Солнце заливало комнату янтарным светом, за окном нежились в утренних лучах розовые облака. Я читал литанию всем святым, тайком подглядывая за Генрихом. Он стал моим главным подозреваемым в пропаже письма. Никто, кроме него, не застал меня в слезах счастья, не видел, куда я положил листок. Он знал, что я иду в умывальню и буду там один, потому что все ребята к тому времени уже разошлись. Но Генрих вёл себя безупречно. Ничто не выдавало его осведомлённости или душевных колебаний.
Письмо не обнаружилось ни в день исчезновения, ни в последующие, словно его и не было, будто испарилось. Конечно, содержание написанного было неплохо завуалировано, Жорж всегда очень внимателен и осторожен в таких вопросах, он никогда не писал открытым текстом о нашей тайне. Но, если учесть крайнюю степень моей взволнованности от прочтения, невольным свидетелем которой стал Генрих, то догадаться об истинном смысле было не трудно, тем более, что намёков там больше чем достаточно. Оставалось только уповать на Бога, чтобы укравший письмо сохранил это в тайне. Но, в таком случае, зачем нужно было его красть?
Недоверие поселилось в моём сердце, и теперь я подозревал всех, но более всего Генриха. Поймав мой взгляд, он отвёл глаза, продолжая что-то записывать в небольшую тетрадь.
- Эдуард, мне последнее время кажется, что ты как-то изменился, стал молчаливым, не так смотришь на меня, давай будем откровенными, если я тебя чем-то обидел, скажи мне об этом, и мы всё уладим.
- Хочешь откровенности? Хорошо. Несколько дней назад я получил письмо от моего покровителя из Ниццы, которое меня сильно растрогало. Ты застал меня тогда в большом волнении.
- Помню, ну и?..
- На твоих глазах я сложил листок и поместил в нагрудный карман...
- К чему ты клонишь?
- Пока я мылся, письмо исчезло, и это не даёт мне покоя.
- Неужели ты думаешь, что я способен умышленно взять чужое письмо? Ты считаешь меня вором? - на его лице отразилось искреннее негодование, более того, крайняя степень изумления. - Мне казалось, что за столько лет наших добрососедских отношений мы достаточно хорошо знаем друг друга, - он вскочил на ноги и в сердцах бросил, - не ожидал от тебя такого! - хлопнув дверью, Генрих ушёл.
Мне стало неловко, если мои подозрения неверны, то я только что нанёс глубокую душевную рану ни в чём не повинному человеку. Но кто, если не он? Да кто угодно мог зайти в эту минуту, к примеру, что-то позабыв, и увидеть...
Даже спросил Эделину, на что она с возмущением ответила: "Ты думаешь, я всё время слежу за тобой и подглядываю в душевых?!"
Похоже, что эта загадка останется неразгаданной. Я, конечно, извинился перед Генрихом, но наши отношения значительно ухудшились после этого неприятного случая как с моей, так и с его стороны. Мы больше не общались, не коротали вместе время. Генрих стал меня избегать. Да и я, собственно, не искал с ним разговора. Эта атмосфера в комнате угнетала.
Когда наступили каникулы, последние в этом учебном году, я отправился к отцу Марку, он всё сильнее нуждался в помощи и, несмотря на свой не угасающий оптимизм, ходил с большим трудом, но не желал оставлять служение. Как же обрадовался старче, когда я появился на пороге! Его шепелявость усилилась с потерей ещё нескольких зубов, но чувство юмора не исчезло: истории о буйной молодости не давали скучать. Помогая ему передвигаться, я всё время поддерживал старика, не отходил от него без нужды ни на шаг.
- Как же Вы обходитесь до сих пор без помощника, отец Марк?
- Как, как? Очень просто, - только медленно. Да ты не унывай, молодой, старость учит нас терпению. К Богу придёшь уже смиренным ягнёнком, да о жизни меньше жалеть будешь, куда ж дальше-то?! Настрадался поди... А было б всё хорошо да просто?! Так и умирать никто не захочет. И что? Борьба за место под солнцем только усилится, зло голову подымет. Нет уж, пусть всё остаётся, как есть.
Его размышления всегда вызывали во мне улыбку. Трудно было понять сразу, какой глубиной наполнены слова старого пастыря. Он всё больше напоминал древнюю черепаху, полную мудрости, неповоротливую и тяжёлую, не от лишнего веса, а от багажа прожитых лет.
- Вот скажи мне, Эдуард, почему человек появляется на свет слабым да немощным, и ещё целый год учится управлять своим телом? В природе это ж не так! Вон, жеребёнок сразу на ножки становится, хоть и размером крупнее рождается...
Я не знал, что ответить.
- Потому как души все от Бога приходят и помнят, каково это перед Ним стоять. Так и уходить надобно, иначе не примут, - он остановился и закивал головой самому себе, отвечая на собственные мысли. - Умалиться то бишь надо, смирение - великая добродетель. Вот, гляди, мне с тобой куда легче. А когда тебя нет - тяжело. Не на кого опереться, упадёшь, не дай Бог, кто подымет? Сам выкручивайся, да познавай свою немощь старческую. Вот тут-то Он и приходит...
- Кто приходит, отец Марк?
- Бог приходит. Руку подаст и смотрит мне в глаза с такой любовью!.. А ты говоришь, помощника не хватает! Нет, мой мальчик, лучшего помощника нежели Господь, в немощах наших - Он всегда рядом стоит. Молодые да дерзкие, мы полагаемся на себя самих, о Всевышнем вспоминаем, лишь когда очень плохо становится, то в старости иначе, без Него ни дня...
- Ну, а если подняться вдруг не сможете, как тогда?
- Значит, час настал, и слава Господу! Кто ж знает, какая тебя Голгофа ждёт? Что отмерено, то и принимай. Принял с любовью - награда, дерзнул роптать - уж не взыщи! Знаешь, чем святые от нас отличаются?
- Тем, что они уже на небесах?!
Он засмеялся:
- И этим тоже, но не суть. Счастливые они!
- Ещё бы им страдать рядом с Богом...
- Глупый ты. Счастливы они даже на Голгофе, потому что Бог в сердце. С Ним ничего не трудно, даже смерть принять. Без Него всё страшно. Без Него и жизнь - ад. Об одном жалею: мало любви давал...
Отец Марк замолчал, а я пытался осознать только что услышанное откровение.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/05/08/988