственников и прежде , - о Надежде. Глаза сидящей заблестели и стали немного ярче, когда я предложил рассчитываться по частям и пока, на первый раз, ограничиться сотней. Судорожно зажав в руках красноватую купюру, она стала извиняться за визит и быстро ушла и я уже понял причину ее поспешного бегства, - прошло минут десять с моего звонка Надежде в администрацию города, где та работала и этого времени вполне было достаточно, чтобы дойти оттуда пешком. Но моя хозяйка-гостья не успела застать ушедшую, села в досаде также напротив меня, как это было вчера, но пробыла немного. Я, уловив что-то общее, не удивился, но потом , приглядевшись внимательнее, понял, что похожи сестры не только тем , что они единоутробные, а потому что… Нет , нет! Не может быть – твердил я сам себе, но манеры, разговор и приметы характера , да , конечно , наводят на мысль… Надежда еще просто держится: элитная работа , важные знакомства, немалая зарплата, а вообще-то … Это высокомерие, надменность , временам проскакивающая, дешевенький мелкий цинизм, вялая осведомленность в политике, эти анекдоты про губернатора… Убежала быстро, -недоделанная срочная работа, созвонимся, пока…И как я все-таки уговорил? Чем? Про сотенную я промолчал, хотя и понял, что пропала она для меня навсегда – безвозвратно.
Она, въедливая дневальная, с того предыдущего, основного рейса , сама предложила мне квартиру, - пожить , пока она будет в отпуске,- и я ухватился за такую возможность. Действительно, нужно было добивать эту надоевшую избитую тему: наконец-то найти себе подходящую бабу, решать этот пресловутый и вечный, «личный вопрос», и нигде лучше, как в городе летом, с приличным жильем и телефоном, да еще при деньгах, - этого было не решить. Дневальная заставила заплатить, по квитанции, вперед за два месяца, и уехала, а я стал лихорадочно выполнять задуманное в этот короткий отпущенный мне судьбой срок, но мало что получалось. Районная больничка под городом, с провинциальным нравом, кадров интересных не поставляла, а городские знакомства были весьма скудные, непритягательные, скучные. Я уже отчаялся и собирался уйти в намеченный спасательный рейс, который к тому же и окончательно меня топил, потому что, возвратясь, я должен был сразу же уходить в море по своей основной работе, а значит опять предстояло никого не встретить на жизненном пути , потому что один хороший человек сказал мне как-то мудрые слова о том, что в отрыве от берегов не устроишься в личном плане никогда, жизнь нужно налаживать на земле. А так – сплошные расходы и разочарования... И тут мне попался на улице, случайно, - этот Артюхов. И сначала проблеском, а потом уже четко и ясно вспомнилось все, связанное с ним. Я ходил с этим штурманом по Балтике, Финскому заливу. Мы часто наведывались в Петербург. Там на причале, на судне, у меня бывала Нинка, моя хорошая знакомая еще с тех времен, когда я впервые жил в большом, почти столичном городе, осваивал новую для себя специальность в санатории приморской зоны, еще вместе с молодой ненадоевшей женой и совсем маленьким сынишкой… Нинка, отчаянная душа, любила меня затаенной женской страстью и в состоянии подпития могла пойти на крайние меры. Она решила в один из заходов остаться прямо у меня прямо на корабле, когда узнала про мои нелады в семье, - когда уже откровенно и открыто, с плохо скрываемым раздражением, моя дражайшая восклицала прямо, буквально через неделю с моего прихода, - «когда же ты уйдешь снова?» Понятно, - для того, чтобы снова дальше продолжать жить со своим начальником и преспокойно получать мои денежки… Я тогда еле-еле отговорил Нинку от скоропалительного шага – ведь у ней у самой была еще дочь-школьница, и старый больной супруг… Нина умерла, странно неожиданно, скоропостижно, совсем еще молодой, ушла вслед за своим бедовым и долго болеющим мужем…
Так вот, Артюхов. Он опять всплыл в моей жизни, года через четыре после нашего знакомства, в самый интересный и многообещающий для меня момент, - на следующий день после моего решительного объяснения с женой. Та объявила, что нужно, мол, определяться и поставила меня перед выбором. Зная мой легкий и уступчивый характер, она рассчитала верно. Я оставил ей все, в том числе и двоих, почти что взрослых детей. Я даже пожаловался и поделился своим положением с Артюховым, - мы оказались с ним, как-то весной, в одной группе, на занятиях по безопасности мореплавания. Есть такая система подготовки моряков – курсы раз в пять лет и вот именно судьба подгадала так, что я там увидел Артюхова и мы сели вместе за одну парту. Проучившись так неделю, мы расстались, чтобы встретиться теперь, уже чуть больше чем через год, в середине лета, когда я метался с вариантами в поисках вожделенного и на всю жизнь существа противоположного пола… В первый раз мы выпили пива в летней палатке, и разошлись, ничем не обязывая друг друга и ни про что не договариваясь. Но вышло так, что мы опять встретились, и снова случайно и уж тогда я попросил его познакомить меня по-настоящему, с какой-нибудь свободной из своих знакомых женщин, тем более, что мы об этом заговаривали вприкидку, в первый раз. Мне предстоял скорый «левый» рейс и уже не было времени что-то самостоятельное в этом направлении предпринимать. И вот через два дня со второй нашей летней встречи Артюхов позвонил…
Она приехала, моя будущая вторая жена, с которой тут же обо всем договорились, но было шатко и ненадежно, чувство чего-то поспешного, недоделанного, именно из-за этой скороспелости. Целые сутки, последовавшие за той первой встречей, во время дежурства, наедине, я решал для себя главный в своей жизни вопрос – быть или не быть с ней? Лежал на диване в ординаторской, - в последнем своем, перед рейсом, дежурстве,-вставал, прохаживался, снова валился в изнеможении мыслей, но так и ничего окончательного не решил. В первые часы она еще там спала, в той снимаемой квартире, потом пробуждалась, готовила себе кофе , указанное мною на полке. Все разрешилось само собой , - судно-спасатель уходил на три дня раньше и нужно было дожидаться теперь окончания этого неуместного теперь рейса, мучиться в нем, переживая еще и за то , как бы успеть на основную работу и заботиться о съезде с квартиры ,- хозяйка появлялась к тому времени, но тут же должна была уходить в очередной свой рейс и я договорился, что пока поживу, с недельку, прикинусь, тем более, что вперед заплатил, почти за полмесяца. Ключ взял с собой и по приходу, в каком-то неясном нехорошем предчувствии, в яркий солнечный, непривычный для конца сентября день, сначала с утра, в пятницу, рванул на службу, уладил там всё и уже, не пересаживаясь на автобус обратно на судно, покатил дальше, мимо рыбного порта, в другой конец города, влетел на восьмой этаж, предвкушая уже элементарный отдых, от беготни, напряжения, кофе как минимум и может быть даже душ… Открыл первую, металлическую дверь, увидел вложенную записку в щели второй и … новый врезанный замок. Хозяйка, обвинив меня в самоуправстве, перепланировке, не смогла пережить такого и явочным порядком меня вышибала. Пришлось в смятении, близком к отчаянию, срочно что-то себе подыскивать и уже приглашать туда свою горячо любимую и желанную и уже нашелся вариант , из срочно купленной газеты, на сутки-двое. Сговорившись о цене, я выехал на встречу со сдатчиком, около остановки, и долго там прождал, до сумерек , но никого не дождался. Сумка оттягивала плечо, заметно, с наступлением темноты, похолодало, а я всё выискивал машину «Вольво», но никто не останавливался, не подъезжал. Да, время подходило к семи и нужно было звонить ей, - оттуда , из городка, последний автобус в восемь и если сегодня встретиться не получится, то надо хотя бы о чем-то договориться, хоть просто сказать приветствия, предъявить себя…Как-то определюсь с ночлегом , а с понедельника , с утра - на ледокол. Что ж, - надо звонить…
За все последующее с ней время я ни разу не видел ее плачущей, никогда, кроме того, трагического вечера. Я уже сидел у Светы, ее сестры, - в большой трехкомнатной квартире, на кухне, за столом, уже попил чаю с принесенной с собою колбасой и даже вполне пришелся по душе - доверили держать ребенка, «племянницу», о двух лет. Девочка потянула ко мне ручонки, лопотала по-своему, крутилась на коленках, - мама не без удивления смотрела на меня, одновременно примеряясь, «раз доверилось дитя, значит парень – ничего…» Кухонька, в отличие от комнат, размерами не поражала, Все пространство между окном и плитой занимал широкий деревянный стол, с угловым диванчиком по краям и место мое оказалось как для зрителя в театре, - в проеме с занавесками виднелась входная дверь прихожей. Именно оттуда должна была появиться она, снова я должен был ее увидеть, впервые за два с половиною месяца, без писем и связи, со своим сыном, тоже приехавшим с ней. Напряжение мое нарастает, тело цепенеет. И вот звонок к действию, прологу или концу, что же там дальше будет?..
Андрей – ее первый муж, бывший конечно, (что - слава Богу, ведь я мог бы быть и вторым?), умер вчерашним днем, и она сообщила мне сразу об этом, - как только я позвонил, с той злосчастной остановки. Она ждала меня, конечно, но не так, чтобы сегодня и вот мой звонок, она в растерянности, потрясении, шоке – нужны деньги для поездки на похороны , хотя бы сыну, посмотреть на отца, - а их у нее нет и спрашивает: «Ты сможешь?», и я - «Конечно, - да». И голос ее, неуверенный, затаенный , приобрел сразу деловые оттенки: она отсылает меня к сестре и сама подъезжает туда с Ваней, на последнем автобусе, еще успеет, она перезванивает туда, Свете… Ночевать я буду там, - она обещает и гарантирует, - вот и мои «пенаты».
И перед этим звонком в дверь уже был такой же трепет ожидания, дрожь коленок… От какой-то любви? Вот-вот, она появится, сейчас я ее увижу, такой, о которой мечтал все семьдесят пять дней, такую теперь родную, желанную, единственную… Звонок прорезает мое сердце, сестра вскакивает в переднюю, проворачивает ключ замка , звякает цепочка и мне кажется, что я теряю сознание… Сначала появляется она, - в черной кожаной курточке , с меховым воротником, он очень ей идет, в юбке под цвет, тоже короткой, под ее рост и в сапожках небольших тоже - натуральных. Мне не дотянуться до ее щеки, она отстраняется, раздевается сама и следит за сыном, чтобы и тот не остался без внимания. И все платочком, в руках, - постоянно подносит к глазам , будто обмахивается… Не успели еще сесть, не выключился зашипевший чайник, - сбоку на полочке, рядом с магнитолой, на веселой волне и я невольно потянулся к вертушкам, поискать подобающий канал или выключить совсем , как раздался еще звонок. Это муж Светланы
с лицом подчеркнуто грустным,- видимо, знает, - и я ему прямо у порога, вслед за женой его, посылающей в магазин, выдаю уже свои последние, кровные, приготовленные для жилья, на водку… И вот – подходящий момент , мы ненадолго остаемся одни, после скорбного ужина, в проходной комнате, в креслах, из прошлого века. Она ко мне полуоборотом, чуть кпереди, плечи узенькие в тонком свитерке и взбитая небрежно прическа пепельных, светло-серых волос, не поворачиваясь, спрашивает: «Так ты точно? Окончательно? Решил?»
Я выдыхаю одним только словом, коротким , многозначительным , вобравшим все сомнения , мучения , переживания последних недель и этого страшно томительного дня, поворотного, определяющего весь мой будущий путь, судьбу. Она поворачивается ко мне, со своим неизменным платочком, который она так и не выпускает из нетвердой руки, будто белым флагом затаенной надежды и полной сдачи на милость мне, – капитуляции, - и я, как в эстафете, перехватываю этот знак, эту палочку, которая выручит меня, выведет к свету… Сына вижу впервые. Он тщедушен, нескладен в движениях, но, может,- это от горя, пока еще толком ничего парень не соображает. Он уходит спать в дальнюю, глухую комнату. Туда же уходит и она, лишь слегка коснувшись моих волос, погладив по голове. Меня укладывают в этой же, проходной комнате, на диване и я лежу, обеспокоенный и немного обиженный, - она там, дальше , рядом с сыном… Да. да,- конечно, какие еще там нежности, или ласки, когда такие дела…Надо завтра сразу же в банк, будет суббота и они работают…
Устроился я в одноместном номере. Там стояла такая низкая кровать, что скорее была похожа на кушетку или даже нары, что вполне соответствовало условиям пребывания. Отопления не присутствовало. На улице стояло начало лета, с градусами около шести и внутри заведения соответственно температура держалась не выше двенадцати. Меня через час начал одолевать нестерпимый неодолимый озноб, и хоть я был в полной одежде, со свитером и кальсонами, да еще в натянутом по самые уши шерстяной шапкой-вязанкой, - не согревался… Единственное, что спасло, - накинутый от пришедшей неожиданной мысли сверху палас, с пола, и таким образом спасший от неминуемого замерзания. И все-таки полноценного сна не было и, проваливаясь урывками , я только думал , прикидывал и размышлял - невозможно было заниматься чем-то другим. Но кроме мыслей, прорывались в голову и картины, только что прошедшие, одна ярче другой, - эпизоды разрыва…
Я сумел отбросить ее. Она залезала своей лапой в карман, куда я едва успел засунуть те самые, снятые ею деньги, которые она привезла и об этом не сказала. Она, снова встав, опять стала протягивать свои жадно нетерпеливые руки, такие прелестно и восхитительно приятные, когда она ими ласкала или возбуждала меня, но теперь ставшие змеиные, вертлявые, стремящиеся опять обшаривать меня. Пришлось скрутить ее локоть, вывернуть так, что она взвизгнула, повалилась передо мной и закричала дико, истошно, истерично, - позвала на помощь сына. Он потянулся освобождать руки матери, я его отбросил одной левой, будто котенка, словно щенка, откинул, как назойливую вещь, надоевшую и несносную и, видя минутное замешательство от моего превосходства, сам стал быстро собираться, молнией хватая, что попадалось под рук , спешно кидая вещи в сумку… «Он взял мой мобильник! Он взял мой телефон!» - снова завопила она. «Замолчи, гадина!» - кричал и я, в бешенстве - «не нужен он мне!», и уже одевался в передней, засовывая босые ноги в туфли и снова автоматом проверяя в памяти рефрен «деньги-документы-деньги», будто заклинание, повторяя его опять, выскочил на улицу. Минутами спустя очутился в этом «первоклассном» отеле, но хоть, все же, сносным по цене и самое главное, принявшим, приютившим меня, Лет двадцать пять назад, меня никак не хотели оформлять в закрытом военном городке под Архангельском, где я тоже очутился волей судьбы, в злоключениях первой любви. Теперь время изменились. Но вспоминал я скандальные сцены уже все спокойнее, лишь для антуража, а главный вопрос, который меня волновал, был самым значимым и актуальным, ключевым - «где дальше жить?» Я перебрал все возможные варианты, прикинул всех друзей и знакомых, вспомнил тех, кто мог бы реально помочь. Первейшее, что понял – сесть за телефон со списком номеров. Значит, с утра, благо в субботу, - обзванивать. Сидел в мыслях и другой перечень, - тех вещей, которых не успел забрать. Часы, ножик , очки, кипятильник, тапочки, приемник… Она их отдала, возвратила: следующим же днем ,но сначала торговалась, требуя деньги и наконец, сжалилась, -заставляла бегать под окна с другой стороны дома, пока она выкидывала вещи на площадку, - боялась вторжения. Выкинула почти все – сумки, пакеты, связки с книгами, - которые я не успел распаковать… Скарба получилось много - пришлось договариваться с соседкой, набожной и тихой одинокой женщиной, чтобы оставить их пока там…
Звонки были безрезультатными, но ближе к ночи я все-таки зацепился. Договорился с той самой, которая мне звонила перед рейсом , «интеллигентная знакомая» , и я с ней неприлично оборвал разговор. Она просила перезвонить на следующий день, утром. ОНА ВЫЯСНИТ У ПОДРУГИ, ТА ВРОДЕ ЧТО-ТО ГОВОРИЛА ПРО СВОБОДНУЮ КВАРТИРУ НА ЛЕТНИЙ СЕЗОН. Конечно, можно было снять и по объявлениям, но понятно, что будет дороже, и нужно было через знакомых, за квартплату, месяца на три, до возвращения на работу. И еще. В родном пригороде оставался единственный верный приятель, он приглашал у него и пожить, я благодарил, - пусть квартира трехкомнатная , но неудобно,- жена, взрослая дочь, с двумя маленькими детьми…В той «родной стороне» было еще два адреса: женщина под сорок, в четырехкомнатной, без мужа и с единственным ребенком; и давнишняя знакомая, уже пожилая, знавшая меня лет двадцать, с того времени ,как я появился здесь, на Севере, у обочины страны. По телефону, однако, ни та, ни другая не отвечали, наверное - были в отъезде. Но самое неприятное - я не мог уехать из этого городка легально. Пропуск закончился, а следующий должна была взять в бюро моя горемычная благоверная и неизвестно, что бы она требовала взамен. Значит, выбираться нужно было другим, партизанским способом. Знакомый «водила», тот ,что вывозил когда то компьютер на «спасательные» деньги приобретенный, согласился помочь. Я его выискал, вычислил на остановке. На КПП его знали, и он только кивнул на меня дрожавшего: «со мной…» Нас не проверяли…
Через двое суток после разрыва, вечером воскресенья, я покинул тот злосчастный городок. Новый этап жизни начался. Водила включил приемник, сразу за КПП, музыка поскакала в ритм, «зеленым светом» Валерия Леонтьева…Дорога понеслась навстречу веселым ритмом. Стало на душе спокойнее… Ах, кабы знать, что жизнь так повернется, кабы знать?!. Ее такое жестокое обращение со мной… Она мне предложила переночевать у сестры, тогда, в понедельник, чтобы следующим днем купить билеты, Мне было не по себе. Идти к этой змее, которую жена же и расписала гадюкой… Нет, не могу… Да и тратиться на покупки, не пойдешь же с пустыми руками, общаться с тем бывшим алкашем, ее мужем, завязавшимся…
После главврача я пошел в «кадры», на третьем этаже и дальше спустился в «приемник», на первом, и там уже определили день выхода,- пока что с девяти утра и до вечера… Привезенных «скорой» и пришедших по направлению было немного, но я измотался, устал – напряжение ответственности сказывалось. В следующий день я уже шел в «ночь» и наутро была общая конференция, в лекционном зале, главврач меня представил, и я перед всеми выступал – отчитывался за дежурство. Только после этих двух смен я, наконец-то, успокоился, к кое-чему присмотрелся, приноровился и смог снова точно вспоминать и правильно оценивать все происшедшее со мной, с тех первых, «семейных» дел и забот, которые так неожиданно начались после моего «левого» рейса…
После трех поминальных дней, ожиданий отлета и прилета Вани, пребывание в квартире родственников кончилось. Она ожидала нас на автовокзале, я встречал сына и вез его к ней. Не хотелось расставаться, тянуло к невесте, неодолимо, и я договорился с частником , от аэропорта, что проеду сразу в зону, но когда она узнала про цену, высказалась резко и грубо.
