Вячеслав Киктенко
(8-499-164-02-69 – дом. 8-906-732-92-450
Тетрадки
(Стихи из разноцветных коленкоровых тетрадок)
Зелёная тетрадка
Красная тетрадка
Коричневая тетрадка
Бежево-шершавая тетрадка
Белая тетрадка
1
Зелёная тетрадка
Могущество
Где горы стареют корявой короной,
Где моет ступни костяные в ручье
Тянь-шанская ель, громоздясь под корою,
А почва под нею вся в плотной хвое,
Где движется почва, качая могуче
Плечами, рвёт корни, скрипит, и с грехом
Кряхтя пополам, туча лезет на тучу,
И камень на камень ползёт подо мхом,
Где нем человек под трёхъярусным илом
Озона и елей, идущих наверх,
Где каждый твой атом пронзён хлорофиллом,
Где вдруг вспоминаешь – и ты человек…
Затмение в Заилийском Алатау
Спят лобастые валуны,
Книг погасли глаза золотые,
И твои, отрешённо-пустые,
Светом сумрака напоены.
Дни затмения. Медленно, сонно
В горы двигаются табуны,
Так выносит ущербное солнце
Из-под тёмного круга луны.
Поднимают глаза табуны,
В небо смотрят без страха и боли,
И сверкают лучи из неволи,
Из унылого плена луны.
Оживают мои валуны,
После селя осевши в долины,
И всё ржут, величаво-былинны,
Пересекши хребет, табуны.
Вновь глаза твои ждут новостей,
Вновь пронзают до мозга костей,
Вновь горят, изумрудны и длинны,
Жаждой плоти, жратвы и гостей…
***
Была скамейка, и была гитара,
И первая звезда всходила из-за гор.
Я молод был, и ты была не старой.
Всё было…
вспоминаю до сих пор
Гитару ту, что раздолбанил в драке.
Скамейка развалилась. Я к другой
Ушёл, свистя беспечно. И во мраке
Сместилась карта неба. И такой
Настал покой, что я и сам не знаю
Что это было? Жизнь?
Припоминаю…
Скамейка… непокой... и ты, и ты!..
Невероятны навсегда твои черты.
***
Сезоном управляли ветки,
Как метрономы, сделав так,
Что люди, как марионетки,
Им лишь подплясывали в такт.
Тем более, что раздвигалась
В такт солнцу и дождю листва,
И только ими сопрягалась,
И только тем была права.
Дождей меж туч косые грабли
В расчёсах голубея, шли,
А мы работали и зябли,
И думали, что всё могли.
Ножами засекали метки
На прометеевом пути…
А миром управляли ветки,
Посевы, звёзды и дожди.
***
Коконы, бабочки, куколки нежные.
Как я мечтал разгадать тишину!
Голос был нежный, мечты белоснежные…
Куколкой голос свернётся ко сну.
Странно. Не страшно. Даже спокойно.
Радостно даже. Вот май. Вот июнь.
Осень. Зима. Снова май заоконный.
Кокон раскрылся. Лишь в крылышки дунь!..
***
Радиолы глазок тревожный
Всё стращал нас – в распаде миры!
Мы домашний зубрили сложный.
Как сорвались в тартарары?
Как случилось, что вспыхнул уголь
В ледяных и строгих умах?
То ли света сместился угол
И шатнулось что-то впотьмах?
Смотрим в зеркало, в шифоньеры,
Ошарашены и наги,
То ль рехнувшиеся пионеры,
То ль узлы световой пурги.
Он... она... нет, смотреть не надо
На себя, как со стороны!
Прёт распад? Тормоза распада,
Были мы соединены!
Были мы... был огонь постельный,
А в окно холодка струя,
И – какая-то неподдельность,
Та, единственная неподдельность
И единственность
в самом деле
Пошатнувшегося бытия...
В горы
Нас в горы автобус уносит,
Бензином зарезав озон,
И пиков узорная просинь
На белом слепит горизонт,
И солнца хрусталик сейчас вот
Сверкнёт из-под тех облаков,
Где жил голубая сетчатка
И лютые бельма снегов.
***
Пыльный луч. Опрозраченный воздух.
Поворот ветерка на оси.
Дуб в скупых, выпадающих звёздах,
В жёлтой пляске весёлой осы.
Свет сухой так прозрачен в июне,
Так прогрел все глубины ствола,
Что мерещится, может быть, втуне,
Сколок неба в пролёте крыла.
Золотясь в полумгле и ликуя,
Хулиганит и свищет оса,
Звуком свет из теней атакуя,
Воздух шьёт – к полосе полоса.
Нить шершавая в луч перевьётся…
Светлой пыли пройдя полынью,
Шаткий луч в древесину вопьётся,
Нить шершавую втянет в июнь.
***
Конь в траве,
Перепутавшей струны тугих сухожилий.
Дробный стук.
Нервный храп.
Полукрылие тонкой ноздри…
Встрепенётся на звук,
Чуткий мускул, зайдясь, задрожит ли,
Око высверкнет – белое солнце! –
Ты видел такое?
Смотри.
Голос крови…
Следы…
Точно ветром траву уложило…
…в детстве так: на зелёном сукне
В механизме копался,
Как вдруг –
Стук в окно!..
На коленке шарнира
Шевельнулась шальная пружина,
Подскочила, звеня,
И в лучах
Отсверкал по углам перестук…
***
Месяц впился зубами в дубовый початок.
Плотно лист вырезной устилает газон.
Довершая возню звёздных пил и зубчаток,
Как печать, сядет жёлудь тяжёлый в назём.
Рылом роется месяц в дубовой капусте,
И хрустит, как свинья, над ничейным гумном.
Ждут деревни и сёла зерна, а не грусти…
Города прорастают бумажным зерном.
Фонари разрывают чернильные сгустки,
Сёла дремлют во тьме, жгут огни города.
Колдовски зажигаются женские блузки,
Золотое зерно прожигает звезда.
Что такое случилось со всею вселенной
Не расскажет никто, и никто не поймёт
Почему красота стала пошлой и тленной
И нечистым – зерно, а искус – чистый мёд?..
(Набросок песенки на мотив Андрея Петрова
Из фильма «Берегись автомобиля»)
Бил
Дождь
В тонкое стекло,
Звенел хрусталь,
И было жаль
Чего-то светлого,
Но
Ты,
Всё ещё была,
Как день светла,
Как сон смутна,
Верна и ветрена.
Жди,
Верь,
Только не забудь,
И не предай, и не избудь
Того хорошего,
Что
Нас
Некогда свело,
И понесло,
И повлекло
Февральским крошевом…
***
Сказка чужая... весенней порою
Быть надо проще, и всё будет просто,
Кто-то обсыплет прутья махрою,
Кто-то склюёт первой зелени просо.
Кто? Тот, кто попросту радостен в марте,
Кто коготками щекочет по крыше...
Вздёрнув юбчонку, ты водишь по карте,
Встала на цыпочки, стала чуть выше.
Вот, покурила... а белый передничек
Выдал тебя рыжеватой подпалинкою.
Стоп! Не конфузиться, не привередничать.
Ты ж ученица, ты же не маленькая!
Осень тебя обучала печальному,
Ты их тянула, науки невольничьи,
Ты у зимы проходила отчаянье,
А у весны поцелуи разбойничьи.
В карту котёнком беспомощным тычешься,
Молишь безмолвно – ну кто бы с подсказкою?
Школьница, дурочка, это отыщется!
Ты б отыскалась в судьбе моей...
Сказкою.
По гребню бархана
Ракетницей чёрная даль осветилась,
И бабочка медленно в ней запорхала,
И вдруг – распустилась!..
И вдруг покатилась
По гребню бархана, по гребню бархана.
А утром её отмерцавшие крылья
Втоптали в песок сапогом беспощадным.
Мне снились следы сапогов тупорылых
На гребне песчаном, на гребне песчаном.
.
Я шёл на заданье, боясь оступиться,
Шатнуться на гребне, упасть бездыханно,
И вдруг покатиться, и вдруг покатиться
По склону бархана, по склону бархана.
Я выжил, я встал из песчаных заносов,
Сошлись мирозданья разбитые части.
Расплавились гвозди сапог тупоносых
С подковками счастья, с подковками счастья.
Уже далеки эти сны и печали,
Столица рекламами благоуханна,
А память всё тянется в дальние дали
По гребню бархана, по гребню бархана.
***
Ты спи, ты не слушай как ранено
Комарик поёт в облаках,
Стеклянные крылышки лайнера
Все в дивных, цветных огоньках!
Бессонную трассу прочерчивая,
Пунктирно мерцая сквозь сны,
Спи в кресле, вины не наверчивая.
Я тоже уйду от вины.
Отмаявшись дурью апрелевою,
Уйду, все узлы разрубя,
Наверно, куда-то в Карелию.
Наверно, куда-то в себя.
Под дворовую гитарку
Опять звенит хрусталь,
Опять чего-то жаль,
Вином залита скатерть дорогая,
И всё уже равно,
И всё-таки вино,
И всё-таки оно не помогает.
Ну что, моя любовь,
Гони по жилам кровь,
Пусть будет гон похабно красногубым,
Сегодня наплевать,
Сегодня наливай,
Я буду отвратительным и грубым.
А после отдохни,
Гитарой не звени,
Усни, а я пойду за первым снегом
Туда, где ждёт меня
Печальная родня
И верит, что я стану человеком.
Фрагмент чего-то
…туча в квартиру вломилась, заплакала.
Кричала о чём-то. Намокла и смолкла.
На паркете оставила капельки влаги,
В пепельнице обломки молний…
Восточный мотив
Сидели два говоруна
В былые времена.
И первая звезда взошла,
И пятая звезда взошла,
И сотая звезда взошла,
И в тишине сгустилась мгла…
Взошла во мгле луна.
Не слышали говоруны
Высокой тишины,
Не видели говоруны
Ни звёзд несметных, ни луны,
Ни тишины…
Прошли века. И речи их
Почти уже темны.
