________________________________________________
Глава 13
________________________________________________
Мне все чаще начинает казаться, что время останавливается. Словно мне дают шанс в полную силу насладиться уходящими моментами.
И тогда я смотрю на то, что окружает меня.
Старый комод стоит в углу комнаты. Черный телевизор, покрытый слоем пыли, выключен. Люстры качаются в разные стороны. Ковер на полу мягкий, словно трава, и белый, похожий на снег. Диван даже не скрепит. На нем лежит выглаженное покрывало. Парень накрывает меня им и выходит на улицу, прихватив с собой стремянку. В окне видны лишь его ноги и железные пластины. И теперь становятся слышны множество приглушенных шагов по крыше.
Саймон возвращается через три часа. Стрелка настенных часов сделала ровно три оборота за это время. Она постоянно двигалась, чем приводила меня в жуткое раздражение. Я попыталась снять часы со стены, но не удержав их, уронила на пол. В когда перевернула циферблат я увидела, что все стрелки в миг замерли.
Шаги на крыше прекратились, и я даже перестала замечать снегопада на улице. Наступила та же тишина, что и в бункере. Тяжкий момент, когда слышишь только свое дыхание и бесконечный звон в ушах.
А потом включился телевизор.
Женщина, одетая в черный пиджак, стоящая на фоне постоянно меняющихся фотографий нашего города, что-то говорит. Над ее левым плечом висит картинка громадной трещины. Наши лица, снег и глыбы бетона.
Парень заходит в дом, как только картинка увеличивается на размер всего экрана. Он подбегает к телевизору и настраивает звук так, что плоский закадровый голос начинает резать мне слух.
Женщина вещает:
— Двое молодых людей на телевидении с шокирующими новостями.
Для нас новости не такие уж и шокирующие. Особенно для Саймона. Он с самого начала знал, что тут произошло, но никак не мог признаться мне в этом. Рассказать о трещине всему миру? Легко. Обсудить это со мной? Не смог и не решился.
Парень сжимает мою руку и смеется:
— Капец я страшный. Камера меня явно не любит.
Я продолжила:
— Не парься, думаю, они на нас даже и не обращают внимания.
Саймон повернулся к огромному экрану и принялся читать текст, пробегающий внизу на толстой черной полоске под видео.
Репортерша на заднем фоне говорила быстрее, чем мы успевали прочитать сказанные ею слова. Вещала:
— Видео собрало более пятисот тысяч просмотров за несколько часов. К тому же сейчас множество стран находятся в обостренном положении относительно случившегося и происходящего на разных концах света, что объясняет быстрое распространение этой видеозаписи по многим социальным сетям. Новости о том, что в городе остались не эвакуированные после самого масштабного землетрясение современности, стала неожиданной, но люди, снявшие ролик, могут быть уверенны, что выживших обязательно найдут. Брэд Десузу, упомянутый в ролике, также будет найден и допрошен.
Пустые обещания. Но, как ни скажи, приятно.
— Нас же не спасут, да?
Я выключила телевизор и откинула голову назад. Деревянные доски на потолке немного разбухли. Сверху в коридор капала вода.
Кап-кап.
— Они же сказали, что все сделают. Остается только ждать.
Кап-кап.
Последняя капля воды упала, и снова пришло затишье.
Ночь быстро надвигалась на нас, словно торнадо, унося с собой улицы и дома. Все исчезало; пейзаж за окном перестал казаться таким пугающим, как раньше. Слой снега, покрывающий землю, заблестел под луной и быстро растаял, а потом и вовсе высох. В каждой комнате вид менялся. Я смотрела на мир с разных точек и каждый раз словно впервые, понимала, как он прекрасен.
Дождь теперь идет только ночью, барабанит по крыше, скатывается по окнам, а мы лежим на просторной кровати, в окружении обычных вещей. Снова нормальные люди, пусть и на некоторое время. Я могу заснуть и теперь не увижу кошмаров. Саймона прекратит мучить ужасная бессонница, и может тогда он не станет ночами впустую пялиться на то, как я сплю.
В лесу он говорил, что я каждую ночь просыпалась и царапала ему руки своими погрызенными ногтями.
«Ты знала, что кричишь во сне?», — спрашивал он.
«Нет. Не припоминаю».
«Ничего... Только постарайся в следующий раз меня не задушить. Ты ужасно брыкаешься».
Я прыснула:
«И это я слышу от того, кто никогда не спит».
«А вдруг мне приснится кошмар, и я завизжу, как девчонка, на весь лес?»
«Пока не заснешь — не узнаешь».
Но думаю, глядя на меня, ему не хотелось этого узнавать.
В эту ночь он заснул под шум ветра и треск досок, когда заснула и я. А когда я проснулась, его уже не было. Зато на первом этаже что-то постоянно поскрипывало. Мне казалось, что я начала слышать голоса, которых не было. Никогда не случившиеся разговоры. Можно услышать все, что угодно, вообразить невообразимое, ведь реальность никогда не сможет оказаться прекраснее, чем игра твоего воображения.
