Вечер СЕДЬМОЙ
Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти — дня рождения.
Еккл. 7.1
Меня загнали в угол. Когда-то это должно было случиться.
Мое настоящее имя забыто даже мною – я был очень удачливым киллером. Обо мне ходят легенды. И вот, после очередного исполнения все пошло не так. И у меня такое впечатление, что я сам этого хотел.
Надоело все. На сердце – огромная тяжесть – но и предчувствие освобождения. Страха нет – только усталость. Сотни раз мысленно проигрывал эту ситуацию – но она оказалась другой.
Сирены, суета вокруг. У моих преследователей – азарт и страх. Они напряжены до предела. Взять такого исполнителя! Звания, поощрения, мемуары… Что-то кричат в мегафон. Предлагают сдаться. Какие-то гарантии… Зачем? Неприемлемо.
Так, еще десять вдохов – и вперед. Последний выход. Эти вдохи оказались самыми вкусными в моей жизни!
Первый. Как я радовался жизни при появлении на свет! С какой жадностью вобрал в себя первый воздух этого мира! С какой надеждой закричал – чем несказанно обрадовал принимавших роды.
Второй. Знаю, что пришел созидать. Гора планов и надежд. Великие мечты о больших свершениях. Героические профессии. Все о полководцах и космонавтах.
Третий. Жажда любви. Но ее так мало! Родители не очень озабочены мною – я не настолько дорогой гость в их мире…. Разочарование и горечь. Словно потерял что-то невыразимо близкое и дорогое.
Четвертый. Поиск любви во внешнем мире. Обман и лицемерие. Цинизм. Словно что-то растоптали во мне.
Пятый. Распавшаяся на куски жизнь. Злость и жажда отмщения. Постепенное обретение холодного спокойствия.
Шестой. Трезвый расчет и мертвое сердце. Когда я первый раз нажал на курок – был уже мертв.
Седьмой. Передо мной – все жертвы. Немой укор. Раскаяния нет – только просьба о прощении. Но она лишена тепла и подобна вежливому извинению за толчок в толпе.
Восьмой. До свидания, мир! Созидания не получилось – но я мнил себя твоим санитаром. Посмотрим, что вышло.
Девятый. Кто бы Ты ни был – прими меня к Себе. Я готов ответить по строгости Твоих законов!
Десятый. Глубокий и последний.
Выхожу с оружием на изготовку. Выстрелить не дают – да я и не хотел. Только напугать. Дальше – инструкция. Сразу десяток быстрых металлических мух находят пристанище в моем теле. Молодцы! Хорошо стреляют. На поражение.
Резкая боль, вспышка света и темнота….
Странное место. Не думал, что профессиональных убийц так встречают.
Семь человек. Лица печальны. Наверное, будут судить. Приговор мне известен заранее. Много думал об этом.
Чуть не пропустил, когда заговорил старший.
- Приветствуем тебя, заблудшая душа. Суд еще предстоит – пока же необходимо осознание. Ты первый, кто даже не догадывается о нас. Поэтому представлюсь – Соломон. Тот самый. Даже ты знаешь. О спутниках моих поймешь по мере прохождения этого чистилища. Здесь мы пишем книгу Жизни, и каждый человек представляет ее главу. Посмотрим, что получится у тебя.
Это странное начало. Ни укоров, ни жутких обвинений (а они были бы справедливы). Но, возможно, все еще впереди? Эти люди внушают уважение своим спокойствием и струящейся внутренней силой. Поэтому приму все, что они говорят.
Тут же ожил до того не замеченный мною ковер. Словно миллионы ветвей переплелись в его узоре.
А воздух наполнился словами.
Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти — дня рождения.
Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира; ибо таков конец всякого человека, и живой приложит это к своему сердцу.
По крайней мере, это неожиданно. Но почему ТАК? Я считал себя работником смерти и очень уважал ее – но радовался всегда только рождению. Люди приветствуют появление на свет – и лишь как неизбежное зло принимают смерть.