Но солнце белое взошло,
Но стало им светлым-светло,
И соловей умолк.
Но слов не смолкнул перещёлк,
Поскольку был высок их толк,
Бессвязен и высок.
О Женщине была их речь.
И если их толкнуть, отвлечь –
Рассыпятся в песок.
Но имя Женщины хранит
Приятность их ланит,
И до тех пор, пока они
Проводят ночи так и дни,
Храни их, Господи, храни!..
И ведь хранит, хранит.
Гамма
От стен отделяется гамма
И тянет волокна к ногам,
И влажное слово Агава
Вплывает в соцветие гамм.
Трава золотых сновидений
Вплетает потерянный звук
В орнамент ползучих растений,
В тепло человеческих рук.
Из трав стебелёк выдвигая,
Несёт, тишину шевеля,
На кончике остром Агава
Тяжёлую гамму шмеля.
***
Мужает молча виноград.
Бледнеет, наливаясь кровью.
Что движет звёздами? Ты рад
Узнать без всякого условья?
Узнай. И посмотри спектакль:
На Древнем Храме не пентакль
Сомнительный, а вертоград
Иссечен в допотопной мгле,
И нечто про нездешний град,
Где руны, огоньки в золе:
«Сфинкс засмеётся, на земле
Иссякнет жизнь, когда узнаешь
Что движет звёздами…»
Пеняешь
На жизнь свою, и на парад
Вопросов праздных, не любовью
Подвигнутиых, а суесловью
Подверженных?
Огнём и кровью
Налившись, полон древней новью,
Мужает молча виноград.
***
Зёрнышко моё, ласточка,
Тёплоё моё пёрышко,
Я тебя люблю, лапушка,
Девочка моя, солнышко.
В память ветерком дунуло,
Как твоё лицо светится!
Я тебе пишу, думаю,
Как же нам с тобой встретиться?
Может быть, обнять ласково,
Прошептать слова старые,
Иль зацеловать глазоньки
Мокрые мои, карие?
Ты как рожь в степи, знойная,
Девочка моя, солнышко,
Заждалась меня, знаю я,
Колосок мой золотой, зёрнышко!..
***
Ты там одна. Наверно, молча плача,
Мне пишешь письма. На диван присев,
Халат перелицовываешь. Платья
На животе не сходятся совсем.
Живое там… оно в тебе бунтует,
Толкается, а, может, и ворчит.
Ты форточку прихлопываешь – дует.
Ложишься спать. Века идут. Стучит
Пульс на виске…
Родная, ты очнёшься,
Ты в руки тельце тёплое возьмёшь,
И грудью напоишь, и улыбнёшься,
И слёзы набежавшие смахнёшь,
И снова ждёшь.
Всего три века ждёшь
После Раскола…
Жди, реку не ложь,
Любовь реку и правду, ты же знаешь,
И веришь, и дождешься, и поймёшь.
***
…поверни изумруд на градус
Перевёрнутый кем-то во мраки –
Распахнётся такая радость,
Засверкают такие драки!..
Неужели никто не видел
Залежь молний, огней и гроз?
Видел, видел!..
Да ненавидел.
И завидовал…
Глупо, до слёз...
***
Зима. Морозный храм.
Кумир пустыни.
Не свергнут прежде.
Не сметён доныне.
Как тут светло, как тут белым-бело,
Как снегом всё и светом замело!
Не стёкла здесь, кристаллы зажжены,
А небеса звездой застеклены.
Тут разломилась ночь кристаллом льда
И расцвела Полярная звезда.
Вот мы пойдём к звезде, мы поглядим
Как этот храм людим, как нелюдим,
Мы поглядим, как ясны небеса,
Какие там леса и голоса,
Увидим всех, кто как и мы, во мгле
Когда-то шёл и падал на земле,
Кто слышал вьюгу и смотрел туда,
Где вставлена, как изумруд, звезда,
Кто видел храм, и думал о других,
Вослед идущих, даже не таких,
Но всё-таки идущих, пусть других,
Грядущих, но идущих, вот таких,
След в след, вослед, дорогой дорогих…
«Ходил месяц раньше низко –
Баба накрыла грязной тряпкой»
Из белорусских поверий
Месяц низёхонько плыл, наливался,
Золотыми боками наглел и толкался,
Облака голубые
Растолкал, разжирев,
И забыл всё на свете, совсем озверев…
А навстречу – Заря
Через реки-моря,
А навстречу – Заря-Заряница.
Это было давно.
Время было темно.
И звезда засверкала –
Денница.
И влюбилась в звезду золотая,
Похотливая, немолодая,
Потучневшая в травах молочных
Луна…
Поплыла за звездой,
За сияющей, за молодой.
Молодилась луна,
Молоком наливалась луна,
Наливалась, тучнела, грузнела она,
Ожиревшая в небе луна.
И влюблённый в Денницу-Звезду
Разгневанный бог-громовник
Снял забрало,
Горний выхватил меч,
Тяжким громом, огнём закалённый,
Горний меч-кладенец
Вынул бог-громовник,
И лицо золотое луны
Разрубил пополам…
Ибо – всем по делам,
По плодам – пополам!
И – на четверти перерубил!
Вот уж так он Денницу любил.
И одной стороной почернела луна
И сокрылась из глаз…
Ну а сам
Месяц хитренький двинулся по небесам
Тонкой, бледненький – двинулся вспять.
И уже через месяц опять
Ярко-ярко сиял небесам:
Высоко-высоко,
Далеко-далеко…
Грязной тряпке добраться туда нелегко.
Красная тетрадка
Трамвай
То солнцем, то цветной водой шуруя,
Шёл дождь слепой, и щурилась трава…
К нам на подводных крыльях плыл трамвай,
Из колеи выплескивая струи.
И мы вошли. Прижались лбами к стёклам.
Как были пальцы ласковы твои,
Инициалы выводя потёком
Сквозь щели набегающей струи!
Но промокал добротный твой реглан,
Ненастных дней ветшающий регламент,
И снова дождь свой наводил орнамент,
А буквы расползались по углам,
Хрипел трамвай, он весь простужен был,
В промасленный свой парк искал он брода,
Скрипел, скирлы-скирлы, у поворота…
Хотя на крыльях струй, казалось, плыл.
Менту-лирику
С.Ф.
Ты жёлтой осой мотоцикла ужалишь
Дрожащую полночь, и лунный нарцисс
Распустит бутон колдовской и, пожалуй,
На звёзды наколется твой мотоцикл.
Ты вытряхнешь их из сапог милицейских,
Прикуришь от мелкой кометы шальной,
Добьёшь свой бычок, и закинешь, не целясь,
Салют распустив по вселенной ночной.
Пофаришь в углы меж созвездий на случай,
Шпану шуганёшь, что везде и всегда,
Украсишь погоны звездою колючей…
Хотя и падучая, всё же звезда.
Контрольная черта
С попутчицей расстанусь в переулке,
Шагну в подъезд, и тут же пропаду
В патроне лифта, будто дробь во втулке,
И – вверх, с железным свистом, в темноту.
На этаже нащупаю перила,
Сыщу балкон, на нём бокал дождя.
Хлебну, и осознаю, погодя,
Чем с нами падла-осень говорила…
Но вот в проёме зданий столб зари
Вползёт, дробясь по градусам деленья,
И вспыхнет, словно лопнет изнутри,
И облака раздвинутся, алея.
Седьмой этаж. Контрольная черта.
Стекло налилось светом аварийным.
И нежно отдаётся краснота
Кварталам серокаменным, серийным.
***
Пока земля ещё вмещается
Рубином в часики небесные,
Пока в земле ещё сгущается
Зерно и огоньки чудесные,
Пака земля чревата семенем
И умирающими зёрнами,
Пока мы все чреваты временем,
Ростками памяти отборными,
Смерть далека. Неясной силою
Земля, напружив корешки
И выгнав травы над могилою,
Крестом сшивает узелки…
Рябиновая ночь
Гром зарычал…
Какая в мире власть?
Узорная шкатулка светофора
Каменьями боярского притвора,
Как перед катастрофой, налилась.
Вот это ночь! Сошла на город тьма.
Бег по домам. Зарниц перебеганье.
Огни рябин. Кишенье. Кутерьма.
И чёрных рычагов передвиганье
Над городом…
***
Не видно Бога в телескопе,
Не видно чёрта в микроскоп,
И Русской Правды нет в раскопе…
На кой он чёрт, такой раскоп?
***
Жена и мать, затворница, гордячка,
Была ты так застенчиво смела,
Что первых воровских деньков горячка
Потом чуть телефоны не сожгла.
Так нежно-звонок был твой тонкий голос,
Меж двух мембран искрясь и трепеща,
Что понял я, мы от беды на волос,
И канул в ночь, развязки не ища.
Но голова, откинутая гордо,
Но как меж скал искрящийся ручей,
Звон твоего серебряного горла
Сверкал мне и сквозь тысячу ночей!
***
Всё грезишь ты…всё реже, реже
Пылаешь ты… а в цветнике
Под утро кто-то розу срежет,
Кровь обнажит на черенке.
А как зарёй пылали росы,
Какой цветник был огневой,
А как лонообразно розы
Зев разевали жадный свой!..
***
Ослепило юнцов Шекспира.
Год ешё бы – и пыл померк,
И вязальной спицы рапира
Позатмила бы пересверк –
Звон смертельный рапирного спарринга…
Забрюхатела Юля – кранты.
Но сноровка холопа и барина
Навела б, как всегда, мосты.
Сквозь бинокль века просматривая,
Умиляются в ложах отцы:
Сцена. Схватка. Страстишка мартовая…
Распложаются. Молодцы
Клетка
Сделана очень крепко
(Птицы народ бедовый),
Если задуматься, клетка
Это удобно.
Здесь ни хлопот особых
И ни забот о пище,
Важно одно – способность:
Кто кого пересвищет.
Помнить о долге. О праве
Лучше не знать, не помнить.
