Письмо

                Следователю Главного управления МВД
                01025 г.Киева, ул.Владимирская, 15

                Уважаемый следователь!

   Может быть, в таких случаях обращаются "гражданин следователь"? или всегда можно сказать "господин следователь". Да и писать, наверно, не нужно и не должно. Но я уже решила, уже пишу… А вдруг это мне поможет?
   Не буду начинать с конца - "сделал то-то и то-то в такое-то время в таком-то месте…" Все равно что ничего не сказать. Расскажу с самого начала – аb оvо, как просил нас отвечать Дмитрий Алексеевич.
   Буду говорить и о брате хотя лет до пяти мы жили у разных бабушек и редко виделись; мы были вдвоём еще до своего появления на свет - мы близнецы. Я родилась на полтора часа позже, поэтому считаюсь младшей. Вернее, мама так считает, она и представляет нас - "Моя-младшенькая", "Мой старший". Иногда я думаю, так легче – не надо запоминать имен. Да, господин следователь, почти невероятно, чтобы женщина находясь в добром здравии (моральном и физическом) это забыла, но у мамы многое тут же вылетает из головы, точнее, летит мимо. Не только перед холстом, а в любое время, когда она "видит свою картину".
   А если увидела, тогда вообще не подходи – мама работает. Она торопится. Все важное и лучшее пишется за один раз, так мама считает, и возвращаться к начатому не любит. Предпочитает соскребать неудавшиеся куски и поверх них тут же пишет заново.
   Как-то, когда мы с братом были маленькие, мама зашла с нами в мастерскую. Маленькая комнатка, где всюду холсты, холсты… Помимо них втиснуты столик, сверху полочка, два стула (один сплошь завален листами), прямо на полу тюбики с красками, кисти, бутылка с какой-то густой темной жидкостью – тоже краска?
   Мама, как только мы вошли, сбросила пальто, накинула халат, встала к холсту и сейчас увлеченно водила кистью направо, налево; отступит, посмотрит.
   - Мама , это краска?
   Штрихи направо, налево; посмотрела, на шаг отступив; опять - резкие мазки вверх-вниз.
   Я несколько раз задала вопрос, прежде чем поняла (даже тогда, в детстве), что она меня не слышит, мы с Олегом сейчас для нее не существуем.
   Окружающее перестает существовать, когда маму увлекает какой-то сюжет. Не то чтобы ее раздражают люди, которые ходят, разговаривают, задают вопросы (в том числе ей), она просто не замечает никого и ничего.
   Когда мы с братом пошли в садик, у Олега там все сложилось хорошо - быстро сдружился с детьми, поладил с воспитательницами, ему понравилось учить стихи и декламировать их на утренниках, кататься во дворике на качелях… Походив с неделю, я заболела скарлатиной в тяжелой форме; маме пришлось оставить начатую картину и ухаживать за мной.
   Картина так и осталась незаконченной. Когда я вижу это полотно, испещренное таинственными мазками, испытываю угрызения совести. Вероятно, моя болезнь не дала появиться на свет шедевру. Как-то я спросила маму, нельзя ли было вернуться к этому холсту через несколько дней, через неделю-другую, через месяц; мама сухо сказала, что "неповторимость момента ушла," а ей нужно находиться вплотную к тому что она пишет.
   Позже, когда я начала читать книги о художниках, их мемуары, специальную литературу о живописи (мне хотелось лучше понять маму), узнала, что некоторые известные художники писали, не находясь "вплотную" к изображаемому. Айвазовский, например, живя в Феодосии, нарочно изолировал себя от моря, запирался в мастерской с гладкими сплошными стенами.
   Или мама имела в виду, что ничто не должно мешать ее воображению, представлению, внутреннему взгляду?..
   Ну что ж , у каждого своя манера, свои привычки, свой стиль жизни…
   В рецензиях писали, что у мамы "своя манера письма, мягкая подвижность форм, вибрирующий в потоке  воздуха нежно-золотистый свет", который рецензенты называли "шествующим по картине". Иногда я думаю, что маме хотелось так же шествовать по жизни в золотистом сиянии своих картин и кудрей, а мы с Олегом поначалу затрудняли это движение, хотя позже пришлись кстати. На выставках, раутах, вечеринках мама периодически (когда и она, и мы там были) представляла нас, что поначалу производило эффект - надо же, у такой известной талантливой художницы двое детей, к тому же взрослых (брат выглядит старше своего возраста), а сама еще молодая. "Когда же вы все успеваете?" Мама скромно опускала глаза и пожимала плечами - мол, не знаю, стараюсь успевать.
   Никто ведь не спрашивал, а мама не говорила, сколько лет мы жили у бабушек (я до пяти только по рассказам знала, что у меня есть брат); как часто она готовит что-нибудь (кроме чая, кофе и бутербродов); почему мы с детства научились узнавать, где находится какая-то вещь (например, циркуль, нитки, тетрадки, футбольный мяч) не у мамы, а у приходящей уборщицы (мама называла ее помощницей по домоводству) или находить нужную вещь самостоятельно.
    Я бывала дома у своих подружек (подруга, по большому счету одна, но я приятельствовала со многими в школе) и замечала, что если их матери были дома и не торопились куда-то, они обычно приглашали за стол и старались приготовить что-то повкуснее, хотя бы открыть банку домашнего варенья или нарезать салат из продуктов, которые под рукой.
   Почему маме это никогда не приходило в голову. Может, потому, что у нее в голове исключительно картины? Не знаю.
   - Вы уже поели? - иногда спрашивала мама, всегда адресуясь к обоим, даже если говорила с одним из нас. А чаще ничего не говорила.
   Может, еда - слишком низменная тема для разговора? Духовная пища куда важнее гастрономических изысков? Мне иногда кажется, что можно совмещать, хотя бы не пренебрегать чем-то одним.
   Как-то я прочитала вслух заметку о Россини -  на похвалы своих друзей после премьеры "Севильского цирюльника", он ответил: "Вот сейчас попробуете макароны по моему рецепту, тогда забудете, что я композитор". Оказывается, Россини сочетал талант композитора и искусство кулинара, сказала я; мама улыбнулась - она не знала, что известный композитор имел способности к поварскому делу. "К поварскому делу" - наверно, слово "искусство" не сочеталось у нее со словом "кулинария".
   Нет, мы не голодали - в холодильнике всегда были какие-нибудь продукты - сыр, колбаса, ветчина, творог, яйца, консервы; иногда не оказывалось хлеба, иногда - чая или сахара; хлеб мог зачерстветь, сыр высохнуть, а ветчина осклизнуть, но мы всегда находили, чем заморить червячка.
   Я вас утомила подробностями, господин следователь? Но важно, чтоб вы поняли, почему я так поступила. Не каждый ребенок питается тем, что сам и разыщет на кухне. Знаю, мне можно возразить - у некоторых детей никакой еды нет вообще, они должны купить ее на то, что сами заработают или выпросят у посторонних. Вы правы, конечно, как и в том, что мамы моих приятельниц не имеют отношения к искусству. А если имеют, то не как создатели, а потребители - из интереса, из скуки, из любопытства…
   Мама всегда была занята. Мастерская, работа, визиты на выставки, встречи с художниками или искусствоведами, переговоры с какими-то организациями и лицами, от которых зависело где, когда, в каком объеме…
   Меня всегда расстраивало, что я не могу просто поговорить с мамой, поделиться своими радостями и печалями, рассказать о своих заботах, которые тогда казались мне едва разрешимыми. Сегодня я понимаю: взрослому такие заботы, как перегоревшая лампочка - заменил ее на новую, и все!; и уж маме ничего не стоило одним словом заставить меня забыть о них; но у нее никогда не было на это времени.
   Когда я жила, с бабушкой, у бабушки находилось время гулять со мной в парке, водить на качели и к фонтанчикам, где собиралось много детей. Я помню, как мы играли, брызгали водой друг на дружку, катались на "лодочках", которые не могли раскатать как следует, пока кто-то из взрослых или ребят постарше не подтолкнет. Возвращаясь с прогулки, мы заходили за продуктами; мне запомнились "жулики" - сладкие продолговатые булки из темной муки с изюмом и сладкие творожные сырки, сейчас я таких не вижу - круглые, в шоколаде, а внутри нежная сладкая масса. Конечно, покупали что-то еще, но я не запомнила. Вечером бабушка читала мне сказки или рассказывала истории из своей жизни, короткие и забавные, ничуть не хуже сказок.
   Когда бабушка должна была лечь в больницу, мама приехала и забрала меня с собой. До сих пор помню, как меня поразил вид комнаты, в которой я должна была жить с братом (он отдыхал с няней и возвращался через неделю), поразила кухня, разительно отличавшаяся от бабушкиной - новая, красивая, блестевшая отлакированными деталями на шкафчиках и стульях, больше похожая на комнату, чем на кухню; в бабушкиной пахло едой - кашей, чаем, специями, еще чем-то; даже если ничего не пеклось, не варилось и не жарилось, было ясно - здесь готовят еду. Поэтому я удивилась, не увидав ни одной тарелки ни на столе, ни в мойке, ни одного продукта, но решила что все это спрятано в холодильнике и шкафчиках.
   Меня немножко удивляла женщина, которая была моей мамой. Я вовсе не хочу сказать, господин следователь, что тогда впервые увидела маму. Конечно, она навещала меня у бабушки, несколько раз отдыхала со мной не то в пансионате, не то в санатории, не то в доме отдыха неподалеку; правда, мы были вместе три-четыре дня, потом выяснялось, что ей нужно срочно куда-то уезжать (а может, просто нужно было работать над картиной?), и ко мне на ее место приезжала бабушка, а один раз папа.
   А вот об отце я не очень много могу сказать. Мой тогдашний отдых с ним - одно из самых ярких детских впечатлений. Может, я видела его раньше (он говорил, что навещал нас, но он не запомнился мне среди потока маминых знакомых (художников, натурщиков, искусствоведов). А тем летом я впервые наслаждалась общением с отцом и была счастлива, что у меня, как у всех ( так я понимала), есть папа, который катает меня в лодке, отвечает на разные вопросы, пошел со мной в кино на японский мультик "Кот в сапогах" и впервые повел в кафе, где я ела мороженое, политое вареньем, и пила чай с миндальным пирожным, а папа пил кофе с каким-то напитком в отдельной рюмочке (коньяк, наверно) и ел бутерброд.
   Мама была на платформе, когда поезд пришел. Я увидела ее в окно. Мы вышли, она обменялась с папой двумя-тремя фразами об отдыхе, и они расстались. С папой мы попрощались в купе - он сказал, что так лучше, и объяснил, почему не может ехать с вокзала к нам домой (хотя я убеждала его, что их решение жить не вместе неверно), а на улице только помахали друг другу руками.
   И по дороге домой, и дома я с восторгом рассказывала маме о нашем отдыхе, показывала заколку в виде веточки смородины и брошку в виде крабика, которые мне купил папа, открытки и календарики, которые давали всем отдыхающим пансионата, наши фотографии, книжку-раскраску "Пани" с вделанной в нее куклой из картона, одежки для нее нужно было раскрашивать на каждой странице.
   Я и во время еды не умолкала, заставив маму сидеть рядом и слушать. Я помню, как после обеда с восторгом рассказывала о катании на лодке; посреди рассказа она поднялась, сказала, что все это очень хорошо и она очень рада интересному отдыху дочери, но ей пора идти работать, она и так сегодня почти весь день потеряла. Что-то меня тогда сильно покоробило, я сникла и замолчала, а теперь понимаю: ребенку обидно если проведенный с ним день называют потерянным.
   Я до сих пор не могу простить матери, что нормального детства у меня не было. Нет, я вовсе не о том, что она много работала и мало общалась с нами. (А по сегодняшним меркам, может и много - в основном детьми сейчас занимаются няни, гувернантки, воспитательницы в детсадиках). Я о другом. Не знаю, это свойственно всем женщинам-художникам, то ли это мамина черта характера, не имеющая отношения к творчеству, то ли присущее ей обостренное чувство прекрасного, но мама нисколько не пыталась скрыть свое неприятие моей внешности.
   " И в кого ты такая?" - задумчиво говорила она, окидывая меня всепроникающим взглядом художника, и этот взгляд, скользя по мне, отягощался неприятием увиденного - я почти физически чувствовала эту тяжесть на себе. А слова сомнений не оставляли.
   " Ноги какие худющие, а ведь пора бы уже формироваться…"
   " И что за лицо такое? Ни в мать, ни в отца…   "
   " Анфас, профиль… Хоть спиной поворачивайся."
   Это звучало вполголоса, словно раздумья вслух наедине с собой, и от этого ранило еще сильнее. Часто потом я бежала к себе в комнату, становилась перед зеркалом и разглядывала свое лицо.
   Ну правда, что там хорошего - толстый нос, глаза небольшие, рот наоборот, слишком широкий, большой, некрасивый… и профиль… если с помощью другого зеркальца посмотреть на себя сбоку…
   А ноги!
   Я приносила табуретку, босиком влазила на нее и задирала платьице.
   Фу, тощие, как у цыпленка, да и все остальное, как у него, когда бабушка моет его в раковине - что-то взъерошенное, тщедушное, жалкое.
   Я слезала с табуретки и, чтобы не видеть своих ног, надевала джинсы; потом, чтобы не видеть торчащих в разные стороны противных кудряшек, заплетала их туго-претуго в косички; а вот нос так и торчал посреди лица, и даже если закрыть глаза, он же все равно от этого не исчезнет.
   Уже в детстве я понимала, какая красивая у нас мама. Красота у нее была естественная, собой мама занималась мало (в то время). Расчесать волосы перед зеркалом и самой привести ногти в порядок - вот, по-моему, все, что она делала "для красоты". Когда шла на открытие выставки, собрание художников или на встречу с приезжей знаменитостью, надевала одно из своих нарядных платьев (у нее их было два - зимнее и летнее) или подбирала вариант из костюма - четверки (юбка, брюки, жакет и жилет); впрочем, на всех встречах маму интересовало то, что касалось живописи - как лучше сочетать материальность живописной фактуры с лиричностью образов; насколько важно участие света и цвета в картине; световые оттенки активно создают сюжет или только вносят нюансы.
   Вы удивлены, господин следователь? Да, я ходила в свое время на цикл лекций в Дом художника, хотела лучше понять, чем занимается мама. К сожалению, часть лекций, я проспала (обычно я клевала носом, пока не начинали проектировать на экран слайды или показывать документальный фильм). Я не поступила с первого раза и работала в санатории помощницей зав-бельевой; в полвосьмого нужно было быть на работе, я все время не высыпалась, а в полутьме теплого зала, в уютном кресле глаза закрывались сами собой, и я оживлялась только, когда слышала: "А вот домик Моне в Живерне, где он увлекся калейдоскопом световых эффектов…", серия "Стога"… "Гойя учился у Веласкеса… у природы" , "Альба в белом", "Альба в черном"…" серия графических рисунков"… и видела все это на экране.
   Так вот, маму интересовало тожe только то, что непосредственно относилось к искусству, с фуршетно-светской части мероприятий, которой они обычно заканчивались, мама старалась незаметно уйти. Чтобы бежать домой в мастерскую.
  (Сейчас подумала – почему я написала "тоже?" "Тоже интересовало только то…" Может, я хочу хоть в чем-то быть похожей на маму? Ведь она не передала мне ни своей красоты, ни своего таланта (как будто нужно только захотеть…)).
   А вот брат унаследовал - его внешность может порадовать не только глаз требовательного художника, но и всех окружающих женского пола. Прелестный малыш с пухлыми щечками и золотистыми кудрями, этакий херувимчик; симпатичный подросток - худощавый, высокий, тонко очерченный мужественный профиль и детский рот; стройный юноша с красивым выразительным лицом, роскошной шевелюрой, ну если не Давид, то Иосиф.
   Я исхожу не только из своих впечатлений, детских и взрослых, но и читаю по картинам: "Портрет сына", "Олежка", "Малыш", "Мальчик, играющий в теннис", "Юноша с мольбертом", "Дети", "Студент" - это все о брате. Я изображена всего три раза – спиной; в толпе зрителей, которые наблюдают за играющим в теннис мальчиком (его напарник не виден); на картине "Дети" девочка (я) низко склонилась за спиной мальчика (Олега) над книгой, которую он читает.
   Я понимаю, кажется, что упоминаю ничего не значащие детали, но все это очень важно для меня. Детские впечатления оставляют след на всю жизнь. Я любила маму и старалась понять то, чем она занимается. Часто приходила в мастерскую и тихонечко садилась на стул у двери; если на нем валялись кисти, краски, какой-нибудь бумажный скомканный мусор, я стояла у входа и вглядывалась в женскую фигуру, в установленный на мольберте холст, потому что лица мамы я не видела - она стояла ко мне спиной, слегка отклонившись назад и чуть, откинув голову.