Наверное, деньги большое значение имели в ее жизни или по-другому , слишком дорого доставались в последние годы, что она вынужденно была считала каждую копейку, прикидывала любую трату. Договорились, что она вернется через три дня , а за это время я пропишу ее на ледоколе.
…Я специально не прибирался, - боялся, что она не приедет или произойдет неприятность на контроле или еще чего случится. Перед ней предстала такая грязь и пыль, что ей сделалось плохо. Я кинулся к ней , сумел усадить на диван, а сам принялся подметать эти комочки и «катышки», замывать их тряпкой, полоскать последнюю в тазике. Переборка тоже являли не лучший вид: обляпанная, обшарпанная , порезанная кое-где, с квадратами светлых прямоугольников висящих когда –то картин, плакатов, с линиями и пятнами от въевшихся красок, подпалин, точками дырок от вставляемых когда то гвоздей и саморезов. Наконец, пятачок основного пространства был вымыт, - там, где приткнулись периметром стол, диван и кровать, и дальше был вытерт проход на дверь и под давлением , шлангом душа, дело завершилось в санузле, странно сочетавшим в себе рожок для ополаскивания и раковину. Туалет располагался «на дворе» - в коридоре на палубе. Она, постепенно приходя в себя, все-таки вняла моим доводам о невозможности соблюдения порядка в бесхозной ничейной каюте, без присмотра на два года, пока ледокол находится на приколе. Вот если бы он был в рейсах, тогда стараниями двух или трех сменяющих ее поселенцев комната имела бы должный вид … Она постепенно успокаивалась. Но все же иногда, мелко так, сутяжно, прорывалась недовольством по тому или иному ничтожному поводу. Я это относил к ее еще неостывшему потрясению от потери бывшего мужа и сам себя утешал тем, что если она так убивается по нему, то, возможно, станет плакать и обо мне… когда-нибудь, - в будущем? Так начиналась притирка , пригонка наших характеров, в течении той недели , отпущенной по сроку ее прописки на корабле. Два раза мы, разругавшись, казалось, разбежимся вовсе, откажемся друг от друга полностью и прощения никому нет… Но что-то сильно и мощно держало обоих от этого, находились слова и аргументы, отыскивались компромиссы и мы снова кидались в объятия, забывая про все на свете. Тогда я не понимал, а потом сообразил, что это она специально испытывала меня, заманивала потихоньку в силки, выгадывая для себя уступки. Мне же, полностью загипнотизированному, плывущему по волнам неуемной страсти, необузданных порывов, тоже нужна была гавань, куда я никогда не заходил – спокойствия, благополучия, тихого семейного уюта, в лоне любви влекущей к себе тридцативосьмилетней женщины. Она обладала магнетической способностью - влиять, окутывать саваном страсти, бурных, с криков вырывающихся чувств и оставаться такой же манящей, притягательной всегда. Она даже в той разодранной каюте сумела создать непринужденный и мягкий, ненавязчивый уют. Убрала верхний свет, разложила свои вещи, украсила столик веточкой… Ее влечение к воде и к жаре привели нас в баню, обоих, вместе. Я попросил дежурного электрика включить тэны только для нас и мы оказались внутри одни, абсолютно голыми, в большом пространстве раздевальни, моечных кабин, парилки. Я будто впервые рассматривал ее, - такой откровенной вблизи и чуть издали, мы словно в языческом каком-то обряде. Я превозмогаю свое желание, и просто осматриваю ее со всех сторон, слегка похлопываю по тугим покрасневшим бедрам, плотным ягодицам, прямой и гибкой спине с громадным наростом родинки посредине, мягкой пологости живота. Грудь ее слегка приотвисла и немного портит в общем красивую, статную фигуру. Искушена в обольщении, она бреет свой выдающийся замечательный манящий лобок, - черная ровная грядочка шершаво-колючих волосков распаляет мое воображение, и мы ,едва утерпев от той игры прикосновений, сразу же , в каюте, распаренные , горячие , предаемся искушению любви, бросаемся в неистовые и жгучие объятия, переливаемся друг в друга, перекатываемся лобызаниями… Жизнь поцелуев как бы отдельно существует от нас. В обыденности мы ругаемся, обвиняем в чем-то, а в движениях губ у нас полное согласие, взаимопонимание, доверие, горячечность, неистовство. Облегчение и радостное освобождение от страсти, умиротворенное раскрепощение от ласк, наверное, привязывают нас, мы чувствуем, что нам хорошо и не хочется, несмотря на амбиции и нервы, расставаться. Возможно, это и оберегает от резкости, необдуманности шагов: наша чувственность не зависит вроде от установок и позиций в жизни. Ее максимализм, неприятие многих из моих друзей, родных, - я старался сгладить. Говорил о тонкостях взаимоотношений, о чувстве сострадания и понимания к окружающим, она же всех резко делила, на друзей и врагов и последних у ней оказывалось почему то неизмеримо больше, гораздо больше. Выяснения такие изматывали и только физическое блаженство с ней, растворение в ее теле удерживали меня от разлада. Я старался понять ее, найти истоки ее поведения, провести своеобразный анализ ее прошлой жизни и такого вот неприступного, несговорчивого характера. Детство у нее было не сладким. Родилась вне брака, отца не помнила, тот уехал вскоре в свою Литву, там и проживал. Воспитывалась она отчимом. Хотя тот был и добрым, но все же чужим человеком. К концу своей жизни из тихого пьяницы превратился в забулдыгу-алкоголика, опустился морально, приставал к неродной дочке, а родную, Светку, не любил вовсе, а та ревновала, ненавидела сестру. Отчим умер капитаном первого ранга, не дослужив до адмиральского чина только из-за своего пристрастия, но успел получить хорошую квартиру в областной столице, в центре города. Потом у ней - училище, успешная учеба, престижная практика под Ленинградом, в детском санатории Военно-морского флота. И все ее любили, за честность и открытость, чистоту душевную, красоту. Любое невнимание к детям, воспитанникам, вызывали ее непримиримость, борьбу за справедливость, за правду. А уж какая она была певунья и танцовщица! Занималась в фольклорном ансамбле, он гремел на весь Северо-Запад, гастролировал по городам и весям, ездил в Финляндию. И везде поклонники, почитатели, успехи на личном фронте. Но обожавших мальчиков к себе не подпускала, восторги их не принимала. Высокомерия прибавлялось, сознание своей прелести утрировалось и в результате, – ломало ее добродетели, закрепилось в ожесточенности характера. А некоторые из юношей, влюбившиеся в нее, дурели: один вешался, а другой сбегал из дома вслед за ней. Хорошо, не доходило до трагедий: самоубийцу успели вытащить из петли, оживили, а беглеца поймали на советско-финской границе, возвратили обратно. Я наивно предполагал, что сумею подправить уж некоторые несносные ее, личностные черты, и в дальнейшем с ней буду жить счастливо, уважительно. Но… я оставался от нее без ума, подпадал сам незаметно под ее влияние, да и она сама возвышала как бы меня в собственных глазах. Когда я проходил в людных местах, где было много моих знакомых, я чувствовал их взгляды и ощущал в себе нескрываемую даже уверенность, солидность. Гордость. Я, в пятьдесят лет ставший всего-то-навсего, главврачом атомного ледокола, потерявший еще немногим больше года назад все свои приобретения и достаток, когда ушел от первой семьи, теперь как бы заново, возрождался, - из пепла, небытия… Она заводила меня с утра и я глушил эти вспышки: нежностью, поцелуями. Она пыталась что-то осмеять, я подавлял это шутками и очень ласково, легкими прикосновениями, касался ее губ, - сначала по длине туда-сюда, потом по окружности ее мягкого податливого рта и затем медленно, осторожно, углублялся в ее горячий нетерпеливый язык, напрягался всем своим телом, застывал в немоте чувственного желания…
Я получил окончательный расчет от спасательного рейса и мы купили поочередно: пылесос, смеситель для ванной, одежду для нее, подушку и комплект постельного белья и в завершение приобрели компьютер, загрузили это все в «частника» и они уехали, она и Ваня. А я, с пропуском, привезенным ее сыном , появился у них через два дня, на выходные.
Волей судьбы я уже был в этом городке, тоже по делам любовным, сходился с одной авантюристкой, своровавшей у меня деньги. Я отгонял эти воспоминания, о первой неудаче здесь, и надеялся, что больше подобного не произойдет, не должно этого быть. Я накупил мяса, любимой ею красной рыбы, еще каких-то продуктов, запихал в сумку необходимую мне одежду: тапочки домашние, халат махровый. Собрался жить серьезно, по-настоящему, семейно. Пока ехал в автобусе, волновался, дрожащими руками разворачивал маленькую бумажку пропуска, раскрывал паспорт на первой странице… И вот уже мелькают уличные огни; с поворота, от трассы, экспресс притормаживает у первой остановки, она знакома мне, и сейчас тут мне выходить, - только идти чуть назад, она наставляла, - в другую, противоположную сторону… Вытаскиваю сумку, осматриваюсь,- вдруг встречают?- и поднимаюсь вверх по лестнице, по ступенькам, опасным, занесенных снегом , обледеневшим. Сердце колотится и чувство такое, как я приезжал много лет назад , к первой своей невесте, тоже в закрытый город из областного центра, где учился, также вечером, холодной весною, с подарками для родителей… Вот и дом, не раз мне объясненный, растолкованный, и подъезд – в четыре двери, запущенный , со снегом от незакрытого входа… На указанном номере нет звонка и нужно стучать. Она тут же открывает ,будто ждала, но не приглашает внутрь , а просит подождать, походить с часик, потом объяснит. Мне такое непонятно, но все же оставляю сумку побольше, выхожу опять на заснеженное крыльцо и матерно ругаюсь. Какого черта! И что за такие веские причины, что нельзя пускать будущего собственного мужа! Возникло желание тут же, обратно , развернуться, пойти на автостанцию, сесть в обратный рейс. Но автобус ближайший только через два часа… Да и сумка оставлена… Решаю все же дождаться объяснений и уйти уж тогда, гордо и независимо. Мне некуда даже сходить в туалет, - я и так терпел, еще в автобусе. Хорошо, что в городке не впервые , прошелся по главной улице, мимо магазинов…. Чтобы успокоиться , купил семечек на углу и дошел до конца «проспекта», нашел, наконец, укромное местечко за окраинными домишками… Постучался снова я через один час и пять минут, следил за временем по наручным… Ничего не говоря , молча разделся, будто не впервые; прошелся по коридору, прихожей, оказался на кухне, - везде стандарт , никаких изысков, вроде бы все знакомо… Даже выложенная плитка над раковиной у плиты чего-то напоминает, где-то когда-то, виденное... Удобное кресло, зажатое между стенкой и холодильником, показалось лучшим для отдыха и успокоения нервов местом и я в него - уселся. Она что-то долго и путано объясняла и я наконец-то понял, что у ней была делегация из родительского комитета школы, изучала условия проживания вдовы и сироты и, естественно, нельзя было находиться здесь еще и мне, будущему и настоящему «кормильцу», ни к чему это…Раздражение у нее распалялось, становилось все сильнее, все опаснее , она стояла спиной ко мне, над умывальником, выщипывая курицу от остатков пера, потом разделывала тушку ножом, укладывала куски на сковородку. Ее взъерошенные, светло-серые волосы с завитушкой у шеи, где я так любил целовать, черные новенькие, еще не виденные мною, обтягивающие джинсики с перетянутым в талии ободком передника успокоили меня лучше всех ее слов. Мои короткие две фразы «подождать и уехать» теперь уже забылись, ничего не значили и я испытывал самое жгучее желание, патологическую потребность съесть прямо из ее рук это полусырое белое мясо, обнять сзади, прижать ее округлости к своим лобковым волосам, ощутить свою твердость в мягком месте ее… Все - я оттаял, отошел, простил. Я хотел … насыщения… Все же приглядевшись, я нашел планировку несколько необычной. Широкий, буквой «Г», коридор открывался в большую проходную комнату, с телевизором, диваном, фотообоями и упирался в глухую спальню, где стояли кровати, ее и сына. Розетки в двух местах свисали, матрац подпирался кирпичами, ручки в ванной двери отсутствовали, а сливной бачок журчал тоненькой нудной малоэффективной струйкой. Чувствовалось запустение, отсутствие хозяйской мужской руки. Сын Ваня оставался таким же угловатым, малообщительным, стеснительным, совершеннейшим еще ребенком – с детским эгоизмом и наивными суждениями. За компьютером он сидел часами, что было, однако, удобным. Как только раздавались звуки стрелялок от мониторных игр, мы могли обниматься, целоваться, наслаждаться. И все же я чувствовал себя скованно. Мне казалось, что мальчик, с видом юноши, протопает через гостиную, проходную, где лежали мы, на разложенном диване… Почуяв мои страхи, она специально перед «делом», выходила к сыну и просила некоторое время «не высовываться», снова возвращалась ко мне, «готовая», решительная, ненасытная. Но все же легкости, свободы я не чувствовал и она от этого, неудовлетворенная, - дергалась, нервничала. Ледокольные «страсти» и домашние полуутехи различались.