Надо согреться в славе?
Значит, надо исполнить
Песню. Такую песню
Лучше других певучих!…
Можно возглавить Пресню,
Горлопанов кипучих.
Можно орать с чужими,
С пёстрым рваньём эпохи,
Выхаркивая в нажиме
Лёгких скупые крохи.
Можно дела иные
Аккуратненько править
И о пруты стальные
Крылышки не кровавить.
А в общем-то, это ловко
В целом. Личная клетка!
И – не укусишь локтя,
И – для удобства – ветка.
***
От почты до почты живу в забытьи.
Живу, вспоминая деньки золотые.
Ну где же они, златописьма твои?
Простые доходят. На что мне простые?
Устал без тебя. Дни корчую, как пни,
Одно повторяя – скорее, скорее!
Как будто длиннее становятся дни,
Как будто старею… а может, старею?
Я душу любовью тебе зазнобил,
Я всласть одарил тебя жемчугом крови,
Неправ я, неправ! Я тебя полюбил.
Я прав! Уберёг я тебя от любови.
А скольких уже я убил, погубил,
Как все, кто любил?
Хоть и это не внове –
Никто не признается. Скажет – «Я был…»
***
Изумлён визитом вольным,
И вином твоим банальным,
Поведеньем полушкольным,
Пошлым и сентиментальным,
И запиленной пластинкой
Голубой, а после чёрной,
С обязательной грустинкой
Тошнотворной и тлетворной,
И глазам, вдруг постаревшим,
Потемневшим не случайно,
Потому что поумневшим,
Оглядевшимся печально
И увидевшим пылинку,
Пчёлку, что в цветах уснула,
А пылинка не былинку,
Строчку лапкой шевельнула
На листке, где нашим встречам
Предрешён исход детально...
Просто больше было нечем
Объясниться так банально.
***
Взахлёб, сама, – вот был поступок,
Вот подвиг! Помню, зябла ты.
Твой шарф был тонок, лёд был хрупок,
И жалок всхлип – «Все, все скоты...»
Я глупо поддался обиде,
Забыв, что влагой станет лёд
И влага косточкой событья
Взрастит недоуменья плод….
Под фонарём снежинка тает,
В подъезде тает пальтецо,
А белый шарфик всё витает,
И заметает мне лицо.
Бог с ним, с лицом. Умоюсь снегом.
Твой номер наберу потом.
Скажу, что буду человеком.
А если хочешь, и скотом.
***
Ты вновь права. Мы живы древней вестью.
Её с небес нам донесли слова.
Две малых части мира, мы лишь вместе
Глас истины и правды. Ты права.
Оправой колоса, укорененьем зёрен
Нас восторгает нежность, сила, власть.
Ты не бросала слов, смотрела в корень,
Где часть по части истина сошлась.
Пра-знание, пра-веданье – вот Правда.
Уловы, словы истин – вот слова.
Слов Истины – слов Целого. Оправа
И зернь его – любовь. Ты вновь права.
Пока мы есть, мы Естина, мы сила.
И ты права, мы есмь лишь к части часть
Глас Истины…
И только огласила
Мою неправоту к разрывам страсть.
***
Спал чёрный кот в обнимку с телефоном.
Был чёрен телефон, черны звонки.
Кот охранял меня от их тоски,
На чёрном чёрный, лучшим был он фоном.
Как минус перемноженный на минус
Даёт в итоге плюс, мой чёрный зверь
Всё вычислил – ты в ночь сорвалась, дверь,
Захлопнувшись, сама как бы навынос
Отправила тебя ко всем чертям.
А может, кот был сам из их бригады?
Он трубку охранял. Мол, брать не надо.
Вернётся – разберётесь. А уж там…
***
И вот разговор о любви…
На камне сыпучем,
На море кипучем
Волнуются тучи…
Но ты извлеки
Протяжную ноту,
За нею другую,
За нею такую,
Протяжней тоски.
Пусть древо раздвинет,
Пусть камушек вынет,
Пусть крючьями звука
Включит огоньки…
Не верь суке шалой,
Пусть плоть будет алой,
Дери и не милуй,
По полной живи…
Уже отпускает?
Уже отпустило.
Вот заговор на крови.
Русалий
Венками омут забросали,
Пни, на воде кружась, горят.
Дань погребения, Русалий,
Древнеязыческий обряд.
Всё, как и встарь, всё очень просто,
Всё те же, что и встарь, огни,
Всё те же куры, то же просо,
Всё те же медленные дни.
И ничего не изменилось,
Наряды вроде бы всё те ж…
А если предку и не снилось
Что росс курнос? Что тьмы невежд?
Ребятки девок обжимают,
Нагие пляшут у костра,
И – ни хера не понимают!..
Да и не помнят ни хера.
Бабья заплачка
Ох, за взялись за сердце жалобы,
И зачем ходилось из избы?
Вода в вёдрах устоялась бы,
Сердце злое уходилось бы.
Сверлят глазками-муравчиками,
Мол, зачем на речку хаживать-то,
Мол, сиди в обнимку с ларчиками,
Неча пришлых, мол, приваживать-то,
На дворе грязи топучие-та,
Тпру, ступистая лошадушка-та!
Ой, походит колюч-веничек-та
По малиновой по спинушке-та…
***
Как женщина целует шрам!
Бледна, никем не приневолена,
Но жизнь его лишь ей отмолена...
Так прикасаются к Дарам.
Целует не глаза – рубец,
Забыв былые святотатства,
И зыби, и завои ****ства...
Всё распрямит Мужик. Боец.
Он был с погибелью знаком,
Знаком был с женщиною странной,
И знак пунцовый под виском
Лишь радикал судьбы туманной.
Попав, как лох, во времена
Подлейшей смуты, он не знает
Всё так же любит ли она
Или, жалея, изменяет?
Не знает он ещё, простят
Ей виноватость и затменье,
И пусть он будет из растяп,
Ей свыше знак был дан. Знаменье.
Пускай судачат то да сё,
В таком раю не имут сраму.
Есть женщина. И он. И всё.
И – губы белые ко шраму.
***
Кровоточит нагое тело тайны
Когда закатом залит океан
И всё обнажено, когда титаны
Решают судьбы, а не капитан.
Здесь нечем заслониться от бессмертья,
Здесь некуда укрыться от судьбы,
Здесь только талисман. И суеверья.
Пространственное чудо ворожбы.
Сюда вела пытливая дорога
Понять, наверно – мышцей не прогнуть
Волны титана.
Стой, как у порога!
И не уйти, и не перешагнуть…
Коричневая тетрадка
Свидание у памятника
Слова размолвок старые
Под стать плохим речам...
Покорные, карие
Глаза молчат.
Глаза стареют медленно,
Как стёкла у зеркал...
Колечко медное.
Облака.
И что-то сбоку чёрное,
И гадость на уме...
Слетались вороны
На монумент.
Посовещавшись, каркали,
Порой всеръёз...
Тебя тогда старили
Глаза без слёз.
От слов морщинки резче,
И тени голубей.
В зеркале – трещина.
А в судьбе.........................................
...был этот сквер, я помню. Эти ёлки
И монумент. Под шляпкой фонари.
Рзамолвки. И какие-то осколки
Надолго задержавшейся зари…
***
Зашевелился гром. Я присмотрелся.
Ни молнии, ни сполоха вдали.
Ночь рассекли два вымокшие рельса,
Когда зелёным полотно зажгли.
На полках шевельнулись чемоданы.
– До встречи?
– Потеснее их составь!
Как из вокзала тёмного состав,
Ты из меня выходишь. До свиданья.
***
Ты уйдёшь лукоморьем,
Ты канешь морскою дорогой,
Полый след на песке
Замурует зелёной волной.
Отстоится вода,
И откроется в лунке пологой
Звёздный мир со старинной,
Разбитой в дороге луной.
Ты, наверно, русалкою станешь,
Из бездны, быть может, помашешь...
Свет высок, а песок
Будто память тяжёл, ноздреват.
Мы не жили, а ссорились больше...
Но почему так щемящее
Всякий раз мне назначено
Древней тоской назревать?
Отстоялась вода.
В ней твоя отразилась косынка,
Изваянья зелёные глаз и раскосых комет.
Ты, наверно, царица морская теперь,
А следы твои – вешки косые
Неслучившихся жизней
И долгих, несбывшихся лет.
Ты уйдёшь, намудрив
Отражённых светил гороскопом,
Я склонюсь и ладонью сведу
Задрожавший мираж...
Над следами иду,
Как над знаковым, древним раскопом...
Вот и знак мне –
к шоссе
Вдруг следы твои дали вираж!
***
Той девочки с зеркальными глазами,
Слоясь во мне, затвердевает свет.
Я отразился в них, и я не знаю,
Я зеркало? Или простой буфет?
Так тоненько, таким волшебным светом
Кружила ты серебряную верть,
Что я не человеком, а предметом
Стал для тебя, мне кажется, теперь.
Не знаю… дни мелькают, из тумана
Выхватывая клочья наших встреч.
Но если память прошлого обманна,
Зачем его так памятно беречь?
Я берегу. Своим зеркальным светом
Во мне ты отразилась, и молю:
Не стань во мне лишь зеркалом, предметом,
Любил однажды – навсегда люблю.
***
В года непреклонной бессонницы,
Впотьмах подбирая ключи,
Спускаться в хранилища совести,
Как в грот без единой свечи –
Единственное волевое,
Последняя капля огня:
Нести в себе что-то живое,
Прозрачной ладонью храня.
А после – усмешки и колкости
Прозревших гуртом…
А потом
Крупицы солёные доблести
В краюхе сверкнут, словно в молодости…
Но речь не о том, не о том.
***
Всё речено уже. Народным ли, библейским,
Шекспировым ли языком, бурлескным...
Тщета всё та же. И всё та же роль
Шута, будь гордый принц он, будь король…
А временем всё с новым лоском, блеском
Всё та же репетируется боль…
Уголовное дело
Прибитое к брусьям прозрачное тело.