   Иногда я могла неподвижно стоять с полчаса, и мне казалось, что мама то ли не услышала, как я вошла, то ли услышала, но забыла, что я здесь; иногда она сразу поворачивалась ко мне и говорила: "Иди, детка, поиграй с братом", а если я отвечала, что брат сейчас гостит у бабушки или ушел гулять с няней, она спрашивала: "А почему ты с ними не пошла?", и я отвечала, что она мне не велела сегодня гулять, потому что вчера вечером у меня болело горло.
  " Ах, бедная девочка, а как сейчас? уже лучше?" - говорила мама, но я видела, что ее сейчас занимает не мое горло, и тихо отвечала:"Уже лучше", хотя горло болело.
   Иногда, правда, она оставляла кисть и подходила ко мне, садилась рядом на низенькую скамеечку, так что мы становились почти одного роста, внимательно смотрела мне в лицо, как будто искала что-то; вглядывалась, вглядывалась, и, словно не найдя того, что искала, вздохнув, гладила меня по голове и спрашивала, как дела в школе или чем я сейчас занимаюсь. И что бы я ни отвечала, я знала, что думает мама совсем не об этом, а о том, что у нее некрасивая дочь. Или все-таки она так не думала или думала не всегда?
   У Олега, конечно, таких проблем никогда не было. Девочки еще со школы так и льнули к нему. Да и он не был безразличен. Вначале все ограничивалось баловством - выбить из рук учебник или тетрадь, которые читали на переменке девочки, сорвать с головы шапку, звонить по телефону и говорить глупости; в старших классах он начал встречаться то с одной, то с другой. Обычно не больше двух-трех месяцев с каждой. Я это знаю по телефонным звонкам. Рука у меня не имеет художественного чутья, а ухо чуткое - я хорошо отличаю один голос от другого. Поэтому хотя за мной утвердилось слово "младшенькая", что само собой подразумевает меньшую осведомленность и большую потребность в защите, я знала не так мало.
   Мобильных телефонов у нас с братом тогда не было, а мама выключала свой, когда работала, и забывала потом включить, поэтому звонили домой, а дома чаще всего я подходила к телефону: как правило, Олега не было дома, мама с утра до вечера в мастерской, если никуда не идет. И я находилась в курсе, кто, кому, каким тоном звонит и чего хочет (нередко просили что-то передать с указанием имен имен и фамилий).
   Постепенно по реакции моих родных я начала догадываться, чьих звонков ждут с нетерпением, а кого и слышать не хотят.
   Не знаю, мама была в курсе насчет девушек брата или только догадывалась. Мне иногда кажется, что она знает о нас очень много, хотя общается с нами не так часто и на другие темы. Может, специфическое художественное чутье помогает ей угадывать наши поступки и даже мысли?
   - Олег, ты, надеюсь, понимаешь, что девушка будет на тебя рассчитывать, если ты проявляешь к ней интерес и постепенно заходишь дальше и дальше.
Вдруг сказала она ни с того ни с сего, только посмотрев на брата. Так она иногда смотрит (я назвала это взгляд читающим), вроде у тебя или на тебе где-то все написано, а она всматривается в текст. И чаще у нее взгляд словно сквозь тебя, сквозь всех, сквозь все предметы. Видит фрагменты будущей картины? отбирает нужные впечатления?
   Олег потом сказал мне, что едва не поперхнулся чаем, когда такое услышал.
   Был один из редких вечеров, которые мы проводили вместе за ужином на кухне, мама даже сама приготовила ужин и испекла пирог; как ни странно, она умела готовить, и совсем неплохо, а печь - совсем хорошо, но делала это редко; я никак не могла понять, от чего это зависит - связано с окончанием картины, с рождением нового замысла, поступило интересное предложение насчет выставки? С праздниками, с днем рождения моего и брата, с чьим-то приходом в дом уж точно не было связано. Или приготовление еды случалось по вдохновению?
   Мама продолжила начатый разговор, потому что Олег растерянно молчал.
   - Так что ты думаешь делать?
   - Пить чай с пирогом, - наконец сказал брат.
   - Пей, ешь и давай возможность другим делать то же самое.
   - Понятно, - пробормотал брат, опустив глаза.
   Наверно, он не в теме, но я знаю, что у мамы был сильный токсикоз, особенно первые три месяца, когда она почти ничего не ела и пила только воду.
   - Слушай, Аля, это не ты маме нажужжала? Узнала откуда-то и ляпнула?
   - Что я могла ляпать и о чем жужжать?
   - Ну… что-нибудь, что знаешь. Взяла и ляпнула… - неуверенно сказал он.
   - Я не чернильница, чтоб ляпать, и не пчела, чтоб жужжать, к твоему сведению.
   - Да, ты действительно ничего не знаешь. А я думаю - откуда ей знать, что я вчера с одной девчонкой чуть было не … ее родители забыли ключи от дачи и за ними вернулись… Мы успели сесть к компьютеру, они нас не просекли, а тут - прийти домой и такое услышать?
   - Ты не заметил, что мама вообще о многом знает? Хотя вроде не интересуется и знать не должна?
   - Ты так думаешь?
   - Понаблюдай, послушай, что она иногда говорит вполголоса, вроде про себя, будто с собой советуется, прикидывает, размышляет, сомневается… А говорит все, как есть.
   Я впервые это заметила, когда поссорилась со своей хорошей подружкой и думала, не порвать ли с ней окончательно. Но ведь я сама позволяла ей все время врать по пустякам, думала - не нужно человеку капать на мозги, потом сама поймет, до чего глупо все настолько преувеличивать; вот она и солгала, уже не по пустякам, а по-крупному, из-за чего я не попала в дурацкое положение только по счастливой случайности.
   У меня эта история из головы не выходила, хотелось бы посоветоваться с мамой, но она который день почти не выходила из мастерской; кажется она и спала там на топчанчике, обычно закиданном листами с набросками; хорошо бы поговорить с Олегом - а как бы он поступил на моем месте, но в то время мы с братом больше толкались, ругались, а брат еще корчил мне рожи - наверно, мое лицо дурнело, когда выражало удивление или восторг; я кривляться не осмеливалась.
   Я уже почти привыкла обходиться без советов и бесед на интересующие меня темы; но тут мама вошла в комнату, где я стояла у окна, глядя на дождь, который только что начался и едва заметными стрелками сыпал за окном блестки - в уходящем солнечном свете дождинки за стеклом походили на серебристый "дождик" новогодней елки; дети бегали по двору и радовались чему-то. Солнце толкнулось в тучу, влезло в нее и спряталось; дождь полил сильнее и уже не напоминал новогоднее украшение; а дети все бегали взад-вперед, хотя уже не смеялись, и я подумала, что надо бы им домой.
   Вдруг мама открыла балкон, вышла и громко сказала;
   - Бегите домой , ребятки! Дождь сейчас - как польет!
   - А вам какое дело! - крикнул снизу визгливый голос. -Своих детей домой зовите, а свою я сама позову!
   - Конечно, - весело сказала мама. Со второго этажа можно было не кричать, а говорить. - Я б позвала, но мои дети дома, а дождь усиливается.
   Дождь и правда хлестал вовсю. Женщина вышла из-под навеса у парадного и задрала голову. Я узнала соседку.
   - А, это вы командуете, - сказала она, снизив голос - Вы вроде только на бумагу смотрите, а тут чужими детьми занялись…
   - Мои дети у меня на глазах, а чужих дождь поливает.
   Мама засмеялась и ушла с балкона.
   Я увидела ее в этот миг с какой-то новой точки зрения. Заметить из окна, что дети бегают под дождем - чужие дети, сообразить, что дождь начался и выйти на балкон предложить ребятам бежать по домам. Мало того - не вступая в перебранку с соседкой, указать, что она не права.
   Мне хотелось узнать, почему мама так поступила.
   - Может, не нужно было звать детей по домам? Гуляли бы себе под дождем.
   - Непонимающему надо дать понять, - сказала мама. - Видишь, как хлещет? Они не сообразили, что под сильным дождем плохо играть, и наверняка не знали, что дождь усилится.
   - А ты откуда знала?
   - Не знала, а предполагала, что усилится. Небо, смотри - серого цвета, тяжелый серый цвет, не такой, как при легком дождике в золотистых прожилках. И капли не переливаются, не блестят, а бесцветно-серые…
   Я подумала, что мамина художественная одаренность и в прогнозах погоды помогает.
   - А чего соседка на тебя взъелась?
   Мама махнула рукой.
   - Пусть.
   - Я б ей могла такого наговорить.
   - Все равно не надо ссориться. Нужно оставлять ступеньку для примирения.
   - Не рвать окончательно?
   Мама посмотрела на меня своим необычным взглядом и сказала то, что отвечало на мои незаданные вопросы.
   - Нужно постараться не рвать с человеком до конца. Даже если считаешь, что он по отношению к тебе не прав. И объяснить тому, кто ведет себя глупо, что он непривлекателен и сам себя выставляет на посмешище.
   - Но человек может обидеться. Какое я имею право учить его?
   - А ты не учи. Сообщи и все. Если у посторонней женщины на улице расстегнулось сзади платье, ты ей об этом скажешь?
   - Скажу тихонько.
   - Если расстегнется у меня, ты его можешь сама застегнуть, а посторонней сообщишь, что у нее не в порядке.
   Не представляю, чтоб у мамы расстегнулось платье на улице.
   - Вот так и близкой подруге можешь спокойно объяснить, в чем дело, чтоб она не выглядела дурочкой, лгуньей, бездельницей, а постороннему человеку тактично, но прозрачно намекнешь.
   Я забралась рядом с мамой в кресло. Если бы разговор на этом закончился! Как я была бы счастлива, получив разумный ответ на незаданный вопрос.
   Мама чуть повернулась ко мне, пристально рассматривая меня – я подумала, что она смотрит на мою прическу - раньше я зачесывала волосы назад, а сейчас сделала пробор и уложила их на ушах в два жгута.
   Мама положила мне руку на макушку, приставила вторую к виску, потом ребром ладони к щеке и сказала как бы про себя:
   - Может, постричься? Может, лучше будет?
   Меня как стукнули изнутри.
   - Ну как? - спросила мама. - Будешь стричься?
   Я молчала, чтобы не разреветься.
   3азвонил телефон.
   Я не двинулась с места.
   - Это, наверно, меня, - сказала мама и сняла трубку.
   Ошиблись номером! И я была благодарна тому, кто неверно набрал номер. Мама ушла в мастерскую, а я осталась в комнате.
   С того времени, а может раньше, когда я почувствовала, как расстраивает маму моя некрасивая внешность, я ощутила себя ущербной, низшего сорта, что ли. И маминых способностей у меня не было. Мама отвела меня совсем маленькой в кружок-студию одной известной художницы (маминой знакомой), и я мучилась так целый год - мне было страшно впервые остаться в большой комнате с незнакомыми мальчиками и девочками постарше, с суровой длинноносой тетей в очках. Когда она хищными крепкими пальцами водила моей рукой с зажатым в ней карандашом по бумаге и твердила:"Ну вот так, вот так надо, а не так, как ты делаешь", я озиралась в надежде, что сейчас войдет мама и заберет меня отсюда, но никто не входил. "Как же ты все делаешь! - восклицала художница, - ничего не понимаешь! ", а я так старалась вслушаться, понять и делать, как надо.
   Как-то я спросила маму, долго ли еще туда мне ходить; она была недовольна. А еще недовольнее стала после разговора со строгой женщиной, когда пришла один раз пораньше и уединилась с ней в подсобке. Они долго говорили; всех уже отпустили, а они плотно закрыли дверь и не показывались, я сидела за столом и, затаив дыхание, ждала.
   Когда они вышли оттуда, у мамы на щеках были красные пятна, таких я раньше у нее не видела. По дороге домой мама молчала, и я терялась в догадках, что там произошло. Наверно, учительница была недовольна моим поведением: она в тот день делала мне много замечаний. Пожаловалась, на меня маме, вот она и рассердилась.
   - Мам, я буду хорошо себя вести, - тихонько сказала я, когда мы уже вошли в квартиру.
   - Что?! - Мама остановилась и посмотрела на меня. - Хорошо себя вести?
   - Я постараюсь больше не получать замечаний, - тихо сказала я.
   - Да при чем тут это! – махнула рукой мама. – А замечаний ты на занятиях больше не получишь. Ты больше не будешь туда ходить.
   Я была рада, поэтому не решилась расспрашивать, почему не буду больше ходить.
   Теперь я понимаю: наверно, преподаватель сказала, что у меня нет способностей и нет смысла сюда ходить; наверно, она видела, что сама я не горю желанием рисовать и не могу дождаться, когда мама за мной придёт; с самого начала я ждала конца занятий. Конечно, мама расстроилась, ведь она оставляла все свои дела и покидала мастерскую, чтоб отвести меня на занятия. Точно так же она поступила и с Олегом на год позже, но результат был другой. Он здорово рисует, занимался потом в Художественной школе им. Т.Шевченко, окончил ее и поступил в КПИ на полиграфический факультет на книжную графику.
   Он уже сейчас, на третьем курсе, периодически берет заказы - подрабатывает то в одном издательстве, то в другом - рисует открытки, нарисовал книжку-pacкраску, сделал иллюстрации сборника юмористических рассказов. После школы у Олега даже вопрос не возник – куда идти, разве что мама хотела видеть его студентом Xудожественного института. Но Олег сказал, что всегда хотел иллюстрировать книги, и мама согласилась:
   - Ну что ж, книги так книги, а там видно будет.
   Олег сказал, что уже видно, иллюстрировать книги куда интереснее, чем писать картины. Маму, как мне показалось, слегка передернуло от этих слов, но она промолчала - все-таки хотя бы один из детей художник.
   Со мной было проще - я со второго раза поступила в Педуниверситет на отделение "Здоровье человека" Института физвоспитания. Буду специалистом по физической реабилитации - вести лечебную физкультуру для выздоравливающих, травмированных, для детей и взрослых с проблемами опорно-двигательного аппарата, делать массаж, физпроцедуры. Не хочу, чтоб люди, особенно маленькие, чувствовали себя в чем-то ущемленными, обиженными. К тому же вряд ли кто-то будет разглядывать мое лицо и смеяться над некрасивой внешностью; наверно, люди в таких случаях хотят, чтоб занятия принесли пользу и человек, который их ведет, преуспел, а как он выглядит - дело десятое.
   Так и оказалось. Если уж говорить о внешности, лечебный инструктор воспринимается скорее как фигура в пространстве, а не лицо на портрете. А фигура у меня даже очень, пусть смотрят, кому охота.
   Мама не вмешивалась - куда мне поступать, где работать, когда; по-моему, когда она поняла, что я не способна к рисованию (к живописи), ее перестало интересовать остальное и не слишком расстроило, когда в первый раз я не поступила из-за плохой сдачи норм по бегу (плавание, прыжки и отжимания прошли нормально), главное - Олег поступил.
   Все дела брата ее интересовали. В школе она говорила то с учителем, то с завучем; когда у Олега намечалась тройка по химии в выпускном классе, нашла репетиторшу и настояла на пересдаче; Олег кое-как пересдал на "4".
   Когда я искала работу, обнаружила, что это вовсе не просто, тем более устроиться в санаторий, клинику, консультацию (мне хотелось работать ближе к будущей специальности); мне везде отказывали и два раза сказали подойти позже - может, освободиться место уборщицы. Отчаявшись, я сказала маме:
   - Ты не хочешь спросить, как у меня дела?
   Она ответила:
   - Да что спрашивать - ты девочка разумная, сама себе не напортишь, да о тебе и так старшие думают.
   Что она имела в виду - "думают старшие"?
   - А если мне надо с тобой посоветоваться? - спросила я.
   - Что я могу тебе советовать - ты сама во всем разберешься. Вот Олег… За ним глаз да глаз нужен.
   Я спокойно воспринимаю, что брату достается больше маминого внимания, хотя, как мне кажется, внимание мамы к своим детям меньше, чем внимание родителей к детям в семьях моих знакомых.
   Я не обладаю способностью к искусству, но способна его воспринимать. Не так давно я поняла, что есть люди, которые не читают книг, журналов (а может, и газет?), не ходят в театры и музеи, ни разу не слушали оперы, не видели ни одного балета. Они многого добились в своей области, ходят на работу, в магазины, воспитывают детей, покупают и обустраивают жилье; некоторые из них замечательные специалисты, надежные супруги, заботливые родители и дети, хорошие друзья и компанейские товарищи; увлечены компьютером, тренажерами, кулинарией, машинами, дачей, сауной - зачем нужны картины и книги, театры и музыка - дел и так невпроворот.
   Когда Олег поступил в Художественную школу, мы стали видеться реже - он приходил только ночевать, и если вначале я радовалась отсутствию его шуточек надо мной и поддевок, то потом соскучилась по ним. Олег дразнил меня "занудой", называл "своей заботливой малышкой", когда я просила надеть шарф или свитер, потому что на улице мороз; звала поесть перед тем, как он уйдет; брат шутил, что маме повезло - ей не досталось жареной картошки (она вышла очень сухой - масла осталось с гулькин нос, на донышке); этот суп говорит о силе моей любви (я его пересолила), а это мясо - о силе неприязни (я забыла посолить).