Не все хорошо складывалось и с устройством Вани. Первоначальный план, - с обучением на военном факультете, бесплатном, - рушился, он не проходил по здоровью, а за учебу на обычной, внебюджетной основе, нужны были деньги, и немалые. Приходилось соглашаться на последний вариант, я был не против… Следующим уже днем после моего приезда к ней мы подали заявление…
…Когда предполагаешь плохое, по рассказам и в представлениях, - действительность случается, оборачивается обстоятельствами гораздо худшими, просто несносными и абсолютно непредсказуемыми… Вот так и с бомжами. Уж чего только я не наслушался о них от медсестер, врачей-коллег, санитарок, но столкнувшись с теми представителями, из мира отверженных, оторопел. Меня до сих пор передергивает от встреч с ними , помнятся отчаяние и просто безвыходность ситуаций, возникающих из-за них. Куда их определять, - а чаще всего некуда,- вот и думаешь мучительно , перебираешь все возможные пути для их «спасения». Инфекционная больница, диспансер для алкоголиков, вытрезвитель, туберкулезный стационар – перечень, куда таких можно «сплавлять»; с улиц и подворотен, - но тратится время, изматываются нервы, - и все из-за одного, часа по четыре, а то и шесть, - пока анализы да рентген, расспросы, осмотр, переговоры по телефону, консультации специалистов. Уматываешься и валишься на диван; физическая усталость от умственного напряга, - так бывало у меня от турниров по шахматам, - только и сил, что для переключения кнопок пульта от телевизора: внимаешь равнодушно на смену картинок… И некогда подумать о своем , насущном…
Жена, пока еще, пусть и брошенная, должна была приехать, через две недели от памятного дня разрыва. Мне стало ее отчего-то не хватать… Надежда свое имя не оправдывала, интересовалась исключительно коньяком. Я и не предполагал, что этот крепкий напиток имеет такое уж значение в ее жизни. Потом узнал – коньяком в основном расплачивались, - дарили и угощали, - у нее на работе. В шкафу был целый склад, букет из богатых бутылок, разных конфигураций, и постепенно можно было, так, походя, доставать эти стекляшки, разливать, тоже в подаренные рюмочки, потреблять, приобретая привычку, а потом и пристрастие. После того застолья, «новосельного», она приходила еще раз, с подругой; потом вытащила в бар, неподалеку, а на днях, вернее на «ночах» ,потому что было около двух часов , - она позвонила , когда я спал, и заплетающимся голосом требовала меня, звала и приглашала в «Звездное небо» - кафе на последнем этаже центрального отеля. Я, конечно, отговорился, хотя до этого на все ее «мероприятия» соглашался, но вот теперь, наверное, «добился» ее неприязни ко мне… Самое печальное, что от этих гулянок опустошился мой кошелек и теперь я строго должен был следовать бюджету, строго и скрупулезно рассчитанному…Правда, оставалась еще маленькая заначка… Но и та должна была кончиться, если приедет жена. И самое главное, чем потрясли меня работающие в отделении – зарплату задерживают, на пару или три недели и в последнюю только очередь выдают нам – « приемнику»… Снова заверещал звонок на столе, я встал , поднял трубку: «Да… Сейчас. Иду.»
Что-то в принимаемом мною пациенте я уловил знакомое, - хоть он оказался примерно из той же нескончаемой серии, неприкаянных, только чуть был получше приодет и не вонял несносно. Безработный. Когда-то я с ним ходил в рейсе, на транспорте, в пароходстве – вспомнил. Разговорились. Говорит, что снимает квартиру у друга и подрабатывает на овощной базе. Его вполне можно было лечить амбулаторно, но я его устроил во «вторую кардиологию», для сердечников полегче, - пока выходные, да пока обследование, да пока лечащие эскулапы разберутся, неделя протянется, а мне того и требуется ,- я потом спрошу у него, как пристроиться к «овощам»…
Приезд жены волновал не только из-за расходов. Нужно было решать окончательно - расставаться с ней или же мириться. Все таки привык к ней, да и некогда и некого искать – устраивала меня телом… Да и сама она, по телефонным разговорам, чувствовалось, - присмирела, изменилась, и даже извинялась, просила снисхождения. Ужасно не хотелось оставаться одному и приходил я к «спасительному «выводу, что что-то можно было попытаться еще склеить. Но тут приходила на память недавняя встреча со Светой, ее сестрой и все обрушивалось , опять я взвешивал все «за» и «против», снова прикидывал «плюсы» и «минусы» и не мог, не выискивал оправдания словам той новоявленной родственницы, свояченицы или золовки, черт ее разберет… Я пришел к ней, предварительно позвонив, за своей сумкой, оставленной недавно, сразу после рейса, там были вещи, ненужные пока и лежало еще с десяток банок сгущенки. Раскрыв баул, выставленный на балкон, я заметил, что тот заметно облегчился. Я не стал выяснять, куда делись синие увесистые баночки и наскоро просмотрев остальное другое, стал пробираться от балкона к выходу. И вдруг Света набросилась на меня с криками, стала обзывать «аферистом» и «подонком», и главным своим доводом выдвигать такой, что пробрался я к ней без домофона и подозревая , что у меня имеется ключ, выкраденный или выточенный, от жены и что я намереваюсь заглядывать в ее квартиру, когда она уедет . Я пытался объяснить, что в дом вошел с жильцом; доказывал, что не хотел будить ребенка, но моя деликатность дорого обошлась. Визги сестры моей суженной уже слышались в коридоре, она явно хотела привлечь внимание соседей и уже грозилась вызвать милицию. Я все же сумел сбежать, в растерянности и ожесточении – от несправедливых обвинений. Если бы не ее ребенок, все-таки проснувшийся , да маленькая вертлявая собачонка, норовившая со мной сбежать, мне бы было несдобровать. Песик, черненький терьерчик , меня и спас - ведь не зря я его выгуливал когда то, теперь же я отпихивал собаку нежненько ногой, за двери, и тем выиграл момент, сумел сбежать без лифта, к выходу, вырвался на свободу, и дворами, боясь еще все-таки машины ПМГ, с мигалками, пробрался к трассе, с другой, малодоступной стороны и внагибочку, под тяжестью сумки, перебежками, как на маневрах-учениях, миновал дорогу и добежал до неподалеку жившего приятеля, с которым тоже договорился, заранее… Он меня еще выручит не раз…Он стоматолог, вместе работаем.
…Успев отдохнуть с ночной и даже приготовив борщ, я стоял на остановке, в ожидании прибытия автобуса из городка и увидев разворачивающийся, приближающийся экспресс, сумел спрятаться, чтоб не показывать своего нетерпения и затем просто подойти, безразличием выказывая заурядность, обыденность происходящего… Но нет! Это было невозможно, невыносимо видеть! Она была в тех же облегающих черных джинсах, которые меня сводили с ума уже в первый мой приезд к ней! Времени прошло мало, но рана душевная уже затянулась и я не испытывал к ней никаких других чувств, кроме любви. И взяв ее так, обняв , как когда-то, в прошлом лете, в первую встречу , повел к себе, дошел до квартиры и ни слова не говоря, начал стаскивать с нее, как безумный, - чуть не разрывая тесемки петель, - кружева сорочки, шелк трусиков. Она не сопротивлялась, и даже не роптала, легко и послушно исполняя все мои немые приказы, поворачиваясь наиболее удобной, выгодной для себя стороной телесных изгибов. Это были вечер, ночь и следующий день любви – сутки напролет. Никуда не выходили; продуктов, купленных загодя, хватало, а погода как раз подпортилась, - за окном нудно и мелко моросило, - и только далеко заполуденным временем мы вышли, наконец-то, пройтись, подразмяться, подышать свежим после дождя воздухом. Я уже не тянул к ней руки, мог ненадолго и так, - опустить, снова касаясь и привлекая к себе, словно стараясь ощутить то прекрасное замечательное время первых с нею дней, находить то знакомое утраченное, вспоминать все хорошее и доброе, что насочинил, нафантазировал в ней. Но, увы, это продолжалось недолго. Я потерял бдительность и за это поплатился. Мы вернулись в квартиру и ненадолго разбрелись, - я готовил ужин, она перебирала вещи к завтрашнему отъезду, что-то откладывала , ибо намеревалась приехать уже с Ваней и кое- что оставляла – располагалась основательно, в общем… И вот , минут через сорок, когда уже дожаривалось на плите, и я резал хлеб, сервировал стол, вошла она и резко присела, закинув нога на ногу и я сразу почуял беду, ибо уже запомнил ее подобный многообещающий жест. Да, - она нашла то письмо, вернее,- записку, оставленную Надеждой, - после того, первого, памятного ужина с нею, здесь. Там были слова, уличающие меня, ставящие на грань провала, полного теперь отчуждения от меня. А, может – невольно я сам так создал ситуацию, оставил эти улики, - чтобы иметь пути отступления? И что это опять она роется в моих вещах? Хотя я давно уже должен был сообразить, что подобное для нее норма, естественное поведение, обычное занятие. Но зачем тогда с нею жить? Чтобы прятать от нее следы своей жизни? Изворачиваться, лгать, скрывать свои вещи, дневники, письма, записки? Ведь это я уж проходил в прошлой своей семейной жизни. От слов, - уничижающих , уничтожающих , - она перешла к делу. Тарелки, разложенные на столе, полетели вниз, Хорошо, что я сумел их уберечь, но одна все-таки разбилась, разлетелась вдребезги на куски. Лицо ее, налитое злостью, казалось, не выражало ничего, кроме дикого, сумасшествия мщения, презрения, негодования, злобы. Глаза ее, широкие и так , теперь пылали гневом и округлились еще больше и она стала схожей с боярыней Морозовой на суриковском полотне или напоминала Настасью Филипповну из кинофильма Пырьева. Впрочем, она проголодалась и скоро забыла свои тирады, стала уминать, как ни в чем не бывало, приготовленную мною пищу и даже улыбнулась, поверив всем моим словам оправданий. Единоборство ее утомило, но бешенство теперь проявилось в другом, - она накинулась на меня уже в исступлении страсти и мы снова забылись в этом умопомрачении и к ночи снова вышли отдышаться и снова целовались там, на улицах и в кафе, в которое зашли, вызывая внимание окружающих, понимание сидящей рядом молодежи. Запомнилось от неистовства ее в постели, как она меня чуть не задушила, прижав своим крепким задом к подушке мою голову и я еле вырвался, изловчившись , исхитрился, придав ее торсу более удобное для себя положение… Наутро она уехала, а я даже не успел ее проводить , потому что торопился на суточную смену.
Приемный покой продолжал испытывать меня. Случаи, один другого похлеще, проходят передо мною. Замерзшие, утопшие, - еле дышащие, но выплывающие каждое мое дежурство. Дни стояли жаркие, а ночи холодные, многие купались и некоторые не рассчитывая свои силы, сильно перебравшие, - плескались до посинения, пока у них не схватывало сердце, или отказывали руки-ноги. Топли - их успевали вытаскивать. Одного, пролежавшего под кустами всю ночь, у кромки воды, пришлось «хоронить» прямо в приемном покое. Он скончался тихо, безропотно, вдруг остановясь удивленным взглядом в потолок, чем и привлек внимание санитарки, которая привезла его с перевязки, совсем не обязательной, поспешной. На этом настояла дежурившая врач-хирург, самоуверенная безапелляционная женщина, строптивой наружности… А нужно было несчастного сразу же, без промедлений, поднимать в реанимацию… Доли вины я не снимал и с себя… Потряс , - совершенно ,- привезенный следователь, - в полной прострации, без сознания, в мелких судорогах. Впервые выявленный диабет, от напряженной работы; молодой еще человек, всего-то тридцать четыре. Привезен сослуживцами, с изумлением и страхом взирающих на его. Один случай совсем курьезный. Мужчина из больницы, где лечился от дизентерии, пришел со справкой, свидетельством о… собственной смерти. Попал в «инфекционку» и не сообщил родным, те подали в розыск, и потом один из друзей «опознал» бесхозный труп. Ну, выписали справку, отобрали паспорт, заказали гроб, вызвали родственников, собирались тот труп везти на кладбище, а тут и является воскресший. На него машет руками дочка: «не за-хо-ди-и-и..», а жена хлопается в обморок… Тот бедовый обратился в приемный с голодными отеками, так его «залечили» от поноса.
В отделении появилась медсестра, вернувшаяся из отпуска, - Оля. Я полночи продумал о ней. Внешним видом, фигурой, повадками похожа на мою жену. «Еще мою» - уточняю себе…Так вот, - увидев Олю, издалека , со спины, в таких же черных облегающих джинсах, затрепетал недоумением , - почему же моя дражайшая пришла сюда? Может, вернулась повиниться? Ведь расстались сухо, почти на бегу, чмокнувшись на перекрестке… Повинуясь неодолимому желанию , расспросил Ольгу, обо всем , напрямик и даже сказал, что если бы, то… Но, естественно - любимый муж, маленький ребенок… Очень жаль.
Наутро, уже утомленному, одуревшему от дежурства, еще один удар. Разборка на утренней конференции, - почему угробил, не проявил должного внимания, к одному мужчине, скончавшемуся от пневмонии. Выяснили, недостаточная доза антибиотиков для алкоголика. Главврач чего-то записывал, угрюмо кивал докладу заведующей «второй терапией». Я расстроился вконец. Нужно было успокоиться, отдохнуть, отвлечься. Я решил проехаться к старой знакомой, у которой гостевал целую неделю, после разрыва с женой, пока не устроился, - она давно уже звала по грибы…
Вещей, - маленьких, мелких, небольших, - вместе скопилось так много, что я буквально чуть не завывал от отчаяния: «куда же все это девать? и что с ними делать?» Я ползал по ковру квартиры, в немыслимом стремлении все сложить, прибрать, распихать, но снова ничего не получалось и я опять ныл и стонал от бессилия. Я все-таки сумел попасть в квартиру, где оставались мои многочисленные вещи, оставленные под коварно обманутые уверения. Ключи, оставленные подруге прежней моей хозяйки, я добывал в течение трех дней. У той не было телефона и приходилось сначала оставлять записку и договариваться потом очно еще раз, и вот, наконец, она мне выделила ключи, но под строжайший свой надзор, находясь тут же рядом, на кухне… Все же она потом сжалилась, ушла, позволив мне спокойно собраться до завтрашнего дня. Видя свои разбросанные пожитки, я в который уже раз слышал укоры и насмешки будущей своей жены – они так и стучали в моих висках, но как жалко было терять раскиданные эти книги, одежду , кассеты… Уничтожающие презрительные слова: «тряпишник», «барахольщик», - там , на «Севере»,- в ту памятную первую неделю нашей «семейной жизни»,- морально исхлестали меня и не было никакого выхода из запутанного положения - или бросать все это барахло или… И вдруг меня осенило, прямо сейчас , в момент сбора вещей. Ведь пусть я подал заявление, но срок-то для того ведь и дается, чтобы одуматься, разорвать, не доводить намеченное до счастливого положительного(?) результата… Меня как будто прямо прорвало. Облегчение, освобождение, сброс всех стягивающих меня пут я ощутил мгновенно и стало легко, радостно, приятно. Я чувствовал, что принял правильное, единственно верное и потому - бесповоротное решение… Вещи вмиг и очень правильно распределились - что в рейс , что домой, в пригород. В тот же вечер сумки я развез, потратившись на такси и предназначенное для рейса оставил в дежурке уже на другом ледоколе, а завтра планировал перебраться туда полностью, но пока переночую на старом месте, и не буду туда возвращаться, а, может, – никогда, и навсегда забуду кошмар этого мнимого жениховства, сомнительного благополучия… Меня распирало , я торопился, я все обдумал и уже прикидывал для себя другие планы… Самое важное теперь – свобода. Все другое приложится. На вахте «Севера» никого, телефон свободен и я набираю, наконец-то, - номер ее соседки. Та уже знает меня, бежит позвать. Пока жду, чего то слабею, но не тушеваться, смелей и резче, напористей, или нет , - наоборот , - обыденно все так, спокойно… Она должна быть дома , ждет звонка, мы договаривались. И вот ее голосок, такой нежный, переливчатый и я натурально чувствую, как чугунеют, подкашиваются мои ноги. Бархат ее тембра завораживает и я уже еле соображаю , о чем хотел сообщить. Начинаю издалека :
- Возьми ручку и бумагу.
- …Взяла.
Я продиктовал адрес, по которому она должна выслать мое свидетельство о расторжении предыдущего брака.
-«Зачем?»- странные недоверчивые нотки… - «Ну написала…»
-«А теперь … - я не буду жениться на тебе, давай расстанемся , порвем отношения, мне не хочется, конец…» Трубка долго, изнурительно молчала потом взорвалась: «попользовался, да?» и еще чего-то, гадкое, обзывающее… «Я ухожу в море, все…» и нажал рычаг.
