Стрелково-штурмовой

ОТЦОВСКАЯ  РУКОПИСЬ

Мой отец  был комбатом.
От тяжких и горестных лет военного лихолетья остались его боевые награды – свидетельства мужества, храбрости и непоколебимой веры в победу.
А ещё – воспоминания о боевом пути своего стрелково-штурмового батальона, которые так и не стали просто памятью, а продолжали жить в его сердце до конца дней.
Первую часть своей повести отец закончил в 1973 году, вторую – не успел…
Рукопись пролежала в семейных архивах более сорока лет. И ныне, в преддверии великого праздника – 70-летия нашей Победы – мне хочется отдать её людям.
Чтобы вместе с бойцами прошли этот трудный и жертвенный путь во имя счастья Родины, ради которой и жизни не жалко.
Чтобы во внуках и правнуках героев минувшей войны заронить искры гордости и уверенность в правдивости и честности пути их дедов и прадедов для спасения мира на земле.
Чтобы помнили…
Дочь комбата Валентина КУЛАГИНА.

Борис КОРОСТИН

СТРЕЛКОВО – ШТУРМОВОЙ
Фронтовые записки пехотинца

РОДОСЛОВНАЯ
В апреле 1944 года 38-я армия после боев на юге Тернопольской области, форсировала Днестр, вышла в Прикарпатье и устремилась к Станиславу. Но на подступах была остановлена превосходящими силами противника и перешла к обороне.
241-я стрелковая дивизия генерал-майора Арабея оказалась на главном направлении. Она с честью преодолела угрозу окружения, оседлала кратчайшую дорогу к Станиславу и закрепилась на высотах в наспех вырытых окопчиках северо-западнее Городенки,  упираясь правым флангом в Днестр. Перед ней по узкой долине тянулось село Незвиска, а  за ним на других, еще более высоких холмах засели немцы. Так что расстояние между нами и фашистами составляло не менее полутора-двух километров, и огневой бой было вести затруднительно.
И вот тут-то в дивизии нашелся один смельчак, молодой капитан Бубнов из 264-го полка. Темной, дождливой ночью он со своим батальоном пересек Незвиску, взобрался на холмы, занятые немцами, и незаметно окопался в каких-нибудь пятистах метрах от вражеской позиции. Конечно, с ведома начальства.
А вслед за Бубновым, примыкая к левому флангу его подразделения, туда перебрался и наш первый батальон 318-го стрелкового полка.
Утром, увидев нас в таком близком соседстве, немцы буквально взбесились. Они вспахивали землю артиллерийскими снарядами, летевшими откуда-то из-за Днестра, беспрерывно били из тяжелых минометов. И даже несколько раз контратаковали, пытаясь восстановить утраченные позиции.
Бои продолжались несколько дней. Но мы на новом рубеже держались крепко. Однако потеряли многих, в том числе комбата майора Петрова. Командование подразделением принял капитан Мирзин, бывший при Петрове старшим адъютантом,  по сути, начальником штаба батальона.
Штаб находился под горой в Незвиске. Там в саду возле круглого озера кособочилось потемневшее от сырости пустующее здание школы. Как-то под вечер, когда Мирзин ушел на передний край, а командира взвода связи лейтенанта Карпова вызвали «наверх», в одном из классов сидели на полу, курили и болтали о всякой всячине телефонисты и радисты.
Вдруг молодцеватый сержант посмотрел на солдата с четырьмя медалями и спросил:
- Иван, а ты давно в дивизии?
- С самой формировки, и даже раньше.
- Это  как так раньше?
- А вот и так, Дзюба. До войны я проходил срочную в 28-й танковой дивизии в Риге,  потом нас перебросили на учения в Литву, под Шяуляй.
- Значит, ты танкистом был? – лениво спросил долговязый связист.
- Да как  тебе сказать, Пеньков… Хотя и в танковых войсках, но в батальоне связи. Нам тогда как раз прислали новые «УНФ». Ну, и аппараты, доложу я вам!
- А ты не про аппараты, про себя рассказывай!
- В общем, - продолжал Иван,- как началась война, мы все время были на колесах. Из Литвы откатились обратно в Латвию, потом защищали Новгород. Понесли большие потери в танках. И осенью сорок первого оказались в Калининской области, возле озера Селигер.
- Через которое протекает Волга? – показал свою образованность Пеньков.
- Она самая. Только как протекает, мы не видели. Вскоре озеро замерзло, и мы заняли оборону на его восточном берегу. Это километрах в семи от поселка Рабеж. А через месяц нашей дивизии не стало…
- Что, разбили?!
- Нет, не разбили. Танкистов отправили в тыл на формирование новых частей. А к нам прислали пехотинцев и зачитали приказ о переименовании 28-й танковой в 241-ю стрелковую дивизию.
- Вона, откуда она берет начало-то! – воскликнул до сих пор молчавший пожилой усач.
- От вершины прославленной реки! – подхватил Дзюба. А флегматичный Пеньков добавил:
- Значит, и дивизии быть прославленной!
- А что, - откликнулся вновь усач,- звание Винницкой уже имеем!
Все свернули по новой самокрутке. А Дзюба вынул из портсигара тонкую военторговскую папироску.
- Ты за что получил медали-то? – спросил он Ивана.
Ветеран бережно перебрал их рукой.
- Вот эту, - тихо ответил он, - мне дали в январе сорок второго. Мы по льду перешли Селигер, и в районе города Демянска участвовали в окружении 16-й немецкой армии. Я тогда взял в плен обер-лейтенанта. Вторую получил в августе сорок третьего на Курской дуге под Богодуховом. Там наша дивизия остановила эсэсовскую танковую дивизию. Там меня еще ранило…
- Ну, а остальные?
- Третью вручили за обеспечение связи на Днепровском плацдарме у Большого Букрина. А четвертую «заработал» уже при вас, за Винницу.
-Н-да..., - вздохнул Пеньков, – большой путь ты прошел…
- А у нас есть еще старые служаки?- спросил Дзюба.
- Сколько хочешь, особенно в батальоне связи. Он же  из 28-й целиком был передан в 241-ю. А то вот Шалдин,- Иван повернулся к старшему сержанту, писавшему письмо на полевой сумке. – Дядя Никон, ты к нам когда прибыл?
- В начале сорок второго,- не отрываясь от письма, ответил Шалдин. Под Демянском.
- Вот видите, с каких пор… Или взять полковника Шимановича Владимира Сергеевича. Он с самой формировки был начальником оперативного отдела. А с июня сорок второго возглавил уже штаб дивизии, вместо Павла Григорьевича Арабея.
- Понятно, - кивнул Пеньков. – Значит, наш генерал командует дивизией с того времени?
- Точно, но тогда он был еще полковником.
- А кто командовал до Арабея?
- Командиром 28-й танковой и первым командиром 241-й стрелковой дивизии был полковник Черняховский.
- Погоди, это какой Черняховский?..
- Да тот самый, Иван Данилович. Он сдал дивизию Арабею, принял корпус. А теперь уже в чине генерал-полковника. Ему целый Третий Белорусский фронт доверили в подчинение!
- Вона,- опять воскликнул пожилой усач, - какой знаменитый человек создавал нашу дивизию!
- И ты его знал, Иван?.. – прищурился Дзюба.
- Не просто знал, даже однажды ночевали с ним в одной избе. Ведь наш брат-связист всегда возле начальства. Много о нем знает и хорошего, и плохого. А про Ивана Данилыча можно сказать одно: он к подчиненным относился уважительно, с заботой. Хотя при нужде мог и взыскать строго. А грамотный был – дальше некуда! Что в танках, что в пехоте разбирался отменно. А в артиллерии и того лучше, потому что сам бывший артиллерист.
В прокуренный класс вошел, опираясь на палку после недавнего ранения, замполит батальона Максимов. Все вскочили, кроме дежурного пожилого усача.
- Сидите, сидите, - махнул рукой Максимов. – О чем это вы тут толкуете?
- Да вот, товарищ старший лейтенант, - одернул гимнастерку Дзюба, - нашли старого солдата, он нам родословную дивизии рассказывает.
- Ну, и как, интересно?
- Очень!
Максимов улыбнулся.
- Это для вас он находка, а мне давно известен. Так вот что, сынок, - повернулся старлей к Ивану. – Даю тебе партийное поручение: проведи-ка ты с молодыми бойцами такие же беседы. Пусть и они побольше узнают о боевом пути дивизии. Ведь путь-то этот большой и славный!
Иван Русинов за дело взялся горячо. Когда из армейского запасного полка прислали новобранцев, он подробно рассказал им о трудных военных дорогах соединения. В конце беседы один солдат поднял руку:
- Товарищ агитатор, разрешите вопрос?
- Разрешаю,- важно кивнул Иван.
- Рядовой Александр Ковальчук. Вот мы с братом, - указал он на соседа, - хотим знать, кто у нас командир полка?
Иван подумал и начал издалека.
- Наш триста восемнадцатый образован из пятьдесят шестого танкового полка, считается передовым, почти всегда воюет на главном направлении дивизии. Потому и командирами сюда посылают особых, боевых офицеров. К примеру, первым командиром у нас был полковник Перекальский. Помню, еще в Новгородской области однажды он послал взвод разведки за «языком». Те вернулись и доложили, что подобраться к противнику, мол, невозможно. Тогда полковник саам пошел с разведчиками. Они ворвались в немецкую траншею и захватили фельдфебеля. В другой раз в наши боевые порядки вклинилось до роты фашистов. Резерва не было. Полковник собрал на командном пункте штабников, телефонистов, ординарцев и лично повел их в контратаку. Прогнал фрицев и восстановил положение своих войск.
Вскоре Перекальского назначили на дивизию. А к нам прислали другого, забыл фамилию. В январе сорок второго его тяжело ранило. И командовать полком стал комиссар - подполковник Кармелицкий. Так этот был еще храбрее Перекальского, появлялся в самых опасных местах. В атаки ходил вместе с солдатами. Да вот в бою на реке Ловать получил тяжелую рану и умер в медсанбате.
- Товарищ агитатор, - опять поднялся Ковальчук. – Вот мы с Василем хотим спросить, зачем же командир полка в атаки сам кидается?
- Тогда такое время было, - ответил Иван. – Это уже с конца сорок второго по приказу наркома обороны и по новому боевому Уставу командиров обязали находиться за боевыми порядками. А то действовали по довоенным уставам. Сказывают, что под Старой Руссой даже сам товарищ Ворошилов водил солдат в атаку.
- Ну, и память у вас! – с уважением заметил молодой новобранец, и  польщенный. Иван ответил:
- Ничего, пока не жалуюсь… Ну так вот, после Кармелицкого полком командовали еще несколько офицеров. Потом майор Просвиркин, а уж его сменил Григорий Андреевич Сикорский, теперь полковник.
- Он строгий? – спросил кто-то.
- Да как вам сказать, - помялся Иван. – С кого надо – спрашивает жестко,  без нужды никого не трогает. А уж если заслужил, без наград не оставит. В общем, командир вдумчивый и осторожный. Как говорит наш генерал, не зная броду, не сунется в воду. А это значит,  без разведки – ни шагу, и напрасно на погибель солдат не посылает. Но коли потребует боевая обстановка, то тут отца родного не пожалеет – ни людей, ни себя не пощадит для решения стратегической задачи. И всегда будет там, где горячее.
- А как другие начальники? – уж в который раз спросил новобранец Ковальчук.
- Насчет других, - ответил Русинов, - я вам как солдат солдатам скажу: мы с полком уже немало побили фрицев на разных рубежах, освободили много сел и городов. И кто бы ни был вашими командирами, верьте им беспредельно. И тогда они приведут вас к полной победе над врагом.

ПАРТИЙНОЕ СОБРАНИЕ
Потрепанный в тяжелых боях и разбавленный пополнением батальон после гибели многих ветеранов и нашего командира майора Петрова потерял лицо. При переходе к обороне некоторые офицеры вообразили, что наступила передышка. И расслабились. Снизили требования к себе и подчиненным, без особой строгости вели воспитательную работу и боевую подготовку. Пошатнулась и воинская дисциплина.
Начштаба капитан Мирзин твердых, ясных задач ни перед кем не ставил. А замполит Максимов стал реже заглядывать в подразделения.
20 апреля к нам прибыл новый комбат, старший лейтенант. Он попросил начальника штаба Мирзина собрать командиров рот. Но капитан, сам метивший в комбаты, пренебрежительно ответил:
- Зачем? В батальоне все идет как надо.
- Тогда пойдемте на передний край! – ответил комбат.
- Так там же стреляют!- с издевкой усмехнулся начштаба.
Контакта у нового командира не получилось и с остальными штабниками. К старшему лейтенанту относились как к чужаку, случайному человеку,  незаслуженно занявшему должность. Всевидящие связисты качали головами:
- Не ко двору пришелся…
И тогда комбат замкнулся в себе. Сидел молча в школе на соломе, слушал злые перебранки штабников, никому никаких приказов не отдавал, ни с кого ничего не спрашивал. И только пристально ко всем присматривался.
Позовут его обедать – пойдет, дожидаясь, пока освободятся чья-нибудь миска и ложка. Не позовут – пожует хлеба в уголке и к круглому озеру напиться сходит.
Глядя на Мирзина, и другие офицеры заговорили со старшим лейтенантом тоже неуважительно, нарочито громко, будто с глухим:
- Эй, старшой, вот жалко, нет у тебя кружки, а то налили бы сто фронтовых граммов!
- И впрямь ничего у меня нет, - смиренно отвечал комбат. – Все погибло при бомбежке. А вот вам так часто выпивать не следовало бы…
- Эх, старшой, - не унимались офицеры. – Понюхаешь пороху, сам возьмешься!
И все-таки нашелся один офицер, с которым старшему лейтенанту удалось найти общий язык. Им оказался парторг батальона, лейтенант Тишкин. В ночь они вдвоем уходили на передовые позиции, утром возвращались мокрые, измазанные глиной. Комбат устало садился на солому и говорил:
- Плохо в окопах, очень скверно…
И штабники гоготали:
- А ты что, старшой, думал, там, как в Уфимском Доме офицеров?.. Прямо-таки не от мира сего…
Так продолжалось несколько суток. Однажды вечером, когда в школе укладывались спать, а Мирзин собирался в гости к командиру первой роты, новый комбат громко сказал:
- Ну, друзья, так дальше продолжаться не может, пора созывать партийное собрание!
- Что ты, сынок, - насмешливо отмахнулся Максимов. – Здесь не колхоз, а фронт!
И тогда старший лейтенант незнакомым, властным голосом заявил:
- Довольно! Во-первых, я вам не сынок, а командир батальона, а во-вторых, именно фронтовая обстановка и требует обсудить боевые задачи без промедления!
- Ого,- снова съязвил  Мирзин,- тихоня-то баском заговорил…
Максимов оглянулся на Мирзина и поучительно изрек:
- Дорогой комбат, боевые задачи обсуждаются не на собраниях, а на командирских совещаниях.
- А партия, - возразил комбат, - учит нас в трудных условиях, прежде всего, обращаться к коммунистам!
- А у нас что, трудный случай, что ли?
- К сожалению, да.
- А ты как считаешь? – спросил Максимов командира пулеметной роты Антимонова. Тот усмехнулся:
- Комбат, по-моему, сгущает краски.
- А ты? – замполит ткнул пальцем в сторону парторга. И  Тишкин неожиданно для всех ответил:
- Я полагаю, комбат прав, положение у нас действительно тревожное. И коммунисты в ротах так же думают.
- Вот видите, - оживился комбат. – Предлагаю пустые споры прекратить и партийное собрание назначаю на завтрашнюю ночь.
- Партийные дела в приказном порядке не решаются, - упорствовал Максимов.
- Правильно, - подтвердил комбат. – Но что делать, если замполит устраняется от своих обязанностей и не понимает остроты вопроса.
- А ты…вы понимаете?
- Да, - тихо ответил комбат. – Я успел ко всему и всем приглядеться и многое очень даже хорошо понял. И предупреждаю: командовать батальоном, требовать с каждого буду, как положено! А офицерам, - повернулся он к Мирзину, - не желающим служить со мной, советую позаботиться о переводе.
В штабе сразу повисла тишина.
- Вот тебе и тихоня, - замотал головой Максимов. – Ловко он нас обошел!
-Тактический приёмчик, - усмехался старший лейтенант Антимонов.- Вынюхал, разведал, кто, чем дышит, а потом ударил…
- Сами виноваты,- горячился комсорг батальона Григорян. – Ведь и впрямь распустились!
На другой день у школы вырос часовой. Внутри суетились хозяйственники. Солому заменили матрацами, взятыми в тылах полка. Комнаты обставили кое-какой мебелью, привезенной от старосты села Незвиски. И помещение,  приобрело вид штаба.
Вечером командир хозвзвода старшина Якубовский доставил новую посуду. За ужином во главе стола сел не Мирзин, а комбат. И все чувствовали себя как-то непривычно, скованно. Чтобы разрядить обстановку, Максимов фальшиво рассмеялся:
- А ведь комбат-то оказался прав. Я звонил замполиту полка Апарцеву. Так он мне он очень даже толково разъяснил насчет собрания…- И потянулся к бутылке с самогоном.
- Хватит! – рявкнул комбат. - Попили!
Он выбросил бутылку за окно на камни. А капитан Мирзин в знак протеста скомандовал:
- Пошли, ребята!
Однако за ним никто не поднялся. И хотя ужин закончился в молчании, но после такой строгости комбата спиртное на столе уже не появлялось.
На собрание в штаб прибыли члены, кандидаты партии и парторг полка майор Зубарев. Как положено, избрали президиум, утвердили повестку дня. И председатель президиума лейтенант Тишкин объявил:
- Слово имеет командир батальона Андреев.
- Одну минуточку, - поднялся командир первой роты лейтенант Золотцев. – Вот тут коммунисты интересуются, под чьим начальством им придется воевать?
- Понятно, - кивнул комбат.- В армии служу с тридцать первого, на офицерских должностях десять лет. Был командиром роты в Рижском пехотном училище. Окончил Высшие стрелково-тактические курсы. Теперь вот здесь….
- Ордена имеете?
- Так же, как и вы, пока не имею.
- Понятно, - кивнул Золотцев. – Значит, боевого опыта у вас нет?
- В Отечественной войне пока нет.
- А как же вы поведете нас в бой?
- Полагаю, не хуже вас с капитаном Мирзиным, - парировал комбат. И все засмеялись, зная о «приятельских» отношениях этих офицеров.
- Есть еще вопросы? – спросил Тишкин.
- Ближе к делу, - зашумело собрание. И тогда комбат коротко сказал:
- Сейчас наше главное дело – построить оборону. То - есть организовать огневую систему, взаимодействие и связь, возвести инженерные сооружения. На это и надо мобилизовать все внимание солдат, сержантов и офицеров, опираясь при этом на личный пример коммунистов и комсомольцев. А успех придет, если будут хорошо налажены политработа и быт личного состава. Такую задачу перед батальоном поставил командир полка. И прежде чем принимать решение, я прошу коммунистов сделать свои замечания и дать советы в том же откровенном духе, в каком они высказывались передо мной и лейтенантом Тишкиным в окопах.
- Разрешите,- поднял руку сержант Каретников. – Как парторга роты, солдаты меня спрашивают, когда будет шанцевый инструмент? Окопы-то отрыты только по колено!
- А на мой взгляд, - добавил младший лейтенант Ананиязов, - и огневые позиции выбраны не совсем удачно.
- Так улучшай их, кто тебе запрещает? – заметил лейтенант Нехорошев.
- Правильно, - сказал Тишкин, - больше инициативы проявлять надо. А то некоторые солдаты как вырыли ячейки еще в самую первую ночь, так и сидят в них, ничего впереди себя не видят, а передвинуться не догадываются.
- У кого это? – раздались голоса.
- Ананиязов сам сказал – у него во взводе!
Потом слово взял старший лейтенант Молодцев. Он зачем-то оглянулся и почти шепотом сказал:
-Вот с этого капэ, где мы заседаем, боевых порядков не видно, руководить подразделениями отсюда трудно, резерва при штабе нет, взаимодействие с артиллерией не налажено. Я считаю недопустимым такое благодушие со стороны коммунистов из управления батальоном. И если сейчас немцы нажмут, нам придется туго… А насчет огневой системы и отрывки окопов уже говорили. Все!
-А что прикажешь делать, - взорвался Мирзин, - если у полкового инженера ни лопат, ни кирок не хватает!
- Достать надо, - посоветовал Молодцев, - попросить в Незвиске.
- Идти на поклон к бандеровцам?
- В селе создан комитет бедноты, он поможет. А насчет бандеровцев, вы, товарищ капитан, перегнули. Там много наших друзей.
- Например?
- Орест Синюк, Дмитрий Дробко, Федор Калинюк… Или вот Екатерина Федоровна Остащук – она горой стоит за советскую власть, у нее в прошлом году фашисты сына расстреляли!
- Это надо записать,- оживился Максимов. – Иван Федорович, откуда у тебя такие сведения?
- Мы, минометчики, с ними дружим.
- А нельзя ли договориться с комитетом бедноты о починке обуви?- спросил старшина Якубовский.
- Почему бы и нет, - ответил Молодцев. – В селе много мастеров.
- Эх, баньку бы, - мечтательно произнес кто-то.
- И парную баньку можно. Даже картошкой поделятся, а то у Якубовского одни каши…
- Кстати, - вставил рядовой Халявко, - разрешите поинтересоваться, за чей счет некоторым командирам готовят особые блюда?
- Солдатам рассуждать об офицерах не положено, - вмешался Золотцев.
- Почему не положено? – спросил парторг полка Зубарев. – На партийном собрании все равны. Тут не боевые приказы обсуждают, так что острых бытовых вопросов бояться не надо. На то мы и коммунисты.
- Я вот, - сказал сержант Головко, - назначен агитатором взвода. Но что делать, не знаю, а товарищ Максимов не подсказывает. По-моему, это тоже важный вопрос.
- Правильно, - с натугой сказал Максимов. – За последнее время я, действительно, политработу ослабил, потому что поддался благодушию, о чем говорил Молодцев. Как замполит, я виноват во многих недостатках. И благодарю коммунистов за прямой, откровенный разговор. И заверяю, что с комбатом учтем ваши замечания, примем меры к повышению боевой способности батальона…
Расходясь с партийного собрания, коммунисты говорили Андрееву:
- Ты не гляди на чины да ордена, на кого надо – нажимай без стеснения, налаживай хозяйство, а мы тебе всегда подмогнем!
А Максимов отвел комбата в угол и путано объяснился:
- Вот что, сынок, то есть комбат… Конь о четырех ногах и то… В общем,  давай на прошлом поставим крест и будем работать дружно.

ОБОРОНА
После партийного собрания обстановка в батальоне как-то сразу прояснилась. Капитана Мирзина и лейтенанта Золотцева отозвали в отдел кадров армии, новый комбат сумел увлечь всех делами, и люди заметно подтянулись. А дел оказалось много. Замполит Максимов развил кипучую деятельность, и теперь уже сам приставал к комбату:
-Слушай, назначь время для комсомольского собрания!
-А не завести ли нам в батальоне свою библиотечку?
-Товарищ Андреев, ты бы сходил, посмотрел: во всех взводах вышли боевые листки!
И комбат сидел на комсомольском собрании, подписывал письмо рязанским шефам с просьбой выслать книги и вместе с замполитом  читал боевые листки.
Его распоряжением всех офицеров перевели на общее котловое питание, и как только появлялся командир хозвзвода, они с подковыркой спрашивали:
-Ну, Якубовский, чем нас сегодня угощать будешь?
И медлительный Якубовский важно надувался:
-Кто, я-то? На первое дадим зелёные щи из крапивы, на второе картофельное пюре с салом…
Штаб батальона перебрался ближе к окопам, а школу заняла лейтенант медслужбы Дуся со своими санитарами. Теперь прямо с утра очередной взвод спускался с горы к бурному потоку, пересекавшему Незвиску, и на его каменистых берегах под бдительным наблюдением Дуси начинались стрижка, бритьё, купание и стирка. Благо, что эта зона противником не просматривалась. И тут же под защитой горы бодро маршировал, развёртывался в цепь, занимался тактикой стрелковый взвод резерва.
Однажды на КП явился старшина батальона Крайнюков:
-Товарищ старший лейтенант, привёз две брички шанцевого инструмента!
-Что именно? – спросил комбат.
-Лопаты, кирки, шесть ломов, - всё, что смогли дать жители села.
-Ну, теперь живём! – воскликнул комсорг Григорян.
Комбат собрал командиров рот и вместе с ними буквально облазал юго-восточные склоны горы Белой. В результате пулемётные гнёзда, огневые позиции противотанковых ружей, стрелковые ячейки выдвинулись  далеко вперёд, и наметилось их соединение одной сплошной траншеей.
В батальонном районе обороны начались тяжёлые земляные работы. Каждому солдату дали норму: за шесть ночных часов отрыть по два кубометра вязкого глинистого грунта. Вчерашние крестьяне, наскучавшие по физическому труду, за дело взялись охотно, и в замполитовских листовках ежедневно появлялись фамилии рядового Трута, братьев Ковальчук, комсорга роты Курдюмова и других солдат, перевыполнявших нормы. На перекурах старые солдаты говорили:
-Вот в этих самых местах мы рыли окопы ещё в первую мировую войну, так что нам не привыкать…
Через неделю по ходу сообщения из оврага, что возле кладбища, можно было пройти в полный рост по всей километровой траншее и спуститься по такому же другому ходу в глубокий овраг с ручьём у села Герасимов.
В окопах уже приступили к хозяйственному оборудованию, когда в батальон пришли начальник штаба полка майор Тягней и командир второго батальона майор Урюпин. Они внимательно осмотрели сооружения, и Тягней скупо похвалил:
-Ничего себе оборона… - и неожиданно добавил, - А теперь, комбат, передавай свой район Урюпину!
-То-есть, как – передавать?..
-Очень просто. Урюпин правым флангом упрётся в Днестр, а левым вот тут, между Незвиской и Герасимовом стыкуется с тобой. А ты передвинешься к юго-западу, имея в тылу село Герасимов. Вот смотри на карту!
-Но позвольте, - возразил комбат. – Зачем куда-то передвигаться и начинать всё сначала, не проще ли Урюпину  оборудовать район, который предлагается нам?
Тягней начал сердиться.
-У тебя Сикорский был? – спросил он.
-Был. Вместе с начальником штаба дивизии.
-Что они сказали?
-Одобрили темпы работ, глубину траншей…
-И решили, - подхватил Тягней, - что лучше тебя новый район никто не освоит, понял? Вот приказ, согласованный с генералом, читай и выполняй!
Делать нечего, пришлось покинуть обжитые траншеи и принять у соседней дивизии какие-то канавоподобные окопы. И тут выяснилось, насколько трудный этот участок фронта. Местность со стороны противника просматривалась далеко, и в нашей обороне не находилось точки, куда не залетали бы фашистские мины и снаряды. Во избежание напрасных жертв жители Незвиски и Герасимова были переведены в тыловые сёла, а батальон поспешил зарыться в землю.
Мы очень скоро отрыли первую траншею полного профиля. К середине мая на скатах горы Лесной, именуемой всеми штабами, как Круглая, упорным трудом соорудили вторую траншею и приблизились к фашистам на триста метров. Нас разделяло ржаное поле, которое полковые и дивизионные сапёры густо засеяли минами, огородили проволочными заборами, тут и там устроили камнемётные фугасы, ловушки и прочие препятствия.
Между прочим, ориентирами на высоте Круглой все командиры считали стог сена, отдельное дерево, белый камень и угол чёрного поля. Фашисты, вероятно, догадались о важности этих местных предметов и однажды ночью, маскируясь шумом специально пригнанных танков, спилили и уволокли к себе ориентир №2 – раскидистое дерево, а белый камень просто подорвали. Тогда комбат решил уничтожить и ориентир №1. Стрелки первой роты подожгли стог сена зажигательными пулями, и когда он вспыхнул, оттуда, сбивая пламя с одежды, выскочили два гитлеровских наблюдателя, которые, впрочем, далеко не убежали. А когда сено прогорело, под ним оказался ржавый танк, подбитый ещё в апрельских боях, и при первой возможности наши разведчики оборудовали в нём наблюдательный пункт. Вскоре и чёрное поле зазеленело, так что командирам пришлось искать и назначать на высоте новые, незаметные противнику ориентиры.
Вот так и жили. По ночам работали, укреплялись, благоустраивали окопы, а днём отдыхали и наблюдали за противником. Батальонный штаб расположился в полутора километрах за передним краем, в пустом хуторке за гребнем горы Хлевчик, и ветеран дивизии Иван Русинов благодушествовал:
-Красота-то какая! Цветы для души и рощица для маскировки, ручеёк, что твой водопад неиссякаемый, а главное, широкая панорама и к Богу ближе.
-Ты к чему это Бога приплёл? – насторожился Дзюба, начищая сапоги.
-А мы вот на его облачке НП устроим, все немецкие тылы разведаем, да как жахнем!..
Но пока без особой нужды «жахать» у нас воздерживались, накапливали мины и снаряды для возможного наступления. На КП прибыл новый заместитель комбата по строевой части старший лейтенант Васильков.
-Ну и богатырь, - вздыхал Крайнюков, - да где же это я ему сапоги-то подберу!
Старлей в очень тесной, старой гимнастёрке размахивал красными ручищами и, к удивлению, тонким голосом докладывал:
-Товарищ комбат, из заместителей командиров отделений формируется батальонный взвод резерва!
-Программа занятий готова? – спрашивал Андреев.
-Вот она, прошу утвердить!
И под руководством Василькова сначала заместители, а потом командиры отделений стрелковых рот прошли батальонную «академию» по повышению боевого мастерства.
Как-то в конце мая командир полка лично осмотрел все наши траншеи, а дня через три позвонил:
-Встречайте «Десятого», прибудет со связным на правый фланг!
«Десятый» - это командир дивизии генерал-майор Арабей. Комбат дождался его в глубоком овраге и по берегу ручья, а затем по ходу сообщения провёл в окопы первой роты. Высокий, плотный, с отличной выправкой генерал в зелёном комбинезоне и защитной фуражке всюду прошёл в полный рост и с благодарностью пожал руку командиру роты Капустину:
-Молодцы, славно поработали!
А старший лейтенант Капустин пояснял:
-Вот здесь коленчатый тупик с санитарными носилками;  здесь, извиняюсь, ход в полевой туалет, а вон там, у бочки с водой, жилой блиндаж…
Генерал охотно говорил с солдатами, и оказывалось, его многие знали лично ещё по боям на Днепре и за Винницу. Он с большой сноровкой проверял секторы обзора и обстрела на основных и запасных позициях пулемётчиков, расчётов противотанковых ружей, а в стрелковых ячейках сначала с интересом, а потом со всё возрастающим раздражением стал разглядывать какие-то амбразуры из досок, присыпанные землёй и обращённые в разные стороны. Наконец, он остановился и, едва сдерживаясь, вперил взгляд в комбата:
-Это что такое?!
-Секторы для стрельбы, - отрапортовал Андреев.
-По какому уставу?
-Так нас учили на курсах «Выстрел», товарищ генерал!
-Убрать! Солдат должен видеть поле боя не в амбразурки, а на 360 градусов!
После этого уже никакие новшества вроде тиров в старой траншее, казалось, не привлекали генерала. Во второй роте он проверил взаимодействие с артиллеристами лейтенанта Тихомирова, в третьей молча обошёл сооружения главного опорного пункта и, не сказавшись, отбыл со своим связным на КП дивизии под селом Воронов.
Вслед за генеральской инспекцией Андреев ожидал самой страшной взбучки, но вот опять позвонил командир полка:
-«Десятый» остался доволен состоянием урюпинского и вашего районов обороны. Особенно ему понравились обеспечение танкоопасных направлений, траншейные тиры и боевая подготовка боевого резерва, он ставит вас в пример командирам других подразделений…
Вскоре оборону дивизии проверяла целая комиссия во главе с командующим армией генерал-полковником К.С.Москаленко и членом Военного Совета генерал-майором А.А.Епишевым. Командиру дивизии П.Г.Арабею была объявлена благодарность, нескольких офицеров наградили орденами, командир второго батальона Урюпин получил орден боевого Красного Знамени, а про нашего комбата связисты говорили:
-Перестарался малость, «амбразурки» подвели!
Сам же комбат досадовал на тыловых теоретиков с «Выстрела», не имевших, видимо, представления о практике строительства современной полевой фортификации. Он отлично понимал свою фронтовую неопытность, но старался прикрыть оплошность словами:
-В конце концов мы воюем не за ордена, а за Родину!..


