Зал ожидания Вилюйского космодрома гудел тысячами голосов, переливался мириадами КПК и гибких электронных газет. По полукруглым экранам, с приложенными очками виртуальной реальности, шла какая-то очередная сериально-мыльная опера.
Я вёз за собой небольшой синий чемоданчик с моими инициалами и фамилией, в котором лежали настольная центрифуга, микроскоп, пенопластовая коробка с реактивами и прочий скарб. Это воскресенье обещало быть занятным, но лично я провёл бы его немного по-другому ...
Сидел бы на даче, в шезлонге, поливал оранжево-жёлтые цветы полярного мака и был счастлив тем особенным счастьем, которое сопровождает заслуженный отдых в единственный выходной.
Но на станции полетел хромосомный компьютер, все био-кибернетики разлетелись в отпуска, а данных в генетической памяти машины оставалось всё меньше и меньше - РНК постепенно разрушалась. А в памяти станции гляциологов находились данные замеров, пробы льда и космической пыли. Эти важнейшие цифры терять было нельзя - они могли многое рассказать об истории Солнечной системы, да и вообще - обидно, три года собирали.
Вот и придётся мне лететь на ледяной спутник Юпитера - Европу, где солнечная радиация в миллион раз превышает земную, тонюсенькая кислородная атмосфера а температура доходит до -190 градусов. Однозначно не курорт.
- Господин Посиделкин, просьба пройти к третьему коридору, - начал женский голос, а мужской продолжил по-английски - Mister Posidelkin,..
Проходящий мимо человек в блестяще-синем комбинезоне пилота и кевларовом шлеме, толкнул в плечо - мол, о тебе говорят.
Но я уже и так всё понял и понёсся в полосах света желтоватых ламп, расположенных под потолком, внутри какой-то аляпистой алюминиевой конструкции, отдалённо похожей на сплетение нуклеотидных нитей.
Силикатные плиты пола "под мрамор" были скользкие, как лёд на этой самой Европе. В окошко, перемежаемый шпалами пластиковых рам, виднелись прозрачные трубы-пути пневмопоезда, парковка, несколько квадрокоптеров, припортовый городок панельных зданий, похожих на костяшки домино, ярко-алая стоянка спецтранспорта, на которой покоились нескольких катеров на воздушной подушке, два вездехода и гусеничный тягач.
Дальше располагался город Северо-Быраканск, с его небоскрёбами, молодёжными центрами, супермаркетами, музеем космической промышленности ...
Дальше должна быть пустая, незаселённая тундра.
Но тундру я не увидел - наблюдая боковым зрением за красивым видом, я совсем забыл глядеть под ноги. Подошва поехала, я упал, самым гадким образом проскользив на карачках ещё полметра, и шлёпнулся головой об информационную стойку.
- Чего желаете? - спросил автомат.
- Да иди ты … - я принялся подниматься и отряхиваться.
- Вам следует успокоиться, - вокодер среагировал на мой грозный тон и включил систему психологической поддержки, - глубоко вдохните, а затем резко выдохните …
До чего чувствительные пошли агрегаты!
Проходящие мимо радисты в ярко-оранжевых одеяниях с пониманием смотрели на меня. Ничто так не объединяет людей, как обязанность работать в выходной.
А тем временем робот-полотёр уже успел изрядно измочалить мне ботинок полировочными щётками, приняв его за кусочек пола. Спрашивается, зачем эти щётки, если мрамор и так гладкий, даже чересчур?
К третьему гейту, вход в который был загорожен огромными стальными дверьми, я прибыл как раз вовремя, хотя и задержался, покупая бутылку холодной воды, чтобы приложить к шишке на лбу и сдать свой портфель в багаж.
Местный погрузчик никак не хотел признать мой чемодан хрупким грузом. Пришлось позвать персонал и при свидетелях написать на бирке «Осторожно: стекло и химикаты».