Нет, нет и нет – обид, несуразностей, доводов много. Все они были затронуты в нашем житие на «Севере» : денежный вал для нее, презрение ко всем моим родственникам, друзьям, окружению – на работе, на судне; нестыковки на интеллекте, гневные осуждения моих пристрастий, трудности и неясности дальнейшего устройства, жалость к последним, еще нетронутым накоплениям… Я вновь перебираю эти причины и чувствую, однако, что они малоубедительные, мало… Но что же тогда? Оставаться с ней? Черт! Главное, все-таки, - время! Уйти и рейс и забыться! А не вышлет свидетельство, как это она этим грозилась?… Достану новое, копию . Нужно , нужно – окопаться за решетками пропускных клеток , она меня не достанет и на днях – уйти, забуриться , - в море! Трепет тела, свинец в ногах понемногу проходят, кажется, я настраиваю себя на новое свое состояние , еще недавно ощущаемое, независимое, игривое , вприглядку, вперемешку с постоянно заигрывающим флиртом и нудением в паху, от нерегулярности в реализации желаний… Ладно, не впервой , переможемся…Уф! Неужели я сумел? Молодец, молодец я…
Назавтра, в пятницу, я полностью перебирался на другой ледокол. Оформлялся в конторе, заказывал бланки, перевозил аптеку. «Кадры», бухгалтерия и канцелярия - на одном этаже с поликлиникой, - это очень удобно Людей по случаю последнего рабочего дня недели в коридоре много, заканчивают осмотры, общаются перед выходными. Я – в ожидании, - каких -то минут, остановился возле милой и моложавой собеседницы, моей коллеги, из судовых. Знаю, что она незамужняя, вполне привлекательная, вполне годящаяся в спутницы по жизни, и к тому же - лет на десять моложе меня; я даже как-то мечтал о ней и где-то записывал ее телефон. Я улыбался ей, подбирался к ней в закоулки ее личных планов и уже собирался спрашивать по телефон, не изменился ли номер? и можно ли звонить?.. Но что-то меня отвлекло… Вдруг показалось, что я вижу ее, вчерашнюю отступную… Она проходит и уходит от меня. Ну точно, – от выхода в центре коридора и в противоположный конец, где работает мой приятель, стоматолог… Я, наконец, - соображаю. Ведь она идет к нему! Я знакомил их как-то и это единственный раз, когда она проявила к моему другу интерес… Вот она уже в нескольких шагах от его кабинета, я догоняю и окликаю ее, по имени-отчеству, чтоб официально, произношу зовущие слова…Она оборачивается. Глаза набухшие, хоть и тщательно подведены, но заметны ее бессонная ночь и слезы. Но я тоже - не спал полночи и тоже – хотелось реветь… Мы уединяемся, - наверху есть маленькое кафе, оно уже открыто и там еще не много гостей. Пока я иду, впереди нее, ничего не говорю; мысли заняты – «придется тратить последнюю сотню… и нужно это мне, но все, все, - действительно прощальное свидание…» Заказываю закусь из бутербродов, по пятьдесят коньяку и сок, только для нее, она любит, помню… Главное – выдержать, выстоять, продержаться , убедить расстаться… Но ведь я этого не умею , - у меня в жизни не было таких поворотов, когда нужно отталкивать женщину. Всегда уговаривал, тех немногочисленных своих возлюбленных, - я, и они, конечно же, - не соглашались идти со мной… А тут наоборот! Да мешаются, путаются мысли, плутают… Но что я горожу? Уже вроде оттаиваю, отхожу, ставлю условия… Будешь послушной?
Заметив мои колебания, она бросается в немедленную ответную атаку, натиск, штурм. Она неотразима, гладит мою руку, склоняет голову на нее. Это невыносимо для меня! От волос ее идёт такой восхитительный, волнительный, возбуждающий запах… Волосы – средоточие сексуальной силы, энергии - где-то потом вычитал… Она откидывается. Берет тонкими пальчиками ломтик сыра, она ест его без хлеба, и с полуприщуром ловит мое выражение, полностью растерянное, никакое, без воли и твердости, - вся последняя ушла вниз, в пах, и шепчет, и ноет предательски: «соглашайся, - дурак!»
Пропуск я оформил мгновенно , стремительно . Через пятнадцать минут, - бланк у штурмана, подпись у капитана, печать на вахте, виза начальника режима, окошечко бюро, - все было готово. Круг замкнулся, все возвратилось опять… В новом месте каюта метров на пятнадцать, с выгородкой для спальни, холодильником – телевизором, полноценным санузлом и диваном,- раздвижным и широким , на половину площади.
И не было большего счастья, чем тогда!.. Подумал – все к дьяволу! Только ради этих минут блаженства внутри ее тела. Все остальное – побоку, После «дел», в изнеможении, встаю, пошатываясь, разглядываю книжки, оставшиеся тут, на полке. Вот военные мемуары. Беру том, раскрываю страницу наугад и читаю: «…попытка прорыва блокады зимой 42-го года -
не удалась…»
…Аллу я «заготовил» на этот летний сезон, почти сразу же, в план после отъезда жены, как только встретил буквально днями, - еще одну знакомую, которая и сообщила о «заготовке». Я познакомился с той, - намечаемой для себя, - года с полтора назад, в том рейсе, после которого обосновался в той бедовой квартире, где сошелся со второю.. Совсем кстати узнал от той же приятельницы-знакомой, что Алла, наконец то, разошлась.
Эта тема обозначилась у ней как раз и в том рейсе, когда она всего-то, пообщалась со мной с неделю, но довольно тесно, потому что приболела после замены и новых забот, на корабле. Стройная, симпатичная, с белыми волосами и хитровато-виноватой улыбкой, она предстала передо мной, в компании все с той же вездесущей знакомой. Для нее я уже подсуетился, за знакомство, хоть и вторичное, она выцыганила у меня поручительство в банке. Но и Алла стала «моей» и я никому не собирался ее отдавать…
Они, мать и сын, приехали поздно днем, в жару и духоту, распаренные, уставшие. Собирались всю ночь, закупоривали квартиру, собирали, складывали вещи. Я их встретил. На каталке вещи были закреплены ненадежно, непрочно, наспех. Я перевязал те две сумки, затянул потуже… Поехали. Она выглядела менее привлекательней, - сосредоточенная, - впереди неизвестность, как там выйдет в Питере, с устройством-оформлением. Или я уже в душе переметнулся, представлял для себя другую… Но утомление грусти посетило и меня , было тяжело , что она вот уезжает, бог знает на сколько времени. И в этом натянутом напряжении случился взрыв, и на повод пустяшный, незначащий вроде. Мне позвонила, та самая, приятельница , - стала что-то быстрое говорить , но я только мычал и невразумительно лишь отнекивался и соглашался… Жена, ушлая , сразу вычислила мое выражение. Приятельница должна была сообщить про Аллу, когда ее ждать вместе с нею, а я ничего прямо и открыто не мог сказать. Наконец, как-то договорившись, трубку опустил, но уже скандал, непримиримый, вселенский, бескомпромиссный, - начинался! Хорошо что не было Вани, он ушел гулять , с приятелем, переехавшим сюда жить год назад. Она взвилась дугой, зашагала по комнатам, швыряла попавшее под ноги и набирала голосом все более высокие и громкие ноты и, уже, не помня себя, стала складывать не разложенные полностью сумки, водружать их на пьедестал коляски. Но, видимо, это меня и спасло. В борьбе за поклажу она обессилела, и даже взмах ладони, явно предназначенный для моей щеки, у нее не получился, вышел жалким, затравленным, будто она махнула на все рукой и только крупно, с присвистом дышала, судорожно взяв попавшуюся сигарету, затянувшись ею от зажженной спички. Расширяющие ноздри и горящие прекрасным светом негодования глаза постепенно успокаивались, потому что я уже в пятый или шестой раз объяснял про эту приятельницу и показывал документы поручительства. Пока она так неподвижно, без голоса, сидела , я делал приготовления к близости , нутром чувствуя ее энергию и заведенную страсть. У нас всегда хорошо после таких скандалов получалось… Я разделся полностью, до наготы, разобрал постель, сходил в ванную, поплескался там и уже вышел , полностью готовый, но она брякнула, уже полтоном слабее: «Я с тобой не лягу!» А зачем тогда приехала, могла бы остановиться в квартире у матери, у тебя же есть ключ? Хотя, конечно, туда подальше, надо тратиться на такси, здесь же от вокзала всего десять минут пешком. Наконец, она остыла, подобрела, разоблачилась сама, шумела еще что-то, жалуясь на холодную воду и уже после, снова будто очнувшись, стала упрекать меня в легкомыслии,- еще неизвестно, как обернется моя доверчивость, эти банки гнут такие проценты, вовек не расплатишься…Мы лежали рядом, полностью примиренные, в довольстве от реализации нетерпеливого и долго ожидаемого сдерживаемого желания этого сумасшедшего лета. Хорошо, что я заблаговременно исключил хоть ругань со стороны Надежды. Уговорил, что вот жена, с ребенком , остановится переночевать, перед дальней дорогой, Скрепя сердце и скрывая недовольство, хозяйка согласилась. Вышли ненадолго погулять, закупиться в дорогу и заодно прошли в гостиницу, где были офисы юристов, разузнать о гарантиях поручителям. Катались на лифте, шагали по лестничным пролетам, проходили по холлам, коридорам и она мечтательно вздыхала: «как бы здесь хорошо было бы работать, на этажах – ничего не делать, получать чаевые , яшкаться с иностранцами…» Они нам тут попались, в лифтовой кабине, - ухоженные, довольные, с исходящими от них жгуче-пряными запахами дорогих парфюмов, свободные, обеспеченные и беспечные…
Наконец-то ночью нам сын не мешал, - он спал в отдельной комнате, а мы закрылись изнутри, шпингалетной защелкой , и выделывали, кажется впервые, - невообразимые фигуры и положения… Наверное, действовало сознание близкого и надолго расставания, она раскрепостилась полностью , и я поддерживал, поддавался этому экстазу любовной игры. Мы лавировали, перемещались по широкой просторной кровати, у нас еще не было такой, - в безумстве наслаждения., взаимопоглощения, взаимопонимания. Мы так насыщались друг другом, будто действительно внутри ощущали, что, может, в последний раз делим это роскошное ложе, - в нашей такой сложной и недолгой семейной жизни. Бессонная напролет ночь не давала покоя, и я вновь и вновь прокручивал варианты дальнейшей своей жизни, того или иного развития событий; анализировал прошедшее, прикидывал, что же будет после завтрашнего, нет, уже сегодняшнего дня, когда они укатятся и возвратится обратно она уже одна. Ведь я ждал этого времени, мечтал. Что вот так, вместе вдвоем и начнем, по-настоящему, строить , налаживать отношения. Парадокс природы, - женщина без своего дитя не таковая, не полноценна, и за ребенка готовая горло перегрызть кому угодно, а вот раскрыться, повернуться естеством к мужику не способна, чтобы отдать ему всю нежность и ласку, любимому, доставляющему удовольствие самцу. Лишь только если может быть она одна… А так – вынуждена идти на чувственный разрыв и метания, - ну что за сладость? Теперь же, возможно, - что-то в ее настроениях изменится… Этот Иван, сущий еще несмышленыш, не вышедший умом из переходного возраста, прямо-таки доставал меня своим присутствием. Топал по проходной, полутемной - где я лежал, - комнате, появлялся некстати на кухне, когда мне хотелось, - до помутнения, кажется, рассудка, приласкать потискать русалочье тело жены, прильнуть к ее складкам в паху, почувствовать ответный трепет, судорогу тела. И дальше – больше. Любитель и знаток математики, он, «хорошо» играющий в шахматы, получил от меня мат на пятом ходу. Потом он не смог купить билеты на очень нужный для меня семичасовой утренний рейс, чтоб не опоздать на работу. Я дал денег, ждал, - достаточно долго , а он приходит и говорит, что была очередь и он не стал стоять, просто гулял (!?). Так прибежал бы сразу и я, может, успел бы сам достать тот злосчастный билет. А пока он появился, касса закрылась... Пришлось мне вставать в четыре утра, чтобы садиться в пятичасовой, не очень удобный автобус. Или шоколадка, купленная в стол, - для них, но, может, и втайне рассчитывал на кусочек для се6я… А он… Спросил про сладкое и тут же сцапнул целую плитку себе, прибежав с гулянки, и утащил к себе, жуя на ходу, не предложив даже матери… Теперь вот еще и утром, таким суматошным, покормили его, чуть не садили на горшочек и весь путь до вокзала не удосужился помогать везти тележку. И я пёр ее сам, потом через виадук и затем все вместе, в руках, сумку и эти «колеса», чуть ли не в зубах , по узкому проходу вагона, да в самый его конец, цеплялся за эти плацкартные выступы, скамейки, а он и не пошевелил пальцем(!) , тупо лупоглазил на мои выкрутасы и даже, кажется , так ничего и не сообразил, не повинился или там приободрил… Весь взмокший, я с ней вышел на воздух, наружу, оставив того отрока хоть на охране…Отошли в сторонку. Я, обнимая ее, поддерживал, - так, что рука моя упиралась ей, по обыкновению моему постельному, прямо туда, к заветному отверстию сзади… «Ты не любишь его» - вымученно и уверенно заключила она утвердительным наклонением и я не стал отнекиваться, веря и зная ее способности проникать внутрь близкого человека и еще молчал, чтоб не портить последние исчезающие, истязающие душу секунды перед расставанием. Она заскочила, легко, проворно, в неизменных своих джинках, вагоны покатились, ее лицо мелькнуло в окне, она помахала вроде бы рукой, я тоже – пытался отвечать, а заботы накатывались в такт колесному стуку, вставали передо мной во всей свое обнаженной простоте и безысходности. Я знал, что мне сегодня позвонят, чтобы договориться, когда принять гостью, но мне нужны были хоть какие-то деньги, чтобы в самый приемлемый день, за какие-то средства, обеспечить видимость гостеприимства…
Прошло несколько дней и в начавшемся августе самые первые выплаты, за прошлый месяц, начинались только лишь числа с пятнадцатого и это только в лучшем случае, а до приемного покоя очередь доходила за двадцать пятое. Так что рассчитывать жить, на что-то, - нужно было на три недели. Немного я наскреб, ликвидируя книжки, один раз удачно проконсультировал больного за сотенную. Но все-таки – не хватало. А за один день работы на овощной базе можно было взять двести. Так говорил тот приятель, которого я устроил в стационар месяц тому назад. Что ж, - надо было пользоваться случаем. Идти в батраки… Все детали «трудоустройства» мне были известны и вот я стою в проеме между рядами складов, по обеим сторонам дощатых сараев, с такими как я, «жаждущими». Несколько действительно страдают от вчерашнего, здесь же поддерживаются из пивных банок. Я прихожу к семи, но только через час начинаются движения, с самого важного. Заезжают, разворачиваются фуры, авторефрижераторы, издалека , прямо из Питера. Мы уже разбиты, на группы, я уже ориентируюсь , что и куда. Спрашивают только имя, и всё, - никуда не записывают. Нам достается капуста. Тугие и плотные, очень скользкие кочаны - в мешках из лесковой нитки, по нескольку штук. Хозяева с Кавказа, - жадные, расчетливые, отдыхать не дают, товар берегут, строго высматривают недочеты, накладки.
Меня, сначала скидывающему те мешки с кузова и подчас неудачно,- рвалась нитка , выпадали кочажки, - переводят вниз, в носильщики, а на мое место ставят опытного, бережного, осторожного. Крепкие нити рвут ногти, режут пальцы, они уже все в крови, но работа не прекращается. Уже после первого часа гудят мышцы, деревенеют скрюченные фаланги рук, побаливает спина и дыхание сипит, схватывая воздух, сухой вне барака и спертый внутри. Хорошо, что еще без пыли; напарник говорит, картошку в льняных упаковках или лук в сетках вообще невозможно сгружать – «дыхалка» смаривается вмиг, только и выручают, - масочки на лицо, - если есть , а то просто - платочком перевяжешься… Отдохнуть позволили только через три часа и то, минут на десять – покурить, перекусить, что с собой. Попить – теплая вода из бачка, с прицепленной цепью кружкой. Эта цепь действительно напоминала кандалы невольничьих рынков, средневековья, когда там белые издевались над цветными… Теперь вот другие времена – все наоборот. Но тяготы меня не волнуют, я решаю держаться до конца, пока не свалюсь. Без денег не прожить, а где их взять - неизвестно. Беда в другом – в конце месяца нужно покидать квартиру, а вон скоро ли отыщешь другое жилье – неясно. Ключи жена так и не оставила – ни тех, и не других. Ну, допустим, на квартиру матери я не посягал, но вот в городке, куда у меня действует пропуск, - ведь можно же было. Я, вообще , в провожаниях с вещами теми неподъемными, и сам забыл как-то про брелоки, но ведь она должна была помнить,- не выполнила обещанного… Держаться дальше не было никаких сил и я доплелся до самого главного работодателя, важного, с мобильником в руках, и попросился уйти. Подействовало на него, наверное, то, что я, врач, работаю в больнице и очень тому удивился. Выдал мне семь червонцев и разрешил набрать в сумку овощей – картошки, лука, огурцов, килограммов на десять...
