Мария Ивановна Лопухина (1779-1803)
Красивые лица – печальные судьбы.
Я словно вижу двух девушек, которые шептались возле портрета Марии Лопухиной.
- Не смотри, Лизонька, а то умрёшь.
- Глупости, Настенька. С чего это вдруг?
- А ты, верно, не ведаешь, что когда Лопухина позировала Владимиру Лукичу, то была больна к тому времени и вскорести померла. Царство ей небесное! - набожно перекрестилась говорившая, подруга – последовала примеру.
- Говорят, что её отец – граф Иван Толстой был мистиком и магистром масонской ложи, – немного успокоившись, продолжила Настасья.- Он заманил дух дочери в её портрет.
Теперь, какая барышня глянет на него, то тотчас же умрёт! Вот тебе крест святой.
Пойдём отсюда от греха подальше.
Подхватив подружку под ручку, увлекла её за собой.
Не послушалась предупреждения Лизонька. Уходя, посмотрела.
Вскоре она, незамужняя дворянка из старинного, но обедневшего рода скончалась.
- Ещё одна богу душу отдала, – переговаривались в светских кулуарах. – Десятая жертва рокового портрета.
По Высочайшему Его Императорского Величества повелению, картина была снята с показа.
Только девушку уже не воскресить.
Бедная Лиза!
Бедная Мария Лопухина!
***
Разглядываю портрет Лопухиной кисти Боровиковского. Вижу обворожительную красавицу на фоне русского пейзажа. Берёзки, рожь, васильки. Пепельно-русые кудряшки обрамляют прелестное лицо. Чарующий взгляд чуть опущенных глаз, одновременно томный и грустно-мечтательный.
Как она хороша собой!
Непринуждённая поза молодой аристократки недавно вышедшей замуж, немного усталый вид. Разочарование и тень обиды. Поникшие розы и рано увядшая молодость. Короткая, несчастливая жизнь с Лопухиным, который был, по тем меркам, не намного старше её. Всего лишь на десять лет. Болезнь уже подточила здоровье молодой графини. Она тихо угасала. Умерла в двадцать три года, так и не успев насладиться жизнью. Детей не оставила. Люди, как свечи. Одни долго светят, другие быстро сгорают. Свеча Марии была погашена безжалостной рукой судьбы.
Грустная история.
Я долго рассматривала портрет, а наутро мне стало плохо. Горло сдавило тисками, из груди рвался сухой кашель. Заболела.
Снова смотрю на портрет. Смотрю даже тогда, когда пишу эти строчки. Но почему мне сейчас лисий скользящий взгляд её кажется таким недобрым, а улыбка злой? Белое платье – саваном, увядшие розы, будто с могилы… На лице то ли презрение, то ли надменность.
Глаза… они поражают… словно у дьявола!
Я знаю, что это плод больного воображения.
И всё же…