Мученья. Порядок таков.
Как знать, может быть, уголовное дело,
Быть может, накладка веков.
Как знать где проточины к вере, к безверью,
Где стоны сомнений, где мук?
Ни звука. Распятья над каждою дверью.
Истории мраморный звук.
Языческих жестов скрипучие круги
При позднем свеченье луча
Колёсами вязнут в пустыне, упруги,
И речь всё темней толмача.
Воронку часов тормошит то и дело.
Вновь перевернётся песок.
Цепь ляжет на шкив. Позабудется дело.
На четверть уйдёт колесо…
Песенка о чернильной капле
Из чёрных крошев, из горнила,
Из самых черноруких смол
Скаталась капелька. Чернила.
Чернейшей мельницы помол.
Не утаишь и малый шорох,
Не выйдешь из воды сухим.
Как умокнут перо! Как шоркнут!
Как скатят капельку в архив!..
Колумб
...и вот очнёшься, выйдешь на крыльцо:
Эпоха за эпохой, край за краем,
За кругом круг, а над лицом лицо,
И грай вороний над вороньим граем.
И как ты впаришь тут учёным тумбам,
Что открывал не первый, и не столько
Колубм?..
Колумб останется Колумбом,
Хоть был и Эйрик Рыжий, и не только.
«История»... такой науки нет.
Есть – Миф. И Миф правдивее, глубинней
Брехни про старый свет и новый свет...
Сказанье есть о Книге Голубиной.
***
Был служке-ангелу присвоен чин высокий
Ареопагом звёзд. Он изумился.
Навесил аксельбанты, снял хоромы
В каком-то из созвездий подороже.
Приятелей былых нанял в швейцары.
Уверовал, что это всем награда
И оправданье – так угодно в горних,
Там не возводят в ранг высокий служку
Случайного, жест предопределенья
Сквозит в любом, он веровал, решенье.
Он стал архангел…
Сны всегда превратны,
Но не настолько, чтобы знаком свыше
Вдруг пренебречь. Разбужен был и послан
К земле с оперативным легионом
Сопровождать волхвов…
Что было дальше?
Огни свечей, коленопреклоненья,
И вера только в предопределенья,
В любой исход, что предопределён…
***
…да мне хоть здесь бы выполнить заданье,
Уж коли забрала земля в тиски!
Зачем же мысль, лишь мысль о мирозданье
Приподнимает тело на носки?
Зачем башку ломаю здесь, как пленный?
Зачем вся жизнь моя раздвоена?
Произрастанье сердца во вселенной…
Произрастанье на земле зерна…
***
Несчастье узнаешь и за версту,
Счастье таинственно и коряво.
Плачет женщина в аэропорту,
В небе любимого потеряла.
Счастье как «полное ничево»,
Несчастье узлы везде повязало.
Только радио вдруг сказало:
«Вытрите слёзы!
Встречайте его!»
***
Телефонизируют миры,
На точиле точат топоры,
Со звездой фонариком крыла
Лётчик разговаривает,
мгла
Распускает в небе миражи…
На земле дежурят гаражи.
Спят на крепких лавках сторожа.
Хриплых звёзд во сне скрежещет ржа,
Храп над всей вселенною царит,
И никто ни с кем не говорит.
И восходит солнце надо всем,
И уходит, будто насовсем,
Будто ничего на свете нет,
Только храп один на целый свет...
***
Шоферня пришла и набардачила.
Скатерть в пятнах. Колотый стакан…
Спичкой зажиганье проворачивал.
Завелось. Уехал полупьян.
Пожелали чистенькой попутчицы,
А ещё ни пуха, ни пера,
К сердцу ключ... ну, это как получится.
Где он этот ключик, фраера?
Чистую привёз. Жратву смастачила.
Прибралась. На плитке подогрев.
А братва пришла и набардачила...
На скатёрке белой дама треф.
Ёлки-палки, жись, судьба-паскудница,
Хоть разок уважь да просвети
Как с тоской-тощищею распутаться,
Мать честная, душу отвести!..
Знать
Мы преданы понятью о праве, о долгах.
Ну да, мы были знатью. Вы были в дураках.
Вы книг не разумели, умели сеять, жать,
А главное, умели мозги во тьме держать.
Мы вас не сильно драли, жалели вас тогда,
Мы просто презирали. И в этом вся беда.
Мы просто люди были, ни в чёрта, ни в бобы,
Турусы разводили на колесе судьбы.
Вы поглумились славно над нашею братвой,
И билась Ярославна о камни мостовой…
А стрелки тянут время, и тянут к рубежу,
И я впиваюсь в стремя, во время ухожу,
А там… а там отрава, а там наука врать,
Что нет иного права, чем право умирать
Нам, знати.
А понятья
Сословного не знать
Вам, хамам, вашу мать!..
На рынок
На рынок? На рынок.
На рынок, на рынок!
Там полные чаши, там чаши весов.
Взошли частоколишки днищами крынок?
И будет. И баста. И пасть на засов.
Как пара орбит в низовом поднебесье,
Как в узком просёлке лоб в лоб трактора,
Две чаши базарных вошли в равновесье,
Два клювика шаткие, как флюгера…
***
Не смотри по ночам в зеркала,
Не смотри, нехорошая сила
В отражения наползла,
Криво-немо заголосила.
Всё исчадье, вся донь, вся исподь
В этот час по ночам хороводит,
В час, когда засыпает Господь,
Чёрт плечами поводит.
Так пред громом, как чёрт, завертясь,
Полудурок державный
Гаркнет, вороном оборотясь,
– «Будет год урожайный!..»
Ворожила жена. И луна
В зеркала заползала нахрапом.
Ордена тяжелее зерна…
Ворон даром не крякнет.
Беглый
Сосал из берёзовой чарки огонь,
Выедал с голодухи свою же ладонь,
А потом как завыл-заревел:
«Мать твою!
Сколько можно терпеть?
Кого хошь убью!
Почему в хуторах жиреет родня?
Прокляла меня, закляла меня?
Вот те крест честной, подпалю, убью!..»
И стало вкусно жевать свинью,
Спасённую из огня.
Историческая галерея
В грозах высверкнут стёкла – скорее
В тот проулок, забыв о делах…
Историческая галерея
Вся в светильниках и зеркалах.
Здесь нестрашные больше за дымкою,
В рамах запертые изнутри
И царицы, во мрак низводимые,
И ведомые к солнцу цари.
…крючья, избы губные, подвальчики,
Палачи, ясновидцы, слепцы,
Истерички, кровавые мальчики,
Окровавленные отцы…
Боже правый, ну как им укрыться,
Смыться с трона в пластах временных,
Закопаться, забиться, зарыться,
Раствориться в просторах земных?
И в истории, вроде, не тесно,
И планетка не так уж мала,
И – укрылись бы!..
Да повсеместно
Понаставлены, вишь, зеркала.
И гроза всё сверкает,
И зеркало
Пособить им не в силах ничем.
Разве, кисть что-то там исковеркала…
Да мазилам-то это зачем?
Бежевая шершавая тетрадка
***
Перекошенные осины,
Шум вдали, голоса, неурядицы…
Это было когда-то в России,
А Россия всегда повторяется.
Это странно, когда вдруг присмотришься:
Вот в лесу человек. Явь и таинство.
Смотрит в небо. Закурит и морщится.
Бродит молча один. Может, кается?
И прозрачно в лесу, и задымлено.
Человек бродит грустно, задумчиво.
А порублено как, а попилено!
Отрешённо-то как, неуступчиво!
И змеится в душе, над раздумьями,
Хмель, зовущийся дымом отечества,
А уж сказка – с такими колдуньями!
А уж хмеля – на всё человечество!
Так в сердцах вызревают трагедии
Скрытой прежде от всех отчуждённости.
Стая птиц. Лучше просто глядеть её,
Просто так за спиною ружьё нести.
И сладимо чадит, и коробяще
Гарь несбывшегося человечества.
Мироздание. Родина. Рощица.
Дым отечества, дым отечества…
***
Что там в мире? Тишина…
В створку летнего окна
Букв и цифр драже
Сыплет ржавый водосток,
Жук вползает на листок
Жирной буквой Ж.
…смех и слёзы. Суд так суд.
В потный зал печать несут,
Приговор потом.
И в жабо ажурном жук
Жуткий лист читает с рук,
И шуршит листом.
***
Хлопочет дождик наш о всходах,
Как и предписано ему.
Он вырос тут, на огородах,
И нам обязан потому.
Он просто должен тут пролиться,
Натянутый на поводок!
...дождь, как серебряная птица
Крылом над миром поведёт...
А я картошку убираю,
И, повторяя, говорю:
Благодарю...
И повторяю:
Благодарю, благодарю!..
***
Ты говоришь бессовестно, неясно,
Пьянеешь, называя имена,
От каждого бесстыжего нюанса
Сама собою заворожена.
Сидишь, обняв колени, на кровати
В каком-то лунатическом хмелю,
Как повилика гибкая в халате,
И пьёшь свой тёмный бред, а я терплю
И жду, когда ты мороков напьёшься,
Халатик сбросишь и, обнажена,
Вокруг меня всем телом обовьёшься
И кровь мою всю выцедишь до дна,
И умертвишь, как самка богомола,
И жвал, присосок, губ не отерев,
Искать пойдёшь, кто так же глуп и молод,
И ждать когда очнусь… вновь озверев.
***
Репьи вползают в тёмный сруб, в расщелины,
Покряхтывают лаги, потолки,
И мы с тобой, как те репьи, ощерены…
Вот-вот заблещут пиками полки!
А были мы друг другу так завещаны,
Как ясен день, как свет, как ночь светла,
Да окна в доме от звезды завешаны…
Хоть свечка, что ли, штору бы сожгла!
***
Я пенье заслышу, как в щель сквозняка завывание,
Как свист фонаря, затухающего на углу…
А стужа змеится по скважинам воспоминания,
И летняя полночь созвездьем прильнула к стеклу.