Вечером я организовал прием. От одинаковости положения с Аллой сошлись легко и быстро, без претензий друг к другу. Жили уже три дня, в поддержке, взаимопомощи… Она, после развода, пока занимала площадь у подруги, но далеко, на окраине и каждый день добираться в центр было неудобно и невыгодно. А нужно было решать дела: в суде, в банке, в кабинетах от работы. Она хлопотала о ссуде,- беспроцентной, такая была льгота на длительно работавших, со стажем. Она выпутывалась из своих невзгод, я возлагал надежды на собственное будущее. Погода последних этих, наших, дней стояла сумбурная ,- то ветром накатит, то дождем омоет. И вот в один из вечеров, мы , откушав «макароны с душонкой», что значит, - мясом консервов из стратегических запасов, услышали трель домофона. Я никого не ждал и это, естественно, вылупилась Надежда. Я успел шепнуть: «Алла, ты моя жена, я договаривался,- не ругайся и не перечь, - постараемся отбиться…» Бесцеремонная хозяйка явилась в той степени опьянения, когда из ее уст шли сплошные ругательства, угрозы милицией и требование немедленно покинуть занимаемую территорию. «Поскольку, поскольку»,- подчеркивала, еще стоя на ногах, но пошатываясь, она мне внушала –«сдавала жилплощадь о-д-н-о-м-у ». Она впечатывала слоги в мой слух, будто маленькому, на уроке логопедии и мне становилось ясно, что нужно ретироваться, чтоб ее успокоить, - потому что она вцепилась в трубку телефона и требовала всерьез наряд блюстителей. Пришлось мне с Аллой собираться, что было весьма некстати – ей назавтра как раз нужно было ехать аж в совершенно другой, противоположный конец города, на базу флота. Пришлось мне разменивать последнюю, три дня хранимую пятидесятирублевую, которую я держал, на самый крайний случай, в самом дальнем карманчике портмоне., с замочком-молнией. Еле удалось успокоить и Аллу, - ее лицо от слез искажалось уродливо-болезненной гримасой. И мне было невыразимо досадно и гадко, - от самоуправства бедовой хозяйки. Лицо Аллы почему-то запомнилось и я уже подумывал, что действительно, совестливость, - это самое главное и важное в человеке , что еще осталось от детства и не в первый раз стал примерять судьбу свою к той , с которой только что расстался, проводил. Действительно, - думал я , - может, стоит нам сойтись, родить там еще кого-нибудь, мальчика или девочку, она на все согласная , - мы уже в шутку это обсуждали. Вот нас выгнали, и мы, как два неприкаянных листочка, мотаемся по этому промозглому ветру, неприютные, брошенные на жестокую волю обстоятельств… Но испытания в тот поздний вечер и ночь для меня не кончились, - через час с небольшим я стоял перед захлопнутой дверью своего временного жилища. Надежда закрыла еще и на верхний замок, а ключей от него у меня не было. Сумел позвонить от соседей, но услышал лишь очередную порцию брани и оскорблений, причем самых загаженных и непереносимых, что можно было распрощаться с «дарительницей очага» и поискать себе что-нибудь спокойнее…Но я этого не сделал, я заплатил вперед. Оставалось в кармане совсем немного, но мне хватило, однако, до пригородного поселка, на последний (все-таки удача есть!) автобус.
Приятельница в моем родном месте, та самая, которая уговорила меня две недели назад за грибами, - настоящий островок спасения в трясине моей обыденности. Именно у ней я и очухивался первые дни после своего побега в середине июня, из карцерного отеля городка и чтоб потом оказаться в сетях Надежды и путах приемного покоя - и тут, и там было несладко. А в этих шикарных четырехкомнатных хоромах происходило очередное веселье. Гости были нарядны, закуски изысканы, и атмосфера излучала романтический шарм в виде огоньков свечей. Хозяйка удивительным образом умудрялась не работать в течение нескольких лет, но всегда иметь какие то бланши, барыши, - от туманной какой -то деятельности, затеянной еще на заре реформ. Улучшения ее состояния можно было заметить по недавно сделанному ремонту, или по телевизору новой марки, или по приобретенной для себя шикарной шубке; но тем не менее она была и бескорыстна, если требовалось, но естественно предполагалось, что потом она получит возмещение такой своей «благотворительности». Я, например, не мог являться к ней без какого либо подарка, - без всяких , впрочем, веских причин. И она это ценила, и в редкие моменты моего отчаянного положения - выручала.
Она меня устроила на шикарный диван в гостиной, после застолья. Комнатка дочери была уже занята, оказывается, - поселившейся у нее соседкой, на время ссоры той с родителями. Раздосадованный последними происшедшими событиями, я долго не мог уснуть и забылся уже под утро, но был разбужен телефонным звонком и последующим долгим разговором хозяйки с бывшем мужем по обсуждению планов отдыха на оставшееся лето. Пришлось мне вставать, да и надо было чтобы успеть на автобус. В тревоге и сомнениях я выехал на суточное дежурство, без нужных для этого вещей. Ведь неясно было, разрешит ли Надежда пожить до конца оговоренного срока,- она кричала, что слишком мало с меня взяла и много уступила. Наверно, она ожидала каких -то притязаний с моей стороны и это ей обломилось и она вымещала досаду… Такие эпизоды случались , - она два раза появлялась у меня на дежурствах, якобы для обследований, а сама прозрачно намекала, что не прочь бы переселиться ко мне. Я делал вид, что не понимаю, и старался быстрее разговор переводить на другую тему или откровенно, про себя, радовался , когда меня вызывали для работы…И теперь, в это дневное субботнее дежурство, много было времени подумать и оценить свое положение, - потому что телефон Надежды не отвечал, а время моего полусуточной работы перевалило уже за половину. И нужно было отвлечься на что-то другое, еще не заживающее, жгучее, тлеющее…
...Тот памятный рейс, на новом ледоколе, где мы помирились и уже потом двумя неделями позже, расписались, наконец, у нее, в мой суматошный приезд , со справкой от капитана, безумной надеждой в глазах , с досрочным отходом, - закончился так же неожиданно, как и начался. После перехода за половину ночи мы оказались в заливе и поздним днем, к разгару рабочего времени, уже пришвартовались. Встретился с любимой женой всего на одну ночь, а следующим утром она уехала и не вовремя заболела, гриппом , но пока я передавал дела, не беспокоился и лишь после, когда она застряла там, в своем городке, больше недели, уже тяготился таким оборотом: «я здесь - там она». Неприятно было то, что книжки, сберегательные, она держала у себя и я не мог получить ни рубля и перебивался хлебом и ливерной колбасой. Это случилось в моей жизни впервые – после моря так нуждаться! И сидел в своей раздолбанной квартире пригорода и выполнял ее наказ – искал квартиросъемщиков для своего нового, недавно полученного, осенью, жилья. Предстоял еще один, незапланированный рейс, скрываемый пока от нее и я надеялся, что мне удастся еще не переплачивать за пустую жилплощадь. Но была еще одна заковырка – по закону квартиру нельзя было сдавать,- я ее получил по сносу, по соцнайму, и не имел на нее ордера. А срок такой «законности» длился аж пять лет, что и смущало. Квартира превращалась в камень души, лобное место, последний рубеж обороны, Рубикон, перейдя который, у меня уже ничего не оставалось своего, кроме цепей супружества и мне непроизвольно, нехотя, становилось не по себе, когда я цеплялся за этот бруствер, - он все равно уже простреливался со всех сторон. Она выехала, наконец-то, не совсем оправившись от болезни. Бледное лицо и красные воспаленные глаза выдавали ее состояние, но все равно я не заслуживал тех упреков, которые на меня обрушились. Она взвилась от истерики и я даже остановился , - так она привлекла вокзальную публику, что мне захотелось сбежать прочь, без оглядки…Так мы и стояли , - друг подле друга, препираясь, перекрикивая, и, кажется, - я кричал громче, чем, наверное и урезонил ее; может, мои доводы ей показались вернее и самым главным оказалось мое сообщение о новом рейсе. Это жену охладило, очередная возможность заработка её успокоило, она запнулась, - этого момента было достаточно для маневра и я сумел её уговорить двигаться дальше, чтобы дойти до конторы, где нужно было улаживать формальности. Далее мы поднялись вверх вбок, на следующую, параллельную главной, улицу, и добрались до банка, вожделенному месту, где находилась моя рейсовая зарплата. Но получил я только часть выпрашиваемых себе денег, - они были вытащены с книжки все, - но это прибавило в наши до тех пор пререкания сахара и она тогда, опустошенная, обессиленная, - от дороги, ругани, болезни, голода, - рухнула в кресло рядом расположенного от банка кафе, улыбнулась, наконец, в первый после встречи раз: «корми… жену». Я заказал вино, но от выпитого ей стало еще хуже и мы, добравшись до остановки , выждали маршрутку и она доехала на моем плече, в полусне, в темноте салона, а потом, будто зомби, доплелась до моего дома, в лунном свете начавшегося вечера, через зимний парк, среди деревьев в шапках снега и только здесь, в свежем воздухе пригорода и тишине безлюдья, она отошла , очнулась… Это была моя маленькая победа, - она категорически отказывалась появляться у меня, но вот обратное сие – свершилось. Личное мое укромнище, деньги, пока целые , любимая женщина рядом- все это меня ободряло. Уместились на узкой подростковой кровати, и сладко, в изнеможении, провели ночь и нега блаженства продлилась для меня дальше, когда я утром встал, бегал за продуктами, купил вещи, не нужные пока в хозяйстве, но после ведь, такими необходимыми, - для обзаведения… Возвратился, приготовил завтрак и поднимая ее ласковыми прикосновениями, услышал : «квартиру надо сдать…» Да, да, конечно, я и соглашался , - пока не пришел , не дошел до меня, - другой смысл ею сказанного. Она решила избавиться от моего жилья вообще – отдать квартиру опять администрации, той, что меня ею наделила, «наградила», «ублажила». И я, будто не приходя в себя после бурной ночи, не проснувшись полностью, написал заявление и без оплаты прошедших четырех месяцев и также не отремонтированную, квартиру, в «полных здравии и уме», отдал – б е с п л а т н о, н а в с е г д а. Такая «выигрышная» комбинация обернулась для меня постоянным внутренним страхом и беспокойством, привела к болезненному состоянию ужаса сотворенного, отрезала, (теперь уже точно!), все пути к отступлению. В какие-то полчаса, потолкавшись по кабинетам, я потерял всё, лишился всего, что нажил в своей жизни, в той писанине сумасшедшего, с росписью идиота… Конец. Точка. Финал. Гениальнейший ход, высшая стратегия и я оказался полностью закабален, в безграничной ее власти, полном подчинении. Иначе, чем гипнозом, это было не объяснить. Но и тогда же, назойливо, что-то внутри меня стало свербить, подтачивать и я будто бы я начинал просыпаться, от тяжелого наркотического сна, уже в следующий, после «боя» в администрации, день и последующим вечером, когда начали собираться в дорогу, и назавтра, - после дел в городе и в ожидании рейса шатания по улицам, мне было все горше и плоше. Вот ведь случилось, по лозунгу самоубийц, «все или ничего». Может, и началась вся эта, - круговерть, с отказа, в начале прошлого года, от когда-то любимой по-настоящему женщины, которую я ждал десятилетия , потом – объяснения с первой женой и после - последовавший действительный, фактический развод с ней, со всеми этими исками, решениями, свидетельствами, штампами. И вот только теперь, по существу в могиле, с посыпавшейся на меня землею, я наконец-то, ощутил, понял , и до нутра, до печенок , осознавал, исподволь, постепенно, как меня облапошили, обставили обманули, и медленно, постепенно, но неумолимо растущий протест, выражавшийся поначалу глухо, ропотно, никуда уже не пропадает, не растворяется и хватить бродить, я уже и так устал, и утомился ее ожидать, под скверной сумрачной сумеречной погоды, у фирменных салонов. Деньги ее возбуждали и она ищет себе приобретений, одежды, белья и не пускает меня во внутрь магазинов, стесняется моего вида, затрапезного, - в мокрой шапке от таяющего снега, в несовременной куртке блошиного покроя, со старыми потертыми джинсами и в разношенных ботинках. И еще – припоминается эпизод от этого приезда ее, «исторического»… Что же? Что? Ах да , - конечно… О м о е м сыне. Тот прибежал, - радостный, счастливый , - долго меня не видел, по какой-то договоренности, со своей верной спутницей, худенькой девушкой, заглядывающей ему в глаза, прилипшей к нему уже второй год, а он полный достоинства, немногословный, уверенный в себе и мне было приятно их видеть обоих, а что же еще? Красивый мужик, симпатичная подруга. Но вот
реакция жены… Отчуждение полное, неприятие абсолютное, даже с поворотом головы, до и во время аудиенции, наверное, в каких-то , десять- двенадцать минут. Всего лишь, хватило ,чтоб узнать как дела, за прошедшие два месяца, с момента начала рейса… И эта так, моя супружница-разлучница относится к моей кровинушке, из-за которого я не спал ночами, переживал за его живот, зубки, двойки, «второй год»; за армию, за его службу, на кровавом Кавказе?!. Нет, это было невыносимо, это меня и подкосило, -только теперь, по прошествии суток, я чувствовал и понимал , куда мне предстояло ехать и с кем жить...
Подошли праздники, весенние, первые. Я купил цветов. Они сиротливо лежали на столе, она их не ставила никуда, но к вечеру все-таки были уложены, заботливо, в хрустальную вазу. Я немного приободрился, но все равно, - продолжал оценивать все происходящее, теперь уже трезво, рассудочно. Да и предстоящий рейс добавлял оптимизма и еще, она подсказала , можно , оказывается, было отсудить наследство первой жены, а это дом в сотню квадратов в Петергофе и дача нескромная, под Малой Вишерой. Я немного воспрянул. Надежды на лучшее оставались. Ее доводы и наставления, ее постоянная ищущая выгод мысль ,на приобретения , была неиссякаемой. И главной ее, вожделенной целью был еще мой нетронутый , валютный запас, - особый счет в банке. Но и этот оплот пал, дело было завершено. Поехала провожать, время еще оставалось, заскочили поутру в учреждение, я написал доверенность, отдал книжку….
