Порой нам (или кому-то) кажется, что поэты-классики только лишь записывают на бумаге то, что им кто-то диктует с Неба. Восторгаемся, восклицаем: «Ах, как глубоко, мудро и как легко, красиво написано! Да и как музыкальны строки! Нет, так могут лишь гении, ах, ничего подобного, даже на км приближенного, мы не сможем, никогда написать не сможем!»
В ранней юности и я так думала: видя совершенные стихи, трудно думать иначе. Особенно в тисках аксиомы: « поэтами рождаются». Спорной в той части, что и родившись поэтом, можно не стать им, не состояться: среда, труд, условия…
Забываем, не принимаем во внимание, что есть ещё и труд у гениев, нередко великий труд! Да и много ли знаем о том, как писалось то или иное стихотворение классика , все ли и всегда ли они пишутся с Неба, с первого и до последнего слова?
А. ПУШКИН
Есть замечательная книга пушкиниста С.М. Бонди: «Черновики Пушкина». То, что черновиков у него было много, знают все профессионалы и любители поэзии.
Но – какие черновики? Книга эта – библиографическая редкость. Жаль, не могу сейчас отснять хотя бы страницу, чтобы видно было, как не видно уже самого стиха после зачёркиваний Пушкиным слов, замены их другими словами, в процессе и после работы над стихами.
Вот как автор рассказывает о творческом процессе Пушкина:
«Большей частью Пушкин творил с пером в руках, он заносил на бумагу почти все моменты своей творческой работы: целый стих, части стиха, отдельные слова, иногда в полном беспорядке, торопливо, в волнении, зачёркивая одно и заменяя другим, снова возвращаясь к первому, опять его зачёркивая, и опять его восстанавливая…
То, что у другого поэта не доходит до бумаги, - неясная мысль, слово, которое наверное будет отвергнуто, - Пушкин набрасывал на бумагу, сейчас же зачёркивая, не успев даже дописать слово до конца.
В его черновике иной раз мы находим чётко и твёрдо написанный стих, два-три стиха – это запись уже придуманного, сложенного в уме. С этого у Пушкина обычно уже и начинается работа, это и есть первое, записанное на листке. А затем идёт быстрая, лихорадочная запись возникающих в голове образов, обрывков стиха, эпитетов… Перо явно не поспевает за мыслью, слова не дописываются, стих не доканчивается, черта заменяет само собой разумеющееся слово.
Очень часто Пушкин пишет только начало и конец стиха, оставляя пустое место для середины, которую придумает потом, а сейчас спешит зафиксировать наплывающие новые мысли, слова, ритмы, образы:
Где своенравный произвол
Менял…………и разговоры,
Рассказы, песни шалуна
Потом второй стих оказывался:
Менял бутылки, разговоры
(«Горишь ли ты, лампада наша»)
Или:
Шумно съехались Адехи
К сакле…. Старика
(«Тазит»)
Или:
Она в триреме золотой
Плывёт…… порой
- в окончательном виде:
Плывёт Кипридою младой.
(«Мы проводили вечер на даче»)
Иной раз намечается в стихе только одно слово – рифма, а остальное заполняется потом:
В роскошном…..покое
золотое.
Такой набросок после обработки превращается в стихи:
В роскошном сумрачном покое
Средь обольстительных чудес
Под сенью пурпурных завес
Блистает ложе золотое.
(«Египетские ночи»)» - здесь конец цитаты.
* * * * *
Можно привести много примеров, как работал с черновиками наш великий поэт, показать шире его творческий процесс, кропотливую работу над каждой строкой и эпитетом, чтобы добиться максимальной точности смысла и безупречности стихосложения, но я думаю, кому интересно знать об этом подробнее, сможет найти эту книгу в инете и прочитать её.
Я хотела всего лишь показать, что даже поэтам-гениям приходилось много трудиться над совершенством своих творений. Что стихи в готовом виде с Неба не падают.
С интересом и великой благодарностью прочитала книгу этого выдающегося пушкиниста, доктора филологических наук, профессора МГУ С.М. Бонди. Он родился в 19 веке, ровесник поэтов Серебряного века, значит, общался с ними в литературных кругах. В моём эссе фрагменты из его книги. Понимаю, какой это кропотливый труд и подвиг – посвятить всю жизнь исследованию черновиков А. Пушкина и его творчеству.