   Все-таки с Олегом было общение, немножко веселья, немножко игры, чуть-чуть неожиданности, а вдвоем с мамой мы стали меньше общаться.
Возможно, потому что мама готовилась к открытию своей выставки в зале Института международного менеджмента и социологии, спешила закончить картину "Сиеста под платаном".
   Несколько лет назад мама отдыхала с нами в Алуште. Там в парке на набережной рос красивый платан с мощными развесистыми ветвями, на нижних было удобно сидеть. Часто после обеда отдыхающие из ближайших пансионатов и дома отдыха выходили в парк и рассаживались на этих ветках, а некоторые расстилали коврики, подстилки, надувные матрасы и отдыхали, спасаясь от жары в тени дерева.
   Вот это дерево и людей под ним и перенесла на картину мама. На этот раз из-за моей болезни ей тоже пришлось бросить работу и приехать с базы отдыха художников в пригороде, где она переносила на полотно свежие крымские впечатления, домой, когда няня сообщила по телефону, что я лежу с высокой температурой и опухолью на шее. Выяснилось что мой гнойный лимфаденит хорошо лечится уколами, питьем некоторых трав и т.д. Мама занялась мной, даже уколы научилась делать, готовила травяной отвар и давала пить по часам.
  Но на сей раз угрызения совести терзали меня недолго; несколько месяцев спустя мама закончила картину по памяти. "Она просто въелась мне в голову сотней деталей", - говорила мама, и этой картиной восхищались больше, чем некоторыми другими картинами, написанными с натуры.
   Вот тогда мама решила внимательно наблюдать за тем, из чего может родиться картина, "заносить в память переходы цвета и оттенков, линии и контуры, жесты и выражения, держать все в голове, как в колпаке, а потом выплеснуть требуемое на полотно". Я записала эти слова, не так часто мама делилась со мной своими мыслями о работе.
   Это одна из моих любимых картин. Возможно, я оцениваю дилетантски, но одни вещи мне очень нравятся, другие меньше, некоторые не нравились и не нравятся вообще - чем-то они вторичны, не захватывают, не говорят со мной.
   Обывательская точка зрения имеет право на существование, как и всякая другая; моя была в чем-то интересна Олегу. Он привык показывать мне свои работы и заодно объяснять, почему так изобразил - композиция должна подчиняться основной мысли картины; на все мои вопросы (что такое колорит, композиция и др.) он подробно отвечал и наглядно показывал на своих картинах или репродукциях известных картин. Мне запомнился пример с картиной "Тайная вечеря" Тинторетто, когда свет окружает лишь фигуру Христа; через сорок пять лет написана "Тайная вечеря" с тройным освещением от трех источников светa; симфония света предвещает победу добра над злом.
   Когда Олег начал встречаться с девушками, наши отношения стали еще доверительнее.
   - Как бы ты поступила, если бы договорилась встретиться с парнем, а он опоздал почти на час? Стала бы ждать или ушла?
   - Если бы парень перестал с тобой встречаться, спокойно бы к этому отнеслась?
   - Могла бы предложить парню встретиться у себя дома после двух дней знакомства, а когда, он придет, не открыть дверь?
   По его вопросам я представляла, что у них происходит, но, хотя старалась ответить как можно честнее, часто затруднялась - многие ситуации были мне вовсе не знакомы. Не могла вообразить, что приглашаю кого-то к себе, а когда он звонит в дверь, не подхожу. Честно отвечаю, что не могу себе такого представить.
   Олег понимал в другом смысле.
   - Видишь, ты даже не представляешь, а она уже второй раз так делает!
   - Я в таком случае уже попрощалась бы с этим человеком.
   И тут я начинаю сомневаться. Странно - юноша, который мне нравится, приглашает меня домой. Нет, представить, что мне нравится юноша, очень даже можно, уже случалось, но никому из них в голову не приходило пригласить меня не только к себе, но и в кино, в кафе, да хоть куда-нибудь. Чаще приходили на ум шутки насчет моей внешности. В школьной раздевалке, не видя меня за вешалками с одеждой, один мальчик сказал, что сегодня на зоологии меня похвалили за хороший ответ о строении лягушки - неудивительно, о себе легко рассказывать; раздался взрыв хохота… Дома я схватила учебник, раскрыла на нужной странице, бросилась к зеркалу.
   Конечно, рот велик, это ясно, и профиль совсем не греческий, а скорее южноамериканский, если учесть, что родина картофеля - Южная Америка; глаза хорошо бы побольше, но так тоже ничего; и вовсе неплохая фигура, пожалуй, и хорошая. Что ж, если женщину воспринимать не как портрет, а изображение в пространстве - в виде скульптуры, тут мне стыдиться нечего.
   И все же я несколько дней места себе не находила,думая о мальчике, который мне нравился и который сравнил меня с лягушкой, расстраивалась по пустякам, без конца разглядывала себя.Но потом почувствовала, что не так уж я его люблю; а затем и странно стало - что я в нем такого нашла, чем он меня привлек? Мальчик как мальчик, да, не дурак, не подлец, но и только; никаких умных мыслей и добрых дел за ним не водится.
   Училась я средне, иногда в четвертях тройки выскакивали, иногда решала сложную задачу по химии, которую в классе никто не мог решить, иной раз получала по контрольной по физике двойку. А в целом особых претензий у одноклассников и учителей ко мне не было.
   Претензии у меня были к себе самой.
   - Напрасно комплексуешь! - говорил Олег. - Полно девчонок не красивей тебя, и ничего, живут и считают себя симпатичными. И с парнями встречаются, и замуж выходят, и семьи имеют, и любовников…
   Вот тогда, я решила - мне нужен любовник. Конечно, был бы парень, который мной заинтересовался, я бы с ним встречалась и – будь что будет, а так… Я решила найти любовника.
   От моего решения ничего не изменилось. Все оставалось по-прежнему, только беседы с Олегом, которые хоть как-то утешали, почти прекратились. Он серьезно увлекся девушкой, которая когда-то пригласила его к себе и не открыла дверь.
   -Ты была права, когда советовала узнать, не пришлось ли ей неожиданно уйти.
   Разве? Не помню; раз говорит, значит советовала.
   -У нее вечером оказалось выступление в театре, поменяли спектакли; она мне звонила на мобильный, а я в тот день был с другим, мама мне свой дала - на моем деньги кончились, все равно в мастерской телефон не нужен.
   Выступление в театре, спектакль… Актриса она, что ли?
   - Срочно понадобилось заболевшую, еле успела вовремя прибежать.
   Кто она все-таки?
   Я не успела ничего спросить, Олег выскочил из квартиры, бросив на ходу, что идет к ней и вернется поздно.
   С тех пор Олег появлялся дома редко. После занятий он встречался с ней, а если у нее была репетиция или выступление, делал зарисовки с картин в музее или на улице с натуры, работал в институте или в библиотеке; приходил поздно и продолжал занятия; если я еще не спала, работал за своим столом в комнате, которая стала моей спальней, а если уже легла, он перемещался в гостиную, где потом и спал.
   Из отдельных замечаний и кратких ответов Олега мне удалось узнать, что Вера (так ее звали) учится в Институте культуры на отделении хореографии, подрабатывает в ТЮЗе. Эти знания порождали кучу вопросов, но то ли Олег не хотел на них отвечать,то ли сам толком не знал, то ли  был недоволен моим любопытством.
   Примерно в это же время у мамы появился какой-то знакомый, который часто к ней заходил и с которым она, по-моему, часто встречалась вне дома; я, во всяком случае, видела их один раз в магазине, мама не заметила меня - настолько была занята им; я разглядела, что он молод и хорош собой. У мамы и раньше периодически появлялись знакомые - художники, натурщики, соученики; я не знаю, останавливались они у нас на ночлег в гостевой, уходили вечером или ночевали с мамой у нее в спальне.
   Наша квартира двухэтажная, на первом этаже две наши с Олегом комнаты, кухня и санузлы; лестница ведет на второй этаж, где мамина мастерская и спальня, балкон, еще один совмещенный санузел и крохотная комнатка с креслом-кроватью и журнальным столиком, так называемая гостевая.
   Я не задумывалась, почему знакомые появлялись и исчезали, пока Олег как-то не назвал их "мамочкины кавалеры".
   - А некоторые чмоны.
   - Сотрудники, ты имеешь в виду? Натурщики?
   С некоторых пор у него появился своеобразный жаргон, который я не всегда понимала.
   - Сотрудники? - усмехнулся Олег. - Любовники, вот как это называется, ну, может для кого и сотрудники. Некоторые - тряпичные людишки, а есть ничего.
   (Тряпичными Олег называл безвольных людей).
   С большинством, считал Олег, ее связывали только деловые или дружеские отношения. А вот тот, этот (он назвал имена) и сегодняшний (я еще его не видела) точно любовники.
   - В конце концов это ее дело, - сказала я.
   - И я так думаю. Только сегодняшний мне не понравился. Больно молодой и вообще какой-то - не тот.
   Первое упоминание о человеке, который позднее сыграл такую роль во всем, что произошло, господин следователь.
   Олег просто упомянул о нем, не более, он был занят своей девушкой. Так занят, что постепенно все остальное отошло на второй план - институт, друзья, книги, наши разговоры, ответы на мои вопросы - они его перестали интересовать, ведь появился объект, которому он сам хотел задавать вопросы и отвечать, разговаривать и проводить время не в разговорах и т.д.
   А вскоре я с ней познакомилась.
   Она училась на втором курсе, подрабатывала то в театре, то в каком-то клубе, вела в одном лицее кружок современного танца. Не это меня в ней поразило. И задело, если честно.
   Красивая. Очень красивая.
   Мне было грустно. Не потому, что она такая красавица (или не только поэтому). У Олега такая славная девочка, по ним сразу видно, как они привязаны друг к другу, а у меня…
     А у меня тоже появился человек, которому я хотела задавать вопросы, и задавала, отвечала на его вопросы… должна была отвечать.
   Я влюбилась сразу, как он к нам пришел, но сперва приняла свое чувство за восхищение преподавателем. Эрудиция - легкая (которая не давит окружающих жерновом знаний по всем вопросам), юмор - добрый (думаю, он и в юности не насмехался над некрасивыми девочками); что ни лекция - новая неожиданность; фантазия не иссякает - то разыгрываем сценки по заданной ситуации, то сами и ситуацию придумаем, сравниваем эпизоды, описанные в литературе (у О.Генри, А.Конан Дойля, Чехова и др.) с реальными случаями из жизни, иногда тестируем друг друга по своим тестам…
   Весной поняла, что влюбилась в него. Без всяких претензий на взаимность - старше меня на лет пятнадцать-двадцать, женат, один ребенок есть точно. Как-то на лекции, говоря о соотношении вины и кары, он сказал - важно, чтобы провинившийся понял свою ошибку и постарался ее исправить; а не запомнил суровость наказания и погрешность увидел в том, что попался, поэтому в следующий раз будет делать то же умнее – более скрытно, тогда не узнают и не накажут.
   Речь зашла о психологии детей; он привел пример: когда его сын сказал (он сказал - "наш сын") сломал дорогие часы, он в наказание "вместо мультика помогал мне чинить часы - отвертку принести, мусор выбросить, придержать что-нибудь, мелочь, конечно, но…"
   Из этого примера я поняла, что у него (у них) есть сын младшего школьного возраста, о жене он ничего не говорил. Я старалась подстроить так, чтоб больше быть с ним - ходила на его факультатив, вызывалась распечатать на компьютере тексты, принести наглядные материалы и унести их потом в подсобку, отыскать на кафедре или еще где журнал…
   Экзамен я отвечала последней, получила "отлично", можно было забрать зачетку и уйти, но я спросила, не нужно, ли отнести таблицы.
   - Хотите помочь? - сказал он обычным тоном, но так посмотрел на меня, словно всю видел насквозь. - Не торопитесь порадовать близких и друзей пятеркой?
   Я не знала, что сказать, опустила глаза и молча стала складывать в сумку ручки, зачетку, еще что-то.
   - Ну, если есть время, отнесите, мой ребенок сейчас подойдет к входу, не хочу опаздывать.
   Почему он сказал не "наш ребенок", а "мой ребенок"? Не придал этому значения и сказал "мой", имея в виду "наш"? Или он развелся? Не хочет опоздать, потому что вообще пунктуален или не хочет терять время, отведенное на встречу?
   Может, жена не разрешает ему часто видеться с ребенком, как мама не разрешала отцу, когда я была маленькая. Теперь мы договариваемся с ним по телефону и встречаемся…
   Хорошо помню, как мы с ним встретились после длительного перерыва. Он, инженер- судостроитель, три года работал за границей по контракту. Оказывается, он хотел встретиться со мной раньше – когда приезжал на несколько дней в командировку и в отпуск. Командировка была в соседний город, поэтому мама сказала, что не разрешит мне ехать посреди учебного года; отпуск совпал с нашей поездкой в Крым (после которой мама написала "Сиесту…").
   Я только сейчас подумала, что поездка в Крым, может, потому и возникла? Мама редко отдыхала с нами, а тут мы собрались в два счета, я помню. И озабоченность моей учебой и пропусками уроков, маму не посещала.
   Она говорила с отцом, а мне ничего не передала! И совсем недавно сказала отцу, что у меня на носу выпускные экзамены, не надо меня отвлекать, а потом последовали вступительные, тут уж совсем нельзя отрываться от подготовки.
   - И ты соглашался со мной не встретиться! – возмутилась я.
   Он пожал плечами.
   - Нe все так просто, как кажется.
   Отец позвонил домой, когда узнал, что я поступила - ходил смотреть списки поступивших в институте. К телефону подошла я, и мы встретились. Я вначале отнеслась настороженно - чего он вдруг? Ведь мы давно не виделись, никаких вестей о себе не подавал, а тут явился.
   Оказалось, он просил маму передать, что едет работать за границу - a oнa ничего не сказала! И еще я поняла, что он очень любил маму, но жить с ней не смог.
   Потому что с творческими женщинами вообще жить совсем непросто, если сам не занимаешься тем же? Женщина должна половину своего творческого времени отдавать семье, иначе нормальной семьи у нее вообще нe будет?
   - Ты все упрощаешь. Kонечно, каждая или почти каждая женщина должна жертвовать некоторыми своими увлечениями, прихотями, своим временем ради мужа и детей, если хочет иметь нормальную, как ты говоришь, семью; только талантливой художнице сделать это сложнее. А у мамы вообще специфический характер.
   Отец не был женат, но, как я догадалась из его уклончивых полуответов, жил то с одной, то с другой.
   - Олежка со мной встретиться отказался.
   - Как?!
   - Я звонил ему на днях, он сказал, что очень занят и вряд ли в ближайшие дни найдет время.
   - Он с девушкой встречается. - Мне хотелось смягчить отказ брата. - У них большая любовь, просто как…как… -я не знала, с чем сравнить.
   - Как в семнадцать лет, - усмехнувшись, сказал отец.
   - Нам уже исполнилось восемнадцать.
   - Он с ней познакомился в семнадцать.
   - Ты и это знаешь?
   - Да, кое-что узнаю - от мамы, через знакомых или сам.Раньше, когда вы были маленькие и с вами гуляла няня, часто в выходные приходил в парк или на площадку и смотрел, как вы играете. А если с вами была мама (но это случалось нечасто)- уходил.
   - Мама не разрешала?
   Отец пожал плечами.
   - Она ничего не говорила. Но если я подходил ближе, уводила вас на качели; если приближался к качелям, хотел к вам обратиться, говорила, что пора идти домой… Подчеркнуто не замечала меня.
   - Но мы виделись! Я вспомнила - ты один раз приходил к нам!
   Он сказал, что она, разрешала иногда видеться с нами в ее присутствии.
   - Я приходил не один раз, ты забыла.
   Потом он уехал на работу в Германию, несколько раз звонил нам оттуда; приехав, узнал, что все лето мы будем у бабушки (маминой мамы). С осени он заходил к нам, изредка - если с нами дома была мама. Потом снова уехал работать за границу.
   "Лучше бы жили все вместе", - подумала, я.
   Словно прочитав мои мысли, он сказал:
   - Если бы мама согласилась, мы бы не развелись.
   - На что – согласилась?
   - Жить вместе, как обычно в семье.
   - Она не захотела?
   - Мне кажется, она не могла примириться с тем, что я забираю у нее время, которое она хочет проводить в мастерской. Наверно, и я в чем-то был не прав. Надо было на что-то не обращать внимания, к чему-то привыкнуть - к проживанию детей у бабушек, например, или к ежедневному присутствию няни, к просьбам срочно брать на работе отгул (которого нет), больничный (хотя я здоров), отпуск (который я отгулял), да что угодно, и заниматься детьми, потому что бабушки сейчас не могут, а ей нужно срочно закончить картину - она ее уже видит!
   Это я знаю - ничто не должно отвлекать ее внимания; даже когда она еще только видит картину! Никаких разговоров…да что там разговоры… даже люди не должны быть, перед глазами! Даже предметы раздражали, старалась не выходить из мастерской - только холсты и краски!