Я выглянула из комнаты сразу же и пробежалась по коридору, спрятавшись на кухне за маленьким столиком, на котором стояла подставка для ножей. Может быть, я сходила с ума, а может это ум уходил от меня, но черная рукоятка сразу же оказалась у меня в руке, а зеркальная поверхность принялась отражать частички света.
Крепко держав нож в трясущейся ладони, я вышла к лестнице. Она была сплошь деревянной и очень просторной. Ступеньки сразу же заскрипели, и вблизи кто-то шелохнулся. А я все шла вниз, словно героиня из дешевого фильма ужасов к тени, толпящейся внизу.
Человек, нет, люди, зашагали навстречу мне и вышли на свет. Окровавленные, в порванной одежде, покрытые уймой синяков и ушибов. Они стояли на чистом зеленом коврике у подножия лестницы в промокших от воды штанах и с покрасневшими лицами.
Двое из них отошли назад и остались в тени, но одного человека, я увидела в красном свете зажженной совсем недавно свечи. Лицо с зелеными глазами.
— Спокойно, подруга. — Рыжеволосая болезненно ухмыльнулась. — Обнимешь?
Нож сразу же выпал из рук, и я, спеша побежала вниз по ступенькам, собираясь обнять ее.
___________________________________________________________
С той ночи прошло много времени. Уже успели зацвести первые цветы.
Мы почти пережили зиму, но Пит все еще не уверен, что сможем переждать и весну.
Каждый день идет дождь. Следом за ним снег. Каждый вечер я засыпаю на диване, а просыпаюсь в кровати. Каждое утро люди в телевизоре обещают спасти нас, но обещания так и остаются обещаниями.
И я давно научилась принимать их, как должное.
Саймон говорит, что однажды мы все посмотрим в окно и увидим зависнувший в небе блестящий на солнце вертолет, но он не прилетит.
Хватит тешить нас глупыми надеждами.
Я долго вглядываюсь в побледневшее предрассветное небо, окутанное облаками и делаю шаг вперед. Сиреневые цветы ломаются и комкаются под подошвой моих кед, превращаются в маленькие лепешки.
Сиреневый. Прекрасный цвет. Мама обожала его, ведь в аккуратной вазе у раковины всегда стояла маленькая охапка этих свежесорванных цветов. Папа приносил их ей и целовал ее в щеку.
«Закрой глазки, дорогая».
Говорил он перед поцелуем.
«Нет, папа, я уже взрослая».
Отец принимал недовольный вид и поднимал меня на руки. Шептал что-то на ухо и смеялся. Смеялся. Громче. Еще громче. До боли в груди. Он подбрасывал меня в воздух.
«Ты летаешь, Юми, ты летаешь. Когда-нибудь я подброшу тебя так высоко, что ты попадешь в космос, а как только вернешься, расскажешь мне о том, какого там».
И я лечу вперед по лугу, слушая крики чаек. Ветер путает волосы, рубашка падает на траву, но я все равно рвусь вперед, пока не оказываюсь у края неаккуратно обсыпавшейся вниз земли. Камни и проросшие травинки, песок, коричневая земля сыпятся вниз и, пролетая огромное расстояние, с шумом врезаются в воду. Вниз, где под усланным цветами лугом бушует бесконечное море. Внизу, где волны рвутся о скалы. Там прячется мир, который мы потеряли. Птицы вздымаются вверх, касаются водной глади, а резвые волны уносят их из виду. Они прибивают к скалам деревянные лодки, сплошь залитые водой. Голубо-зеленый флаг размокшей древесины. Белый песок и ни следа человека.
Я вижу поля и пляжи, сиреневые цветы и позеленевшую рощу, сквозь которую я пробиралась сюда.
В свое время, маленькая девочка бегала по ней вместе с рыжеволосой веснушчатой малышкой в желтом платье.
Это было так давно, что об этом уже никто и не вспомнит.
Но после теплого лета рано или поздно наступает зима.
Тучи сгущаются над водой, кажется, они обволакивают обрыв, а потом накрывают и деревья. Ветер прекращается, и я поворачиваю голову в сторону домов, спрятавшихся за за черным туманом. Совсем незаметных на фоне густого лесного массива.
В доме на пустой улице мы больше не заколачивали окна. Утро и вечер сменяли друг друга по часам, звезды светом падали на ковер. Если бы в моей комнате около окна стоял телескоп, я бы часами сидела у распахнутого окна, надеясь, что на темно-красной планете, среди песка и камней, появится человек. Он помашет рукой кому-то там далеко, как каждый вечер машу ему я. Им окажется мой отец. Поло или Эмма.
Кто-то, кто исчез и не оставил после себя ни песчинки.
Но они будут не пустыми составляющими внешности и харизмы. В увеличительном стекле я рассмотрю их душу, не обращая внимания на облик.
Хотя порой они бывают нераздельны.
Например, старая кожаная куртка. Иногда мне кажется, что это не дополнение Саймона. Может быть, в этом и есть сам Саймон. Также, как его цвет глаз или тон кожи. Некоторые вещи нельзя просто так разделять. Конечно, это глупо думать, что Саймон, сам человек — не большее, чем все его составляющие. Сделать такой вывод — значит плохо разбираться в людях. Мне кажется, что я в них никогда и не разбиралась.
