~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
огромная благодарность Эдди Реверс за чудесное соавторство
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Глава 12
POV Вэл
Последние недели перед Новым годом протекали мягко и незаметно. По вечерам мы вместе выгуливали подросшего Дориана-Честера, учили его приносить палку – и таки научили, Чоко оказался очень смышлёным пёсиком, вот только отдавать нам её он не желал ни в какую. Так что игра в «принеси» неизменно переходила в «отбери».
Частенько звонила мама, узнать, как у меня дела. И, кажется, каждый раз удивлялась, что дела – на высшем уровне. На мою просьбу приютить на две недельки Чоко, пока мы с Фимусей будем отдыхать на горнолыжном курорте, поначалу даже растерялась.
- Ты собираешься кататься?! Но… это же горы! А у тебя нога!
- Нога давно в порядке, мам.
- Но ты же не умеешь! Там профессионалы травмы получают!
- Маааам! Фима умеет, он меня научит! Всё будет хорошо, не переживай. Так ты возьмёшь Чоко?
- Ох, Вовка, вечно ты подкинешь… А что он ест? С ним ведь гулять надо, вы сколько гуляете? Приходите в гости тогда, чтобы он постепенно ко мне привыкал, а не так – забросили и унеслись, а пёсик - страдай!
- Спасибо, мамочка! Ты у меня лучшая!
- Приходите втроём, Вова, понял?! И чтобы не на пять минут!
Разумеется, такое приглашение проигнорировать было нельзя. Так что в пятницу вечером мы отправились в гости всем нашим маленьким семейством.
По дороге я брякнул, что везу Фимку к свекрови, но он тут же парировал:
- Если не ошибаюсь, официально мы на пироги едем? А на пироги ездят к тёще!
- На блины – к тёще, - поправил я, стараясь не ухмыляться слишком широко.
Мне нравилось его слегка поддразнивать иногда. Да и он в долгу не оставался. В конце концов я предложил посмотреть, чья мама первая догадается испечь нам блины. Но Фимка сказал, что так не совсем честно: мои родители под боком, а его – хорошо раз в год выберемся. После чего спор как-то сошёл на нет, потому что мне захотелось срочно поцеловать его.
Вообще мне этого постоянно хотелось, поэтому и целовались мы постоянно, в самые неожиданные моменты и в любых местах. Было восхитительно, когда дома посреди какого-нибудь разговора мы вдруг встречались глазами и одновременно подавались друг другу на встречу. Или с утра в ванной вдруг получить от него короткий, но вкусный поцелуй в хребет, довольно и слегка досадливо мыкнуть в ответ с зубной щёткой в растянутом от блаженной улыбки рту и продолжать полировать зубы, передёрнув плечами от побежавших по плечам мурашек. Или подкрадываться к нему, пытаясь захватить врасплох, и стукаться зубами, когда он в последний момент разворачивался ко мне со смехом и, прижимаясь, отвечал так, что дух захватывало и в голове с тихим звоном трогалась волшебная каруселька с цветными огоньками. Я любил, когда мы обменивались украдкой коротенькими поцелуйчиками в щёку или шею в общественных местах вроде супермаркета или просто на улице, или прямо в офисе на его или моём рабочем месте. Никогда в жизни столько не целовался – да и желания такого до встречи с ним не возникало. Удивительно, что именно этот дерзкий парень Фима Либенфельд, вызвавший изначально опаску, открыл мне все оттенки, от невесомой нежности до опаляющего желания, которые заключает в себе простой вроде бы поцелуй. А ещё это был способ снова и снова без слов повторять: мой, люблю, хочу, не отдам!
Чоко маме понравился, и вообще они очень хорошо поладили. Мама кормила его крекером, который Чоко обожал, и который мы старались ему не давать, потому что собакам мучное вредно. Мама была согласна, что вредно, но устоять перед обаянием Дориана-Честера не могла и, ведя с нами отвлекающие светские беседы, втихую скармливала лакомство нашему любимцу под столом. Любимец хрустел на всю кухню и палился, а мама поднимала глаза к потолку и делала вид, что совершенно ни при чём.
- Мама!!! Ему уже хватит!
Моя невозможная родительница увещевала меня:
- Он же ещё ребёнок! Нельзя с ним быть слишком строгим, Вовочка. И потом, он тоже в гостях, когда он будет жить у меня – я его не буду так баловать. Мы будем питаться исключительно полезной пищей, да, Чоко?
