Семейные хроники.Пётр.Бернбург-Брест за 36 дней
Продолжение записок Петра Линника о работе в Германии в 1946-47 гг.
Начало:
http://www.proza.ru/2015/04/14/521
Январь пролетел незаметно. Работаю в техбюро с майором Афиногеновым. Изучаю чертежи металлоконструкций цеха «Каустик». Владимир Иванович Афиногенов, инженер - строитель Гипрохима, приятный симпатичный человек, для которого весь мир это фермы, балки, пролёты и пр. Пока я работал с документацией, он руководил немецкими инженерами, скрупулёзно мастерившими модель завода «Дойче Сольвэ Веркэ». Модель требовали в Министерство в Москве.
В последних числах января штаб генерала Трунова направил запрос Министру путей сообщения Польской Республики на пропуск моего транспорта на смешанном торможении. Итак, мой отъезд из Германии, вернее, день отъезда, теперь зависел от польского Министра. Правда, на этот раз наши союзники оказались пунктуальны, как никогда, и уже тридцатого января копия телеграммы была у меня в руках. Еду!
Принял документацию по демонтажу Бернбургского содового завода. Полковник дал мне в помощники по эшелону парня из Сталиногорска. В то время, как я занимался приёмкой эшелона, мой Сашка, по моему указанию, начал организацию бумаги.( по-видимому, речь идёт о чистой писчей бумаге, которой не хватало в послевоенной стране Ред.) В архиве №4 подвального этажа нашей конторы было много коммерческих книг. Их он и начал «просматривать». На второй день его работы я зашёл к нему в архив. Смотрю, в середине полки какая-то железная дверь. В голове молниеносно промелькнула мысль – сейф.
- Ты открывал эту дверь, Саша? – спросил я его.
- Нет, а что? – ответил он.
- Здесь же сейф, несомненно…
Я открыл дверь. За ней вторая, открыл и её. Перед моими глазами открылось тёмное, небольшое пространство, сделанное в капитальной стене и искусно замаскированное полкой, где лежал коммерческий архив фирмы за 1904 - 1905 г.г. Интересно! Рассматриваю с осторожностью. Вроде один мусор, обрезки бумаги, старые папки, какие – то старые книги с готическим шрифтом. Я с трудом, вспоминая Академию, по складам прочитываю их заглавия. Чепуха!
Первые минуты я испытал чувство разочарования, но сердце почему-то билось учащённо.
- Полезай-ка, Саша!
На его лице я прочитал недовольство.
- Опасно, мне подобное уже случалось в Порт-Артуре, когда я чуть-чуть не подорвался на мине…
- Правильно! – подумал я, но нельзя же было закрыть эти две стальные дверцы этого тайного уголка, о котором, несомненно, никто не знал, хотя после окончания войны прошло полтора года.
- Давай, давай, только осторожно! – ответил я ему.
Неохотно, но полез.
Слышится шорох бумаги, папок, книг. И через минуту один тюк за другим полетели из тайного хранилища. А вот и чемодан, другой… Я закрыл дверь в архив, призвал Сашку трудиться потише, так как на этаж выше стояли часовые трофейного батальона…
Быстро вскрыли несколько тюков: костюмы, бельё. Часы, гардины, ковры , обувь… Хе-хе-хе! Напрасно надеялись фашисты припрятать. Саша сразу же вооружился золотыми карманными часами.
По чемодану сразу сплавили на мою квартиру, мимо часовых, под их носом! Пришли опять в архив, Примерно прикинули масштаб. Для двоих это было не под силу, да и опасность провалить это дело была реальной. Этими мыслями я поделился с Александром.
- Да, пожалуй, ты прав – согласился он.
Через пару минут мы были в кабинете полковника. Доложили. Всё было сделано так, как нужно.
* * *
В два часа ночи, семнадцатого февраля 1947 года мой транспорт с технической документацией, без которой всё отгруженное ранее не более, чем груда металла, тронулся в далёкий путь. Прощай, славный город Бернбург! За девять месяцев он стал мне каким-то своим, ибо, как бы то ни было, всё это время я пользовался, образно выражаясь, его кровом и очагом. Немного грустно, но дело сделано, пора на Родину, в далёкую Башкирию.