Так странно услышать холодную музыку ночи
Когда потеплело в душе, даже мышь не скребётся в золе.
А память… что память твоя? Она и мерцанья короче
Того фонаря на углу, что свистит, розовея во мгле.
«Пифагорово пенье светил…»
Н.А.Заболоцкий
Ударит музыка над миром.
Но сон милее, чем обман.
Что музыка? Наркотик сирым,
Арифметический дурман.
Где музыка, там тьмы, потёмки
Рабов, что ей подчинены.
Я сплю, но вопли их и ломки
И дозировки их страшны.
Прозрейте же, слепые твари,
Как вы обдолбаны числом!
Есть только Слово, Дух в разгаре
Над пифагоровым фуфлом.
***
Завидую друзьям! У них прекрасный ум
(Неумных нет друзей, и Слава Богу),
Простой, логичный – всё мгновенно взвесит,
Всё на свои места определит.
Завидую друзьям… а у меня
Какой-то долгий ум, несообразный.
Друзья, те без сомнений разрешат
Любой конфуз, любую теорему.
Мои ум извилист, словно лабиринт….
Допустим, – факт. Мой ум протяжно, трудно
Исследует его со всех сторон,
Прикидывает долго за и против.
Остановиться бы уже, поставить точку,
А он идёт, как тот шахтёр по штрекам,
Ища крутую залежь антрацита,
Идёт по гулким, пыльным коридорам,
По тайным и глухим ходам, и эхо
В пустынных нишах гулко отдаётся.
Там и сам чёрт дороги не найдёт,
А он идёт, и фонарём туманным
Во лбу чумазом светит, дебрь глухую
Пробить пытаясь, растекаясь мыслью…
Мысль всё темней, уходит вглубь она,
И вот уже, во тьме погребена,
В каком-то неизвестном лабиринте
Ждёт, что заблещет свет, и вдруг вся мощь,
Все силы и все клады мирозданья
Откроются ей здесь, во тьме и гнили…
Воистину, не ум, а пень гнилой,
Источенный червями заблуждений.
Завидую...
***
Не суетись. Вот панацея.
И не мудри. Пусть, пацанея,
Глаза, как волны, двинут вспять,
И старцев сморщенных утёсы,
Забыв ответы на вопросы,
Вопросы зададут опять,
Как дети, в сумрак или зло
Беззлобно глядя и светло…
Водка «по Иссык-кульски». Цикл стихотворений.
Мысок Венеры нежно брезжит,
Залива чёрное лекало
Витком упругим побережья
Огней стеклянных намелькало.
А я был так самонадеян!
О море заливал, о воле…
Здесь вместо яхты сновидений
Кораблик бедный на приколе.
***
Шутихи так шутихи...
У золотых перил
Букетик облепихи
Колючий подарил.
Волны зелёным лаком
Зализан был мысок.
Залив безлюдный плакал
Солёным на песок.
Крутился пенный гребень,
Подкатывал к ногам,
И чей-то бедный бредень,
Как бредил, предлагал:
– Подальше от шумихи,
Подальше от тоски,
Букетик облепихи
На память сбереги…
***
Здесь рай вдовствам соломенным,
Здесь всяко лихо лечится,
Здесь над веслом поломанным,
Рыдая, чайка мечется.
Такое отрешённое,
Разбитой лодки спица –
На берегу, тяжёлое,
Вечернем, шевелится.
.............................................
...воды тебе, а не земли бы,
Кораблик серый забыванья
Над очарованным заливом
И чар,
И разочарованья...
***
Месяц царапнул залива эмаль.
Ломкий, стеклянный штиль.
Битым стеклом осыпало даль.
Звезды пошли в утиль.
К чёртовой матери правду твою
И откровенья
С шуточкой подлой с креном в семью,
В мерзость забвенья.
Брился. Умылся. В море измок.
А всё равно щетина.
Мятый. Небритый. В горле комок.
Шутки шутила...
***
Это довольно вкусно,
И пробирает лихо –
«Водка по Иссык-Кульски»
С хрупкою облепихой.
Главное, что наглядно,
Повод для пьянки веский,
Плюс чебачка гирлянда
На пожелтевшей леске.
Слева друзья и справа,
Отпуска треть гульнули.
Что ж, для начала справим
Малую отвальную.
Вытянем жизнь по струнке
И, напрягая зренье,
Глянем трезвей сквозь рюмки,
Глядь, осенит прозренье.
В зарослях месяц скрипнет.
А над сосной ущелья
Высверкнут звёзды со вскриком,
Может быть, всепрощенья?
Туфельки у порога…
С кем был здесь повенчан?
Ну-ка, мужчины, вздрогнем
За нелюбимых женщин.
Там – сапоги, портянки,
Туфельки здесь – льняные...
Эк холодком протянут
Истины прописные!
Зубы огнём забрызгав,
Спирта сухие вспыхи
Гасит, вся жёлтых в искрах,
Ягода облепихи.
...водка по-Иссык-Кульски…
Чунджа
Дом заезжих. Чунджа.
Глушь-то какая, Господи!
Хоть нагрустишься досыта.
Сутки ничком лежать.
Пыльная ночь с клопами.
Заезжий корреспондент…
Не отпускает память
И среди этих стен.
Что ж ты врала, мой свет,
Что я один хорош?
…тускл керосиновый свет,
Койка скрипуча…
Врёшь!
Если не я герой,
То к своему ступай!
Будущее не рой.
Прошлое не копай.
…вот и петуший вой,
Вот и собачий лай…
Хватит того, что есть,
Хватит того, что здесь
Тихо могилу копает
Умное слово память,
Режет хуже ножа
Глупое слово Чунджа…
***
Интеллигентный мужчина
В белой рубахе и галстуке,
Сняв большие очки,
Портфель положив на диван,
Женщину бьёт.
Беспомощно бьёт, неумело…
О «рогах» нашептали соседки.
Он бьёт, а она, закрываясь ладонью,
Испуганно смотрит
В глаза близорукие мужа…
Потом он напьётся,
Прощенья просить приползёт,
И, плача, лодыжки её целовать,
А она,
Чемодан собирая,
Отстраняться брезгливо…
…………………………….
Рабочий мужчина,
Сняв плеть со стены,
Отхлещет подлюку до крови,
А после
Так мощно её поимеет,
Что женщина, радостно лыбясь,
Соседкам почти пропоёт:
«Муж бьёт, значит любит,
Ревнует, а любит, а любит…
Уж любит так любит, зверина!..»
***
Рукав обшарпанный. Наган сутулится..
Цыплёнок жареный пошёл по улице,
Идёт по улице, метёт метелица.
Вдруг трое. Хмурятся. Четвёртый целится.
– «За что, товарищи, мне умирать?..»
Фонарик носится. В карманах шарятся.
Бумажка с подписью: «Цыплёнок – жареный.
Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный,
Который тоже хочет жрать».
– «Служил в охранке?.. Работал в банке?..
Пил на Фонтанке?.. Ограбил банк?..»
– «Я не советский, я не кадетский,
Я никудецкий, я просто так…»
Идут суровые, на всё готовые,
Мандаты новые, чеканят шаг,
– «Вы арестованы. Ты понял, жареный?
Вы арестованы. Прошу пиджак!..»
Дворник
Дождь языком трясущимся
Сливки улиц слизал…
А что?
Самые сливки! В сущности
Самое то.
Всё незамеченно прожитое,
Самая страсть толпы –
Славное, милое прошлое…
Грязь. Грусть. Пыль.
Жирная жизнь наружности,
Жадность её и суть.
Дождь языком трясущимся
Выжрал весь прошлый путь.
Праздновать можно заново,
Заново пить, блевать,
Будущее – не занято!
Ливень зреет? Плевать.
Вот уже он косую
Бороду из-за угла
Высунул, и – полосует
Всласть…
Отдыхай, метла.
Каким я буду в старости
(Найденное в школьной «шершавой» тетради, дописанное позже)
«Сухой, подвижный, с острыми глазами,
Я буду хохотать, работать, петь.
В село уеду. Сяду. Закурю.
Пущу колечко дыма. Засмеюсь.
Припомню всё. Спрошу жену иль друга:
«А сколько лет мне?.. Что-то позабыл…»
И скажут мне:
«Тебе давно минуло двести,
Ты сед и стар, ты жизнью умудрён,
И не вместить прожитого тобою
В пристойный человеку срок, а ты…
А ты всё тот же дурень несусветный,
Чудишь, Кащей немыслимый, дуришь
Как тот пацан, с рогаткой вместо книжки…»
Я засмеюсь, и снова закурю,
Грудь обжигая вкусным, крепким дымом,
Пущу колечко в маленькие лица,
Немолодые, полные заботы
О чудаке, не знающем печали…
Чего жалеть, доживши до седин?»
20-й век. 60-е годы.
..............................................
..............................................
..............................................
21-й век. 20-е годы.
Каким стал…
Седой, весёлый, пышный идиот,
Всё так же хохочу, сравнив паденье
Зубов из дёсен с кольями забора,
Волос паденье с поздним листопадом,
Измученный суставами, как скрипом
Дверей шатучих, нервами, артрозом,
Артритами и остеопорозом,
И гонартрозами, и тандиозом,
И куревом, и водкой, я всё так же,
Как в детстве, хохочу над этим всем.
А почему? А потому, что знанья
О смерти не дано мне почему-то,
А почему? А потому, что знанье
Другое мне открылось – я бессмертен.
Вот это оборот!.. Какую новость
Подкинула мне старость! Что мне юность?
Я там бессмертным не был. Я был юным
И только. Я был гибок, зол, талантлив,
Меня любили девушки, и только.
А вот теперь… теперь смешна мне юность.
И зубы эти шаткие, и кости
Скрипучие – всё вздор перед бессмертьем
И ожиданием иного неба
И силы неизведанной, и плоти
Не знающей износа, не дебелой,
Как было прежде, где-то на земле,
Но – огненной, не ведающей грусти
И угасанья, немощи, болезней,
Которые пожрёт огонь, как жрали
Они людей когда-то на земле…
А почему я тот же, что и прежде?