Церковь. Пасхальные дни. Я, совсем маленький, сам забрел сюда. Очень красиво. Величественные образы строго взирают на меня с икон, воздух напоен ароматом свечей и ладана, чарующе поет хор.
Что-то меня поразило в услышанном пении. Какая-то строка приковала внимание и заставила тревожно забиться сердце. Вот она: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав»
Кто они – сущие во гробах? Детское воображение рисовало жуткие картины живых мертвецов и дарующего им жизнь Спасителя…
И только сейчас нечто шевельнулось во мне. Я еще не привык к своему новому состоянию и не знаю всех его особенностей, но оно явно СВОБОДНЕЕ, Я словно воскрес, лишившись своего физического тела. Но ведь я умер?!
Стало вдруг необычайно ясно, что здесь нет противоречий – все зависит от того, что считать "я".
Если "я" – тот мужчина, что по утрам смотрел в зеркало на себя, поддерживал свою физическую форму и своей работой сделал устранение себе подобных – то он действительно умер. Но появился тот, кто сейчас обо всем этом мыслит, и он мне кажется намного ближе к "я"...
Тот человек дорожил репутацией, он долго делал себе ИМЯ, и в какой-то момент оно начало работать на него. Даже пользовавшиеся его услугами боялись этого имени.
Но оно не было добрым. С его помощью ушло из жизни много людей.
Не знаю, есть ли теперь у меня сердце – но в груди страшно защемило. Ведь он тогда оправдывал себя – рано или поздно они все умрут – так почему не сейчас?
Исподволь подкралась подленькая мысль: "Но ведь я принес им освобождение..."
Такая маленькая и тихая мысль привела к грандиозным переменам.
Я, только что родившийся, стою перед огромным зданием с надписью "Школа Жизни". И я вижу все, что там происходит. Множество людей идут, бегут или в изнеможении бредут по бесчисленным коридорам, ненадолго задерживаясь в кабинетах. И практически никто не подозревает, что УЖЕ на уроке.
В этом процессе ролей столько же, сколько обучающихся. Персонаж должен выбираться еще до вхождения в это заведение – но сознательного выбора никто не совершает – все ломятся в открытую дверь и хватают первый попавшийся костюм....
Я знал наверняка – стоит мне сделать шаг – и суета, словно воронка, втянет меня. Стоило достаточно серьезных усилий оставаться на месте.
Но оказалось, что персонаж моей недавно оборвавшейся жизни уже вовсю играет. Роль – та же. После всего случившегося со мной очень захотелось как-то остановить его, изменить неизбежное течение этой бездарно загубленной жизни.
Периодически с разных этажей здания люди попадали на своеобразный экзамен. Совсем недавно это явление я называл "смертью". Только сейчас оно приобрело для меня совершенно конкретный смысл определенного итога. Нужно было показать то, что удалось собрать в жизни. И это не привычные вещи, которые считаются достижениями – их не пронесешь на такую комиссию. Здесь имел значение только опыт. А вот его как раз было очень мало.
Абсолютное большинство после такого экзамена возвращались ко входу – на очередную попытку. И только некоторые "впускались" в Жизнь. Шанс получил и я. Еще предстояло разобраться – за какие заслуги, но факт был налицо. Со мной продолжила работать живописная группа во главе с Соломоном.
Но почему при жизни даже намека на подобные мысли у меня не было? Ведь все так очевидно.... И хотя выводы еще рано делать, но похоже, что смерть важнее рождения. Точнее, рождение – это следствие смерти. Родившись, я не могу не умереть. Но могу ли я, пройдя через врата смерти, не рождаться...
Соломон даже обнял меня.
- То, что ты только что сформулировал для себя, необычайно важно. Ответы придут – главное заключается в правильных вопросах. Поэтому продолжай.
Словно следствие его слов, воздух сгустился в строки, а ковер ожил в узоре нитей.
Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше.
Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселья.
Слова уже не казались странными. Нужно разбираться и искать сокровенный смысл.
По моему опыту, люди сетуют постоянно. Но тогда мир должен быть на грани просветления – а это явно не так.