Город спал крепким сном, и только мерцание ночных огней напоминало о присутствии жизни. В последний раз я посмотрел на заводские трубы, высившиеся там, где год назад был крупнейший в мире содовый комбинат фирмы «Дойче Сольвэ Верке». Далёкий путь, в четыре тысячи километров, с берегов Эльбы на берега Белой, начался. Конечно, покрыть это расстояние пассажирским поездом не составляет особого труда, но вести транспорт, составленный из грузовых вагонов и полувагонов, техническое состояние которых не позволяет двигаться быстрее двадцати километров в час, представляет сложность, и немалую. Как бы то ни было, ехать надо. И мы ехали…
Спутники мои – Саша из Сталиногорска и Ваня из Дзержинска, в вечер отъезда, как и последние трое суток перед отъездом - пьяные в дым. Чуть тронулся состав, они попадали на свои кровати и уснули крепким сном великих тружеников. Я сижу один. Погрузился в разнообразные, в общем, не весёлые размышления. Неистово скрипят колёса, издавая на стыках рельс какие то подозрительной хрипоты звуки, вздрагивают стены вагона, дребезжат оконные стёкла, фонарь «летучая мышь», точно кадило в руках попа,- всё это наводит непередаваемую жуть.
Состав тащится черепахой. Была – не была! Я тоже разделся и лёг в постель, Уснул сказочно быстро – за последние подготовительные к отъезду дни сильно устал. Разбудила меня необычно большая для нашего состава скорость. Я открыл глаза. Вагон мчался «куръером» и вдруг остановился. За окном я услышал крики немцев, быстро оделся и вышел. Оказалось, в вагоне с технической документацией лопнула тяга и все пятьдесят шесть единиц остались на месте, а мой вагон, паровоз и теплушка немцев помчались, как на пожар. С трудом немцы соединили состав. Я спросил машиниста, где мы находимся.
- Кёттен! – ответил он.
Чёрт возьми! Ведь это только восемнадцать километров от Бернбурга. Вот так ночной пробег! Весь день ремонтировали вагон. В подавленном настроении я связался с Бернбургом, надеясь поговорить с полковником, но его не оказалось на месте, а к телефону подошёл капитан Остапенко. Ему то нет дела до этого!
Как бы то ни было, но за пять суток мы покрыли расстояние в двести километров и достигли Берлина. Поставили мой состав на станции Руммельбург, рядом с Карлхорстом. Здесь мне надо было добиться от Берлинской дирекции «тормозник»(?) для торможения до Бреста. Связался со штабом генерала Трунова.
Однако, что может дать телефонный разговор, когда без обиняков стало ясно, что в управлении первого района от моего состава отмахиваются, как от назойливой мухи в летнюю жару. Я это понял сразу. При таком положении недостаточно телефонных звонков и разговоров по проводу, необходимо ехать и лично говорить, просить, требовать, одним словом, надоедать начальству. Давно известно, что «цель оправдывает средства», а средства хороши, если они дают желаемый результат.
Итак, решено, а раз решено – надо действовать. Двадцать пятого февраля я с Сашей отправился в Берлин. Трамваем доехали до Лихтенберга, а оттуда на берлинском метро в центр Берлина. Метро! Только тронулся поезд, по моему телу пробежала знакомая дрожь. Здесь, под землёй, в вагоне берлинского метро, я вспомнил нашу столицу, дорогое сердцу московское метро. Как отличаются эти две подземные дороги! Берлинское метро – норы, станции однообразные, простые и некрасивые. Вот центральная станция метро – Александрплатц. Куда ей до нашей любой станции. Здесь мы сделали пересадку и отправились в направлении Глясдрайх, где находилась Берлинская железнодорожная инспекция. Чудом уцелевшее массивное, черного цвета, здание находилось среди бесконечных развалин, разрушенных кварталов, поваленных железных столбов. Жуткая, такая картина!