Не знаю. Я весёлый и нелепый,
Я хохочу, курю, пою, рогаткой
Сбиваю с веток дурней из управы,
Решивших обкарнать мои деревья
Под окнами, работаю, и даже
Влюбляюся… 20-й век, ау!..
Трое
(Послевоенная легенда)
Котомку нищенскую свою
Вывернула война.
Любимого пуля нашла в бою.
Осталась вдовой она.
Она молодой, красивой была,
Ей говорили – забудь.
Но сердце своё отдать не могла
Другому кому-нибудь.
Средь всех женихов не нашла она
Любви своей золотой, –
Как прежде, с цветами ходила одна
На бугорок пустой.
…за камнем, прячась в глухой провал,
Серебряный полоз жил.
Он видел, слышал её, узнавал.
Он её полюбил.
Так не бывает. Но было так.
Тайн земных не избыть.
К ней подползал пылающий гад,
И она не смела убить.
Она цепенела, едва дыша,
И он замирал, тяжёл...
Весна отшумела, жара сошла.
Студеный октябрь пришёл.
Мороз ударил. Ручьи сковал
Тонким, прозрачным льдом.
Листья сбил. Траву помял.
Змей
пришёл
в дом.
А в нем – простой поминальный стол,
Горестное питьё.
Огонь по жилам его прошёл
И вдруг опалил её.
Шатнулась она, побледнев от любви,
И – нож вонзила в себя, и в крови
Он выпал из рук, звеня.
Он мертвое тело её обвил,
Любимое тело трижды обвил,
И умер к закату дня.
И поздний луч озарил – двоих...
А третий, незримый убийца их,
Ветром ставший теперь, –
Огонь, сотворивший погибельный пир,
Холодно вышел, рассеявшись, в мир,
Оставив открытой дверь.
***
Звёзды нападали в старый ушат
Вместе с трухой и листвой августовской.
Выпить на даче бродяги решат –
И не закусишь дрянцою таковской.
Юность цвела звёздной зернью тугой,
Я под фундамент замешивал глину,
Ты, вся в цветах, танцевала нагой
И на сосочки вздевала малину.
Годы росли, как и вины, горой...
Дай же всплакнуть, дай побыть виноватым,
Дай разрыдаться над этой мурой,
Выплеснуть хлам мирозданья ушатом!
Дай же покаяться, Господи, дай
Милости, а наипаче спасенья.
Кто я такой?..
Завалился сарай...
Дом осыпается… сад предосенний...
Из «Песен народностей»
Архаичное (хулиганское) дополнение к «шершавой» тетрадке,
не весьма обязательное для чтения. Просто так, если не лень…
***
Молодой израильтянин,
Русский патриот
«Широка страна…» – затянет
И ревёт, ревёт.
Солона слеза Синая,
И тоска, тоска,
И длинна страна родная,
И узка, узка…
***
Вскричал мордвин, в удмурта
Злой перст вперя:
– «Вот морда!..»
– «Будь тверд – решил – будь мудр».
И промолчал удмурт.
– «Цэ хам, по морде видно» –
Подумал про мордвина,
Но промолчал, как тать,
Хохол, – ни дать, ни взять
Мечтатель, супротивный
Всей сволочи партийной,
Нацьоналист активный
С Украйны самостийной,
Задумчивый такой...
И вытер пот рукой.
***
Жил один один чувак.
Чуваш.
Чавкал по ночам, чувих
Чухал, хавал свой лаваш…
– Псих? – его спросил я .
– Псих,
Мне чуваш ответил,
Дашь
На полбанки?
Малых сих
Обижать не стану.
Дашь?
Дашь – разделим на троих:
Ты, да я, да наш лаваш… –
Тут захохотал чуваш…
Псих!
* * *
К зырянам чукча не придет.
Зачем ему идти?
В родимом чуме пропадет.
И – мать его ити!
К зырянам чукча не придет,
К тувинцам эскимос,
К эвенкам нивх… но вот вопрос,
Но вот мучительный вопрос,
Последний нонешний вопрос –
А что произойдет
Когда никто и ни к кому,
Ни к лешему, ни к самому
Себе корявому – во тьму –
Гуськом, ползком, по одному
Возьмёт и не придет?..
* * *
Это было в старом парке.
Ночь туманная была.
Мы коньяк свекольной парки
Нежно пили из горла.
Мы сидели, целовались,
Рисовался наш роман…
И зачем-то рисовались
Два чечена сквозь туман.
И зачем-то из тумана
Вышел месяц, как чечен.
У чечена из кармана
Что-то светится… зачем?
Почему один сгустился,
И сгущается досель?..
Где второй запропастился?
Где скамейка? Где мамзель?
Почему никак не вспомню,
И ума не приложу
Как засел в каменоломню,
И сижу, сижу, сижу?..
И сгущается сквозь дымку,
Скалит зубы горячо,
И сидит со мной в обнимку
То ли месяц, то ли чо…
***
Один мордвин
мордатый
Мордоворот
Сказал:
«Когда б я был поддатый,
Я б лыка не вязал,
А как вяжу я лыко,
Так и не поддаю.
Тоскливо мне и дико,
Вяжу за лыком лыко,
За лыком, блин, да лыко,
А вот, не поддаю…
Ты ран не береди-ка,,
Ты во что, брат мусью,
Поближе подойди-ка,
По морде надаю!
***
Старый жопашник Вартан
Был певуч, как Ив Монтан,
Потихонечку мурлыкал,
Приспуская свой «Монтан».
Ах, Вартан, ах, Вартан,
Просчитался ты, братан,
Тряс башку твою седую
Милицейский капитан:
– Всё чирикаешь, свистун,
Всё мурлыкаешь, ****ун,
Малолеток совращаешь,
Старый жопашник, пердун!»
Как заплакал, заморгал:
– «Я ведь что предполагал?
Я ведь думал – дикий мальчик
Через рощу пробегал…
Вах, вах, вах…»
***
Жил в долине старый Азик,
Он латал свой старый «ПАЗик»
И влетал в Нагорный Карабах,
Слышал там стрельбу, наганы,
Слышал: «Азербуд поганый!..»
И гранаты гробное ба-бах.
Почему же старый Азик
Не жалел свой старый «ПАЗик»
И себя, безумного, губил?
Потому, что – сердце пело!
Потому, что – кров кипела!
Потому, что – родину любил!
Клич-заклинание для партийного подкаблучника
ты очухайся гражданин ты вставай с покаянных колен из широких своих штанин доставай свой красный билет перед дамами не плохуй доставай свой мужской билет и билетом себя страхуй и на стол его и на стол и билетом себя страхуй или ты позабыл что член не забыл так давай страхуй ты активный страхующий член значит ты поактивней страхуй страх выходит уже из колен страх выходит но ты страхуй доставай и страхуй страхуй страху нет зато есть билет страху нет в тебе страху нет страху нет продолжай страхуй ты ведь член ты отличный член ты свой член бесконечно страхуй повторяй член член член член член член и востри его и страхуй и давай доставай страхуй доставай свой членский билет и мужсккй половой член и такой половой член как мужской половой Х…
«Капкас»
– «Я вэсь без вас скучаю,
Позволь вас прыгласы
На палку чая,
На стакан колбасы…»
***
Не говори в конце
«Алаверды»*,
Не говори в конце
«Аяк талды»**,
На хинди, на фарси
Ты не форси,
И не гони коней,
Жив скромней,
Говнализы мочи
Боготвори,
И вообще, молчи,
Не говори…
*Алаверды – типа «Наше вам» (Груз.)
** Концерт «Аяк-талды» типа «Всё, концерт окончен». (Каз.)
Белая тетрадка
Перед рассветом
Разноголосьем птиц к ночным руинам,
Пока звезда лучей не унесла,
Ломающимся пеньем воробьиным,
Царапающим краешек крыла,
Он поднят был. Он ночь не спал. Был слышен
Уход нешумный ночи в небеса,
И птицы вдруг опомнились, и крышам,
И окнам прицепили голоса.
В них было всё: и жалость, и восторги,
Шёл снова свет, и надо было жить,
И новые воздушные пригорки
На звуковые ямы возложить.
Он распахнул окно в сухих накрапах,
Хотелось петь, кричать, калечить рот!..
Он мог словами воздух оцарапать.
И крыльям не пришёл ещё черёд.
***
Над маем, над домом, над тополем белым,
Сточив, наконец, паутины аркан,
Пушинка вспорхнёт, и шажком неумелым
Пройдёт, прокружится, сестрой облакам.
Так шар наливается гелием чистым,
Так тянутся грозы корнями в озон,
Так эта пушинка безумием истым
Одна сорвалась из расчисленных зон.
Ей это зачтут как прорыв оптимизма,
Когда передаст свой привет облакам,
А после – да хоть позабыться, забиться,
Прибиться к прохожим, к чужим башмакам…
***
В осенний день на дом прозрачный
Легко присядут облака,
И перельются стёкла ярче
От светового сквозняка.
В осенний день на дом белёный
Присядет облако легко,
Как будто облик отдалённый,
Туманный, вновь недалеко.
Качнётся у окна берёза,
Полупуста, полугрустна,
А кто-то выглянет, и просто
Рукой помашет из окна.
Коснётся крыши белый шорох,
Окошко вспыхнет горячо,
На ставень сядет листьев ворох,
Как сонный сокол на плечо.
И всё, и не было разлуки,
Был сон осенний, и всего,
И странно дрогнувшие руки
К себе не звали никого…
***
Тонули тени на полу, темнели их края,
И что-то плавало в углу – дымок ли, кисея…
Паркет был чист, и воздух свеж, и весь в огнях рояль,
Он отражал созвездья свеч, и под свечой стоял,
Казалось, здесь в конце концов потерян счёт векам…
Как паутина на лицо вдруг наплывала ткань,
Она мешала мне дышать, и кашель подступал,
И чей-то бело-синий шарф летал среди зеркал,
Вот-вот, казалось, выйду вон из марева светил…
Но это был не бред, не сон, а зал какой-то был,
Здесь лица жили, голоса, и кто-то был знаком,
Не открывая мне лица, приветствовал кивком.