Вход в коридор загораживали тяжёлые двери из пупырчатой композитной стали, вокруг которых, как бы в насмешку над серым металлом, располагались разноцветные керамические плитки.
Под плитками скрывался толстый слой армобетона - если на космодроме что-то взорвётся, или произойдёт разгерметизация пусковой катапульты, эта дверь и эти стены выдержат любые нагрузки.
Я даже успел выпить воду и выкинуть бутылку в разложитель, когда услышал торопливый цокот каблуков.
И вот из-за угла, обложенного серым кафелем, появилась проводница лет тридцати, с огромными роговыми очками и ярко-фиолетовыми губами. Может именно в напомаживании и заключается мастерство проводника?
- Вы - Дмитрий Посиделкин? - спросила она, хотя я один стоял у двери, а больше никого сюда не вызывали.
- Вестимо, - отозвался я.
- Тогда идёмте за мной. Я проведу вас к кораблю.
Она приложила к считывающему устройству ключ-карту и тонны композита бесшумно, словно по волшебству, разъехались в стороны.
Каблуки мерно цокали, отбивая уходящие секунды.
В огромном ангаре, неподалёку от титановых валиков электроускорителя, находился корабль метров тридцать в длину и шесть в высоту. Он походил на куриное яйцо очищенное от скорлупы, или широкую луковицу тюльпана. С тупого конца находился двигатель, прикрытый "скорлупками" брони.
Сквозь толстенные стёкла ангара виднелось рассветное небо, розовое как спелое яблоко.
Наконец, обшивка бутона начала медленно поворачиваться и под небольшой «скорлупкой» в передней части аппарата оказался неподъёмный входной люк.
- Аппарат «Гермес», семьдесят девятого года выпуска, - нудным голосом начала проводница, - система двигателя – фотонная, на ускоренных частицах, полный комплекс безопасности. Рейс Земля-Европа займёт около девяти часов, пересадка на Церере. Возможна задержка до двух дней в скоплении «Греки» - там небольшие гравитационные возмущения.
Сейчас навигация в районе Юпитера самая трудная. В здравом уме туда никто бы не полетел, да этот Европинский компьютер с данными ...
- Не волнуйтесь, во всех «Троянских скоплениях» существуют маяки и станции временного проживания.
Знаем мы ваши станции. Из кранов течёт навоз, а не вода, койки без матрацев, недостаток в горячей пище. Кильку в томатном соусе за годы межзвёздных перелётов я возненавидел всей душой.
- Как вы чувствуете себя перед полётом? – традиционно спросили меня.
«Хреново» сказала честность.
«Бывало лучше» сказал скептицизм.
- Отлично! – ответил я.
- Тогда прошу занять место в кабине. До свидания. О дальнейшем вам расскажет Виктор Андреевич
Люк уже открылся, и я пролез внутрь аппарата сравнительно легко – всего-то надо было протиснуться сквозь мембрану радиационной защиты, клапан несгораемой капсулы, и попасть в кабину, окружённую толстым слоем пористого вещества.
Пилот был человеком пожилым, с добродушным морщинистым лицом и глубокими голубыми глазами, взиравшими на меня сквозь слой прозрачного углепластика.
- Здравствуйте, Виктор Андреевич! – сказал я, влезая в своё кресло, окружённое подушками безопасности и защитными рейлингами.
- Будем знакомы, - глухо отозвался пилот, отчего прозрачный композит тотчас покрылся лёгкой испариной.
Он пожал мне руку потёртой ворсистой перчаткой.
- Как вас зовут, милый человек? Да не боись, не для надгробия же …
- Посиделкин Дмитрий Алексеевич, - тихо отозвался я, закукливаясь в белые стропы стратосферного парашюта, ремни безопасности, трубки пневматико-гидравлической защиты.
- А мы уж виделись! Это же ваша сумка с такими большими буквами, что за парсек видно. Спутниковый маячок не пробовали купить? Полезная вещь. Без всякой надписи отличишь свой багаж, и не потеряешь никогда.