Дверь открыл швейцар. Сидевший здесь же, за столиком у двери, небольшого роста старик – немец, в форме железнодорожника гитлеровского времени (правда, все эмблемы на его форме были тщательно удалены) спросил нас на ломаном русском языке, что мы желаем. После объяснения он провёл нас на второй этаж и указал на дверь полковника М., бывшего в то время директором Берлинской дороги. Зашли в приёмную, а затем в кабинет. Во время разговора я мельком рассматривал кабинет полковника. Это было что-то поразительное. Любой наш министр позавидовал бы такому кабинету!
Беседа моя с полковником не дала положительных результатов, и мы немедленно отправились в штаб генерала Трунова. Вандзее – окраина Берлина и наиболее отдалённая. Там находилось Транспортное Управление оккупационной группы войск в Германии. Поехали.
В Берлине противнейшая немецкая погода, к которой невозможно привыкнуть. Выпавший ранее снег почти растаял, в воздухе туман, влажность неимоверная, от которой коченеешь больше, чем от двадцатипятиградусного мороза. Под вечер мы добрались в штаб. Генерала на месте, как на грех, не оказалось, и мы поговорили с майором Пахомовым. К счастью, он был более или менее в курсе этого дела и обещал нам помочь.
С надеждой быстрой отправки во Франкфурт–на–Одере мы, голодные, усталые и промёрзшие до костей, уже поздним вечером приплелись к себе «домой» - в теплушку. И какой она показалась нам родной и милой, я бы сказал, даже уютной. Ещё к обеду Иван приготовил наваристый суп и ожидал нас с часа на час. Умылись, поели. Завели патефон. Бравурные звуки довоенного фокстрота оркестра Адалберто Луттера и бархатный голос Эрика Хельгара заполнили наше неказистое жильё на колёсах.
«Heute Аbend, Heute Аbend, Heute Аbend bin Ich Frei!» - с энтузиазмом распевал тенор, заряжая наши уставшие тела бодростью и оптимизмом.
* * *
В последний день февраля, в ночь, выехали во Франкфурт – на – Одере. Утром были на месте. Я открыл дверь теплушки: ночью выпал небольшой снежок, вокруг – бело, а эшелонов, просто не сосчитать. И все они стояли в том направлении, откуда поднималось мартовское солнце – на Восток, на мою необъятную Родину.
На следующий день я с копией телеграммы Министра путей сообщения Польши направился к уполномоченному седьмого округа тов. Кудрявцеву. От него позвонили в ТУСВА. Нам ответили, что завтра мой транспорт выедет в Польшу. Однако, здесь же мне пришлось просить об отмене такого решения, т.к. продукты у нас кончались, а по справкам, которые нам дали на объекте взамен форменных аттестатов ни продпункты Берлина, ни продпункты Франкфурта ничего не давали. Опять позвонили в ТУСВА. Пригласили меня к трубке, в которой я услышал отборную ругань по моему адресу. Но в чём я был виноват?
Решение было принято: транспорт пойдёт в путь, когда будут получены нами продукты. Делать нечего, и вечером того же дня я позвонил прямо с русского коммутатора в Бернбург полковнику Корнееву. В этот же вечер Ивана направил туда же. Длинное письмо моё, адресованное полковнику, просило помощи.
На следующий день я пошёл осматривать город Франкфурт - на - Одере. Типичный немецкий город, ничего особенного, если не считать того, что разрушенных зданий было больше, чем уцелевших, Примерно, в двух километрах от города, на восток, лежал скованный льдом Одер. Центральная площадь – Вильгельмплатц, до войны выглядела, вероятно, неплохо. Здесь большие, массивные здания, однако уцелело из них только здание почты и телеграфа.
Проходили дни. Начало марта, немецкая весна набирала силу. Днём чувствительно пригревало. Снег незаметно растаял, а если изредка и пробовал выпасть, то снежинки едва коснувшись земли, мгновенно исчезали. Наступавшая весна начинала действовать и на нас. Мы с Сашей, сидя в теплушке, начинали скучать. Однажды вечером я лежал на кровати. В печке, весело играя пламенем, горели брикеты. Было тепло и тихо. Такая обстановка располагала к мечтаниям. Воспоминанья и мысли, давно прошедшие картины, разговоры, события, люди опять с отчётливостью встали перед моими глазами. О чём я размышлял? Обо всём! Саши не было в вагоне. Вдруг, стук в дверь прервал моё состояние. Открыл. Саша поднимается и говорит таинственно:
- Привёл двух немок. Молоденькие, ты как - не против?