Здесь все происходило быстро. Как только удавалось нащупать правильный вопрос, окружающий мир подстраивался и становился помощником в нахождении ответа. Так и сейчас – в уши ворвались все человеческие сетования. Я не выдержал такой нагрузки и упал на колени. Постепенно это многоголосое цунами начало разделяться. Я смог уловить некоторые общие тенденции. Оказывается, поводов для всех этих сетований было не так уж и много.
Деньги (точнее, их отсутствие или недостаток), болезни, упущенные возможности, неспособность к взаимопониманию, постоянные страхи – вот о чем, в основном, жаловались люди. То есть, в их ощущении и восприятии мир был плох.
Резким контрастом по сравнению со всем этим шумом стали сетования святого человека, услышанные мною. Но их суть была качественно другой. Он сетовал на свое несовершенство. В его восприятии он сам был еще плох в этом прекрасном мире.
Оказывается, сетование сетованию рознь. Если первое многоголосое нарекание шло прямиком из ума, то второе – из сердца.
Но и здесь еще не заканчивались различия – ведь сердце есть у всех людей.
Сразу же эффект – теперь я увидел многочисленные сердца тех, кого только что слышал. У большинства этот орган был просто насосом, перекачивающим кровь – и только у редких людей оно светилось внутренним светом, явно пробужденное к жизни.
Увидел я и собственное сердце – оно только начинало пробуждаться.
И тогда пришло озарение – дело не в веселии или плаче – это все внешние явления. Дело в устремлении человека, в направлении его интересов. Я, как никто, при жизни был сориентирован во внешний мир. Но то, как я из него ушел, дало возможность пробуждения.
Я прекрасно понимал, что нахожусь только в начале длинного и, скорее всего, очень мучительного для меня пути искупления – но я готов был к нему.
Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песни глупых;
потому что смех глупых то же, что треск тернового хвороста под котлом. И это — суета!
Меня действительно разрывало на части. С одной стороны – я убийца со всеми вытекающими последствиями, нарушитель одной из главных заповедей. Да еще и сделавший это своим ремеслом.
Но, с другой стороны, ничто не совершается без воли Творца....
Выйти из этого противоречия не было никакой возможности. Требовалась помощь настоящего мудреца.
Тут же заговорил Соломон:
- Ты, конечно, не слышал о Бхагавад-гите. Это духовное писание индусов. Там на поле битвы Кришна (Бог) говорит ученику принцу Арджуне такие слова: "Тот, кто считает живое существо убийцей, так же как и тот, кто думает, что оно может быть убито, не обладает знанием, ибо душа не убивает и не может быть убита"
Христос так сказал об этом: "невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят"
Да, яснее мне не стало, но внутри обозначилось понимание. Словно зеленый росток прокладывал себе путь сквозь толщу асфальта.
Фаддей:
- Мысли твои выстраиваются в правильном направлении. И противоречий никаких нет. Занимаясь своим делом, ты реально считал, что убиваешь людей. А это – невежество, и за него придется отвечать. Сейчас ты дорос до совершенно другого понимания.
Вспомнились собственные мысли....
Я ведь не был монстром каким-то. Просто считал себя вправе решать судьбы этих "мелких людишек" Если противник попадался серьезный и сильный, я радовался предстоящему противостоянию.
Своим действиям всегда находил оправдание; изучение будущей цели всегда давало к тому массу поводов. Если захочешь найти в человеке негатив, его темную сторону – обязательно отыщешь! Впрочем, как и светлую. Но мне нужна была именно темная.
Итак, по закону причин и следствий, все мои жертвы должны были быть убиты. Но горе мне, что на эту роль подошел я! Понятнее пока не становилось....
Моему "мастерству" многие говорили комплименты – но это были песни глупых. В глубине души все они были такими же киллерами, ежедневно в мыслях желая многим людям смерти. Но они не нажимали на курок – такие вообще не были способны на ПОСТУПОК. И я презирал их. Думаю, они и сами презирали себя – от этого стараясь в жизни выглядеть мощно и уверенно.