Он защёлкал тумблерами. На узком угловатом экране спереди появилось изображение – серый металл, покрытый облупившейся краской.
Пальцы в перчатке мелькали, красные плоские рычажки мерно тикали.
«Вкл. Изобр», «Планет. Связь», «Продувка», «Разгон фот.из.», «Щиты» - всё новые словеса мерцали изумрудным на пузатой приборной панели, как удав кроликом набитой электроникой.
Для меня полёт всегда был неким волшебством. И, когда друзья-физики начинали говорить мне про направленные лептонные потоки, которые позволяют груде металла преодолевать огромные галактические расстояния, я слушал вполуха.
Космос – неразрешимая загадка без подсказок. Без сомнения, не всё в нём описывается Общей и Специальными Теориями. А копать то, что осталось – задача отнюдь не моя. Геном человека тоже довольно странная штука, тоже своеобразная вселенная, со своими законами, которые так легко нарушить …
- Ну, смотрю, задумались вы о чём-то всерьёз. – протянул пилот, наблюдая за продувкой рулевых дюз на специальном экранчике, - это хорошо. Думать полезно. Особенно – о вечном.
- А вы о чём думаете? – вдруг спросил я.
- О капусте. У дочки капустная рассада, в питательном растворе, не растёт – хоть ты тресни.
- А где дочка-то живёт?
- Ясно дело – на Плутоне, - улыбнулся пилот.
- Так там ничего и не растёт – от Солнца далеко, никакие рефлекторы не помогут.
- Я ей - то же. А она говорит, что со свежими продуктами напряжёнка, поэтому и выращивает.
Валики перед кораблём начали расходиться.
Пилот опустил перед экраном противосолнечную шторку с платиновым напылением. Его лицо приняло суровое выражение.
- Рейс шестьсот одиннадцать, «Гермес», готовность к старту десять минут.
Ещё десять минут сидеть без толку, потея под слоями брони.
- Рейс шестьсот одиннадцать, готовность подтверждаю, - рапортовал пилот.
- Виктор Андреевич, к прилёту готовим настоящий чаёк, цейлонский, - ни к селу приплёл диспетчер, - титан починили.
- Молодцы. Есть десять минут.
- Включаю обратный отсчёт, электромагнитный ускоритель.
- Запуск планетарного двигателя.
- Обещали и самовар настоящий привезти. Весь персонал и техника покинули трубу.
Пилот и диспетчер явно были на короткой ноге, и долго ещё перемежали команды рассказами о музейных запасниках, потерянном наследстве жестянщика из Ирана, браконьерах Махавели-Ганга, которые воруют листья из чайных заповедников.
Всё это смешалось в моей голове в один большой ком теста, и я был даже рад, когда была, как бы нехотя, дана команда «Старт».
- Ну, с Богом, поехали! – сказал пилот и нажал на ручку стартёра.
Мы залетели в спиральную трубу, где магнитная катушка сама принялась нас разгонять и раскручивать в разреженной среде, почти вакууме, до сверхскоростей.
- Стартовая скорость шестьсот километров в час, - сказал пилот, когда нас начало раскручивать.
Меня вертело и мотало вместе с кораблём во все стороны, уже и не рад был такому путешествию, чуть маму не звал – ком теста в голове возгонялся во взбитые сливки.
Мы достигли скорости, насколько я мог слышать сквозь непрестанный гул в ушах, восьми тысяч кэ эм че.
Потом принялись чуть-чуть замедляться – чтобы трубу не разорвало, к концу разгона в неё впускали всё же немного воздуху.
Потом внезапно труба разверзлась и корабль, разрывая воздух, со скоростью семь тысяч пятьсот при включённом двигателе выпулил в открытое небо.
Скорость только росла, из глаз брызгали искры, из зубов выпадали пломбы. Земля не хотела нас отпускать.