Всё это было б не беда, но я – тебя искал!
За этим и пришёл сюда, в твой сон, в твой мир зеркал.
А счастье… может, это ложь, нас кто-то обманул,
В обшлаг куда-то сунул нож, кому-то подмигнул?
Ведь вот рояль, а не поёт, мерцая в бликах свеч,
И кто-то речь, как дымку, вьёт, и замедляет речь.
Невнятна речь, пусты слова, смысл тёмен и тягуч…
А может, ты ещё жива, и хочешь к очагу?
Он прост, он из простых камней… когда-то были мы,
И приходила ты ко мне – одна, среди зимы…
Ты знай, что жив очаг, что печь – основа бытия,
А не мерцанье этих свеч, не эта кисея.
Мне трудно здесь, её края мне обмели лицо…
Но ты узнай меня – вот я. Огонь. Очаг. Кольцо.
Балеринки
Мой тёмный день вдруг вспыхнул лицами
И облаками белых спин…
А что творилось, за кулисами
Остервенелых балерин,
Не знаю. Прелесть полуголая
Вдруг вспыхнула и расцвела!
…подножка ли, подложка подлая,
Кровца толчёного стекла –
Им наплевать! Они наследницы
Конюшен крепостных и розг,
Они лишь – облака…
И пленницы
Небес, аплодисментов, гроз.
***
Как будто Атланта плечом
Содвинут был градус свеченья,
Мир встал в радикал излученья
И мучит планету лучом.
Казённою не дорожа ль
Заправкой, прознав что почём
И сбагрив тихонько налево
«Излишек заправки» во мгле,
Тепла наливной дирижабль
(Ему-то планеты не жаль)
Впервые так близко к земле…
Постовой и миражи на перекрёстке в 50-градусную жару
Зачем так душен этот день,
Зачем так фосфорична тень
На щаткой мостовой,
Где полосатые круги
Выводит, зною вопреки,
Прозрачный постовой?
Зачем бредовое тепло
Как дирижабль вознесло
Над городом? К чему
В асфальте жидком этот страж,
Как фосфорический мираж,
Встал вопреки всему?
К чему? Он просто постовой.
Он просто стойкий рядовой.
Ему невмоготу.
Но всем, кто рвётся поперёк,
От зноя спятив, он урок
И рыцарь на посту.
***
Дай Бог удачи, капли дождевой,
Снежинки старины крестообразной!
Не знаю... но колосс над головой
Вдруг показался выдумкой опасной.
Неясен ритм падучих звёзд, комет,
В него не вписан твёрдый ход событий,
И где в нём страсть, и мысль, и ясный свет?
Где сам я на невнятной мне орбите?
Осмыслено мгновенье. Но уже
Оно не стало тут же первозданным...
Моё окно на первом этаже
Уже привыкло гаснуть с опозданьем.
Зачем? Непостигаемы круги
Пустынных схем. А сердце просит влаги.
А хорда режет уровень дуги
И урезает уровень отваги.
И опостылел звёзд падучих вой,
Обрыдла нищета тщеты прекрасной...
Дай Бог удачи, капли дождевой,
Снежинки старины крестообразной!
«Дверь отвори мне, выйди, возьми у меня что хочешь –
Свет вечерний, ковш кленовый, траву-подорожник...»
Арсений Тарковский
Как высверк звезды, как весенняя ветка
Отдельное слово стоит в языке,
А там и звезда, и судьба человека
По слову угадана, как по руке.
И слава, и слово, всё вместе и порознь
Стоит в отраженьях текучей воды,
Как ветка над речкой, как звёздная поросль,
Как чья-то судьба на пороге беды.
Но белый валун у бормочущей речки,
Но ивовый прут, но скворец молодой
Талдычат своё, что бывают осечки
У тёмной судьбы, у звезды над водой...
***
Вращать под дудку солнце, шептать слова растенью,
Мешать болотный корень со словом на воде,
Нести к любимой грозы дыханием и тенью,
Нести озон волненья и тучу в бороде,
И поцелуй, и солнце, и чистоту дыханья,
Которое с дыханьем сольётся всё равно,
Когда сольёт их сила огня и громыханья
В одно, когда две плоти – одно. Совсем одно.
***
Там женщина живёт, одна,
Любима медленной любовью.
Кладёт ладони к изголовью,
И тихо плачет среди сна.
Ей снится сон – она встаёт
В какой-то роще изумрудной,
И человек какой-то чудный
Ей песню дивную поёт…
Она впадает в забытьё,
Казнима памятью напрасной
Что это сын её прекрасный…
Но сына нету у неё.
А рядом, в колыбели, дочь,
И жизнь в мучениях дана ей…
И плачет женщина родная.
Но там ей некому помочь.
Её прозрачные виски
Пронизаны голубизною,
И дышат млечной глубиною
Сухие, жаркие соски…
Колыбельная
Как смычком по косточке, как мохнатый шмель,
Бархатная звёздочка сядет на постель,
Засмешит, замучает, светом опоит,
Крылышки дремучие мягко раздвоит.
Моя лапки белые в ручейке луча,
Свесит ножки беглые с твоего плеча.
Чтоб в ночи не старила глупая слеза,
Потайным фонариком высушит глаза,
Коготком колыша темечка пушок,
Из слезинки лишней выпьет посошок,
И по нежным рёбрышкам, только не проснись,
Как по тонким брёвнышкам, протанцует ввысь,
И под боком вынутым сядет у луны,
Белая, как в инее, с левой стороны.
Песенкой наивною заворожена,
Голова змеиная уползёт из сна.
Пусть тебе не снится ни змея, ни тать,
Золотым ресницам хватит хлопотать,
Утром в теле косточки будут сладко ныть…
Маленькую звёздочку надо извинить.
***
Бальный бархат ночи, изумрудный шарик,
На стальной булавке тоненький фонарик,
Боже мой, фонарик, камень на иголке,
У луны со звёздочкой будут кривотолки.
У плеча приколот, переливчат, ярок,
Уголёк зелёный, наливной фонарик,
Диадема звёздная, волосы лучистые…
Клюнут ночью позднею господа речистые!
Вот, уже кидаются на мормышку лунную, –
Ресторан шатается… клюнули, клюнули!
Господа речистые, господа плечистые,
А глаза у звёздочки чистые-пречистые…
***
Московский небоскрёб. Гранитный улей.
В янтарных сотах зёрнами стекла
Ночь налита. Во мгле ещё сутулей
Внизу ползёт железная пчела.
Остановилась. Мгла мешает, что ли,
Пуст бензобак ли… а меж стен, мостов
Колдуют огоньки в бетонном поле
Тычинками блуждающих цветов.
Терпилы
Едва пыльцу не сдунула,
Порхая перед ним…
«Воздержимся» – подумала.
Кивнул – «Повременим».
Вся круговыми нитями
Изоткана тесьма…
«Ну вот ещё, звонить ему!..»
«Уж нет, пускай сама!,.»
Весной, под гром разверзшийся,
Открылась перед ним…
«А, может быть, воздержимся?..»
«А что?.. Повременим…»
Всю жизнь ему лишь верила.
Всю жизнь её лишь пел.
«Ещё не вечер…» – медлила,
«Ещё не ночь…» – терпел.
«Ночевала тучка золотая
На груди утёса…»
М.Ю. Лермонтов
«А ветер,
Он вытер
Рыданье утёса…»
В.В. Хлебников
Что он старому камню ответил,
Что смахнул со слезящихся век,
Этот юный серебряный ветер,
Что он мог, сам измучен столетьем,
Если стар, одинок и бессмертен,
Если плачет седой человек?
Чем из тёмных глубин совершенства
Напоило, как из реки,
Что-то вызнавшие по-женски,
Раскалённые страстью белки,
Просветлевшие в стоне блаженства,
Страшно ширящиеся зрачки?
Что сигналят огнями друг другу
По условиям тёмной игры
И подмигивают друг другу
Совещающиеся миры?
Никакие на свете утёсы
Не забудут своих золотых.
Никакие на свете вопросы
Не заменят ответов простых…
***
Мир-то большой – вселенная!
А я себе взял да устроился,
Семечка обыкновенная.
Дождик в скорлупке роется.
Вот меня капелька клюнула.
Чёрт побери, холодная!
А золотая, лунная,
Наверно, у них дипломная…
Кой там диплом! Вселенная
Звёздным посевом выстлана.
Семечка обыкновенная
В лунную область выслана.
«Я ещё не встречал человека, который вполне проснулся бы»
Генри Дэвид Торо
Отрывки из просоночного Увала
………………………………………………..
Сомкнулись годы, сплавились в кольцо,
Прошла людей по жизни вереница,
Всё ничего...
Да что-то стало сниться
Одно за всех припухлое лицо.
...он и тяжёл, и невесом,
Медведь косматый, пухлый сон.
Да я и сам, как во хмелю,
Всё сплю, а кажется, не сплю,
Кольцо висит в ноздре.
Пришёл медведь, Большой Увал,
По морде лапой надавал,
По делу, – на заре!..
Всё в мире этом учтено.
Всё беспробудно. Всё равно.
Всё ровно учтено.
Прозвякнет изредка кольцо,
Проснётся пухлое лицо,
А дремлет всё равно...
Все спят, а я смотрю зарю,
И вижу чудный сон,
Мой сон весом и невесом,
Коловращаем колесом,
Все спят, а я смотрю.
…………………………………………………...
А я смотрю, смотрю в зарю,
Все спят, а я смотрю, смотрю,
Смотрю, смотрю в зарю...