Я не видела реальных людей, только примеряла на них образы героев старых книг и людей на затертых от времени кинопленках. Моя жизнь представляла собой красочный маскарад несуществующих личностей. Они не могли обидеть меня и разочаровать. Это лучшее что могут делать люди. Уходить и приходить не причиняя боли. Герои уходят, шоу продолжается. Книги заканчиваются лишь для читателей, а не для героев. Но концовка и кульминация застигнет как и книжных человечков, так и меня и всех остальных. Хорошо, что мы можем оттягвивать этот момент, не привлекая к себе лишнего внимания. Нас никто не ищет, и мы хоть как-то пытаемся жить, преодолевая все то, что с каждым днем преподносит нам судьба, но так было не всегда.
В первое время я сожалела обо всем. О побеге из бункера, поступке Саймона. Я ведь сама подтолкнула его на побег, а затем косвенно и на убийство. Не будь меня там в тот вечер, он бы не убил человека. Этот поступок не смоешь проточной водой, ведь живой Профессор недавно ходил по сцене, сидел на стуле против меня и ухмылялся. Я видела его за час до того, как его желтое тело на носилках утащили на улицу. Оставлять человека, пусть и самого уродливого душой на дороге под усеянными воронами крышами - бесчеловечно. Лучше уж гнить в земле или сгореть, чем быть сожранным гадкими воронами.
И через какое-то время они все-таки его сожгли.
Дым сгоревшего тела и этот запах...он стоял там несколько часов. Отвратительная смесь горелой кожи и жженых волос.
Саймон пронес меня мимо кучи его останков. Отнес в другое место. Выходил, вернул к жизни, которую я пыталась вернуть ему обратно. Такая реальность была мне совсем не нужна.
— Спасибо. — Сказала я ему как-то за те милые дни, которые он смог мне предоставить еще даже будучи маленьким мальчиком с потрепанным букетом цветов.
Я дырявила его кожу ногтями и никогда не извинялась за это. Будила его посреди ночи, а он не говорил ни слова. Ругалась с ним, придиралась ко всему, но редко обращала внимание на главное.
На то, что прошлое уже не исправить. Его не вернуть. Не перезаписать. Можно только извиниться, а если нет такой возможности, то сказать эти слова надеясь, что однажды они магическим образом всплывут в его памяти, как давно затопленные корабли.
Он увидит свет, и нереальные ангелы с упавших на землю небес поведают ему исповедь немного уставшего человека вперемешку с его извенениями и оправданиями, но их слова тоже будут неправдой. Пустой историей от третьего лица, глупым перессказом какой-то богом забытой личности личности.
Они расскажут ему о записях на порванных тетрадных листах и карандашных черточках на корешках книг. О словах Элисон, песнях Пита. О всей правде и мыслях, копошащихся в голове. О том, что нас научили теоремам и азбуке. Мы можем вычислить интеграл, но никогда не разберемся в себе. Право и экономика к черту не нужны, когда весь мир человека стоит на грани войны. Самой разрушающей и беспощадной. Войны с самим собой.
Дни и годы не научили нас ничему, зато мы стали легче и непринужденнее переносить неудачи. Нет, не разобьют нашу любимую вазу, не сломается телефон и телевизор. Всего лишь останки воспоминаний, как самый тяжкий в мире груз запрут в чемодане.
Такой чемодан я нашла на чердаке дома. Вещи, переставшие цениться владельцами, запертые в ящике так, будто они могли убежать от людей. Возможно, они пытались таким способом сохранить что-то важное. Вещь из прошлого или коллекционную пластинку для патефона. То что перестало цениться, но не потеряло свою ценность.
На дне этого чемодана, прикрытым пыльной шелковой накидкой, лежали черно-белые фотографии.
Коттеджи, роща, дорога, обрыв, цветочное поле, на котором я сейчас стою. Проснувшаяся природа слышит, как бешено стучит одно сердце, на самом деле их два. Я вспоминаю старые фотографии, двух уже усталых маленьких девочек с длинными волосами, словно парящими над цветами и улыбаясь, шагая куда-то не глядя. Снимаю ботинки и босиком иду по земле.
___________________________________________________________
ГЛАВА 14
___________________________________________________________
Люстры качались, размокшая древесина прогибалась вниз. Исхудавшие руки Элисон сомкнулись на моей спине. На ней висела огромная мокрая выцветшая футболка с изображением какой-то новой футбольной команды. Синие ботинки, короткие волосы и ухоженные лица. Их наверняка спасли первыми. Нам же оставалось только ждать.
Ждать дни и месяцы. Пока растает снег и покажутся первые бледные сиреневые цветы. Они украшают огромный луг у обрыва. По этой фиолетовой траве я сделала свои первые шаги. Здесь совершила и последние.