Сейчас до боли хотелось вернуться к истокам этой жизни, и все исправить.
Из глубокой задумчивости меня вывел голос Соломона:
- Ты получил урок. Теперь имеет значение только твое понимание. Так что не спеши с отчаянием и возвратом – работы и здесь хватает!
Словно в подтверждение его слов, ожил сгущающий буквы воздух и самоткущийся ковер.
Притесняя других, мудрый делается глупым, и подарки портят сердце.
Конец дела лучше начала его; терпеливый лучше высокомерного.
Не будь духом твоим поспешен на гнев, потому что гнев гнездится в сердце глупых.
Не говори: «отчего это прежние дни были лучше нынешних?», потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом.
Что же послужило ключом, отворившим дверь моего персонального ада? Когда и где произошел сбой? Кому и что я доказывал, выбирая самые сложные дела и проявляя чудеса изобретательности?
Как по заказу, возникли картины из детства. Я был слабым, и очень тянулся к сильным мальчикам. Но в этих отношениях не было равенства. С одной стороны, мое угодничество тешило их самолюбие, но с другой - постоянно поощряло издевки надо мной. Напоказ я переносил их спокойно, но, оставшись один, часто рыдал слезами, в которых смешались обида, боль, жалость к себе и еще не понятая сила.
Одно из испытаний, придуманных для меня, перевернуло всю жизнь. Заводила – крепкий и достаточно самоуверенный парень – как-то сказал, что для подтверждения права нахождения в их кампании я должен совершить подвиг. Такие слова ввергли меня в двоякое состояние: гордость за оказанное доверие и отчаянный страх перед неизвестным событием.
Все оказалось проще и сложнее. Принесли доску, посредине которой торчал огромный гвоздь. По нему я должен был ударить ладонью со всего размаха. От услышанного гвоздь тут же увеличился в размерах, а его острие словно впилось мне между глаз. Я смотрел на него, не отрываясь.
Надо отдать должное мастерству подготовки этой процедуры. Гвоздь тщательно прокалили зажигалкой, а затем еще протерли медицинским спиртом, принесенным в маленькой бутылочке одним из членов команды. Старший и еще несколько его приближенных показали шрамы на своих ладонях. После этого происходящее приобрело для меня оттенок безысходности.
Я сел за стол, на который положили зловещее орудие моего "подвига". Глаза тщательно завязали – сказали, что это уменьшает страх. Как-то не поверилось. Взяли руку и ладонью прислонили к острию гвоздя. Теперь оставалось поднять ее и резко опустить....
Если бы можно было поднимать руку вечно, я сделал бы это. Но вот предельная высота достигнута. Все мое мальчишеское существо сжалось в комок, горло пересохло, ноги отнялись, а ладонь покрылась крупными каплями пота, которые я чувствовал. Мгновение – и с отчаянной решимостью я опускаю руку.... на что-то мягкое.
Снимают повязку. Все что-то весело говорят, хлопают по плечу, поздравляют с подвигом.
Пока я поднимал руку в священном трепете перед ожидающей ее болью, доска со страшным гвоздем была заменена небольшой подушкой, заблаговременно принесенной кем-то. Шрамы на руках оказались довольно грубой подделкой – у одного из членов команды мама работала в театральной гримерке и научила сына таким штукам.
Они даже не представляли, насколько удалась их шутка. Пока рука опускалась, что-то надломилось во мне. После того случая уже никто не издевался надо мной – я же методично избил всех членов "команды". Проснувшаяся внутри воля была настолько сильной, что подавляла любое сопротивление – мои жертвы боялись даже рассказать товарищам о произошедшем.
Особенно досталось лидеру .Избивая его, я испытал настоящее наслаждение.
Все перенесенные унижения родили во мне ненависть, безудержное желание мстить всему человечеству, особенно в образе сильных его представителей.
Оттачивая мастерство, овладевая все новыми способами лишения человека жизни, я чуть не Богом себя ощущал, вершителем судеб. Как жестоко я ошибался!