Я подумал. Саша смотрел умоляюще, ожидая моего ответа.
- Давай!
Вошли. Познакомились. Соня и Надя. Странно, почему имена русские? Я обращаюсь к Наде по-немецки с вопросом, почему у них русские имена. Она обрадовалась, что я обратился к ней по-немецки, и начала объяснять, из чего понял одно, что так их называют все русские солдаты. Ах, вот оно что! Я поговорил с ними ещё минут десять. Это время дало мне возможность рассмотреть их хорошо. Девушкам лет по восемнадцать. Обеих душил неимоверный насморк. Они периодически чихали до слёз. Говорили в нос. У меня пронеслось, что ещё хорошо, если у них только насморк. Саше я сказал, что бы он их немедленно проводил из вагона. Неохотно, но делает. Слышу, как возле вагона Надя спрашивает Сашу на неимоверной немецко-русской смеси о том, офицер я или нет. Саша буркнул в ответ что-то. Немка громко выругалась.
Проснулся. Трудно определить, который час. Окна «замаскированы», однако в небольшие просветы уже брезжит утренний свет. Слышу за стенками вагона женские голоса, смех. В чём дело? Ещё вчера такого здесь не было. Прислушиваюсь. Разговаривают на чисто русском языке. Кричу Саше:
- Подъём Лександр, мы уже в Бресте! И женщины пришли тебя встречать из заграницы, а ты спишь, как король Лир!
Он проснулся. Спрашивает, в чём дело. Открыли дверь. Оказалось, что рядом с нашим эшелоном стоит эшелон с репатриированными девушками и женщинами из английской и американской зон оккупации. После пятилетнего пребывания в Германии они сейчас возвращались на свою Родину.
Девятого марта пришла долгожданная помощь из Бернбурга. «Студебеккер» привёз нам продукты и всё необходимое. Приехал сам заместитель руководителя объекта майор Босяк. Здоровается со мной и говорит:
- Надо же земляка выручать!
Всё хорошо. На следующий день я отправился на коммутатор и по телефону поблагодарил полковника за помощь. В тот же вечер я последний раз позвонил и ей. Поговорили. И, когда я сказал, до свидания, в ответ, в трубке послышался плач. Она плакала, голубоглазая Урсула – моя запретная немецкая пассия. Я поблагодарил работницу коммутатора за услугу и быстро спустился со второго этажа франкфуртского телеграфа. Вышел на улицу. Звёздное небо. Из репродуктора по улице разливалась прекрасная музыка. Лишь изредка проходящие трамваи своим железным скрежетом заглушали её. Последняя ночь в Германии. Завтра я выеду в Польшу и с каждым днём всё ближе и ближе к своей любимой Родине.
* * *
Двенадцатого марта 1947 г., в ночь, наш состав пересёк границу Польши. Перед отходом транспорта я разложил на столе карту. Наш предстоящий путь пролегал через всю Польшу, от Одера до Буга, через её столицу – Варшаву. В моё распоряжение предоставили вооружённую охрану из шести человек. Все были рядовые. Своих ребят я также проинструктировал и напомнил о том, что на территории Польши надо всё время быть осторожным и внимательным. За десять месяцев работы в Германии, имея дело с комендантами «вертушек» я наслушался всяких рассказов, большей частью вымышленных, о выстрелах из-за угла, о хищении груза или даже нескольких вагонов, об угонах паровоза с обслуживающей бригадой, о бендеровцах и просто бандитах, которые, не задумываясь, стреляют в первого, попавшегося на глаза, русского. Быть может, были случаи, но эти случаи, подобно снежному кому, пущенному с вершины горы, раздувались до невероятности. Тогда можно было верить или не верить, но сейчас, когда через минут десять, мы будем на территории этой загадочной страны, лучше быть настороже.
Проехав мост через Одер, мы въехали на территорию Польши. Правда, это ещё Германия, но по Берлинской конференции эта земля отошла к Польше. (не забывайте это поляки! ред.) И только на следующий день мы пересекли старую польско-германскую границу.