Сейчас я не решусь пройти там снова. Когда поднимаешься так высоко, кажется, рождаешься заново. Скалы теряются в море, птицы путаются с облаками. По телу пробегает холод, потом бросает в жар. Расправляешь руки в стороны и даешь волю чувствам.
Первое, что я почувствовала, стоя там в кругу лугов и деревьев, была злость. Внутреннее переключатели сломались, и глаза, прежде не проявляющие ничего, загорели и заслезились.
Элисон говорила, это нормально. Перестать что-либо чувствовать.
«Как только это пройдет, эмоции нахлынут, и я не уверена, что ты сможешь с этим справиться. Это как защитная реакция, понимаешь? Ты отгораживаешься от мира, но он не отгораживается от тебя. И когда ты пустишь его в себя, перестанешь прятаться от боли, вдохнешь ее и выдохнешь вместе с воздухом, она пройдет. Перестань прятаться. Перестань волноваться за всех. Забудь о своих проблемах. Спустись на землю и посмотри вокруг. Разве за это ты боролась? За ручку и карандаш, да листок бумаги?»
Это был мой способ забыть обо всем. Я подолгу сидела в ванной со сломанной лампой, карандашами и измятой бумагой. Она валялась в раковине, рваные клочья белых листов покрывали мои ноги вместе с разодранными шрамами и никогда незаживающими ожогами. Их не было, только пока я их не видела.
Понимание жизни сузилось до размера прямоугольного листа бумаги. Пустой, с острыми краями. Иногда она принимала образ цветущих садов, красивых женщин и мужчин. Я шагала взглядом по асфальту их жизни, напрочь забывая о своей. Воображение давало мне больше, чем любое общение. Игнорирование стало даваться все легче.
В узкой комнатке с раковиной и ванной время шло иначе. Солнце вставало на западе, а садилось на востоке. Увядшие бутоны роз распускались, превращаясь в прекрасные букеты. Дома отстраивались заново.
Хотелось сидеть там сутками, не отвлекаясь, не слушая Элисон, Пита или Саймона. Они приходили ко мне, садились напротив пустой ванной, где я почти лежала, и говорили о том, что происходит на других континентах и на нашей улице. Потом каждый считал своим долгом обнять меня. Чувства все равно не возвращались, но я молчала. Они делали все это не для меня. Точнее, пытались выглядеть силачами, хладнокровно проходящими через все препятствия, людьми, дающих жизненные советы. Теми, в чье плечо всегда можно было поплакать.
Как жалко, что они не были теми супергероями, какими представали в своем воображении.
Главным героем тут была я. Являлась силачом, на которого каждый вешал свои ярлыки и проблемы. Маленьким человечком, глядя на которого тебе больше не хотелось думать, что ты проживаешь жалкую жизнь.
Элисон обнимала меня долго и отвлеклась, только чтобы сказать короткое: «Спасибо». Но каждый раз благодарила она не меня, а Саймона. Это он, проснувшись ночью, прошел несколько километров, и, спустившись глубоко под землю, нашел их в белых изоляторах. Я же не заслужила никакой благодарности.
«Они того стоят». — Сказал он. — «Эти люди — наша семья».
И ни в одном из всех сказанных им слов я не сомневалась.
Элисон теперь перестала выглядеть в моих глазах неблагодарной, дерзкой девицей. Это был ее способ. Она не рисовала картины, не ковыряла раны. В ее мире не было сказочных фантазий, внушаемых мне Саймоном. Рыжеволосая была реалисткой. В этом второй плюс Элисон. Она всегда говорила то, что думала.
Ночью у лестницы от нее веяло дождем и смертью. Под глазами появились синяки. Сами глаза сплошь покрывали маленькие красные трещинки. Но как бы не изменилась ее внешность, я запомнила ее, как девушку с белой идеальной кожей и чистыми солнечными волосами. При рождении ее поцеловало солнце. Сейчас проливные дожди.
Я взяла Элисон за руку, и повела наверх. Пит остался внизу вместе с Саймоном. Они открыли старый платяной шкаф и вытащили оттуда пару курток и ботинок. Каждый взял себе по паре; я не взяла ничего. И даже сейчас на мне старая чистая майка, расклеившиеся кеды и порванные на коленях штаны. Сквозь дырки проглядывают красные полосы. Эти шрамы делают меня сильнее. Рыжеволосая научила меня не скрывать их.
У нее холодные руки, но горячее сердце и гипотония. В дни, когда бумажных комков было слишком много, раковина трескалась, и по кистям стекала кровь, она поддержала меня. Постоянно напоминала о том, что я часть чего-то важного. Нашей семьи. Большой, часто ссорящейся, но до жути близкой и важной.
Мы потеряли одну семью, но обрели другую. Нас не волновали кровные узы и сходства во внешности. Главное — то, что внутри.
Мои внутренности давным-давно вытащил и швырнул на пол парень в белом халате среди белых стен. Поднявшись наверх, касаясь потолка головой, стоял человек. В тысячах метров под землей, прорыв ходы, исписав тонны бумаг в черных обложках. Спустившись по лестницам и преодолев охрану.