- Хрум-хрум-хрум! – неслось из-под стола с новой силой, я беспомощно смотрел на Фимусю, а он, коротко хохотнув, махал успокаивающе мне рукой.
Остальное время мой любимый вёл непринуждённые беседы с моей мамой, а я, привалившись к стене, тонул в ощущении сказочного уюта какого-то волшебного сна. И слегка недоумевал, за какие такие великие заслуги мне даровано столько безмятежного, невероятного счастья. И в конце концов пришёл к выводу, что я чёртов везунчик. И наверху меня просто обожают. А при таком раскладе волноваться по поводу сроков работы, дурного Сальмы и прочих мелочей – просто смешно и нелепо!
Время тянулось сладким мёдом, поблёскивало новогодней мишурой и выпавшим хрупким, морозным снегом - и вдруг неожиданно кончилось. День отъезда наступил внезапно, несмотря на то, что я ждал его со страстным нетерпением. Ещё вчера в голове были только чертежи перекрытий, ощущение спокойного тепла за спиной и маячившие на горизонте видимости горы, а сегодня я уже ношусь по квартире, собирая вещи, наполненный предчувствием чего-то совершенно нового и восхитительного. Ведь раньше такого в моей жизни никогда не было: чтобы горы, чтобы почти на полмесяца, а главное – чтобы так любить и получать столько любви в ответ.
- Вовик, и зачем ты это сюда положил?! Зачем тебе этот ужасный валенок в форме свитера?
- Но… там же холодно? В горах? Буду надевать, когда пойдём кататься.
- Горюшко моё, ты же в нём будешь как чурбачок на полозьях! Только и придётся тебя по сугробам разыскивать да поднимать. Кстати, там довольно тепло, это же не Сибирь! Бери свой белый вязаный – он то, что надо! Или ты так сильно боишься замёрзнуть? Так я тебя согрею! – и Фимка с коварной и неожиданно озорной улыбкой вдруг вытянул руку и щипнул меня за филейную часть.
Конечно, я отчасти спровоцировал, зависнув над открытой сумкой внаклонку, но всё равно подскочил от неожиданности и ойкнул, чем ужасно развеселил этого агрессора. Глядя на то, как он хохочет, я и сам начал вторить от души: всё-таки его смех – это определённо мой личный сорт наркотика.
Наконец всё собрано и упаковано: наши вещи, и нехитрый скарб Чоко. Можно отправляться. Я тащил сумки, а Фима нёс Дориана-Честера. Но так просто нам уехать не удалось - в дверях подъезда мы столкнулись с Марией Петровной, нашей соседкой снизу.
- Добрый день, Володя! – пожилая женщина отступила, пропуская нашу команду. - Уезжаете куда-то? Надолго? – подозрительно елейным тоном, словно и не она скрипуче отчитывала меня не так давно, заловив на лестнице, за слишком шумную и позднюю вечеринку.
- Да, на отдых, - отозвался я из долга вежливости.
Женщина поправила пуховой платок на голове и закивала:
- Вот и правильно! Кому и ездить-то как не вам, молодым… А собачку чего, с собой берёте?
- Нет, маме завезу, она согласилась присмотреть, - я держал дверь в ожидании, когда она наконец войдет в подъезд.
Но соседка не торопилась. Вместо этого всплеснула руками и округлила глаза:
- Зачем же?! Можно же было мне оставить, а так – тосковать собачка будет! Привыкла ведь уже к этому дому. Оставили бы мне ключи запасные, я бы забегала, кормила, заодно бы и за квартирой приглядела. Мало ли, не дай бог трубу прорвёт, а у тебя там ремонт вон какой дорогущий сделан! Мы же соседи всё-таки, не отказала бы. Я твою бабку очень хорошо знала, Вовочка! Дружили мы с ней, на дачу вместе ездили, заготовки на пару крутили. Она у меня запасной комплект ключей держала на всякий случай. Однажды…
Я понял, что это надолго, и попытался купировать поток любезностей и воспоминаний:
- Мария Петровна, вы уж извините, но мы торопимся. В другой раз поговорим как-нибудь.
- Конечно, Володенька, прости, заболталась, дура старая. Вы, молодые, всегда бегом, бегом, это мне время девать некуда… Друг твой вон уже убежал. Милый мальчик, приветливый. Он твой родственник?
- Родственник! – кивнул я, теряя терпение. - Ближайший. Мария Петровна, вы заходите, - я чуть шире открыл подъездную дверь, навалившись плечом, так как руки были заняты.