ОКОПНАЯ ЖИЗНЬ
Одной апрельской ночью повар фашистского майора Штиммлера заблудился и вместе со своими судками угодил в плен к первой роте. Майорский ужин солдаты съели, а повара доставили в штаб батальона. Здесь с помощью радиста Ковалёва, знавшего немецкий язык, повар был допрошен. Он показал, что Штиммлер командует батальоном, который насчитывает свыше шестисот солдат, офицеров и занимает оборону перед нашими позициями, что штаб майора находится в отдельном дворе за гребнем высоты Круглой, а на зубчатом гребне горы оборудован наблюдательный пункт.
Наш начальник штаба капитан Комаров нанёс обстановку на схему, а незадачливого повара отправил по начальству. Так мы получили необходимые сведения о противнике, его позициях, огневой системе и потом периодически обстреливали из миномётов вражеские цели. В то время в стрелковых батальонах штатных подразделений разведки не полагалось, но сама фронтовая жизнь заставила такое подразделение завести. Комбат набрал из разных рот молодых добровольцев, составил отделение разведки и поручил ему попутную роль и боевого охранения, и полевого караула. Разведчики во главе с рядовым Михаилом Лыткиным забирались с ночи в снарядные воронки поближе к противнику, а в светлое время суток высматривали его огневые точки и укрепления.
Однажды Лыткин явился к начальнику штаба и доложил:
-Товарищ капитан, у «них» части сменились!
-Откуда это известно? – спросил Комаров.
-Да вот уже две ночи подряд в «ихних» окопах орут русские песни и ругаются, что роют землю вместо немцев.
-Неужели власовцы?
-Они самые, товарищ капитан. Мои ребята подслушали и даже записали несколько  фамилий…
Тотчас в штаб полка полетело донесение, а разведчикам было поручено переманить кого-нибудь из власовцев. Но из этой затеи ничего не выходило: каждый раз дело заканчивалось крепкой бранью с обеих сторон и шквальной стрельбой, - в немецких окопах сидели убеждённые, непримиримые предатели. К тому же по ночам противник закатывал небывалую иллюминацию, беспрерывно освещая местность ракетами, так что если кто и хотел бы перебежать, такая возможность исключалась.
Дней через десять Лыткин доложил, что власовцы исчезли, и во вражеских траншеях снова слышен немецкий говор. Теперь фашисты не прекращали огонь круглыми сутками, под его прикрытием натянули проволочные заграждения в три ряда, поставили минные поля и настолько крепко закрылись в обороне, что наши разведчики разных рангов ничего не могли сделать для захвата «языка».
Наверное, немцы тоже плохо знали наш передний край, и чтобы выявить огневые точки, однажды неожиданно, прямо среди бела дня провели разведку боем. Сначала они в течение десяти минут били из артиллерии по флангам второй роты, дали в её тыл заградительный огонь, а потом под прикрытием миномётов выпустили на широком фронте взвод пехоты.
Комбат сразу разгадал замысел противника и телефонировал лейтенанту Нехорошеву:
-Дайте отпор с запасных позиций!
А командиру миномётной роты приказал:
-Поставьте подвижные заградительные огни на путях отхода. Разумеется, с запасных ОП!.
Лейтенант подпустил врага на сотню метров; по его сигналу пулемётчики, стрелки и автоматчики дружно полили наступающих свинцом. А когда они повернули назад, перед ними одна за другой вставали стены миномётных разрывов.
Мало кто из немцев добрался до своих окопов! Но теперь у них появилась новая «забота»: как вытащить раненых и убитых с поля боя? Гитлеровцы весь остаток дня, всю ночь обстреливали наш передний край из всех видов   оружия, и под его защитой санитары ползали по ржи. Однако батальонным разведчикам удалось пробраться сквозь плотный огонь, и к утру они доставили солдатские книжки трёх убитых фашистов.
Командир полка Сикорский вызвал к себе комбата:
-Действовали правильно, огневую систему врагу не раскрыли, его разведку боем сорвали. Выношу благодарность вам и командирам второй и миномётной рот.
-Товарищ полковник, - сказал комбат. – Разрешите представить к награде рядового Лыткина. Ведь это он добыл солдатские книжки, по которым, наконец-то, удалось установить, какая немецкая часть находится перед нами.
Сикорский прищурился:
-А вот вы, товарищ Андреев, какие документы оставили бы своим солдатам, посылая их в разведку боем?
-Только личный знак!
-Противник поступает так же. Но на этот раз, чтобы ввести нас в заблуждение, подложил своим убитым фальшивые книжки, и вы на эту удочку попались. Так что разведку продолжайте!
Через неделю противник пытался проверить крепость обороны у нашего левого соседа, одного из батальонов 305-й стрелковой дивизии. Здесь он применил «новое германское оружие»  - две самоходные танкетки, снаряженные толом и управляемые по телефонным проводам. Одна танкетка наехала на пулемётное гнездо и взорвалась, другую подбили артиллеристы. В ответ вспыхнул огневой бой, в перестрелку постепенно втянулись обе стороны. На 10-килоиетровом участке фронта от Днестра до Обертына дольше суток стоял сплошной грохот, в воздухе висели дым и пыль, и было трудно укрываться от осколков в разбитых, обваленных окопах.
Вообще же стрельба возникала часто безо всякого повода. Достаточно было какому-нибудь молодому солдату заскучать, как он бросал пожилому соседу:
-Эх, фрицев подразнить, что ли, - и начинал стучать в снарядную гильзу.
«Фрицы» тотчас нервно сыпали пулемётными очередями, на стрельбу из блиндажа выскакивал младший лейтенант и, ещё не осмотревшись, звонким голосом кричал:
-Взвод, к бою! Взвод, часто – огонь!
Вскоре подключались соседние взводы, роты, в дело вступали миномёты, артиллерия, и с командного пункта полка тревожно запрашивали:
-Первый батальон, почему не докладываете, что случилось?
А перестрелка сама собой через некоторое время затихала, в окопах снова наступала тишина, и молодой солдат, вызвавший весь этот переполох, с ухмылкой закуривал, а его пожилой сосед стряхивал с одежды пропитанную гарью пыль и укорял:
-Та на що ты его зачепил, Мыкола?..
Или вот. Пробегал по полю одичавший пёс, немцы его обстреляли. «Эге, - мелькнуло в голове сержанта Гаврильчука, - так это же связная собака, огнём прикрывают!». И тоже её обстрелял. А пули-то полетели к фашистам! Те в долгу не остались, и опять завязалась долгая, бесцельная стрельба с участием сотен солдат.
А попробуй-ка запретить подобные перестрелки, так тот же Гаврильчук резонно ответит: «Товарищ командир, собака-то, может, в самом деле, была связная…».
Между траншеями третьей роты и противником было метров четыреста. Посередине находился  маленький, дворов в десять, хутор Герасимов, которому у нас вначале не придавалось никакого значения. Там на ночь располагались в боевом охранении немцы или наши батальонные разведчики, смотря по тому, кто раньше явится. Был случай, когда однажды к позициям третьей роты выполз хорошо побритый упитанный человек в украинском национальном костюме. Он упорно утверждал,  будто в течение двух месяцев отсиживался на хуторе в подвале своего дома,  и там якобы осталась его семья. Михаил Лыткин клялся, что это «брехня», хутор совершенно пуст, и сам сопроводил неизвестного в штаб полка. Он оказался вражеским лазутчиком.
Вскоре фашисты поставили на хуторе постоянный гарнизон, прочно закрепились, и тогда выяснилось, что оттуда отлично просматриваются фланги нашей обороны.
В середине мая наше командование решило провести разведку боем для захвата хутора и контрольных пленных. В атаку было брошено подразделение 27-й гвардейской мотострелковой бригады, однако на подступах она понесла большие потери и цели не достигла. И тогда командир третьей роты лейтенант Усманов предложил:
-Товарищ комбат, давайте займём хутор сами, без потерь!
-Это каким же образом?
-«Тихой сапой», - ответил Усманов. – Вот посмотрите, я составил схему…
Комбату и полковому начальству предложение понравилось. Усмановская рота приступила к отрывке, правда, не сап в полном смысле, а зигзагообразных длинных ходов, которые с каждой ночью уходили всё дальше, огибая хутор Герасимов с обеих сторон. Сначала немцы нервничали, лихорадочно обстреливали фронт работ, но видя угрозу охвата флангов, оставили Герасимов и отошли на свой передний край. За хутором Усманов соединил ходы поперечной траншеей, оказался от противника на дистанции прицельного огня из автоматов и стал контролировать его оборону.
Но не надо думать, будто мы только и делали, что рыли землю и стреляли. В свободное время развлекались, как могли. Читали «дивизионку» и другие газеты, обменивались редкими в окопах книгами, присланными из Рязанской области, азартно сражались на шахматно-шашечных турнирах. По заданию замполита Максимова бывший директор школы лейтенант Симонов рассказывал окопным жителям о Карпатах, Западной Украине и местных достопримечательностях.
Как-то на КП батальона вбежал обычно тихий командир взвода связи Карпов.
-Это безобразие, - кричал он замполиту, - офицеры совсем распустились!
Замполит отложил бумаги и спросил:
-В чём дело, сынок?
Карпов сорвал с телефонного аппарата трубку и подал замполиту. Оттуда доносился приятный тенор, выводивший под аккомпанемент гитары:
«Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье лови.
Мне в холодной землянке тепло
От твоей негасимой любви…».
-Что это? – удивлённо спросил замполит.
-Вот и я спрашиваю, товарищ Максимов, разве допустимо на переднем крае транслировать концерты?
Замполит опять приложился к трубке.
«А сейчас, Ваня, - сообщила трубка, - я тебе спою «Тёмную ночь…».
-Вот, слышите, слышите, - подзадоривал Карпов.
-Н-да-а, - вздохнул Максимов. –Это два дружка, Нехорошев и Махнаткин.
-Запретить надо!
-Конечно, запретим. А вообще-то, легко ли им в двадцать лет сидеть в сырых окопах без всяких радостей…
Время от времени к нам прибывало пополнение – солдаты, офицеры, а однажды начальник штаба полка майор Тягней позвонил комбату:
-Андреев, принимай гостей!
-Шефов, что ли?
-Сам увидишь!
Через час капитан Пармеев привёл на КП батальона десять пожилых людей с погонами младших офицеров, но без звёздочек.
-Областные военные комиссары, - отрекомендовал он, - все старшие офицеры, приехали посмотреть, что и как на переднем крае, в общем, на стажировку. А погоны – это так, чтобы не привлекать лишнего внимания…
Военкомов распределили по ротам дублёрами командиров взводов, и они прожили у нас две недели.
Вскоре командир 67-го корпуса генерал-майор И.С.Шмыго приказал собрать в селе Чортовец всех командиров батальонов на трёхдневные сборы. Наш комбат отличился там в знании уставов Красной Армии, и майор Урюпин громогласно заметил:
-«Академик» же, недавно с «Выстрела»!
-Вот и вам надо быть такими, - посоветовал полковник Кохановский.
-Проживём и без уставов, - отмахнулся Урюпин. – Вот начнётся наступление, только успевайте за нами считать высотки!
А командир 121-й стрелковой дивизии П.М.Доценко, руководивший занятиями по тактике, отвёл Андреева в сторону и, сверкая очками, предложил:
-Послушайте, переходите ко мне! На должность помощника начальника оперотдела штаба дивизии, а?
На что Андреев вежливо ответил:
-Благодарю, товарищ полковник, но мне хотелось бы быть лучше сносным комбатом, нежели плохим штабником.
После сборов старший лейтенант завёл в батальоне регулярные занятия по боевой и политической подготовке со всеми командирами, а в оборудование обороны приказал добавить новые приспособления для стрельбы по самолётам, простейшие катапульты для метания ручных гранат, - всё то, что сам увидел в Чортовце.   
Окопная жизнь шла размеренно, привычно. Как могли, обучали пополнение, прихорашивали своё подземное жильё. Одно досаждало: в тихом летнем воздухе к тонким ароматам красных маков и цветущей ржи примешивался тяжёлый, тошнотворный трупный запах. Тогда по ночам каждая рота стала выделять людей для захоронения распухших от жары тел. Разведчики ползали по полю, собирая оружие, а замполит Максимов расхаживал по траншеям и говорил:
-Вот этот, слышите? – и есть основной запах войны. Давайте, сынки, кончать войну победой, да так, чтобы больше никогда никаких войн не было!
30 мая в батальон прибыли офицеры из политуправления Фронта с «концертом для фашистов». С ними находился один из бывших руководителей Союза гитлеровской молодёжи, который добровольно перешёл на нашу сторону.
Под бугром в тылу третьей роты офицеры установили крытую машину, протянули от неё провода в траншею у хутора Герасимов и установили мощный громкоговоритель. Для начала прокрутили несколько пластинок с немецкой музыкой, которая фашистам, видимо, понравилась. Но когда из рупора полилась речь бывшего деятеля из «Гитлерюгенд», призывавшего солдат вермахта бросать оружие, противник открыл беспорядочную стрельбу.
Фронтовые политработники всё же довели до конца передачу и уехали, но в затянувшейся перестрелке с немцами погиб старшина Александр Иванович Тумбинский. Этого энергичного, общительного коммуниста любил весь батальон, и ещё в начале мая он был назначен командиров взвода первой роты.
Солдаты буквально плакали, вынося из окопа своего старшину, а ротный командир Капустин попросил комбата:
-Разрешите устроить прощальный салют!
Капустина поддержали замполит Максимов, парторг Тишкин. Комбат подумал и согласился.
В предвечерний час, когда Тумбинского опускали в могилу, с запасных позиций батальона внезапно ударили все огневые средства. Прицельный огонь продолжался только полминуты, но результат этого своеобразного салюта превзошёл все ожидания. Неизвестно, что думали фашисты, подсчитывая потери от нашего огневого налёта, однако целую неделю они молчали и своей стрельбой нас не беспокоили.
7 июня утром майор Тягней бодро сообщил6
-Андреев, через полчаса к нам с запада полетят американские самолёты с нашими лётчиками. Так ты смотри, чтобы по ошибке их не обстреляли!
Действительно, через полчаса где-то в глубинах немецких тылов зародился далёкий ровный гул. С каждой минутой он приближался, нарастал, перешёл в мощный рокот, заглушивший все остальные звуки. Наконец, из-за гористого горизонта стала выплывать огромная армада «летающих крепостей». Она заполнила всё небо, закрыла солнце; от грозного гудения её моторов сотрясался воздух, мелкой дрожью вибрировала земля.
Солдаты бесстрашно высыпали на брустверы траншей, кричали ура, пели и плясали, махали лётчикам пилотками, а противник… поражённый противник трусливо затаился в своих окопах и молчал.
Когда гул затих на востоке, а возбуждение улеглось, раздались голоса:
-Вот это сила – четыреста самолётов!
-Вот это по-союзнически!
-Ребята, радист Пеньков говорил: вчера во Франции открылся второй фронт!
-Ну, теперь держись, Гитлер!
-С Божьей помощью помрёт скоро!
Ротные стратеги уже строили прогнозы насчёт близкого окончания войны, однако более трезвые головы предупреждали:
-На Бога да на союзников не больно надейтесь. Буржуям невыгодно сейчас развёртывать второй фронт, они будут тянуть с этим делом, так что к будущим боям готовьтесь сами, да получше!..

РАЗВЕДКА БОЕМ
Числа десятого июня комбата вызвал к себе заместитель командира дивизии по строевой части. Вернувшись из Воронова, Андреев собрал ротных командиров и о чём-то по секрету говорил с ними, повторяя: «Полковник Кохановский предложил». «полковник посоветовал», «воевать – так воевать», а в заключение приказал подготовить схемы ротных районов обороны.
Под вечер к нам прибыл неизвестный майор с группой офицеров; они с Васильковым отправились на передний край, подробно осмотрели полевые сооружения и составили какой-то акт. Бывалые солдаты хитро перемигивались:
-Ну, всё, жди смены и отправки в тыл!
И правда, с наступлением темноты наши проводники привели в траншеи солдат другой части, а мы повзводно спустились с гор, потихоньку собрались за Незвиской и батальонной колонной отправились к востоку. Где-то в корпусных тылах заняли уже готовые окопы, с большим интересом наблюдали, как вдали над передним краем бесшумно, широким веером взлетали, раскрывались разноцветные огни трассирующих пуль, снарядов. И, как ни странно, даже чуть грустили о своих обжитых покинутых блиндажах.
Утро поразило всех необыкновенной тишиной. Солдаты по окопной привычке сначала ходили, пригибаясь, будто над головой ещё летали смертоносные пули, не решались вылезать наверх, озирались и прислушивались: а не рванёт ли поблизости вражеский снаряд? Но постепенно мир, спокойствие овладевали душами, и тревога, настороженность сменялись радостью бытия. Все высыпали из окопов и блаженно растянулись под мягким прикарпатским солнцем:
-Подывысь, Петро: трава-то якая сочная!
-В самый раз косить бы на сено.
-А ты послухай-ка: пташки поють…
-Эх, Непейвода не дожил до этого курорта…
-Да, богато наших осталось у Незвиски…
-Погляди-ка, братва, - вдруг вскричал Субботин, - и здесь Незвиска!
Метрах в пятистах на голубом фоне неба чётко вырисовывался холм, напоминавший зловещую высоту Круглую.
-Верно, - согласились солдаты, - точная копия.
-Чует сердце, - сказал Андрей Корякин, - не на курорт нас вывели сюда…
Умны и догадливы солдаты. После однодневного отдыха во взводах, ротах батальона начались напряжённые полевые занятия. С утра ходили строем, развёртывались в цепь, перебегали, переползали, бросались в учебные атаки, а после обеда на высоте, которую так и окрестили «Круглой», рыли три ряда неглубоких траншей. Потом сапёры натянули перед ними колючую проволоку в три кола; получилась полная имитация немецкой обороны, совсем такой, как под Незвиской и Герасимовом, и солдаты поняли:
-Так это же нас для наступления готовят!
К тому же выяснилось: отныне в каждой дивизии один из батальонов будет стрелково-штурмовым; у нас выбор командования пал на первый батальон. И опять солдаты возбуждённо говорили:
-Это значит, будут бросать на самые трудные участки.
Правда, стрелково-штурмовой считался  внештатным, но всё равно мы про себя гордились: хотя, мол, ещё и не гвардейцы, однако, и не прстые пехотинцы. Это звание вселяло в каждого чувства повышенной смелости, отваги и решимости, обязывало выше держать голову и помнить, что на нас возлагаются особые, сложные задачи, так как мы теперь – штурмовики!
Неподалёку, тоже в окопах, располагалась отдельная армейская штрафная рота. Сначала она  обучалась самостоятельно, ещё более усиленно, чем мы,  потом с батальоном, и всем стало ясно: действовать придётся вместе. Ротой командовал молодой, суровый с виду старший лейтенант Лупандин.
-Яша, - спрашивали его офицеры батальона, - что за народ в твоей роте?
-Народ разный, - нехотя отвечал старлей. – Есть уголовники, но есть и бывшие немецкие прислужники. Один даже был редактором газеты при фашистах. Эти ненадёжны.
-Ничего, - подбадривали его офицеры. –Они же понимают, что советская власть даёт им возможность искупить в боях свою вину перед Родиной.
Но Лупандин качал головой:
-Волков и врагов не перевоспитаешь…
Внешне в штрафной роте всё обстояло благополучно. Даже удивительно, как чётко были там поставлены строевая подготовка, внутренняя служба, насколько хорошо выполнялись обязанности. Особенно выделялся расторопный здоровяк Коваленко, который в свободное время вечно бегал с газетами в руках.
Нехорошев и Лупандин оказались земляками, и потому крепко подружились. Однажды они проходили мимо группы штрафников. Все бодро вскочили, а Коваленко молодцевато отрапортовал:
-В четвёртом взводе проводится политинформация!
-Кто поручил? – нахмурился командир роты.
-Так що по своей инициативе, - весело ответил Коваленко, - бо я думаю, политработа всегда на пользу, - и показал свежую сводку Совинформбюро.
-Не нравится мне он, - сказал потом Лупандин. – Так и лезет на глаза, втирается в доверие, а ведь служил полицаем!..
Наконец, боевая подготовка закончилась. Мы достигли такого совершенства, что комбат и другое начальство стояли, зажмурившись, и не слышали, как в абсолютной предрассветной тишине мимо них переползали по-пластунски все шестьсот солдат батальона и штрафной роты.
20 июня в присутствии Кохановского и Сикорского были разыграны тактические учения с боевой стрельбой по «взятию» имитированной фашистской обороны, и вечером батальон вернулся в свои прежние окопы на переднем крае.
Весь другой день комбат уточнял цели с командирами подразделений, а в ночь на 22 июня отдал боевой приказ на разведку боем для вскрытия огневой системы противника и захвата контрольных пленных. Замполит Максимов коротко сказал:
-Комбат, я буду там, впереди. А ты, в случае чего, напиши в Красноводск моей Анне Алексеевне…
Перед рассветом сначала штрафная рота, а за ней две роты стрелково-штурмового батальона вылезли на бруствер и бесшумно поползли к немецким траншеям. Сапёры уже проделали проходы на минном поле, в проволочных заграждениях противника, и для ориентировки протянули к ним белые линии из бинтов.  Третья рота осталась в резерве, готовая каждую минуту тоже ринуться вперёд.
На рассвете, ровно в третью годовщину войны, наступающие накопились на рубеже атаки. Артиллерия обрушилась на фланги и наблюдательные пункты фашистов, цепи встали, дружно бросились на штурм и, несмотря на плотный огонь врага, взяли первую траншею, вторую… Выполнили задачу по захвату пленных и под прикрытием той же артиллерии вернулись в свои окопы.
Примерно таким скупым, бесстрастным языком говорилось в оперативной сводке о событиях того дня. А на самом деле…
После боя уцелевшие штрафники рассказывали:
-Когда мы кинулись в атаку, между вражескими траншеями всё перепуталось. Бывшие немецкие холуи из разных взводов сбежались к Коваленко, и он вдруг закричал:
-Рота, слушай мою команду…
-Отставить! – перебил его властный голос старшего лейтенанта.- Рота, по предателям Родины – огонь!
-Бей офицеров! – опять выкрикнул бывший полицай и выстрелил в Лупандина, но пуля скользнула мимо. А вот два взводных лейтенанта упали.
-От неожиданности мы оторопели, -  продолжали штрафники. – Первыми опомнились Гришка Чванов и Лёнька Ивкин.
-Лупи немецких овчарок! – закричали они и ударили по группе Коваленко.
Отстреливаясь, группа пыталась бежать во вторую немецкую траншею, там поняли её маневр и даже перестали стрелять. Но старший лейтенант с ручным пулемётом обогнал перебежчиков слева и длинной очередью прижал их к земле.
Через минуту с ними было покончено. Хоть и дорогой ценой, но Лупандин привёл подразделение в прежний боевой порядок, и при поддержке штурмовых рот бойцы ринулись дальше. Когда же в завершении операции по сигналу ракеты старший лейтенант дал приказ отходить, случилось то, чего никто не ожидал. Из канавы приподнялся тяжело раненый Коваленко и выстрелил в спину командиру. Полицая добили, а Лупандина вынесли на плащпалатке и потом похоронили у села Олеев-Королевка…
На войне по-всякому бывало. И не следует думать, будто наши бойцы сражались только с явными врагами в мундирах немецкого вермахта. Были враги ещё более коварные, скрытые, предатели всех мастей и окрасок.  В борьбе с ними и погиб молодой коммунист старший лейтенант Яков Михайлович Лупандин, а вместе с ним  два лейтенанта…
В этой истории – ещё одна судьба молодого командира, друга и земляка Якова Лупандина.
…В далёкой оренбургской степи есть посёлок Карачи. Когда там создавался колхоз, первыми в него вступили Аверьян Ильич и Ксения Григорьевна Нехорошевы. В 1941 году Аверьян Ильич ушёл на фронт и пропал без вести где-то под городом Калинином. Ксения Григорьевна осталась с малолетками, но горе её не сломило. Возвращаясь вечером с колхозного поля, она устало опускалась на скамейку:
-Сегодня опять две нормы выполнила – за себя и за нашего отца. - И принималась за третью – вязать носки для других отцов, сражавшихся на фронте.
Колонны фашистских танков неумолимо катились к Москве и Волге, с каждым днём жить становилось труднее, даже в тыловом Оренбурге. И Ксения Григорьевна грозила в сторону запада:
-У, ироды… Помните их, дети, и не прощайте!
Когда решалась судьба Родины под Сталинградом, она проводила в армию подросшего сына. Семнадцатилетний Иван, оторванный от дома, скучал по матери. А через год, возмужавший и стройный, в новенькой форме сам приехал в Карачи. Он вошёл в свой старенький домишко, взял под козырёк и улыбнулся:
-Мама, лейтенант Нехорошев в отпуск прибыл!
Только радость была недолгой. Для полной победы требовались новые усилия. Ксения Григорьевна по крестьянской привычке благословила сына, коротко напутствовала:
-Иди и отомсти за всё!
В феврале 1944 года лейтенант Нехорошев был зачислен в первый батальон 318-го стрелкового полка и сразу послал матери письмо:
«Мама, в боях ещё не был, но на днях вступим в битву с фашистами. Мама, я буду спокоен, и не дрогнет рука, крепче сожмёт автомат. Я смело пойду в бой за наше правое дело и всегда буду помнить о папке и о тебе».
После этого бесхитростного письма Иван много раз водил солдат своего взвода в атаки, много украинских сёл освободили они от фашистов. А в это время  под Оренбургом Ксения Григорьевна выращивала хлеб для фронта, чтобы накормить бойцов, приблизить конец страшной войны.
В марте из освобождённой  Винницы в Карачи полетела очередная весточка:
«Мама, - сообщал Иван, - я получил твоё письмо. Как я обрадовался, с жадностью перечитывал каждое слово! Мама, я жив и здоров, громим захватчиков. Ещё 10 марта мы прорвали немецкую линию обороны и перешли в наступление. На другой день снова встретились с фашистами, я был ранен осколком в голову, но поля боя не покинул и с ещё большей яростью шёл на немцев. Наконец, мы их одолели, и они бросились бежать. Командование представило меня к награде».
Ещё не прошло у Ивана восторженное упоение первыми победами, как коммунисты батальона пригласили его на своё собрание. И тотчас  домой отправилось короткое радостное сообщение:
«Мама, меня приняли кандидатом в члены партии!».
Ей он поверял всё  сокровенное, мама была для него самым  дорогим человеком на свете. Эта простая русская женщина сумела привить сыну любовь к Родине и решимость в борьбе с её врагами.
Вскоре за боевые отличия и воинское мастерство лейтенант Нехорошев был назначен командиром второй роты. Когда наша дивизия пришла в Прикарпатье, оттуда, с берегов Днестра Иван писал:
«Мама, как здесь хорошо! Трава зеленеет, сады цветут, по-весеннему тепло и светло. Природа прекрасна даже под разрывами снарядов, и я защищаю даже природу от ненавистного врага человечества».
22 мая юноша – воин порадовал мать сообщением о награждении орденом Красной Звезды. Это было в окопах у села Герасимов. А ровно через месяц девятнадцатилетний коммунист Нехорошев участвовал в разведке боем.
Страшное это дело – разведка боем! В кармане остаётся только личный знак, даже материнские письма сдают на хранение старшине.
…В тот день вторая рота двигалась за левым флангом штрафников. Когда у них произошло замешательство, вызванное предательством Коваленко, лейтенант Нехорошев смело бросился вперёд, увлёк за собой бойцов и опрокинул, погнал фашистов. Он поддержал своего земляка Лупандина, обеспечил первой роте захват контрольных пленных, но на пути к третьей траншее был тяжело ранен разрывной пулей и потом умер на руках медсанбатовского врача. Последним его словом было «мама»…
В тот день из шестисот наступавших солдат и офицеров остались невредимыми только двести пятьдесят, остальные получили ранения или полегли на поле брани…
Во всех боях под Незвиской и Герасимовом сражалось более семидесяти войсковых частей. 578 солдат и офицеров, собранных из полевых могил, захоронены в Незвиске, и над их братской могилой через 26 лет после окончания войны был установлен величественный монумент. На мраморных досках высечены, словно поротно, списки, имена героев, среди которых немало участников разведки боем.
Здесь покоится украинец Иван Добрыйвечер, связной и боевой друг младшего лейтенанта таджика Ананиязова. Когда их взвод подполз к вражеской траншее, внезапно обнаружилось, что устроенный сапёрами проход в проволочном заграждении закрыт рогатками. А в небо уже взлетела сигнальная ракета, призывавшая к атаке, времени на расчистку не оставалось, и младший лейтенант скомандовал:
-Взвод, по одному, через меня, бегом – вперёд!
Он поднялся, рывком бросился на колючую рогатку и повис, прошитый пулемётной очередью. А рядом на проволоке распластался верный друг – Добрыйвечер, и солдаты, словно играя в смертельную чехарду, прыгали через их тела туда, где захлёбывался пулемёт.
Во имя выполнения боевой задачи Иван по примеру командира пожертвовал собой и вместе с младшим лейтенантом обеспечил взводу продвижение вперёд.
Здесь обрели вечный приют Владимир и Степан Донцовы. Из их расчёта ранило двух бойцов, братья перетащили тяжёлый пулемёт на новую позицию, - они заметили скопление фашистов, готовивших контратаку, и разогнали их  фланговым огнём. Но и фашисты заметили смельчаков. Пулемёт разбили, Степана ранили. Когда сержант Владимир Донцов выносил с поля боя старшего брата, обоих накрыла вражеская мина…
Перед монументом Вечной Славы днём и ночью горит огонь, зажжённый в память погибших освободителей Незвиски и Герасимова. Но ещё много безвестных, не отысканных могил разбросано по скатам высот  Круглой, Белой, в ржаных полях у хутора Герасимова, где в начале лета небывало полыхают огненные маки. А они цветут, по местному поверью, как раз в тех местах, где в борьбе с врагами пролилась кровь защитников Отечества.