Он стоял надо мной, а с его шеи свисал погнутый крестик. На спине висел черный автомат. Холодная ладонь коснулась моей груди. Накрыла сердце, закутав его бинтами.
Он провел пальцами по моей щеке, не шевеля губами. Я чувствовала привкус всех его несказанных слов. Заскрипела кровать, рука вцепилась в подлокотники. Шрамы на его ладонях резали глаза.
Запах леса и крови.
Я знала его, как он знал меня.
Этого не было, но это было.
Он наклонился и прошептал мне прямо в губы:
— Ты в ловушке. — Сердце бьется еще сильнее. — Отсюда уже не сбежать.
Нет Профессора, нет Брэда, нет бункера.
Солнце встает и заходит за горизонт.
Нет земли, нет трещины, нет землетрясения.
— Ад пуст. Все бесы здесь.
_________________________________________________________
По черному тонкому экрану пробежались разноцветные волны. Один цвет, сменяя другой, пропадал в бесконечностях за рамками черного квадрата. Линии переплетались и образовывали расплывчатую картинку.
Пошел проливной дождь, асфальт высох, и поднялась песчаная буря. Во время нее экран потух и уже не загорался. Черный цвет становился синим, а синий фиолетовым. Вместе с телевизором потух свет и перегорела вся проводка. Глаза, уже настолько отвыкшие от света, привыкли к кромешной темноте. Я видела, что в углу между камином и креслом стояла большая ваза. Цветы в ней посерели и засохли; вода испарилась. Я всегда аккуратно проходила мимо нее, чтобы подняться на кухню. На белом ковре появились три красные капли, а между ними лежал черный нетронутый пульт. Я видела все: подушки, небрежно брошенные на диваны, стопки книг, стеклянную пепельницу с непогашенной сигаретой.
От нее пахло дымом. От нее пахло Саймоном.
Ментолом, никотином и лесом.
Зелеными листьями и бирюзовом океаном.
Девочкой с двумя бантиками и мамой с пучком розмарина.
Люди, ушедшие в никуда, возвращаются и уходят снова.
На их место встает кто-то другой.
Рыжеволосая в белой майке и коротких шортах выглянула из-за угла и прошлась вперед.
— Не спиться? — Разбитые часы больше не отмеряли удары ровно в полночь. — Что ты тут делаешь? — Луна висела высоко. Казалось, она продавливала небосвод весом миллионов исчезнувших лиц. Только она спокойно спала под грохот падающих и разбивающихся о землю небоскребов.
— Не могу заснуть в последнее время. — Я впервые ей не соврала.
— Хочешь поговорить? — Нет, не хочу, не полнуйся.
Я миновала Элисон и поднялась наверх, в комнатку с одиноким белым окном и маленьким столиком с тремя стульями. Придвинув одно из них вплотную к окну, я уставилась на тускнеющие бриллианты, так похожие на те, что Саймон когда-то нарисовал фломастерами на потолке нашей одиночной комнаты в бункере.
Одиночество спасало меня, и я во всем пыталась его отыскать во всем. В этой маленькой комнате, в черном небе или сломанном экране, но Элисон всегда находила меня быстрее. Я до сих пор не подозреваю как она могла так тонко чувствовать, понимать что мне нужно раньше, чем до самой меня это дойдет. Играть на моих нитях, как на гитаре, складывать из кошмаров и страхов мелодии.
Элисон сидела неподвижно на темно-зеленом стуле, пока я плакалась в буквально ее плечо. Вспотевшими руками она заплела мне взлохмаченные волосы и помогла успокоиться.
— Что с тобой? — Все было намного хуже, чем она думала. — Это что, ты из-за видео?
Я заикаясь протараторила: «Нет», чуть ли, не впиваясь ладонями в уголки стола от спазмов в животе. Меня вырвало прямо на пол. С выключенными лампами были слышны отвратительные звуки и удары стертых колен о паркет. Упираясь рукой о стол, я пыталась доползти до коридора, но из-за кашля и спазмов вновь очутилась на полу.
Девушка посмотрела на меня сверху. Проворные зеленые глаза заблестели, ее права рука с синяком на локте выпала вперед, схвативши меня за ладонь и потянула вверх. Я толкнула ее, и, забившись в угол, разревелась.
Хотелось сбежать оттуда, только чтобы не чувствовать на себе ее любопытного взволнованного взгляда, не слышать никаких вопросов. Запереться в своем старом развалившемся доме и рассматривать закат сквозь хлипкие деревянные щели.
Не страшно бросить все и сбежать. Страшно убежать и никогда больше не появляться. Оставить в памяти только черно-белый неясный образ не проявившейся личности. Моя мать сбежала от отца, как последняя сволочь. Собрав яркий желтый чемодан, укатив его на крыльцо, она обняла меня и пустила слезу. Поправила прическу и исчезла быстрее, чем папа смог выгнать ее за пределы нашего дома.
Я хочу увидеть их снова. Снова. Снова. Снова. Я просто хочу увидеть их. Промолчать. Лишь бы вспомнить эти два затуманенных образа. Боже это так тяжело. Рваться между желанием проклинать все и забыть.