При этом я не был бездушной машиной для убийства. У меня были свои принципы и мне нужна была внутренняя мотивация – что в своих собственных глазах придавало моим действиям оттенок благородства. Остальных это просто раздражало.
Как-то пришел заказ на жену банкира. Его самого уже не было в живых стараниями тех же людей. И теперь они хотели избавиться от наследницы. Несколько дней наблюдения убедили меня в том, что это была достаточно милая женщина, искренне любившая своего мужа и страдавшая от его гибели. Вся ее любовь теперь сосредоточилась на малютке-дочери. Никакой необходимости в силовом устранении не было. Я прекрасно понимал, что объяснять заказчику это бесполезно, и попросту убил его. Дальнейшая судьба этой женщины меня не интересовала – огромный плюс себе самому я уже поставил и на этом считал историю завершенной.
Каждый раз я выносил жертве свой собственный приговор – а для этого должен был состояться внутренний суд. Огромный вулкан гнева, существовавший во мне, всегда находил в жизни жертвы достаточно материала для своего излияния. Казалось, его запасы неисчерпаемы. И приговоры были похожи как две капли воды – "виновен!" Господи, я ни разу не попытался простить...
Снова я вижу и чувствую последнее исполнение. Но теперь во мне действует внутренний наблюдатель. Я словно раздвоился – одна часть продолжает делать все, как было, вторая же при этом начинает ПОНИМАТЬ происходящее.
Этот раз мало чем отличался от других. Для меня. Получив заказ, я полностью автоматически произвел ритуал "установления виновности". Что-то накопал в Интернете, что-то подсказали информаторы – и вскоре образ теперь уже моего личного врага был готов. Приговор состоялся – но сейчас я понимал, что основывался он не на желании узнать человека или понять его – но на стремлении приговорить...
Тогда меня поразили глаза жертвы. Это редко бывает – обычно я вижу сквозь прицел другие части человеческого тела. Но эти глаза.... Человек знал, что я вижу его, и взгляду не препятствовало разделяющее нас расстояние.
Эти глаза не выражали страха, злости или отчаяния - они наполнены бесконечным состраданием. Господи! Да это же глаза Соломона!!! Как такое может быть?!
Но картина продолжала работать в режиме воспроизведения – палец плавно сместил курок, и взгляд пропал, напоследок метнув в мое сердце заряд любви, которую я только сейчас обнаружил.
Это несоответствие между мною тогдашним, загнанным в угол и отсчитывающим последние десять вдохов, и наблюдателем, впитавшим весь энергетический потенциал произошедшего, привело все, что составляло теперь меня, на грань саморазрушения.
Остановил этот личный Армагеддон голос Соломона:
- Там оказался я, потому что ты подошел к своему выпускному экзамену. Роль сыграна – и она была не из лучших. Но сценария не изменить. Если есть жертва – должен быть и убийца. Это тебя нисколько не оправдывает – представь, каково сейчас близким "казненных" тобой людей. Ты старался не думать о них. А ведь их души и сердца приняли тот заряд ненависти, который ты каждый раз изливал на жертву. Теперь все это неизбежно вернется к тебе.
То, что обрушилось в следующий миг не только снаружи, но и изнутри, было почти невыносимо. Неуемная тоска родителей, отчаяние детей, сломанная ветвь и растоптанные надежды наполнили тьмой и болью каждую частицу моего тела. Скорее всего, это погубило бы меня – если бы посреди темноты не вспыхнул ТОТ взгляд. Он, словно луч маяка в разбушевавшемся море указывал правильное направление.
Это и есть раскаяние – изменение направления. Но как велика цена!
Тем временем поверхность ковра продолжала сплетать свои узоры....
Хороша мудрость с наследством, и особенно для видящих солнце:
потому что под сенью ее то же, что под сенью серебра; но превосходство знания в том, что мудрость дает жизнь владеющему ею.
Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым?
Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй: то и другое соделал Бог для того, чтобы человек ничего не мог сказать против Него.
Ну вот, самое время вернуться и все исправить. Казалось, теперь это возможно – ведь я стал многое понимать и видеть по-другому.
Но это – заблуждение. Иллюзия отдельности – мол, я сам по себе, и могу свою судьбу изменять.... Помог разобраться вол всем ковер – его узор продолжал развиваться. И каждая нить в нем – человеческая судьба. Они встречаются, создают какой-то узор – и расходятся. Чтобы встретиться вновь. Попытайся я вытащить из этого живого процесса одну нить и "исправить" – весь узор рассыплется мгновенно. А ведь сам ковер тоже являлся нитью более грандиозного узора.
Все это – и есть ЖИЗНЬ – а не та "отдельная" веточка, которою я мнил себя и которую собирался выпрямить. Сама смерть становится невозможной при таком понимании – ведь частицы меня есть во всем, равно как и частицы всего есть во мне.
Ничто не нуждается в искусственном выпрямлении – необходимо лишь понимание.
В самом начале моей необычной карьеры произошел особый случай. Мишенью был очередной бизнесмен – ничем не лучше и не хуже других. Я на своем внутреннем суде нашел достаточно оснований для приведения приговора в исполнение. Подготовка прошла успешно, и вот мишень в прицеле. Осталось малое – но вдруг меня захлестнула волна сомнений. Дело в том, что в процессе изучения этого человека я наткнулся на особое качество – он любил детей. И не только трех своих, но и детей вообще. Его глаза вспыхивали особым светом при виде ребенка.
На внутреннем суде я просто отмел это качество, сосредоточившись на его деловой активности – но вот сейчас, в самый неподходящий момент, это вплыло.
Я снова смотрю в классную оптику, а передо мной – затылок пока еще живого человека. Словно невидимая нить протянута судьбой между нами. Он медленно поворачивает голову в мою сторону, и наши взгляды встречаются. умом я прекрасно понимаю, что видеть он меня не может – но он ВИДИТ!!! Его губы медленно и очень вразумительно произносят фразу, которой я не слышу – но которая точно предназначается именно мне "Не бойся..." Словно огромное напряжение прошло сквозь меня. Я слишком быстро нажал на курок – но пуля все равно нашла необходимую точку, прервав наше незримое общение. И только теперь я понял, что этим человеком был один из моих новых знакомых – Иаков. Больше подобных шансов своим мишеням я не давал...
Но тогда получается, что все заранее предопределено. И мучиться вроде бы незачем. Просто я сыграл свою роль – и сыграл неплохо. Где же аплодисменты?
Я превратил свою жизнь в бег по замкнутому кругу – заказ, сбор информации, внутренний су, исполнение... и очередной заказ. Отдыха не было – наверное, я боялся остаться наедине с собой, своими мыслями. И получается, что все это было необходимо, частью урока...
Так можно было запутаться. Во мне словно жило двое – один все анализировал и пытался найти рациональные объяснения – другой же просто радовался узнаванию. Словно услышав это противостояние, заговорил Соломон:
- Так и есть. Ты пока еще разделен на ум и сердце. Они не слышат друг друга и не видят возможности объединения – хотя на самом деле, оно происходит прямо сейчас!
Я это ощущал. Два мощных потока – один холодный, из головы, другой горячий, из сердца – встретились во мне. И в месте слияния было необычайно комфортно. Словно из материнской утробы, рождался я новый из себя самого, и роды эти принимало Бытие.
Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей; нечестивый живет долго в нечестии своем.
Не будь слишком строг, и не выставляй себя слишком мудрым; зачем тебе губить себя?
Не предавайся греху, и не будь безумен: зачем тебе умирать не в свое время?
Хорошо, если ты будешь держаться одного и не отнимать руки от другого; потому что кто боится Бога, тот избежит всего того.