…Я холодел от мысли и не мог себе даже представить ,что бы было , если бы Надежда напоролась на жену. Женщины бы сцепились в смертельной схватке, повыцарапали бы друг другу глаза. Впрочем, если трезвая, Надежда вполне выглядела прилично. Но это также подтверждало то, что она не помнит себя, когда напивается – верный признак алкогольной зависимости, невозвратной, неизлечимой хвори и тянется это у нее от отца, о котором рассказывала , и передалось от сестры, которую я видел. Надежда эта еще заразилась и дурной болезнью, неизвестно откуда, может в беспамятстве, или от гражданского, гуляющего от нее мужа и это тоже из ее рассказов. Меня прямо затрясло, когда она показала свои анализы, когда обследовалась и заскакивала пожаловаться ко мне. Я что-то знал , догадывался, но когда вычитал, так остолбенел. Болезнь могла влиять и на сердце, и на легкие, забираться в суставы, оседать на канальцах семявыносящих протоков… Меня еще несколько дней передергивало, я клял себя за распутство и легкомыслие – ведь мог, совсем нечаянно, оказаться с этой Надькой вместе! В том самом вечере, в «новоселье», я же был совсем рядом около ее возбудителей, лез к ней прямо под юбку, но только руками, руками(!), а не в полный физический контакт. … Ключ она мне вернула, с извинениями и даже какой-то растерянностью. Я взял машину приемного покоя, прокатился к назначенному месту около ее дома, она подошла, вручила связку. Все-таки какая-то совесть в ней еще оставалась. Но не больше, потому что категорически требовала освободить занимаемую мною площадь двадцать третьего и ни днем больше. Я её просил, умаливал, но она была непреклонна. В эти оставшиеся полторы недели нужно было что-то искать. Я покупал газеты, обзванивал по номерам, спрашивал всех приемлемых знакомых врачей , медсестер , санитарок. Кое-что , конечно , находил, какие- то приемлемые, более-менее варианты, но все же это было не то. Так, одна санитарка пускала бесплатно в свою двухкомнатную, с проходной, квартиру, где она жила пока одна. Но я знаю эти «бесплатно», надо же было покупать еду, а это выходило гораздо дороже и не обойдешься ведь без выпивки, а та работница была пьющая, - это заметно было по блеску глаз, неверным движениям, особенно к концу смены, если в ночные. Но и правда, работа изматывающая, не «пыльная»… Так и стоит в ушах вой и визг одного из бомжей, которые «достают» почти каждое дежурство. Его, уже обследованного и совершенно здорового, лишь только вшивого-трухлявого, тащили по полу две санитарки и медсестра. а он упирался коленками и кричал, на одном тоне, жалобно, пискливо. Его елозили, толкали., выпихивали с трех сторон, а он не поддавался. – цеплялся отчаянно , как цепляются за жизнь, такую хоть жалкую, как у него , но все же правдашнюю, существующую. Он имеет такое же право на жизнь, как и все. Что же теперь и мне - в бомжи? Ведь даже прописки у меня и то – никакой. По месту работу, по флоту. Такая практика еще осталась и я успел такое провернуть, перед тем , последним рейсом. Жена заставила, ее надоумили. И не надо платить; ей-то самой , безработной , зарегистрированной , вообще копейки лишь отдавать, за жилье… Но это все временно, - зыбко , неустойчиво. А что дальше? Я вспоминал того бомжа, - упирающегося, катаемого , изгоняемого и мне самому делалось невмоготу, будто махал целый день косой, или прошагал с десяток километров – гудели ноги , разламывалась спина, а я только пил и пил - холодную пепси-колу, в баре «Макдональдс», на одной из авеню Хьюстона. Такое действительно со мною было, происходило, - в один из погожих дней, с утра и до вечера, марш-бросок,- от стоянки нашего судна до центра штата Техас…
В оставшуюся неделю пребывания одну сумку я отвез в пригород, приятельнице, другую, по предварительной договоренности, оставил прямо в ординаторской, под кроватью, глубоко подальше. Заведующая отделением меня жалела, своей неизбывной жалостью довольной жизнью женщины, жены , матери, хозяйки, руководителя одного из подразделений крупнейшей клиники города…Она меня , так же, как и главный врач , просила оставаться насовсем, обещала организовать мне категорию и даже познакомить с незамужними, не старыми еще докторшами… Но вот наступил тот день, «икс». Я ждал , уже созвонившись, Надежду, приготовив у порога дорожный баул и другую сумку, легкую , через плечо. Неизвестно, где сегодня я стану ночевать. Еще ведь не получил за июль, но маленькую победу одержал буквально на днях. Главврач мне помог и я получил аванс в тысячу рублей. Этого должно было хватить на первое время устройства с жильем...И вот жду, - созвонившись…
…Все планы, все будущее, - рушились. Путь от слепой восторженности до глухого непонимания заканчивался, горячечная любовная лихорадка, -febre amore,- проходила, испарялась. Все мои письма, - с исковыми проектами, заклинаниями, призывами натыкались на стену отчуждения и недовольства. «Большая пошлина, нет смысла…» Рейс тот новый, неожиданный, стал нервным, сумбурным , суматошным каким-то…С поисками жилья , чтобы про приходу жить в городе, - у соседа-гидролога, дневальной смазливой, слегка взбудоражевшей, у буфетчицы, у которой была комната в общежитии, всегда свободная. С заходом в порт , в котором не был пять лет, где оставались знакомые, ставшие важными , сановными ; с фельдшерицей подчиненной, впервые оказавшейся в море и весьма непредсказуемой, мешающей, не понимающей специфики работы, паникершей и гуленой, бабой-одиночкой… И вот – приход. Заявка для нее в бюро пропусков, где меня уже знают, понимающе улыбаются, - ночь любви, - первая в моей новой жизни , без угла и сразу же, в тот же вечер , -стрижка, наголо… Потом полночи гладила мое унылое яйцеобразное однообразие черепа. Ей нравится, что хочется, - то и вытворяет… Мало того, я еще и побрился, - с пропуском не сходилась моя отращенная в рейсе борода. Так вот, для своей благости она еще снимает мои волосы с головы, - где-то узнала , что это повышает сексуальность. Ее и так достаточно, волноваться нечего. Но только слишком сильные, непримиримые споры мы ведем в постели и засыпаем уже под утро, - усталые , раздраженные , утомленные… Мои заслуги и прошлый опыт в расчет не принимаются. При передаче меня проверяет пришедший на замену врач. Сначала лекарства. сличают каждую облатку, любую таблеточку, завалящую ампулку, с расходом и суммой в отчете… Потом ни с того ни с чего – назначают комиссию по учету и расходованию спирта. Все сходится нормально, но это еще сильнее распаляет кровожадную начальницу и она требует полной сдачи дел в тот же день проверки. в четверг, потому как впереди только пятница, но с того дня у меня отпуск. Мне наплевать, я согласен закончить дела уже в законные дни отдыха, но она «кремень», - неуступчива непримирима. И вот я допечатываю, сверяю, оформляю бумаги, хотя уже пятый час, все из конторы разошлись , а она держит кассира и сидит сама, дожидается… И все накопившееся потом раздражение вылилось, выплеснулось в той страшной силе, которую я сумел накопить и с которой сумел отбросить ее вместе с отпрыском-щенком и спасти свои последние кровные. Но не исчезала почему-то такая быстрая когда-то воспарившая во мне любовь. Ведь по логике должна была бы испариться, развеяться и она…
Сразу после выхода от неприступной холодной и официальной Надежды, я очутился на улице, - бездомный, опустошенный, раздавленный, и абсолютно не представляющей, куда же мне сейчас идти, куда податься. Был единственный вариант, общежитие судоремонтного завода, но там я конкретно не договаривался, лишь только знал, что придет комендантша , на вахтерскую смену, и она должна была решать. И вот я двинулся к этому пятиэтажному обшарпанному зданию, совсем недалеко от дома Надежды и… о, боже! Сбылось, сошлось, свершилось! Уже через полчаса я лежал на продавленной койке двухместного номера, с двумя шатающимися стульями, облезлыми тумбочками, хромым , приткнутым к стенке столом и шифоньером с постоянно раскрывающейся дверцей. Но это было для меня счастьем, вожделением, настоящей удачей, высшем достижением удобств. Я отдыхал, не имея возможности даже пошевелиться, я просто растворялся в той комнате и в той кровати. Меня так измочалили последние дни исканий бог знает чего и оказалось, что счастье тут, рядом, всего-то в десяти минутах ходьбы и за какой-то полтинник в сутки. Оборот того общежития был просто фантастичен. За те полторы недели, десять дней, что я там обитался, в моей комнате перебывала пять соседей, они появлялись и исчезали с периодичностью примерно один на два дня, но двоих я не видел вообще, были только вещи, а последний задержался и доживал со мной четвертый день и мы даже пили вместе водку и попировали с милыми девушками из соседнего номера и я проникся к интеллигентному и нежадному приятелю, подарил ему подкладочную салфетку для стола, удобную для качки. Все постояльцы оказывались моряками, ожидающими рейса или обустраивающие свои неотложные дела. Одна из соседок жила тут давно, вместе с мужем и ребенком, а другая поселилась недавно. Ее звали Инна, она приехала из далекого города области, после трагедии в своей жизни, - погиб муж, в автоаварии. И вот именно Инна меня взволновала. Она часто попадалась мне, на общей кухне, где она готовила что-то вкусное, щекочущее ноздри и нервы, - утром мясо, вечером овощи. Поначалу не сильно привлекала, я только выходил покурить, чтоб не дымить в комнате, но потом она меня заинтересовала – необычной судьбой , стремлениями, устойчивостью какой-то в себе, жизнестойкостью, цепкостью, природной хваткой. Она сумела прописаться в этом большом городе, областном центре, училась заочно на юриста, и работала в престижной организации, по налогам и все это в свои двадцать семь! Внешне вроде не очень видная показалась мне, в бесформенном спортивном костюме, но как то я увидел ее в рабочей форме, строгом брючном костюме и остолбенел, залюбовался. Своими отлогостями бедер и ягодиц она меня буквально пригвоздила к месту, заставила о ней думать по- другому, и даже примеряться к ней. Я, до этого крутивший разговоры вокруг да около, вдруг, мало владея собой, едва сдерживаясь, осторожно намекнул о возможности совместного счастья… Она удивилась, но не согласилась - это понятно. У нее были другие планы, с кем-то она делила их – пару раз у ней гостил интересный молодой человек, и она даже меня с ним знакомила, мило так, доверительно, по-простому , но я даже не запомнил его лица. Она по-прежнему со мной обращалась вежливо, деликатно, называя по имени-отчеству и я впервые, может быть, ощутил свой возраст и думал все чаще о жене и ждал ее, уже все острее чувствуя, как волк перед флажком, приближение развязки всей этой затянувшейся драмы. По расчетам, она должна была появиться где-то в начале сентября, но ее не было ни первого, ни пятого, ни десятого. Телефон ее мобильный молчал, на звонки в городок у соседки и в доме у матери -
не отзывались. Конец августа, начало сентября я трудился в больнице очень плотно, - так договорился, а седьмого наступил мой выход на основную работу на ледоколе и после того срока я уже дежурил только по выходным. Терялся в догадках, мучился сомнениями и даже предполагал, что жена в Петербурге кого-нибудь нашла, с нее ведь станется, она может, обаяния у нее хватит.
Как все же стало неудобно - начинались холода, а вещи мои лежали в ее квартире, в городке. Я ходил в легкой куртке, а там у меня был кожан, достаточно теплый и еще не выброшенный, не выкинутый, как много остальное за прошедший последний рейс. Что-то надо было успевать урывать и как-то с ней, до конца, - разбираться, а то ведь она вывернется, как уж не раз, докажет свою правду. Все-таки я ее схватил,- а это было уже двенадцатое сентября,- по мобильнику, и она сказала, что билет взяла на тринадцатое. Значит, будет на месте четырнадцатого. «Но я не смогу встретить» - кричал ей в трубку, - «дежурю». «Поменяйся» - отзывалась она. Но я не стал дергаться; в самом деле, ничего страшного, встретимся на следующий день и договоримся. Последнего слова она не поняла, она была настолько уверена, насколько по-прежнему неотразима и я терялся в своей решительности, когда видел ее, но бессонными маетными ночами все же приговорил себя к расставанию с ней, отлучении, отказу от слишком дорогого подарка судьбы. Непрерывно довлеющий пресс обделенности жильем действовал на меня и еще больше влиял, когда я, наконец-то, обрел временное хоть пристанище, в каюте современного судна, ледокола одной из новейших серий, занимался слегка, текущими, не очень обременительными , делами и в этом недолгом успокоении прикидывал, примерял все свои планы и никак они не сходились с жизнью дальнейшей с нею, а только все путалась, менялось и представлялась одним и тем же, - нескончаемым хаосом, - а жена все не появлялась, и без ответов мобильника; я даже являлся один раз к приходящему вечернему поезду и высматривал знакомую фигуру, пристроившись на удобном месте для обзора, - на площадке виадука,- откуда стекались две толпы, с обеих сторон вагонов и, чтобы заметить желаемое, я должен был крутить головой направо и налево., чтоб не пропустить среди загорелых веселых людей ее раскованную походку. Пару раз движения мне показались знакомыми, - издали вроде виделось, что шагала именно она... И прыгало уже, заранее, готовое к встрече, мое сердце, но все было зряшным, - я ошибался. И вот все же, двенадцатого, - прорвало… Я стал в оставшееся мне, отпущенное время , - накручивать, наматывать внутри варианты нашей встречи: объяснения , доказательства необходимости нашего разрыва, по-настоящему, навсегда, безвозвратно и в то же время томился чем-то другим, противоположным - отчаянием, тоской, расдосадованностью от потерянных дней, и от потери телесности живой ее плоти, жаркой, пьянящей, томящей. Мне действительно было невмоготу опять кого-то там искать. Она же была и есть – действительно красивая женщина, с царственными повадками, с барскими замашками, по-настоящему живая, ищущая натура, - со вспышками гнева, с криками, страстными истощающими отношениями в любви, со всеми ее бурными скандалами, разборками, выяснениями. И все же я понимал, что такая жизнь мне не по нутру, и что мне еще предстоит трудная изнурительная борьба за выживание и нормальное будущее, - без закидонов, с сохранением здоровья и душевной тишины. В день дежурства, из ординаторской, мне удалось ее достать по телефону раза два, в трубке слышался мерно-однообразный , успокаивающий перестук поезда, сквозь который я выяснил, остановится ли она у матери или поедет сразу дальше? В третий раз, около десяти вечера, я застал ее уже в квартире, всего-то в минутах пятнадцати ходьбы от моего стола и дивана, на котором мне предстояло коротать ночь и мучиться, что она теперь близко, совсем рядом. Я посмел предложить ей прийти ко мне. Место, где она находилась, опускалось ко мне плавными прямыми рядами домов и ей было бы нетрудно очутиться в больнице… Но, конечно, она устала, у нее нет настроения и вообще, она хочет шампанского, а после стала нести бред, чтобы я бросал свою «****скую» работу и летел к ней, на крыльях любви. « Приезжай!..» - крикнула она в последний раз в трубку и оставила меня в полете, над пропастью, еще несколько часов, до утра, пока я совершенно не отдохнувший, не выспавшийся, не очутился около нее…
Переговоры наши, нервные, злые, утомительно настойчивые длились долгих четыре часа. Я даже не мог приблизиться к ней, - она отмахивалась, рычала, выставляла условия, торговалась. Я уговаривал, увещевал, грозился , умолял и все-таки, в конце концов , - добился своего. Мы уезжаем, - сегодня же, прямо сейчас, на пятичасовом, а завтра подаем заявление в ЗАГС на разбег. И вот пришла пауза , расслабленность, успокоение и еще пара часов до сборов и сильное неодолимое желание, и я не тороплюсь, слегка только касаюсь ее, она уже не брыкается , тоже ведь, не каменная и еще есть «пара часов до автобуса», и если только не попробовала, запретного, там, на стороне…Но здесь я совершил ошибку, нестыковочку , неувязку, которая препятствовала моим дальнейшим стратегическим планам. Чары ее оказались уже совершенно другими. – не волшебными, но одуряющими, тело ее налилось солнцем и молоком и сама она пахла землей и травами – новые ощущения нахлынули на меня неожиданно, негаданно и требовалось неимоверное усилие все повернуть вспять и снова , - через несколько дней , уговаривать с утроенной силой, теми же доводами но уже иными , аргументами, фактами, примерами. А пока что она прямо воспряла , когда оказались закрытыми двери ЗАГСа, - восприняла это как знак судьбы , перст свыше и мы, умотавшись в одиночестве последних двух месяцев, осатанев от дефицита телесной раскованности, стали сомневаться в правильности намеченного… Но мысли такие у меня вспыхивали лишь моментами, буквально озарениями и опять, и снова глушились трезвым обдуманным расчетом, простым даже инстинктом самосохранения,
мраком предстоящей нищеты, отсутствием, наконец, элементарного взаимопонимания. И все становилось на свои места и возвращалось на круги своя, если я думал обратное.
