Возле школы танковое кладбище
и охранник в порванном тулупе.
Доски на заборе словно клавиши
на разбитом пианино в старом клубе.
В нашем классе обогрев «буржуйкою»,
сделанной из бочки для горючего.
Не удручены мы жизнью жуткою,
Хоть и ждём, как манны с неба, лучшего.
А пока что двенадцатилетние,
краем уха слыша про Тараса,
мы стараемся, как можно незаметнее,
выскользнуть из сумрачного класса,
чтоб через дорогу тенью белою
сквозь уже знакомые нам дыры
в танк залезть и (мы уже умелые!)
что-то тихо отвинтить и стырыть.
Нам, мальчишкам, всё необходимо –
от спидометра до пулемёта.
Только бы прошёл охранник мимо!
Только бы из нашей школы кто-то,
нас заметивший, охраннику не выдал,
вроде от беды оберегая!
Сколько раз мы, воя от обиды,
получали оплеухи, убегая.
Но опять нахально и настырно
лазали по «Тиграм» и «Пантерам».
Мы забыли игры жизни мирной,
примирились к собственным потерям.
А они случались очень часто –
в наших играх страшные проколы.
Потому и было мамам счастьем
наше возвращение из школы.
По утрам, из дома провожая,
умоляли быть чуть-чуть взрослее.
Мамы, мамы! Нас на свет рожая,
вам бы нас до старости лелеять.
Ну, а мы, лишь ножки чуть окрепнут,
ищем сами для себя дороги,
сами сеем и выращиваем репу,
и ничьей не просим мы подмоги.
Поступаем часто сверхопасно,
о последствиях и не соображая;
необдуманно, жестоко и напрасно
вас поступками своими разрушая.
Лишь когда изрядно постареем
и, итожа, жизнь свою листаем,
мы, из детства навсегда пострелы,
о несбыточном, как пацаны, мечтаем:
если б в детство снова возвратиться! –
мы бы окружили вас вниманьем,
чтобы вам не волноваться, не сердиться,
чтобы ваше удлинить существованье.