   - Представляю, как тебя это раздражало, - сказала я, имея в виду себя. Я вспомнила свои ощущения, когда к маме иногда обращаешься, а она не реагирует, вроде не слышит. Или не понимает.
   - Понимаешь, у мамы есть талант. Я видел ее картины, ходил на выставки. Не все мне нравились, не все нравились одинаково, но есть всё-таки чудесные…
"Весна идет"- помнишь? Репчатый лук пророс в банке на подоконнике и пустил зеленые стрелки, а за окном зима… Или называется «А все равно весна»? Забыл…
Или "Астры"… А виды Закарпатья! Я к тому, что талантливому человеку нужно прощать его невнимание, безразличие к каким-то сторонам жизни… Я теперь вижу, как ее некоторые тревоги, мысли, радости отражались в ее картинах… Такие странные аллегории.Помнишь - кухонный натюрморт с кофейной мельницей, авокадо и яблоками? Там что-то еще есть, какие-то кастрюли , ложки, тарелки; но в этих предметах, неодушевленных, обыденных, столько любви, стремления к свету, предчувствия какой-то тайны… Нет, ты не помнишь наверно.
   - Помню.
   Я смутно помнила это полотно, которое попало мне под руку , когда мама недавно решила протереть пол в мастерской (что бывало редко) и попросила меня помочь - перенести картины, мольберт, кое-какие бумаги, краски, холсты с места на место; я и увидела тогда этот натюрморт, но он не пробудил во мне тех ощущений, о которых говорил папа.
   - Она была тогда беременна, и мне показалось, что ее настроение, ожидание радости отразилось в ее картине. Ты не находишь?
   Чтобы не отвечать, я слегка прикрыла глаза и вскинула голову вверх; глядя на меня можно было решить, что вижу и думаю об этом, а я подумала, что папа тоже фантазер, а на картине просто кухонные предметы, освещенные из окна солнцем.
   Я отпила из чашки и сказала:
   - Хорошо помню. Как посмотришь, так и тянет что-нибудь съесть или кофе выпить...
   - Может, ты есть хочешь? - перевел папа разговор на другое, чего я и хотела. - Надо было ужин заказать, а не чай с булками; давай я тебе еще чего-нибудь закажу.
   Я и так уже засиделась, а "окно" между парами подходило к концу, скоро психология с Дмитрием Алексеевичем ( Димасом, как его у нас называли), я хотела прийти вовремя, а лучше чуть пораньше. Мне еще нужно было уяснить сказанное отцом; удивили не сами факты, поразила их интерпретация. Помимо понятных обиды и горечи (хотя отец это особо не высказывал) ощущалась какая-то вина (в чем?), сожаление о своих (каких?) и обоюдных ошибках.
   Мы с папой простились, и я ушла.
   Но торопились напрасно - вместо психологии нам поставили основы медицинских знаний. Я не очень внимательно слушала лекцию и "витала в облаках", как выразилась преподавательница. Вечером меня ждал сюрприз...
   Если все были дома и не заняты срочной работой, обычно чай пили втроем на куxнe. Последнее время это случалось нечасто - мама сидела в мастерской или уходила, Олег проводил вечера со своей девушкой; не раз, оставшись одна, я приносила чашку с чаем и бутерброд или печенье в комнату и продолжала заниматься.
   В тот вечер явился не только Олег (он потом сказал, что мама просила его прийти), с нами за столом сидел четвертый, и мама глядела на него с не свойственным ей вниманием; обычно она смотрела вроде на собеседника, а вроде и куда-то вглубь него, вдаль, поверх…
   А тут она смотрела именно на него, замечала, когда он выпьет чай, наливала новую порцию, причем не так, как она лила, глядя мимо чашки в окно или в стенку, а четко соразмеряя уровень кипятка, заварки; спросила - погорячее или похолоднее, подогрела чайник; поинтересовалась – заварить черный чай или зеленый (обычно у нас на столе стоят пакетики с заваркой, и каждый берет, какой хочет).
   Все это было так неожиданно, что мы с Олегом переглянулись.
   - Что это за тип? – спросил меня Олег, когда мы вышли из кухни.
   - Первый раз вижу!
   - Увидишь, не последний!
   Я вспомнила его слова утром.
   Мне навстречу по коридору шел вчерашний незнакомец с умывальными принадлежностями. Я едва не убежала к себе в комнату, вспомнив что халат накинула на, ночную сорочку и даже не завязала, но мужчина быстрее меня скрылся в коридоре, и я услышала, как он подымался по лестнице.
   Еще удивилась, когда встретила на кухне маму. В переднике, у плиты, в такую рань! Обычно на завтрак я сама делаю себе бутерброд и кофе, варю кашу или жарю яичницу, если есть время, аппетит и настроение приготовить, но обычно чего-то нет, и я хватаю яблоко, печенье или кусок сыра (что под руку попадется) и ем на ходу.
   На сковороде аппетитно шкворчала яичница из трех яиц, посыпанная зеленью и перцем. Я вдруг зверски захотела есть. Взяла тарелку. Могу же я взять одну часть?
   - Ох, постой! Никита сегодня рано уходит, он любит на завтрак яичницу, а яиц больше нет. Возьми в холодильнике сосиски. Вода в чайнике как раз закипела. Поставить кастрюлю? Видишь, совсем свежие.
   Я безразлична к сосискам, особенно утром, а Олег именно такие обожает, ему сегодня на вторую пару, наверно, он позавтракает.
   - Поставь, - сказала я. Если кастрюля с кипятком будет на плите, он бросит туда сосиски, а кипятить для них воду не будет.
   Я заварила большую чашку кофе и намазала горбушку хлеба вареньем. Мама не обратила внимания, потому что вошел Никита и сел завтракать.
   Может это и нормально, господин следователь, когда дочь, мать и ее любовник вместе завтракают, но меня это раздражало. Раздражало, как мама его обхаживает, подкладывает, предлагает то одно, то другое, а у самой чашка с остывшим чаем и печенье на блюдце как лежало, так и лежит. Еще неприятнее, что выглядит, он гораздо моложе матери. Наверно, действительно моложе, вчера я этого не заметила.
   Я встала из-за стола , хотя чашка осталась почти полной.
   - А кофе? – спросила мама.
   - Некогда.
   Я не опаздывала, но рассердилась на себя, что только сейчас заметила, насколько он моложе. А заодно и на мать, на Никиту.
   Поскорее одевшись, кое-как причесавшись, я выскочила из квартиры. По дороге застряла в пробке на бульваре и опоздала в институт.
   Весь день шел наперекосяк.
   Димас уехал на конференцию, и его заменяла женщина, которая держала перед собой текст и читала с него лекцию.
   - Я тоже могу скачать с интернета и прочесть перед аудиторией, - прошептала соседка. Я увидела, что она читает книгу, явно не имеющую
отношения к психологии, педагогике и к любой научной дисциплине.
На лекциях Димаса такого никто не делал, - не потому что боялись попасться, а потому что слушать было интересно.
   - А у тебя сегодня хорошая прическа,- сказала Наташа, разглядывая меня сбоку.
   Шутит? Смеется? Я же толком не причесалacь, едва в зеркало глянула. Волосы лезут на глаза, смотреть мешают.
   - Глянь.
   Она вынула из косметички пудреницу с зеркальцем и поставила углом к маленькому зеркалу, которое оказалось где-то внутри тетради.
   - Видишь, как хорошо, особенно сбоку.
   То ли зеркала так были установлены, то ли свет так падал, но отражение получилось если не хорошенькое, то уж никак не отталкивающее. Привлекательное.
   - Тебе так и надо волосы укладывать.
   А я ж их сегодня вовсе не укладывала!
   - Давай слиняем с оставшихся пар и поедем к моей знакомой парикмахерше, она тебе что-нибудь такое придумает…
   Я до этого никогда не уходила с пар, но мысль, что я еще одну пару вместо Димаса буду видеть эту женщину и слышать чтение текста, не очень радовала; потом внеклассное чтение по английскому, которое я почти сдала, а с физкультуры могу уйти - вчера бежала кросс и физрук разрешил участникам не приходить завтра (то есть сегодня) на пару.
   Мы поехали в парикмахерскую.
   Наташина знакомая посмотрела на меня с одной стороны, с другой, так, эдак, отбросила волосы, опустила, подняла... Кончилось тем, что она справа отрезала, на другую сторону начесала, изменила пробор...
   Когда я посмотрела в зеркало вроде не прическу изменили, а сделали пластическую операцию.
   Всю дорогу домой я думала - как же мама, художница, тонко чувствующая красоту, не догадалась уложить мне волосы именно так. Да, она меняла мне прически, заплетала косы, завязывала "хвостики", закалывала гребешки, но почему она не увидела, как можно изменить мое лицо в лучшую сторону? Или это может только парикмахер? Значит ли это, что парикмахер тоже творческий человек? Хотя бы в какой-то степени? Или это вообще от профессии не зависит, а зависит от человека?
   Я совсем запуталась.
   Да и Наташа… Никогда мы с ней не дружили, даже не общались особенно, а вот повела меня к своей парикмахерше. Сама хорошенькая, но вот стремится, чтоб посторонний ей человек хорошо выглядел. Тоже ценит красивое?
   Я ехала домой с одним желанием - поскорей показать маме себя с этой прической. То-то обрадуется!
   Еще на улице увидела – у нас в окнах темно. Мастерская и комната второго этажа выходят на другую сторону, наверно, мама там.
   Дома никого не было.
   Я переоделась и пошла готовить ужин. Я нередко этим занимаюсь (и чего мама с братом считают, что я "младшенькая", о которой они заботятся), иногда хочется приготовить что-нибудь повкуснее и поинтереснее. Как сегодня. Я готовила, отрываясь от кастрюль и мисок, чтоб взглянуть на свое отражение в окне или на полированном шкафчике.
   Поставила на стол салат, вынула из духовки картошку, нарезала хлеб, открыла банку бабушкиного варенья. Никто не приходил.
   Я села читать "Психологию".
   Девять часов.
   Они могут и ночью прийти.
   Не хотелось мне сегодня одной ужинать. Хорошо бы еще бутылку того особого вина открыть, маме кто-то привез несколько бутылок из Массандры.
   Я возилась с бутылкой, когда в замке повернулся ключ, а вскоре вошел Олег.
   - Ух ты!
   - Садись, ешь, пока я все не съела. Салат твой любимый.
   - Красиво смотрится.
   - Я его и не украшала, сочетание овощей красочное. Положить?
   - Положить. Но я о тебе, а не о салате. О твоей прическе.
   - Нравится?
   Олег показал большой палец.
   - Сама пришла?
   - Нет. Подружка, повела к своему парикмахеру.
   - Класс!
   - Не знаешь, когда мама придет?
   - Через две недели. Они укатили с мажором.
   - С мажором? Под музыку Мендельсона, что ли?
   - Ты иногда, как с луны свалилась. С парнем, "мажором", они вдвоем с Никитой укатили.
   Оказалось, когда Олег еще был дома, к Никите "прикатил на крутой тачке знакомый мажор". Они потолковали вдвоем, а затем Никита сообщил, что срочно едет в Ялту, потом в Массандру, и позвал маму с собой; она за час собралась, попрощалась с Олегом, и они уехали.
   - Надолго?
   - Недели на две.
   Вот так-то.
   Обычно она едет куда-то, когда это отвечает ее творческим порывам. Как-то около месяца жила на старой даче в Ворзеле, хозяева которой уехали за границу и ею не пользовались уже несколько лет. Тогда мама хотела написать пейзаж, где слились бы "очарование старины и устремленность современности". Случайно узнала, что у чьих-то знакомых рядом с остановкой автобуса пустует дача; съездила посмотреть, да в тот же день и перебралась (хозяева не возражали), а перед этим попросила бабушку приехать и присмотреть за нами.
   Я видела ту картину: полуразрушенное здание в старом саду; на переднем плане у входа - шезлонг "как из модного каталога", на нем лежат ноутбук и мобильный телефон.
   Казалось, по щербленным ступеням дома ступала нога еще первобытного человека (и ты забывал, что этого быть не может); деревья будто стояли тут от сотворения мира, когда и возникли; а сам дом словно хранил загадку бытия, погребенную в его глубине. Чувства не поддавались логике, рассудок отступал перед эмоциями, включенный ноутбук и звенящий мобильник (как было видно по их экранам) протягивали в пространство нескончаемую нить времени, которую можно было разматывать бесконечно в любую сторону и даже совсем на миг остановить.
   Когда мама работала над картиной, она не думала о том, что будет есть, где спать, как сама выглядит, ее потребности становились минимальными. Если она так быстро собралась и уехала, возможно, они ехали туда, куда ее завела очередная задумка?
   А как еще объяснить? Даже со мной не попрощалась, раньше всегда находила время, один раз даже в школу заехала, чтобы с нами попрощаться.
   И не позвонила - я проверила по мобильному.
   - Надолго она уехала?
   - Не говорила. Этот хмырь на две недели собирался, наверно, тогда и она с ним вернется.
   - Хмырь -  это друг, который заехал?
   - Друга этого я в первый раз вижу, и мать, по-моему тоже. И видик у него… Не тянет. Никита вроде и смазливый, а мне все меньше нравится. Особенно из-за Веры.
   - При чем тут Вера?
   - Она несколько раз к нам заходила, так этот хмырь при виде Веры аж сияет. Ты б его видела!
   - Я его не раз видела.
   -Ты б посмотрела, как он хвост перед ней распускает, так и норовит то в дверях столкнуться и обнять ненароком, то пальто подать, то еще что-то.
   У меня вертится в голове - подать девушке пальто или столкнуться с ней в дверях еще ничего не значит; может Олег напрасно  ревнует.
   - А ведь он на двенадцать лет ее старше! И проводит время с другой женщиной.
   Меня это смущает - Димас старше меня лет на двадцать, если не больше, и он тоже проводит время с женщиной (скорее, со своей женой). Чтобы не думать об этом, я спрашиваю:
   - А как Вера на это реагирует?
   - Не знает, как себя вести.
   Тем не менее она перебралась к нам на следующий день, в комнату для гостей, вскоре Олег почти переселился туда же. Только занимался у себя в комнате, рисовал, а остальное время - с ней.
   Однажды они уже поднялись наверх, а я задержалась на кухне перемыла гору посуды, которую не вымыла утром из-за нулевой пары, разложила по шкафчикам и холодильнику продукты, которые брат с Верой притащили из магазина. Вера предложила помочь, но Олег потянул ее в коридор, и я махнула рукой.
   Закончила около двенадцати, но хотела еще почитать книгу (Димас рекомендовал, я взяла в библиотеке).
   Не прочитала и трех страниц, как услышала что открылась входная дверь. Ну да, их голоса - мамин и Никиты.
   Закрыли дверь. Шепотом говорят в коридоре. Щелкнула задвижка не то ванной, не то туалета… Сейчас поднимутся наверх. Хорошо, если сразу в мамину спальню. А если кто-то заглянет гостевую?
   Пусть мама знает, Олег не маленький… Но все же я не спокойна.
   Щелкнула вторая задвижка. Полилась вода.
   Я решилась.
   Накидываю халат и тихонько выскальзываю из комнаты. На лестнице стараюсь миновать скрипящие ступеньки.
   Тихо стучусь в дверь.
   Олег если и спал, то просыпается сразу и шепотом спрашивает, приоткрыв дверь:
   - Тебе чего?
   - Там мама с Никитой приехали, - говорю я. Пусть сам решает, что им делать.
   - А мне какое дело? Я у себя дома, это Никита пусть думает, что ему делать.
   Но Вера решает по-другому. Она все слышала, встала и просит Олега yйти к себе. После недолгих, вполшепота, препирательств, мы с Олегом спускаемся вниз. Как раз вовремя - едва за братом закрывается дверь, мама выходит из ванной.
   - Ты чего не спишь? - бросается она ко мне. Целует и поворачивает лицом к свету, который льется из окна. Луна сегодня великолепна, светит ярко, ровный голубовато-золотистый свет; напрашивается сравнение - "Лунная ночь" Куинджи, "Неаполитанский залив в лунную ночь" Айвазовского...
   - Ты хорошо выглядишь! Просто великолепно!
   Она искренне рада.
   - А сейчас ложись спать. Олег спит?
   На всякий случай говорю, не солгав:
   - Он давно лег в постель.
   - Устал? - спрашивает мама.
   - Наверно, - честно говорю я.
   - Ну спите, а завтра утром поговорим. Нужно о многом поговорить и подумать.
   Утром, конечно, не говорим, потому что мама с Никитой еще не вышли из спальни, когда нам пора на лекции. Я обнаружила раскрытую пачку рисовой лапши (наверно, привезла мама), сварила. Вместе завтракаем, мы с Олегом моем посуду, потом втроем выбегаем из дому.
   В институте на мою прическу обратили внимание и, возможно даже, с ней уже не воспринимают меня как некрасивую. А может, это я перестала так себя воспринимать?