Глаза пожилой женщины радостно блеснули:
- Спасибо, внучок! И вы ко мне заглядывайте, просто, по-соседски!
Я взвыл про себя и мысленно постучал головой о стенку.
- Да, конечно, обязательно заглянем! С наступающим вас! Здоровья вам, Мария Петровна! – почти загнав её в подъезд своими манёврами, я наконец-то смог присоединиться к своему любимому, прогревающему «букашку».
Посолидневший Чоко сидел на месте пассажира с видом гордым и независимым. Закинув сумки в багажник, я сунул голову в салон и внимательно посмотрел на него. Пёс сделал вид, что меня тут нет, и в свою очередь сунул нос Фиме под мышку и тот рассмеялся.
- Вот так! Нечего любезничать с кем ни попадя! Ваше место занято.
- В следующий раз заткни мне рот, чтобы я не вздумал любезничать. Как всегда, пытался вызвать положительные эмоции, но перестарался и вызвал сатану. В смысле – кажется, эта милейшая дама решила, что я её к нам в гости пригласил.
- О, так мы очень вовремя уезжаем?
- Как нельзя более! Трогай! – кивнул я, усаживаясь и беря Чоко к себе на колени. Естественно, Фимка момент не упустил и хищно улыбнувшись, помацал мне бедро выше колена, после чего плавно выжал педаль акселератора.
Обычно в поездках я целеустремлённый и собранный, но ведь это была не просто поездка. Меня словно бы наполнили смесью гелия и веселящего газа, отчего я поневоле подпрыгивал при ходьбе и всё время улыбался. Фимуся даже попросил меня сделать серьёзное лицо на время прохождения таможенного контроля. Я добросовестно попытался свести свою расплывающуюся от счастья физиономию в брутальный пятачок, и в результате мы оба хохотали минут пять, а во время досмотра старательно не смотрели друг на друга. Окончательно выдохнули только устроившись наконец-то в соседних креслах и взявшись за руки. Просто одновременно потянулись друг к другу, я сжал его пальцы, и почувствовал пожатие в ответ. Это было так правильно и успокаивающе, словно мы вдруг оказались дома. Погода была не очень, нас немного потряхивало на воздушных ямах, но всё время полёта меня не покидало ощущение, что мы «в домике»; словно катаемся на аттракционе типа Американских горок: нервы щекочет, а реальной опасности – ноль.
Пока нас везли до отеля, Фимка задремал, уютно пристроив голову на моём плече, а позже вообще съехал на колени. Я смотрел и гадал, что же он там видит, под закрытыми веками, что заставляет его ресницы подрагивать, и где он витает, когда уходит в сон так глубоко, что его лицо становится совершенно расслабленным. Едва не рассмеялся, когда он откровенно разлёгся на мне и пару раз рефлекторно сунул мне в бок кулаком, как обычно тыкал в подушку, чтобы её взбить. Вспомнилось, как он однажды загнал меня в шкаф, испугавшись Кошкина – но решительно отказался лезть туда сам, когда внезапно нагрянула моя мама. И неожиданно я почувствовал, как много изменилось. Наверно я не замечал этих перемен раньше, потому что не переставал смотреть на этого парня как на чудо, на дар свыше, на величайшую драгоценность и невероятную удачу в своей жизни. Но сейчас ощутил - эта удача явно не собирается меня покидать в обозримом будущем. В тот момент, когда мы ехали по зимней горной дороге в небольшом автобусе, а он безмятежно дремал на моих коленях, он был моим как никогда. И это было так обалденно, Фимка, спящий на моих коленях, что я осторожно вытащил телефон и сфоткал его.