НА  МАРШЕ
После разведки боем мы ещё двое суток находились в окопах, постепенно приходя в себя. По ночам разведчики выносили с «нейтральной» полосы оружие, а санитары -  раненых и убитых. Немцы тоже рыскали по полю; санинструктор Волошин говорил:
-Они, подлецы, что делают? Устраивают засаду и стонут; мы туда ползём, а они стреляют!
У Антимонова в пулемётной роте был рядовой, коммунист Иван Халявко. Ещё в марте он с батальоном освобождал своё родное село в Винницкой области, с разрешения начальства забрал из дому двух братьев, и они втроём составили расчёт станкового пулемёта. В разведке боем братья получили ранения, в итоге Иван ночью очнулся на «ничейной» полосе один и тоже поддался обманным стонам немцев.
-Братки, - приглушённо позвал он, - ползите сюда, здесь глубокая воронка!
И немцы поползли. Но, разобравшись в их вероломстве, Халявко в короткой схватке расправился с двумя фашистами и уж потом не подпускал к себе никого,  так что снимать с позиции отважного пулемётчика пришлось самому командиру взвода лейтенанту Махнаткину.
Считалось, что после разведки боем штрафники искупили свою вину перед Родиной, остатки отдельной армейской роты были переданы в батальон, и новоиспечённые солдаты лишь головами качали:
-Час от часу не легче, из штрафников – да в штурмовики…
Многие потом воевали неплохо: Григорий Чванов, Леонид Ивкин и другие молодые ребята тотчас попросились в отделение разведки, они же первыми сообщили замполиту Максимову:
-Тут есть один Зубарев, так поимейте в виду, эта шпана обшаривает мёртвых!
Максимов отобрал у Зубарева несколько пар часов и ограничился внушением: может, образумится, всё-таки вчерашний штрафник, ведь не так легко бывшему уголовнику стать честным человеком!
24 июня батальон навсегда покинул окопы у Незвиски, Герасимова и после 15-километрового ночного марша вышел к тыловому селу Олеев-Королевка. Там в лесистом овраге у речки Берестки мы вырыли землянки и четыре дня наслаждались отдыхом. Правда, отдых получился не совсем полным: командиры строго – настрого приказали привести в порядок оружие, почиститься, починить одежду, а главное – обувь. На поляне у оврага собрался батальонный обоз, под наблюдением старшин ездовые подправляли, красили повозки, водили лошадей на перековку и ремонтировали сбрую. Неопытные солдаты приставали к ветерану Русинову:
-Иван, ты не знаешь, к чему вся эта суетня?
-Догадываюсь.
-Так скажи!
Но Русинов, много раз за время долгой службы видевший такую «суетню», только усмехался:
-Скоро сами узнаете!
Однажды к нам прибыли генерал Арабей и полковник Сикорский. Генерал бегло осмотрел землянки и хозяйство, с приветливой, какой-то своей особенно обаятельной улыбкой расспрашивал командиров о готовности к маршу, на прощание всем подал руку и уехал. А полковник приказал построить батальон с полной походной выкладкой и проверил снаряжение.
-Где каска? – спросил он у Василия Приходько.
-А я её и не носил, - добродушно ответил солдат. – Дюже тяжёлая!
-Так ведь каска защищает голову… Товарищи бойцы, - повысил голос Сикорский, - кого каска спасла в бою, - выйти из строя!
Перед полковником выстроилось человек двадцать.
-Вот вы, - указал он на комсорга второй роты, - расскажите товарищам, откуда вмятины на вашей каске?
-Рядовой Иван Курдюмов, - представился комсорг. – Вмятины от миномётных осколков; если бы не каска, сейчас я лежал бы около второй фашистской траншеи под Герасимовом. Каску, по-моему, носить всегда надо, привыкать к ней, тогда она не будет тяжёлой.
-А теперь вы расскажите, - повернулся Сикорский к Геннадию Савельеву.
-Да чего рассказывать, товарищ полковник, - громко ответил бывалый солдат. – Разрешите, я им лучше покажу.
Он отбежал в сторону, бросил свою каску на траву и шагов с пятидесяти ударил по ней автоматной очередью. Пули скользнули по броневой стали, не оставив даже вмятин, только каску осыпали.
После этого наглядного урока Приходько первым поспешил получить у старшины новую каску, весь батальон сменил пилотки на стальные шлемы, и солдатские лица посуровели:
-Значит, вскоре быть большим боям!..
Подразделение пополнилось офицерами, три младших лейтенанта оказались даже в резерве, и среди них маленький ростом, чрезвычайно подвижный Горбунов, который сразу по прибытии заявил, что его «никакие пули не берут». На место убитого в разведке боем старшего лейтенанта Капустина в командование первой ротой вступил высокий пожилой майор Плашкин, присланный из охраны тыла армии. На его широкой груди поблескивал орден Красного Знамени, заслуженный ещё в гражданскую войну. А вот вместо Нехорошева командиром второй роты стал лейтенант Липков, выдвинутый из взводных командиров. В последнем бою он получил лёгкое ранение, остался в строю и теперь ходил с забинтованной рукой. Как стрелково-штурмовому батальону, нам дополнительно «подбросили» станковые и ручные пулемёты, миномёты и два десятка автоматов. Но солдат до штата не хватало.
28 июня старший адъютант  капитан Комаров принёс из штаба полка приказ на марш и топографические карты. С наступлением темноты мы снялись с места и почти полукилометровой колонной двинулись по своему маршруту. Где-то за селом Михальче перешли по понтонному мосту через сверкающий при полной луне Днестр и на рассвете втянулись в лес у села Устечко. Умылись, остудили натруженные ноги в ручье, поели из походных кухонь горячего борща и завалились спать под охраной полевых караулов дежурной роты. А вечером пошли дальше. И многие не подозревали, что впереди и позади, справа и слева по всем дорогам вместе с нами идут невидимые ночью батальоны, полки, дивизии – все войска 38-й армии, устремившиеся от Днестра куда-то к северу, навстречу новым военным испытаниям и жарким схваткам с немецкими фашистами.
На подходе к селу Солоное в голову колонны подъехал на комбатовском Воронке дежурный по батальону, за ним на крупе лошади мешком сидел старшина Якубовский. Оба спешились, и дежурный доложил:
-Товарищ старший лейтенант, в хозвзводе бабы!
-Какие бабы?!
-Старые и молодые. По одной, а то и по две на повозках.
-Опять? – сердито спросил комбат у Якубовского, и тот развёл руками:
-А что я сделаю, если они настырные!
Якубовский рассказывать не умел. Из его сбивчивых объяснений явствовало, что «бабы» - это солдатские жёны, они «оккупировали хозвзвод ещё в Олеев-Королевке, во время обороны помогали батальонным поварам, обстирывали обозников и были явно выгодны старшине.
В то время, бывало, идёшь по переднему краю и вдруг видишь: за очередным поворотом в окопе сидит на корточках солдат, хлебает из горшочка что-то «домашнее», а рядом на патронном ящике пристроилась вся какая-то сияющая, счастливая жена. Скажешь ей:
-Гражданка, здесь нельзя, до фашистов триста метров, ведь убить могут!
А гражданка бойко отвечает:
-Та нехай убивають, зато мужика побачила, а вон Гапка да Маруська опоздали…
И тут вдруг вспомнишь: когда шёл сюда, за левым флангом третьей роты на батальонном кладбище плакали две женщины…
-Поразительно, - удивлялся Васильков, - как они сюда находят дорогу?
Эх, бабы, бабы, горемычные солдатки! Едкими слезами, похоронным воем провожали они своих мужиков на фронт, недоедали, недосыпали, выращивая хлеб для них, сражавшихся где-то на безвестном западе. В запущенных нетопленных хатёнках полной мерой испивали одиночество, терпеливо ждали треугольные весточки с передовой, и между строк разгадывали только им понятные координаты батальона: Незвиска! И тогда бросали дом, детей на попечение «шабров», а сами сломя голову мчались на попутных машинах, месили дорожную грязь босыми ногами, прятались от военных патрулей и прорывались  через любые препятствия, чтобы поскорее увидеть, приголубить своих единственных, родных – в самом пекле войны.
-Ну как их прогонишь, - задумчиво говорил комбат, когда ему докладывали о «бабах». – Ведь и в других батальонах так же…
Вот и сейчас после доклада дежурного комбат вздохнул и послал в хозвзвод замполита Максимова:
-Уговори ты их, Иван Петрович, пусть отстанут.
Но Максимов часа через два вернулся навеселе и пытался сунуть комбату газетный свёрток:
-Поешь-ка домашних коржиков… А что касается баб, так и в гражданскую войну у Ковтюха и даже у Чапаева в обозе ездили солдатские жёны…
Выручил «дядя Никон», - старший сержант Шалдин из взвода связи. О чём и как он говорил с солдатками, неизвестно. Но на ближайшем привале они в полном составе явились в роты, очень мужественно распрощались со своими благоверными и добровольно ушли по дороге к районному селу Толстое.
Наша походная колонна выглядела так. Впереди, на удалении до полутора километров, двигались разведчики во главе с заместителем комбата по строевой части. Они оставляли на перекрёстках «маяки», выбирали в назначенных местах «дневки». Голову колонны открывали штаб батальона со взводом связи, два взвода дежурной роты, а уж за ними шли остальные подразделения. В хвосте колонны ехали обозы всех пяти рот, санитарного и хозяйственного взводов, которые с тыла прикрывались третьим взводом дежурной роты. И хотя марш по отношению к противнику был фланговым, боковых походных застав не высылали: фронт находился далеко, за рекой Стрыпой, и между ним и нами двигались и другие части армии.
Шли, маскируясь темнотой, избегая громких разговоров и бряцания оружием, на малых привалах прятали цигарки в кулаках, чтобы не выдать себя гудевшим в небе немецким самолётам. Шли с расстёгнутыми воротниками, без касок и пилоток, и всё равно солдаты страдали от духоты и пыли, а командиры не разрешали прикладываться к флягам. И ведь запрещение оборачивалось пользой: никто не перегружал сердце, не испытывал потливой слабости. На дневках санинструкторы внимательно осматривали ноги пехотинцев – нет ли потёртостей. К счастью, переходы не превышали 20-25 километров, и лейтенант медслужбы Дуся не жаловалась на обилие больных, а отставших не было вообще.
На дневке за городом Чертковом к нам в лес привели новобранцев, в основном, из освобождённого ещё весной Дунаевского района Каменец-Подольской области. Этими солдатами полностью укомплектовали роты, а на тактико-строевых занятиях проверили степень подготовки, полученной ими в запасном полку.
С новобранцами прибыл капитан Диневич, сменивший Комарова на посту начальника штаба. Он как-то сразу вник во все дела и оказался не только знающим офицером, но и очень интеллигентным человеком. Однажды перед батальонным совещанием комсостава лейтенант Малыгин накричал на санинструктора Волошина:
-Ты что, ослеп, что ли, куда прёшь с носилками?..
Волошин подхватил носилки и исчез, а Диневич огорчённо сказал:
-Лейтенант, зачем же так? Он вам в отцы годится, а вы его на «ты»…
-Да ведь не я один! – выкрикнул Малыгин.
-Очень грустно. Унижается человеческое достоинство, нарушается Устав Внутренней службы, где прямо говорится: все военнослужащие обязаны всегда соблюдать вежливость и выдержку, обращаться друг к другу на «вы».
-Правильно, - поддержал комбат, - это от распущенности.
-И от недостатка культуры, - добавил Диневич. – Офицер не должен позволять грубости ни себе, ни подчинённым, особенно сквернословия.
-У нас как бывает? – вставил майор Плашкин. – Солдата кроет сержант, сержанта лейтенант, а его – кто повыше чином или должностью. И все потом ходят надутые, взвинченные.
-Не везде, - возразил начальник штаба. – Вот у вас в первой роте, у Молодцева, Антимонова не ругаются, значит, и в третьей так возможно.
-Нельзя, - рассмеялся Усманов, - на шею сядут!
-А вы выражаетесь? – деликатно спросил Диневича младший лейтенант Ефименко.
Диневич мучительно покраснел, сказал с запинкой:
-Случалось, при захлебнувшейся атаке…
-Ну и как, помогло?
-Да, люди поднимались… от неожиданности, наверное… А вообще я убеждён, разбрасываться такими словами на каждом шагу – это гнусное хулиганство, порочащее армию.
-Ну, всё! – хлопнул по плевой сумке Максимов. – С этой минуты ни «тыкать», ни ругаться больше не буду и призываю всех следовать моему примеру!
То ли от «теории» Диневича, то ли под влиянием торжественного заявления Максимова после этой памятной беседы батальон заметно подтянулся, и новички удивлялись:
-Да тут как в институте благородных девиц!
От дружного соблюдения правил вежливости мы только выиграли, товарищество и сплочённость, дисциплина в подразделениях повысилась. Замполит Максимов подбил Малыгина извиниться перед Волошиным, после чего санинструктор проникся к лейтенанту особым уважением, всегда стремился чем-нибудь угодить, а впоследствии в очень сложной обстановке и вынес его раненым с поля боя под Пельней.
В сосновом бору возле города Теребовли нас «догнали» награды за разведку боем. Майор Тягней зачитал перед строем батальона приказ, и командир полка вручил ордена Красной Звезды комбату и лейтенанту Липкову, медали десяти солдатам, а старший лейтенант Капустин, лейтенант Нехорошев и младший лейтенант Ананиязов посмертно удостоились ордена Отечественной войны.
После торжественной части комбат подошёл к Сикорскому и протянул орден:
-Не могу принять, товарищ полковник. Уж слишком много людей там погибло…
Комполка с интересом взглянул на комбата:
-В честолюбие играете? Так ведь вас наградили не за потери, а за выполнение задачи. Разведку боем наблюдал с корпусного КП генерал-полковник Москаленко, он остался доволен, а комбат – смотрите-ка  - недоволен! Что же касается потерь, так вы сами скоро убедитесь: такие ли ещё потери бывают!..
Свою первую награду Андреев долго носил в кармане, не в силах преодолеть чувство какой-то вины перед павшими товарищами.
Однажды на рассвете батальон миновал очередной контрольный пункт у села Мишковичи и вытянулся в открытое поле. Внезапно в небе появилась немецкая «рама» - двух фюзеляжный разведывательный самолёт.
-Воздух!.. – закричали наблюдатели.
Комбат приказал замаскироваться под кусты на обочинах дороги и не разрешил открывать огонь: до «рамы» слишком высоко. Однако фашистский лётчик заметил нас и сбросил бомбы, от воя которых в ужасе вскочили и побежали, куда глаза глядят, дунаевские новобранцы. Бомбы с треском полопались, по воздуху разлетелись листовки, и под общий хохот смущённые новобранцы вернулись в строй.
-Продвижение наших войск уже не тайна для противника, - сказал капитан Диневич. – Ведь ясно же, что листовки были заготовлены не специально для одного батальона. – И подал комбату фашистскую прокламацию.
Немецкая «рама» улетела дальше, высматривая другие воинские части. А мы уже на восходе солнца вышли на узкий просёлок, по сторонам которого простирались пшеничные массивы. Максимов догнал комбата и протянул несколько тяжёлых колосьев.
-Вот чудо, - удивился Андреев.
-Разреши устроить внеочередной привал. Плашкин проведёт беседу.
Солдаты плотно уселись на дороге, инстинктивно стараясь не помять диковинную пшеницу.
-У бедноты, - заметил сержант Головко, - полоски узкие, а это, наверное, поле бандеровского помещика.
-Или немецких колонистов, - добавил Ромашко.
-И всё равно жалко мять , - сказал Волошин, - ведь хлеб же!
Григорий Бондаренко завистливо поджал губы:
-А вот у нас такой пшеницы нет…
-Есть, товарищ младший сержант, - ответил майор Плашкин, - утверждаю, как бывший агроном.
И он рассказал недавним крестьянам:
-Многоколосную пшеницу сеют в Армении и в других республиках, краях и областях Советского Союза, даже в Сибири. Крымское зерно даёт до 25 стеблей с колосьями, в каждом из которых по 80-90 зёрен.
-Так какой же урожай получается с гектара? – не выдержал старшина Зверев.
-Страшно сказать, - ответил Плашкин. – До 130 центнеров!
-Вот это да! – весело зашумели солдаты, - нашему батальону хватило бы на три месяца!
-Но, - поднял палец Плашкин, - с этим злаком пока что проводились только опыты, и если бы не война…
-То может, - подхватил Иван Халявко, - такие поля были бы теперь в любом колхозе!
-Товарищ майор, - спросил старший сержант Быков, - а откуда здесь эта пшеница?
-Кто знает, - ответил бывший агроном. – Возможно, семена привезены с их родины, с берегов Средиземного моря, а, может, захвачены фашистами в Крыму, на Курманской сельскохозяйственной станции.
-Вот паразиты, - выругался Головко, - всё к себе да к бандеровским холуям тащат!
-Ни-че-го, - погрозил кулаком Ромашко, - доберёмся до них, и за пшеницу спросим!
Солдаты набили карманы необыкновенными колосьями, построились, и батальон отправился дальше.
В ночь на 10 июля плотные колонны наших войск прошли через областной город Тернополь, освобождённый 60-й армией генерала Черняховского ещё в мартовских боях. На фоне лунного неба зловеще темнели остовы полуразрушенных домов, с чердаков изредка, по-разбойничьи, стреляли украинские националисты, и в колоннах появились раненые.
Вырвавшись из каменных коридоров городских улиц, мы снова оказались в привычной полевой обстановке, пересекли по понтонному мосту реку Серет и рано утром расположились в лесу западнее села Глядки. Комбат тотчас ушёл в штаб полка, а его заместитель Васильков объявил:
-Марш закончен. Отрывайте землянки и располагайтесь, как дома!

ПРОРЫВ
В районе села Глядки мы стояли четверо суток. После 200-километрового марша приводили себя в порядок, на склонах лесистой безымянной высоты занимались боевой подготовкой и просто отдыхали. Зелёный массив был плотно заселён частями самых разных родов войск, ночью над лесом пролетали самолёты. Все думали, что это свои «кукурузники», однако самолёты оказались итальянскими.
11 июля из-за страшной духоты ночевали под открытым небом, кто где. Комбат и замполит устроили изголовье на корнях под могучим дубом, а в отрытой для них землянке улёгся сержант Дзюба. Неизвестно, что привлекло итальянских лётчиков, но они сбросили на лес осколочные бомбы, и вдруг из землянки вырвался пронзительный, какой-то заячий плач. Все бросились туда и при свете фонарей увидели: по полу  катался, требовал спасения первый щёголь батальона, и было непонятно, то ли он страдал от царапины пониже спины, то ль жалел порванные осколком брюки. А в это же время неподалёку в окопчике молча истекала кровью раненая в ногу дежурная телефонистка Вера, ради которой, собственно, сержант всегда и прихорашивался.
Когда обоих связистов отправили в санроту, уже рассветало. Замполит Максимов подвёл комбата к дубу и показал на комель с другой стороны от бывшего изголовья: там торчали два куска металла, глубоко засевшие в коре.
После бомбёжки спать расхотелось. Солдаты поднимались, группами уходили умываться к роднику. Иван Русинов принёс в пилотке сочных розовых черешен и угощал радистов:
-Только что с дерева. Подрезало давеча осколком, вот оно и упало, как тот повар, - - и невесело усмехнулся.
-Что за повар? – спросил Пеньков.
-Да это я полчаса назад видел. Представляешь, какой-то повар спешит с походной кухней, везёт завтрак своей роте, а кобыла не торопится. Уж он и так, и эдак, а она хвостом крутит. Рассердился повар, схватил автомат за дуло, да как треснет прикладом по крупу лошади! И вдруг – короткая очередь, повар валится головой назад, в открытый котёл, и нет больше ни повара, ни завтрака…
-Значит, автомат не стоял на предохранителе? – догадался Пеньков.
-Значит, так, - подтвердил Русинов. – И ведь что обидно: зря пропал человек, а семье пошлют извещение: «погиб смертью храбрых»…
Старший лейтенант Русинов, слушавший этот печальный разговор, вмешался:
-Вот что, Русинов. Пройдём-ка вместе по ротам, расскажи солдатам историю с поваром. Чтобы у нас не было подобных случаев.
На другой день в батальонных «верхах» стало известно, что скоро начнётся наступление. Подразделение  отрыло у подножия лесистой высоты канаву, изображавшую передний край противника, и в присутствии заместителя командира полка майора Голубева провело тактические учения: на прорыв фашистской обороны намечали нас.
Перед рассветом 14 июля батальон внезапно был поднят по тревоге, почти бегом преодолел 12 километров по просёлочным дорогам и на восходе солнца остановился в овраге в ожидании завтрака. И в это время совсем рядом грохнули артиллерийские залпы, от сотрясения воздуха загудели земля и небо, где-то неподалёку на западе послышались гул снарядных разрывов и частые строчки пулемётных очередей.
Разнёсся слух: вместо нас какой-то другой батальон начал разведку боем, а мы будем введены в дело завтра. Но не успела ещё затихнуть канонада, как прибежал майор Голубев.
-Комбат, - закричал он ещё издали, - немедленно выходи вперёд, наши прорвали оборону!
Так и не дождавшись походных кухонь, с неполным боезапасом мы быстро построились и устремились в промежуток между сёлами Белковцы и Богдановка. Вместе с нами туда хлынули другие части, за болотистой рекой Восушкой и пустыми, разбитыми немецкими траншеями всё перепуталось, перемешалось; рота майора Плашкина оторвалась от батальона и потерялась, зато к нам подстроилось несколько десятков солдат, отставших от своих подразделений.
Мы продвинулись по долине между двух высот и, углубившись на четыре километра, заняли покинутый жителями хутор Мшаны. Справа за болотом лежало село Мшаны, слева на высотах виднелись уже приведённые в порядок колонны наших войск. Вскоре они куда-то исчезли, батальон оказался один на один с немцами, которые укрепились прямо перед нами за ржаным полем и преграждали путь огнём из всех видов оружия.
Комбат пытался с ходу выбить фашистов с их позиций, однако сил было маловато, и нам пришлось окопаться на западной окраине хутора.  Командный пункт расположился за стенами деревянной школы. Ефрейтор Ковалёв пытался связаться по рации со штабом полка, долго крутил ручки настройки, прислушивался и, наконец, тревожно сообщил:
-В эфире немцы. Передают, в Берлине совершено покушение на фюрера… призывают отомстить русским… товарищ комбат, они готовят контратаку!..
Немцы ударили по хутору из пушек, миномётов и, стреляя на ходу, пошли в атаку. Миномётчики Молодцева дали заградительный огонь, пулемётчики Антимонова буквально косили высокую рожь, из-за которой выбегали фашисты. Стрелки били по ним, а они всё лезли и лезли, одурманенные фанатичной преданностью Гитлеру.
-Товарищ комбат, - оторвался от телефонной трубки капитан Диневич, - Липков передаёт: вторую роту обходят справа!
По приказанию Андреева отделение разведки со старшим лейтенантом Васильковым бросилось на правый фланг к болоту, по которому, прячась под высоким берегом, перебегали немецкие солдаты. И тогда вдруг свершилось чудо: ещё не успели разведчики открыть огонь, как немцы начали замертво валиться на мокрый торфяник, а уцелевшие повернули назад.
-Ур-ра!.. – закричал Саша Янковский. - Это наши бьют из-за болота!
Тотчас туда, к селу Мшаны полетели вражеские мины и снаряды, и в то же время на КП батальона появился раненый лейтенант Карпов.
-Мы с Шалдиным, - сказал он, - восстанавливали связь… третья рота отходит.
-Где замполит? – поискал глазами комбат.
-Во второй роте, - доложил парторг Тишкин. – Разрешите его заменить?
-Хорошо, - кивнул старший лейтенант, - возьмите с собой Бондаренко и Русинова.
Все трое побежали по овражку и скрылись за кустами. Минут через десять с левого фланга батальона донеслись крики и стрельба, которые постепенно удалялись и заглохли. А затем, когда все немецкие атаки были отбиты, и над хутором нависло сторожкое спокойствие, по тому же овражку Бондаренко, Русинов и Шалдин принесли на КП убитого Тишкина.
-Обыкновенная история, - пояснил Русинов. – Парторг возглавил коммунистов и повёл роту за собой…
Гибель Тишкина ошеломила особенно комбата. Ведь парторг первым подал ему руку дружбы в сложной обстановке, постоянно ободрял, помогал сколачивать боевой коллектив батальона; они вместе ели, спали, думали, и вот теперь этого самого близкого на фронте человека вдруг не стало… Но предаваться горю было некогда, старший лейтенант переломил себя и приказал:
-Перенесите Бориса Ивановича в школу, после боя похороним с почестью!..
Из рот посыпались телефонные заявки:
-Дайте патронов и гранат!
-Нужны мины, осталось по три на каждый ствол!
-Нечем заряжать противотанковые ружья!
И капитан Диневич всем терпеливо отвечал:
-Соблюдайте экономию, за боеприпасами послано три часа назад!
-Как связь с полком? – спрашивал комбат, и дежурный радист отвечал:
-Далеко оторвались, не достаёт волна!
С правого фланга вернулся старший лейтенант Васильков.
-Я вот хотел установить связь с соседями, -доложил он, - да болото простреливается.
-К разведчикам обращались? – спросил Диневич.
-Конечно. Направил Чванова – его убили, Концевич еле выполз назад с перебитыми ногами. А посылать на верную смерть еще кого-то, язык не поворачивается.
-Пойдёмте на берег, - решил комбат, и все, за исключением Диневича, двинулись к обрыву, где одиноко стоял кирпичный сарай с камышовой крышей. В сарае возле раненых хлопотали лейтенант медслужбы Дуся и санинструктор Волошин, за стенами лежали на траве разведчики.
-Товарищ старший лейтенант, - поднялся Лыткин. – По-моему, за болотом наша первая рота. Вон, за домом, видите, ходят – вроде бы товарищ майор…
-Точно. Высокий, плотный, в плащпалатке и каске. Это Плашкин и с ним старшина Пятак.
-Нашлась пропажа, - весело заговорили вокруг, а комбат заявил:
-Надо их перетянуть сюда. Есть добровольцы?
-Я пойду, - вызвался Янковский, - если прикроете огнём!
-Огня не будет, - ответил комбат и, вынув из кармана Красную Звезду, добавил: - Тому, кто приведёт роту, отдам этот орден!
И тут выступил вперёд младший лейтенант Горбунов, тот самый, которого «пули не берут».
-Я готов! – оправил он гимнастёрку. – Разрешите действовать?
Горбунов пополз по болоту, выбирая малейшие канавки и бугорки. Немцы его заметили, обстреляли, но младшего лейтенанта, действительно, пули «не брали»; было видно без бинокля, как он после нескольких коротких перебежек в концу концов оказался на окраине села, откуда ему махали солдаты.
Завечерело, тени удлинились, видимость уменьшилась. Связь с полком по-прежнему отсутствовала, капитан Диневич опять послал за боеприпасами и кухнями, однако связные вернулись:
-В тылу фрицы!
Разведчики Михаила Лыткина, разосланные во все стороны, доносили:
-Фашисты окружают батальон слева, сзади и выходят с тыла к селу Мшаны!
Старший лейтенант Молодцев получил приказ повернуть фронт роты на восток. Оторванный от других частей, не рассчитывая на поддержку и помощь извне, батальон окапывался, готовясь к упорной, отчаянной обороне.
Когда солнце скрылось за волнистыми холмами, немцы подкрались по ржи к хутору, неожиданно забросали окраину гранатами и, стреляя на ходу, кинулись в новую атаку. Тишина взорвалась пулемётными, автоматными очередями, сквозь которые слышались частые хлопки винтовочных выстрелов, брань, крики и команды на двух разных языках.
На КП появился  связной от Молодцева.
-Фрицы, - еле отдышался он, - атакуют с тыла!
-Держаться! – жёстко приказал комбат и направил к Молодцеву замполита.
А на правом фланге повторилась уже знакомая история.
-Товарищ Старший лейтенант, - оторвался от телефонной трубки капитан Диневич. – Липков передаёт, вторую роту  обходят справа!
И тогда комбат послал на правый фланг свой последний «резерв» - ординарца Бондаренко, телефониста Русинова и радиста Гончара во главе с парторгом штаба батальона Шалдиным. Там под высоким берегом накапливались гитлеровцы, чтобы ударить по разведчикам у кирпичного сарая и выйти в тыл Липкову. И опять случилось чудо: с сумеречного болота грянула стрельба, немцы снова начали валиться на мокрый торф, раздалось громкое «ура», и на обрыв при общем ликовании поднялась цепь первой роты. Старший лейтенант Васильков послал Бондаренко за комбатом, а сам с разведчиками и группой Шалдина  ринулся под берег, за фашистами. Но комбат и сам уже прибежал на шум боя. Он обнял Плашкина:
-Вот как вовремя подоспели!
-Это Горбунова благодарить надо, - показал  майор на младшего лейтенанта. –Он первым разглядел фрицев под обрывом.
-Ну, Горбунов, - сказал старший лейтенант, получай обещанное! – И вручил ему свой орден.
-Введите в обстановку, - попросил Плашкин.
Комбат нахмурился:
-Сидим в окружении. Слышите стрельбу в тылу? Это Молодцев отбивается… Как у вас с боеприпасами?
-Хотели пополниться здесь.
-У нас тоже на исходе.
Подошёл старшина Пятак.
-Разрешите доложить, - козырнул он. – Ещё днём все ротные старшины под командой Якубовского везли батальону боеприпасы, обед, но на полпути встретились с немцами. Повозки ускакали назад, а я прорвался один.
-Где наши части? – понизил голос комбат.
Да почти все вернулись к Богдановке, - ответил Пятак.
Андреев совсем помрачнел. Он отвёл Плашкина в сторону и тихо спросил:
-Что делать, майор?
-Прорываться и отходить, - так же тихо посоветовал тот.
-Но ведь по Уставу выход из окружения может быть только по приказу старшего начальника.
-А где он сейчас, этот старший начальник-то? К тому же Устав предупреждает: «Отсутствие приказа начальника не может служить командиру оправданием бездеятельности в бою».
-Я тоже так понимаю, - согласился комбат, - спасибо за поддержку. А теперь выделите второй взвод своей роты на прикрытие миномётчиков, третий направьте к Диневичу для выноса раненых, а с первым останетесь в резерве.
Между тем на хутор опустилась ночь. Андреев вызвал командиров подразделений, поставил задачи на возможный прорыв из окружения и разослал всех по своим местам.
Вдруг опять поднялась стрельба, и фашисты полезли отовсюду, сжимая кольцо окружения. На западной окраине с нашей стороны огонь стал постепенно ослабевать, зато раздалось дружное «ура», и враг отхлынул. Потом снова перешёл в атаку; снова прокатилось «ура», и после короткого затишья треск немецких автоматов приблизился.
Связь с ротами прервалась, и комсорг Григорян отправился выяснять, что там происходит. Из-за угла дома высыпала группа солдат.
-Стой! – закричал Григорян, - Ни шагу назад!
Рядовой Семёнов рывком открыл затвор карабина и показал пустую магазинную коробку:
-Старшина, дай патронов, насмерть встанем!
-А на одном «ура», - добавил Ромашко, - не выдюжим…
На командном пункте ещё раз пытались связаться со штабом полка, но рация по-прежнему безмолвствовала.
-Всё, - поднялся комбат. – Даю приказание на прорыв!
Капитан Даневич со связистами и третьим взводом первой роты поспешил за ранеными. Васильков бросился к миномётчикам создавать промежуточный рубеж прикрытия, а майор Плашкин развернул резерв от кирпичного сарая до школы.
-Всё, - ещё раз сказал комбат, и вверх  взлетела последняя ракета.
Пока немцы раздумывали, что может означать этот сигнал, подразделения бесшумно снялись со своих позиций, под прикрытием очень жидких пулемётных очередей оторвались от противника. Они в относительном порядке проходили беглым шагом  мимо комбата, и он командовал:
-С патронами – ко мне!
Тогда по одной, по две фигуры молча отделялись от своих взводов и становились в цепь к резерву. Солдаты старшего лейтенанта Антимонова выносили из боя пулемёты и коробки с пустыми лентами.
-А где станки, щиты? – окликнул пулемётчиков Григорян.
-Спрятали, - ответил старшина Ярмовский. – Ведь мы же сюда вернёмся завтра!
Ещё не затих вдали топот отходящих рот, как с фронта, слева из-за школы, справа из болота плотной массой вывалили немцы. С обеих сторон вспыхнула неистовая, беспорядочная стрельба в упор. У кирпичного сарая завязалась рукопашная. Разведчик Янковский вступил в драку с гитлеровцем и упал, сбитый прикладом. Майор Плашкин сошёлся с унтер-офицером, они одновременно выстрелили и упали, ранив друг друга. Кто-то отчаянно фехтовал винтовкой со штыком, рядом в руках противников сверкали лезвия ножей. Над местом схватки носились дикие выкрики, где-то пронзительно визжали.
Всё это продолжалось несколько минут, показавшихся вечностью. Немцев прибывало, и комбат незаметно отошёл назад, к дереву.
-От-хо-ди-и! – протяжно крикнул он, и когда мимо пробежали последние защитники этого рубежа, метнул в фашистов одну за другой три гранаты, а затем, отстреливаясь из двух пистолетов, бросился вдогонку за своими.
Немцы ринулись по следу батальона, прошивая темноту из автоматов трассирующими пулями. Но как только отходящие оказались за цепью миномётчиков, Молодцев скомандовал:
-Рота, огонь!
И фашисты залегли. Пока здесь перестреливались, батальон снова под «ура» прорвал кольцо внешнего окружения и растворился под защитой ночи. Преследователи отстали. Мы же собрались в нестройную колонну и с тыльной заставой из тех же миномётчиков двинулись к востоку. Вдруг радист Пеньков воскликнул:
-Есть связь с «Четвёртым»!
Комбат взял ларингофон:
-«Четвёртый», как меня слышите, приём… Докладывает «Первый»: вырвались из окружения, следуем к вам. Укажите место встречи, приём…
«Четвёртый» - это начальник штаба майор Тягней. Мы вышли по огням его сигнальных ракет к берегу ручья, впадающего в Восушку, и он с неизменной бодростью сказал:
-Вот нашего полку и прибыло! А я уж думал, больше не встретимся…
Сюда же подъехали походные кухни, повозки с боеприпасами, раненых отправили в санроту.
-С хутора всех вынесли? – спросил комбат.
Капитан Диневич помялся:
-К сожалению, пятерых «тяжёлых» не успели…
-Это как же так? – вскипел Андреев.
-Немцы помешали. Но я надеюсь, их не тронут, Ковалёв на двери сарая записку приколол.
Комбат зло выругался:
-Как же после этого мы в глаза солдатам посмотрим?!
Диневич покраснел:
-Виноват… И готов понести любое наказание…
Чтобы разрядить атмосферу, вмешался Максимов:
-А ты тоже хорош, - осадил он комбата. – Разве твоё дело драться врукопашную?
-Так ведь обстановка…
-Мы тоже уставы знаем, - наседал Максимов, - в них прямо говорится: командир батальона обязан в бою руководить, а не гранаты метать. А если бы в плен угодил? Притом, ты ведь и не Суворов.
-Причём здесь Суворов?.. – защищался старший лейтенант.
-А притом. Это только он мог раздавать свои награды, понял? – Замполит подал комбату Красную Звезду. – Сейчас же надень, а на Горбунова я напишу реляцию!
Андреев нахмурился, но послушался и тут же привинтил орден к гимнастёрке.
К рассвету батальон получил новую задачу. Бойцы до предела нагрузились патронами, гранатами и неподалёку от Богдановки заняли старую  немецкую траншею на скатах высоты, обозначенной на картах, как гора Могила.
Начинался Второй день со времени прорыва переднего края фашистской обороны.