Но ей пришлось – минут через десять мы прошли всю атмосферу. «Лепестки» на тупом конце корабля разошлись – включился фотонный двигатель, и мы рванули к Европе.
Надо сказать, двенадцатичасовой перелёт прошёл на удивление спокойно – пилот оказался опытным, никакие троянцы нам не смогли напакостить, к тому же знал много хороших анекдотов и баек что, согласитесь, красит любого спутника.
Только последняя байка меня немного задела, но я решил что тут - как с блинами, только наоборот. Не первый, а последний комом, и это нормально.
- Современное искусство – такая жуть, - сказал он, когда мелкий, похожий на картофелины, арьергард «Греков» остался за кормой, - недавно мой брат собрал совет скульпторов. Хотел в фойе театра экспозицию соорудить, современную. А то народ театры помаленьку забывает, вот директора и изощряются, кто как.
- Просто у людей сменилась область интересов, - заметил я, - театры себя изжили …
- «Область интересов», скажу по секрету, у человека всегда одна, - заговорщицки шепнул пилот, - Мораль, нравственность, юмор – эти друзья с годами не меняются. Хоть ты в космосе, хоть ты в глобусе. Всегда есть проблемы, есть их решения, театр их обыгрывает, а, значит, он тоже жив всегда.
За интересы человека, по мнению академика Колумбарова, тоже в ответе генокод. Он написал крайне интересную статью о связи ДНК с умственной деятельностью. Пока доказательств мало, но, может, он и прав?
Может, изменение интересов человечества – всего лишь одна общая мутация? Тиканье биологических «часиков», перемещение ступенек белковой лестницы.
Спину колола какая-то ворсинка из подкладки. Колола неистово, но ремни и мембраны окуклили меня совсем, и до спины я не доставал.
Я попытался вывернуться, чтобы стряхнуть проклятый волос.
- Так о чём это я? – стал припоминать пилот, - да, пригласил мой брат скульпторов в Большой. Единственное требование, как у врачей – «не навреди». Театру около тысячи лет. Естественно, дырки сверлить нельзя, а скульпторам современным только выпендриться и дай – так креативу напустят, что всё здание рухнет.
Лопатка чесалась яростно, я постарался про неё не думать – всё равно не достаю.
- Ну и пригласил он сначала Мартенелли …
Лопатка тотчас прошла, нечувствительная стала.
- Тот, который «Смерть коробки» сделал? – не мог поверить я, – это же гений! Мэтр прямо-таки мирового масштаба …
- Да какой мэтр! – скривился пилот, - слепил снежную бабу из … навоза, и понимай, как хочешь. Вони – на весь театр, у актрис истерика, у зрителей – тошнота, антисанитария, опять же.
- Это же его «Древняя Венера». Знаменитая на весь мир скульптура! – ужаснулся я
- Дурь – она и есть дурь, - махнул рукой пилот, - а известна она, или нет – от этого ни шута не зависит. Даже хуже, если известна. Я говорю - вырождается современное искусство. Стоит кучу денег, а смыслу в нём ну никакого, никакого нет …
- А что стало с «Венерой»?
- Сдали, - равнодушно ответил пилот, - на удобрения. Но Мартенелли всё же заплатить пришлось, за труды. Личность всё же, леший его …
Весь остаток пути я кипел злостью – любовь к скульптурам Мартенелли была единственным, что связывало меня и людей искусства.
Но перед посадкой вылез из своих дум и посмотрел на экраны.
Зря я не сделал этого раньше – красота невообразимая.
На фоне огромного полукружия Юпитера, часть которого уже вышла за пределы экранов, виднелась блестящая крохотная планетка, белая, лишь кое-где покрытая пятнами рыжеватой пыли.
Юпитер вблизи потерял свой пёстрый вид – его атмосфера была похожа на мрамор, не на тот, который имитируют плиты пола в Быраканске, а настоящий благородный камень.