Я знал, я чувствовал, что с нею у меня ничего не получится и ничего не светит, она не моя половинка, просто отколотая часть другой целостности, которую она, конечно найдет и даже я помогу ей в этом… Я снова приехал к ней через неделю, мы появились в том же кабинете, где впервые были почти год назад и уговаривали строгую заведующую нас соединить, дозволить. А вот теперь была на ее месте другая сотрудница, не менее безапелляционная и сердитая, и даже дотошная, с прокурорскими нотками в голосе - «вам дается время одуматься перед таким ответственным шагом…», и ни на день раньше засвидетельствовать развод не согласилась, а только отодвинула наши отношения, заморозила их, на тридцать четыре «спасительных», утешительных дня. Я выдал жене двести рублей для оплаты квитанции пошлины и ранним следующим утром уехал семичасовым…
- III -
- Я буду ложиться – объявила она и задвигалась быстрее, изображая активность, стала ходить туда-сюда. Приготовления ко сну у нее заслоняли все остальное и она занималась этим и обставляла так, будто это был священный непререкаемый церемониал. Сначала она чистила зубки, в течении десяти минут, двигала щетку по всем направлениям согласно правилам зубоврачебного плаката. Затем она затихала в другом качестве, читала, но не просто, а совмещая с ритуалом внутреннего очищения и сейчас это происходило в углу за дверью. Ритуал длился примерно столько же, сколько отводилось времени и для чтения, единственный раз или два, в день, - она столько времени посвящала своему просвещению. Больше она не читала, - нигде ничего. Ему, мужу, докладывала иногда, что открывала и Набокова и Довлатова, но тому казалось, что это она где-то схватывала, на лету. Память у нее была отменной и сведения в голове держала цепко и жадно… Так, она понимала в наследственности, - он обнаружил это с удивлением, знала о признаках и внешнем виде неполноценных детей. Наверное, из курса педучилища.
…Его тянуло к ней именно в эти моменты опорожнения, и теперь он открыл дверь и увидел ее, восседающей, будто на царственном троне и нисколько не смутившейся. Она была так величава в своем естестве и уже заканчивала дело, но еще затухал в звуке журчащий ручеек из-под нее и запах, к удивлению, - благоуханный для него, так возбудил, вонзаясь в ноздри, что он водил носом, будто в египетской курильне и валился к ее голым ногам, касался розовых коленок и целовал белые ступни ее, с бархатисто-нежной кожей младенца. Он снова находил, как она похорошела , налилась своим телом после возвращения. Покрытое жирком, после молока и солнца, светло-охровый, золотистый налет её кожи стал еще обольстительнее, и притягательней, чем раньше, хотя теперь они находились в странно непонятном состоянии после подачи заявления о разводе. Жених и невеста бывают до брака, а вот как должны назваться они?
Эти бланки, подписи, незаметно, конечно, отодвинули их друг от друга, но вот стало казаться, что еще можно оставаться вместе, на ночь, наедине и такие новые обстоятельства, возникшие и созданные ими самими, стали тем бешеным зарядом энергии и они предавались утехе намного жарче, с утроенной силой, в каком-то неистовстве, выдумывая все новые и новые положения, изменения , дополнения, - к тому привычно-наработанному, чем уже овладели раньше, и обогащали свой багаж , арсенал, запас. Она теперь растворялась в нем и жила только для этих мужских ласк, в своих изгибах, поворотах тела; полностью, наконец, раскрепощаясь и доверяясь мужу во всем. Он же готов был пить все ее соки, поглощать полностью, вместе с теми изливами, от которых у него кружилась голова, подкашивало ноги и хотелось одного и того же, - еще и еще… Был перелом, порог, за которым она уже не представляла жизни без него… Давний ее, прошлый расчет , дополнился , нет – поменялся на исконно женский несгибаемый инстинкт и она до последнего момента, часа и дня, думала, что он не решится на оформление распада их жизни, и не сможет, не посмеет от нее уйти и всеми силами сопротивлялась этому, всеми средствами, максимальными способами. Ублажала в любви, дозволяла искусы, и сама позволяла себе то , что раньше у нее вызывала отвращение рвоту. Что было ей раньше неудобно, она выполняла теперь. Захватывала ртом его твердое мужское естество и, казалось, что начинала испытывать блаженство и открыла для себя это удовольствие, которого раньше не принимала и не понимала. Это ее сильно поразило и она уже даже соглашалась, по серьезному, для него и родить, от чего всегда увиливала, тянула время, уходила от прямых, поставленных в лоб, вопросов…Он думал , наблюдая за нею, про то же самое, но совсем с другой стороны, подозрительной. Он видел, как она обрадовалась выходному в учреждении, куда они стремились; замечал, что она не заводит никаких разговоров против его желаний, а наоборот, всегда предупредительна, мила ; молчала , где раньше кричала ; готовила его любимые блины; соглашалась пойти и работать, и «залететь» ради будущих детей; и пожить в его почти снятом для нее в городе жилье и пойти обследоваться, по своей болезни, в общем-то обратимой, почти что функциональной, вполне могущей исчезнуть от беременности и родов… Ему становилось не по себе, его настораживало ее поведение, и он терялся в догадках и сомнениях. Будто он начал длинный изнурительный забег и готов был сойти с дистанции, не добежав, но вдруг открывалось для него неожиданное второе дыхание и он имеет достаточно сил , чтобы победить, добраться до финиша, и ощущать сладость победы… Но, оставаясь один , в ночной неприютной постели, он опять холодел от той мысли , что все останется также, по-прежнему. И ему становилось страшно, все представлялось еще хуже, в будущем, - чем было. Тогда хоть, год назад, были накопления, пусть мелочные, но всё какие-то средства, а теперь, полностью разоренный, он не имел даже на черный день, - ничего не оставалось, а утраченное и не восстановленное жилье еще больше отравляло сознание, угнетало душу и необходимость помощи детям своим, в учебе , тоже представлялась немаловажной, весомой и он понимал, что да , надо разбегаться, расставаться, как бы горьким и ужасным это не было… И это он сказал ей твердо, непреклонно, в том самом неожиданном перерыве между визитами в ЗАГС, когда она возомнила себе победу и уже жила у него на корабле, а он дежурил последнюю смену в больнице, в следующую субботу , суточную. Она посетила его вечером, пришла от подруги, где отмечали праздник, день рождения, и глаза ее блестели от выпитого и она была весела и уверена, полная оптимизма и радужных надежд, в том, что он сдался , покорился ее новым чарам, необычной свежести. Но вот он опять неприступен, будто камень, – неуступчивости, непреклонности, повторяет , подтверждает свой отказ от нее и просит немедленно, как только возможно, ехать в ее городок снова и как можно скорее… Она вспылила, вспыхнула , впервые за время прошедшее с ее приезда, выкрикнула, выпалила, выплеснула , что на самом деле о нем думала, резко встала, хлопнула дверью, ушла. А он успокоился. и остаток смены совершенно не тяготил его, хоть поступил один отравленный, полуживой; да провозился со старушкой, еле дышавшей, вовремя отправленной в реанимацию…Утром просыпался на этой работе загодя, приходил в себя от дежурства, прокручивал, проворачивал, анализировал правильность своих действий по привычке. Но тогда, после окончательного решения и объявления ей об этом, ни о чем не думалось, только как о ней В голову лез один и тот же сюжет, вставала отчего-то в памяти эта картина. Она моет в ванной, но именно нижнюю часть туловища, струей от рожка душа, снизу. И такая процедура, случайно им подсмотренная, вонзилась, отпечаталась в памяти. Вот, - то единственное, обязательное-необходимое, без которого не было бы ничего: ни этих встреч и расставаний; ни кафе или автобусов, кораблей; писем, телеграмм, звонков; подписей, заявлений, штампов. И все – ради убогой, неудобной позы, - на корточках, подольше и до гладкости. Казалось, что она пахнет вся - водой и мылом, но это был для него аромат любви, - натуральный , естественный, чем только может и быть любимое, источаемое нежность тело, - для него, в последние эти дни, на ледоколе, в настоящий момент, в приготовлениях ко сну. В этом удобном месте, уютном, уединенном, - появились какие -то другие краски, мазки , нешуточные , - для окончания , последнего акта той драмо-фарсо-комедии, длительностью в один год. Они вроде уже были чужими, но оставались близкими и эта странная перемена отношения к ней заставляла его по много раз, еще и еще, снова и опять, - переосмысливать все прошедшее с ней и около. Конечно, было всегда, - обожание и слепая любовь, но появились отчуждение, проскакивало равнодушие, иногда посещали жалость и раскаяние, но через переосмысление, вновь и вновь, накатывала решимость : ее научить, проучить, воспитать, заставить думать , как он. И что-то вроде получалось, но, в конце концов, оказывалось зряшным и никчемным. Она не менялась, и выходило даже наоборот - действовала на него она, и самым худшим образом. Он стал замечать за собой искаженную оценку окружающих, пересмотр своих воззрений, возможностей, использование своего положения, вытекающих произвольных решений и выгод. Это ему претило, он не привык и не хотел так жить. Еще чуть-чуть и все от него отвернутся, весь окружающий мир станет другим и станет поздно – люди, друзья, родственники, близкие отдернутся от него и он останется один, совершенно один, но зато с холоднокровной сварливой красавицей, постепенно и медленно вытягивающей из него все жизненные соки, до самого его креста и последней доски. И результат этих наступающих перемен отзывалось даже в меньшем желании ее, во всяком случае – стремления совсем не такого, какое было раньше. Это – значит, - физическая составляющая всех причин. Нужно было что-то делать, чтобы хоть на оставшиеся три недели совместного существования…
Она лежала на кровати, полусогнуто, углом, занимая всю ее ширину и ему казалось, что она это делала это специально, назло. Раньше они помещались на узенькой кушетке его бывшей когда -то квартиры , а теперь им тесно было на этой широкой полутора спальной тахте на ледоколе. И он, исполнив свою обязанность одноразово, бесцветно, вставал и уходил на диван, в противоположном краю каюты, у люмиков,- окошек, - которые были настежь распахнуты и через них доносились медленные и неторопливые шумы работающего круглосуточно дока, и чувствовались запах и мягкая прохлада морского прилива, перемешанного из водорослей, рыбок, пены и дополнялось все это картиной фантастической, удивительно красивой панорамой огней,- из домов, фонарей улиц и трасс, движущихся рядом машин, троллейбусов, кораблей… Это подогревало его и он решился , наконец, сказать ей то , о чем они уже говорили раньше, вроде мельком , или в шутку, но теперь он ощущал , что ,может , это собьёт ее с линии и она действительно преобразится, станет совершенно другой. Он надеялся и он решился, - тем более, что тема для нее была не новой, обсуждаемой, на устах, приемлемой и даже вполне приличной. Он даже читал об этом методе психоанализа – «мотив Кандавна». Если уж она здесь себя не проявит правильным образом, с лучшей стороны , нечего с нею возиться , а тем более – содержать…
Первый старший помощник ледокола «Буран» Александр Танеев был не в духе уже третий день. Ворох дел, череда забот, навал делегаций свалились все вместе, а тут еще принесло Владу из Москвы. Она прилетала в самое неудобное время, около шестнадцати, когда на судне самая запарка, - нужно многое контролировать, сверять, принимать…Александр плутанул, сказал капитану, что нужно срочно сверять реквизиты, - а он это делал буквально вчера, и не доложился, и не проставил дату, так что можно было в документах словчить и никто бы от этого не страдал, - а сам рванул по трассе напрямик, не по основной, и успел вовремя, - увидел ее, стоящую в зале выдачи багажа, пристроился у выхода , успокоено виляя ключами и не упуская ее из вида. Встретил обыденно, дал себя поцеловать и двинулся к машине, взяв у нее тяжелую сумку... Она заезжала к сестре; можно было думать, что это основная причина приезда, - он ее ждал, пока она там , у родственников сгружалась, и после они поехали к нему, на ледокол. Он не говорил главных слов, а она тоже лишь восхищалась размерами, обстановкой, его положением, но надо было что-то определенно решать, в их почти уже полуторагодовом знакомстве. Ему тоже, с красотой своих ста восьмидесяти, тридцативосмилетнему, также достало побираться по сторонам и нужно было находить себе достойную, нужную, интересную и богатую супругу. Один раз он уже был связан узами, когда еще был на службе. Привез свою Инночку в дальний дивизион, подводных лодок, прожил с ней все служивые года, а потом решил , что лучше существовать одному. Слишком много забот задавала его столичная «половина», пилила чуть не постоянно, - за отдаленность и глухоту, непонимание ее стремлений , интересов. Дочку, правда, Танеев обожал, она выросла в него – целеустремленная, гордая, успевающая в учебе и спорте. С восьмого класса она стала жить под Москвой, занималась синхронным плаванием, под руководством подруги матери, которая сама когда-то подавала надежды, преуспевала в спортивной гимнастике. Через этот спорт Танеев и познакомился с Владой, она была старшей дочерью подруги бывшей жены, немного старшей. Все перемешивалось в эти года, кто-то успевал рожать в семнадцать лет, а пара его друзей , учившихся с ним , чуть более за сорок , уже существовали дедушками. С дочкой Александр проводил время отпуска, у них с Инной был договор, не платить алиментов, но обеспечивать отдых. По деньгам так и выходило – «баш на баш», «шило на мыло»… Нынче они побывали в Египте, там же была рядом и Влада, еще кажется недавно, всего-то пару месяцев назад. И вот теперь, в сентябре, она приехала к нему, конечно – не случайно. Возраст ее подходил под критический, 25, по определению подружек,- «ни шагу назад» и она решила теперь добиваться, чего хотела, - взять в мужья будущего капитана, старпома одного из ведущих ледоколов, престижной серии… Она знала, что зарабатывает Саша хорошо, ей на шубу и Кипр хватило бы. Конечно, не Майями, но вот если уговорить, ублажить, может хоть в следующий сезон попробовать на Канары. Влада служила в турагентстве и в маршрутах разбиралась. Серьезно так, как с Танеевым , у нее ни с кем не было, и она решила, «добивать» его до конца, определиться, наконец-то, в будущей своей жизни.