НАСТУПЛЕНИЕ
(ФАКТЫ,  ДОКУМЕНТЫ)
«Наступление… 38-й армии генерала К.С.Москаленко началось 14 июля… На Львовском направлении завершить прорыв к намеченному сроку не удалось. Более того, крупная вражеская группировка 15 июля нанесла сильный контрудар из района южнее Золочева и потеснила 38-ю армию». (Из книги «Великая Отечественная война Советского Союза 1941 1945». Краткая история. Воениздат, Москва, 1965, стр. 362).
«Во многих боях я участвовал, много пережил смертельных опасностей, но день 15 июля 1944 года и село Богдановка не забудутся никогда!
Я тогда служил командиром орудия  7-й батареи 1010-го артиллерийского полка 241-й стрелковой дивизии. Накануне вечером наша батарея заняла огневые позиции в 800 метрах западнее Богдановки. Расчёты ночевали в ровиках, часовые укрывались за щитами орудий, так как пули со свистом прочерчивали огненные линии над головой.
Чуть забрезжил рассвет, как старшина Постный и повар Цветков принесли завтрак. Стояло тихое утро, долину между грядами высот заволакивал белый туман, и сквозь него впереди, метрах в четырёхстах, виднелись силуэты орудий какого-то гаубичного дивизиона. Всё было спокойно, и казалось, в это утро ничего особенного не произойдёт. Но вот вдали послышался гул танковых моторов, мы тревожно прислушались и тут же успокоились, когда увидели, что несколько танков подошли к гаубицам совсем близко. Свои!
Вдруг раздались знакомые звуки: «дзюю-бах!» - выстрел – разрыв. Смотрим, одна гаубица накренилась, вокруг поднялась суета; дивизион снялся с позиций и ушёл, оставив ещё два – три подбитых орудия и горящий танк. И тогда стало ясно: танки – фашистские!
Наши батарейцы встали у пушек, приготовились к стрельбе. И когда поднялось солнце, а туман рассеялся, глазам представилась страшная картина: десятки больших и малых бронированных машин вползали в долину, заглушая мощным рокотом даже стрельбу.
Комбат старший лейтенант Пузыня приказал открыть огонь прямой наводкой, долину сразу заволокло пороховым дымом. Но что могли сделать четыре пушки против такого скопища! Несколько танков загорелось, однако в суматохе боя было трудно понять, кто их подбил: мы или орудия тяжёлого калибра, стрелявшие откуда-то с закрытых позиций.
В небе появились «илы»; они долго кружили над долиной, не понимая, кого надо бомбить; я поднялся и кричал лётчикам, указывая цели, как будто они могли увидеть. Но уж очень было обидно, и злость брала! В те минуты страха я не чувствовал. Не прикрываясь щитом,  сам наводил орудие, сам стрелял, не доверяя только что прибывшему незнакомому наводчику Ткаченко.
Пехотное прикрытие отошло. Танки расползлись по сторонам, часть их полезла на батарею, и вражеские снаряды рвались рядом. У нас одна за другой вышли из строя пушки старшины Саблина, старшего сержанта Князькина, сержанта Помеляйко; осталась только моя, и расчёт дрогнул, солдаты побежали в тыл. Я их вернул, потом подумал: зачем гибнуть всем? Крикнул: «Отходите!» - и остался один.
Один против десятков танков!
Я лично считал, что бросить исправную пушку для артиллериста – позор, равносильный смерти. Шесть танков приблизились на сотню метров, я почти машинально навёл орудие на головную машину и выстрелил. Танк повернулся на одной гусенице и замер. Я нагнулся за очередным снарядом и заметил, что на огневую наползает другой танк. Отступая от него, споткнулся о станину, упал в ровик, а танк смял, разбил пушку, прошёл вперёд и привалил меня в ровике. Я почувствовал боль в левом плече: в горячке боя в лопатку влетел осколок.
Орудия больше не существовало, я был ранен, и теперь можно было тоже уходить. Поднимаясь, увидел Князькина, закричал: «Федька, сюда!». Он прыгнул в ровик, у него по лбу стекала струйка крови, но старший сержант сказал: «Ерунда, царапина», сообщил, что из его расчёта двое убиты, и перевязал меня индивидуальным пакетом. Вдруг над головами грохнул разрыв, нас обоих засыпало. Я первым вылез из-под земли, вытащил оглушённого Князькина. Он, весь окровавленный, в шоке побежал в тыл. Чувствую, мне тоже досталось. Снял фуражку, а кровь залила лицо, шею и потекла по спине, смешиваясь с потом и грязью: в голову попало два осколка.
Не помню, что было дальше, но очнулся в душной темноте: ровик закрывал фашистский танк. Я снова потерял сознание, вторично очнулся при ярком свете, с трудом приподнялся и замер: танк стоял неподалёку, из открытого люка немец в высокой фуражке поднимал пистолет. Вместе с выстрелом я упал назад и пошарил вокруг, но оружия не нашёл. В голове мысль: неужели придётся так глупо погибнуть? И тут в кармане гимнастёрки нащупал партийный билет, погладил медаль. Пусть лучше смерть, брошусь на первого же фашиста, но в плен не сдамся!
Танки прошли к Богдановке, затем с непрерывной стрельбой пронеслись назад, один опять пролетел над моим ровиком, на огневой ещё раз проутюжил пушку. И вдруг наступила тишина, лишь со склонов высот раздавались одиночные выстрелы пехоты. Я выполз из укрытия, направился к своим. На пути встретил наводчика Ткаченко, которого комбат послал отыскать меня, живого или мёртвого. Теперь мы уже вдвоём стали пробираться в тыл, и Ткаченко ранило, а ведь он только что из госпиталя!
Прикрываясь кустами, помогая друг другу, добрели до санитаров. Я настоял, чтобы девушка – санинструктор сначала перевязала наводчика, а сам… провалился в пустоту. Очнулся на руках у этой девушки, она забинтовала мне голову, плечо, напоила водой, и вот что значит молодость! – дальше я пошёл сам, а Ткаченко с перебитой ногой остался ждать повозку.
По дороге встретил командира артиллерийского полка майора Скобелева, с трудом отыскал своих батарейцев и узнал: двое убитых и четырнадцать раненых! В тот же день меня отвезли в медсанбат, а оттуда в госпиталь. В полк я вернулся только в конце августа, и за подбитый у Богдановки фашистский танк получил орден Славы третьей степени».       
(Из фронтового дневника старшего сержанта Евгения Николаевича Мелева).

Баллада о неизвестном капитане
Наступали немецкие танки,
Грохотала, казалось, земля,
И на мирной зелёной полянке
За снарядом взрывался снаряд.
За «пантерами» вражьи солдаты
Шли цепями, стреляя с руки,
На окопы, где наши ребята
В обороне с утра залегли.
Наша пушка по скопищу танков
Одиноко стреляла с бугра,
За «болванкой» пуская «болванку»
В жёлто-чёрные вражьи борта.
Вдруг из тыла немецкого мины
Понеслись по смертельной дуге,
Разметая каменья и глину,
Разорвались на этом бугре.
Замолчала геройская пушка,
И расчёт её славный лежит,
И нелепо смешная лягушка
На войну из канавы глядит…
Ободрились фашистские танки,
Поползли на окопы смелей,
И на мирной зелёной полянке
Снова вспыхнули сотни огней.
Всполошились в окопе пехотном:
-Братцы, танки идут на таран! –
И тогда на бугор вышел ротный,
Неизвестный один капитан.
Ожила одинокая пушка
В ярой храбрости опытных рук.
И глядит из окопа лягушка
На горящие танки вокруг.
Повскакали ребята окопные,
В наступленье пошли по холмам.
Но никто не видал больше ротного,
Что из пушки стрелял по врагам.
(Из фронтовых стихов батальонного поэта Павла Ивановича Махнаткина).
«Доношу, что на рассвете 15 июля 1-й батальон занял немецкую отсечную позицию на северных скатах высоты «Могила», что в 500-х метрах юго-западнее села Богдановка. Перед фронтом располагались несколько батарей 1010-го артиллерийского полка нашей дивизии, гаубичный дивизион.  Некоторые солдаты, офицеры батальона выражали недовольство: «Мы штурмовики, нам надо вперёд, а начальство заставляет охранять артиллерию!». В подразделениях проведена разъяснительная работа о беспрекословном выполнении любых приказов командования.
После восхода солнца со стороны села Мшаны донёсся гул танковых моторов. Внезапно из тумана показалось свыше сорока фашистских бронированных машин, шедших эшелонами; под защитой их брони наступало до полка пехоты. В ожесточённом бою танки сбили стрелковое прикрытие артиллерии, уничтожили часть пушек, а их расчёты или укрылись в окопах, или отошли к селу Богдановка, куда за ними устремился противник.
Вот тогда-то в батальоне заговорили по-другому: «А ведь начальство-то у нас правильное, заранее предусмотрело, что и как будет на поле боя!».
Личный состав с большим подъёмом участвовал в отражении немецкой контратаки. Особенно отличился коммунист, кавалер ордена Александра Невского старший лейтенант Антимонов. Будучи раненым, он продолжал командовать пулемётной ротой, вместе со своими бойцами умелым фланговым огнём отсёк от танков, заставил залечь пехоту противника и не давал ей подняться. От станковых пулемётчиков не отставали стрелки и бронебойщики. Коммунист сержант Головко вывел из строя танкетку, стреляя из винтовки бронебойными пулями по смотровым щелям. Командир взвода ПТР комсомолец лейтенант Червиевский лично подбил из противотанкового ружья две самоходные установки.
На поле боя уже пылало до десятка машин, когда из нашего тыла открыли огонь орудия крупного калибра, а вслед за тем налетели штурмовые самолёты. От разрыва снарядов, авиабомб поднялась пыль, дым, затруднявшие обзор, но всё-таки было видно, что немецкие танки пятятся, и по ним одна за другой возобновили стрельбу уцелевшие пушки 1010-го артполка. Под конец в долину на высокой скорости влетели советские «тридцатьчетвёрки»; после их энергичного нажима противник откатился, и шум танкового боя удалился к западу. Наш батальон снялся с позиции и перешёл в наступление.
Из хутора Мшаны мы выбили заслон противника, и нам предстало жуткое зрелище. Фашисты в дикой злобе изуродовали тела убитых во вчерашнем бою парторга батальона Тишкина, командира первой роты майора Плашкина и сожгли в кирпичном сарае пятерых тяжело раненых бойцов.
Вместо митинга я провёл личный состав батальона мимо погибших, и это стало жгучей агитацией против гитлеровских оккупантов. Выражая общее настроение, рядовые Савельев, Трут, младший сержант Бондаренко, старшина Пятак заявили: «Ну, фрицы, теперь пощады не ждите!», а рядовой Лыткин поклялся жестоко отомстить за своих боевых друзей Ивкина и Концевича.
От хутора мы пошли в обход болота на село Мшаны, перед которым простиралось озеро. Из села нас обстреляли пулемётным  и миномётным огнём, но первая и третья роты обогнули Мшаны с севера, стремительным броском ворвались туда, сбросили фашистов в озеро и всех уничтожили. В то же время вторая рота атаковала противника в селе Жуковцы, что в полукилометре к северо-западу от Мшан. Там захвачено трое пленных, которые отправлены в штаб полка.
Выполнив задачу дня и не встречая больше сопротивления врага, батальон продвинулся в направлении железнодорожной станции Ярчевцы и по приказу командира полка расположился на отдых у села Подгайчики.
В результате партийно-политической работы, проведённой в подразделении, пятеро лучших воинов подали заявления о вступлении кандидатами в члены ВКП(б), а шестеро – в комсомол.
При сём представляю 12 наградных листов, заполненных на солдат, сержантов и офицеров, особо отличившихся в последних двухдневных боях».
(Из Политдонесения замполита батальона старшего лейтенанта И.П.Максимова от 15 июля 1944 г., представленного заместителю командира 318-го стрелкового полка по политчасти майору Б.Л.Апарцеву).

ЗА  ГАЗЕТНОЙ СТРОКОЙ
В одном из номеров армейской газеты «За счастье Родины» была опубликована заметка «Заместитель парторга», подписанная майором И.Зубаревым.
Вот о чём в ней говорилось:
«Парторг стрелковой роты сержант Каретников в бою выбыл из строя. Его заместитель сержант Головко немедленно приступил к выполнению обязанностей парторга. В затишье между боями созвал партийное собрание, на котором поставил перед коммунистами задачи в борьбе за крупный населённый пункт.
Головко говорил:
-Немцы уже четвёртый год терзают население. Нас ждут, как освободителей. Наша задача – усилить нажим, не давать врагу закрепляться на рубежах!
В бою коммунисты, как всегда, были впереди. Рота шла буквально по пятам противника и на его плечах ворвалась в населённый пункт. Воины Волошин и Зверев в ходе боя попросили разрешения командира роты выдвинуться и открыть по немцам огонь с фланга. Волошин и Зверев скрытно проникли на высотку и посеяли панику в рядах фашистов. Рота воспользовалась этим, нанесла врагу удар и продвинулась вперёд. Парторг Головко побеседовал с отличными воинами, они подали заявления о вступлении кандидатами в члены ВКП(б). Так пополнялись ряды коммунистов, пример которых вдохновлял остальных бойцов.
Под руководством Головко среди солдат  проводилась партийно-политическая работа. Сержант Сухталиев и рядовой Трут регулярно сообщали им сводку Совинформбюро и читали газеты. Сержант Головко рассказывал о героях, отличившихся в боях, и призывал следовать их примеру».
Сержант Каретников был ранен под Жуковцами. Когда вторая рота штурмовала это село, справа от часовни ударил фашистский пулемёт.
-Отделение, за мной! – скомандовал сержант, повёл бойцов в обход часовни и перебил пулемётчиков. Однако один из них успел бросить гранату, Каретникова ранило осколками.
Бойцы перевязали своего командира, доставили в уже освобождённое село и нашли Головко.
-Эх, жалко, - сказал ему Каретников, - не  во-время меня подбили, ведь на Львов идём!
-А ты вылечивайся да скорее возвращайся, - посоветовал Головко.
-Постараюсь, - кивнул Каретников. – А ты уж тут и за меня повоюй.
-Не сомневайся, - заверил Головко, - повоюем, как надо.
-Ну, а теперь принимай партийные дела, - Каретников передал своему заместителю полевую сумку с документами.
Новый парторг отправил его в медсанбат, доложил лейтенанту Липкову о вступлении в партийную должность и выяснил, какой поддержки он должен ждать от коммунистов. В тот же вечер на отдыхе под селом Подгайчики Головко собрал поредевшую партийную организацию.
-Завтра, - объявил он, - нам предстоит освобождать от немцев районный город Зборов, и командир роты надеется, что коммунисты покажут пример храбрости. Я думаю, в бою нам надо поддерживать не только передовых бойцов. Нам надо ободрять, вести за собой  пока неопытных и нерешительных, как Исайченко, Орлов, и я предлагаю прикрепить к ним членов партии. А теперь, - закончил свою речь Головко, - нас приглашают на батальонный митинг.
На митинге выступал бывший вологодский учитель лейтенант Симонов, командовавший взводом в миномётной роте.
-Нам выпадает честь, - горячо говорил он, - вернуть Зборов советской Родине. Так пойдёмте же вперёд с именем вождя украинского народа Богдана Хмельницкого, который 295 лет назад бился здесь с польскими феодалами! Повторим героические подвиги конармейцев, воевавших на реке Стрыпе с белополяками в гражданскую войну! Умножим славу  Красной Армии, воссоединившей пять лет назад Галицию  с советской Украиной, прибавим к победной славе прошлого свою победу в бою за Зборов!..
На рассвете 16 июля стрелково-штурмовой батальон пересёк железную дорогу Тернополь – Львов у станции Ярчевцы и развернулся в боевой порядок против Куклинцев, восточного пригорода Зборова.
Из Куклинцев сыпали пулемётные очереди, из Зборова летели мины, из-за Стрыпы ухала вражеская артиллерия. Основные силы батальона сосредоточились на левом фланге, а справа за шоссе действовала только вторая рота со взводом станковых пулемётов. Фронтальная атака успеха роте не принесла, солдаты залегли перед огородами. На наблюдательном пункте лейтенанта Липкова никаких резервов не было, кроме телефониста, рядового Волошина и прибывшего с донесением старшины Зверева. Лейтенант вздохнул и показал вправо:
-Эх, если бы сейчас на тот бугор пару автоматчиков!
-Так в чём же дело, - откликнулся Зверев, - пошлите меня с Волошиным!
Липков усмехнулся:
-Он же санинструктор!
А тот обиделся:
-Уж если санинструктор, так никогда не стрелял, что ли?
-Ну давайте, - согласился командир роты. – И главное, наделайте побольше шума.
Зверев и Волошин пробрались по канаве на бугор и, перебегая с места на место, начали стрелять. А Липков тем временем скомандовал:
-Рота, в атаку вперёд – бегом!
Фашисты решили, что со стороны бугра их обходят значительные силы, под нажимом второй роты бросили свои позиции и, не задерживаясь на единственной улице пригорода, отошли по дамбе через Стрыпу в город. Тем более, что остальные роты батальона погнали гитлеровцев слева, сбросили их с высокого берега на заболоченный луг и полностью заняли южную часть Куклинцев.
Благодаря парторгу Головко слух о скромном подвиге Зверева и Волошина разнёсся по всей второй роте, и они тут же, у отвоёванной дамбы, изъявили желание стать коммунистами.
В журнале «Военный вестник» № 5 за 1949 год была помещена статья «Можно ли поразить цель из миномёта прямым выстрелом?». В статье давалось краткое понятие о прямом выстреле из любого вида оружия по любым видимым целям, и приводился такой пример.
«В уличных боях в г.Зборове Тернопольской области, в июле 1944 года командир миномётной роты старший лейтенант Молодцев, установив миномёт у нижнего этажа дома и используя прямой выстрел, уничтожил две огневые точки противника, находившиеся в верхних окнах противоположного четырёхэтажного здания на площади… В этом примере… мы имеем дело, безусловно, с искусным применением свойств миномёта…, где выстрел можно будет признать прямым».
А дело было так. После взятия Куклинцев во вторую роту прибежал старший лейтенант Васильков.
-Скорее в город, - распорядился он, - там немцы только в нескольких опорных пунктах!
-Откуда это известно? – спросил осторожный  Липков.
-В Зборове были Горбунов и Лыткин.
Лейтенант Липков направил за реку сначала взвод Ефименко, а затем с другими взводами перешёл туда сам. Передвигаться к центру города пришлось задворками, так как улицы простреливались из окон и с чердаков нескольких зданий.
-Артиллерию надо, - заявил Липков.
-А где её взять? – рассердился Васильков. – Есть одна «сорокапятка», и та на левом фланге.
-Ну, хотя бы миномёты.
-Это можно, - согласился Васильков и вызвал миномётчиков.
На НП второй роты прибыл сам старший лейтенант Молодцев, за ним тянул провод телефонист.
-Ну, что тут у вас?..
-Надо подавить огневые точки вон там и там, - указал Липков.
Старший лейтенант быстро пристрелялся, передавая команды «на батарею» по собственному телефону и перешёл к поражению целей, а стрелковые взводы довершили уничтожение фашистских гарнизонов зданий гранатами и стрельбой в упор. Остался только четырёхэтажный кирпичный дом на площади, по-видимому, бывшая школа. Прочное перекрытие дома не разбивали даже фугасные мины, подступы к нему прикрывались автоматчиками из окон нижнего этажа, а на верхнем с двух сторон были установлены пулемёты.
-Придётся штурмовать, - решил Васильков. – У вас есть сталинградцы?
-Есть, - ответил Липков, - лейтенант Малыгин.
-Вот и поручите ему, у сталинградцев большой опыт по части захвата домов.
По сигналу  Липкова стрелки, автоматчики и пулемётчики ударили сосредоточенным огнём по окнам, заставили фашистов укрыться за простенками, а бойцы малыгинского взвода перебежали через площадь, и в помещениях первого этажа загремели взрывы ручных гранат. Тут же, подсаживая друг друга, солдаты влезли через окна вовнутрь здания, некоторое время оттуда слышалась одиночная стрельба, но наконец, всё смолкло, и только наверху пулемёты захлёбывались нервными очередями.
В окне на третьем этаже показался лейтенант Малыгин. Показывая пальцем вверх, он прокричал:
-Туда проникнуть не можем, на лестнице завал из мебели!
Прячась от пуль за хатой, Липков повторил:
-Нет, без пушки здесь не обойтись.
Васильков промолчал, а Молодцев прикинул на глаз расстояние, подумал, что-то высчитывая, и взял у телефониста трубку:
-Слушай, Симонов, пришли мне один «самовар», с десяток «семенных огурцов» и дополнительные заряды.
Васильков с Липковым переглянулись:
-Ты что хочешь делать?..
-Что получится, - уклончиво ответил Молодцев и в соседнем дворе за плетнём выбрал площадку.
Когда пришли подтянутые, бравые «батарейцы», он приказал сержанту установить миномёт на площадке и приготовить мины с максимальным дополнительным зарядом. Потом сам навёл ствол по выверенной линии в окно с фашистским пулемётом и скомандовал:
-Тремя осколочными, заряд шесть – три, миномёт – огонь!..
Ствол захлопал, выталкивая мины, они взлетали вверх, одна разворотила край рамы, а две влетели точно в окно. Внутри грохнули два взрыва, пулемёт замолчал, на улицу повалили клубы дыма с известковой пылью.
-Есть один!
Молодцев азартно потёр руки, перетащил «самовар» на другую сторону дома, таким же образом уничтожил второй пулемёт противника, и сам того не подозревая, открыл новый способ боевого применения миномёта при стрельбе по целям снизу вверх на короткой дистанции, используя особенность прямого выстрела.
Через неделю после прорыва немецкой обороны в дивизию прибыл фронтовой корреспондент капитан Николай Кулешов.
-Поезжайте в 318-ый, - посоветовал ему начальник политотдела Я.Г.Кириченко. – Этот полк действовал на главном направлении, там вы найдёте много интересных фактов!
Замполит полка майор Б.Л.Апарцев дал корреспонденту сопровождающего и коротко сказал:
-Идите в первый батальон – не пожалеете!
Капитан Кулешов пробыл в батальоне целый день, встречался с солдатами и офицерами, до последней странички исписал свой блокнот и впоследствии в газете «За счастье Родины» опубликовал серию заметок. Например, такую:
«Он поспел вовремя.
Дважды раненый, Шалдин не ушёл с поля боя.
Подразделение, где замполитом старший лейтенант Максимов, штурмовало высоту. Противник, отчаянно сопротивляясь, всеми силами старался удержать её. Слева от высоты был лес. Неожиданно оттуда появились немцы и ударом во фланг хотели оттеснить наших бойцов. Гитлеровцы шли пьяные, наглые, уверенные, что их внезапный выход на наш фланг заставит подразделение откатиться назад. Командир понял опасность и приказал парторгу штаба Шалдину перебросить станковый пулемёт с правого фланга на левый.
Путь был трудный, - под сильным вражеским огнём пересечь поляну. Но Шалдин знал, что сейчас только от него зависит судьба подразделения и поэтому бежал без остановки. Он был уже почти около пулемётчиков, когда почувствовал, что ранен.
-Ребята, дело срочное, быстро за мной!
Крикнув это, Шалдин первым взялся за пулемёт м потащил. Кругом рвались мины. Вторую рану получил Шалдин. Осколок вонзился ему в бок. Но он не выпустил пулемёт, не остановил своего шага.
Когда они достигли новой позиции, пулемётчики открыли по гитлеровцам такой шквальный огонь, что контратака врага была отбита».
…Это было под древним Зборовом. Вторую роту Лейтенанта Липкова на левом берегу реки сменил один из батальонов 332-го стрелкового полка, и рота перешла из города в южную часть Куклинцев, а оттуда комбат направил её на заболоченный луг – в помощь другим ротам. На лугу среди кустов еле возвышался длинный холм, укреплённый немцами. Чтобы продвинуться вперёд, пересечь Стрыпу и выбить немцев из заречного села Погребцы, надо было сначала овладеть этим холмом. Однако на подступах к нему не нашлось ни одной кочки, ни одного укрытия, солдаты кое-как окопались в мокрой земле, и наступление остановилось.
Вот тогда-то фашисты и вышли в контратаку слева. Вторая рота открыла по ним частую стрельбу, обычно сдержанный, уравновешенный лейтенант Липков позвонил на КП батальона и тревожно попросил:
-Помогите же огнём, ведь гибнем!
-Спокойно, Липков, спокойно, - ответил комбат и огляделся.
Кроме капитана Диневича и дежурного телефониста Шалдина в хате на берегу заболоченного луга никого не оказалось. Даже своего ординарца Гришу Бондаренко старший лейтенант послал в третью роту, где положение сложилось тоже не блестящее. Он приказал вызвать миномётчиков, но связь порвалась. Тогда решил снять пару станковых пулемётов с правого фланга, однако и первая рота не отвечала. Наконец, комбат подошёл к старшему сержанту Шалдину и положил руку на его плечо:
-Плохо дело, Никон Осипович…
Шалдин вскочил и вытянулся:
-Всё понял, готов к выполнению приказа!
-Тогда бегите, перебросьте влево хоть один «максим».
Минут через двадцать, когда гитлеровцы накопились на последнем рубеже и встали, чтобы броситься в атаку на вторую роту, их с фланга чёткой, длинной строчкой навсегда пришил к земле станковый пулемёт старшины Ярмовского.
А ещё минут через десять на НП батальона появился Шалдин. Он неестественно твёрдым шагом подошёл к комбату, козырнул и отчеканил:
-Товарищ старший лейтенант, ваше приказание выполнено, пулемёт влево переброшен! – и вдруг как-то сразу обмяк, стал падать, но был подхвачен комбатом и Диневичем.
Санитары отправили старшего сержанта в госпиталь, замполит Максимов заполнил на него наградной лист, но вскоре распространился слух, будто Шалдин от ран скончался , и все очень горевали о самом пожилом добровольце батальона.
Однако… «Герои не умирают» - так была озаглавлена статья А.Шевелёва в газете «Стальная Искра» в 1965 году. Оказывается, госпитальные врачи залечили раны старшего сержанта. После войны старый коммунист ещё семнадцать лет трудился в госбанке, на заводе «Электролуч» в городе Аша Челябинской области, по выходу на пенсию занимался общественной работой в госпартконтроле, уличном комитете и переписывался с фронтовыми друзьями.
А вот ещё одна заметка капитана Кулешова:
«Отвага рядового Лыткина.
Рядовой Алексей Лыткин увидел, как пал смертью храбрых командир роты.
-Горе у нас, хлопцы, - крикнул Лыткин, - ротный убит! Не останавливайся, вперёд, за мной!
Лыткин вёл роту на вражеские позиции. Немцы открыли сильный огонь из пулемётов.
-Ложись! – скомандовал Лыткин. – Следить за мной!
И он побежал в сторону, небольшим леском прокрался в тыл немцам и, подобравшись к ним почти вплотную, стал расстреливать из автомата. Десять фрицев пристрелил Алексей Лыткин, а затем поднялся во весь рост и крикнул бойцам:
-Добивайте врагов!
Бойцы бросились вперёд, захватили вражеские пулемёты, и возглавляемые своим отважным командиром рядовым Алексеем Лыткиным, преследовали и уничтожали врага».
Это случилось тоже под Зборовом, и всё было так, как написал фронтовой корреспондент. Только Лыткина звали не Алексеем, а Михаилом Алексеевичем, ни в какой роте он не состоял, а, несмотря на рядовое звание и молодость, был очень храбрым, находчивым командиром отделения батальонной разведки.
17 июля стрелковые цепи батальона по-прежнему лежали на заболоченном лугу перед возвышенностью, укреплённой немцами. По противнику из Куклинцев стреляло единственное 45-миллиметровое орудие, которое лейтенант Ушаков маскировал за разбитыми воротами в одном дворе. Старший лейтенант Молодцев руководил огнём миномётной роты из сеней той самой хаты, где размещался батальонный наблюдательный пункт, и его телефонист примостился на ящиках с патронами, брошенными гитлеровцами. Все усилия захватить зловещую возвышенность ни к чему не приводили, и по приказанию комбата капитан Диневич позвонил в штаб полка, чтобы вызвать артиллерию.
-Приготовьтесь к атаке, - как всегда, бодро ответил майор Тягней, - сейчас «сыграет катюша!».
Но реактивная установка ошибочно «сыграла» не по фашистским укреплениям, а по Куклинцам, где, к счастью, наших солдат не было, а кто был, так проворно и надёжно укрылся.  Потом по пригороду ударила вражеская артиллерия, вспыхнули пожары, а в довершение всего противник обнаружил и поджёг зажигательными пулями наш наблюдательный пункт. Последним оттуда выскочил Молодцев, шинель на нём тлела и дымилась; в сенях стали рваться патроны, искры фейерверком сыпались по сторонам, взлетали вверх, и вдруг вся хата разом занялась жарким пламенем. Откуда-то снизу, с луга, прорываясь сквозь этот неистовый огонь, на улицу выбежал мокрый, грязный пулемётчик Иван Халявко.
-Где комбат? – кричал он радостно и махал раненой рукой, - Наши высотку взяли!..
К полудню стрелковые цепи батальона продвинулись вперёд и окопались почти на самом берегу Стрыпы, за которой в селе Погребцы затаились немцы. На внезапно отбитой у них возвышенности в траншее сидели комбат и штабники, а старший лейтенант Васильков рассказывал:
-Тот лейтенант, что заменил майора Плашкина, поднимал солдат в атаку и был убит. Тогда я сам принял командование над первой ротой, опять хотел её поднять, но тут подполз вот этот друг, - Васильков мотнул головой на Лыткина, уплетавшего в сторонке свиную тушёнку. – Не надо в атаку, - сказал он, у меня есть один планчик! Спрашиваю: какой планчик? – А Лыткин отвечает: вы отвлеките фрицев огнём, а я к ним в тыл пролезу и попробую всех перебить.
И вот, пока внимание противника отвлекалось нашей стрельбой, Лыткин оказался буквально за спинами немецких пулемётчиков. Мы свой огонь сразу прекратили, стали беспокоить их криком «ура», а они в ожидании атаки посыпали беспрерывными очередями. Под этот грохот Лыткин приподнялся, «успокоил» сзади одного фрица, переполз ко второму, ударил из автомата, и так по очереди перебил всех десятерых. Ихние пулемёты вон там свалены, - показал Васильков, - это уж мои бойцы их собрали.
-Ну, Лыткин, - торжественно спросил комбат, - какую награду хочешь за своё геройство?
Разведчик обвёл всех посоловелым глазом и невнятно ответил:
-Разрешите отоспаться, товарищ комбат. Устал очень…