Польша. Эта страна, её население, жизненный уклад, бытие, язык, нравы и пр.пр. давно меня интересовали и привлекали своей неясностью. И самое главное - для меня было неясно, почему мы так относимся к ней? Я много слушал лекций, ещё в Москве на эти, или приблизительно на эти темы, но признаться, они меня мало удовлетворяли. И теперь вот мне выпадает небольшая возможность «изучить» эту страну. Конечно, изучение с колёс вряд ли можно назвать изучением в буквальном смысле. Но всё же, проездом, я видел города и сёла, имел возможность разговаривать с поляками не только на улице, а и на работе, в конторе дельца средней руки (крупных дельцов сейчас в Польше нет, или почти нет) на квартире, в кругу семьи.
К общим качествам поляков, которые меня впечатлили в первую очередь, я бы отнёс их предприимчивость и энергичность. Это замечательные положительные качества польского народа. Правда, качества эти в настоящее время большей частью направлены на мелкособственнические цели и тенденции, но если правительство Польской Республики сумеет изменить направление действия этих качеств, нет сомнения, что для государства это будет основным фактором послевоенного развития.
В Познани мне пришлось ремонтировать вагон. Это был удобный случай поговорить с рабочими ремонтных мастерских. Первое, что бросилось мне в глаза это то, что все рабочие, от мастера до чернорабочего выглядели прекрасно. Их лица демонстрировали свежесть, силу и здоровье. Один из мастеров провёл меня к ст. мастеру, или, как назвал его сопровождавший меня мастер, «керивнику». Мы зашли в небольшую, но удивительно чистую комнатушку. За столом сидел ниже среднего роста человек, на вид лет тридцати, но серебристые виски говорили о том, что «нашему керивнику» наверняка около пятидесяти. Я поздоровался по-польски:
- Добже дзеньку, пан керивник!
- Здравствуйте,- ответил он мне по-русски.
Объяснил ему, что мне было необходимо. Он меня внимательно выслушал и затем, по-польски, начал давать распоряжения мастеру. Тем временем, я рассматривал комнатушку – кабинет «керивника». На стене огромный плакат- портрет Болеслава Берута на фоне какой-то многолюдной демонстрации или митинга. Сверху плаката была надпись: «Президент Речи Посполитой!» - быстрее догадался я, чем перевёл польский на русский. Мастер вышел.
-Плакат ко дню выборов? – спросил я керивника.
- Да, наш Берут,- ответил он и тоже посмотрел на плакат. Я быстро перевёл взгляд на его лицо, выражение которого говорило об уважении к избранному президенту Польской Республики Болеславу Беруту!
Мы поговорили с керивником минут двадцать. Это время пролетело незаметно. Приятное впечатление осталось у меня после беседы. Этот старший мастер депо Познань прекрасно разбирался в международных вопросах. Он с восхищением отзывался о моей Родине, о той помощи, которую она оказала Польше. В конце беседы старший мастер заметил:
- Напрасно Америка делает вид, что жалеет и защищает нас. Того кого надо было жалеть и защищать – они с 1939 года все в Англии и Америке. А мы в этом не нуждаемся.
Я поблагодарил за беседу и хотел идти в мастерские, но старший мастер вынул из кармана часы, посмотрел на них и заметил:
Пойдёмте вместе, Ваш вагон уже готов.
Мы вышли. Везде шла кипучая работа. На одном из многочисленных путей я увидел катившийся по наклону мой полувагон. Старший мастер оказался прав, полувагон был уже отремонтирован.
- Знаете, я и при немцах здесь работал, на этом же самом месте. Но ремонтировали мои ребята фрицам так, что вместо одной сгоревшей буксы, через сотню километров горели все четыре. Помогали Вам, а в первую очередь, себе…
Это было сказано так задушевно и искренне, что нельзя было не поверить седому мастеру. Здесь же, в депо, я поблагодарил за столь быстрый ремонт моего полувагона и крепко пожал руку керивнику.
Пятнадцатого марта, не доезжая станции Кутно, что в самой середине Польши, в одном из вагонов моего транспорта оборвалась тяга. Дело произошло ночью. Меня разбудили крики поляков за стенкой вагона. В чём дело?
