Есть в России одна степь – широкая и бескрайняя, изрытая оврагами, как морщинами. Весной она зеленая от сочной полевой травы, затем – седая от цветущего и колышущегося ковыля, летом становится желтой и сухой, а зимою – белой, пушистой и ровной. По краям ее стоят маленькие, редкие лески – посадки - один из призраков столь часто вспоминаемого отцом советского союза. Это посаженные на равном расстоянии дубы, абрикосы, смородина, что в прошлые годы богато одаривали местных жителей своими плодами и защищали сочную кормовую траву от ветров. Сегодня эти лески поредели, смородина и абрикосы стали мелкими и невкусными, ведь до их ухода никому не стало дела, а завезенные козы варварски обглодали тонкие веточки. Люди забыли о деревьях и деревья забыли о людях.
Но и сейчас эти места необычайно красивы – наверное, именно своею дикостью и забытостью. Разнотравье, раскрашивающее в разные цвета всю степь дает радость глазу, тонкие и изящные деревца осенью приобретают самые чудные цвета: малиновый, желтый, буро-зеленый, золотой. Пыльные, широкие и утоптанные коровами и козами тропы ползут за горизонт. Степь резко заканчивается зубчатыми обрывами с меловыми боками, у подножия которых плавно и гордо течет река. Вот там-то мы и встретились.
Она была обычным, угловатым девочкой-подростком, с тонкими руками и ногами, острыми плечиками. Маленький призрак тех мест, степной дух. Как и большинство местных жителей, имела русые волосы и непонятного цвета светлые глаза. Она частенько прогуливалась одна по тропам и берегу, избегая редких прохожих и рыбаков – любителей.
Я, человек по натуре необщительный, лишь раз осмелилась с ней заговорить – но разговор не вышел – тем общих мы не нашли, да и девочка отвечала неохотно и боязливо, стараясь побыстрее отделаться от меня. Ее светлые глазки на бледном лице быстро забылись мне тогда – но приезжая на берег и смотря на обрыв, я все же вспоминаю их очертание . Бываю я там нечасто. Первое время иногда замечала ее русую голову, затем – лишь изредка силуэт вдали. Потом она как то исчезла с просторов и моей памяти. Исчезли понемногу и многие местные жители – молодежь укатила учиться, колхоз развалился и все, кто мог, поехали работать, старики доживали свои деньки и отправлялись на кладбище. Банальная картина исчезновения некогда процветающей станицы повторяла историю ее соседей – хуторов, где оставалось лишь три-пять домов старых коренных жителей, братские могилы, и «точки» – люди стали разводить скот на сухих степных травах. Увы, копыта привезенных ими животных безжалостно портили растительность, вытаптывая и съедая ее под корень.
Я встретила недавно ту девочку на том же обрыве. Подросшая за два года фигура чужо и дико смотрелась на почти не изменившейся картине. На сей раз, разболтавшись, она рассказала, что живет здесь с рождения, но теперь вынуждена уехать учиться и работать, и сюда будет приезжать лишь изредка. Сказала ,что ей жаль посадок и полей, уничтожаемых животными, а больше всего – разваливающийся храм, ее гордость – ведь он был единственным в своей природе ( о нем нужно написать отдельно , что я и сделаю вскоре ). Не удержавшись, пожала в конце разговора ее тонкую ладошку, которая почти сразу же испуганно выскользнула. Прощаясь с ней, я вдруг вспомнила себя – как также не могла привыкнуть к стенам и спертости города после бескрайности степи, как скучала по крепким тропам и бескрайнему небу, неприглядной расцветке выцветших трав. Та девочка явилась мне моим призраком, напомнив, откуда я и кто я. А ведь, казалось бы – так недавно, лишь несколько лет назад я собирала свои вещи и так же мысленно прощалась с краем. Вечером, вдохновившись встречей, я прошлась по своим излюбленным дорогам детства. Дороги, какие там дороги! Их уползающая под горизонт бесконечность как символ жизни – идти, вперед, под солнцем или дождем, чувствовать ветер и прохладу реки, окидывать взглядом деревья и склоны - и знать - ведь могу пойти куда угодно, куда угодно дойти, и они никогда не закончатся…