***
Как славно, если горести избыты,
На лавочке, над берегом другим,
Припомнить все старинные обиды,
И рассмеяться глупостям таким,
И поперхнуться дымом горьковатым,
И дверью хлопнуть, топая в избу,
И засыпать, почти невиноватым,
Сиять во сне, благодаря судьбу…
…………………………………….
………………………………………………………….
Дополнение из юношеских набросков
Уроки античности
Обломки поэмы «Воспоминание об Элладе»
***
…а кажется, что крылышек стеклярус
Химеры-бабочки в мерцанье бледных звёзд
Вновь означается, и неба нижний ярус
Всё так же бархатист, и так же прост,
Как до вращенья медных телескопов
На башенках готических дворцов,
И не было судилищ и расколов,
И никаких заплечных молодцов,
А просто – иглы белые под ногти,
И – музыка, и добрый камелёк,
И сказ о нежном Аргусе Панопте…
А дочь Химеры – просто мотылёк…
***
...на форум однажды взойдя голубой,
Мы груз для броска раскрутили, напружась,
Забыв, как завинченный осью в окружность
В толчке разрывает себя дискобол!
А груз – всё тяжеле, а слиты – навзрыд,
И сдавлены временем лобные формы,
Но волен пространств разметавшийся форум,
И ждёт ли, не ждёт ли нас дикий разрыв?..
Так древле, быть может, от лютой тоски
В скале высекали скафандры и шлемы,
Глобального счастья наивные схемы,
Отвергшие начисто черновики.
А если позорче миры увидать –
Вот звёзды. Вот сила зерна наливная.
Страничка единственно здесь прописная…
О, как бы суметь её не пролистать!..
………………………………………..
Какие мы знали счастливые дни
На взгорье Афин, меж дерев Крайнеона,
О судьбах земных размышляя бессонно,
Храни это, память, навеки храни!
…………………………………………..
…и слава росла. Рос преемников круг.
Как было светло в кипарисовой роще,
Где мир философских догадок был проще
Всех опытов прочих, всех прочих наук.
Как мы воспаряли! Как наш Крайнеон
Любили! Там было прозрачно и дико
Вблизи от святилища, сна Афродиты…
Как это назвать?.. Полужизнь-полусон?..
Но там я однажды приветствуем был
Грозой всех народов, самим Македонским.
Он мысль мою сбил. Мощным профилем конским
Полдневное солнце мне загородил.
Владыка, над миром воздевший свой перст,
Полмира поправший крылатым копытом,
Он думал, что я славословьем избитым
Отвечу на столь неожиданный жест.
Но щедр и разумен был страшный мой гость,
Весь – воля и сила, с коня не слезал он.
Наслышан был он обо мне – так сказал он,
И рад, что увидеться нам довелось.
И царскую милость явил он ко мне:
«Желай, что угодно, проси что изволишь»
– «Ты солнце мне застишь – сказал я всего лишь,
Ты тёмен и слишком велик на коне».
Иронией не был мой гость обделён,
Как истинный сын просвещённой Эллады,
На солнце взглянул, усмехнулся: «Ну, ладно…»
И топотом гулким потряс Крайнеон.
Отряд охранявших его кавалькад
И профиль, уже над бессмертьем паривший,
Растаяли, скрылись в листве кипарисной,
И канули где-то в туманных веках.
Шли слухи потом, я-то им не судья,
Что если б он не был царём и военным,
Хотел бы он быть только мной, Диогеном.
Мне льстило, не скрою. Смеялся и я.
……………………………………………….
Потом были годы броженья идей,
В театре, на площади бились безумцы,
Врывались в чужие дома, указуя
Как жить в этом мире скотов и людей.
И даже безумный один пилигрим
На площади сжёг своё тело… пустая
Тщета о бессмертьи – сжечь тело, оставя
Лишь пепел да имя своё – Перигрин…
…………………………………………..
Конечно, тогда был наивен и я,
Был дик и нелеп аргумент одиночки.
Я счёл, что являю в прославленной бочке
Гиперболу истинного бытия.
Что надобно людям? Участье, тепло.
Я понял, бесплоден весь труд Антисфена,
Идеи его просто голые схемы,
Внедренье их в жизнь – вот моё ремесло…
Есть крайности в мире. Есть полутона.
Один рубит правду. Другой угождает.
Но опыт всей жизни моей подтверждает,
Что действенна крайность. И только она.
……………………………………………….
…я к людям тянулся. Но не было их.
Я вышел на площадь. Я поднял светильник.
В лучах его нежились раб и насильник.
Я просто рукою закрылся от них.
Я в свитки зарылся. В труды мудрецов.
Я сам преумножил тьму истин, по сумме
Их пафоса – апофеоз! А по сути
Простое пособие для шельмецов.
Да, циник, да, пёс-Диоген. Но учти,
Несчастный потомок, – за что я в бессмертьи?
За то, что в людской – днём с огнём! – круговерти
Не смог на земле человека найти…
……………………………………………….
Есть в мире закон – коли честь дорога,
С тобою борьба лишь бесчестьем ведётся…
И нас покидали друзья и питомцы,
И шли, предавая, ко стану врага.
………………………………………………..
…я жил Крайнеоном. Верней, ждал конца,
Судьбы не моля: «Долголетья пожалуй!..»,
Была уж земля в это время, пожалуй,
Сама моего не землистей лица.
В день общий наш смерти, к Владыке Земли
Шли толпы с рыданьем, и трубы трубили,
К моей же, потом позабытой могиле
Лишь пятеро скорбных в тот вечер пришли.
И было над всею Элладой темно,
Был факельный праздник Афины Паллады,
И падали звёзды на тело Эллады,
И гасли, и всё это было давно…
…………………………………….
***
…ещё была царицей Жалость
И светлой девочкой Печаль,
А Твердь сама ещё держалась,
Не на титановых плечах.
Хребет Тайгета в звёздном ливне
Огнями плачущих Гиад
Звался Аркадией счастливой
И был Аидом грозный Ад.
Ещё Кронидовой дружине
Был Олимпийский ведом страх,
Был мир живой и мёртвой жизни,
Но смерти не было в мирах.
И всё ж колючая тревога
Теснила грудь, как тот коралл,
Но Зевсу – в чине полубога –
Стал вышибалою Геракл.
Гончарный круг миров не встанет,
Зевс тароват, мастеровит!
И, в Тартар ввергнувший Титанов,
Киклопов вывел он в Аид.
…………………………………….
А мы... в затменье похоронном
Ядком врачуем клевету...
О, тень змеи перед Хироном
С яйцом змеёныша во рту!
Но, никого не виноватя,
Кентавр Хирон избрал свой рок:
Не взял яйца – противоядья, –
Жизнь малой змейки уберёг,
И – вниз пошёл… и, осиянны,
Все твари плакали навзрыд,
Рыдали боги и титаны,
Когда спускался он в Аид…
Великолепье ранних стартов
И горечь поздняя обид...
Где, где наш путь из Бездны в Тартар?
Где путь из Тартара в Аид?
Златое детство за плечами.
А что вдали? А что потом?
Блуждает огонёк печальный…
Свеча о Веке Золотом….
СОДЕРЖАНИЕ книги «ТЕТРАДКИ»
Зелёная тетрадка
Могущество
Затмение в Заилийском Алатау
Была скамейка…
Сезоном управляли ветки…
Коконы, бабочки, куколки нежные…
Радиолы глазок тревожный…
В горы
Пыльный луч…
Конь в траве…
Месяц впился зубами…
Бил дождь…
Сказка чужая
По гребню бархана
Ты спи, не слушай…
Опять звенит хрусталь…
Туча вломилась…
Восточный мотив
Гамма (Агава)
Мужает молча виноград…
Зёрнышко моё…
Ты там одна…
Поверни изумруд на градус…
Зима. Морозный храм…
Месяц плыл, наливался…
Красная тетрадка
Трамвай
Менту-лирику
Контрольная черта
Пока земля ещё вмещается…
Рябиновая ночь
Не видно Бога в телескопе…
Жена и мать, затворница…
Всё грезишь ты…
Осенило юнцов Шекспира…
Клетка
От почты до почты…
Изумлён визитом вольным…
Взахлёб, сама!..
Ты вновь права…
Спал чёрный кот…
И вот разговор о любви…
Русалий
Бабья заплачка
Как женщина целует шрам!..
Кровоточит нагое тело тайны…
Коричневая тетрадка
Свидание у памятника
Зашевелился гром…
Ты уйдёшь Лукоморьем…
Той девочки с зеркальными глазами…
В года непреклонной бессонницы…
Всё речено уже…
Уголовное дело
Песенка о чернильной капле
Колумб
Был служке-ангелу…
Да мне хоть здесь бы выполнить заданье…
Несчастье видно и за версту…
Телефонизируют миры…
Шоферня пришла…
Знать
На рынок
Не смотри по ночам в зеркала…
Беглый
Историческая галерея
Бежевая шершавая тетрадка
Перекошенные осины…
Что там в мире?..
Хлопочет дождик наш о всходах…
Ты говоришь бессовестно, неясно…
Репьи вползают в сруб…
Я пенье заслышу…
Ударит музыка над миром…
Завидую друзьям!..
Не суетись (Панацея)…
Водка по-Иссык-Кульски
Чунджа
Интеллигентный мужчина…
Рукав обшарпанный…
Дворник
Каким я буду в старости
Трое. Послевоенная легенда
Звёзды нападали в старый ушат…
……………………………………..
Из «песен народностей» (цикл).
……………………………………...
Белая тетрадка
Перед рассветом
Над маем, над домом…
Тонули тени…(Кисея)
Балеринки
Как будто Атланта плечом…
Постовой и миражи
Дай Бог удачи, капли дождевой…
Как высверк звезды…
Вращать под дудку солнце…
Там женщина живёт…
Колыбельная (звёздочка)
Бальный бархат ночи…
Московский небоскрёб. Бетонный улей…
Терпилы
Что он старому камню ответил…
Увал
Как славно, если горести избыты…
……………………………………….
Уроки Античности (Цикл)
………………………………………..