Его звали Ганс. Холеный, упитанная лоснящаяся физиономия, бесцветные глаза в обрамлении светлых ресниц и бровей, грузное тело, - Стефания возненавидела фрица с первой минуты его появления в доме.
Слава создателю, к ней больше никого не поселили. У Дарьи, что хата по соседству, четверо. Ох, и шуму от них, гогочут целыми днями, гергечут что-то на своем, до чего грубым казался белорусской женщине немецкий язык.
Видать, большая шишка, раз одного поселили. Женщина не разбиралась в чинах, но офицера от солдата отличить смогла. Ганс – офицер, перед ним все в струнку вытягивались, салютуя ненавистное: «Хайль!»
Но сильнее ненависти стал страх, не за себя – за дочь. Он прокрался в душу в первые секунды, когда внимательные материнские глаза поймали похотливый взгляд фрица – Алеся была так хороша в свои пятнадцать.
Ее, бывшее когда-то угловатым, тело округлилось, под тонкой тканью платья выделились сочные бугорки, стройные ножки, длинные, как у балерины, с круглыми коленками, привлекали мужское внимание.
На чистом юном лице огромные синие глаза, маленький курносый носик и яркие, как спелая ягода, губы. Ямочки на щеках, когда она улыбалась, делали лицо взрослеющей девочки божественно красивым.
В другое время Стефания порадовалась бы за дочь, восхваляя Всевышнего за дарованную красоту, но теперь ее сердце сжалось от предчувствия неминуемой беды.
И беда пришла, не заставив себя долго ждать. В один из дней, выждав, когда Стефания уйдет со двора, Ганс осуществил задуманное.
Взять бы Алесю с собой, но девочка так сладко спала безмятежным детским сном, что Стефания пожалела ее будить, да и Ганс, похоже, ушел, плотно позавтракав.
Накануне пришли грузовики с оружием, эта новость облетела деревню за считанные часы. Значит, немцы готовятся к наступлению, наверняка, будут обсуждать свои планы в здании местной школы, где они сделали свой штаб или как это у них называется.
И Стефания ушла на реку стирать белье фашисту. А Ганс вернулся…
Алеся в первую минуту даже не поняла, что произошло. Широкая сильная ладонь зажала ей рот, буквально вдавив голову в подушку, грузное тело навалилось сверху, от чего нечем стало дышать. Сильное мужское колено раздвинуло девичьи ноги, похотливый самец не слишком церемонился, ублажая свое изголодавшееся естество. Девственность девочки еще усилила его пыл.
Алеся застонала от невыносимой боли, стала извиваться в попытке вырваться, чем только вызвала негодование насильника, он приподнялся над жертвой и со всей силы ударил девочку кулаком в лицо.
Когда несчастная очнулась, фрица в комнате уже не было. Не в силах даже подняться с постели, девочка натянула на себя одеяло, укрывшись с головой.
Горькие рыдания сотрясали плечи, лицо распухло, из разбитых губ сочилась кровь, постель промокла от начавшегося кровотечения из разорванной девичьей плоти.
Так и застала свою дочь Стефания. Женщина сразу поняла, что произошло. Она кинулась во двор, чтобы догнать ненавистного фрица, но Ганса и след простыл.
Она бы выдрала ему глаза собственноручно, скорее всего напоровшись на пулю, но бог отвел еще большую беду, дав время успокоиться и собраться с мыслями.
К вечеру, кое-как успокоив дочь, Стефания приняла решение, оно вызрело буквально за несколько минут. Завтра четверг – банный день у Ганса. Он заранее предупредил, что к вечеру должна быть натоплена баня, приготовлены простыни и чистое белье. Будет ему баня!
- Дарья, я к тебе по делу,- Стефания застала соседку за приготовлением ужина для постояльцев, - вот, возьми, - женщина протянула большую бутыль самогона.
- Зачем это?
- Ты завтра фрицев своих угости по полной. Патефон заведи. Мы с Алесей придем компанию составить, потанцуем, споем, - Стефания тяжело вздохнула.
- Стефа, ты что? Какие с фрицами танцы? Случилось что? На тебе лица нет.
- Случилось, Даш, случилось. Даже говорить не могу, прости. Ты сделай, что прошу, пожалуйста!
- Хорошо, Стефа, держись, милая, - Дарья поняла, что подруга что-то затеяла, но в душу лезть не стала, свою бы шкуру сберечь.
А ужин с самогоном, так что ж тут такого? Пьют, ироды, еще как пьют. У нее уже все запасы кончились, а Стефка вот выручила. Завтра банный день у них, чистюли проклятые, сами попросят после баньки-то.
Весь день Стефания задумчиво ходила по дому, все валилось из рук. Мозг лихорадочно обдумывал ее зловещий план мести, не оставляя места другим мыслям.
Алеська внешне казалась спокойной, только лицо сильно распухло, да над скулой выделялся лиловый синяк. Она тихо сидела на своей кровати с томиком стихов Пушкина. Уже в который раз девочка перечитывала третью главу из «Руслана и Людмилы», но слова ускользали, не задерживаясь в памяти.