Мои сопровождающие спят, как убитые. Я полежал ещё с минуту - уж больно не хотелось покидать тёплую постель, но крики продолжались, и надо бы узнать, в чём там дело. Быстро одеваюсь и выхожу. Несколько поляков во всю проклинали «лок-фюрера»(?), который оборвал тягу у вагона с технической документацией. Я осмотрел место разрыва: около трёх четвертей тяги имели старый разрыв. Пока я осматривал поломку, негодующая ругань продолжалась. Выяснилось, что теперь этот вагон надо подцепить другой стороной к самому концу состава, для чего требовались большие манёвры. Полякам не хотелось этого делать, поэтому они разряжали своё негодование руганью в адрес немцев, отправивших в такую дальнюю дорогу фактически неисправный вагон.
Я обратился к дежурному по станции, с просьбой, как можно быстрее сделать маневры с тем, чтобы транспорт мог продвигаться вперёд. Через полчаса всё было готово, и мы смогли продолжать свой путь к Варшаве.
В Сокачёве ко мне зашёл прилично одетый поляк лет сорока-сорока пяти. Он выглядел прекрасно и с первого моего взгляда я понял, что это не простой рабочий. Он прекрасно разговаривал на русском языке, без малейшего акцента. Разговорились. Оказывается, этот поляк держит небольшой завод- мастерскую по автогенной и электросварке.
- Как жизнь, пан? – спросил я его.
- Какой я пан, панов у нас с 1939 года почти, что нет, или, вернее сказать, совсем уже нет!
Я улыбнулся, он, вероятно, понял, к чему отнеслась моя улыбка и продолжал:
- Хотя я и считаюсь хозяином мастерской, но не считаю себя паном. Вы русские должны всё это знать. Было время, когда я слушал радио Москвы, это ещё до знаменитого сентября, тогда часто передавали: «Помнят псы атаманы, помнят польские паны…» Вот таких панов, о которых пелось в вашей песне, сейчас у нас нет.
Я был просто поражён этой цитатой из нашей, в своё время популярной песни.
Через четыре дня после отхода транспорта из Франкфурта на Одере мы подъезжали к столице Польской Республике – многострадальной Варшаве. Варшава, первая из европейских столиц, подверглась гитлеровцами ожесточенной атаке с воздуха. Польская знать - Рачкевичи, Беки, Радзевиллы - больше заботилась об организации балов, блистающих роскошью, превосходящей былые времена шляхетчины, нежели об обороне польской столицы. Рейхсмаршал Геринг, так храбро начавший авиационную войну против беззащитной Варшавы, заявлял в те дни:
- Варшава – только репетиция!
Время показало, что эта репетиция, хотя и удалась ему, но развязка спектакля произошла немного позже – в октябре 1946 года, когда Геринг, в окружении клопов и тараканов, в одной из камер Нюрнбергской тюрьмы, с остервенением раздавил ампулу с цианистым калием и проглотил её содержимое. Да! Теперь уже нет Геринга, а Гитлер сидит где-то в аргентинской норе, нет теперь Бека, сидит под крылышком английской реакции бывший президент Польши пан Рачкевич, пропал без вести «воинственный маршал» Речи Посполитой, пан Рыдзь Смиглы.
А что же осталось? А кто же остался? Осталась обезглавленная, поверженная, разрушенная Варшава, уныло смотревшая на мир своими развалинами…
Остались польские трудящиеся, которые в поте лица, без устали расчищают эти неимоверные разрушения и на их месте строят новую Варшаву.
Глядя на этот энтузиазм, с которым польские рабочие-строители расчищают большую площадь от битого кирпича и камня на ул. Коперника, можно с уверенностью сказать:
- «Варшава будет восстановлена!»
И хотя в настоящее время мир, словно неуравновешенные весы, ещё не такой, какого хотят трудящиеся всего мира и, в первую очередь, польские трудящиеся, Польская Республика на правильном пути.
Проехали мост через Вислу. Здесь восточное предместье Варшавы – Прага. От Варшавы мы помчались прямо к нашей границе. Двадцать четвёртого марта мы были в Высоко-Литовске. Прошли КПП – и уже по родной земле к Бресту!