Танеев выскользнул из военного флота лет семь назад, в период неразберихи путаных ельцинских времен, сумев, напоследок, отхватить «кэпа-второго» и потом, благодаря протекции и связям, устроился на ледоколе и пошагал широко, уже через три года стал первым старпомом. Владу он принимал нормально, но не давал ей никаких обещаний. И она, почувствовав свои чутким женским сердцем его виляния, перед отъездом , через два с половиной дня , заявила решительное «нет» дальнейшим их отношениям. Она и так потеряла полтора года, а время для нее – дорого. Танеев ее вывез в седьмом часу утра, помахав охране завода, и «надавил» до аэропорта, оставив ее там, сухо попрощавшись. Дела, спутавшись с нежданным приездом подруги, замотали его вконец и нужно было из этого провала выпутываться. Вот и сегодня, с утра, попутно из управления, он помогал судовому доктору, вывозить лекарства. Тот врач вообще-то, досаждал его, высказываниями своими и претензиями, но работать с ним приходилось, должность обязывала, деваться было некуда. Из управления они пробирались теперь заколками, на «жигулях» 63-й модели, и вырулили к стандартной коробке панельной «двухэтажки» аптеки. Доктор опасался, что учреждение работает с десяти, но оказалось на час раньше и значит задержки не предвиделось. Танеев уже знал, - не в первый раз, - и подкатил с черного выхода. Коробки вместе быстро побросали в объемистый багажник, в кабину пристроили на пассажирское место упаковку с растворами и стали выбираться другой, более удобной дорогой, но тоже сквозь лабиринты домов, вдоль серых однообразных рядов гаражей и выехали , наконец, к трассе. Танеев был так нетороплив еще и потому, что доктор его прямо таки ошарашил. Этот придирчивый и склочный, неудобный и настырный судовой лекарь, уже в годах, грузноватый, и с полуседой бородкой, вдруг предложил ему, Александру, свою жену, - прямо таки, напрямки, для знакомства и дальнейших возможных дел. Он даже выразился, доверительно, по мужски, что можно ее и… «потереть». Причину , конечно , объяснил. Они разводятся, подали уже заявление, но вот она пока живет с ним , на судне, думает снимать в городе жилье , ищет квартиру, собирается устраиваться на работу… Танеев, не думая, согласился, но с условием. Он посмотрит ее фотографии, а то мало ли чего, не приглянется, есть альбом- то. «Есть». То, что увидел Танеев , - не ожидал. Стройная, с ногами от подбородка, с интересным неординарным лицом, она ему понравилась сразу. Удивительный и неповторимый взгляд ее оригинальных загадочных глаз заставил старпома даже поволноваться и он ждал дальнейших действий эскулапа, боясь, что тот от своего необычного предложения откажется…
…Он лежал и думал о том, что вчера предложил старпому. До самого последнего момента он не хотел делать этого, но видя ее неуступчивость, все же решил прибегнуть в этому последнему средству, к этому «оружию «возмездия». И хоть были разговоры о поисках достойного для нее партнера, будущего другого мужа , и раньше, но после слов , сказанных о старпоме, он никак не ожидал от неё такой живой заинтересованной реакции. Именно от этого неподдельного интереса, ему тут же захотелось обнять ее совершенное, модельное тело, почувствовать себя, а не кого-то другого, хозяином положения и, даже показалось, так, мельком, шевельнулась мысль, что, может, и не стоит ничего предпринимать , а продолжать тянуть с ней с ней эту странную прилипчивую привязанность, но это полусекундное замешательство тут же сменилось настроением потерянности, пустоты, мрака. Деньги растаяли, будто бы их и не было, и не предвидятся они и в ближайшем будущем, а если нет средств, то не будет и удовольствий, - он уже не раз ловил себя на том, как ему нравятся эти беззаботные эпизоды веселий, бесшабашности, безразличия к окружающему миру, к мерзкой каждодневной действительности…Может, и следовало так жить? Ну прямо по Зощенко: деньги или любовь. И вдруг он почувствовал, за сумятицей дум , как она подбирается к нему , она уже не могла просто так лежать отдельно и будто нехотя так, небрежно, подошла, своей удивительной раскованной походкой, лебедем подплыла , будто бы невзначай, прислонилась к люмику, спиною над его головой: «какая эта красота! Вид на город, залив… Огни, небо, сопки, луна». Подумалось – «поэтесса, блин…» Придуманного, бесплатного спектакля, самому себе устроенного вполне могло и не быть. Этот заготовленный сценарий можно было и отменить. Спровадить ее, нагородить старпому чего-нибудь, но все сбила, как это часто бывает, непредвиденная ситуация. Доктору срочно, следующим же днем, после пикантного разговора с Танеевым, попросили уйти в рейс, на другом ледоколе, - «Севере». Случай был неожиданный и нужно было суетиться, бегать, делать самое необходимое и неотложное, перед морем в несколько месяцев и потому он оставил ее, одну, после обеда, вопреки другим планам, а вечером опять приходилось работать на месте, готовить передачу дел, печатать документы и это обстоятельство стало решающим, ибо сдавать заведование он должен был старпому, Танееву, а если тому вознамерится проверять что-то, или придираться, то будет задержка во времени, лишние «нервы». Да и срок для сборов – мизерный, послезавтра - оформление отхода «Севера», прибытие туда санитарных властей, а еще ведь перевозка вещей, и перед этим сборы в дорогу и, - о боже! - еще и «разводные процессы»…Так, он, передав жену Танееву, - «звони, приходи в каюту , она ждет…»,- доктор с «Бурана» исчез и появился уже вечером, к восьми, успел поужинать сам и принести ей, и спросил попутно: «ну как Саша?»…Она пожала неопределенно плечами, чему-то таинственно усмехнулась, но незаконченное, намеченное на сегодня еще не заканчивалось и он снова ее оставил наедине, а сам спустился в амбулаторию, стучать на машинке, сверять имущество и лекарства. Около одиннадцати доктор появился уже в каюте старпома, Танеев позвал его на «огонек». В навороченной одной из положенных по штату комнат, с телевизором, видиком, компьютером , стереосистемой, в полутьме , в клубах дыма, с дорогим вином , шоколадом на столике, высматривалась она, сидящая нога на ногу, в черных своих, распутных джинках , с осоловелыми глазами и манерными жестами. Ему захотелось тут же выпороть ее, отстегать, длинным тонким брючным ремнем, - они уже практиковали это, она хлестала его, чтоб жгуче, чтобы больнее, - но что-то держало его, останавливало, и было одно только стремление, желание узнать, что же произойдет дальше, позднее. Танеев ушел на минуты, за новой сигаретной пачкой, а доктор даже ничего не выяснив у жены, так и удалился в нехорошем, недобром предчувствии, сопровождаемый ее руками: «иди, иди». «Теперь уже все равно», - плелась вслед за доктором мысль, - «нужно было думать раньше, сам себе, скетч-пародию соорудил, бог знает чего нагородил…»
«Какая же все таки дикость»,- думы его не успокаивались, -«она там , наверху, с чужим , неприятным мужиком, хоть и богатым, и влиятельным , могущим устроить ее на работу, но все же не так, не так нужно было действовать. Она, распутная, и не понимала, что творит. Саша ее уже напоил, задурил, наобещал уже , наверное все, может даже то , что возьмет ее с собою в рейс, чтобы только ей не работать, а просто так, но в качестве кого?! Вот ведь вопрос… И эта легальная возможность поразвлечься, распуститься, отдаться(?!) А, все равно! что уж теперь-то?.. »
…Сон никак не приходил. Даже после полной бутылки пива, как часто бывало, когда он, уставший, заваленный делами, заботами, - все-таки забывался. Теперь уж покою не будет. Он встал, включил настольную лампу. Свет падал на ее халатик, носимый запросто, по-домашнему; кофту, -теплую, шерстяную, легкую , он так шла ей, когда она надевала ее; сумку, прикрытую пакетом; сапожки у порога…Родным ,теплым , будто запахом хлеба повеяло от ее , таких милых и простых вещей, и хоть они были в разных углах, но этот беспорядок создавал какую-то очень уютную атмосферу, близкую сердцу, доверчивую. Она вообще, - умела создавать ощущение покоя, тихого праздника, возвышенности окружающих вещей; складывала их так, или прибирала , и ощущалось, что именно такое место они и должны были занимать. Полумрак постоянно сопровождал их встречи, места пребывания; пыль всегда убиралась, бумажки под ногами не валялись, пролитая вода тут же, в ванной или на кухне, - вытиралась. Она его «взяла» еще и этим… Ему и самому хотелось наводить порядок в доме, но он уже отвык за подобным следить, дома его настоящего не существовало… Нет! Ее надо вернуть! Доктор надел штаны, влез в тапочки, но, подумав, отбросил их, снова натянул эти шлепки и тихонько так, неслышно, открыл дверь каюты и в пустоте, среди каких-то далеких неразличимых звуков, взобрался на верхнюю, над ним, палубу, повернул в коридор старшего командного состава и сразу увидел… Дверь к Танееву была закрыта! Еще пару часов назад она держалась на «штормовке»,- крючке с длиной маленькой щели , -оттуда, изнутри, доносилась музыка, различимые голоса разговора, а теперь… Постучать? Или нет? И как это будет выглядеть? Иди, разлюбезная женушка, сучка проклятая, - домой? Но ведь сам захотел, - теперь вот мучайся… Сомнения, переживания, терзания, разочарования, - раздирали доктора пополам. А еще только начавшаяся ночь вся впереди… А чего он бегал? Можно же ведь было позвонить! Он стал набирать привычный уже, давно будто знакомый номер, но на последней цифре задержался, положил трубку. Отошел от стола, будто от плахи: не тянул бы рук, куда не положено. Надо выдержать, чем-то отвлечься. Он взял в руку пульт от телевизора, нажал кнопку, пробежался по немногим каналам, еще работающим , ночью . Ничего стоящего: прыгалки «музыкалок», взрывы машин, скачущие лошади индейцев…На одной кнопке задержался – молодая красотка, прыгала отчего-то, на торсе седоватого мужчины… Потрясная сцена соития, - скосил глаз на программу - «Девушка с татуировкой дракона», ночной фильм… Кто-то прошелся по палубе, прошелестел шагами почти рядом, но не ее походкой. Это через каюту живет «второй», штурман, прибежал наверное, за сахаром или кофе… Наступал уже третий час, переломный момент ночи, за этим перевалом всегда хотелось спать, - наваливалась одуревающая пустота, волна изнурения, но сон все же не наступал. Сознание изматывалось: то картинами страсти, прямо там, над головой; то происшедшим недавно и позже в ее городке, в том злосчастном заведении… Перед ними была пара, достаточно солидная. Он выше ее на голову, лет около сорока, с выправкой, но в штатском, плотненький, спортивный. Она – с худобой, в длинном кожаном плаще, вида интеллигентного, энергичная. Она водила ручкой по бланку так, что было слышно шуршание шарика с пастой, - деловито, напористо, - по лакированному покрытию канцелярского стола. Не замечая рядом никого, они негромко, перебрасывались, - понятными только им междометиями и было видно , что их решение давно продуманное, вызревшее, осознанное, может быть даже – выстраданное. Улыбок или каких-либо других проявлений удовлетворения или радости на их лицах было не видно. Наоборот – полная сосредоточенность, ответственность, - серьезности шага. Жена даже ляпнула, не к месту: « вот если бы они разводились, я бы его заарканила, тут же…» Действительно, - сюжет. А мужу, значит, ту , суховатенькую , на костях. И другое воспоминание, - тут же рядом., может через полчаса… Он в магазине, она его отослала, одного, около дома и там -легкий разговор, приятная беседа, - с дамами его возраста, или слегка моложе, интересного вида, образованных , «грамотных», наверное ,-учительницами, или деятелями культуры…Они выбирают товар медленно, явно затягивая время и стараясь понравиться, выговаривают умные слова. Поймал тогда доктор себя на мыслях о блуде, - вот ведь оно как – только приблизился к другому статусу… Какой он – заканчивающий карьеру мужа?.. Несусветный какой-то алогизм. А вечером того же дня – тризна по несостоявшейся жизни, неясное состояние будущего неустройства, сосущая неудовлетворенность настоящего и неизбежность неустроенного будущего…Они легли отдельно, тогда, но она его разбудила, в середине ночи, юркнула, холодная, под одеяло, и затеребила его органы, зашевелила ими, забиралась тонкими пальчиками в самые чувствительные потаенные места, заставила возбудиться и снова ,- между явью и сном,- забавы, и опять ухищрения, новшества, стойки , что-то немыслимое , сверхнеобычное, после чего они уснули уже вместе , - утомленные, насытившиеся…
«Когда же нибудь это должно же кончиться!» - доктор заворочался, когда снова прилег. То, чему суждено было возникнуть, случилось. Неизвестность, не испытанная раньше, раздирающая прямо-таки мысль, наконец-то, оформилась. Да, вот она, - р е в н о с т ь. Смотри-ка какая? Невыносимая… Но если она появилась, значит?.. Неужели же он её всё еще любил?! Эту чертовку длинноногую! Доктор перевернулся на другой бок и как бы переменил пленку, вставил другую кассету. Что-то подобное он уже испытывал,- мельком, походя. Тогда, в первый приход его, с рабочего основного рейса, поспешного, неожиданного; они ждали автобус, чтобы уехать к ней, на вокзале, вечером, во влажном воздухе растаявшего снега, время еще было, сидели на скамье… Смогли дозвониться до ее подруги и он рванул к той, за коробкой сгущенки, привезенной в первый день и хранимой там, в доме, недалеко от маршрута троллейбуса… И вот возвратился, взмыленный, уставший как собака, - тащил эту сумку, с коробкой, на плече, сорок пять банок , полный комплект, и увидел как она любезничает с мужичком, сидевшим с ними рядом, - это было видно через прозрачную стену зала ожидания, - кивает его словам и записывает что-то в блокнотик… Каково!? Времени для выяснения уже не оставалось, нужно было вытаскивать и другие сумки. Он держал их, тяжелые, в обеих руках, для равновесия и чувствовал, как мужичок тот смотрит на него и, наверное, завидует. Доктор толканул двери ногой и нарочно громко позвал жену, что-то сказал ей, попутное, назидательное, по-хозяйски, покровительственно… Тот пассажир, сосед-ухажер,- она потом все-таки рассказала,- сразу взял ее в оборот, позвал в свой дом, под Севастополь. А здесь он продает квартиру, сам полковник, недавно овдовевший и держится внешне молодцом. Доктор успел осмотреть его снаружи, оценивая возраст и нашел, что вполне сгодится и не старше его – пенсионерами становятся на флоте на Севере рано, да если ещё и в подплаве…Она его специально в тот вечер подзадоривала, не пускала в модные магазины, крутила его неудовлетворенностью последних дней искусно, расчетливо. Стервозной, как и любовной игрой, она владела в совершенстве и получала от него то, чего хотела. Мстить и досаждать, даже за мелкие проступки мужа, - умела мастерски.
…Она появилась в половине четвертого. Дверь открыла медленно: крадучись, думая, что муж спит, прошмыгнула в туалетную, недолго там полоскалась, удивительно быстро вышла оттуда и вдруг, не сделав и шага, рухнула на кровать, завалилась рядом с ним, прямо в своих черных джинсовых штанах и отчего-то неожиданно затряслась, слегка, с подвывом, но не в плаче, а в смехе и старалась тихо, но не вышло и она окончательно разбудила его. Он повернулся удобнее к ней и спросил только одним словом: «Было?» И она ответила: «Да…» Но ее слово прозвучало нетвердо, нечетко , перед паузой и это все ему объяснило и хоть он чувствовал фальшь в ее утверждении, ему опять захотелось высечь ее, - сильно, немилосердно, больно, - выпороть так, чтобы она почувствовала, чтобы выбить из нее всю дурь, всю скверность характера, весь ее норовистый нрав. Это было просто – встать, перевернувшись через нее, снять с вешалки уже бывший в столь странном между ними употреблении ремень. Она стегала его, когда он просил со всей серьезностью и он испытывал жгуче-щипающую боль и мелкие иголочки мурашек по телу и после оставались эти красное рубчики на спине и она констатировала их и уже потоми нежно и любовно поглаживала их и он рассматривал их перед зеркалом, повернувшись лицом кзади …И сейчас он не стал выполнять задуманного, а просто, повернув к себе, нашел ее сочные мокрые губы и впился в них и она не оттолкнула, а поддалась ему – медленно, призывно, неистово…
Он лежал, а она курила рядом и действительность мешая с выдумкой, рассказывала о Саше, передразнивала его слова, смеялась на его глупые и несусветные высказывания, ограниченные, пустые, неуклюжие утверждения, но вдруг скатывалась на оценки его прелестей и «какой у него крепкий и огромный , когда горячий…» и как она держала этот «стоячий» и тому подобным. Врача передергивало от ее измышлений, хоть он и не знал, как относиться к ее бредням, - верить или не верить? - и он понимал только одно, что пришла ее смена, ее очередь измываться над ним и она это делала изуверски точно, в самую точку, в самую цель, и он только метался в тисках одуревающего отупляющего, раздавливающего желания возразить, остановить, оправдаться. Эта борьба с несуществующим невидимым злом утомила его, и он захотел спать, просто забыться, чтоб не мучиться сомнениями. Но ее губы-выверты, как присоски, впились в него опять, будто в жертву и он заново, к своему удивлению, стал чувствовать прилив иного желания… Потом уже, он поймал себя на мысли, хоть и мимоходом так, обрывком, что ему жалко ее терять. А что, в конце-то концов! Формы ее совершены, выглядит она прекрасно, более того , соблазнительно, вылитая Бэссинджер, из периода «девяти с половиной недель»; секс – содержание ее жизни и он уже никогда, наверняка, в жизни не встретит ничего подобного и судьба его предопределена и эта длинная ночь доказала это. А это неосознанное ее стремление к выживанию, ее необычная судьба, ее болезнь, хоть и функциональная, но несправедливо так бросать едва начатое ее лечение, восстановление?
Она стояла, опрокинувшись в люмик, заняла привычную свою позу, всматриваясь в тишину теплой сентябрьской северной ночи. Он подошел сзади, обнял за талию, уперся коленками в ее ноги.
- Ты знаешь, Саша спросил, почему я с тобой, таким невидным, толстеньким…
- Ну и что? Почему?
- Я и сама не знаю. Но чувствую, что с тобой не расстанусь. Никогда.
Он соглашался и не верил ее словам. Все будущее казалось зыбким и ненадежным. Одно только он знал твердо. Что завтра уйдет в рейс. Потянутся дни, понесутся недели и тоже когда-нибудь все закончится, как эта женитьба его, безумная, второпях и тоже станет далекой, забудется, как этот перелом в ночи , такой бурной , противоречивой, шальной, суетной и все таки – определяющей. Ожидание счастья утомило его. Он совершил ошибку, что женился, но еще более неверно сделал, когда решился развестись. А в жизни нет ошибок, которые нельзя было бы исправить, и нет ничего, что нельзя было бы простить…
2004 год, Карское море. а/л «Арктика»