А. АХМАТОВА
О тайнах её ремесла рассказывает в своей книге «В сто первом зеркале» уважаемый Виталий Виленкин. Эта книга тоже теперь тоже библиогр. редкость. Почти тридцать лет он общался с Анной Ахматовой. Ему она много рассказывала о событиях своей жизни, показывала черновики своих стихов, иногда даже и дарила, читала новые, желая услышать о них его мнение. И настолько доверяла его искренности и доброжелательности, что даже не обижалась, если он отваживался немного покритиковать стихи по её же просьбе. Говорила: «Подумаю».
Всем любителям Ахматовой советую найти в инете его книгу, где можно её скачать или читать онлайн. Ну, а тех, кто труден на подъём , постараюсь заинтересовать.
До этой книги я читала в других источниках, что Ахматова всё же больше вынашивает стихи в себе, потом проговаривала их, записывала или позволяла кому-либо записать готовые. Но…оказывается, не всегда так было. Приведу фрагменты из его книги, чтобы нам глубже проникнуть в тайны ее ремесла.
Так легко, как никто легко, пишет Ахматова – словно ветерок или музыка её стихи – и кажется нам, что только и работы у неё, записывать слова, какие послышались ей, спустились к ней, - расслышать их.
На самом деле, всё далеко не так. Вернее, не всегда так. Некоторые стихи – Мелхолу, например (это дочь царя Саула, которую выдали за Давида), - писала она 40 лет! Подумайте только – 40 лет!!! Почему же так? Да чтобы добиться той безупречной точности смысла и выражения его в стихе, как это было ею задумано: ну, это как поймать за хвост летящую птицу…На меньшее Ахматова была не согласна.
Как я поняла, для Ахматовой была важна «настоящая строка». Нечто подобное, но другими словами читала я и в других источниках. Здесь же привожу фрагмент из книги В. Виленкина:
«Вот запись от 24 декабря 1959 года: "...стихи идут все время, я, как всегда, их гоню, пока не услышу настоящую строку».
Как я это понимаю? Сначала приходит мысль-чувство в образе «настоящей строки». И она – импульс, дающий образ всему стихотворению, ведь в ней,
нервы-чувства-мысли, от них рождаются все детали, которые и передают, доносят нам это чувство.
Читаем далее:
«А на другом "листке из дневника" Ахматовой, того же 1959 года, сохранилась такая запись: "X. спросил меня, трудно или легко писать стихи. Я ответила: их или кто-то диктует, и тогда - совсем легко, а когда не диктует - просто невозможно" (ГПБ).
В стихотворении "Творчество", открывающем цикл "Тайны ремесла", говорится о том же поэтически исчерпывающе:
Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки, -
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.
Как будто все ясно и действительно "просто": если "кто-то диктует", то одолевать уже ничего не приходится, надо только уметь дождаться этой божественной диктовки и расслышать "настоящую строку". И ведь написано это в 1936 году, после мучительно затянувшегося периода почти непрерывной, необъяснимой даже для самого поэта "немоты", в момент наконец наступившего нового творческого подъема ("...В 1936-м я снова начинаю писать, но почерк у меня изменился, но голос уже звучит по-другому")."(с)
* * *
А вот здесь не находите ли вы схожести с методом Пушкина?
Вновь цитата:
«По мере углубления в постепенно открывающуюся таким образом мастерскую поэта, особенно в рукописи, рассеянные по записным тетрадям и отдельным листкам, в разновременные законченные и незаконченные автографы одних и тех же стихотворений, во все эти бесчисленные варианты, вставки, вычерки, замены, когда видишь то тут, то там следы колебаний и возвращений к написанному, - можно ясно представить себе, как на самом деле не "просто" бывало иногда Ахматовой расслышать свою "настоящую строку", чего ей это подчас стоило.
