ЗАБАСТОВКА
Дирекция Мухинки, так мы называли Мухинское Училище, сообщила что студенты,
перешедшие на второй курс, должны поехать в колхоз, находящийся примерно в 120 километрах от Ленинграда, собирать картошку. 60 студентов распределили в четырёх деревнях примерно по 15 - 20 человек в группе.
Наша бригада "кортошечников" иэ двух отделений Д1 и Д2 (деревянщики первой и
второй группы) была помещена в небольшой деревянный сарай на окраине одной из
деревень, почти в поле. Внутри этот сарай, сколоченный на-скоро из необтёсанных,грубых досок со скрипучей дверью, выглядел изнутри как фонарик, освещённый днём окнами по всему периметру стен. Под всеми окнами были гвоздями торопливо сколоченные нары из горбылей для спанья. Предполагалось, что студенты одежду не развешивают, поэтому для белья места не было. Каждый из нас привёз тонкое одеяло на случай похолодания, ведь дело было в сентябре. А в сентябре в этих местах уже холодно, и даже выпадает снег. Если открыть противно скрипучую дверь и пройти через тропинку, то попадаешь на "кухню", которая представляла из себя сложенную из кирпича плиту по примеру деревенских печей 17 столетия. На случай дождя был сделан навес,прикрывающий эту плиту. На прикрытие поваров досок не хватило.
Присматривал за нами преподаватель физкультуры, лет 30 симпатичный и
приветливый человек.
Поля, с которых мы должны были собирать картошку, были огромными и каждое
утро мы разбирали грядки для сбора. Вставали мы в шесть утра, как обычно
начинали бы колхозники и люди, живущие в деревнях, а заканчивали в 6 вечера,
когда уже темнело, так что времени даже на разговоры и шутки оставалось мало.
У каждых двух собирающих было два ведра, в которые мы клали собранную картошку и затем несли её в специальные деревянные контейнеры, из которых затем в телегах, на лошадях она попадала в деревню. Наша студенческая задача была очистить поля от созревшей картошки до заморозков, то есть до конца сентября, потому что когда начнутся заморозки, она погибнет.
Для приготовления еды назначались два человека. Менялись каждый день по списку.
Готовка еды заключалась в основном в чистке картошки на 15 человек. Затем её варили в ведре, так как кухонной посуды не было.
За водой в колодец приходилось ходить довольно далеко. Но зато у
колодца удавалось хорошо промыть руки и лицо, а иногда, когда грело солнце даже протереть всего себя, ведь горячей воды для мытья у нас не было.
Про еду мы говорили: "На первое вода с картошкой, на второе картошка без воды, а на третье, на закуску, вместо компота, вода без картошки". Все, включая меня, стали пухнуть от картофельной диэты. Вот где я и стал мастером по чистке картофеля. У меня даже был свой перочинный карманный ножик, который я, по детской привычке, любил затачивать разными камнями до невероятной остроты. Правда, если так случалось, что выдавалось время улучиться в лес, то мы там, прямо в лесу, который начинался сразу за полем, ели с кустов малину, а по воскресеньям собирали чернику и грибы, чтобы разнообразить, хоть немного наш рацион. В основном в лесу водились моховики, подберёзовики, но иногда попадались и белые. Недалеко были чьи-то огороды с морковкой, которую мы просто воровали и ели её сырой. Однажды мы увидели Стаса Зотова совершенно жёлтым. Как выяснилось, он перестарался и объелся морковкой и пооранжевел. Я такое видел впервые. Это было доказательством того, что человек есть то, что он ест. Конечно он об этом не знал. Когда мы ему сказали, он страшно испугался и перестал её есть совсем, но себя он так и не видел, поскольку зеркала у нас там не было.
Спали мы одетыми. В Сентябре на сборку картофеля остаётся мало времени. Где-то в середине месяца начинается резкое похолодание и картошка
ночью замерзает, а потом, оттаив днём, наполняется растаявшей водой и быстро
гниёт, так что после первого заморозка собирать уже нечего. Даже если какие-то картошины выживали, то вытаскивать их голыми руками больно. Пальцы быстро замерзали. А тем более что у меня кончики пальцев были отморожены еще в Сибири, когда мне было 4 года. Мои пальцы даже при небольшом холоде мерзнут быстро и очень болят.
Все уже с нетерпением ждали, когда же прийдет за нами машина, чтобы отвезти нас в Ленинград.
В самом конце сентября, практически перед самой датой нашего отъезда, на мою и Борю Лозинского, моего партнера по кухне, выпала доля дежурства. Я уже
начал чистить картошку, как вдруг появился посыльный из колхоза с телеграммой в руке. Телеграмма гласила кратко: "Всем студентам остаться на месяц октябрь". Телеграмму зачитал наш спортивный руководитель. Явно было что он не был этим доволен. Боря скривил кислую рожу и в недовольстве
переминулся с ноги на ногу. Было всего одиннадцать утра. Все наши ребята были на сборке гнилой картошки в поле и поделиться с ними было нельзя.