ВТОРАЯ ПОЛОСА
Часа в четыре дня на НП батальона прибыли майор Голубев и представитель от 332-го полка старший лейтенант Пашков. Голубев сказал:
-Свой участок передайте этому товарищу, а сами получите новую задачу.
-Как же так, - горячо возразил капитан Диневич, - сначала для них отвоевали целый город, теперь приходится уступать другой завоёванный рубеж!
-Мы на военной службе, - напомнил майор, но начальник штаба не унимался:
-Ну хоть разрешите дождаться ночи!
-И рады бы, - насмешливо ответил Голубев, да вот беда – противник ждать не хочет.
Перепалку прекратил комбат.
-Довольно, Яков Григорьевич, - сказал он. – Как говаривал Суворов, мы себе ещё добудем, а вот им-то где взять? – и указал на своего однокашника по «Выстрелу» Пашкова.
В общем, потеряв двух солдат ранеными, мы выползли с мокрого луга, под защитой холмистой гряды передвинулись на километр к югу и оказались между Куклицами и деревней Ольшамазур.
Как раз в это время где-то левее забухала артиллерия, застрекотали пулемёты; постепенно гул боя начал удаляться к западу и там затих. По словам телефонистов, это 264-й полк форсировал Стрыпу, отбил у противника важную высотку.
А вскоре коротенькая артподготовка вспыхнула на нашем участке. Стрелковые роты тремя эшелонами скатились с холмистой гряды в заболоченную пойму Стрыпы и по мелководью бросились на штурм правого обрывистого берега. Здесь до нас уже кто-то ходил на приступ: что ни шаг, на дне реки лежали убитые, омываемые взбаламученными струями, темнели бездонные снарядные воронки, куда неожиданно проваливались бойцы,  выныривая кто без каски, а кто и без винтовки, но всё равно бежали вперёд; многих встречная волна из огня и стали захлёстывала и хоронила рядом с теми, кто больше уже никогда не поднимется в атаку…
Вторая рота отчаянным броском взлетела на обрыв, штыковым ударом опрокинула немцев, стрелявших из глубокой траншеи, и погнала их прочь; из-за флангов этой роты высыпали, развернувшись веером, цепи первой, третьей рот; батальон в неистовом порыве ворвался в следующую траншею, и с врагом было покончено. Всё произошло на удивление стремительно и просто.
Ещё не остывшие после боя солдаты прошли дальше по зелёной долине меж холмов, привели себя в порядок и по жестокому закону войны тотчас начали окапываться. А штаб батальона в ожидании новой боевой задачи разместился во второй траншее, где оказался просторный блиндаж, покрашенный белилами.
Перед вечером туда неожиданно явился высокий, жилистый командир второго батальона майор Урюпин.
-Здоров, старшой, - загремел он раскатистым баритоном, - принимай гостей!
Наш комбат сдержанно спросил:
-Чем обязаны вашему визиту?
-Да ты не мудри, академик, - одёрнул его Урюпин. – Меня к тебе на помощь прислали.
-Пока не вижу нужды, - ответил старший лейтенант.
-Гляди, какой гордый, - захохотал Урюпин и выругался. – Короче, давай делить территорию, вот тебе записка от Сикорского.
Командир полка своим круглым почерком писал: «Урюпин развернётся влево от вас до стыковки с 264-м полком, а вы поддержите огнём справа наступление 332-го полка. Артиллерию высылаю».
Но сбыться этим планам было не суждено. Из-за холмов в долину выползло десять «тигров», за ними шло до батальона вражеской пехоты. Поддерживать огнём пришлось не 332-й полк, так и не перешедший в наступление, а урюпинцев, чтобы дать им возможность окопаться рядом с нашим батальоном. А танки приближались, стреляя сходу, и пули наших пэтээровцев отскакивали от их брони горохом. По ротам пронеслась команда:
-Приготовить противотанковые гранаты!
В это время откуда-то слева прискакала конная упряжка с короткоствольной полковой пушкой, - «артиллерия», обещанная Сикорским. Орудийный расчёт на диво быстро установил её неподалёку от наших пулемётов на правом фланге и открыл огонь прямой наводкой.
Однако танки, не останавливаясь, чуть изменили курс и повернулись к пушке лобовой бронёй, от которой снаряды рикошетили, высекая искры. Одна машина затеяла с артиллеристами дуэль, разбила орудие и уничтожила весь расчёт. Из другого танка снаряд влетел через дверь в крашеный блиндаж, и там погибло несколько солдат.
Станковым пулемётчикам удалось отсечь, прижать фашистскую пехоту к земле, а вот «тигры» подошли к ротным цепям вплотную.
-По танкам, гранатами – огонь! – скомандовали командиры;  «РПГ-44» полетели из окопчиков под гусеницы, под днища танков, застучали по их броне, но… ни одна не разорвалась. И тогда бойцы обоих батальонов дружно поднялись из своих окопчиков и бросились в тыл, к спасительным траншеям.
-Куда вас понесло, - ругался майор Урюпин, размахивая пистолетом. – Назад, перестреляю!..
-Стой, назад! – вторил ему наш комбат, не узнавая искажённые страхом лица своих бойцов.
-Гранатомётчики, ко мне! – призывал комсорг Григорян; солдаты подбегали к нему и бросали под ноги бесполезные гранаты:
-Они без запалов!
Вот в чём крылась причина всеобщего панического бегства!
Навстречу отступавшим спешил капитан Диневич.
-Отводите людей в траншеи, - кричал он, - сейчас по немцам ударит артиллерия! 
Вышло даже лучше, что стрелковые цепи отошли. «Батарейцы» Молодцева, без риска задеть своих, начали метать по «тиграм» фугасные мины; с позиций соседнего 264-го полка грохнул «иптаповский» дивизион; теперь настала очередь отступать фашистам, их пехота и танки скрылись за теми же холмами, из-за которых контратаковали час назад, а наши батальоны ободрились и вернулись к покинутым окопчикам.
На долину опустились тихие сумерки, земля и люди отдыхали после боя. У разбитого блиндажа собрались оба комбата со своими штабами, подсчитали потери, доложили в штаб полка и заговорили о гранатах без запалов.
-За такое дело, - заявил Урюпин, - надо всю службу боепитания перестрелять!
-Правильно, - пристукнул кулаком его заместитель.
-Ну, может, и не перестрелять, - возразил Максимов, - а по начальству доложить следует, чтобы впредь таких промашек не случалось.
Все с ним согласились.
-Итак, товарищи, - переменил тему наш комбат, - сегодня мы прорвали вторую полосу обороны немцев и хоть с трудом, но удержали позиции. Спасибо тебе за помощь, Урюпин! А теперь давай делить территорию.
-И не подумаю, - ответил майор. – Куда это я пойду на ночь глядя, ещё свои из 264-го полка обстреляют!
-А приказ командира полка?
-Утром передвинусь. А сейчас давайте спать.
Но поспать никому не удалось. На стыке батальонов поднялась стрельба, командиры рот докладывали:
-Немцы атакуют!
Васильков и заместитель Урюпина бросились туда, вскоре перестрелка прекратилась так же внезапно, как и началась, зато с правого фланга нашего батальона донеслось «ура», застучали станковые пулемёты, и комбат сорвался с места.
-Сиди, - остановил его Урюпин. – Это, наверное, 332-й полк переходит Стрыпу.
Однако Андреев с ординарцем Бондаренко побежал направо. Его встретил командир третьей роты лейтенант Усманов.
-В первый раз вижу, - сказал он, - чтобы фрицы наступали ночью. Хорошо, не растерялся Махнаткин, шуганул их из пулемётов.
-А кто кричал «ура»? – спросил комбат.
-Фрицы хитрили, чтобы сбить нас с толку.
-А вы уверены, что это фрицы?
В этот момент совсем близко ударил пулемёт, кто-то закричал: «Стой, стой, свои!».
-Ну вот, опять полезли, - сказал Усманов. – Разрешите контратаковать?
На береговом обрыве внезапно выросли десятки тёмных фигур. Они беспрерывно стреляли из автоматов, вопили «бей врагов», «ура», заворачивали флангом в тыл пулемётчикам  и третьей роты, и комбат на минуту снова усомнился, действительно ли это немцы.
-Бондаренко, - позвал он, - осветите местность!
-Нет ракет, - доложил ординарец.
И пока Андреев лихорадочно обдумывал, что делать, у наступающих раздался громкий раздражённый голос:
-О, райдигер хунд-форвертс! (О, паршивая собака – вперёд! – нем.).
-Усманов, в контратаку! – тут же приказал комбат, и командир роты негромко повторил:
-Галяуов, давай!..
Высокий, статный старшина Галяуов, хотя и был санинструктором, но у Усманова командовал стрелковым взводом. Он зачем-то присел, похлопал себя по коленям и протяжно закричал:
-Взвод, в атаку бегом! – и повторил: - хужумга, кетдиолди! (В атаку бегом – вперёд! – узбекск.).
Мгновение стояла тишина, потом она вдруг взорвалась гиканьем и жутким визгом, пронзительными выкриками, и мимо комбата без единого выстрела промчалась густая цепь бойцов. Казалось, в Прикарпатье хлынула, обрушилась на гитлеровцев сама древняя и беспощадная Азия; они побросали автоматы и в ужасе скатились под обрыв.
-«Красные басмачи» пошли, - засмеялся Усманов.
-Почему басмачи? – удивился комбат.
-Немцы так называют узбеков. Сейчас они не остановятся, пока не перережут всех фрицев.
С НП третьей роты позвали:
-Комбата к телефону!
Звонил майор Урюпин:
-Старшой, вот тут нас с Диневичем Сикорский спрашивает, на тебя, что, дикая дивизия навалилась?
-Наоборот, - весело ответил Андреев. – «Дикая дивизия» навалилась на врагов и сейчас вернётся со скальпами.
-С чем, с чем?.. – не понял Урюпин.
-Передайте, говорю, Сикорскому, что узбекский взвод с блеском отбил очередную фашистскую атаку!..
Рано утром 18 июля наш стрелково-штурмовой получил приказ наступать в направлении села Поморяны. Урюпин покружил около комбата, похмурился и, наконец, спросил:
-Старшой, не возражаешь, если я пойду с тобой?
-Но ведь у тебя своя задача!
-Сикорский разрешит, - заверил майор и вздохнул, - уж больно бои тяжёлые, а вместе как-то веселее…
Вот так мы и пошли вместе: впереди наш батальон, за ним урюпинский, а перед общей колонной оба комбата. Километра через три разведка Лыткина донесла: из села Травотолки навстречу движется противник. Комбаты остановили колонну перед высотой с крестом на вершине, взобрались туда со штабами, развернули карты и огляделись. А бинокли было видно, как по просёлку приближались танки и пехота.
-По-моему, это вчерашние, - предположил капитан Диневич.
-Похоже, - согласился Андреев. – Вызывайте по рации иптаповцев.
-Зачем иптаповцев? – расхрабрился Урюпин. – Давай развернёмся и навяжем встречный бой.
-Нет, - покачал головой наш комбат, - у них же техника. Давай лучше сделаем так: до подхода артиллерии я их задержу здесь, а ты со своим батальоном глубоким обходом слева ударь по Травотолкам.
Впоследствии об этом бое армейская газета поместила заметку старшего лейтенанта И.П.Максимова.
«Враг откатился назад», - была она озаглавлена, и дальше в ней говорилось:
«На занятом рубеже наше подразделение стало закрепляться. Бойцы быстро вырыли на обращённых к противнику скатах парные окопные ячейки.
Определив танкоопасное направление, командир подразделения расположил бронебойщиков в районе дороги. Станковые пулемётчики находились на флангах, между ротами была установлена телефонная связь.
Гитлеровцы бросили в атаку десять танков и до батальона пехоты. Танки наступали прямо и справа. Они двигались медленно. Наша артиллерия ещё не подошла. Всю тяжесть борьбы с немецкими танками на этот раз пришлось выдержать бронебойщикам под командой лейтенанта Червиевского. Они вели беспрерывный огонь и не допустили их к нашим боевым порядкам.
Слева наступала немецкая пехота. Когда гитлеровцы подошли к нам совсем близко, комсорг роты красноармеец Иван Курдюмов вылез из окопа и, подняв за собой группу бойцов, бросился в контратаку.
Немцы не выдержали дерзкой вылазки советских воинов. Понеся большие потери, бежали, контратака слева была отражена.
Не удалось немцам добиться успеха и на правом фланге. Встреченные организованным огнём наших стрелков м станкового пулемёта старшины Ярмовского, гитлеровцы залегли.
Танки, однако, шли. Но тут подоспели артиллеристы лейтенанта Тихомирова, и враг отступил.
Удачно выбранный рубеж для закрепления, правильно построенная система огня, хорошее взаимодействие между всеми видами оружия и, наконец, мужество и стойкость наших воинов – вот что позволило нам отразить вражеские атаки».
Однако исход боя решил всё-таки Урюпин. Его батальон неожиданным ударом слева выбил из Травотолков штаб немецкой части, наш стрелково-штурмовой нажал на фашистов от высоты с крестом, они поспешно отвели танки в сторону большой дороги, ведущей к Поморянам, а их пехота рассеялась по полям и скрылась с глаз.
Батальоны свернулись в прежнюю колонну, и во главе с двумя комбатами двинулась по следу вражеских  танков на Поморяны.

В ГЛУБИНЕ ОБОРОНЫ ПРОТИВНИКА
У села Кальнивцы на опушке леса нас встретил полковник Сикорский.
-Батальону Урюпина, - приказал он, - продолжать движение к Поморянам, занять исходное положение для наступления перед рекой Махнувкой; первому батальону свернуть в лес, будете во втором эшелоне. Полковник и штабные офицеры прошли с нами до ближайшей лесной поляны. Здесь батальон построился в линию взводных колонн, замполит полка майор Апарцев зачитал приказ о награждении солдат и командиров, отличившихся в боях при прорыве обороны. Но из двенадцати вызванных по списку семеро уже пали в боях или выбыли по ранению, и из строя вышло только пятеро. Вручая им медали, Сикорский особенно долго жал руку солдату с заплывшим глазом, и со значением  спросил его: «Так, значит, не убий?..».
Ещё полмесяца назад в батальоне началась одна интересная история. Мы находились на марше и остановились на дневку в сосновом бору возле города Теребовли. Штабники позавтракали и уже укладывались спать, когда из-за куста вышел младший лейтенант Ефименко.
-Товарищ старший лейтенант, - козырнул он комбату, - разрешите обратиться к замполиту!
-Обращайтесь, - ответил Андреев, и Ефименко таинственно сообщил Максимову:
-В моём взводе сейчас один «агитатор» поёт песни с новобранцами…
-Если потихоньку, - ответил замполит, - так почему не петь?
-Да, но песни – то божественные…
-То-есть, как – божественные?
-«Агитатор-то из Дунаевцев, бывший баптистский проповедник.
-Только этого не хватало, - заворчал Максимов. – А ну, давай его сюда!
Ефименко привёл пожилого, небритого солдата, на котором шинель горбилась, а карабин выступал прикладом далеко вперёд.
-Ты кто такой? – сразу перешёл в атаку замполит.
-Человек, - с вызовом ответил солдат, - Доротюк Семён Васильевич.
-Ты что там бойцам головы морочишь?
-Не морочу, - смело возразил Доротюк, - а слово божие несу людям!
-Это какое же слово, «не укради», что ли?
-Истинно так.
-А немецкие фашисты разворовали всю Европу. Как ты к этому относишься?
Солдат проворно выхватил из-за пазухи потрёпанную книгу и нашёл нужную страницу:
-В священном писании сказано: «Если кто отнимает у тебя одежду, отдай ему и рубашку».
-А что там сказано насчёт гитлеровского рабства?
Доротюк перелистал книгу и прочитал:
-«Рабы, повинуйтесь господам своим, как Христу». Так наставляет евангелист Ефесян.
-Вот так – так! По-вашему с Ефесяном выходит, что для угнетённых народов фашисты – господа, и им надо повиноваться как Богу?
-Истинно так, - подтвердил баптистский проповедник, - ибо евангелист Матфей глаголет: «Любите врагов ваших и благословляйте врагов, проклинающих вас!..».
На шум богословской перепалки собрались бойцы. Они пересмеивались, а спорщики распалялись всё больше.
-А если, - кричал Максимов, - эти самые враги в бою в тебя стрелять начнут, ты и тогда их благословлять будешь?..
-Буду, - ещё громче отвечал его противник, - ибо – «Не противься злу, - поучал Матфей, - и если кто ударит тебя в щёку, подставь другую!».
-Значит, «не убий»? – как-то сразу сник замполит.
-«Не убий, да блажен будешь», - торжественно процитировал Доротюк и захлопнул свою книгу.
-Товарищ старший лейтенант, - вмешался  румяный, ладно скроенный сержант. – А вы спросите, почему он не хотел брать карабин?
Максимов махнул рукой:
-Так он уже ответил, сынок. Сейчас, когда весь народ борется с фашизмом, баптисты хотят стоять в сторонке, прикрываясь христовыми заповедями. Короче, помогают не народу, а фашистам.
-«Возлюби ближнего своего, - упорствовал Доротюк, - как самого себя!».
Максимов лукаво взглянул на бойцов и спросил его:
-А ты, к слову, любишь ли своих самых ближних – ну, там, отца с матерью, жену, детей?..
-Каждый любит семейство своё! – воскликнул проповедник.
-А ты смог бы от них отказаться?
-Это зачем? – насторожился Доротюк и неуверенно добавил, - пятая заповедь гласит: «Чти отца своего и мать…».
-Ну, тогда слушай, Семён Васильевич, мы маленько тоже грамотные… «Если кто хочет быть моим учеником, тот должен возненавидеть отца своего, мать, жену и детей, и даже жизнь свою, и только тогда следовать за мной». Кто так сказал, Доротюк?
Солдат развёл руками:
-Так сказал наш Учитель и Господь Иисус Христос…
Максимов покачал головой:
-Вот ведь как нескладно-то получается, Семён Васильевич. С одной стороны, ты обманываешь земляков, призывая к покорности фашистам. А с другой – обманываешь самого «Учителя». Он требует возненавидеть, бросить свою семью, а ты наперекор ему чтишь отца и мать, любишь жену, детей и даже во имя Христа не хочешь от них отказаться. Сплошное фарисейство, лицемерие получается!
Бойцы выжидающе смотрели на проповедника, а тот растерянно глядел на оппонента, не находя, что ответить.
-Иди, Доротюк, - уже совсем спокойно сказал Максимов. – И реши, можешь ли ты после нашего разговора вот при этих свидетелях – солдатах нести им «слово божие», которого сам не соблюдаешь…
Сборища и песнопения во взводе Ефименко прекратились. Доротюк замкнулся в себе, молча переживал публичное поражение, а в первый день львовского наступления нарушил шестую заповедь библии. В то время, когда батальон вырывался из окружения с хутора Мшаны, баптистский проповедник оказался в цепи солдат, прикрывавших отход. В рукопашной схватке один гитлеровец пребольно ударил его прикладом по голове, и Доротюк, защищая свою жизнь, заколол его штыком; вместе с остальными отошёл к Богдановке, попросил санинструктора перевязать подбитый глаз и остался в строю. На другой день мы вернулись в хутор Мшаны и собрали изуродованные тела убитых во вчерашнем бою. Доротюк долго стоял над ними, хмуря  здоровый  глаз, а потом зашёл за сгоревший сарай на береговом обрыве, глубоко вздохнул и бросил свою книгу в болото.
Той же ночью у села Подгайчики замполит Максимов подал на подпись комбату наградные листы на особо отличившихся в боях и сказал:
-Надо добиться, чтобы Доротюк обязательно получил медаль. Тут дело тонкое, его вольный или невольный удар  штыком пришёлся не только по фашисту, но и по баптистскому сектанству, а ведь у нас в полку сейчас сектантов хватает!
И вот 18 июля в лесу под селом Кальнивцы командир полка Сикорский вручил Доротюку медаль «За боевые заслуги» и со значением спросил:
-Так значит, «не убий»?
В ответ солдат что-то пробормотал, неуклюже повернулся и пошёл в строй.
Бывший проповедник ещё долго служил в нашем батальоне, исподтишка гордился своей наградой, носил медаль на гимнастёрке, в холодную погоду прицеплял её к шинели, и младший сержант Ефименко докладывал Максимову, что Доротюк в бою, как и другие солдаты, часто требовал дополнительные патроны…
Во втором эшелоне мы пробыли ровно три часа. Под вечер стрелково-штурмовой миновал безлюдные Кальнивцы, перевалил через гору и подошёл к реке Махнувке. Но оказалось,  ещё раньше туда прибыли два другие батальона полка, прибрежный лес был забит солдатами, из-за реки по лесу изредка постреливали неприятельские миномёты.
К нашему комбату пришёл майор Урюпин.
-Здорово, старшой, - загремел он на всю округу. - Давно ли расстались, а вот уже соскучился. Пойдём, погуляем по бережку!
Они пошли, прячась за деревьями, рассматривали в бинокли заречное село Поморяны, подступы к нему, и случайно наткнулись на окопчик с командиром третьего батальона капитаном Бирюковым. Он сидел и пил тёплую противную водку.
-Ты чего в пьянство ударился? – спросил Урюпин.
-День рождения справляю, - пояснил Бирюков.
-А почему хмурый?
-Нечему радоваться, - ответил Бирюков. – Третий год в окопах «праздную».
-Ну, брат, такое событие надо отметить по-фронтовому, - загорелся Урюпин. – Надо так шарахнуть по фрицу, чтобы они запомнили твой день рождения!
Тут же втроём комбаты накидали план взятия Поморян, откуда стреляли уже не только миномёты, но и пушки, неслись пулемётные очереди, и по всему было видно, что через село у немцев проходила третья полоса обороны. Командир полка план утвердил и прислал артиллеристов из 1010 полка. Для боя Урюпин со своим батальоном передвинулся вверх по реке к северу, Бирюков остался на месте, а наш стрелково-штурмовой развернулся левее, напротив южной окраины Поморян.
С другого берега Махнувки от церкви беспрерывно бил пулемёт. Двумя – тремя выстрелами мы могли бы заставить его замолчать, но поступили по-другому. Ночью за реку ушли разведчики Михаила Лыткина и взвод автоматчиков под общей командой комсорга батальона  Григоряна. Они забросали гранатами вражеский пулемёт и захватили у церкви небольшой плацдарм; потом туда переправилась первая рота, плацдарм расширился, но простреливался со всех сторон и особенно из района второй церкви.
На рассвете 19 июля немцы контратаковали этот десант, однако под огневым прикрытием двух других батальонов наш стрелково-штурмовой бросился на выручку, перешёл вброд тихую, болотистую Махнувку и выбил фашистов из траншеи на высоком правом берегу.
Вслед за нами в село ворвались батальоны Урюпина и Бирюкова, а мы, преследуя бегущих немцев, оказались в лесу юго-западнее Поморян. Разведчики с Григоряном двигались впереди, били из автоматов по убегающим фашистам, они, бросая на лесной просеке оружие и снаряжение, прятались в густых лесопосадках.
На перекрёстке просек, привалившись к дереву, сидел унтер-фельдфебель с радиостанцией за спиной. Солдаты окружили его.
-Что, убитый? – подскочил ефрейтор Ковалёв.
-От страху сам помер, - ответил рядовой Русинов. – Видать, так бежал, что сердце не выдержало, разорвалось.
С немца сняли рацию и нагрузили на длинноногого Пенькова.
-Пусть будет запасная! – обрадовался Ковалёв.
Продолжая преследовать врага, батальон «прочесал» весь лес и выловил десять немцев.  Одного пришлось даже извлекать из развилки деревьев, где его защемило при бегстве. К вечеру мы перешли по мосту Золотую Липу, и сразу вспомнились прочитанные книги о знаменитом Брусиловском прорыве русских войск, которые за 28 лет до нас форсировали здесь эту же реку, громя австро-венгерских союзников Германии.
Мы расположились у железнодорожной станции Дунаюв, куда ещё раньше  по шоссе из Поморян прибыли другие батальоны полка. Все три комбата встретились вновь, и Урюпин Бирюкову сказал:
-Ну, брат, извини, что твой день рождения затянулся на два дня. Зато отпраздновали его здорово!
А наш комбат подарил имениннику трофейный компас, и Бирюков потом им очень дорожил.
В тот вечер полковник Григорий Андреевич Сикорский домой в Новосибирск писал: «Время настало настолько  горячее, а бои ожесточённее, что забываешь, когда день, когда ночь или какое число. Но близится час, скоро вся страна будет освобождена, и мы приступим к уничтожению врага на его территории. Я думаю, мы это дело не затянем».
На утренней заре 20 июля командир полка отдал боевой приказ: батальонам наступать параллельными дорогами на Брюховичи.  Наш стрелково-штурмовой вышел на главное направление, и со станции Дунаюв двинулся к селу Бельска.
Изнурённые недельными боями, солдаты перевалили через гору, за которой находился небольшой посёлок. Немцы встретили нас плотным заградительным огнём из миномётов, пулемётов; стрелковые роты вяло рассредоточились по длинной голой высоте, развернулись в боевой порядок и…  залегли на полном виду у противника. Он усилил огонь, появились первые раненые и убитые.
Из Дунаюва верхом прискакал начальник штаба полка майор Тягней. Тут же коня под ним убило, но он успел ловко спрыгнуть на землю и подбежал к комбату:
-Почему задержка?
-Устали очень, ещё не раскачались.
-Раскачивай скорее. Где замполит?
-Там, где положено, - в цепи.
А вдоль неё, прихрамывая на раненую ногу, уже бежал пожилой наш замполит, старший лейтенант  Иван Петрович Максимов.
-Коммунисты, вперёд! – хрипло кричал он и махал палкой в сторону противника, а бежавший рядом комсорг батальона Григорян вторил эхом:
-Комсомольцы, встать – вперёд!..
И вот, поборов усилием воли страшную усталость, поднялся во весь рост парторг первой роты старшина Пятак:
-Коммунисты, за мной, вперёд!
А вслед за ними комсорг второй роты рядовой Иван Курдюмов оторвался от земли и звонко закричал:
-Комсомольцы, вперёд, бегом!
В едином порыве встали и пошли под гору, прямо на фашистские пулемёты коммунисты Головко, Волошин, Сухталиев, комсомольцы Якименко, Калинин, Савельев; за ними поднялась и общим стремительным потоком покатилась волна стрелков, автоматчиков и пулемётчиков. А тут подоспела и приданная артиллерия.
-Ну, вот и раскачались, - удовлетворённо заметил майор Тягней.
И в тот же миг в селе Бельска ухнули один за другим два мощных взрыва.
-Слышишь? – поднял палец Тягней и посмотрел на комбата.- Фрицы технику подрывают, это верный знак, сейчас драпать будут…
И правда, ещё не успели наши стрелковые цепи ворваться на одну окраину села, как от другой отделились фашистские автомашины и помчались к Новосёлкам.
В Бельске мы нашли два подорванных танка и, не останавливаясь, двинулись вдогонку за врагом. В этот день, воодушевлённые подвигом коммунистов и комсомольцев солдаты освободили от гитлеровцев четыре населённых пункта.
Вечером, когда начальник штаба полка пожал руку замполиту и сказал, что он достоин награды, старый коммунист Максимов ответил так, как когда-то говорил комбат:
-А я, товарищ майор, не за ордена воюю, а за Родину!..
Из Бельска стрелково-штурмовой пошёл на Новосёлки. А впереди, вопреки всем правилам,  помчались приданные батальону артиллерийские батареи капитана Фрея и лейтенанта Тихомирова. Развернувшись на высотах перед Новосёлками, батарейцы ударили по скоплению немцев, не давая им закрепиться в селе до подхода наших стрелковых рот.
Тем временем, прикрываясь лесом, разведчики Михаила Лыткина проникли по руслу реки Нараевки к южной окраине села, высмотрели несколько танков и огневые точки противника. Следом за разведчиками бойцы лейтенанта Махнаткина перетащили туда станковые пулемёты, и когда стрелковые цепи пошли на штурм, командир приказал открыть фланговый огонь по контратакующим немцам.
Они заметались по селу; на их головы обрушился тяжёлый град осколков, летевших из всех девяти миномётов Молодцева;  кривые улочки насквозь прошивались очередями из ручных, станковых пулемётов и, казалось, в Новосёлках не было такого места, куда не попадали бы смертоносные пули стрелков и автоматчиков.
Скоротечный бой закончился победой. Уцелевшие немцы бежали к Подусову, и их автомашины на выбор расстреливали батарейцы.
В Новосёлках фашисты бросили семь исправных танков без горючего, крытый грузовик с награбленными велосипедами, а у церкви целый обоз с военным снаряжением. Ездовые из числа военнопленных тотчас заявили, что хотят воевать с фашистами и просили взять их в батальон добровольцами.
В сторону Подусова мы выслали разведку, а сами остановились на короткий перекур. Солдаты вели обычные походные байки. Во второй роте сержант Сухталиев шутливо спросил чернявого бойца:
-Ну как, Смирнов, до Суворова ещё далеко?
-Не так уж и далеко, - серьёзно отозвался Смирнов и затянулся трофейной сигаретой.
Подошёл старшина Зверев, поинтересовался:
-О чём разговор, земляки?
-Да вот, - пояснил Сухталиев, - генералиссимус Суворов имел на счету семьдесят боёв, а наш Смирнов…  сколько у тебя, Николай?..
-С сегодняшними шестьдесят два.
-Значит, только восьми не хватает?
-Восьми, - вздохнул Смирнов. – Ну, да я его ещё догоню. А, может, и перегоню, если жив буду.
-Зачем это тебе? – спросил Зверев.
-Да так, для интереса.
-Всё равно генералиссимусом не будешь.
-И не надо, - отмахнулся Смирнов.- Теперь тысячи воюют по-суворовски, разве на всех наберёшься таких званий!
-Это ты верно говоришь, - согласился Зверев. – Если посчитать, так у меня, у Сухталиева, у других на счету боёв не меньше.
-Вот – вот, - оживился Смирнов. – Да ведь Суворов – то со своими сражениями был один на всю Россию, а нынче нас вон сколько, суворовцев – то. Так что фрицев обязательно добьём!..
Надо сказать, прославленный полководец в батальоне поминался часто, так как многие уже прочитали о нём книгу, присланную рязанскими шефами ещё в окопы под Незвиской.




