Ранним майским утром, в здании студенческого общежития на Ленина 17,
кухня третьего этажа была залита белым светом. Под потолком гудели
люминесцентные лампы. Сквозь чёрное окно тускло зеленели листья
каштанов.
У стены стоял старый стол из нержавеющего металла. По столешнице были
разбросаны вмятины и царапины. К противоположной от стола стене жались
газовые плиты. Плиты были покрыты белой эмалью. Чугунные решётки
искривлены и чёрны от сажи. Эбонитовые чёрные ручки лоснились от жира.
Рядом висели белые мойки. К мойкам лепились водопроводные краны.
Мойки были белые и чистые. Краны сверкали хромом. Стены и потолок
недавно выбелены.
Приближался рассвет. Медленно текли минуты. Когда окно из чёрного
сделалось серым, в отдалении послышались шаги. Через некоторое время
вошёл всклокоченный парень в мятой футболке, поставил на плиту
кастрюлю, и вышел. Долго ещё из коридора доносился звук его шагов.
Наконец, он стих. Недалеко послышался скрип, быстрые лёгкие шаги.
Вошла сонная девушка, с розовыми от сна щеками, наполнила водой
электрический чайник и ушла. Скрип раздался снова. И всё смолкло.
За окном светало. Стали видны ветви каштанов, за ними тротуар,
скамейки, цветочные клумбы, проезжая часть. Сквозь молодую каштановую
листву в окне противоположного дома мелькнул розовый луч рассвета.
Общежитие просыпалось. На все лады звенели будильники, хлопали двери,
доносились голоса и обрывки музыки. В кухню приходили, уходили,
ставили посуду на плиты, клали продукты на стол, мыли овощи и посуду в
мойках. Конфорки баловались, огонь в них шумел и менял форму. Вода
весело бежала из кранов, радостно клокотала в мойках, обдавала брызгами
стол и плиты, журча, пряталась в водосток. Плиты недовольно шипели.
Когда за окном совсем расцвело, по лестнице напротив кухни потянулись
вниз. Смолкли плиты, перестала журчать вода в мойках. Кухня опустела.
Вот, из коридора донёсся шелест торопливых шагов, мелькнуло девичье
платье, и стало тихо.
На столе стояла жестяная банка из под тушёнки. Край банки обгорел. На
уцелевшей части можно было прочесть надпись «Главпроду». На дне банки
горкой лежали сгоревшие спички. От них вился тонкий столбик белого
дыма.
В комнату заглянул полуденный жёлтый луч солнца. Поплясал по белёной
стене, зацепил краешек стола, шлёпнулся на пол, прочертил кривую по
плите, сверкнул в капле из крана и по оконному откосу выбрался на
улицу.
Наступил вечер. Листья каштана за окном освещал оранжевый закат. На
лестнице шумели и мелькали. Копившиеся весь день звуки выплеснулись в
коридор, из коридора проникли в кухню. Обрывки звуков, кусочки
мелодий, шум из компьютерных игр, оживлённый гомон. Кухня снова
заполнилась. Весело болтали, готовили ужин, заглядывали просто так. В
мойках плескалась вода, басовито свистели горящие конфорки. В
распахнутом окне шелестели каштаны, щебетали птицы, долетал
нескончаемый шум улицы.
В стекле открытого окна отражался красный закатный диск, наполовину
съеденный тёмно-серым горизонтом. За открытым окном наступали вечерние
сумерки. На улице взорвался густой мужской хохот, звонкий девичий
смех. Послышались глубокие звучные аккорды гитары. Голоса стихли.
Песня кончилась и утонула в весёлом счастливом смехе. Затем вспыхнула
другая, и через время так же утонула. В редких паузах тишины была
слышна работающая где-то далеко автомобильная сигнализация. Кухня
снова опустела. Общежитие пульсировало. Бежали чудесные минуты.
Постепенно стемнело. Вокруг стало стихать. Всё реже доносился в
открытое окно хохот снизу. Всё тише хлопали двери в коридоре. Всё
меньше окон светилось тёплым жёлтым светом. Всё громче раздавались
звуки шагов в коридоре. Умолкли конфорки. Вода мерно капала из крана.
Кап, кап, кап. Со второго этажа долетели звуки беседы вполголоса.
Скоро и они растворились.
Снова тихонько гудели лампы под потолком. На залитом светом столе
стояла забытая кем-то чистая кружка. За окном тускло зеленели листья
каштана, освещённые светом ламп. Кухня наполнилась тонким ароматом.
Между зелёными листьями сверкали пирамидки цветов. За цветами чернел
ночной мрак.