Прибавьте к тому, что в конце концов состоялось как нечто вполне завершенное и вылилось на страницы ее книг все то, что так и осталось в набросках, отрывках, недописанных строфах, обозначенных иногда только рифмами, а то и просто рядами точек или черточек, все не записанное ею в свое время по разным причинам и потом оказавшееся "полузабытым, полувспомненным", "полупотерянным, полунайденным", как все это называла иногда на полях своих рукописей Анна Андреевна, наконец, все то, что едва ли не случайно все еще остается неопубликованным, - и вы поймете, что значит для человека, всю жизнь любящего ее поэзию, возможность войти в этот сокровенный и по-своему таинственный мир ее поэтических "трудов и дней".(с)
* * *
Идем в лабораторию поэта Анны Ахматовой. Такую возможность даёт нам автор этой замечательной книги:
«Бывали случаи, когда, пересматривая свое стихотворение через несколько лет после первой публикации, Ахматова изменяла его не частично, а просто переписывала заново. Так, из довольно слабого, не лишенного сентиментальной манерности и даже штампов стихотворения "Веет ветер лебединый..." ("Свободный журнал", 1918, № 3-4) она потом сделала нечто совсем другое, уже вполне ахматовское. Первый вариант приведен в "Библиотеке поэта":
Веет ветер лебединый,
Небо синее в крови.
Наступают годовщины
Первых дней твоей любви.
Мне и весело и трудно,
Не забуду никогда,
Как ослепительный и чудный
Ты пришел ко мне сюда.
Покоряясь, покоряла,
Не просила ничего,
Звездной ночью целовала
Губы друга моего.
Отлетел февраль мятежный,
С легким звоном снежных крыл,
Но на память мне подснежник
Под сосною прикрепил.
В окончательном тексте 1922 года вместо четырех - три строфы. Первая осталась неприкосновенной, а вторая и третья звучат теперь так:
Ты мои разрушил чары,
Годы плыли, как вода.
Отчего же ты не старый,
А такой, как был тогда?
Даже звонче голос нежный,
Только времени крыло
Осенило славой снежной
Безмятежное чело.
Отсюда не только ушло все лишнее, банальное, уже много раз сказанное в стихах, здесь не только стали "времени крылом" заимствованные "снежные крыла", а "снежной" неожиданно сделалась "слава", - сюда, кажется, незаметно прокралась заветная ахматовская "тайна".
А вот та самая «МЕЛХОЛА», окончательный вариант:
И отрок играет безумцу царю,
И ночь беспощадную рушит,
И громко победную кличет зарю,
И призраки ужаса душат.
И царь благосклонно ему говорит:
"Огонь в тебе юноша, дивный горит,
И я за такое лекарство
Отдам тебе дочку и царство".
А царская дочка глядит на певца,
Ей песен не нужно, не нужно венца,
В душе ее скорби и обида,
Но хочет Мелхола - Давида.
Бледнее, чем мертвая; рот ее сжат;
В зеленых глазах исступленье;
Сияют одежды, и стройно звенят
Запястья при каждом движеньи.
Как тайна, как сон, как праматерь Лилит...
Не волей своею она говорит:
"Наверно, с отравой мне дали питье,
И мой помрачается дух,
Бесстыдство мое! Униженье мое!
Бродяга! Разбойник! Пастух!
Зачем же никто из придворных вельмож,
Увы, на него непохож?
А солнца лучи... а звезды в ночи...
А эта холодная дрожь..."
А «Вот, что она отбросила:
И главное песню, что пел он тогда,
Когда на пороге стояла беда...
На лестнице нашей, о горе, шаги
Идут за тобою . . . . . . . . . . . враги
. . . . . . . . . . . . . . . . хватайте ремень
Тебя отпущу я в безлунную тень...
Тебя я спасла, мой любимый, беги...
А в дверь уже громко стучали враги
И если тебя здесь . . . . . . . ночь...
И еще:
...отдаленного говора гул
Не шлет ли убийц за Давидом Саул
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И в храмине темной бледнее луны
Лицо молодое счастливой жены...»
* * *
Думаю, прочитав, как много, долго и тщательно работали над своими стихами – их совершенством и соответствием замыслу – наши любимые поэты, нынешние авторы стихов сделают для себя выводы ( если, конечно, не сделали) - как много надо работать над текстом...
Всем - удачи и вдохновения!)
p.S. Пожалуйста, обращайте внимание на кавычки: чтобы не спутать замечательный текст авторов книг с моим (не смогла выделить шрифтом)