ЗА   ВРАГОМ!
На штабных картах дивизий, корпусов и армий передний край наступавших войск рисовался аккуратной красной линией  со стрелами направлений главных ударов по противнику. На местности же всё выглядело по-другому, и никакой сплошной линии фронта не существовало.
Батальоны отправлялись в бой зачастую со значительными разрывами между собой, надолго теряли связь друг с другом и с командованием полка, действовали изолированно и порой попадали в довольно сложную тактическую обстановку. Потому что кому-то из комбатов удавалось продвинуться далеко вперёд, кто-то отставал, и чаще всего их соседями по флангам оказывались не свои подразделения, а фашисты.
Командир полка прекрасно понимал всю эту сложность и, ставя задачи комбатам при боях в глубине обороны и преследования врага, всегда подчёркивал: «Не оглядывайтесь назад и на соседей, не бойтесь окружения и потери связи; смелее, глубже вклинивайтесь в боевые порядки противника, бейте его по частям и при этом проявляйте побольше инициативы и самостоятельности».
Так было в советском  Прикарпатье, в Польше и Чехословакии, где бои носили именно такой характер.
Но вернёмся к нашему стрелково-штурмовому батальону.
Если от Поморян до Новосёлок мы освобождали территорию Золочевского района Львовской области, то теперь бои переместились в Перемышлянский район. Первым населённым пунктом этого района был Подусов. Разведка Лыткина донесла, что на восточной окраине села залегла фашистская пехота, а в самом Подусове передвигаются танки и самоходные орудия.
Нечего было и думать, чтобы село брать «в лоб»; для этого мы были слишком ослаблены, измотаны предыдущими боями. Пришлось пойти на хитрость.
Ещё в первый день прорыва, когда в страшном столкновении двух враждебных сил всё перемешалось, перепуталось, к комбату подошёл лейтенант Усманов, узбек.
-У меня, - сказал он, - в третьей роте убитыми и ранеными выбыло до половины бойцов. Разрешите пополниться за счёт узбеков, отставших от своих частей!
На войне всякое бывает, и комбат разрешил.
Вот и в этот день, когда в Новосёлках мы отбили у немцев обоз с ездовыми из военнопленных, к комбату снова явился лейтенант Усманов.
-Там в обозе узбеки, таджики, казахи, - начал он издалека, - а у меня в третьей роте…
-Что, опять насчёт «пополняться»? – перебил его Андреев.
-Так точно, товарищ старший лейтенант!
-А если подведут?..
-Головой ручаюсь, товарищ старший лейтенант; они жаждут смыть кровью позор плена!
И комбат опять разрешил, хотя не имел на это права. Но на войне ведь всякое бывает! И вот тогда у штабников созрел план штурма села Подусова.
Вторая рота лейтенанта Липкова выдвинулась к самому селу и завязала отвлекающую перестрелку с противником. Фашистские самоходки, танки стали бить по нашим боевым порядкам; вражеская пехота перешла в контратаку, но пушки капитана Фрея и лейтенанта Тихомирова, миномёты Молодцева отбросили её назад.
А тем временем стрелковые роты лейтенанта Усманова и Капусты под защитой леса и высот обошли село с севера и внезапно появились перед немцами со стороны урочища Чёрная Корчма. Впереди колонны шагали недавние ездовые в серо-зелёном немецком обмундировании, с немецкими винтовками; фашисты в Подусове, наверное, даже обрадовались неожиданной «подмоге» и подпустили их вплотную.
Но когда роты развернулись в цепь, и в небо взлетели сигнальные ракеты, а с фронта усилили нажим стрелки Липкова, немцы поняли свою оплошность, растерялись и побежали из села, теряя по дороге оружие, снаряжение, убитых, и от плена их спасли только автомашины, высланные им навстречу из села Билка.
Спасаясь от меткого огня батарейцев Фрея, Тихомирова, фашистские «тигры» и «пантеры», пятясь и отстреливаясь, прикрывали бегство своей пехоты. А вот ещё один обоз – свыше двухсот повозок с продовольствием – гитлеровцам пришлось оставить. Точнее, даже не оставить; немецкий обозный начальник приказал ездовым выезжать в Билку, но военнопленные ездовые начальника убили, повозки потихоньку отвели на боковую улицу и там дождались нашего прихода.
Обоз мы оставили с младшим лейтенантом Горбуновым, чтобы передать интендантам. А интернациональная третья рота заметно пополнилась новыми бойцами  и из Подусова вышла в голове колонны батальона.
К нам сзади подошла и пристроилась какая-то воинская часть; мы спокойно миновали мельницу, прошли опушкой леса;, дорога начала спускаться с высот в долину реки Гнилая Липа, и вдали под солнцем засверкали крыши Билки.
Внезапно из канавы поднялся разведчик и подошёл к комбату:
-Лыткин приказал доложить: впереди справа от дороги лежат три бочки со спиртом. Беспокоится, как бы чего не вышло…
И верно: метров через триста мы увидели двухсотлитровые железные бочки. Две на боку, а одна – стоймя. Солдаты оживились, на ходу стали доставать котелки, фляги, кружки, - у кого что под рукой оказалось. Комбат понял, что дело может обернуться плохо; не случайно же тут лежат эти бочки! – и подал команду:
-Батальон, за мной бегом – марш!..
Командиры рот, взводов повторили команду, и вся колонна, дружно топая, побежала мимо бочек под уклон. Через полкилометра снова перешли на шаг, и бойцы недовольно ворчали:  ведь не каждый день бочки со спиртом с неба  валятся!
Но вдруг по этому самому небу поверх наших голов с высот из-за Билки засвистели снаряды. А вслед за тем стали рваться где-то позади. Конечно, все начали оглядываться, по кому это бьёт немец, и увидели: вокруг бочек сгрудилась толпа солдат из воинской части, что шла за нами. А у немцев это место было заранее пристреляно, и бочки положены сюда, как приманка. В результате воинская часть подобрала своих убитых, раненых и свернула на Янцын, а потом нам передавали, что у них ещё несколько человек ослепло. Спирт-то оказался древесным!
Вот какой «сюрприз» устроили фашисты!
Но и мы отплатили им «сюрпризом», да ещё каким!
Перед вечером батальон подошёл к Билке, и вездесущие разведчики обнаружили, что южная, придорожная окраина села немцами укреплена, а с севера не защищается. Тотчас роты Усманова и Капусты развернулись в цепь по обе стороны дороги, и при поддержке пушек, миномётов завязали бой с противником. А рота Липкова форсировала одну, потом другую речки и обходом справа ворвалась в Билку.
Фашисты были ошеломлены, когда их атаковали с тыла, уже в полной темноте. Они побросали противогазы, винтовки и бежали на высоты перед Костенювом. Но бежали не все. Среди пленных оказался унтер-офицер, ночью в одной из хат Васильков и Диневич его допрашивали, а переводчиком служил радист Ковалёв.
Унтера спросили:
--Какие силы обороняли Билку?
-Взвод мотопехоты, - с готовностью доложил унтер, - обер-лейтенанта Бреннера.
-Почему он укрепил только южную часть села?
-Потому, что обходом с севера вы сегодня уже брали Подусов.
-Ну и что?..
-Обер-лейтенант  говорил, что советским офицерам  строго запрещается действовать по шаблону, и если в прошлый раз вы нас обходили с севера, то Билку должны брать с юга.
-А мы, выходит, и на этот раз действовали «по шаблону» и сбили с толку вашего ротного?
-Да, это оказался неприятный сюрприз для обер-лейтенанта!
-Ну что же, - вспомнил бочки со спиртом Диневич. – Сюрприз за сюрприз, око за око. А насчёт шаблона обер-лейтенант правильно рассудил. Мы воюем не по шаблону, а исходя из конкретной обстановки. Переведите ему это, Ковалёв…
За Костенюв был бой, как бой. И до того, и после таких боёв были десятки, с убитыми и ранеными, с трофеями и пленными. Но здесь имелась одна особенность: мы точно знали, что за Гнилой Липой оборудована сильно укреплённая линия противника, а перед Костенювом на высотах находится его боевое охранение – семьдесят солдат из роты обер-лейтенанта Бреннера, шесть пулемётов, шестиствольный миномёт и пушка у дороги. Об этом сообщили унтер-офицер и другие пленные, взятые в Билке. И хотя силы врага для нас уже не являлись секретом, освобождение села оказалось делом не простым.
Сначала комбат хотел атаковать высоты ночью. Но ничего не вышло, так как немцы ракет и патронов не жалели, подступы освещали и простреливали беспрерывно.
На рассвете 21 июля фашистская артиллерия и миномёты ударили из-за реки по Билке, волей – неволей пришлось оттуда пойти вперёд в наступление, но плотный заградительный огонь преградил путь к высотам. Окопались. Атаковали фашистов и снова отошли назад. Особенно мешал шестиствольный миномёт – «ишак», как его назвали солдаты. Где-то севернее у Волкова, южнее у Янцына тоже слышалась ожесточённая стрельба, но, видимо, и там наши части успеха не имели.
Измотанные жаждой, голодом, скованные огнём противника на открытой местности, мы нетерпеливо ждали вечера, чтобы выйти из своих окопчиков и ещё раз, со всей злостью, ударить по высотам. А пока Молодцев и пулемётчики уточняли цели, чтобы безошибочно бить по ним в условиях ночной темноты.
И вот, наконец, настал спасительный вечер, тёплый и тихий. Фашисты прекратили огонь, отдыхали после жаркого боевого дня. Пользуясь этим, роты Капусты и Усманова бесшумно отползли к Билке, куда из тыла привезли походные кухни. Солдаты поели, запаслись боеприпасами и опять заняли свои окопчики. А вторую роту Лейтенанта Липкова комбат задержал. И, наверное, по убеждению обер-лейтенанта Бреннера, снова «по шаблону» направил её на север, в обход высот и Костенюва.
Потом была короткая артподготовка: две «сорокапятки» лейтенанта Самойленко, девять миномётов Молодцева дали несколько выстрелов по позициям врага, и, прикрываясь этим жидким огнём, две роты поднялись во фронтальную атаку…
Уже после боя потный, грязный, но счастливый старшина Григорян рассказывал связистам:
-Понимаете, когда Липков обошёл Костенюв, от церкви полоснула пулемётная очередь. Мы с Курдюмовым побежали вперёд, закричали, махая пилотками, и сбили с толку немецких пулемётчиков.
-Они подумали, что вы свои, - заметил радист Пеньков.
-Ну да, темно же было. Поднялись, чтобы нас разглядеть, тут Курдюмов дал очередь из автомата, один фашист упал, другой убежал.
-Значит, захватили пулемёт?
-Захватили. Но в это время правее, под горой завыл «ишак». Мины полетели к Билке, мы с Курдюмовым бросились под гору и, стреляя на ходу,  разогнали миномётчиков.
-Значит, и «ишака» стреножили? – опять спросил Пеньков.
-Стреножили, - засмеялся Григорян. – А тут подоспела рота Липкова, да с фронта наступать начали. Ну, и дали немцам перцу!
Ночью в освобождённом Костенюве при свете трофейной плошки замполит Максимов писал реляции на награждение отличившихся в бою:
«Комсорг батальона старшина Иван Григорян и комсорг второй роты рядовой Иван Курдюмов сплотили комсомольцев  на образцовое выполнение боевой задачи и, проявив личную храбрость, первыми ворвались в село Костенюв, обеспечив успех наступающим подразделениям…».
Уже после войны наш комбат Андреев был назначен военным комендантом в небольшой австрийский городок Иббс-на-Дунае. Однажды местная общественность пригласила его и офицеров на концерт советско-австрийской музыки, и потом за чашкой кофе завязалась беседа. Конечно, через переводчиков. Публика здесь собралась разная: молодые коммунисты и беспартийные рабочие, интеллигенты и даже фашиствующие «народники», которые на недавних выборах в парламент отдали свои голоса буржуазным кандидатам. Тем не менее, обстановка за столом сложилась непринуждённая, вспыхивали шутки, смех, и было ясно, что за всем этим у австрийцев кроется желание поближе узнать советских людей.
Высокий худой брюнет заметил:
-Поразительно! Только что закончилась война, и бывшие противники уже мирно говорят о Чайковском, Штраусе…
Ему ответил старший лейтенант Макрушин:
-Так мы и воевали за то, чтобы народы могли свободно говорить друг с другом. Кстати, вы в войне участвовали?
-Иоганн Вальденбергер, - приподнялся брюнет. – Да, мне пришлось повоевать… Летом 1944 года нашу танковую дивизию спешно перебросили из Африки в Галицию, и мы держали оборону под Тернополем.
-И долго продержались?
Вальденбергер махнул рукой:
-Где там!
-А кем вы служили в немецкой армии?
-Обер-лейтенант, начальник штаба танкового батальона. Мы в Африке не привыкли к сильному напору противника и из-под Тернополя так спешно бежали, что в одном селе я даже бросил свою новую шинель.
-Это было в Брюховицах, - уточнил Андреев.
Вальденбергер удивлённо посмотрел на него:
-Совершенно верно. Откуда вы знаете?
-Эту шинель мне принесли миномётчики, потому что в кармане нашли схему обороны района Озернян.
-О, да! Схему составлял я. Она вам пригодилась?
-Конечно, нет, поскольку мы бились уже на Гнилой Липе.
-Расскажите, как выглядел с вашей стороны бой за Брюховицы?
-Мы уничтожили ваше боевое охранение у села Костенюв и продвинулись за часовню на перекрёстке дорог. Но из-за Гнилой Липы вёлся сильный обстрел, поэтому пришлось окопаться и провести разведку, чтобы решить, как легче взять село.
-О, это был крепкий орешек, - заметил бывший обер-лейтенант. – Брюховицы мы сильно укрепили.
-Я знаю. Вечером батальонный разведчик Лыткин перебрался через болото и реку в село, побывал не только в траншеях, но и дальше, за шоссе, и насчитал там четыре «тигра».
-Это были последние танки батальона. Но как ему удалось?..
-Талант! Ночью мы перегруппировались и с утра 22-го июля перешли в наступление. Если помните, первыми же артиллерийскими снарядами были разбиты ваши многие пулемётные гнёзда.
-Да-да, это обескуражило майора Вентцеля!
-Так вот, цели нашему артиллеристу указывал Лыткин. А потом под прикрытием миномётного огня стрелковые роты форсировали болото, реку и ворвались в село.
-О, я помню, как майор удрал в Войцеховичи, а меня оставил с батальоном в Брюховицах!
-Значит, это уже вы заставили свою пехоту контратаковать нас?
-Что делать, война есть война!
-Но миномётчики и пулемётчики отразили вашу контратаку и прогнали фашистов за шоссе.
-Пардон, герр капитан, не все у нас были фашистами…
-Тогда чем объясните крайнюю вражду своих военных к населению, зверства вашей армии? Зачем вы силой выгнали жителей из тех же Брюховиц?
-Мы выполняли приказ.
-Приказ фашистского фюрера, - ехидно вставил коммунист Антон Фукс, до того молчавший.
-Ах, Тони, - повернулся к нему Вальденбергер, - ведь и ты служил в армии фюрера!
-Да, по мобилизации. Но сбежал.
-Довольно спорить, - зашумели вокруг, - геноссе комендант, продолжайте рассказ о потерянной шинели Вальденбергера!
-Хорошо, - согласился Андреев. – В Брюховицах мой наблюдательный пункт находился в одном дворе, откуда просматривалось шоссе. Вот в этот двор и принесли шинель, найденную в сарае без крыши.
-Припоминаю сарай без крыши, - пробормотал Вальденбергер.
-Говорили, он был страшно загажен.
-Это оттого, что я страдал жутким расстройством желудка, - сказал Вальденбергер. – Началось ещё в первый день вашего прорыва…
Австрийцы дружно расхохотались, а комендант продолжал:
-Но, вероятно, мой наблюдательный пункт был виден и с шоссе, и, несмотря на тяжкую болезнь, обер-лейтенант нашёл силы приказать обстрелять двор из танковых пушек.
-Да-да, что-то такое припоминаю…
-В результате сидевший на крыльце дома разведчик был убит, Лыткин ранен, а мне в ногу влетел маленький осколок.
-Ах, как жаль, герр комендант; я же не знал, что там были вы!
Антон Фукс нахмурился:
-Не следовало бы тебе, Иоганн, так неуклюже шутить…
Вальденбергер прижал руку к сердцу, поклонился:
-Пардон, герр капитан, и в наказание позвольте закончить рассказ мне.
-Пожалуйста, если объективно.
-После нескольких советских атак наш батальон ещё больше поредел, ночующие за шоссе танки надежд не оправдали, и мы, бросив уютные траншеи с отличным проволочным заграждением, с радостью бежали из Брюховиц. Как раз ночью, получив от майора Вентцеля приказ об отходе и сообщение об угрозе окружения наших войск севернее Перемышлян. Это объективно, герр  комендант?
-Не совсем. Радостное настроение к бегству было создано не приказом Вентцеля, а нашей ночной атакой. Помните?
-Ах, да, верно, и этот ночной бой был для меня последним.
-Вы были ранены?
-Увы, из-за проклятого желудка пришлось уехать в госпиталь и потом служить в тылу… прошу прощенья, герр капитан, не знаете ли о судьбе моей шинели?
-Солдаты отдали её старику, который первым возвратился в Брюховицы из фашистского изгнания. Немецкая шинель, конечно, подарок невеликий, но старик был рад, так как его дом начисто ограбили ваши танкисты.
Антон Фукс похлопал Вальденбергера по плечу и насмешливо сказал:
-Не жалей, Иоганн, о старой шинели. Я видел, как твоя мать проветривала во дворе новую шинель с обер-лейтенантскими погонами. Ты ждёшь, что вернутся прежние порядки? Так не надейся и не береги шинель: ни фашизма, ни войны больше не будет, потому что не хотят её ни в нашем Иббсе-на-Дунае, ни в украинских Брюховицах!.. 
…А вот ещё одна история, тоже связанная с шинелью, но уже советской.
22 июля после прорыва пятой оборонительной полосы противника за рекой Гнилая Липа, батальон остановился на отдых в освобождённых Брюховицах. Ночью туда с боеприпасами и походными кухнями приехал старшина Крайнюков.
-А мы сегодня младенца крестили, - с умилением сказал он.
Замполита Максимова передёрнуло:
-Что за наказание! То баптисты, то крестины…
-Да вы не переживайте, - успокоил его старшина. – Крестины получились, прямо сказать, полностью советские.
-Расскажи подробно! – приказал замполит.
-Можно и подробно, - согласился Крайнюков. – Третьего дня, когда товарищ комбат оставили в Подусове при немецком обозе Горбунова, мы с Якубовским тоже обосновались там, возле трофейных продуктов. Вы, наверное, заметили, как улучшилось питание?
-А ты поближе к делу, - посоветовал Васильков.
-Можно и поближе, - не обиделся старшина. – Сегодня утром младший лейтенант Горбунов шёл по пустому селу и вдруг услышал в одной хате дикий женский крик. Он – в хату: уж не бандеровцы ли, а на пороге хозяин:
-Туда нельзя, - говорит.
-Почему нельзя, - хватается за пистолет Горбунов, - там кого истязают?
-Никого не истязают, - отвечает хозяин, - у моей жены роды, пан майор…
-Видите ли, он заметил на погонах Горбунова звёздочки, а не разобрал, большие они или маленькие. Тут из хаты вышла бабка-повитуха и вынесла завёрнутого в тряпки хлопчика. Горбунов – к нам, в хозвзвод: это, говорит, событие надо отметить, оно политической важности…
В общем, собралось человек шесть, взяли они консервов, хлеба, колбасы и отправились к новорождённому. Матери Анастасии Мартыновне поднесли букет цветов, а отца Василия Ивановича поздравили в саду. Выпили за Родину, за здоровье родителей, подняли рюмки за их сына, да не знали, как его назвать.
-Я и сам не знаю, - сознался молодой отец, - мы с женой ещё не придумали.
-В таком случае, - поднялся Горбунов, - прошу слова. Ваш сын родился в дни освобождения Подусова, ведь так?
-Так, так, пан майор, - закивал хозяин.
-А освобождение вам принёс кто? Красная Армия, созданная Лениным, правильно?
-Верно, пан майор!
-Ленин, - продолжал младший лейтенант, - основал партию большевиков и страну Советов, всю жизнь боролся за мир между народами, за счастье всех трудящихся, и я предлагаю в честь Владимира Ильича Ленина назвать новорождённого Владимиром!
Все захлопали в ладоши, а Василий Иванович растроганно воскликнул:
-Будь по-вашему! Нарекаю сына Владимиром!
-Ур-ра! – закричали «крестные отцы», а прижимистый старшина Якубовский неожиданно расщедрился:
-Как некурящий, дарю папаше трофейный портсигар с зажигалкой!
-А чтобы мамаша поскорее встала на ноги, - заявил Горбунов, - выделяю из немецкого обоза ящик концентратов и консервов!
Тогда старшина Пятак пошептался с товарищами, сбегал к повозке первой роты и принёс объёмистый свёрток в плащпалатке.
-Дорогой Василий Иванович, - торжественно провозгласил он. – Десять дней назад фашисты убили в бою старого воина, бывшего хлебороба майора Плашкина. Всё, что осталось после него, мы решили передать маленькому Володе – пусть носит на здоровье и будет таким же славным хлеборобом, воином, каким был Плашкин!
Старшина Пятак развернул плащпалатку и вручил ошеломлённому хозяину почти новую шинель с майорскими погонами…
Эту историю описал в очерке «День рожденья» журналист Анатолий Папу. Очерк был опубликован 23 февраля 1961 года в перемышлянской районной газете «Знамя коммунизма», после чего общественность и сельский Совет назвали одну из улиц Подусова улицей имени Владимира – крестьянского сына, родившегося в дни освобождения села и наречённого в память Ленина именем вождя.
Сбылось и стародавнее пожелание старшины Пятака.
Солдатский «крестник» Владимир Васильевич Небир подрос, закончил семилетку, вместе с отцом работал в колхозе, потом служил в Советской Армии, был отличником боевой и политической подготовки, а впоследствии стал отличным хлеборобом в родном Подусове…
Последний бой в Перемышлянском районе батальон принял под Тучной.  Мы думали, немцы после Брюховиц будут защищаться в Войцеховичах. При движении к этому селу развернулись в цепь, охватили его флангами и со всеми предосторожностями приблизились вплотную, готовые в любую минуту обрушиться огнём на врагов. Однако село оказалось пустым. И от немцев, и от местных жителей, которых, по обыкновению, фашисты запугали Красной Армией и заставили эвакуироваться.
Тогда батальон снова свернулся в колонну, и только вышел из Войцеховичей, как получил сразу два приказа: остановиться на длительный отдых и отправить на спецпроверку бывших советских военнопленных, служивших ездовыми у немцев, хотя они у нас уже прошли самую серьёзную проверку боем.
Мы выбрали место в лесу западнее села и под охраной полевых караулов начали мирную жизнь. Почистились, починились, отоспались, взамен отправляемых получили пополнение, провели собрания по приёму в партию и в комсомол отличившихся в боях воинов.
На партийном собрании замполит Максимов зачитал заявление комсомольца, младшего сержанта Фёдора Якименко.
-Давно воюешь? – спросили его коммунисты.
-С сорок третьего, от Киева, - ответил младший сержант.
-А почему не вступал в партию раньше?
-По семейной причине…
-Жена не велела?
-Да нет, я не женатый… - младший сержант помялся, покашлял в кулак, а потом вдруг выпрямился и открыто на всех посмотрел. – Дело в том, что я вот бронебойщик, с пэтээром воюю, а мой отец Якименко Осип Семёнович в двадцатом году с клинком воевал, в Первой дивизии Червоного казачества, против белых панов. И как раз в этих местах в партию вступал. Ну, я и думал, если дойду сюда, тоже вступлю!..
26 июля батальон получил новый приказ на марш. Мирная жизнь кончилась, пошли дальше на запад. Но только вышли из лесу, как нас неожиданно обстреляли пулемёты с ближайших холмов.
Откуда взялся противник? Только вчера наша разведка была в Тучне и за Тучной, никакого противника не видела, а теперь оттуда густо шла фашистская пехота с четырьмя танками. Очевидно, немцы нас как-то обнаружили и решили внезапно напасть.
Завязался встречный бой – это когда обе стороны сталкиваются прямо с марша. Пехота была не страшна, а вот танки… Приданные артиллерийские батареи давно вернулись в свои части, приходилось рассчитывать не две собственные «сорокапятки» лейтенанта Самойленко да на взвод противотанковых ружей. А это плохая защита от «тигров»!
И тем не менее, бой мы выиграли. Скрываясь среди лощин, Самойленко выдвинул пушки на правый фланг, а лейтенант Червиевский с расчётами противотанковых ружей занял позиции на опушке леса. И когда гитлеровцы под прикрытием танков перешли в атаку, по ним ударили пулемёты Махнаткина, миномёты Молодцева, заставив пехоту отстать, залечь, а по «тиграм» с двух сторон открыли огонь артиллеристы и бронебойщики.
Правда, от толстой  шкуры «тигров» малокалиберные снаряды и бронебойные пули отскакивали, но всё же заставили танки попятиться. Один «тигр» обнаружил бронебойщиков и развернул пушку в сторону леса. Но меткая пуля Фёдора Якименко заклинила ему башню, и танк вышел из строя.
Пользуясь этим, «интернациональная»  рота лейтенанта Усманова ринулась вперёд, начала обходить немцев с фланга, они не выдержали и с дороги сдвинулись в сторону, а потом вообще с поля боя куда-то исчезли.
Имея приказ на движение ко Львову, мы не стали здесь задерживаться, полагая, что фашистскую группу в тылу найдут и добьют наши части второго эшелона. Мы форсированным маршем прошли безлюдную Тучну, в тот же день миновали местечко Стрелиску, пересекли реку Бялу с брошенными немецкими окопами на правом берегу, железную дорогу и пошли на Львов.
Мы шли по следам легендарного Карпатского рейда Первой дивизии Червоного казачества, и вместе с нами шёл бронебойщик Фёдор Якименко, вступивший в партию «по семейной причине» на Львовщине.

ПОД   ЛЬВОВОМ
В междуречье Давыдовки и Зубры громоздятся высокие холмы, покрытые дремучими лесами. Вдоль быстрых речек вьются малопроезжие дороги, этот район настолько глух, что из редких поселений, разбросанных по узким долинам, немцы даже не сочли нужным эвакуировать жителей и, поспешно отступив ко Львову, оставили в этом районе украинские националистические банды.
26 июля перед закатом солнца установилась тихая, тёплая погода. Солдаты, офицеры батальона в предвкушении близкого отдыха были настроены благодушно, медленно поднимались вверх по отлогой высоте и на ходу лакомились душистой малиной, в изобилии росшей вдоль опушки леса.
Вдруг среди этой мирной благодати впереди застучали два пулемёта, винтовочные выстрелы. Комбат тотчас же скомандовал:
-Дежурная рота – к бою, остальные – в лес!
Первая рота быстро развернулась в цепь и, загибая левый фланг, побежала по сжатому полю на охват противника. Он, однако, сразу покинул свои позиции и исчез за высотой. Между тем остальные подразделения  пробрались сквозь лесную чащу, и вскоре весь батальон вышел на гребень высоты. Внизу, зажатое крутыми холмами, вдоль ручья темнело село, за ним по каменистому обрыву карабкалось до полусотни вооружённых людей. Старший лейтенант Молодцев ударил по ним из миномётов, штабники вскинули к глазам бинокли.
-Не пойму, кто это, - сказал капитан Диневич. – Вроде бы штатские…
-А почему с винтовками? – спросил старший лейтенант Васильков.
-Да это же бандеровцы, - первым догадался лейтенант Махнаткин. – Разрешите, я их из пулемётов!
-Нет, - приказал комбат. – Молодцев, прекратить огонь!
-Нет, - повторил и старший лейтенант Максимов, стрелять по ним не будем!
-Правильно, - воскликнул старшина Григорян, - среди них, наверное, много обманутых!
-Но они-то по нас стреляли! – упорствовал Махнаткин.
-Отвечать на провокацию не будем, - ещё раз подтвердил Максимов.
Батальон втянулся на кривую улицу села и остановился неподалеку от церкви. Несколько бойцов в поисках воды разошлись по дворам, но сразу вернулись. Рядовой Орлов  показал пулю советского образца.
-Вон в той хате , - сказал он, - лежит раненый бандеровец. Эта пуля сидела у него меж рёбер.
Старшина Зверев совал всем под нос ствол немецкой винтовки:
-Нашёл под застрехой крыши. Вы понюхайте, ещё пахнет порохом!
Телефонист Русинов где-то во дворе заметил жернов, через отверстие которого выбивался парок. Он с помощью бойцов отвалил тяжёлый камень и под ним в погребе обнаружил трёх бандеровцев, а под обрушенной земляной стенкой их оружие.
-Це нас бабы заховалы, - смущённо оправдывались бандеровцы.
Тем временем батальонную колонну окружила толпа женщин. Они наперебой выкрикивали ругательства, махали руками, дёргали солдат за шинели, за оружие и явно вызывали их на ответные действия.
-Вот она, провокация-то, - сказал замполит Максимов и направился к самой шумной группе. Там страсти с обеих сторон накалились до предела.
-Як же так, - недоумевал киевлянин Филипп Коваленко. – В батальоне большинство украинцев и тут украинцы. Мы к ним по-братски, а они встречают як враги…
-Перестрелять мерзавцев! – кричал старший сержант Быков.
-Сжечь их гнездо! – вторил ему рядовой Савельев.
-Давай, давай, - в тон им отвечал Максимов. – Расстрелять, поджечь, а перед тем ограбить по-фашистски Так, что ли?.. Товарищи, - горячо заговорил он, - неужели мы не видим, что жители сагитированы против Красной Армии? Соблюдайте выдержку, не отвечайте на подстрекательства! Никогда мы не решимся на расправу над одураченными женщинами, беднотой; придёт время, они сами поймут, кто их враги, кто настоящие друзья и с благодарностью оценят наш гуманизм, проявленный сегодня!
Из короткой речи замполита «агрессоры» в юбках тоже кое-что поняли, приутихли, и Максимов обратился к ним:
-Идите к своим детям да передайте мужикам, пусть возвращаются домой, мы их не тронем!
Женщины совсем успокоились, стали даже заигрывать, пересмеиваться с бойцами, и постепенно разошлись. А батальон уже в полной темноте занял круговую оборону на холме восточнее села, окопался и до утра не смыкал глаз, готовый ко всяким неожиданностям.
Однако всё обошлось благополучно. 27 июля на заре солдаты позавтракали из походных кухонь, стали готовиться к построению. Комбат поручил Василькову выводить батальон из села, а сам с ординарцем Бондаренко и капитаном Диневичем спустился с холма и зашёл в хату под развесистым деревом. Там за столом сидели трое крестьян, у печи хлопотала старушка.
-Доброго ранку! – поздоровался Бондаренко. – Не найдётся ли у вас молочка?
Крестьяне приветливо ответили и подвинулись на скамейке:
-Сидайте с нами!
-Мамо, - сказал самый старший, - подайте галушек!
-Извините, - простодушно спросил Диневич, - вы случайно не бандеровцы?
Крестьяне переглянулись, а капитан снова спросил:
-Во вчерашней стычке участвовали или нет?
-Ни, - ответил самый молодой, - бо среди украинцев тоже разные бывают.
-Ну, а вот вы за кого?
-Мы против Гитлера, тилько об этом пока говорить здесь не можно.
-Значит, свои?..
Все встали, торжественно пожали друг другу руки и, поскольку за окном на улице показалась солдатская колонна, Бондаренко пытался расплатиться за завтрак, но крестьяне денег не взяли и на прощанье напутствовали:
-Гоните швыдче немцев, а радяньску власть мы тут сами восстановим, с бандеровцами як-нибудь управимся…
Батальон вышел из села и начал тяжёлый подъём в гору. К несчастью, в миномётной роте у одной повозки лопнула ось, старшина взял ездового, и они верхом вернулись в село, чтобы сторговать другую ось. Но вскоре прискакали назад. Старшина прикрывал платком перебитый нос, а ездовой, зажимая рану на ноге, с трудом говорил:
-Это нас с окраины… из винтовок…
Дело было на малом привале, вокруг раненых собралась толпа, возбуждённые бойцы требовали мести, и Максимов не на шутку рассердился:
-Хватит митинговать! – закричал он.- Вы что, маленькие, не понимаете сложности обстановки?
 Но этой обстановки не хотели понимать и некоторые офицеры. Комбат вызвал Молодцева:
-Кто вам разрешил посылать людей в село?
-Виноват, товарищ старший лейтенант, - вытянулся Молодцев. – Разрешите сделать по селу миномётный налёт!
Комбат оторопел.
-Ну, Иван Фёдорович, - развёл он руками, - не ожидал от тебя такой политической неграмотности!
-Так ведь солдаты требуют, - оправдывался командир миномётчиков, - и старшину с ездовым жалко…
Пришлось замполиту Максимову ещё раз выступать перед строем батальона.
-Мы знаем, - сказал он, - что украинские националисты сколотили для Гитлера целую эсэсовскую дивизию «Галичина». Мы помним, что командующего нашим фронтом генерала Ватутина смертельно ранили бандеровцы, что они ещё под Городенкой пытались напасть на штаб 38-й армии, а теперь по-разбойничьи нападают на красноармейские части. Они стремятся поссорить с нами население, а главное, отвлечь от борьбы с немецкими фашистами. Будьте осторожны и помните: гоняться по лесам за бандами у нас нет времени, с ними рассчитаются тыловые эшелоны войск, сельские активисты, а наша главная задача – преследовать и бить отступающих гитлеровцев. Вперёд, товарищи!
Солдаты закричали «ура», и потом, уже на марше удовлетворённо рассуждали:
-Вот теперь всё ясно. Бандеровцы – это как бы собаки, а нам надо добраться до их хозяев!..
Мы без приключений вышли с просёлка на широкую дорогу, проследовали через пятикилометровое село Поляны и вечером сравнительно легко сбили боевое охранение противника у хутора Сущина. Но дальше продвижение застопорилось: у реки Зубры путь преградил плотный пулемётныё огонь. Стрелковые роты залегли на высоте перед рекой, а штаб батальона с резервом разместился на хуторе.
Как обычно, там жителей не оказалось, только в одной хатёнке сидела русская женщина, заброшенная войной на чужбину. При свете коптилки она устало рассказала, как в числе многих других женщин была вывезена оккупантами из Белгородской области, как от зари до зари впроголодь батрачила на скотном дворе у немецкого колониста, и в заключение сообщила:
-Этот колонист жил в Рейхенбахе. Когда фронт приблизился, он сбежал, и батраки разбежались кто куда.
-А где находится Рейхенбах? – спросил капитан Диневич, заглядывая в карту.
-Да километрах в трёх, - махнула рукой женщина, - за рекой. Через него проходит шоссе из Львова на Николаев.
-Сколько отсюда до Львова?
-Считают двадцать пять километров, а до Николаева только десять.
-А за рекой укрепления есть?
-Окопы, что ли? Конечно, есть, я сама видела, как их отрывали военнопленные. И у реки, и у шоссе возле кирпичного завода…
Разведчики всё это подтвердили, стало очевидным, что по Зубре проходит очередной рубеж фашистской обороны, для прорыва которого сил у нас было маловато. И комбат попросил по телефону помощи у командира полка.
-Во-первых, - ответил полковник Сикорский, - поздравляю вас и личный состав батальона: сегодня наши войска освободили город Львов! Во-вторых, оседлайте шоссе под Рейхенбахом и преградите врагу отступление к югу на Николаев. На помощь посылаю к вам Урюпина и артиллерию!
Известие о взятии Львова оказалось для некоторых неожиданным.
-Только развоевались, - сказал старший лейтенант Васильков, - а придётся свёртываться, может, даже переходить к обороне!
-Ну, это ты ещё погоди, - остановил его замполит Максимов. – Впереди дел много, командование учтёт наступательный порыв войск, - и поспешил в стрелковые роты порадовать солдат крупной победой над гитлеровцами.
Поздней ночью в штабную хатёнку ввалился, как всегда, шумный Урюпин. Он заполнил собой всё свободное пространство и прогремел:
-Слыхали насчёт Львова-то? Ну, теперь как рванём, через месяц в Берлине будем!
Капитан Диневич усмехнулся:
-Ох, далеко ещё до Берлина, товарищ майор, и боюсь, не всем из нас удастся до него дойти…
Вслед за Урюпиным пришли заместитель Сикорского майор Голубев и командир артиллерийской батареи лейтенант Тихомиров. Всё это начальство вместе с Андреевым детально обсудило план предстоящего боя и на рассвете провело рекогносцировку. Никакого движения на шоссе не наблюдалось; очевидно, вражеские части от Львова откатывались западнее, по другой дороге. За рекой фашисты молчали, и казалось, противника там нет.
Однако, когда правофланговый батальон Урюпина стал спускаться к Зубре, чтобы занять Красов - предместье Рейхенбаха, немцы обрушили на него ружейно – пулемётный огонь.
С наблюдательного пункта было видно, как под прикрытием этого огня  навстречу урюпинцам побежали пехотинцы, но их рассеяли миномётчики. Тогда из-за кирпичного завода взвыли шестиствольные «ишаки», мины стали рваться в боевых порядках наступающих, из Рейхенбаха в Красов хлынула новая волна пехотинцев, и за переправу завязался жестокий бой. По разрушенной плотине на тот берег просочилось до взвода красноармейцев. После короткой задержки во вражеской траншее они проскочили дальше. К ним поспешили другие взводы во главе с Урюпиным,  на окраине Красова они пошли в штыки.
-Пора! – сказал майор Голубев нашему комбату.
-Бондаренко, - приказал Андреев, - ракету!
Сигнальный шар взлетел и с треском рассыпался красными звёздами, стрелково-штурмовой скатился с высоты к Зубре, сходу выбил немцев из окопов на западном берегу и одним броском ворвался в Рейхенбах. Теряя убитых, раненых, оружие, фашисты в беспорядке отступили за толстые стены кирпичного завода, за шоссе и прикрылись заградительным огнём. Три урюпинские роты блокировали завод, три наших, вышибая немцев почти из каждого дома, медленно приближались к шоссе, за насыпью которого показывались башни трёх стреляющих танков, беспрерывно меняющих позиции. Лейтенант Тихомиров поставил пушки на левом фланге и попробовал охотиться за танками, впрочем, безуспешно.
Немецкий Рейхенбах от украинского Красова отделяла только улица с дорогой на Дорнфельд и дальше, к станции Чертец..
Справа от дороги в кирпичном доме, окружённом огородом, остановился майор Урюпин со своей «капеллой», слева в Рейхенбахе в таком же доме разместился штаб нашего батальона. Пока их не связали телефоном, комбаты перекликались через улицу, по которой свистели пули.
Во второй половине дня обстановка осложнилась. Немцы парализовали наш батальон сильнейшим огневым налётом и контратаковали урюпинцев. Потом огневой налёт обрушили на них, а в контратаку перешли на нас. И так несколько раз… Майор Голубев отбыл по вызову Сикорского, и комбатам пришлось согласовывать свои действия самим.
-Старшой, - кричал в трубку Урюпин, - ты же «академик», давай придумай чего-нибудь!
-Приходи ко мне, - отвечал комбат, - вместе придумаем!
Урюпин перебежал улицу между двумя пулемётными очередями и ещё с порога объявил:
-А ко мне из хозвзвода привезли сынка…
Оказывается, на одной из фронтовых дорог Западной Украины он подобрал восьмилетнего оборвыша Колю. Привязался к нему, велел сшить военный костюмчик и часто занимался с приёмным сыном.
-Понимаешь, - оправдывался Урюпин, - люблю детей, а своих у нас с женой нет…
Комбаты посовещались и решили не наступать на кирпичный завод, связавший их по рукам и ногам. Зачем он им, когда можно просто обойти эту неприступную крепость, нащупать в глубине дорогу с отходящими войсками гитлеровцев и нанести удар по ним! Созвонились с командиром полка, он план утвердил, и Урюпин отправился к себе готовить подразделение к бою.
А минут через пятнадцать телефонист Русинов, глядевший в окно на улицу, неожиданно вскричал:
-Урюпина убили!..
Майор погиб возле своего КП. Шальная мина залетела в огород, где он в ожидании командиров рот обрывал стручковый горох для любимого сынка… До обидного нелепо оборвалась жизнь этого прямого, не очень грамотного человека, произведённого в офицеры за исключительную храбрость.
Но война не оставляет времени для горестных переживаний о павших друзьях, план боя всё-таки надо было выполнять. Батальоны двумя стремительными волнами обтекли завод, изрыгающий свинец, и заняли шоссе, уничтожив немецкое прикрытие в окопах.
Гитлеровский гарнизон завода оказался с опасном положении, к нему на выручку вернулись танки, перед тем отошедшие на Николаев, но артиллеристы Тихомирова метким снарядом оторвали ствол у одной машины, обстреляли другие, и они ретировались. В то же время  до двух рот немцев вышли из-за толстых стен завода и  напали с тыла на урюпинцев, пытаясь прорваться за шоссе, к Дорнфельду.
Разъярённые смертью своего любимого командира, бойцы бросились в рукопашную; наша правофланговая третья рота поспешила к ним на помощь, и лейтенант Усманов с узбекским взводом врезался в самую гущу врагов. Пронзительно визжа, узбеки кидались на фашистов с длинными ножами, неизвестно, когда,  кем  и где сделанными. Усманова окружило до десятка немцев, он отстреливался до последнего патрона и упал, обливаясь кровью. Ожесточённая схватка продолжалась несколько минут и, несмотря на потери, закончилась разгромом гитлеровцев.
В этом последнем для нас бою под Львовом полегло немало отважных воинов. Почти всех похоронили вместе с Урюпиным и Усмановым у хутора Сущина, и когда мы ушли дальше, возле братской могилы ещё долго молча сидела усталая русская женщина, заброшенная на чужбину безжалостной войной…
Той же ночью мы миновали село Добряны и вслед за ним Дорнфельд, окопанный траншеями, опутанный колючей проволокой – тот рубеж, занять который должен был фашистский гарнизон при отходе с кирпичного завода. В пустом Дорнфельде нас поразили незамаскированные окна, откуда ярко лился электрический свет, и было непонятно, для чего немцы устроили такую иллюминацию. Но разбираться  в этом не было времени, мы прошли по улицам расчерченного на строгие кварталы посёлка немецких колонистов и через восемь километров остановились в роще у села Подсадки.