С этого момента началась наша фотомания. Мы наперебой старались запечатлеть друг друга в самые яркие моменты или засебяшиться на пару. После отпуска мой телефон был забит под завязку. Фимка, в полотенце на бёдрах и с мокрыми волосами на фоне окна почти во всю стену, за которым самые настоящие заснеженные горы. Наши обалдело-счастливые физиономии в кафе, увитом ветками остролиста и огнями гирлянд – под одной из веток мы, естественно, поцеловались, и нам даже одобрительно свистнули и поаплодировали. Попытка сфотографировать салют в честь наступившего нового года, и видео в полминутки, на котором мало что можно разобрать, но ликующие вопли слышны отчётливо. Дискотека, на которую нас занесло как-то совершенно спонтанно. Полдень, который мы встретили в постели – я проснулся, а Фимуся ещё нет, и мне безумно нравится этот кадр, на котором я дико счастливый, а он умиротворённо-сонный. Прогулка по лесу, о которой я так мечтал ещё дома. Первый раз мы пошли на своих двоих, по утоптанной дорожке; это оказалось охрененно далеко, но мы всё же дошли до берега незамерзающей горной реки, от которой в тот день валил пар, и деревья вокруг были словно покрыты кружевами, хотя дальше в лесу стояли почти без снега. Этого нет на фото, но я отлично помню, как мы вместе смотрели в быструю прозрачную воду, и радовались как дети, что мы-таки дошли, что мы – вместе, что впереди ещё десяток таких же шикарных дней. А потом гонялись друг за другом по берегу, чтобы подловить и осыпать волшебной пыльцой инея, врезавшись плечом в ствол подходящего дерева. Зато у меня есть фотка, как Фимуся кормит с ладони хлебом верховую лошадку подъехавшей группы туристов, которые поначалу смотрели на нас как на экстремалов – потому что мы пешком и без гида.
Торжественный момент, когда я первый раз надел горные лыжи, увековечен Фимкиным телефоном – свой я оставил из опасения расколотить вдребезги напополам. Первые пару раз мы спустились по трассе для начинающих, но это было слишком пресно, и я заявил, что готов попробовать что-то покруче в прямом и переносном смыслах. Фимушка раза три переспросил, уверен ли я, но было видно, что он и сам затосковал на этой детсадовской горке, так что мы в конце концов решительно двинули к настоящему спуску.
Всегда знал, что орать в горах – это бесподобно! Особенно когда от души, разогнавшись и чувствуя, что теряешь управление. К вечеру мне удалось доехать до конца спуска ни разу не свалившись, чем я был страшно горд! Зато на следующий день с непривычки тянуло все мышцы и казалось, что я усыпан синяками, как гепард пятнами. Больше всего болели почему-то мышцы бёдер, попросту говоря – задница, что сделало мою походку весьма своеобразной. Настолько, что в кафе, в которое мы заглядывали чаще всего (оно было ближе, то самое, с венками из омелы) один из официантов сделал пикантные выводы: на меня смотрел со смесью сочувствия и зависти, а на Фимушку – с явным интересом. Однажды я не выдержал и, когда он особо засмотрелся, перехватил его взгляд и выразительно проартикулировал: «Донт лук!»
Мы сделали перерыв в катании на горных лыжах, и на следующий день опять отправились на прогулку к реке, на этот раз верхом. Лошадки были дружелюбные и послушные, так что мы отлично прокатились неспешной рысью, и даже доехали до довольно отдалённых развалин какой-то древней церкви. Я фоткал Фимусю с его коником, и на конике, и на разрушенной стене, припорошённой мелким, невнятным снежком, и на фоне реки – а он в свою очередь отстреливался фотовспышками. В конце концов мы «застрелились» вместе под каким-то деревом, не знаю какого вида, но выглядело оно фантастически. Хотя… для меня всё выглядело фантастически в этой поездке; всё, где был мой любимый. Стоило ему встать у заурядного фикуса в кадке, скучавшего в вестибюле нашего отельчика, как заморенное растение раскрывало для меня свою экзотическую суть, оттеняя ей моего ближневосточного принца.
А потом снова лыжи и спуски, и хрустально-чистый горный воздух, и волшебный горячий кофе в пластиковых стаканчиках прямо на площадке фуникулёра – вкус был настолько яркий, что очаровал даже Фимусю, который кофе не слишком-то жаловал. Наверно дело было именно в морозном воздухе, облагораживавшем горячий напиток.
Я делал успехи и уже вполне уверенно вычерчивал змейку по склону, пытаясь угнаться за моим вёртким наставником, но чаще всего ему всё же приходилось ждать меня внизу. Как-то раз, спускаясь за ним с пятиминутной задержкой, я вдруг увидел рядом с Фимой компанию, человек семь, и с одним из этой компашки он разговаривал. Это было похоже на внезапный удар: не логично, ничем не обосновано; это было просто острое болезненное помешательство, когда смотришь на человека, в чьих руках твоё сердце, и вдруг понимаешь, что он – всё-таки другой человек, не ты, не смотря на вашу глубинную связь. Когда ревнуешь не к кому-то, а потому, что хочешь возлюбленного больше, чем это возможно. Хочешь его всего, всё его существо: чувства, мысли, движения – всё, до малейшего вздоха! Хочется не ограничивать – хочется делить с ним всё, даже этот легкомысленный трёп на интернациональной смеси языков со случайно оказавшимися рядом лыжниками. Я вдруг почувствовал себя обделённым – у Фимки будет какое-то воспоминание, в котором я не буду участвовать, а буду просто кривобоко подкатываться, пытаясь не опозориться и не навернуться на финише.