Сколько раз я обещала начать все заново, но не доводила дело до конца. Срывалась. Вновь впадала в депрессию. Голодала, не могла уснуть, мучилась от постоянных истерик и кошмаров.
А оказалось, что мне просто было нужно было кому-то выговориться. Перегореть полностью, пока от меня не останется ни крупинки.
И я доверила ей свою тайну, пока мимо окон, на борту огромного самолета Земли несся окровавленный рассвет.
— Я беременна. — Слова так и рвались с языка.
Солнце подмигнуло мне, и последняя высотка в самом конце горизонта, объятая пожаром, помчалась в глубины тартара.
Нога Пита плавно легла на педаль. Клавиши поочередно начали поскрипывали.
— Когда он вырастет, я научу его играть на пианино, — Пит медленно пережёвывал слова.
Раздались тихие стуки, а потом полилась музыка. Медленная яркая мелодия, схватывающая все звуки на лету. Шелест листьев, шорох бумаги, пенье птиц на рассвете и их предзакатный зов. В короткую мелодию он умудрился вместить целые жизни. Продлить дни и остановить время.
Облака замирают на бледно-фиолетовом небе. Чайки касаются желтыми клювами воды. Солнце купается в черном море, сжигая лодки, бросая красный свет на песок. Розовая луна встает над обрывом и проплывает над холмом. На ее поверхности снова никого не оказывается.
Кроме нее. Трещина, разрушающая нашу планету, решила поселиться на другой.
Однажды она пройдет и по Солнцу, а безжизненные изображения людей на серых гранитных бетонных камнях на кладбищах, заброшенных среди лесов и полей, улыбнуться ему.
Я слышу тяжелые удары о песок и из-под него. Невидимые посиневшие слабые кулаки, вразнобой постукивают по земле, играя собственный марш.
Все мы уникальны и неповторимы. Останки исчезнувших цивилизаций. Потомки королей и фараонов. В нас течет кровь несуществующих Богов. Мы и есть Боги.
Невыносимые индивидуумы. У нас найдется ответ на любой вопрос. У нас не было ограничений. Мы разрушали планету, загрязняли воздух и сбрасывали отходы в море.
Я стою и смотрю на него. Как белые волны поглощают лодки. Съедают их заживо под плач ветров и крик ревущей бездны. Больше не видно дна. У берега образовались глубокие ямы, засасывающие в себя воду и водоросли.
Вдалеке раздается яркая вспышка. Оранжевый шар входит глубоко под воду. Диск луны размером с мою голову висит один на небе в окружении звезд. Звезды — маленькие огоньки надежды, не меркнущие даже в самую темную ночь.
Это Пит и Элисон. Арчер. Саймон. Поло. Отец. Алис.
Все герои-мечтатели. Одиночки. Безумные романтики.
Некоторых из них, играли в прятки, думая, что по окончании игры их найдут, или они сами сдадутся и выйдут на свет. Но они так и не появлялись.
Некоторые. Но не все.
Я вижу Саймона, стоящего на обрыве, опасливо поглядывающего в море. А он, завидев меня, сидящую на пляже, приветливо машет рукой и смеется. Аккуратно спускается по склону, и подойдя ко мне, набрасывает на мои плечи плед.
Мне не хочется смотреть на него. Слушать и говорить. И я рада, что он этого не требует, хотя сам пытается обсудить то, что сам же заварил сегодня утром в доме. Прямо через несколько часов после момента ухода Элисон.
— Слушай, я тебе там наговорил всего... да и убегал. Короче я подлый. — Усмехаясь прошептал темноволосый, касаясь пальцами моих волос. — Ну может быть еще и козёл. — Тихий смешок.
— Да забудь, — прерываю я. — Как-то сейчас это кажется не особо важным. — Я направляю его голову с сторону луны, которая уставилась нам прямо глаза. Два огромных кратера мерцают на волнах.
Миры, в которые я попадала спящей были чем-то похожими на это место у обрыва. Вот только они изменялись мгновенно. Растягивались, как ириска и сжимались до неимоверности. В тех мирах ко мне приходил отец и вместе с ним мы рисовали волны на мокром песке. Затем вдали появлялась мама. В мирах моих фантазий они все еще были вместе. Отец работал водителем скорой помощи, мать рисовала вместе со мной комиксы. Мы смотрели кино и ходили на пикники. Поло приходил за мной вечером, и мы вместе с ним заходили за Саймоном. Садились в машину и уезжали куда-то. Эти вечера происходили редко. Поло нечасто приезжал навестить нас, но как только у него выдавалась эта возможность, он вместе со своим постоянно занятым отцом прилетал в наш городок первым рейсом.
Саймон любил ездить за рулем его машины, но больше машин он любил только мотоциклы. В месте, где он жил, не было возможности давать детям финансовые средства даже на покупку простого телефона, а накопить на свой собственный мотоцикл казалось вообще нереальной надеждой. Но все-таки Саймон как-то справлялся с этой жизнью. Единственный минус был в том, что он слишком рано повзрослел.