 
ЛЬВОВЦЫ
К утру 29 июля в роще собрался весь полк. С хмурого низкого неба сеял мелкий, холодный дождик, солдаты слонялись меж мокрых деревьев, тоже хмурые и мокрые.
-Хоть бы в поход скорее, что ли, - тоскливо ворчал пожилой санинструктор Волошин. – Тут совсем прокиснем…
После завтрака поступил приказ: всем побриться, почиститься и прибыть с оружием на опушку рощи. Когда там собрались все батальоны и подразделения, полк построился в линию взводных колонн, на правый фланг вышел дивизионный оркестр. Угадывалось: предстояло что-то необычное, по случаю чего перед фронтом уже теснилась группа оживлённых штабников и политработников. Наконец, вдали из леса показался взвод солдат; бойцы печатали шаги по мокрой траве, и над ними в такт шагам колыхалось полотнище огненного цвета.
-По-олк, - пронеслась протяжная команда, - под Знамя, смирно; для встречи слева, на кра-ул!..
«Раз – раз!», - семьсот солдат вскинули перед собой автоматы, карабины; руки офицеров взлетели  к козырькам, пилоткам; все единым движением повернули головы налево, застыли, и в тот же миг оркестр грянул Встречный марш.
Всем строем овладело приподнятое, торжественное состояние.
«Ось вин який, символ воинской чести-то!», - с уважением подумал стрелок Филипп Коваленко, впервые увидев полковое Знамя.
«Да за эту святыню жизни не пожалею!», - взволнованно, всем сердцем всколыхнулся разведчик Геннадий Савельев.
«Да ведь я, - вдруг вспомнил телефонист Иван Русинов, - под этим  Знаменем иду уже с сорок первого», - и перед его взором поплыли картины яростных сражений под Демянском и Ахтыркой, Винницей, Незвиской, замелькали лица живых, раненых и погибших друзей – товарищей, благодаря подвигам которых полк пришёл сюда, в Карпатские предгорья…
Меж тем Знамя проплыло на правый фланг и остановилось. Музыка оборвалась, и прозвучал баритон полковника Сикорского:
-Вольно! Слово для чрезвычайного сообщения имеет начальник политотдела 241-й Винницкой дивизии подполковник Кириченко!
От группы штабников отделился высокий, светловолосый человек в солдатской шинели.
-Товарищи, - взмахнул он рукой, - позавчера войска Первого Украинского фронта освободили от фашистов город Львов. Столица советской Родины Москва в тот день отметила эту крупную победу артиллерийским салютом. А сегодня получено известие о том, что особо отличившимся соединениям и частям, в том числе нашему 67-му стрелковому корпусу, присвоено почётное звание «Львовский».
Товарищи, хотя вы не участвовали в уличных боях во Львове, однако своими умелыми, решительными действиями обеспечили успех войскам по овладению городом с юга. Вот поэтому, за героические подвиги бойцов и командиров подо Львовом, по приказу Верховного Главнокомандующего на боевом Знамени вашего полка отныне будет сиять золотая надпись: «Триста  восемнадцатый Львовский стрелковый полк». Ура, товарищи!
Ошеломлённый неожиданным известием, строй дрогнул, и вдруг строгая армейская тишина взорвалась восторженным «ура». Полетели вверх пилотки и фуражки, взводные лейтенанты совсем не по-уставному обнимались с солдатами, и какой-то запасливый старшина уже отстёгивал от пояса фляжку. Откуда-то из середины строя в пасмурное небо вырвалась очередь трассирующих пуль, и тогда весь полк загрохотал салютной пальбой.
Полковник Сикорский хотел было остановить это стихийное ликование, но начальник политотдела положил руку ему на плечо:
-Не надо, Григорий Андреевич, ведь в самом деле люди радуются!..
После полкового сбора состоялся торжественный обед, для которого интенданты не пожалели продуктов. В нашем батальоне солдаты сидели взводными семействами, чокались кружками и запевали деревенские песни, в хозвзводе один пожилой ездовой наигрывал на баяне, а офицеры собрались под широким зонтом бука, у штаба батальона.
-Иван Петрович, - приставал лейтенант Малыгин, - за вами тост!
-А за меня вы сами уже всё сказали, - засмеялся Максимов, - своими делами под Львовом!
-Ну, хоть два слова, - стали просить офицеры.
-Два слова можно, - согласился замполит и посерьёзнел. – Поднимем кружки за тех, кто пал в минувших боях, и выпьем за наш сплочённый коллектив, которому придётся ещё долго идти к победе!
-За погибших, - промолвил Иван Махнаткин, - за Ваню Нехорошева!
-За Джуму Усманова!
-За майора Плашкина! – раздались голоса.
-И за живых, - добавил Григорян, - за наших офицеров и солдат!
-За полковника Сикорского!
-За генерала Арабея!
-К сожалению, - склонил голову Диневич, - генерала Арабея с нами уже нет, он тяжело ранен…
-А кто командует дивизией? – спросил Ефименко.
-Пока полковник Кохановский.
-Кстати, - вставил Червиевский, - а где же комбат?
-Там, - показал вверх Васильков, и все посмотрели на  густую мокрую листву бука. – На банкете у Сикорского! -Товарищи, - поднялся Симонов. – Разрешите в заключение предложить тост за победоносную Красную Армию и за храбрых солдат нашего славного 318-го Львовского стрелкового полка, пришедших сюда по пути буденновцев и красных воинов, дважды освобождавших Львов от польских панов!..
Вскоре от Сикорского вернулся комбат. С ним пришли майор Голубев и помощник начальника штаба полка по учёту кадров капитан Пармеев.
-Ну, как банкет? – вежливо поинтересовался капитан Диневич.
-Какой там банкет! – отмахнулся комбат. -  Вызывайте Шейко, будем переформировываться.
Старший писарь старшина Шейко прибыл со списками личного состава, откуда-то появились канцелярские счёты, и под раскидистым буком занялись своего рода «бухгалтерией».
-Н-да, - устало распрямился капитан Пармеев. – Потери у вас немаленькие и в людях, и в оружии, придётся третью роту передать на комплектование двух других.
-Иного выхода нет, - подтвердил майор Голубев, - тем более, что в скором будущем пополнения не предвидится.
Диневич со старшим писарем приступили к составлению новых списков, а Голубев предложил:
-Давай, комбат, пройдём по подразделениям, ведь я уезжаю в академию!
Во взводе связи майор простился с ветераном дивизии Русиновым, у миномётчиков обнял Молодцева:
-Мы с тобой, - сказал он, - ещё в сорок третьем вместе сражались!
А в заключение крепко пожал руку комбату:
-Ну, желаю самого хорошего! Я рад, что ты навёл порядок в батальоне, набрался опыта и научился воевать. Рад и за окрепший духом батальон, потому что до тяжёлого ранения в Белгородской области я тоже командовал этим батальоном…
Уже в сумерках старший лейтенант Васильков построил подразделения без третьей, упразднённой роты и, к удовольствию санинструктора Волошина, подал долгожданную команду к походу.
Стрелково-штурмовой вышел из рощи всё под тем же моросящим дождём; за селом Пустомыты пересёк железную дорогу, вдоль неё и по просёлкам обогнул с юго-запада Львов, до которого постоянно оставалось 12 километров. У села Вартатов мы вышли на отличное шоссе, проложенное от Львова к знаменитой по сражениям первой мировой войны крепости Перемышль. Но до неё не дошли: глубокой ночью миновали районный центр Гродек, перед рассветом немного отдохнули, опять пошли и с окраины городка Садовая Вишня свернули с шоссе к югу.
День 30 июля встретил нас неприветливо. Холодный дождь ни на минуту не прекращался, усталые бойцы снова месили грязь на просёлках, от шинелей исходил тяжёлый кислый запах, плащпалаток не хватало. На пятом десятке километров даже автоматы стали казаться непомерным грузом, и хорошо ещё, что начальство разрешило идти по обочинам, а разбитую дорогу предоставило машинам и повозкам.
-Львовцы, подтянись! – весело покрикивал замполит Максимов, еле волоча раненую ногу.
И солдаты из последних сил старались шагать дружно, вместе с замполитом запевали модную тогда «Катюшу», и тяжёлый марш казался легче.
Этот дальний переход совершала вся дивизия; очевидно, он был спланирован в расчёте, чтобы походные колонны полков и батальонов обгоняли друг друга и быстрей пришли к конечной цели.
За селом Мокряны с нашей колонной поравнялись подразделения 332-го стрелкового полка, с ними был старший лейтенант Пашков с овчаркой на поводу. Овчарка всё время тянула в сторону, офицер её придерживал:
-Джульбарс, нельзя, Джульбарс, ко мне!
Конечно, собака привлекли всеобщее внимание, ведь у многих дома остались верные Полканы, Шарики, Трезоры, а во фронтовой обстановке видеть псов приходится не часто. Наш комбат окликнул Пашкова:
-Володя, откуда она у тебя?
-Да вот, подобрал на дороге под Львовом и уже привязался…
-Обученная?..
-Кто знает? Меня слушается, к своим относится дружелюбно, а вот пленного немца облаяла.
-Что ты с ней собираешься делать?
-Зачислю в друзья и буду делить пополам свой паёк.
-Что пишет Клавдия Никитична?
-А что она может писать хорошего, когда на руках трое малышей!
-Мои тоже вон где-то бедствуют, - вздохнул Андреев. – А у дочки нынче день рождения, три года исполнилось…   Ты  кого встречал с нашего «Выстрела»?..
-Помнишь Мишу Немчинова? Служит в штабе 211-й дивизии, он подсчитал: из 36 прибывших с «Выстрела» теперь в живых только десять. Остальные лежат на всей полосе наступления Первого Украинского фронта…
-Это значит, нам придётся воевать и за них; в общем, мы ещё повоюем, Володя!
В это время в тылу послышались грохот и лязг, на дороге показалось несколько своих танков. Четвероногий друг Пашкова оборвал поводок и с яростью бросился под головную машину.
-Джульбарс, назад! – закричал Пашков и побежал следом, - Джульбарс, ко мне!
Но было поздно… Старший лейтенант подождал, когда пройдёт танк, оттащил с дороги то, что осталось от овчарки, сел рядом и пригорюнился.
-И чего это она, собака-то? – наивно поглядел молодой солдатик на Волошина.
-Ошиблась малость, - пояснил ему Волошин. – Но ты не гляди, что это собака, - вдруг строго покосился он, - это истребитель танков, понял?
На окраине села Крукеницы части встретили полковники Кохановский, Шиманович и старшие офицеры штаба дивизии. По их указаниям полки разошлись по разным маршрутам к югу, наш батальон некоторое время шёл во главе своей полковой колонны, перевалил через лесистую гряду холмов и поздней ночью оказался в полном одиночестве в долине реки Бложевки, за селом Райтаровцы.
При уточнении по картам оказалось, что за тридцать часов форсированного марша мы преодолели неслыханное расстояние – 80 километров, в два раза перекрыв уставные нормы! И не мудрено, что в конце пути все спали прямо на ходу, на малых привалах валились на землю от усталости, и каждому требовались неимоверные усилия, чтобы заставить себя встать и снова передвигать набрякшие, натруженные ноги по скользкой от дождя дороге.
Вот и сейчас, когда батальон остановился на болотистом берегу Бложевки, солдаты в изнеможении попадали кто где, отказавшись от горячего ужина. А ведь надо было ещё протереть оружие, почиститься, выставить сторожевое охранение! И тогда комбат нашёл лежавшего навзничь замполита, присел перед ним на корточки:
-Иван Петрович, надо как-то поднимать людей, сейчас одним приказом не поможешь…
Максимов тяжело приподнялся, помотал кудлатой головой, прогоняя сонную одурь, подумал и ответил:
-Раз надо, значит, надо! Только вызови мне из хозвзвода того ездового с баяном, знаешь? – и хрипло рассмеялся.
Уже светало, когда явился заспанный баянист. Замполит заставил его играть трепака и растолкал комсорга батальона Григоряна, Бондаренко и Русинова:
-Вставайте, плясать будем!
-Григорян опешил:
-Товарищ старший лейтенант, да вы что!
-Пляшите, вам говорят!
-Это что – приказ?
-Да, это партийный приказ!
Григорян пожал плечами, Бондаренко с Русиновым переглянулись, и все трое начали неуклюже топтаться на месте.
-Веселей, веселей, - подгонял Максимов и прихлопывал в ладоши.
Плясуны помаленьку размялись, Бондаренко гикнул, крикнул: «Э, где наша не пропадала!» и пустился вприсядку. Разбуженные музыкой и топотом связисты, санитары удивлённо поднимались и, понукаемые замполитом, присоединялись к плясунам.
-Ну, вот, - наконец, сказал Максимов, - совсем проснулись. А теперь пойдём по ротам.
Когда на берег Бложевки прискакал на коне начальник штаба полка майор Тягней, плясал весь батальон. Сыпал дробью каблуков Горбунов, мимо вихрем проносился Данилюк; по-разбойничьи подсвистывал Орлов, приседал с платочком Колготюк; выходил с частушкой Головко и выделывал коленца Ромашко…
Тягней изумлённо оглядел странную картину всеобщего веселья и громко спросил:
-Это что за самодеятельность?
-Айда с нами, товарищ майор, - ответил рядовой Исайченко, выбивая перед ним брызги из болотистого грунта.
-Вы же после марша, ещё не отдохнули, а я привёз боевой приказ…
Услышав о приказе, Исайченко встал смирно и уже серьёзно сказал:
-А мы всегда готовы к выполнению приказов. Хоть на поход, хоть в бой Мы же теперь Львовцы!..

ПОД  САМБОРОМ
31 июля после утреннего «Концерта» солдаты, офицеры батальона с аппетитом позавтракали, нагрузились боеприпасами и с необыкновенной бодростью выступили дальше. Раскисшая дорога вывела их у села Рогожно к переправе через Бложевку, за рекой взбежала на водораздельные лесистые холмы и спустилась к другому селу сл странным названием «На-Дубу». По замыслу начальства, отсюда нам следовало двигаться дальше к югу, в промежуток между городами Самбор и Старый Самбор. Однако путь пересекали железнодорожная линия и за ней река Стрвияж, превращённые противником в серьёзный рубеж обороны. Здесь мы задержались на несколько дней.
Первый бой произошёл между сёлами На-Дубу и Соседовичи. Южнее их с высокой насыпи железной дороги постреливали немцы; комбат рассыпал батальон в цепь и приказал наступать в направлении будки путевого обходчика. Обе роты, выдерживая равнение, словно на тактических занятиях, перешли просёлок, спустились на ярко зелёный луг, но когда до противника оставалось до полукилометра, за насыпью взвыл «ишак». Луг покрылся чёрными букетами минных разрывов, из воронок высоко разбрасывался торф, и мы поняли, что здесь болото.
-Бегом – вперёд! – раздались команды.
Солдаты побежали, но чем дальше, тем чаще проваливались в «окна»с чистой водой. С насыпи ударили пулемёты, с недалёкой реки как-то сразу наплыл туман, всё потонуло в белёсой мгле, так что наши артиллеристы и миномётчики не могли разглядеть вражеские огневые точки.

Казалось, нам туман только на руку, под его прикрытием можно незаметно продвигаться вперёд, однако стоило кому-нибудь пошевелиться, как пропитанный влагой воздух усиливал звуки, и по чавканью грязи, по водяным всплескам фашисты открывали стрельбу, не жалея патронов.
-Увязли, - коротко подвёл итог наступлению рядовой Исайченко.
-А всё потому, что без разведки, - откликнулся его сосед Семёнов. – Вон про Сикорского говорят: не зная броду, не сунется в воду, а наш комбат всё хочет на «ура» взять.
-Была разведка, - раздался рядом усталый голос. – Григорян с Савельевым ходили, - и солдаты узнали в нём комбата, невидимого из-за тумана.
-Извините, товарищ старший лейтенант, - смутился Семёнов, - я не знал, что вы тут, со злости сболтнул.
-Ничего, бывает, - ответил Андреев, - это когда на сердце кошки скребут…
-Вы не подумайте, товарищ старший лейтенант, - продолжал Семёнов, но комбат его перебил:
-Хватит. Лучше скажите, моего ординарца не видали?
-Никак нет, товарищ комбат!
-А кто там лежит за Исайченко?
-Красноармеец Орлов, - пошевелилась расплывчатая фигура.
-Ползите ко мне!
-Комбат отдал приказание:
-Выбирайтесь назад, за просёлок и отыщите капитана Диневича. Пусть даст сюда телефонную связь, а мы попробуем приблизиться к насыпи.
Когда Орлов тенью скрылся в тумане, лейтенант вполголоса скомандовал:
-Передать по цепи: ползком – вперёд!
Невидимое болото пришло в движение, каждый старался передвигаться осторожно, бесшумно, однако приглушённые команды, короткое звяканье оружия привлекли внимание немцев, и они возобновили нервную, беспорядочную стрельбу. И всё же батальон вырвался из опасной зоны обстрела, вслепую преодолел половину расстояния до насыпи, и тут на пути оказалась новая преграда…
Тем временем вернулся Орлов, за ним телефонист Шуман и ординарец комбата Бондаренко раскручивали катушку с проводом. Шуман сноровисто наладил связь и подал трубку комбату:
-На проводе Максимов!
-Слушай, сынок, - донеслось издалека, - ты что, опять в цепь полез?..
Комбат вскипел:
-Я тебе в последний раз говорю, я тебе не «сынок», и куда полез – дело не твоё. А теперь давай Диневича!
-Адъютант старший у телефона, - раздалось в трубке.
-Товарищ капитан, - желчно спросил Андреев, - где Григорян и Савельев? Перед нами целое море воды, а ваши разведчики её «не заметили». Пришлите обоих ко мне, ведь атака срывается!..
Телефонист Шуман тронул комбата за плечо:
-Товарищ старший лейтенант, вы, конечно же, знаете, что здесь уже Дрогобычская область и неподалёку Добромиль? Ну, так вот, в этом городе в сорок первом фашисты убили моих родных только потому, что они евреи. А мне удалось бежать. Три года моей семьёй был этот батальон, три года все думали, что я хитрил и изворачивался, сберегая свою жизнь за телефонной коробкой. А я просто старался выжить, чтобы вернуться в родные края и здесь посмотреть в глаза этим фашистам… Зачем вам Григорян и Савельев? – неожиданно закончил Шуман. – Пошлите в разведку меня, я ведь тут все места знаю! 
И комбат посадил к телефону Бондаренко, а Шумана послал в разведку, хотя Григорян и Савельев уже прибыли. Через час телефонист вернулся, высыпал перед Андреевым кучу блокнотов, семейных фотографий, писем и две солдатские книжки на немецком языке.
-Вы же понимаете, - небрежно сказал он, - когда я увидел этих спящих «гансов», рука сама вытянула нож из голенища.
-А как насчёт водоёма? – спросил Андреев.
-Левее будки обходчика, доложил Шуман, - есть ручей. После дождей он разлился, но если сказать, что там глубоко, так нет. Вода уходит к Стрвияжу по широкой трубе под насыпью, и только намекните, я проведу в тыл немцам вс. дивизию!
Комбат покачал головой:
-Теперь уж не проведёте, и показал на кучу немецкого карманного добра.
-Товарищ комбат, - горячо возразил новоявленный разведчик, - если Добромиль уже наш, позвоните туда по телефону, и вам каждый подтвердит, что Шуман на ветер слов не бросает. Мои «гансы» спали в стороне от трубы!
-А что, - подал голос старшина Григорян, - попробовать можно, вот бы панику у них подняли!
-Тогда берите у Капусты взвод и – желаю успеха!..
Туман на болоте по-прежнему разделял враждующие стороны непроницаемой стеной, солдаты с нетерпением ждали сигнала, чтобы подняться и хоть немного согреться в наступлении.   Наконец, за железной дорогой раздались беспорядочная  стрельба, взрывы ручных гранат; промокший и продрогший батальон встал и побежал вперёд, постепенно погружаясь в холодную воду по колено, по пояс; бойцы достигли снова суши, вскарабкались на кручу насыпи и в короткой рукопашной сбили немцев. А потом беспощадной волной покатились вслед за ними к югу и только на минуту замешкались перед болотистым притоком Стрвияжа.
-Стой, стой, - вдруг закричал с насыпи комбат, - назад!
Впоследствии солдаты серьёзно уверяли, что туман начал рассеиваться вовсе не от ветерка, а от вихря, поднятого их стремительным броском и пальбой. Через рваные дыры в уходящем тумане комбат первым заметил страшную опасность: справа и слева, совершенно молча валили густые цепи гитлеровцев, намереваясь отрезать и зажать батальон между насыпью и речным притоком.
-Вторая рота, - опять закричал Андреев, - ко мне, прикрыть отход, остальным – на прежние позиции!..
Так несчастливо закончился этот затяжной бой, и весь остаток дня мы коченели на болоте в окопчиках, до краёв заполненных водой, и не смели поднять голов из-за шквального огня противника.
Избавление пришло ночью. Мокрые, грязные солдаты с трудом размялись, выбрались в тыл и на окраине села На-Дубу отогрелись горячим ужином. Потом появился майор Тягней; он приказал построиться в колонну и повёл батальон прямо полем к западу. Взобравшись на пологую высоту, все увидели вдали пожар, а Тягней комбату сказал:
-Это Соседовичи. Возьми направление по компасу и жми туда, утром получишь новую задачу!
-Там есть немцы?
-Вроде бы нет, а вообще – кто его знает!..
Спотыкаясь в совершенной темноте, мы перешли через несколько оврагов и приблизились к Соседовичам, где стояла подозрительная тишина. Пожар переместился к центру села, яркие костры горящих домов слепили глаза, затрудняли наблюдение, и комбат послал в разведку младшего лейтенанта Горбунова, наконец-то, получившего взвод. Вскоре из села донеслись автоматные очереди, крики и, перекрывая их, там зарокотали мощные моторы.
«Танки!» - мелькнула мысль у каждого, и поскольку ночью эти грозные машины против пехоты почти бессильны, руки сами потянулись к противотанковым гранатам, а взоры обратились к командирам: ну что же, мол, мы медлим, упускаем такие крупные трофеи!
Но командиры не медлили. Они тотчас развернули батальон в линию взводных колонн и повели его к селу. Навстречу попались связные от Горбунова.
-Младший лейтенант, - доложили они комбату, - приказал передать, что он ведёт бой с прикрытием, а основные силы фашистов с танками из села вышли…
Опять неудача!
Прозвучали новые короткие команды, батальон бросился в Соседовичи и помог взводу Горбунова уничтожить прикрытие. На западной окраине села мы рассыпались в цепь и осторожно стали продвигаться дальше, пока не были остановлены вражеским огнём.
Рассвет первого августа мы встретили у подножия  безымянной высоты с церковью и кладбищем, разделёнными дорогой. Здесь у немцев оказался сильный опорный пункт, отсюда наши боевые порядки простреливались насквозь, и батальон отошёл в Соседовичи. Пока штабники намечали маневр нового боя, вызывали артиллерию, бойцы принялись за горячий завтрак. Ловко орудуя ложкой, сержант Калинин из горбуновского взвода рассказывал:
-Когда мы ночью оказались вот в этих самых Соседовичах, сначала подумали, что тут наши. По улицам бродили солдаты, в проулках стояли танки… Я вот, к примеру, вплотную к танку подошёл и никаких крестов на нём не заметил, темно же было… Чем всё кончилось бы, неизвестно, да Савельев окликнул одного солдата: «Эй, земляк, из какой части?». Ну, тут закричали по-немецки, поднялась стрельба, танки заурчали и попятились. На одном наш младший лейтенант так и проехал через всё село.
-Чего ж вы их не подорвали? – спросил рядовой Ромашко.
-А чем? – вскричал Калинин. – Гранаты-то опять без запалов!
Мимо проходил замполит Максимов.
-А ну, - сказал он, - дайте-ка мне одну, - и отнёс её капитану Диневичу.
Начальник штаба осторожно отвинтил рукоятку «РПГ-44» и показал всем, что внутри запала, действительно, нет.
-Вот что, Иван Петрович, - приказал комбат Максимову, - забирай эту гранату и отправляйся к уполномоченному котрразведки! Пусть прощупает службу боепитания.
Вскоре в Соседовичи прискакала конная батарея старшего лейтенанта Тихомирова. Андреев поставил её у дороги на кладбище, развернул первую роту на западной окраине села, а своего заместителя Василькова со второй ротой, усиленной пулемётами и миномётами, отправил на север, в обход немецких позиций.
Эта рота через два часа по оврагам и руслу ручья вышла  в тыл церкви и атаковала фашистов. Тут же первая рота оторвалась от окраины Соседовичей, стремительно взбежала на высоту и, расстреливая смятенных гитлеровцев почти в упор, заняла кладбище. Тотчас капитан Диневич перевёл туда батарейцев… Тихомирова, и вовремя: грозно рокоча, из соседнего села Глыбока уже выдвигались танки, за ними шли стройные цепи в серо-зелёных мундирах…
Целый день артиллеристы, миномётчики, стрелки отражали контратаки – разве в горячке боя сочтёшь, сколько их было? Но вот враг выдохся, начал отходить, и стрелково-штурмовые роты вслед за ним ворвались в Глыбоку. Туда же с телефонистами явился вечно улыбающийся старший писарь батальона старшина Шейко.
-Вам записка, - козырнул он комбату.
«Дорогой товарищ Андреев, - прыгали по бумаге неровные строчки. – Я счастлив, что мне довелось целый месяц служить и воевать в таком сплочённом коллективе, как первый батальон. Если всё сложится благополучно, я надеюсь вернуться к вам. Желаю храбрецам стрелково-штурмового новых славных побед, с сердечным приветом, Я.Диневич»…
-Он что, ранен? – дрогнувшим голосом спросил Андреев.
-Так точно, ответил Шейко, а телефонист Русинов добавил:
-При мне дело было, возле кладбища. Когда капитан указывал огневые позиции артиллеристам, тут его и задело. Но нельзя сказать, чтобы очень тяжело…
-Ну, а дальше?..
-Мы с Дусей проводили Якова Григорьевича в медсанбат, - сообщил Шейко.
-Жаль, - вздохнул Андреев. – Редких качеств  человек…
-А кто теперь станет адъютантом старшим? – спросил Шейко.
-Пока по совместительству старший лейтенант Васильков. Так что все дела решайте с ним.
К вечеру из штаба полка вернулся Максимов.
-Ну как? – нетерпеливо встретил его Андреев.
-А, что там! – махнул рукой замполит. – Капитан Сидоренко уверяет, что истории с запалами – простая оплошность службы боепитания, и больше не повторится, он примет меры.
-Дай, как говорится, Бог, - заметил комбат. – А вообще нам надо держать самим ухо востро, их оплошности для нас боком выходят…
На рассвете 2 августа батальон повернулся фронтом к югу и начал бой за местечко Фельштын. Скатившись с пологой высоты, покрытой созревшей рожью, стрелковые цепи захватили дома на левобережье ручья и остановились: из местечка густо посыпались пулемётные очереди, заухали миномёты, пушки, и утреннюю тишину возмутили мощные разрывы.
Комбат послал на передний край Василькова, продолжая руководить боем с наблюдательного пункта на высоте. Когда совсем развиднелось, с нашей стороны вступили в дело артиллеристы Тихомирова, миномётчики Молодцева; их снаряды и мины стали рваться в местечке за ручьём и шоссейной дорогой, точно на фашистских позициях, а когда наши обе стрелковые роты по пояс в быстрой воде перебежали ручей и  оказались на том берегу, немцев охватило смятение, и они бросились к станции Фельштын.
-Андреев, Андреев, - вызывал по телефону полковник Сикорский. – Немедленно используйте успех и прорывайтесь за железную дорогу! Очень важно захватить и удержать переправу через Стрвияж!
-Комбат тут же позвонил Тихомирову и Молодцеву, чтобы они подготовили артиллерийско-миномётные налёты по станции и переправе, отправил в Фельштын Максимова с телефонистами оборудовать новый наблюдательный пункт, а сам пока остался на старом. Вдруг мимо с упряжкой санитарных собак пробежал дюжий рыжий рядовой Зубарев.
-Куда, земляк? – окликнул его ординарец комбата Бондаренко.
-Василькова ранило, - на ходу ответил Зубарев и скрылся в густой ржи вместе с собаками.
Комбат побледнел.
-Русинов, - приказал он, - свяжите меня с ротами!.
Телефонист покрутил ручку аппарата:
-Связь порвалась!
-Соедините с новым НП!
-Ещё связи нет!
-Ну, мне ждать некогда, - махнул рукой Андреев и, кивнув ординарцу, выпрыгнул из окопа наверх.
-Зря вы это, - ворчал Бондаренко, держась вплотную за спиной комбата. – Дождались бы связи, а то, не дай Бог, ранят…
-Вот, вот, - отвечал комбат, – мы будем ждать, а боевую задачу станет выполнять твой Бог. Так, что ли?
Они благополучно миновали ржаное поле, и тут внезапно впереди рванул разрыв, горячая пыльная воздушная волна сбила с ног обоих…
Андреев очнулся со страшным звоном в ушах. Он увидел над собой голубое небо и понял, что лежит на спине. Пошевелился, всё вроде цело, только вот левую руку будто отлежал. Потрогал её правой, на плече нащупал мокрое. Приподнялся, огляделся: кругом было спокойно. Негромко позвал:
-Бондаренко… Гриша…
Ординарец подполз не сразу, весь какой-то серый от страха и пыли.
-Жив? – обрадовался комбат.
-Трошки задело, - ответил Бондаренко. – А ну, перекатитесь в эту канавку, надо перевязаться!
Он осторожно стянул с Андреева намокшие кровью гимнастёрку, рубаху и объявил диагноз:
-Касательное осколочное верхней трети левого плеча!
-Не зря, оказывается, тебя учили на санинструктора! – Андреев с уважением посмотрел на Бондаренко и, сжав зубы, дал обработать и перевязать рану.
-А теперь вы мне, - попросил ординарец и проворно разделся до пояса.
-Поздравляю, - воскликнул Андреев, - у тебя раны нет!
-Как же нет, - заволновался ординарец, - а дюже печёт!
-Это просто царапина, давай, я её йодом.
Но Бондаренко настаивал:
-Всё равно рана, пийду с вами до госпиталя!
-Да ты что, - рассердился комбат, - не знаешь о наших потерях? До выполнения боевой задачи я батальон не оставлю!
Бондаренко кисло сморщился:
-А я оставлю, бо ранен…
-Не дури, Гриша, сейчас на счету каждый человек.
-Может причепиться столбняк…
Комбат поднялся на ноги, заправил раненую руку в карман шаровар и с презрением поглядел на распростёртого ординарца:
-Ну, и подлый же ты, Бондаренко. Убирайся в госпиталь, к чёрту, спасай свою шкуру, но ко мне больше не подходи! Он подобрал автомат младшего сержанта, повернулся и стал быстро спускаться к грохочущему стрельбой Фельштыну…
Мы тогда совсем не знали, что в районе  Самбора, кроме львовской группировки противника сосредоточились ещё войска, бежавшие под напором советских армий со станиславского направления – те самые, с которыми только полтора месяца назад нам уже приходилось воевать под Незвиской.
«И вот обе фашистские группировки, - писал впоследствии маршал Советского Союза К.С.Москаленко, - предприняли любой ценой удержать дорогу Самбор – Санок – Кросно… и как можно дольше сохранить в своих руках нефтеносный Дрогобычский район… Наиболее ожесточённое сопротивление противник оказывал в районе г.Самбор, который являлся опорным пунктом гитлеровцев в предгорьях Карпат. Учитывая его выгодное географическое положение, вражеское командование особенно тщательно подготовило противотанковую оборону подступов к городу. Одновременно противник предпринимал сильные контратаки, сдерживая наступление частей 38-й армии».
(К.С.Москаленко «На юго-западном направлении. 1943 – 1945».
Москва, изд-во «Наука», 1972, стр. 416 – 418).
Вот, оказывается, почему не имели успеха отчаянные попытки наших войск овладеть железной дорогой под Самбором и Старым Самбором! Уж слишком не равными были силы: с одной стороны малочисленные, измотанные непрерывными атаками советские батальоны, а с другой – густые боевые порядки пехоты, танков противника на очень выгодных рубежах обороны.
Замполит Максимов узнал о ранении Василькова в Фельштыне. Он поторопил наладить связь со старым наблюдательным пунктом и хотел сообщить об этом комбату, но Русинов ответил, что его там давно нет. А время призывало к активным действиям. Прождав Андреева ещё с полчаса, замполит принял командование батальоном. По его приказу Тихомиров, Молодцев совершили по станции огневой налёт, затем перенесли огонь в глубину обороны противника, и почти вплотную за разрывами снарядов, мин роты Капусты и Липкова перемахнули через железную дорогу, захватили на речном притоке мельницу, плотину, пересекли шоссе и ринулись к заветной переправе на Стрвияже.
Но вот по тому же самому шоссе слева на большой скорости вылетели три фашистских танка. Эх, ударить бы по ним из пушек, да пушки-то на позициях у кладбища! От взвода противотанковых ружей осталось только два расчёта; Максимов поставил их за плотиной и сержанту Якименко наказал:
-Я тебе, как коммунисту: умри, а танки задержи!..
Вокруг свистели пули, поднимались фонтанные разрывы вражеских снарядов; молодой кандидат партии Фёдор Якименко один, весь израненный осколками, вёл частую стрельбу, и… перед его упорством гитлеровские танки остановились на почтительной дистанции. В то же время их заметили с кладбища батарейцы Тихомирова, и танковую атаку окончательно отбили.
Тут на станции появился Андреев.
-Ф-фу, - вытер лоб замполит, - наконец-то! А я уж думал, что тебя того… да ты ранен, что ли?..
-Пустяки, - отмахнулся здоровой рукой комбат. – Вызови всех командиров и введи меня в обстановку!
За переправой гористый берег Стрвияжа поднимался почти на сорок метров. Оттуда луговое левобережье, конечно, просматривалось до самой станции, на виду были все наши боевые порядки, но фашисты ничем себя не проявляли. Наспех «сколоченная»  разведка вернулась, и старшина Григорян доложил:
-Через реку деревянный  мост, никем не охраняется, мин не обнаружено. От моста дорога поднимается зигзагами в горы; справа пустой хутор, на высотах противник не замечен. У моста для наблюдения оставлены трое разведчиков.
-Странно, - сказал комбат, взглянув на карту. – Ведь здесь прямой путь на Старый Самбор, всего десять километров.
Он позвонил по телефону командиру полка:
-Полагаю, это ловушка. Потому что немцы пока молча сидят справа и в Посаде Фельштынском, и за шоссе на Конев, а слева «соседствуют» с нами по линии железной дороги… Да, похоже на «мешок»… Конечно, сможем, если дадите сильное подкрепление с артиллерией… Что, не будет? Понимаю, исполню!
Андреев отдал трубку телефонисту и оглядел командиров:
-Снимите разведчиков от моста, отведите стрелковые роты. Полковник Сикорский отменил захват переправы и приказал удерживать станцию!