Меня всегда настораживал один факт. При следовании на исполнении по дороге обязательно попадался нищий. В такие минуты я был предельно собран, и ничто постороннее, не относящееся напрямую к делу, не могло отвлечь. Но все же каким-то уголком сознания эти нищие фиксировались. Ум в таких случаях различения не делает, ведь все нищие на одно лицо. Конкретного человека я не видел...
Но вот сейчас каждый из этих людей всплыл из памяти, и оказалось, что, несмотря на огромные различия, нищим всегда был Матфей. Он, словно объективный наблюдатель, сопровождал меня – и ведь каждый раз был шанс остановиться, заговорить, посмотреть в глаза. Но шанс так и остался шансом...
От этой отправной точки мысль по одной ей ведомым принципам взяла курс на детство – и там был нищий. Дядя Ваня всегда сидел на углу нашего дома. И тогда ведь не было еще распределения мест по престижности, конкуренции – просто этот человек, казалось, являлся неотъемлемой частью окружающего мира, и это не подлежало осмыслению как само собой разумеющееся.
Дворовая ватага часто обижала этого человека, постоянно придумывая какие-то шалости. Иногда шутки были безобидными. Но во многих откровенно проглядывала жестокость.
И вот парадокс: когда нас было много, дядя Ваня становился объектом насмешек. Но в минуты личного детского отчаяния многие из нас – но уже поодиночке – приходили на угол дома и усаживались рядом. Душа постепенно успокаивалась, слезы высыхали сами собой, обиды проходили.... Мне кажется, что именно этих минут мы не могли ему простить, когда собирались гурьбой.
В груди все сжалось до покатившейся по щеке слезы – так захотелось вдруг увидеть этого человека, что-то доспросить у него. Или это детство включило свой невидимый магнит?
А ведь в каком-то неведомом лично для меня смысле слова человек этот был святым. С неизгладимым спокойствием он принимал все наши выходки, со скупой слезой вбирал мое детское отчаяние. И каждый из нас знал – невозможно из этого человека выжать даже каплю злости. Наверное, Бог не положил ее в эту светлую душу.
Как ни старался, не мог вспомнить лица дяди Вани – был ли это Матфей? И на какой-то миг потерял ощущение реальности (хотя какая уж тут реальность)... чтобы вернуться к нему на углу того самого дома. А вот и дорогой моему сердцу нищий – точно, Матфей. Но от этого узнавания мое ощущение не изменилось.
Я был в теле взрослого человека – но разве можно спрятать ребенка за ширмой тела?
Между нами начался неспешный разговор – и этот разговор оказался самым спокойным в моей жизни.
- Что, малыш, наигрался во взрослые игры?
- Дядя Ваня, да ведь для меня все было всерьез. Даже слишком.
- Неужели ты мог подумать, что можешь определять судьбы человеческие, распоряжаться жизнью людей? Это же невероятно!
- Но именно так я и думал. Даже гордился своей миссией санитара этого мира.
- Милый мой! Это всего лишь невежество. Ни один поступок в твоей жизни не был направлен на других – ты открывал себя с помощью себя же. Но раз мы сейчас говорим, тебе удалось разорвать круг. Слишком большое усилие ты приложил на выходе – и это принесло результат.
- Дядя Ваня, а ты знал пути каждого из нас?
- Знать невозможно – но можно видеть. И ни в коем случае не оценивать Я вас любил – и ваши детские души неумело отвечали мне тем же. Я не знал, чем завершится твоя дорога. Ведь большинство людей живут для того, чтобы умереть. Тебе удалось через принятие смерти ожить – и теперь впереди очень длинный путь.
- Но для чего все это? Почему человек ничего не знает при жизни? Ведь многие поступали бы совершенно по-другому...
- Ответ обязательно придет к тебе. Скажу лишь, что к Богу невозможно попасть случайно – только осознанный выбор откроет дверь. Точнее, она всегда открыта – но пока человек не выберет, не находит ее....
Последние слова этого человека наполнили меня спокойствием. Это не было безразличием – такое спокойствие рождается от ощущения, что тебя много и на все хватит. Меня перестали терзать сомнения – они сменились чувством благодарности и доверия.