Словом, как только я засёк эту международную тусу, так практически перестал притормаживать. О чём я думал? Да ни о чём! Видел Фимку – и летел ястребом туда, где должен быть – рядом с ним. Фимуся заметил меня довольно быстро и радостно замахал руками, согревая моё сердце (как потом оказалось, махал он мне с криками «тормози!» и «поворачивай!»). Разогнавшись практически по прямой, я всё же смог заложить вираж в паре метров от тусовки, поднял волну снежной пыли и окатил ей всю компанию. Вираж получился шикарный, но моя гордость от того, что я удержался на ногах, слегка пожухла от взгляда на обалдевший народ.
- Вовка, ты поубивать тут всех решил? – поинтересовался Фимуся, стряхивая с себя снег.
- Но ведь круто получилось? И все живы? Скажи – я молодец? – я боком протопал поближе к своему любимому и принялся ему помогать отряхиваться. Встретился взглядом с недавним Фимкиным собеседником, улыбнулся и развёл руками: «Ам сорри, иц нот интенчиноал!» Парень тоже усмехнулся в ответ, покрутил головой и сказал что-то, что я не понял. Что-то про жалюзи.
Фимка хохотнул и хлопнул меня по спине:
- Скидывай лыжи, хватит на сегодня. Но ты был хорош…
Мы шли рядом по склону, и всё опять было правильно и совершенно. Он мог меня мягко укорять или отчитывать по полной, или наоборот хвалить и восхищаться, он мог вообще сменить тему и расписывать мне термальные источники под открытым небом, в которые ему загорелось окунуться, мог идти молча и слушать неожиданно романтичную мелодию, которую громкоговорители транслировали на всю территорию курорта – мы снова были одним, я чувствовал и понимал каждое его движение, взгляд, желание, и меня делало счастливым именно это.
Мы словно разгадывали друг друга, иногда затекая в душу другого мёдом, иногда вламываясь с несокрушимостью и горячностью страстного желания. Синяки от падений смешивались с засосами, а мышцы после дня, безвылазно проведённого в номере, у обоих болели не меньше, но слаще.
Был вечер, который мы провели, гуляя по городу под затянутым низкими облаками небом, сеявшим на нас мелкие снежинки, которые таяли уже в сантиметре от кожи. Грубо мощёные узкие, извилистые улочки, террасами расположенные прямо на склоне горы; глухие заборы, редкие фонари – и контрастом гостеприимно расцвеченные входы в трактиры, кафе, небольшие рестораны, допоздна работающие магазинчики. Мы потерялись на этих улочках, на них невозможно было не заблудиться, этот город был самым настоящим лабиринтом, всё ещё пахнувшим средневековьем. Но почему-то это совершенно не волновало. Лениво развалившись на стульях в очередной забегаловке, мы грелись ароматным глинтвейном и закусывали его нежным пирогом с какими-то кисловатыми ягодами.
- И как мы будем выбираться отсюда, Вовчик?
- Над нашим отелем небо светится, заметил? Пойдём на зарево.
- Тут везде эти чёртовы заборы…
- Значит, полезем через заборы.
Переглянувшись, мы оба фыркнули и расхохотались – потому что… мы бы полезли. К счастью, не пришлось – в одной из лавочек нам предложили очень толковую карту города. Тоже, наверно, ещё времён святой инквизиции.
- Почему-то я чувствую себя здесь бессмертным.
- Из-за всех этих древних развалин, исторического хлама и тысячелетних традиций? – предположил Фимуся.
- Отчасти. Довольно малой… Это из-за тебя. Без тебя ничего бы этого я не чувствовал.
Я точно знал, что срок нашей вечности – 12 дней, 11 ночей. И всё равно это была вечность. До последнего часа.
Уезжать было жалко, последние дни пронеслись до обидного быстро. Но в то же время хотелось вернуться домой – в наш дом, к нашему Чоко, на наш диван под деревом. Вернуться, чтобы жить вместе дальше – с этими вечными горами в душе.