 ОСВОБОЖДЕНИЕ
Через Фельштын тянулось шоссе Самбор – Добромиль – Перемышль; между местечком Фельштын и Посадом Фельштынским его пересекало ещё одно шоссе, идущее из Старого Самбора на Конев и дальше, к той же крепости Перемышль. Вместе с железной дорогой этот узел коммуникаций представлял для немцев один из важных районов, за который они упорно держались.
Утром 3 августа рота лейтенанта Липкова внезапной атакой выбила фашистов с перекрёстка шоссейных дорог и заняла восточную окраину Посада.
В отместку фашисты с тремя вчерашними танками напали на станцию Фельштын, потеснили роту лейтенанта Капусты; в промежуток между ротами хлынула немецкая пехота, сбила заслон станковых пулемётчиков лейтенанта Махнаткина и вышла в тыл к Липкову. Ни взвод резерва, ни пушки и миномёты восстановить положение не смогли, и наш батальон откатился на два километра к северу в направлении Конева. Там на голой высоте мы заняли круговую оборону, наспех окопались и понемногу пришли в себя.
-Здесь даже лучше, - горько пошутил рядовой Савельев, - все немецкие позиции как на картинке!
-Побольше бы пушек, - в тон ему отвечал сержант Калинин, - так нам, пехотуре, и делать было бы нечего.
-А що, - согласился Филипп Коваленко, - пушки як гукнуть – тильки ходи за разрывами та подбирай трохвеи!..
Позади и левее нас в двух километрах возвышалась лесистая гора Гута Веглиска, на южном скате которой в домике лесника располагался полковой командный пункт. Полковник Сикорский видел наше бесславное бегство из Фельштына, отлично понимал, чем оно вызвано, и когда телефонисты дали связь с батальоном, на жалобы Андреева ответил:
-Сочувствую, но резервов нет, помочь не могу. Подумайте, расставьте по-новому силы и любой ценой положение восстановите!
-Ну хоть взвод дайте, - взмолился Андреев, - для моральной поддержки!
-Если получим пополнение, - осторожно пообещал командир полка, и на том разговор закончился.
Перед нами за ручьём у Фельштына в своих старых окопах сидели немцы. Справа за шоссе тоже сидели немцы, угрожая флангу батальона. Комбат переформировал на время боя обе стрелковые роты в три ударные группы, поставил задачи Тихомирову, Молодцеву, и подал сигнал.
Группа лейтенанта Липкова с двумя «сорокапятками» пробралась по оврагу к шоссе и коротким  ударом перерезала, оседлала его. Один взвод с противотанковым орудием Липков оставил на месте, а с другим, усиленным тоже пушкой, беглым шагом двинулся к Посаду.
В то же время лейтенант Малыгин вывел вчерашним путём свою группу к домам на левобережье ручья, смело атаковал противника и заставил его отступить. Тогда из-за фланга этой группы вывернули два взвода лейтенанта Капусты; Фельштын и станция снова оказались в наших руках; пушки и миномёты перенесли огонь по Посаду, и к вечеру Капуста и Липков заняли половину Посада.
Немцы отхлынули за часовню, отвели танки за линию железной дороги и замолчали. В нашей половине Посада горели несколько домов, туда бойцы бегали «погреться», потому что ночь выдалась холодная; для комбата отыскали под сгоревшей пекарней просторную тёплую печь, и Андреев впервые за много суток крепко выспался, несмотря на близость немцев.
Ночью прибыло обещанное Сикорским пополнение – двадцать солдат, вернувшихся из госпиталей. Замполит Максимов не стал будить комбата, оставил их пока в резерве и назидательно сказал:
-Это старые опытные бойцы, их беречь надо!
-Правильно, - горячо воскликнул комсорг Григорян, - пусть будут батальонной гвардией!
-Да, пусть, - кивнул Максимов, - хоть до утра, - и вздохнул.
Утром 4 августа стрелково-штурмовой отбил атаку гитлеровцев на станцию Фельштын, и в этом деле образец воинского умения показали старые солдаты из пополнения. Особенно отличился сержант с двумя орденами Славы на груди. Он с группой бойцов обошёл немцев с фланга, многих побил, а остальных погнал по дороге к мельнице и там взял в плен пузатого унтер-вахтмейстера. Несмотря на замысловатость звания, тот оказался чином чуть повыше унтер-офицера, и когда его привели на командный пункт батальона, проявил чрезвычайный интерес к телефонистам. Поминутно поправляя очки, дал знаками понять, что он тоже телефонист и попытался ознакомиться с аппаратом «УНФ»:
-Дас ист мейне специалитет! (Это есть моя специальность!).
-Держись подальше, - осадил его Русинов. – Видали мы таких специалистов!
Ветеран дивизии Русинов стал уже младшим сержантом, временно командовал взводом связи и держался недоступно. А пленный, увидев перед комбатом чистый бланк топографической карты района Старого Самбора, опять знаками пояснил, что может нанести свой передний край:
-Их вар лерер географие… (Я был учителем географии).
Андреев дал ему синий карандаш, и унтер-вахтмейстер сноровисто набросал на бланке фашистские позиции, расположенные за железной дорогой напротив Соседовичей и Фельштына. Комбат внимательно рассмотрел условные значки огневых точек, часть которых нам была уже известна, и спросил:
-А танки, панцер, панцер где?
-О, - весело воскликнул пленный и начал выламывать язык, будто от этого его лучше поймут. – Панцер нейн, аллес драй панцер обмарширен ан штадт Самбор! (Танков нет, все три танка отошли к городу Самбору!).
-А какие части находятся вот тут, тут? – показал по карте комбат на западную половину Посада за часовней.
-Их вайс нихт, - энергично замотал головой немец. – Ист хиер андере регимент! (Я не знаю, здесь другой полк!).
-Не знает, - догадался Максимов. – А жаль…
Когда пленного повели в штаб полка, он ударил себя по выпирающему животу и закричал:
-Их  ист  социаль – демократ,  ес  лебе  фрейгейт! (Я социал-демократ, да здравствует свобода!).
-Сволочь, - с ненавистью посмотрел ему вслед Русинов. – А вообще все они такие: бьются до последнего патрона, а потом  - хенде-хох, кричат, что они социал-демократы, лебезят и, спасая шкуру, продают собратьев.
Наступил тёплый полдень, сырая земля дымилась испарениями, в воздухе висела духота, как в бане. На участке батальона снова настало затишье, но далеко на востоке гремел ожесточённый бой, видимо, за Самбор.
-Наверное, - осторожно заметил замполит Максимов, - немцы перебросили туда не только три танка. Как ты думаешь, комбат?
Андреев потрогал раненую руку и ответил:
-Думаю, отвели от нас и часть пехоты, иначе мы на четырёхкилометровом фронте не удержались бы. В общем, будем брать вторую половину Посада! – объявил он и приказал вызвать Липкова, Тихомирова и Молодцева.
Под вечер миномётчики и артиллеристы обрушили огонь на район часовни и подавили пулемётные точки немцев. Вторая рота в лоб, по Хыровскому шоссе, а взвод резерва обходом справа ударили по ним, и фашисты бежали к западу на кладбище, отделявшее Посад от соседнего села Гродовицы.
Здесь у них находились окопы, пересекавшие шоссе, оттуда полились плотные свинцовые потоки, перед окопами взметнулись миномётные разрывы заградительного огня, и наступающие залегли на отвоёванной окраине Посада. Достаточно было взглянуть на карту, чтобы убедиться: в шести километрах отсюда среди гор лежал городок Хыров, важный узел железных и шоссейных дорог; из Посада мы выбили только боевое охранение, и гитлеровцы дальше наш потрёпанный батальон ни за что не пропустят. Комбату позвонил полковник Сикорский:
-Чем вызвана стрельба на вашем участке?
Андреев доложил и попросил указаний, что делать дальше.
-Говорят, вы ранены, - ответил командир полка. –В медсанбат надо уходить, вот что!
-Не на кого оставить батальон, товарищ «Пятый»!
-Об этом я позабочусь, а вы ждите капитана Мондова с новыми хозяевами…
Помощник начальника штаба полка по оперативной части прибыл с незнакомыми офицерами.
-Передайте им свои позиции, - сказал он жёстким, властным голосом, - а сами с наступлением темноты выходите к селу Конев!
Капитан Мондов задерживаться не стал и сразу отбыл, ссылаясь на занятость. И сразу же, не то заметив передвижение войск, не то по каким-то другим причинам с высот из-за реки Стрвияжа, со стороны Хырова начался орудийный обстрел сменяемых подразделений. Несмотря на это, наши командиры сумели ознакомить офицеров с обстановкой, свежая воинская часть заняла наш участок фронта; батальон повзводно вышел из Посада Фельштынского, со станции, построился в колонну и по отвоёванному во вчерашнем бою шоссе отправился тяжёлой поступью к Коневу.
-Чудно, - сказал рядовой Курдюмов. – Вроде бы из пекла вырвались, радоваться надо, а как будто чего-то жаль…
-Это потому, Ваня, - ответил парторг роты Головко, - что на освобождение Фельштына потрачено много сил, труда, а с тем, что сделано своими руками, всегда жалко расставаться…
С этими местами было трудно расставаться ещё и потому, что там оставались дорогие сердцу могилы фронтовых друзей. Под Фельштыном полегли первый плясун батальона Сидор Колготюк и добродушный Василий Приходько, никогда не расстававшийся с каской, да так и похороненный в ней. На торфяном болоте у Соседовичей остались уралец Николай Субботин и телефонист из Добромиля Шуман, так и не успевший дойти до своего города. Под Самбором многие бойцы пали смертью храбрых, но их могилы не забыты. Через 26 лет Старо-Самборская районная газета «Советское Прикарпатье» опубликовала заметку школьника А.Мороза из села с необычным  названием «На-Дубу» - «Память о них вечна».
«Добрым делом занимаются красные следопыты, которые разыскивают могилы неведомых солдат, устанавливают их родных. Четыре года назад в На-дубской восьмилетке начал свою работу кружок красных следопытов. Пионеры решили найти родных погибших воинов, что похоронены в братской могиле.
Ученики послали письмо сестре погибшего солдата Саввы Ивановича Данилюка. С нетерпением ждали ответа. И вот, наконец, пришёл долгожданный ответ с Житомирщины. Написал его племянник Саввы Ивановича семиклассник Вася.
Уже стало традицией, когда ежегодно на День Победы в село На-Дубу приезжают родственники и близкие мужественных, отважных героев, которых отыскали красные следопыты.
Так, в 1968 году навещала могилу своего сына мать лейтенанта Михаила Фёдоровича Астахова. Повёз с собой на Полтавщину горстку земли, принявшей последний вздох отца, сын Владимира Ивановича Хасадурова Иван. Встретились возле братской могилы родные рядовых А.В.Козловского и П.А.Калиниченко».
Так что, хотя мы из тех мест давным -  давно ушли, пусть знают ветераны: о наших павших товарищах заботятся юные патриоты Прикарпатья!
В Коневе с комбата  боевое напряжение сразу спало, появилась лихорадка, стало клонить в сон. В распухшем горячем плече невыносимо ныло, и лейтенант медслужбы Дуся принялась за обработку раны, ей подсвечивал трофейной плошкой старшина Григорян.
Вдруг открылась дверь, в дом вошли замполит Максимов и двое военных.
-Вот Андреев, - показал расстроенный Максимов.
Высокий, уже в годах военный поставил на пол объёмистые чемоданы, осторожно козырнул:
-Капитан Мастеров, ваш преемник, - и положил на стол предписание. За его спиной у порога виднелась небольшая фигура в шинели.
-Очень приятно, - ответил комбат, - присаживайтесь. Как закончат перевязку, приступим к передаче и приёму батальона.
-Слышь, комбат, - раздался от порога женский голос, - где тут у вас напиться?
Все переглянулись, капитан смутился:
-Это моя жена, пулемётчица Катя…
Связные созвали в дом командиров подразделений, Андреев представил им нового комбата, передал ему строевую записку и простился:
-Ну, товарищи, желаю боевых успехов и крепкой дружбы!
Он ушёл в санроту полка, а капитана Мастерова вызвали за получением задачи.
В Коневе собрался весь полк. Утром 5 августа мы в общей колонне двинулись к северу, к истокам знакомой реки Бложевки; от села Новее Място повернули к западу и обошли Хыров, занятый немцами.
Уже недалеко было до государственной границы с Польшей, установленной в 1939 году при освобождении западных областей Украины. Солдаты готовились к переходу и говорили, что всем выдадут новое, и не какое-нибудь, а «парадное» обмундирование. Они же по секрету передавали, будто «капитанша» выбрала в ординарцы новому комбату бывшего штрафника Зубарева, который под Незвиской обшаривал карманы убитых, а совсем недавно отличился, спасая раненого старшего лейтенанта Василькова.
Батальон остановился на ночлег под высокой лесистой горой у звенящей речки Вырвы, а 6 августа с утра продолжал марш в голове полка. В Добромиле нас встретил духовой оркестр, все подтянулись и прошли строевым шагом мимо группы офицеров, впереди которой стояли  Сикорский и неизвестный пожилой полковник.
-Новый командир дивизии, - вполголоса сообщил комбат Максимову, - Андриенко, переведён из гвардии…
За  Добромилем  асфальтовая дорога потянулась вверх по обоим берегам гремящей Вырвы, поселения узкой лентой жались в теснинах между гор, и куда бы ни взглянул солдат, всюду видел гигантские нагромождения камня, прикрытого непролазными лесами.
Во второй половине дня у села Юречково полк свернул влево и рассредоточился побатальонно между хребтом Хванев и горой Свининский лес. Мимо нас проследовали 332-й, 264-й полки, промчались артиллерийские упряжки. Вскоре с юга послышалась гулкая стрельба – там начался бой за выход к железнодорожной станции Кросценко, в тыл городу Хырову. Но наш полк в этом бою не участвовал, так как находился во втором эшелоне.   
7 августа части дивизии отошли с поля битвы и расположились на отдых неподалёку от нас. Вечером во всех батальонах состоялись митинги, посвящённые освобождению города Самбора. Старший лейтенант Максимов зачитал нам приказ товарища Сталина с объявлением благодарности личному составу частей, участвовавших в этих боях, в том числе и нашей 241-й Винницкой дивизии, которая своими решительными ударами способствовала другим дивизиям овладеть Самбором.
На другой день всё соединение снова вышло на асфальтовую дорогу, освобождённую советскими войсками ещё неделю назад. По-прежнему в голове дивизии шёл 318-й Львовский стрелковый полк, а впереди полка наш первый батальон. По обеим сторонам пути темнели непривычно высокие, хмурые горы, и шоссе петляло мимо редких придорожных домиков под черепичными крышами.
На привале рядовой Курдюмов заглянул в один из них и отпрянул.
-Чего испугался? – спросил его старшина Зверев.
-А ты… посмотри сам…
У открытой двери собрались бойцы, не решаясь войти. Потому что там, внутри, у стола сидели две жуткие застывшие фигуры в штатском.
-Ну, когда в бою, - задумчиво сказал Зверев, - я понимаю, там солдат в солдата стреляет, но здесь…
-Смотрите, сынки, смотрите, - подталкивал солдат к двери Максимов. – Перед вами фашизм в голом виде. Это «они» при отступлении от злости стреляли, мы такое уже видели в других домах!..
Весь день 9 августа батальон простоял в дремучем лесу у какого-то ручья. Бойцы хорошо помылись, почистились; хозяйственники привезли целую повозку нового обмундирования, сапог . Кое-кого удалось принарядить.
-А что же нам – по-старому ходить в х/б  и б/у? – обиженно спросил рядовой Орлов. – Ведь говорили, перед границей всем выдадут другое!
-Подумай, голова, - убеждал его старшина Крайнюков. – Сейчас почти вся Красная Армия  выходит к границам, и ты не маленький, должен понимать, как трудно нашему народу обеспечивать миллионы солдат!
-Так-то оно, так, - соглашался Орлов, - а всё-таки досадно: столько разговоров было…
-Досадно потому, - свёл всё к шутке Исайченко, - что он в парадном виде хотел пофорсить перед заграничными девчатами.
-Какие девчата, - отмахнулся Орлов. – От самой Незвиски по полям да по лесам, живых людей даже в сёлах не видим…
10 августа на марш все вышли в приподнятом настроении: будоражила близость незнакомой Польши.
-Якая вона, та Польша, - думал вслух Василий Ромашко. – Балакают, що там и последний холоп – тоже пан!
-Значит, хорошо живут? – спрашивал Смирнов.
-Прийдемо – побачимо.
-По-моему, вставил агитатор Трут, - простому мужику там не сладко. Гнёт шею на польских панов, на немецких колонистов, а чтобы не было обидно, его тоже величают паном.
К полудню мы перевалили через хребет Стоне Горы, свернули по дороге к северо-западу, спустились на сотню метров, и вдруг за поредевшим лесом внизу блеснула широкая полоса воды.
-Батальо-он! – протяжно скомандовал капитан Мастеров, - стой, привал!
-Река Сан, - взволнованно заговорили бойцы, - государственная граница Советского Союза!
От берега поднимались полковые разведчики с каким-то сапёрным подполковником; капитан Мастеров присоединился к ним, и все поспешили навстречу подходящему полку.
И в это время в батальоне появился  старший лейтенант Андреев.
-Ты откуда взялся? – обрадовался замполит Максимов.
-В торжественный час решил побыть с боевыми друзьями.
-Спасибо, комбат. Ну, а сам где и как живёшь?
-В госпиталь не поехал, нахожусь в санитарной роте.
-А почему до сих пор не заглядывал?
-Как-то неудобно, тут же Мастеров…
-Эх, если бы ты знал, что это за Мастеров!.. Он, может, и неплохой командир, но только стоит рядом появиться его пулемётчице, как сразу теряет всю уверенность. Она прямо гипнотизирует его!..
-А ты, Иван Петрович, не сплетничай!
-Да ведь на душе наболело, а поделиться не с кем…  Что нового в «верхах»?
-Майор Апарцев стал подполковником, это ты, наверное, знаешь. Капитан Мондов получил майора и переведён в 332-й полк начальником штаба.
-Вот растут люди! А ведь я Мондова знал ещё старшим лейтенантом…
Андреева заметили солдаты, офицеры; они подходили, улыбались, здоровались за руку и в конце концов окружили его плотной стеной.
-Поздравляю вас, - говорил Андреев, - с окончанием боёв на Украине и от всей души желаю новых побед над гитлеровцами в Польше!
-А вам желаем, - за всех ответил лейтенант Малыгин, - побыстрей поправиться и вернуться в наш строй!
Сержант Сухталиев сказал:
-Товарищ старший лейтенант, у нас один боец арифметикой занимается, разрешите доложить интересные цифры?
Он вытолкнул вперёд чернявого бойца.
-А, «генералиссимус», - пошутил Андреев. – Ну как, уже догнали Суворова?
-Так точно, - серьёзно ответил боец. – Даже на четыре боя впереди оказался.
-Поздравляю, Смирнов. Это и есть ваши цифры?
-Никак нет, - ответил боец и вытащил листки бумаги. – Вот мы тут с помощью миномётчиков подсчитали, что в наступлении от Богдановки до Сана прошли с боями 360 километров, и батальон в своей семисотметровой полосе освободил 252 квадратных километра украинской территории.
-Поразительно! – воскликнул Андреев, а Смирнов бесстрастно продолжал:
-Роты освободили по 126, взводы по 36, а отделения по 18 квадратных километров.
-А за солдат не подсчитали?
-Подсчитали. Наступая на фронте шириной в 7 метров, каждый солдат в своей полосе лично очистил от врага два с половиной километра.
-Ай да математики у нас! – опять воскликнул Андреев. – Иван Петрович, да ведь надо, чтобы эти выкладки о героизме воинов знал весь полк!
-Да здравствуют советские освободители, - неожиданно закричал Максимов, - ура, товарищи!..
И с конца украинской земли за Сан, в Польшу, ещё занятую немцами, полетело грозное, как в атаке, красноармейское «ура».
Так начался митинг, на котором воины один за другим выступали с горячими, от сердца идущими словами, клялись сражаться за свободу польских братьев так же беззаветно, как они сражались за освобождение украинцев.
Когда в батальон вернулся Мастеров, а с ним пришёл агитатор полка майор Зубарев, замполит смущённо доложил:
-Вы уж извините, что не дождались вас, всё как-то само собой получилось…
-Ну и хорошо, - одобрил Зубарев, - что поддержали инициативу масс!.
После обеда стрелково-штурмовой построился, выслал вперёд головную походную заставу, спустился на берег и, подгоняемый сапёрным подполковником, поспешил к понтонному мосту – всего в километре ниже города Санок.
Где-то гораздо севернее другие части Красной Армии пересекли государственную границу ещё 17 июля, а 241-я стрелковая дивизия перешла Сан только 10 августа. Впереди дивизии в головном отряде двигался наш батальон – он первым вступил на землю Польши, и вместе с батальоном на эту землю вступили русский Быков, украинец Василий Ромашко, армянин Григорян, казах Сухталиев, мордвин Смирнов и другие красные бойцы, своим тяжким воинским трудом освободившие родную землю Советской Украины и шедшие теперь освобождать от гитлеровского фашизма братский люд европейских зарубежных стран.








СОДЕРЖАНИЕ

Родословная
Партийное собрание
Оборона
Окопная жизнь
Разведка боем
На марше
Прорыв
Наступление
За газетной строкой
Вторая полоса
В глубине обороны противника
За врагом!
Под Львовом
Львовцы
Под Самбором
Освобождение

ПРИМЕЧАНИЕ
В основу повествования взяты дневники, воспоминания участников сражений, газетные заметки, письма, документы. За малым исключением, герои выведены под собственными именами, и ветераны могут в них узнать себя и  боевых друзей, а их потомки  - стать свидетелями  ратного труда и фронтовой жизни своих близких.

ОБ АВТОРЕ

КОРОСТИН Борис Андреевич   (1914 г.  -  1976 г.).
Родился в городе Челябинске.
Образование определял как «армейское»: был  воспитанником кавдивизиона, служил  в Красной Армии – с 1931 по 1938 г.г., затем – с июля 1941 по май 1950 г.г.
Закончил девятилетку и педагогические курсы. За время службы: курсы комсостава  в 1933 и 1942 годах, курсы «Выстрел» - в 1944 году.
С июля 1941 года – на офицерских должностях по обучению солдат и младшего комсостава для участия в военных действиях; на фронте – с 1944 года – командир стрелково-штурмового батальона в составе 318-го стрелкового Львовского полка 241-й стрелковой Винницкой дивизии 67-го стрелкового корпуса 38-й ударной Армии Первого Украинского фронта. Участник Карпатско-Дукльской операции.
Четыре ранения, в том числе одно тяжёлое. Праздник Победы встретил в госпитале.
Боевые награды: ордена Александра Невского, Отечественной войны  второй степени, Красной Звезды; медали «За боевые заслуги», «За Победу над Германией».
С сентября 1945 по октябрь 1948 года проходил службу в советских комендатурах в городах Австрии и Венгрии,  по май 1950 года – в Белоруссии.
После демобилизации работал преподавателем допризывной подготовки в учебных заведениях города Чкалова (Оренбурга).
Со студентами и школьниками провёл около 150 пеших, лыжных и шлюпочных походов, экспедиций и экскурсий по местам боевой и трудовой славы советского народа, организовал первый в СССР школьный военно-патриотический музей (1958 г.); составил богатейшую краеведческую картотеку Оренбургской области, опубликовал более 400 статей, очерков, рассказов о прошлом и настоящем края; выпустил пять брошюр и сборников по организации походов по родной стране.
Похоронен в городе Оренбурге.