   В маршрутке со мной едет однокурсник, который просит посмотреть мой конспект по педагогике; я вынимаю из сумки тетрадь, он тут же начинает читать; рядом освобождается место, и он садится. Иногда спрашивает, если не разбирает сокращения или мои шифровки отдельных слов. Я объясняю, а за одно и сама кое-что повторяю.
   На лекции он сел со мной и все читал. Дочитал и вернул тетрадь.
   Он был в параллельной группе, до конца занятий мы не общались, но получилось что домой  пошли вместе. Я не знала, где он живет; он сел на тот же автобус, что и я. Выходил раньше, но мы вышли вместе, потому что он предложил мне зайти к нему послушать "Queen" (такая нашлась общая внеинститутская тема), у него "обалденная запись"; я подумала, что для меня это не имеет значения.
   Мы пошли.
   Странное это было ощущение - идешь по городу, не имея представления о человеке, с которым идешь; о месте - куда; о том, что произойдет в ближайшее время. В книгах и кинофильмах обычно после музыки или танца, ужина или коктейля с героями ясно что происходит, но только героиня всегда красива и желанна.
   Иду (впервые!) с парнем, который пригласил меня к себе слушать "Queen".
   Я увидела наше отражение в огромном стекле рекламы и позже исподтишка разглядывала отражения в витринах, cтеклянных дверях, на рекламных стендах. Похожи мы на парня с девушкой или на двух студентов?
   Наконец мы поднялись на лифте, который он вызвал специальным магнитиком на пластмассовой ручке.
   В квартире он снял с меня плащ, я сбросила в коридоре туфли и босиком вошла в комнату.
   - Пить хочешь?
   Я молчала.
   - Или есть?
   - Нет, спасибо, ничего.
   - А я сегодня не ел, хочу перекусить. Поставлю тебе сейчас послушать...
   У него была суперсовременная система с колонками, с множеством кнопок, клавиш. Он начал мне чего-то объяснять, но, наверно увидев, что я ничего не понимаю и не изъявляю желания понять, сказал: "Ну хорошо, слушай".
   Звук был действительно отличный.
   Я села в кресло, которое оказалось мягким и удобным; появился Вадим (так его звали), поставил на журнальный столик чашку кофе, конфеты и опять исчез. Я устроилась поудобнее, взяла конфету, чашку… И как будто унеслась, куда-то далеко, очень далеко и от этого кресла, и от "Queen", и от Вадима…
   Я не знаю сколько так просидела. Ощущение времени исчезло в обыденном понимании; я вспомнила, картину "Дом с шезлонгом во дворе" и как наяву погрузилась в ту разнообразность времени, которой была проникнута картина - оно и идет вперед, и возвращается (хотя говорят, этого не бывает, а все равно возвращается), и замирает на миг.
   Я назвала мамину картину "Разнообразность времени".
   Не помню, чтоб я когда-нибудь так полно его ощущала. Я еще не могла идти назад вместе с временем, но явственно почувствовала, что так может быть, хотя вовсе не так примитивно, как можно себе представить.
   Я очнулась, когда увидела рядом Вадима и услышала, что музыка уже другая, не "Queen", а"Beatles", моя любимая песня "Imagination".
   - Поставить еще раз? Или пусть играет? - спросил Вадим.
   - Пусть играет...
   Он взял у меня из рук пустую чашку с блюдцем и повернулся к столу поставить прибор, а потом, очень просто, словно продолжая начатое, положил мне руку  на талию и медленно приблизил к себе…
   Самым нелепым было то, что через полчаса (или через четверть часа, а может , через час) все произошедшее казалось мне хорошо выполненной работой, с которой я справилась, потому что поставила себе цель.
   Тогда, вероятно, это все же не было осознанной мыслью, но почему-то мне представилась моя зачетка с оценками и там - еще одна пятерка, самая большая и звонкая, потому что она звучала.
   Я прекрасно понимала - ничуть не влюблена в Вадима, ведь люблю другого, кто вряд ли об этом узнает; да и Вадим ко мне, вероятно, равнодушен; но я доказывала себе, уже доказала, что могу быть привлекательной для мужчин, привлекательна как женщина, а не как студентка с хорошим конспектом, надежная участница спортивных соревнований, любительница тех же музыкальных групп и тех же телепередач…
   Я почти боялась выйти из этой комнаты, будто бы опасалась, покинув ее, больше не обрести себя такой, какой была сейчас, будто могла утратить что-то и никогда не найти.
   Но уходить-то надо было.
   Вадим, глянув на часы, начал одеваться, поднял с пола мой жакет, поправил диванную подушку. Комната за это время погрузилась в полутьму, хотя вряд ли поздно; я машинально глянула на запястье и удивилась, что не сняла часы. Четверть седьмого; осень дает о себе знать.
   Вадим отнес на кухню чашку с блюдцем, сахарницу; скомканное покрывало и еще что-то тоже унес. Я быстро начала одеваться; вдруг его родители вот-вот с работы придут или младший брат вернется из школы, а может сестра… Я же ничего не знаю о нем.
   Меня развеселила ситуация: раздетая, на руке часы, сижу в чужой квартире, на улице, названия которой и где она находится не знаю, мало знаю о человеке, только что ставшем моим любовником, как и он ничего не знает обо мне.
   Вдруг я почувствовала необычайную легкость во всем, в каждой клеточке души и тела. И эта легкость уже не покидала меня. Все стало простым и ясным, и я не видела ничего плохого или стыдного в том, что одеваюсь в чужой квартире; вот уже почти одета, сейчас колготки; так, поправлю волосы, зеркала не видно, я гляжусь в оконное стекло; где же мой жакет, который Вадим поднял?; не видно. Комната погружена в темноту.
   Трогаю руками диван, на ощупь проверяю на стуле; комнату прорезают лучи от зажегшихся вывесок; пучки света проникают сквозь незашторенные окна, играют в комнате, словно в прятки бегают туда-сюда, вверх-вниз, гаснут ;опять зажглись, ярче, бледнее… В одну из вспышек я вижу свой жакет на подоконнике, надеваю.
   Зажигается свет. Вадим стоит в дверях и смотрит на меня.
   - Пойдем.
   Наверняка кто-то скоро придет.
   Вадим целует меня в дверях.
   Из парадного мы попадаем не во двор, а прямо на улицу, многолюдную, заполненную спешащими людьми; вдоль тротуаров мигают вывески, светятся рекламы магазинов, кафе, косметических салонов, еще чего-то.
Я смотрела на бегущих мимо мужчин и женщин, проносящиеся, ловкие машины и размеренно едущие чопорные троллейбусы, на мигающие огоньки реклам и невозмутимые глаза светофоров, и вдруг ощутила свою относительную независимость и от этой беготни, и от этой медлительности, от чопорности и от суеты; я как будто парила над этой улицей и сверху смотрела - что же тут, на ней; я ощущала себя обаятельной, приятной, независимой; мои чувства излились на Вадима, и я чмокнула его не то в щеку, не то в висок.
   Он отнесся к этому так, словно каждый день провожал меня к метро, и все происходящее было нашим повседневным ритуалом.
   Мы подошли к метрополитену. Я думала, он попрощается со мной, но мы вместе прошли через турникет, спустились вниз и стояли, поджидая поезд.
   - Мне в другую сторону, - сказал он. - У меня сегодня тренировка.
   Через плечо у него висела спортивная сумка.
   Он посадил меня в вагон, махнул рукой, когда вагон тронулся, и пошел к противоположной платформе.
   Я ехала и думала: можно по мне - по моим глазам, походке, голосу, поведению и т.д. догадаться, что произошло; догадается ли мама? Ее проницательность меня иногда даже пугaлa - получалось, что она в кypce твоих проблем и подсказывает, что можно сделать или спрашивает, что ты сам думаешь по этому поводу.
   Если честно, господин следователь, я немножко боялась; но напрасно - у мамы был разговор с Никитой на повышенных тонах, я услышала их голоса еще в коридоре и тихонько проскользнула к себе. Но в дверях остановилась, услышав о чем они говорят.
   - Я это видела своими глазами!
   - У художников глаза видят по-своему. Ты все неверно истолковала.
   - Тут нечего толковать!
   - Да, потому что не о чем.
   Голос у мамы непривычно возбужденный, громче обычного, слова вылетают, как хлопки. Никита, наобоpот, спокоен, отвечает медлительно, вроде бы даже с ленцой.
   - У тебя художественное воображение. Рисует оно тебе всякие картинки. Как я должен был с ней говорить?
   - Не знаю, как ты должен был говорить, но вести - не так, как ты вел.
   Я не узнаю маму – пошлая перебранка совсем не в ее стиле.
   Из-за чего?
   Из-за какой-то женщины, с которой Никита говорил не так, как маме бы хотелось. Может, она пишет картину на тему ревности, с супружеской сценой?..
   Ладно, нехорошо подслушивать, закрою дверь, но…
   - Как я должен себя вести с возможной невесткой? Нагрубить, и выставить за дверь, чтоб ты меня не заподозрила?
   - Невесткой?
   Мама удивилась, как и я; нет, я все-таки больше.
   - Она просто брала какой-то учебник или конспект… Или отдавала… что-то искали в Интернете, смотрели.
   Мамина проницательность на этот раз ей изменила.
   - Они берут, отдают, ищут вдвоем и смотрят исключительно друг на друга.
   - Ты думаешь… что… Нет, ты ошибаешься… Но все равно ты не должен…
   Мне хотелось, чтоб мама посмотрела на все своим обычным взглядом (нет, не обычным, совсем необычным, но именно своим взглядом) и, как раньше, верно поняла бы и задала именно тот вопрос, сказала именно те слова. Как художница, как одаренный мастер своего дела, а не как всякая обычная женщина.
   Мне кажется, что я тогда с такой точки зрения увидела Тамару Белокурову и оценила ее не как свою мать, а как человека вообще и как талантливую художницу. Странно немного, что я увидела ее в этом качестве и положительно оценила именно те черты, которые раньше мне не нравились, потому что делают ее не похожей на остальных мам моих знакомых, а сейчас мне захотелось, чтоб она проявила свою непохожесть, необычность, отстраненность, а мать, наоборот, словно хотела быть сварливой теткой, приревновавшей любовника.
   Поток упрёков и нотаций продолжался, Никита больше отмалчивался, изредка вставляя едкое словцо или пустую фразу.
   - Кстати, ты не принял еще лекарство, - вдруг сказала мама.- Ты ел сладкое, прими сейчас две таблетки, последний анализ был хуже, а ты налегаешь на сладкое.
   Что это значит? При чем тут сладкое?
   - Не думай, что она будет думать о твоем режиме питания, лекарствах, будет вызывать "скорую"…
   Я слышала, как льется вода в стакан или в чашку.
   - Не думай, что она будет все делать. Прими.
   - Я вообще об этом не думаю. Ну все, спасибо, я пойду, - сказал Никита.
   - К этой барышне?
   - К себе в комнату.
   - К себе! - ядовито сказала мама. - Иди к себе!
   В раковине зазвенела  посуда.
   Чтобы не встретиться с Никитой, я влетела на второй этаж и забежала в мастерскую.
   Что это все-таки за таблетки? Никита чем-то заболел?
   Я закрыла дверь и перевела дух.
   Огляделась.
   Посредине мастерской стоял мольберт, на нем пустой холст; холсты на подрамниках, повернутые к стене. Меня поразил вид мастерской. Нет, не беспорядок, который тут всегда; пожалуй, она имела даже более прибранный вид, но царила запущенность, не в смысле неубранность, а именно - пущенная на самотек, пустая одинокость, не чувствовалось присутствия человека.
   Дверь распахнулась.
   - Ты что тут делаешь?
   Вид у мамы был недовольный, очень, и немного всполошенный, будто ее застали за чем-то недозволенным, за тем, что она хотела бы скрыть.
   - Просто зашла посмотреть.
   Мама еще больше смешалась.
   - Нечего тут пока смотреть.
   - Покажешь, когда что-то будет?
   Мне захотелось, чтоб она действительно села за эскизы, встала к мольберту, задумала что-то, написала какую-нибудь картину... вроде той, со старым домом и компьютером, пусть не такую, пусть ту, которая бы мне не очень понравилась, или не понравилась вообще, но чтоб написала…
   - В ближайшее время я занята. Выставка открывается…
   - Где?
   - В Международном институте менеджмента и социологии… кроме того с лекцией выступить давно просят, надо подготовиться, а на днях вернисаж в галерее… Ты пришла, ушла? - перевела разговор на другое. Явно невпопад.
   - Пришла из института.
   Или мама спрашивала, надолго ли я в мастерскую?
   - А-а... Ну да. Кушай, там есть на кухне.
   О моей прическе мама ничего не сказала, а может и не заметила изменений в моей внешности.
   Зато я, ложась спать, едва ли не впервые за много лет не мучилась мыслью - дурнушка я или нет, что мне изменить во внешности, чтоб ее улучшить, могу ли я быть притягательна для мужчин…
   Безусловно, господин следователь (или уже - господин судья?), если Вы мужчина, Вам сложно меня понять, да если Вы и женщина обычной внешности, тоже трудно. О красивых женщинах и говорить нечего - для них мужское внимание настолько привычно, что иногда даже раздражает; а если у каких-то мужчин интерес к ним начисто отсутствует, они реагируют на это спокойно (точнее, никак не реагируют).
   Не знаю, я не отношусь к таким женщинам, мне трудно судить. А ведь вам, господин судья, приходится судить людей, которых Вы не знаете и не сможете узнать; преступник или нет – вот все что нужно решить; а почему человек приходит к преступлению, через какие моральные преграды он переступает, через ломку каких барьеров проходит его сознание? Вы этого не узнаете, господин судья, да это Вам и не важно (как и тем, от кого зависит вердикт).
   А для меня с тех пор... Не знаю, с того дня, с того часа или с того месяца, но сегодня я не раздумываю, насколько красива. Когда случается, смотреть в зеркало, иногда отмечаю, что совсем я не уродка, конечно, не красавица, но и ничего отталкивающего в лице, а фигура вообще хоть куда.
   Конечно, с мамой меня все равно не сравнить, у нее все красивое - и лицо, и тело... Хочется продолжить цитату, но я не буду; сегодня я не знаю, насколько красивы ее мысли, я не знаю, о чем она сейчас думает и что у нее на душе.
   Надо ли говорить Олегу о маминых подозрениях? Если они ни на чем не основаны, только напрасно огорчу брата и внесу раздор. А если это так? Лишь бы Вера вела себя правильно, наверно, можно себя так вести,  чтобы мужчина не приставал. Или нельзя? Сказать или не сказать?
   События сами ответили на этот вопрос.
   Вера позвонила и сказала, что хочет со мной поговорить. Без Олега, уточнила она.
   Мы встретились в центре у метро, обогнули метрополитен и зашли в маленькой палисадник, где под навесом приютились ремонтные мастерские, а на скамейке в живописных позах курили барышни.
   - Я даже не знаю, с чего начать… Ты сестра Олега. Но, мне кажется ты ко мне неплохо относишься, я хочу с тобой посоветоваться.
   Она помолчала.
   - Она твоя мать…
   Она опять замолчала.
   - Никита? - спросила я.
   Она кивнула головой и радостно улыбнулась, наверно, оттого что не надо объяснять...
   - Никита к тебе пристает. Не обращай внимания, и он перестанет.
   Я так уверенно говорю, будто не сомневаюсь. Неужели так страшно, когда мужчина настойчиво ухаживает, что нужно прибегать к чьей-то помощи? По-моему, самой можно, справиться. А если у него такая манера себя вести с красивыми девушками.
   - Олег тебе что-то сказал? - тревожится она.
   - Олег мне ничего не говорил. Я случайно в курсе.
   Я говорю обтекаемо. Непонятно, откуда, это мне известно - сама видела издалека, кто-то рассказал. И не вру, но не говорю правды.
   - Ты нас в кафе видела?
   Вот это да…
   Неопределенно улыбаюсь. Как хочешь, так и понимай.
   - Это ерунда! - Она машет рукой. - Не в том дело.
   А в чем же?
   Но я молчу.
   - Он предложил мне стать его любовницей. Даже не так - поставил условие: если я не стану его любовницей, не поеду за границу.
   Оказывается, их театр должен поехать на гастроли в Швейцарию на три месяца, она в числе тех, кто едет впервые; конечно, ей очень хочется - интересно выступить за рубежом, страну посмотреть, публику, ее реакцию в театре на постановки и т.д. Но важно и другое - большие деньги, для них с Олегом большие, во всяком случае; они хотят жить вместе, но не хотят садиться кому-то на шею, вот деньги и пригодятся, хоть на первое время. Олег сейчас тоже подрабатывает, рисует поздравительные открытки для одной фирмы, книжки-раскраски для издательства.
   Не знала я этого. Олег говорил когда-то, что хотел бы подработать в издательстве, где отец его друга работает замдиректора, но больше разговоров на эту тему не было; я решила, что Олег передумал или не получилось.
   - Говорит, что сначала было интересно, сейчас надоело, но деньги хорошие платят, да и подрабатывать где-то надо, а это еще и по специальности.