Во мне заговорили юридические гены, ведь моя тётя Лиза была крупнейшим московским адвокатом, да и моя мама получила юридическое образование, а я с детства наслушался их защитных речей в суде, куда меня постоянно возила мама, чтобы я не оставался один. Я был наполнен справедливостью "выше горла".
"Можно я прочту эту телеграмму?" спросил я.
Внимательно прочитав её до конца, я заметил незнакомую подпись - "Макоров".
Это меня страшно обрадовало и я попросил руководителя бережно сохранить эту
телеграмму.
Дело в том, что директором нашего Училища был Лукин, который в то время был
Главным Архитектором города Ленинграда, а его заместителем был Владимир
Фёдорович Марков. Он был также другом моего отца и я его неплохо знал.
Я увидел заковычку в подписи, где вместо подписи Марков была подпись МАКОРОВ.
"Раз такого человека не существует, телеграмма недействительна", заключил я.
"Боря, ты останься чистить картошку а я обойду деревни, чтобы собрать всех у нас и договориться не выходить на сборы картошки. Возражений не было. Деревни были разбросаны и находились на расстоянии от 4 до 10 километров друг от друга, а всего нужно было пройти около 20 километров и поэтому
шёл я очень быстрым шагом, тем более что я даже не знал толком как найти другие деревни. Всего было четыре группы по 15 студентов в каждой.
Собрав всех студентов каждой группы, я сообщил о новости и сказал о сомнительной подписи "МАКОРОВ", якобы не существующего человека, а следовательно это подделка колхоза, как я заключил, заинтересованного в том, чтобы мы остались ещё на месяц. Я также дал совет всем студентам не выходить на работу ни завтра, ни в другие дни, пока за нами не приедет машина, чтобы отвезти в Ленинград.
На следующий день студенты из всех колхозов пришли к нам.
Ожидая машины, которая должна была повезти нас в Ленинград, мы решили
подготовиться к отъезду, сшили мешки из одеял и наполнили их картошкой-хоть
какую-то пользу мы должны были извлечь из этого картошко-собирания!
Машина за нами так и не пришла.
Собрав лопаты, мы стали рыть сырую землю и обнаружили человеческие
захоронения. Они были ничем не обозначены. Собрав черепа, мы наткнули их на
грабли, вилы и палки, запрягли пару лошадей и набросали в телеги всю утварь,
которую собирались отвезти домой. В этих телегах обычно возят овощи и сено.
Мы прошлись по всей деревне, неся черепа на палках. Так началась наша забастовка.
К вечеру студенты разбрелись по своим деревням, а на следующий же день приехали возбуждённые представители Райкома и Партийных органов из училища, района и колхоза. Приказано было собрать всех студентов на нашем участке.
Все 60 студентов, кроме дежурных по кухне, пришли на собрание.
Началось с чтения нотаций и общих фраз о том, какую громадную пользу мы,
студенты, приносим колхозу, училищу и главное всему Советскому Союзу.
То, что мы выручили колхоз, заменив пьянчуг колхозников, можно было понять, но как мы помогли Райкому и Училищу, то это следовало расшифровать. Политические представители толкали речь долго и часто повторялись, используя заученные фразы из учебников по полит экономике.
Когда же мне дали слово, как зачинщику забастовки, я сказал, что мы больше не
хотим выходить на сбор картофеля, и объяснил, что земля уже мёрзлая и картошка гнилая, и что нам тоже холодно, и что мы не мылись тёплой водой с мылом уже целый месяц, и вообще-то мы поступили в Мухинское Училище не собирать картошку, а получить художественное образование. После этих моих слов, представители Райкома и колхоза страшно рассвирепели, но деваться было некуда, ведь все это была правда.
В конце концов договорились о том, что мы останемся ещё на два дня, а потом за нами приедут две грузовые машины и заберут всех домой.
Это была грандиозная победа. Надо сказать, что в те годы такого рода забастовка, хоть и не масштаба Советского Союза, грозила тюремным наказанием, а чаще всего жизнью.
За ти два дня, кое-кто подсобрал остатки картошки и морковки взять домой, и уже все ждали машин, чтобы уехать.
Наконец, как и было обещано, пришли два крытых грузовика. Мы погрузили свою
картошку и морковку, а сверху сели сами. Если учесть, что нас было в общей
сложности 60 человек на двух машинах, плюс почти каждый собрал себе домой
картошку, то понятно, что это был довольно солидный груз. А если ещё учесть, что машины были очень старые, и как правило не ухоженные, то можно было
предположить, что по дороге что-то могло выйти из строя.
Так оно и случилось. Две шины на задних колесах у нашей машины лопнули.
Водитель второй машины пообещал сообщить об аварии и через 6 часов привезли
две новые шины. С этими шинами пришло сообщение о том, что меня, как
организатора и зачинщика эабастовки, хотят исключить из комсомола, с занесением в личное дело, и выбросить из Мухинского Училища. Наш преподаватель физкультуры был первый, кто мне об этом сообщил.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО - это небольшая книжка, в которую записываются заслуги и пороки
человека, начиная от студенческих лет, и запись в ней продолжается в течении всей трудовой деятельности. Эта книжка переходит с работы на работу и наниматель может сразу увидеть записи по поводу характера человека. Чаще всего трудовая судьба решается в зависимости от того, какую характеристику получил владелец этой книжки. Конечно и масса других факторов может повлиять на получение работы.