Вечерами в субботу Саймон подрабатывал курьером, а в воскресенье разносчиком писем и газет. Получая за это сущие копейки, он никогда ни на что не жаловался, потому что знал, что второго шанса получить нормальную работу в 15 лет вряд ли получится.
Постоянно таская какие-то обноски, старую, дешевую одежду, за которую он отдавал, наверное, не больше 20 долларов, парень перестал обращать внимание на чужое мнение. С тех пор его никто не пытался задеть или оскорбить. Саймон мог преподнести себя этому миру и показаться в лучшем свете.
И это первая причина, почему я в него влюбилась.
Иногда мне и ему мой отец рассказывал сказки про людей-птиц и людей-рыб на заднем дворе нашего дома. Говорил, что раньше люди взлетали до небес и спускались на землю. Он рассказывал нам о том, каким ледяным был океан, и теплым казался воздух. Он сказал, что однажды мы все расправляем свои крылья и летим к солнцу. Когда-то намного раньше этот голубоглазый человек, державший меня за руку, стоя по пояс в желтых колосьях (пшеницы?), смотрел на облака, на солнце и воду. В тот момент его глаза блестели, его манило к неизвестному. К тому, что таится за солнцем и в самом солнце. Он сказал, что скоро он взлетит, оттолкнувшись от земли, и больше никогда к нам не вернется. Но он так и не взлетел.
Он упал.
Земля под его ногами просто проломилась и обмякла. И все его сказки превратились в ложь.
— Помнишь рассказы моего отца? — Спрашиваю я у Саймона. — Он так искуссно врал нам, а я ему даже верила.
Саймон немного удивился и задумался.
— Он говорил то, что мы хотели услышать. — Теперь улыбнулся. — Люди не умеют летать. Они не плавают, как рыбы. Не мчатся в небеса, как птицы. Они просто умирают.
«Когда люди старели, у них вырастали крылья. Белоснежные, как у настоящих ангелов. И тогда к ним с небес спускался Бог, и они летели вверх по белоснежному туннелю навстречу свету. Они знали, что впереди их ждет только лучшее. И тогда, мир растворяется, и они умирают. Но оживают вновь».
Голос папы растворяется, и на сотую долю секунды я вновь вижу его лежащего в золотых колосьях на краю рассвета.
Мне постоянно приходилось повторять себе, что мы не одиноки. Да, дома стали руинами, озера высохли, погода слетела с катушек. Но не так уж далеко, в крохотной бесконечности, там, куда где прячется солнце, живут нормальные люди. Они ходят на работу, читают газеты, по воскресеньям отдыхают в парке. Засыпают в кровати, не спеша выключая свет. Допоздна смотрят телевизор и сводки новостей.
Они видят нас и ничего не чувствуют, потому что мы только плоская голограмма, спроектированная миллионами разноцветных точек. Для них нас не существует, а их не существует для нас. Взаимное игнорирование происходящего.
Они думают, что раз это случилось с другими, то никогда не произойдет с ними. Но они ошибаются. Досматривают передачу и идут спать.
После тысячи обещаний, высказанных корреспондентами по телеку, мне совсем не удавалось заснуть. Я сидела в зале и крутила новости снова и снова, пока меня не пробирал истерический смех.
Мой голос, голос Саймона вперемешку по тысячам каналов.
Корреспонденты единогласно говорили о том, какие мы храбрые, бла-бла, показывали наши фотографии из социальных сетей и говорили о нашем прошлом так, будто по-настоящему были знакомы с нами лично. С прежними нами.
Они постоянно болтали о прошлом, но никогда не задавались вопросом о настоящем. О всех трудностях, с которыми нам приходится мириться каждый день.
Например, проблемой для нас была пища.
На маленькой кухне на втором этаже в холодильнике лежала куча протухшей еды. Мы собирали ее в один большой пакет, заматывали его скотчем, чтобы оттуда не вытекала вода, и относили во двор. Но под холодильником все равно постоянно стояла желтая липкая лужа растаявшего льда и другой непонятной химикатной дряни.
Лед в морозилке растаял и начал стекать на пол по белой дверце, когда перегорела проводка. Замороженная курица, окорочка, рыба – давно все испортилось и начало источать ужасный запах.
Свежими остались только крекеры, консервы и остальные продукты, хранящиеся в темных шкафах и тумбах.
Все это мы съели за пару дней. Потом начали лазить по другим домам. Находили там в основном черствый хлеб, тушенку и воду.
Принося очередной пакет провизии, Пит сказал, что его нам хватит на несколько недель. Потом голод заставит нас перебраться в другие места. Ближе к центру.
— Мы голодали по нескольку дней с Эммой. Отец получал зарплату и пропивал все деньги за два дня. Мы запирались в одной комнате и ждали, пока он протрезвеет, чтобы извиниться перед нами. И так по кругу. Он был слишком подавлен смертью мамы. Настолько, что через несколько месяцев не выдержал и сам присоединился к ней, оставив двух детей сиротами. Семья, блин...
— А ты когда-нибудь хотел бы иметь семью?