   Выходит, сейчас и мама, и Олег работают, только я учусь и все. Потому меня считают "младшенькой"? Но все же полгода или чуть больше я работала, когда не поступила с первого раза. Уставала ужасно, все время спать хотела. А зачем мне работать сейчас? Учиться интересно, особенно у Димаса, да ведь я и практику прохожу, после первого курса была в поликлинике, а этим летом в санатории…
   - Так что ты скажешь? - Вера ждала от меня ответа.
   Чего она от меня ждала?
   - Плохо, что вы с Олегом расстанетесь, на целых три месяца.
   "Но хорошо что расстанетесь с Никитой", - этого я ей не сказала.
   - Никита сказал, что у него в театре знакомство: одно слово нашему худруку, и я никуда не поеду.
   - А если врет?
   - Он сказал - передай привет худруку от меня, посмотришь; я передала - и ты б видела, как тот просиял и на репетиции на меня внимания не обращал, а то обычно всех ругает и говорит, что собрались лентяйки и лодыри. Нет, ты не, думай, это у него стиль такой, всегда недоволен нами на репетициях. А когда уже выступаем наоборот, хвалит за каждую мелочь, особенно новеньких, даже если хвалить особенно не за что… И следит, чтобы костюмы вовремя подготовили, зеркала в раздевалке поставили большие, чтоб сцена была в порядке…
   - Думаешь, Никита действительно сделает так, чтоб ты не поехала?
   - Не знаю.
   - А это непременно нужно - работать за границей? Нельзя без этого обойтись?
   Мне казалось,что вполне можно.
   - А если меня и из "Бинго" уберут?
   - Из "Бинго"?
   - Есть такой клуб, мы там часто выступаем, не все... определенный состав с особыми танцами.
   - Особыми?
   Чем дальше, тем меньше я понимала.
   - Пользуются особым спросом у посетителей.
   - Какие? Танго, например, вальс?
   - Да, и танго, это наш номер. И венский вальс, и "цыганочка", еще румба, самба… ну еще некоторые сценки изображаем… из жизни… Фривольные немножко сценки…
   - Никита ходит в "Бинго"?
   - Худрук один и тот же, можно убрать из поездки, можно из "Бинго"…
   Я подумала, что на мой вопрос она не ответила.
   - Да, так все-таки, ты могла бы как-то поговорить с Никитой? Узнать незаметно, может, он просто дурачится и ему наплевать, по большому счету, на меня и на поездку, или он серьезно настроен. Поговори, а?
   - Плохо представляю, как я могу с ним об этом говорить.
   - Поговори, пожалуйста!
   - У меня с ним не те отношения, чтоб беседовать, как он смотрит на твою поездку…
   - Да все, что мне надо: намерен он как-то со мной строить отношения или просто дурачится насчет поездки, гастролей, запретов.
   Ничего себе самую малость узнать!
   - Поговори, пожалуйста… Ну все, мне надо бежать, у нас репетиция - нельзя опаздывать!
   - Я вряд ли смогу…
   - Постарайся! Спасибо заранее, спасибо!... Побегу, чтоб не опоздать!
   Она и побежала.
   А я призадумалась.
   Что я могу у него узнать? С какой стати он вообще будет со мной беседовать на эту тему, почему должен отвечать - мы мало общаемся даже на обыденные темы. Еще меньше представляла когда с ним говорить - надо, чтоб мамы не было дома, а она последнее время от Никиты почти не отходит; давно не помню, чтоб она сидела в мастерской, слушала лекции или выступала с ними; на выставки и в музеи – с Никитой, в гости, на вечеринки, вернисажи с последующими банкетами, фуршетами (на которые она теперь оставалась до конца) – только с Никитой. Как тут его одного застанешь?
   Вера заставила меня о многом задуматься.
   Если они с Олегом любят друг друга, какое ей дело до поездки за границу, до заработка в "Бинго", какая разница, как к ней относится Никита – не все ли равно? Наверно, красивые женщины чувствуют по-другому.
   Несколько дней спустя я услышала, что мама собирается на собрание художников, а к Никите сюда вечером придет деловой партнер. "Скоро егo коллеги и партнеры переместятся к нам",- подумала я и решила с ним поговорить в этот день – не задерживаться в институте , а домой.
   Последней третьей парой была психология. Какая-то девушка за пару минут до начала пришла к нам и устроилась за первой партой.
   Димас сказал что это аспирантка кафедры, она будет слушать с вами его  лекцию (наверно, будет учиться вести занятия, подумала я).
   Но попала она неудачно. Я с удивлением обнаружила, что с Димасом что-то неладно. Он перескакивал с одной мысли на другую, иногда не заканчивал фразу, шутил чаще и не всегда по теме. Обычно у него все шутки, анекдоты, даже рассказы и новеллы (из художественной литературы) тесно связаны с лекцией и наглядно показывают психологический прием; например, как важно убедить человека, что он может выздороветь, и выздоровеет, если приложит усилия, я запомнила по новелле О. Генри "Последний лист", a по рассказу Аверченко "Бритва в киселе", как незаметно, мягко, со всеми соглашаясь, делать только то , что тебе хочется.
   Обычно примеры ярко иллюстрировали мысли Димаса и помогали легко запомнить основные положения, а сейчас появилось ощущение, что он просто хохмит, не всегда к месту и не всегда удачно.
   В чем дело? Неприятности на работе, в семье, плохо себя чувствует?..
   Выглядит хорошо, даже энергичнее и бодрее сегодня смотрится, элегантно одет, особенно элегантно.
   Он неверно назвал дату, тут же заметил, исправился и рассказал анекдот по поводу плохой памяти на грани скабрезности. Я обвела взглядом аудиторию – слушали не так, как всегда: кто-то слушал, а кто-то игрался с мобильником, кто-то переписывал в свой конспект из другого, кто-то читал журнал... Лишь я да аспирантка внимательно слушали.
   Она слушает. Он смотрит на нее. Только на нее.
   Когда до меня это дошло…
   Он смотрел на нее, шутил для нее, хорошо выглядел для нее, для нее старался рассказывать получше, а получилось похуже. Он рисовался перед ней, выпячивал свои достоинства (тем их умаляя), словом, вел себя как средний мужчина, когда хочет понравиться женщине.
   Я перестала писать и механически ставила какие-то черточки в тетради.
   На перемене ко мнe подошел Вадим и предложил после пары заехать к нему. Если бы не внимание Дмитрия Алексеевича сегодня к первому столу во время лекции, я бы отказалась, тем более собиралась вернуться домой пораньше. Но после пары я поехала к Вадиму.
   Только в метро я расслабилась, села поудобнее и посмотрела на Вадима.
   - Ну вот - улыбнулся он. - А то сама не своя. Что-то случилось на последней паре? Перед этим я тебя видел, ты вроде обычная была, даже веселая...
   - Голова болела. Сейчас потихоньку проходит.
   - Жалко, мы уже приехали. Надо было на остановку раньше выйти и пешком пройтись… Хочешь, сейчас погуляем?
   - Ничего, уже лучше.
   Дома он первым делом дал мне таблетку анальгина. Заботливый. Странно, что он обратил на меня внимание, пожалел, наверно, или что-то сдуру в голову пришло.
   Впрочем… Я смотрю на себя в зеркало - сейчас я даже ничего, несмотря на трагическое выражение лица; нет, сейчас меня никак дурнушкой не назовешь, а платье, которое мне за бесценок продала Наташа, подчеркивает фигуру как нельзя лучше (платье ей не подошло по размеру, а мне не подходило по цене, но она заставила примерить, а как на мне увидела, заставила купить, сбавив цену в три раза).
   - Сделать тебе кофе покрепче? При головной боли…
   - Потом, уже почти прошло.
   Вадим особенно нежен, как будто у меня действительно болит голова.
   Когда Вадим пошел готовить кофе, я подумала - Вадим, наверно, отличный любовник, хотя откуда мне знать? Может, я придала сегодня нашей близости слишком большое значение.
   Я уже оделась, когда Вадим принес кофе и бутерброды; "Съешь, я хлеб поджарил с сыром, очень вкусно, я так люблю".
   И правда - вкусно. Выходит, он не только любовник отличный, но и кулинар; жаль, что я люблю не его, а Дмитрия Алексеевича.
   Сказала это себе и вдруг подумала - а люблю ли я Дмитрия Алексеевича? Уже то, что я сейчас спокойно сижу на тахте, ем и получаю от еды удовольствие, пью и отмечаю, что кофе в меру горяч и крепок, прошу налить еще - разве это не говорит о том, что я не выбита из колеи?
   Я вспоминаю, как общалась с Дмитрием Алексеевичем не на лекции, не на семинаре, вообще не на занятиях.
   Когда он обращался ко мне с каким-нибудь обычным вопросом в коридоре или в буфете, я теряла дар речи и едва могла отвечать,а чаще кивала головой или молча делала то, что он просил. Однажды в коридоре его догнала лаборантка и сказала, что декан ждет его сейчас у себя. Дима нёс таблицы, до нашей аудитории было далеко, он увидел меня и спросил, иду ли я в аудиторию на пару; я кивнула, хотя на этой большой перемене собиралась в библиотеку. Он попросил меня отнести таблицы.
   Второй раз мы встретились в буфете. Я хотела купить, булочку или бутерброд, потому что обещала Олегу пойти с ним после занятий присмотреть ему пальто (Олегу кажется, что я лучше в этом разбираюсь). Отец вручил Олегу деньги на подарки для нас обоих к Новому году.
   Буфетчицы не было, я стояла у прилавка; подошел Д.А. и встал за мной.
   Я смешалась, хотя Димас просто стоял и смотрел не на меня, а на витрину. Я думала - поздороваться или нет, ведь у нас сегодня была его пара; похоже, здороваться не надо, но мне хочется что-то ему сказать, спросить кое-что по сегодняшнему занятию, например; но человек
пришел поесть и, возможно, вовсе не хочет…
   - Буфетчица не говорила, когда придет? - вдруг спросил он.
   - Нет.
   - А что это вы не спешите домой… - произнес он.
   Откуда он знает, что у нас пары кончились?
   - Я видел, ваша одногруппница Соколова бегом из раздевалки бежала.
   Наташа. Он и ее знает? Не могут педагоги всех студентов помнить, почему он на нее обратил внимание? И тут же ответила себе - потому  что мужчины часто обращают на нее внимание.
   - Может, она сбежала, а вы как примерная студентка...
   - Нет, она не сбежала, у нас пары кончились. А она по своим делам торопилась.
   Наташа торопилась в парикмахерскую, как она мне сказала, а потом у нее свидание. А я хочу поесть, мне потом с Олегом ходить по магазинам.
   - По делам? На встречу с парнем, значит,- чуть насмешливо сказал Д. А.
   - А вы - тоже по делам?
   Я покраснела и готова была повернуться и убежать куда глаза глядят, но тут пришла буфетчица и положила конец этому разговору.
   Я что-то купила, но не могла есть, видя, что за соседней стойкой стоит он; мысли путались и летали от Д.А. к Наташе, от свидания Наташи к моей встрече с Олегом, от покупки пальто к сегодняшнему семинару. Я у видела, что Димас уходит, и едва не пошла за ним, но сдержалась, а потом увидела в своей руке бутерброд с колбасой, хотя собиралась купить пирожок с яблоками (дешевле и вкуснее), увидела, что электронные часы у входа показывают время, когда я должна быть там, где мы с братом договорились встретиться.
   Я завернула в салфетку бутерброд (для Олега) и побежала в раздевалку.
   Олег обрадовался бутерброду и удивился моей взбудораженности.
   А сейчас я спокойно сижу и ем, не взбудораженная, не взволнованная.
   Раньше стоило мне о нем подумать - сердце останавливалось.
   А сейчас стучит…
   Домой я приехала поздно и только у парадного вспомнила, что собиралась ceгoдня поговорить с Никитой. Что ему сказать и как лучше сказать?
   Говорить ничего не пришлось.
   Когда я поднялась лестнице, увидела, что из нашей квартиры выходят врачи.
   Что-то с мамой?!
   Я бросилась к дверям и столкнулась с ней.
   - Что случилось?
   - Никите плохо... «Скорую» вызвала.
   - А что с ним?
   - Диабетический криз.
   - Что это значит?
   -Резко повысился сахар в крови. Сделали укол. Если такое случится, когда меня не будет дома, а ты будешь, нужно сделать этот укол… Ты же умеешь?
   Я рассказывала маме, что нас учили на практике.
   - Или сразу вызвать «скорую» Вот, смотри, тут инсулин и разовые шприцы.
   Мама положила шприцы и лекарства в маленькую нишу в коридоре, где хранились бинты, лейкопластырь, глицерин и кое-какие мелочи.
   - Никиту не надо слушать, он считает, что все само пройдет. Да знаешь, он о другом всегда думает - у него свои дела, договоры, звонки, переговоры… Словом, на первом месте бизнес, а здоровье. . .
   -А каким бизнесом он занимается?
   -3емля, недвижимость... Я сама в этом не очень разбираюсь.
   Конечно, никакого разговора у меня с ним в тот день не было, а через день пришла Вера и сказала, что зa границу она не поедет и непонятно, что ей делать полгода (собирались в Швейцарию на три месяца, а оказалось, что на шесть).  Худрук ей ничего не объяснял, не запрещал, не отказывал, просто сказал, что он хочет, чтоб не привыкали к одному партнеру, поэтому он поменяет некоторые пары; ее партнера, с которым у них так все хорошо получалось, поставили с девушкой, которая особенно ничем не блистала, но была выше ростом - мол, так красивее смотрится, сказал худрук; она сама сейчас в паре с мальчиком, который скоро уходит в Театр пластики, так что, понятно, если у нее нет партнера, ехать ей нечего. Она попыталась сказать о этом Артему (худруку), он безразлично посмотрел на нее, начал искать какую-то запись на магнитофоне; она ждала; он вроде долго не мог найти, наконец, нашел; она спросила, так как же быть, она всегда танцевала со своим партнером; Артем начал пристукивать ногой, отмеряя ритм, чертя в воздухе рукой какие-то линии… Она подождала еще, когда повернулась, чтобы уйти, услышала в спину – «Танцуй, с кем хочешь...»
   "А поездка?" - спросила Вера.
   "Поездка в конце марта", - сухо сказал Артем,передвигаясь в такт музыке.
   Ей нужно было уйти, но он сделал несколько шагов "краба" (иначе это называют аргентинский шаг, пояснила Вера), и она спросила:
   "А как же наше танго? Его я буду танцевать с прежним партнером?" Они танцевали солирующий дуэт в номере "Аргентинское танго".
   Артем молчал, она опять спросила:"Его мы будем танцевать?"
   "Танцуйте! Танец дает возможность выразить себя в движении". Он прочел ей короткую лекцию о том, как Сократ в шестьдесят лет брал уроки танцев у танцовщицы Аспазии, всем своим видом показывая,  как она ему надоела.
   - Аспазия? - совсем запуталась я.
   - Нет, засмеялась Вера. - Артем показал, как я ему надоела.
   На этом они и расстались.
   - Что теперь делать? - воскликнула Вера.
   Я подумала, что делать есть что - встречаться с Олегом, учиться в  институте, подрабатывать... Разве недостаточно?
   И сама себе ответила - Вере недостаточно.
   Я убеждала нечего не делать. Еще пять месяцев до отъезда, а за пять месяцев, возможно. что-то изменится.
   - Что может измениться? Обстановка в стране - очень вероятно. Правительство? Точно.Но ко мне это какое отношение имеет? 
   - Может переменится худрук, отменят поездку или включат тебя в состав...
   - А если нет?
   Я подумала, что ничего страшного не случится, только как бы помягче ей сказать…
    - Если все уедут, тут никого не останется, можно только в гардероб податься или официанткой в кафе! Если бы вернуться в театр… Но там меня вряд ли возьмут опять…
   Я как могла пыталась успокоить Веру.
   - Может, я все же сумею поговорить наедине с Никитой, и он не будет тебе мешать.
   Я сама почти не верила в то, что говорила. Буду просить его не приставать к Вере? Смешно!
   А может, с ним что-то случится? Что там говорила мама? Диабетический криз, плохое самочувствие, он будет один дома, не  поймет, что все настолько плохо, или растеряется и не вызовет "скорую", а когда кто-то вызовет, его заберут в больницу на месяц. А потом отправят в специальный санаторий.
   Я подумала, так будет лучшее и для мамы - она последнее время почти не пишет картины и занимается Никитой, как ребенком - то ему нужно подготовить, это нужно убрать, пораньше поджарить омлет, какой он любит, потому что ему рано уходить. Меня это иногда возмущало - почему нам с Олегом мама не готовит завтрак, а дает то, что оставил Никита в кастрюле или на сковороде (если оставил); почему ей некогда отдать костюм Олега в химчистку или вшить "молнию" мне на платье – этим должна заниматься я; даже художественные работы Олега интересовали ее меньше; а вот если Никите нужно разыскать какую-то информацию в Интернете, сделать ксерокопию документов или набрать текст – все бросала и не отходила от компьютера.