Я не мог позволить случиться тому, чтобы меня выбросили из Училища.
Студентом я был отличным и преподаватели относились ко мне очень хорошо и
видели мой талант как художника, так ремесленника, любящего инструменты и
владеющего ими. Со своей стороны я гордился фактом, что я являюсь студентом
Мухинского Училища. Да и попасть в него бело очень не просто. Конкурс был
неимоверный - 30 студентов на одно место. Так что я и это ценил.
Пока заменяли шины, я в уме разрабатывал план своей защиты а когда машина была готова к возвращению, мой план тоже был готов. Два с половиной часа - достаточное время для репетиции моего плана и в машине. Студенты считали меня отличным художником и когда кому-либо нужна была помощь, я всегда выручал, поэтому реализовать план было нетрудно. Я рассказал всем студентам версию того, как и почему произошел наш бунт, и повторил это несколько раз, а после этого попросил каждого пересказать эту версию, чтобы не было разногласий в случае допроса.
Вот тут-то унаследованные гены от моей мамы и тети Лизы, плюс юридические
знания, полученные мной во время судебных прослушиваний в Москве, да и
множество фильмов о войне и революции, все это пошло на пользу.
На следующий день, когда все студенты пришли в Училище, всех, кто был в колхозе стали вызывать по одному в кабинет директора Лукина. В кабинете находились еще два человека, это был молодой парень, представитель Райкома, который приехал в колхоз на собрание, и Элинсон, преподаватель по Полит Экономии, предмет, который я и все студенты очень не любили.
Дело о забастовке было очень серьезным и допрос вёлся по всем правилам
судебного заседания, потому что дело носило политический характер, а такие дела карались в лучшем случае тюрьмой.
Володя Дымшиц, один из моих ближайших друзей, собрал подписи студентов в мою
защиту. Подписались все, кроме одного. Его звали анатолий Тополь. Он был хорошин студентом, очень пунктуальным, исполнительным и мало общительным. Он считал, что я поступил неправильно, организовав забастовку, но сам он никаких предложений не выдвинул.
По Училищу было объявлено, что собрание всех студентов и профессоров Училища
назначено через неделю. На планшете, поставленном на мольберте перед залом
Училища, было написано крупными буквами: ДЕЛО ГРИГОРИЯ ГУРЕВИЧА.
А дальше:
Первый пункт собрания: Занесение в личное дело
Второй пункт - Убрать Гуревича из Училища
Третий пункт - Убрать из Комсомола
Внизу была приписка:
Все студенты Училища обязаны быть на собрании. Собрание было назначено на 3
часа дня.
Тысяча студентов со всех курсов, все преподаватели и представители
Райкома и партийных организаций заполнили весь зал. Я никогда не видел в этом зале такого количестава людей.
На сцене был поставлен длинный стол, накрытый красной скатертью. За столом
президиума сидели: представитель Райкома Комсомола, партийный представитель,
Элинсон, преподаватель по Полит Экономике, наш физрук, Лукин, директор Училища и несколько других людей, которых я раньше не видел.
Я сидел в зале и ждал когда меня вызовут для защиты. Конечно я прилично
волновался и руки мои потели холодным потом. Я представлял себе, как себя
чувствует человек, приговорённый к смерти-уверен, что в миллион раз хуже.
Когда зал затих, Элинсон объявил повестку собрания: Вопросы об исключении
организатора забастовки Григория Гуревича отовсюду, откуда только можно его
исключить.
Меня вызвали к микрофону и попросили рассказать ка все произошло. Публично
перед такой аудиторией я никогда не выступал, и поэтому старался погасить своё волнение, но это плохо удавалось и голос мой слегка дрожвл, а речь
прерывалась.
К сожалению это состояние волнения при публичных выступлениях и ощущение
комка в горле оставалось со мной долгие годы, и мне потребовались много лет,
чтобы преодолеть это.
Когда я закончил, вызвали Борю Лозинского, который дежурил со мной на кухне,
когда я должен был пойти по деревням. А потом стали вызывать по очереди почти
всех студентов, и все рассказывали одну версию, которую мы хорошо отрепетировали.
Только один студент - Тополь, был против меня. Представитель Райкома, искренне ненавидя меня за забастовку, клеймил меня взволнованным голосом вдоль и поперек, справа налево, стараясь доказать мою вину. Видно было что он настоящий верующий коммунист.
Началось голосование.
Первое-занесение в личное дело-два голоса, остальные 988-против.
Второе-выбросить из Училища-два голоса, остальные 986-против.
Третье-убрать из комсомола-три голоса, остальные воздержались.
Решением собрания. убрали из комсомола.
Ну и спасибо!
После этого собрания все в Училище стали относиться ко мне с огромным
уважением, включая директора Лукина.
Григорий Гуревич
Все права зарегистрированы.
Копирайт/залитовано, 2007 год.
Опубликовано на Проза.ру 3 Мая, 2015 года.