— Такую? Боже упаси. Но... когда-то я представлял себя в роли примерного семьянина. Жена, трое детей. Теперь это кажется каким-то слишком далеким. Нереальным.
Не пытаясь возразив, я взяла его за руку и вывела в коридор. Потихоньку начинало светлеть; даже сквозь плотно задернутые синие шторы виднелись проблески нового дня и новых проблем. Решений, потерь и мимолетных радостей.
Темноволосый прищурился, когда я распахнула шторы. Фонарь, стоящий напротив окна давно перестал светить. Лишь небо смогло озарить темноту, царящую в спальне и коридоре. Облака были розовыми, как и сейчас. Огромные куски сахарной ваты, прилипнувшей к синей бумаге.
Розовый цвет быстро проскользнул по лицу парня, заходящего на кухню. Он по-привычке открыл холодильник, и быстро его захлопнул. Кроме воды там ничего не оказалось. Да и та стала потихоньку заканчиваться.
Закрыв дверцу, он сел за стол и сжал руки. Наверняка его напрягал тот момент, что мне посреди ночи нужно было сказать ему что-то дико важное.
— Кхм, — вздохнул он, — а до утра это что потерпеть не может?
— Да, — отрезала я, — То есть нет. — И провела рукой по вспотевшему от волнения лбу. — В общем.
Он не пошевелился, и посмотрев на меня усталым до безразличия взглядом, добавил:
— А это очень серьезно?
— Ага. — Ответила я, вдыхая как можно больше воздуха, скручивая пальцы на руках в один большой узел. — Я беременна. — Тяжелый груз моментально упал с сердца. Комната немного попыла, я не понимала плакала ли я или улыбалась, потому что в ушах стоял лишь звон и его голос. Звон и голос.
— Это что, шутка? — Посмеялся он. — Хватит меня разыгрывать. Ты думаешь я реально на это поведусь?
Пустой стул стоял у стола, окна были закрыты, шторы задернуты. Саймон начал разглядывать меня, подходя ближе и ближе.
— Я не вру. — Вырвалось тотчас, как мы столкнулись у двери, — это правда.
— Ага, — Кивнул он, — Это, как когда одна из наших знакомых разыграла своего друга по-поводу беременности, да, ха-ха? — Или... ты что, правду говоришь?
Я промолчала. Он попятился назад.
— Ты уверена? У нас же нету никаких тестов, или ты из аптечки взяла? Может ошиблась. — Раскинул руки и протер лоб. — Эмм... а это точно от меня?
Небо розовело, наливалось красным. Пол тонул в бордовых лучах рассвета, просачивающихся сквозь шторы. Они поглощали комнату, красили обои, поднимались выше, начали ослеплять. Они начали слезиться. И не только из-за яркого света.
— Боже, — промычала я, нащупывая ручку двери, — ладно, — ноги сами несли меня вдоль по коридору.
Заскрипел пол, спотыкаясь о ступеньки, я почти сползала по лестнице, пока парень не догнал меня.
— Иди к черту, — выдавила я, отмахиваясь от него, — отстань.
А он подошел ко мне и обнял. Я думала, что все эти разочарования никогда не кончатся, но они прошли. Ты плачешь, а кто-то говорит тебе: «Все будет хорошо», и это сбывается.
— Я рад, я очень рад. Просто я ещё не готов и поэтому несу всякую хрень. — Он обхватил меня, чтобы её лицо уткнулось ему в грудь. Вся футболка намокла от слез.
Парень набросил ее поверх моей рубашки и отвел в комнату. Даже там из малых мелочей складывался довольно точный образ. Черная куртка висела на вешалке, белая майка лежала на кресле, кроссовки стояли у кровати. Сигареты на подоконнике, жвачка в кармане, запах ментола.
Составляющие составляющих.
Но я верю, что в человеке, помимо всех его составляющих, есть еще и мечты. Миллионная доля процента ярких несбыточных мечт для остальных и прекрасных, и вдохновляющих для него. Меня же вдохновляют люди. Чудаки с курчавыми волосами в странной одежде. Живущие моментом. Жаждущие подраться и укатить в полночь. Вдыхающие сигаретный дым, а выдыхающие море огней и разноцветных вспышек. Горящие, искрящиеся личности. Они угасают и взрываются, как фейерверк, а тебе невольно хочется поднять голову и восхищаться его красотой.
Они уйдут, мы уйдем. Это вовсе не страшно - осознавать, что тебя когда-то не станет. Страшнее знать заранее, что близкий тебе человек уйдет раньше тебя.
И иногда, черт меня побери, в моменты, когда я хочу сдаться и уйти, всегда находится человек, который напоминает мне о том, что не все потеряно.
Мы переживем этот день, переживем месяц, год. Переживем столетия и века. Переживем взрывы галактик и вселенных, потому что мы верим в это, и мы можем. Мы знаем это, потому что верим в свою силу. Не в моральное качество. Его не воспитать и не привить. Сила — составляющая мечт и надежд.
Вера в завтра, вера в полночь, вера в любовь, вера в хорошее, вера в доброту, вера в жизнь.