   Я привыкла, что многое нужно делать самим, на многое закрывать глаза, потому что у мамы есть ее работа, ее творчество, но не могла видеть, как она бежит к компьютеру ( раньше она не выказывала к нему интереса), чтобы найти нужный Никите материал, или бежит к плите, чтобы для него кашеварить. Пожалуй, если он попадет в больницу, она все бросит и будет сидеть с ним день и ночь; лучше не попадать ему в больницу и хорошо себя чувствовать.
   Теперь мне хотелось, чтобы мама все бросила, отстранилась от всех и заперлась у себя на втором этаже: сидела над этюдами к картине или хотя бы раздумывала о ней; но она хлопотала как никогда, занимаясь много времени тем, на что раньше мало обращала внимания.
   Никита собирался купить землю, где-то под городом; я слышала, что он собирался ехать с мамой смотреть участок; потом они поедут смотреть еще один участок, а пока обсуждают, где лучше и какой строить дом - если строить, или продать и купить другой участок…
   Мама активно участвовала в этих беседах и ,глядя на нее, я иногда изумлялась - будто не моя мама. Наша прежняя мама сказала бы, что ничего в этом не понимает и ушла в мастерскую.
   Мама стала регулярно ходить в парикмахерскую, проводить много времени в магазинах и на вещевых рынках в поисках модных вещей, которые бы ей шли Я удивлялась - женщина так теряет голову из-за мужчины? Или теряет голову именно из-за этого мужчины, который моложе ее - стремится выглядеть хорошо и молодо, одеться современно и стильно. К сожалению, мама что-то теряла после всех своих находок, мне казалось, она становилась банальной женщиной, не очень молодой и стремящейся выглядеть помоложе и помоднее… молодящейся?..
   Она утрачивала свой стиль, присущей только ей стиль, к которому не подходили слова «модный», «эффектный», «шикарный», а следы пустых забот и хлопот начинали проступать на заурядном лице, и эффектная дорогая одежда почему-то портила ее красивую фигуру. Иногда мама, казалась мне манекенщицей на подиуме, не худосочной и чуть косолапистой (как обычно), а стройной с красивыми, ровно ступающими ногами, но никак не моей мамой.
   Шли дни. У Никиты не возникало проблем со здоровьем; наверное, он принимал глибомет или мама делала ему уколы; она пыталась внедрить безуглеводную диету (точнее, малоуглеводную), но Никита сказал, что без спагетти, батона и винограда он еду не представляет, а молочные продукты терпеть не может.
   Олег пропадал в институте или встречался с Верой, к нам домой они заходили редко, Вера пока работала, где и раньше, только без сольных номеров, в общей массе девушек, что-то вроде кордебалета.
   Я приходила пару раз в "Бинго". Вера танцевала хорошо, но ничуть не выделялась на общем фоне, лишь  в танце "сиртаки" ее отшлифованная техника и природная грациозность  бросались в глаза, и я могла только  представить, как она танцевала в паре со своим партнером "Аргентинское танго" , "Ча-ча-ча" и "Английский вальс", о которых Вера мне говорила.
   Во второй приход я стала невольным свидетелем одного разговора. После танца Вера подошла ко мне и пригласила зайти за кулисы через подсобку и поболтать, у них сейчас небольшой перерыв.
   У дверей подсобки стоял мужчина, немолодой, осанистый, какого-то импозантного (другого слова не подберу) вида. Вера, очевидно, его знала, потому что улыбнулась и сказала, что очень рада его видеть именно здесь, а не в театре.
   Я хотела попрощаться и подождать в коридоре, но она удержала меня. Мужчина, невзирая на мое присутствие, стал ей выговаривать: "А я совсем не рад Вас здесь увидеть! Вера, куда Вы ушли из театра? Или еще не ушли?"
   - Нет, я уже здесь…
   - Здесь бордель!
   Он говорил с пафосом, с выразительным жестом рукой в сторону от
себя, что воспринималось бы комически, как театрализованное представление, если бы не захватывающая искренность этого человека;
чувствовалось его волнение за Веру, ее профессиональную судьбу, и все улыбки и ирония отступали.
   - Подумайте о себе, Вера! Вы же прекрасно выступали в театре! Ваш танец в "Женитьбе Фигаро" – это же чувство! А не просто движения…
   - Но… Евгений Ильич... Я только думаю... Я хотела сюда идти…
   - Вы идете в бордель! Вы меняете театр, на бордель!
   Он произносил слово «бордель» чуть нараспев, с нажимом на "о" слегка грассируя "р", словно по-французски.
   - Готовиться! Скоро на выход! - в приоткрытую дверь заглянула женщина, хлопнула в ладоши,  кивнула головой, вроде подгоняя, и тут же исчезла.
   - Что ж, Вам пора, и я отсюда пойду. Сейчас Вы и тут хорошо танцуете, но если будете продолжать здесь, то ничем хорошим это для Вас не кончится! Помяните моё слово!
   Вера бросилась к нему, что-то говорила, выбежала за ним в коридор, они немного прошли.
   Она вернулась и перед уходом в раздевалку объяснила, что это актер из ТЮЗа, хороший актер, играл во многих спектаклях, где была занята она (их хореографическая группа).
   - Так предан театру! Ты не представляешь... А все клубы, бары с танцевальными выступлениями презирает…
   - По-моему, не так сами клубы, как танцы в барах и клубах, - сказала я.
   - Может быть и так… Ну пока, тебе сюда, а я пойду переодеваться.
   Мне расхотелось возвращаться в зал и смотреть ,как танцует Вера.
   Я до мельчайших деталей запомнила этого актера из ТЮЗа, его лицо, осанку, его речь с характерным произношением отдельных слов. В чем-то его отношение к театру напоминало мамино отношение к живописи - та же убежденность и непримиримость, увлеченность своим делом… Мамино отношение к живописи, пока она не познакомилась с Никитой.
   И разве плохо любить то, что ты делаешь? Неужели нужно любить делать только то, что немедленно приносит деньги? Мне тоже нравится моя специальность.
   Я взяла смелость сравнить свою профессию с искусством.
   Восстанавливать способности людей ходить, наклоняться, бегать, прыгать, вообще двигаться, не испытывая при этом боли, значит - искусство вернуться к прежней жизни, пусть обыденной, не всегда очень веселой и очень часто нервной и напряженной, но полноценной, и человек способен сделать ee радостнее и спокойнее, ведь он - реабилитирован.
   Слово какое, одно название профессии - специалист по физической реабилитации!
   Человек реабилитирован, а помогла ему в этом - я!
   Даже если полноценной жизни не было изначально (как у детей с ДЦП), мы старались сделать возможным, чтоб они хоть на время занимались тем же, чем увлекаются обычные здоровые дети, и даже не все из них - например, верховой ездой. Инструктор,  которая умеет ездить верхом, садилась в седло с ребенком и ходила по кругу, держа перед собой дитя и управляя конем.
   Я вышла на улицу и медленно пошла к остановке. Падали мелкие снежинки. Свежесть и тишина действовали умиротворяюще, хотя, наверно, вечерний проспект был такой, как обычно, а показался спокойным и тихим из-за шума в зале и духоты.
   Я миновала остановку, захотелось еще немного пройтись, хотя бы до метро. Мне нравится моя специальность, с Наташей подружились, учиться интересно и на практике тоже, если бы еще я была хорошенькая и с парнем встречалась, то совсем…
   А разве я не встречаюсь с хорошим парнем?
   Я даже остановилась.
   Вадим. Плохо ко мне относится? Уродлив? Симпатичный, спортивный, далеко неглуп, а кое в чем хорошо соображает... Чем плох? Почему я настраиваю себя, что он встречается со мной "от нечего делать"? Он не раз восхищался моей фигурой - не отвешивал дежурные комплименты, а удивлялся, до чего "все на уровне", " без костлявости", несмотря на кажущуюся худобу в одежде; а также не "зашпиленная", не "сдвинутая", есть, о чем поговорить и чем заняться без секса. Мое лицо или не вызывает у него неприятия, или он не особо обращает на него внимание. Да и я, глядя на себя иногда в зеркало, не замечала особой некрасивости.
   Вот и сейчас в окне вагона метро я видела обычное лицо обычной девушки. Вагон вышел из тоннеля, и отражение исчезло.
   На улице уже лежал снежок, он таял на асфальте, но красиво отделял от темноты ночи крыши домов, очертания балконов и окон по карнизам и навесам.
   Окна у нас были темные.
   "Наверно, никого", - подумала я и ошиблась.
   "Аля, это ты!" - крикнула мама сверху.
   Она была в мастерской, но не казалась раздраженной, когда я вошла и посмотрела, что набрасывает на листе.
   Это были странные фигурки; я присмотрелась - большинство закончены, дорисованы спереди, сзади, некоторые и сбоку, указаны размеры, заштрихованы карандашами разных цветов…
   Вот этот человечек - это же Карлсон, "который живет на крыше", сзади пропеллер, смешное лицо с потешной улыбкой; а вот Карлсон летит с Малышом на спине; а тут Незнайка? - конечно, в своей широкополой шляпе и коротких штанишках, рядом доктор Пилюлькин в белом халате со стетоскопом. Что это? Буратино, Красная Шапочка, Чиполлино…
   - Мама, что это?
   - Новогодние игрушки.
   - Это Олегу нужно для детской книги? - сообразила я.
   - Нет, Олегу не нужно.
   - Зачем? - У меня брови на лоб полезли. – Ты  хочешь их сделать?
   - Тебе не нравится?
   - Нет, почему же. Очень миленькие, особенно Карлсон. Но зачем тебе? Ты будешь их мастерить?
   - Их будет мастерить одна немецкая фирма. Им нужны новые модели новогодних игрушек.
   - А ты тут при чем?
   - Они обещают хорошо заплатить, они заинтересованы в них… если будут продаваться… Белоснежку и семь гномов хорошо приняли, быстро распродали, мне заказали еще.
   - Откуда ты взяла эту фирму?
   - Никита время от времени сотрудничает с немецкими фирмами по некоторым вопросам, это через него.
   Значит, теперь вместо картин мама будет моделировать игрушки?
   - А почему вдруг ты этим занялась?
   - Никита покупает землю, берет кредит, нужно расплачиваться, а за такие игрушки там хорошо платят.
   Вот так, господин судья
   Я до сих пор эгоистично не задумывалась, что мама должна была содержать нас с Олегом, да и сейчас содержит, несмотря на подработки Олега. Может, ей помогает Никита? Не только тем, что добывает заказы немецких фирм, а и деньгами. Да или нет?
   Мама ему и нянька, и любовница, и медсестра, а теперь еще и сотрудничает с его партнерами?
   Неужели он ей так нравится, что она потеряла голову и все делает для него? Даже оставила творчество?
   Наверное, мама что-то почувствовала. Она подошла к повернутому мольберту.
   - Вот смотри.
   Она развернула мольберт и посмотрела на меня.
   На холсте были изображены люди, которые спешили к елке. Падал снег, сияли огни на елке, сияли лица нарядных людей, которые показались мне чем-то похожими на игрушки, которые рисовала мама, - Красная Шапочка, Белоснежка, Золушка… Я вдруг вспомнила старую мамину картину "А все равно весна…" - за окном метель, сугробы, скользанка, снеговик, а в квартире на подоконнике прорастает луковица в банке, и из нее тянутся вверх зеленые стрелки, которые перечеркивают снег, холод, вьюгу.
   - Как тебе?
   Я посмотрела на маму и поняла, что не могу ей сейчас сказать, что мне не нравится, что это  не то... Но и лгать я не могла. Сказать правду? Но для этого нужно найти хотя бы один штрих, который бы мне понравился.
   Я еще раз внимательно посмотрела.
   В толпе людей заметила малышку, которую вели за руки родители; маленькая девочка в пятнистой шубке и меховой шапочке, завязанной тесемкой под подбородком; из-под мышки у нее торчал зайчик - в красном сарафане и передничке; девочка старательно прижимала локоть к боку, чтоб игрушка не упала - вот это было здорово! - ребенок ведет смотреть на новогоднюю елку любимую игрушку. Да и лицо девочки было написано не так, как лица остальных- живое, не игрушечное…
   - Вот это здорово, а остальное мне меньше нравится, - указала я на фигурку и постаралась объяснить, что меня затронуло, даже, вспомнила акварель с метелью за окном и проросшим луком на подоконнике
   - А остальное, ты говоришь, меньше нравится, - сказала мама, - так?
   Я решила быть честной до конца.
   - Если бы ты писала витрину с манекенами, магазин модной одежды, улицу с рекламными щитами вдоль тротуаров, тогда хорошо. А так - они не похожи на людей, куда-то идущих, хоть на праздник, хоть на работу, хоть в гости…
   -Да-а-а... - только и сказала мама, опять отвернула мольберт к стене и задумалась. Опять повернула, посмотрела, подошла ко мне и внимательно на меня посмотрела:
   - Ты хорошо выглядишь сегодня. Необычно хорошо.
   Она внимательно глядела на меня,  не отводя глаз, и я испугалась, что скажет что-нибудь вроде о другом, а на самом деле совсем в точку, я заторопилась.
   - Я пойду, уже поздно, а мне еще готовиться к дифзачету.
   Мне и вправду нужно было готовиться, но я открыла учебник и читалось тяжелее, чем обычно, как будто раньше я читала захватывающую, книгу, а сейчас именно готовилась к дифзачету по педагогике.И мысль, что я завтра увижу Д.А., не окрыляла.
   На следующий день я пришла вовремя, а не задолго до начала. Наташа сообщила мне, что зачет вместе с ним будет принимать аспирантка, "та самая".
   - Он что - влюбился в нее? - пошутила Наташа, - Так он нам это преподнес, словно министр образования и науки здесь будет сидеть. Ее еще нет, так он вышел в коридор.
   В коридоре я его не видела. Пошел на кафедру? Дождаться ее там и войти вместе?
   Я открыла конспект и бодро бежала глазом несколько страниц.
   Пара уже началась, а значит и зачет, но ни Д.А., ни аспирантки не было
   Вошел Д.А.
   На нем красовался вельветовый костюм, которого я прежде на нем не видела, он был заметно взволнован.
   Наташа прошептала:
   - Ого он кажется, втюрился не на шутку, ты посмотри, как хорохорится.
   Д.А. посмотрел на часы.
   - Открыли конспекты, просмотрели… закрыли… Все закрыли - и учебники тоже, Сазонова. Закрыли, отодвинули.
   Он опять глянул на часы.
   - Ну что ж, теперь начинаем.
   Распахнулась дверь, и на пороге появилась аспирантка.
   Лицо Д.А. просияло.
   Он не заметил, что несколько студентов обменялись ироническими взглядами.
   Он представил ее нам, бросился в другой конец аудитории, где стоял бархатный стул ("Специально из зала притащил", - шепнула Наташа) и поставил рядом со своим.
   - Итак, начинаем зачет, - смешно торжественным голосом сказал Д.А.
   Он пожирал глазами ее хорошенькое, ничем, кроме  стандартной ухоженности не примечательное лицо.
   Вопросов аспирантка задавала немного, но то, что спросила, показало мне, насколько она поверхностно, по-ученически знает материал (все-таки я как следует все время учила и много читала сверх программы). Мне она задала вопрос совсем уж глупый.
   В ответе я ввернула, что, мол, если вернуться к началу первого курса, то можно сказать и так, но поскольку мы уже на середине второго, то... Наверно, голос мой прозвучал настолько иронически (или саркастически), что  Д.А. очнулся от созерцания ее профиля и нахмурился, а потом обратил на меня раздраженный взгляд, но аспирантка сказала:"Да, все правильно", тем дело и закончилось.
   Когда Д.А. взял мою зачетку, на минуту задумался, словно бы решал, как со мной быть, если я ей сказала не так, как ему бы хотелось; он задал вопрос по другой теме, довольно сложный; я ответила; он спросил у аспирантки, есть ли у нее еще вопросы, она сказала - нет; он спросил, согласна ли она с тем, как я ответила на последний вопрос (вопрос предлагал двоякое толкование, я выбрала тот ответ, который мне казался более верным), не считает ли она, что лучше отвечать по-другому; аспирантка сказала, что другого ответа быть не должно. Он быстро написал “зараховано”, “відмінно” и вернул мне зачетку.
   В аудитории осталиcь только те, кто еще не сдал зачет, потому что следующая пара уже началась. Я хотела посидеть и послушaть тут, а не идти на историю педагогики.
   Ему это не понравилось.
   - Вы можете идти.
   Я медленно начала собирать вещи,
   Пошла отвечать Наташа.
   Он опять недовольно посмотрел на меня:
   - Сдавшие зачет могут покинуть аудиторию и идти на вторую пару, она уже началась.
   В коридоре Наташа сказала:
   - Чего он к тебе прицепился? У всех так хорошо принимал, а на тeбe решил отыграться. Ты с ним не конфликтовала перед этим?
   - Нет.
   По инициативе Наташи мы решили вместо пары поехать в фирменный магазин женской одежды, но сначала она предложила зайти в кафе отметить отличную сдачу .