Зловещий Черномор, похитивший Людмилу в день свадьбы, был стар и немощен. Он только ходил вокруг царевны, облизываясь на ее красоту, не то, что Ганс…
На глаза наворачивались слезы, но девочка изо всех сил старалась скрыть свое состояние. Она видела, как не похожа на себя сегодня ее мать, боялась за свою и ее жизнь, и потому прятала свои чувства в себе.
Девочка понимала – Ганс их не пощадит, стоит ему только хоть что-то заподозрить, и она молила бога, чтобы мать не предпринимала каких-либо решительных действий. Она и близко не могла представить, что задумала женщина.
День клонился к вечеру, в топке печи, что сложил Степан перед самой войной, потрескивали березовые поленья. Стефания натаскала полный чан воды, приготовила веники, пополнила холодной водой стоящую в предбаннике бочку – Ганс будет доволен.
Она еще на прошлой неделе поняла, что русская баня фрицу пришлась по вкусу. Сегодня она его сама будет парить, веничком березовым, да по его жирному телу, да изо всей силы…
Распустив косы, сняв сорочку, женщина провела руками по своему стройному телу, обласкала грудь, от чего соски напряглись. Пожалела, что не видит ее сейчас Степан, как бы ласковы были его руки…
Щеки пылали от жара, в парную было не войти. Плеснув травяного отвара на камни, женщина ощутила прилив невиданных ранее сил. И Стефания запела.
Мелодия, грустная, заунывная, брала за душу, выворачивая наизнанку все затаенное, хранимое в сердце. Так могла петь только женщина, любящая, страдающая и готовая на все.
Расчет оказался верным. Ганс услышал ее песню, только ступив во двор. Не понимая слов, он в предвкушении удовольствия перешагнул порог бревенчатой постройки, ущутив влажный дух русской бани.
Его ждал сюрприз – в мареве горячего пара его ждала обнаженная красавица. Длинные пшеничные волосы разбросаны по плечам, тонкий стан, соблазнительный изгиб округлых бедер, почти девичья талия. И песня, лившаяся из души, прекрасная, призывная, завораживающая.
Поспешно сорвав с себя мундир, фриц поспешил испить сию чашу. Протянув руки, он ступил навстречу сказочной диве…
Острый палаш рассек ему шею до ключицы, тело обмякло, глаза, полные удивления и непонимания, казалось, вылезли из орбит.
«Прости, Степа»,- Стефания с силой ударила кувалдой в стенку печи. Глина дала трещину, женщина поспешно стала доставать раскаленные кирпичи. Времени мало, пальцы обожглись, но она не останавливалась, пока не достигла желаемого. Все должно выглядеть натурально…
А у Дарьи за столом было шумно и весело.
- О, да у вас праздник! Разрешите присоединиться? – глаза Стефании горели дьявольским огнем, щеки возбужденно пылали, распущенные косы делали ее похожей на колдунью.
Женщина налила себе стакан самогона, выпила залпом, даже не сморщившись.
- Гут, гут! – одобрительно загоготали фашисты.
Силу своего самогона Стефания знала, еще чуть-чуть, и они не смогут встать из-за стола, потому нужно спешить.
- Музыку! – воскликнула она, подмигнув Дарье.
Ничего не понимающая Алеся растерянно смотрела на мать. Девочка не переставала удивляться. Сначала ее мама задумчиво молчала весь день, потом куда-то ушла надолго, приказав сидеть и не высовываться. Вскочила, вся растрепанная, приказала идти к тете Дарье. А теперь вздумала танцевать.
Еще чего! Танцевать с фашистами, один из которых вчера надругался над ней. Ну, уж нет! И только Алеся собралась уходить, как услышала зловещее материнское шипение:
- Не смей! Мы должны быть здесь! Обе! – как пригвоздила словом. Алеся послушно села за стол, натянуто улыбаясь, хорошо хоть, что при свете лампы синяки не очень видны.
- Медхен, я, я! – подбадривали пьяные немцы. Один даже потянулся обнять девочку, но другой отдернул его руку, со словами «кляйн». Алеся с благодарностью взглянула на мужчину, он напомнил ей отца, скорее всего, возрастом.
И Дарья, и Стефания, даже Алеся пошли-таки танцевать с немцами. Как назвать то топтание пьяных тел, не находилось слов. Но веселье получилось отменным. Трое из четверых были уже изрядно пьяны, когда Дарья, взглянув в окно, тихо ахнула:
- Стефа! У тебя баня горит!
- Баня? Там же Ганс! – неподдельная тревога прозвучала в голосе женщины, только злорадные искры брызгали из глаз, но этого уже никто не заметил.
Назавтра все четверо фрицев докладывали начальству, что женщины гуляли вместе с ними. И даже о том, как самоотверженно хозяйка бани боролась с огнем, даже руки обожгла, но было уже слишком поздно.
- Герр офицер, у Ганса не было шансов на спасение, огонь от печки перекинулся на перекрытия, предбанник запылал раньше. Ганс сам виноват, не нужно было так кочегарить, печка не выдержала.
Когда Стефанию отпустили, в чем она была совсем не уверена, уже попрощавшись с жизнью, женщина первым делом зашла к Дарье - Алеся была там.
- Мамочка! - девочка бросилась на шею матери, залившись слезами.
- Ничего, дочь! Прогоним фрицев, война закончится, папка вернется, новую баньку срубим, лучше прежней, и печь сложим крепкую, не то, что эта…