   - Оплачивает пригласившая сторона! - заключила она тоном, не допускавшим возражений.
   Мы сидели в симпатичной комнатке с видом на Андреевский спуск, пили кофе с пирожными. Наташа хотела взять по бокалу шампанского; я предложила сделать это на обратном пути, если захочется и если останутся деньги; она согласилась.
   В магазине цены действительно были смехотворные, но тьма народу и мизер хороших вещей. Однако Наташа все же купила себе, джинсы и куртку, а мне приглядела платье и заставила примерить.
   - Класс!  Иди посмотри в то большое зеркало, здесь плохо видно.
   Когда я вышла из примерочной, продавщица рассыпалась в комплиментах; если даже учесть, что профессия обязывает, все равно было приятно; продавщица позвала их фотографа и попросила сделать пару снимков, чтобы разместить их на рекламном сайте. Фотограф продолжил комплиментарный ряд и делал снимки без ссылок на отсутствие у меня фотогеничности или рекламной внешности. Напоследок вручил мне свою визитную карточку.
   Наташа, взбудораженная покупками и особенно фотосъемкой, пересчитала деньги и сообщила, что на шампанское в кафе не хватит, а вот купить бутылку в соседнем магазине и выпить ее там же у стойки - вполне. На остатки своих денег я купила шоколадку. Мы пили шампанское и ели шоколад под шутки – заигрывания парней у соседней стойки.
   Итак, господин следователь, я приступаю к финальной части моего письма.
   Не буду описывать, как я узнала, чем же занимается Никита - долго и неинтересно рассказывать, как я анализировала все сказанное и случайно услышанное (а однажды подслушанное), задавала вопросы, вроде безобидные, но кое-что мне прояснившие.
   Он числился специалистом в одном довольно известном НИИ, а деньги зарабатывал, выступая посредником между теми, кто хотел купить землю, и тем, кто по должности ее распределял и выделял в бесплатное (якобы) пользование; потенциальные покупатели платили кругленькую сумму официально за оформление всех документов, а гораздо более круглую неофициально за услугу и тем, кто распределял землю, и Никите, который свел этих людей вместе.
Несколько раз Никита находил совсем дурачков и самостоятельно продавал им якобы "закрытую" информацию - на самом деле, ее можно было найти (если хорошо поискать) в Интернете, но те люди не знали.
   Я слышала, как Никита убеждал маму, которая выговаривала ему за нечестность: мол, успокойся, "для лохов честнее не бывает"; деньги гребут лопатой, а едва, сумеют прочесть этикетки на коробках и бутылках; невежды должны наказываться за свое невежество - вот пусть платят, "для них это капля в море". И мама, честная мама, в конце концов согласилась, что ограниченность не следует поощрять, но просила (по возможности) не дурачить людей, даже если они дурачки.
   Я откладывала разговор с Никитой, потому что не знала, о ком говорить - мама волновала меня гораздо больше; да я не понимала, чего хочет Вера - по-моему, ее интересовало что-то другое, а не возможность Никиты влиять на зарубежные поездки. Иногда, мне казалось, что я для Веры выступаю в роли дурачков, которых Никита надувает с покупкой земли.
   А мама, вернувшись на недолгое время в мастерскую, опять ее забросила - Никита как-то выразил недовольство, что опять нет ужина, придется ему ходить в ресторан или ужинать черствыми булками; и мама побежала вниз.
   Глядя на мамины кухонные хлопоты я думала - лучше б она так папе готовила, толку было бы больше, и семья  бы сохранилась.
   То-то я удивилась, когда она сказала, что ей нужно поработать в мастерской. А если опять рисовать эскизы к игрушкам? - и я пошла за ней.
   Оказалось, еще почище - теперь через Никиту другая немецкая фирма заказала ей букетики искусственных цветов к женским платьям и костюмам, и мама уже не рисовала проекты, а делала букеты своими руками - скручивала из бумаги  стебельки и бутончики, вырезала лепестки, склеивала, подгибала, проходилась по ним крошечным утюжком и окунала в какой-то раствор...
   - Что ты делаешь?
   Я тихо сказала, но, наверно, у меня были такие глаза, что мама небрежно бросила - это недолго, Никите надо побыстрее расплатиться, а ей самой уже не терпится встать к мольберту, у нее в голове такая картина…
   Как бы не осталась эта картина в голове и больше нигде, подумала я, и о том, что с Никитой надо сперва поговорить о маме, тоже подумала.
   Но тут позвонила Вера и попросила поговорить не откладывая - время не терпит.
   "Сегодня или завтра”, - пообещала я, мысленно добавив , что сначала - о маме.
   Мама наконец собралась уезжать - в Одессу, чтобы передать представителю фирмы все букеты и получить деньги за них.
   - Без Никиты? – спросила я.
   - У него дела, - сухо сказала мама - впервые я услышала такой тон, когда речь шла о Никите. Или показалось?
   - Приеду и буду работать, - словно ответила она на мой вопрос.
   "Если Никита не найдет очередную фирму, которой понадобится вымыть полы и окна в каком-нибудь здании в нашем городе, а за это хорошо заплатят,” - подумала я.
   Похоже, мама была рассержена не на шутку, потому что не стала дожидаться Никиту попрощалась со мной и ушла, хотя поезд отходил через два часа.
   Я решила подкрепиться на кухне перед серьезным, разговором, но почти пустой холодильник и пустые кастрюли заставили меня пойти в магазин.
   В магазине я пробыла дольше, чем собиралась, и все это время прокручивала в уме фразы, которые скажу - что мама должна создавать картины, а не цветочные букетики, что маме нужно время для работы в мастерской, а приготовить себе завтрак или ужин и самому не сложно; я даже была согласна, когда буду успевать, готовить завтрак и Олегу, и ему.
   Если Никита дома, приготовлю, приглашу поужинать, тогда и поговорить можно.
   Никита был дома. Он лежал на тахте в большой комнате внизу, ему было плохо.
   - Ничего, пройдет, – ответил он на мой вопрос, что с ним.
   - Наверно, нужно вызвать скорую, - сказала я, вспомнив слова мамы.
   - Не стоит, должно пройти, - слабо сказал Никита.
   Я пошла на кухню, выгрузила продукты из сумок, разложила и пошла посмотреть, как Никита.
   - Вызывай врача, - еле проговорил он, - наверно надо укол… плохо… Скорее…
   “Срочно укол или вызвать скорую, - услышала я слова мамы, - можно и то, и другое, иначе… ”
   Иначе сразу все вопросы отпадут, - подумала я.
   Мама вернется в мастерскую, Вера поедет в Швейцарию, и у них с Олегом все будет в порядке. Все люди смертны; меня же могло не оказаться дома, у Никиты есть мобильный телефон, он в состоянии и сам вызвать скорую. Сделать укол? Я так давно их не делала, не уверена, что сделаю хорошо.
   - Вызываю "скорую", - сказала я Никите, хотя он уже вряд ли осознавал, что я говорю.
   Надо сказать так, как есть, господин следователь.
   Я не вызвала скорую и не сделала укол.
   Я виновата, хотя этого никто не знает.
   Для всех - когда я пришла домой, все было кончено. Меня не оказалось дома в тот момент. Да так и должно было быть - пришла из института раньше, чем положено, а в магазине вполне могла задержаться дольше.
   Случайность, что я вернулась раньше.
   Я виновата, господин следователь; пусть никто не знает, в чем я виновата; жить с сознанием своей вины я не хочу. Хоть кому-то должна я признаться…
   Убила ли я человека? Думаю, что в этом случае могут не помочь ни врач , ни лекарства, да и «скорая» могла приехать позже, чем нужно.
   Мое преступление не в том, что я убила. Я не сделала того, что должна была сделать, что зависело от меня и могло помочь.
   Ну и что? Разве мы судим всех людей, которые и по своему статусу, и по своей должности могут и обязаны помогать, от них зависит многое, они должны помочь, но не помогают и на каплю, потому что думают о себе. Они говорят - это не поможет все равно, и бросаются к своим делам, деньгам и карманам. Да, я понимаю - свои интересы прежде всего. Такая жизнь, что деньги выходят на первое место, и их всегда мало, даже тем, у кого их много (а им ,наверно, кажется, что у них совсем мало).
   Но деньги все равно никогда не будут на первом месте; и я сделала то, что сделала, не ради денег. Вы это видите, господин судья.
   Вы же не судите всех людей, которые могут хоть что-то сделать, чтоб кому-то было лучше, а они не делают, хотя очень много об этом говорят... Вы же не будете их судить, правда? Хотя от их действий (а в данном случае - их бездействий, несмотря на все красивые слова) тоже зависит жизнь, и даже не одного человека…
  А меня суди"те.
  Я виновата, суди"те, если сочтете правильным.
  Если я отправлю это письмо.


                ПИСЬМО ТОМУ, КТО ЗАХОЧЕТ ПРОЧЕСТЬ


   Я не буду отправлять, то письмо, которое написала. Как, наверно, и это.
   Вы уже догадались, наверное.
   Я сделала укол.
   Никите стало лучше, вызывать "скорую" не понадобилось. Я сделала то, что  требовалось, ввела инсулин.
   Разовые шприцы довольно просты в обращении, а я даже делала несколько раз уколы щприцем с металлическим корпусом, который кипятят.
Врач согласилась, что нужно научиться, раз есть такая возможность.
  Да, у меня появилась мысль - а что, если не сделать? Ничего не сделать? Возможно, греховные мысли это уже грех; есть что-то по этому поводу в Библии? Надо посмотреть.
   Мысленно желать кому-то зла - плохо, я уже виновата. Я раскаиваюсь: подумала - если его не будет, станет лучше.
   Кому? Маме? Олегу? Вере? Или все-таки мне?
   Не знаю.
   Знаю, что несмотря на эти мысли, автоматически доставала шприц, лекарство, протирала спиртом…
   Или это происходит машинально? Что-то мама давно говорила по этому поводу… “Если от тебя зависит, чтоб сделать человеку лучше – сделай. Если зависит, что можно не сделать плохо – не делай.”
   Вот и вспомнила. Вроде тогда слова стерлись, а где-то остались.
   Что-то еще мама говорила... “А это зависит почти каждый день, просто не отдаешь себе отчета, насколько легко что-то сделать и насколько для кого-то это важно ”.
   Я выбросила шприц, пустой флакончик, посмотрела в окно. За окном опять кружили снежинки, то спокойно, легко падали на землю, то закручивались ветром в снежный локон, и мне вспомнилась картина”А все равно весна”.
   Вскоре Никите стало лучше, и он попросил принести ему горячего чая с клюквой, а после совсем пришел в себя и поставил  мобильный телефон на зарядку, а потом до ночи говорил по нему, в том числе и с мамой, которая ехала в поезде и ему позвонила.
   Я так и не поговорила с ним, потому что не хотелось донимать сейчас его расспросами, да и сама не чувствовала в себе уверенности и азарта…
   А на следующий день позвонила Вера и сообщила, что ей дают нового партнера, очень классного, он танцевал в ансамбле, и они начали репетировать ее номера, здорово получается; как много в танце зависит от партнера; Артем говорит, что специально придержал ее для этого танцора(его зовут Володя), Артем хотел посмотреть, сможет ли она продолжать работать без перспектив или сломается.
   Вера рассказала о поездке Олегу, он разозлился и сказал, что не хочет расставаться с ней и на три месяца.
   Я сказала, что понимаю Олега.
   - Приходи посмотреть мои номера с Володей, мы скоро должны выступать на сцене.
   Я сказала, что постараюсь быть свободной в тот вечер, когда пойдет Олег.
   ...И я пришла, но без Олега и не для того, чтобы смотреть их выступление.
   Вера просила меня передать Олегу, что уезжает в Швейцарию.
   - Олег и так это знает, - сказала я.
   - Я еду не одна.
   - Он знает, что с ансамблем…
   - И еще с одним человеком.
   - Артема он тоже знает.
   - Я еду с другим человеком. И с Олегом встречаться больше не буду.
   - ...Ты это сама ему скажешь.
   - Некогда.
   Она в составе ансамбля должна вылетать из города сегодня, а "другой человек" собирается прибыть в Цюрих через несколько дней.
   На минуту я потеряла дар речи.
   - Объясни ему – я встретила другого человека.
   - Позвони Олегу на мобильный и объясни, кого ты встретила.
   - По телефону такие вещи не говорят.
   - Понятно. Их передают через сестру, - сказала я.
   - Ах, ты тоже ничего не понимаешь!
   - Да где уж мне.
   - Этот человек, которым я уезжаю, он не просто посторонний человек, он…
   - Никита? – спросила я.
   Когда я пришла (точнее, приплелась) домой, Олег весело сообщил, что Никита убрался куда-то в командировку, не то в Австрию, не то в Германию,а то и в несколько стран, и приедет неизвестно когда. Мама вернется завтра, а Вера может теперь приходить в любое время, хоть сегодня, и никого не бояться.
   - Ты рада, малышка? - спросил Олег.
   - Ужасно, - ответила я о своем чувстве, с каким буду сообщать новости Олегу и маме. Я вдруг ощутила себя совсем взрослой, и этом ощущении не было особой радости.
   Брат тут же начал звонить Вере, но ее телефон оказался вне зоны. Олег сказал, что очень устал и идет спать, а радостную новость она узнает завтра утром.
   Я совсем не хочу спать. Я думаю - как быть. Не только завтра утром, когда приедет мама, когда Олег не дозвонится Вере, но и потом. Только в голову ничего не приходит.
   Я думаю о многом сразу.
   Имеет ли талантливый человек право на эгоизм, если это эгоизм творческий? Может ли он жертвовать не только своими удобствами, отдыхом и комфортом, а и какими-то удобствами своих близких ради себя, ради своих идей и произведений?
   Любить человека имеет право каждый человек в любом возрасте, а вот имеет ли он право высказывать свои чувства, если ставит этим в неловкое положение других?
   А если человек не художник, а врач или шофер, диспетчер или программист - имеет ли право жертвовать интересами близких ради своей свободы?
   Я не знаю.
   Я упрекала маму, что она не заботилась о нас, когда отдавала нас бабушкам, возмущалась, что она делает эскизы игрушек и букеты, а сейчас вспомнила: папа рассказывал мне, как мама подрабатывала рисованием афиш для кинотеатра и несколько раз расписывала после ремонта в квартирах стены, на которых хозяева  пожелали изобразить пиршественные столы с обильными яствами (в одном случае); пейзажи; портреты членов семейства (в других).
   Ведь заработать деньги для своих детей - тоже забота о них. Почему-то я об этом не думала. Заработать деньги в  ущерб своим интересам, может быть - своему призванию. Потому меня и называли малышкой, что вопрос заработка для меня не стоял?
   Правда, повзрослеть в моральном отношении - тоже непросто.




                ПИСЬМО СЕБЕ САМОЙ


   Мама написала картину.
   Танцующая пара.
   Танцуют не в зале, не на сцене, вообще не в закрытом пространстве. На ковре ярко-зеленого папоротника.
   Вдали вода серого цвета, постепенно переходящего сначала в металлическую синь, а потом серебристо-синий оттенок исчезает, и вода становится яркой – метиленовая синька, индиго, ультрамарин…
   Танцоры в вихре танца, бурного, страстного... Люди во всей наготе своих чувств; мороз продирал по коже от этого безудержного желания, которое  выражал их танец, от естества их инстинктов, не освященных ничем духовным.
   Тем неожиданнее воспринималась радость, какой была проникнута природа - казалось, радостью  напоена каждая травинка, каждый стебелек. Как будто танец, несмотря на всю его порывистость, шел с незапамятных времен в этом тенистом уголке, и нежная красота лужайки, далекой водной глубины, вечного неба привносили задумчивость и робость в безудержное веселье танца.
   Но лица танцовщиков производили на меня странное впечатление – в них было и что-то первобытное, и что-то карикатурное. Или маме хотелось сказать, что безудержность желания должна дополняться самоотречением? Что неодухотворенная первобытность карикатурна?
   Стремление к довольству любой ценой, невзирая на других – диссонанс, противоречие с тихим миром природы, который был и много веков назад, и сейчас, и потом…
   Резали глаз кричащие краски костюмов, вступали в противоречие с молчаливой полянкой, окружавшими ее таинственно темными деревьями.
   Будто все цвета радуги сверкали посредине ярким пятном, привлекая внимание, но глазу как-то хотелось отдохнуть после этого буйства красок, успокоиться на нежной зелени травы и леса.
   Многозначность красок привела меня в замешательство.
   Вместе с тем картина говорила о чем-то очень важном, но я не могла понять – о чем именно.
   Если картина действительно хороша – всем все сразу ясно? Или все дело в нераскрытой, непонятой тайне?



____________________________________
В произведении автор описывает личные впечатления, связанные с творчеством Боттичелли, Яна Вермера Делфтского, Тинторетто;передает свое прочтение картин (фрагментов картин) О.Ержиковского, В.Митченко, З.Серебряковой.