Это зрелище было величественно и солидно. Даже космическая пыль, тучами проносящаяся мимо объективов, не могла заслонить вселенской красоты.
Тормозить корабль у Юпитера – это мастерство на грани жизни и смерти. При слишком большом разгоне оттолкнуться от гиганта уже невозможно, так как гравитационное поле Юпитера является одним из самых сильных в Солнечной системе.
Расчёт должен быть абсолютно верным, чтобы и цели достичь, и не врезаться в планету-гигант.
Я уже рассчитывал на постепенные торможения вперемешку с ускорениями, когда глаза вылезают из орбит – но и этого удалось избежать. Чудеса, да и только.
Садились мы на небольшой исследовательский космодром, площадью всего в футбольное поле. К посадочной площадке со стороны Юпитера была приставлена пирамидка, обтянутая золотой фольгой – она же терминал, она же зал ожидания, она же администрация космопорта. Такие я видел у всех маленьких колоний и научных миссий, не представляющих сырьевого интереса.
Вот если бы, не приведи Господь, нашли на Европе золото или алмазики, или другую какую лабуду – отгрохали бы и космопорт в пять гектар, и отель, и оздоровительный курорт.
Правда, у местных учёных был ещё один шанс на известность – найти подо льдом многоклеточные живые организмы, а ещё лучше – неземной разум.
Но, судя по последним замерам, ничего кроме бактерий-анаэробов в Европинском океане не наблюдалось.
Связь с местным диспетчером, человеком, судя по всему, страдавшим насморком или гайморитом, работала беспрерывно.
- Рейс шестьсот одиннадцать, «Гермес», один пассажир на борту, миссия технической поддержки. Выполняю манёвр. Через пять минут десять секунд - прицельная посадка в штатном режиме на космодром «Европа» шестьдесят пять. Подтвердите готовность поля.
- Космодром «Еуропа» шестьдесят пять. Уыполняйте, - прогундосил диспетчер, - готоуность подтуерждаю. Кроме уас в атмосфере никого нет, манеурируйте суободно, угол разуорота семьдесят пять градусоу сорок минут.
- Пейте «Имувир», - посоветовал пилот, с усилием вытягивая гашётку поворота. Тяга нижнего двигателя увеличивалась, цифры на индикаторе мигали с ужасающей быстротой, - очень помогает от простуды. Всего день-два покапать в нос – и пройдёт, как не бывало.
Диспетчер ошарашено замолчал.
Гашётка, покрытая истертыми квадратиками белого кожзама, упорно кренилась, мы разворачивались, Юпитер в экранах сменился белыми ледяными пустошами, всё медленней летящими под нами.
Процесс торможения занял всего один виток вокруг спутника. Мастерство. Пожалуй, за это можно простить и байку про Мартенелли.
Снова показался космодром, но на этот раз мы совсем застыли на подлёте и стали снижаться.
Пилот включил двигатели третьей стадии торможения, и «Гермес», слегка покачнувшись, опустился на «лепестки».
Я аплодировал искренне, не только в рамках традиции.
- Спасибо, Дмитрий, - отозвался пилот, -я рад, что вы летали нашей компанией, и всё таковское. А теперь давай выметаться.
- Это вам спасибо, Виктор Андреевич. Знаете, для человека, всю жизнь летавшего на почтовых, это был просто идеальный полёт.
- На беспилотниках трясёт, это да, - заметил пилот под дружный гул выключающейся амортизации, - я считаю, что каждый дилетант водит лучше, чем летает почтовая ракета. Ну, а чего ещё от них ожидать? Быстрота там важнее, чем удобство.
Он бережно провёл рукой по сенсорной панели корабля. Все зелёные огоньки на приборной доске пропали, напоследок осветив семейное фото пилота, с дородной женой, семью дочерьми и маленьким сыном.
Потом – долгое ожидание разгрузочного модуля. Рукав, покрытый толстым слоем антирадиационной защиты, заклинило, поэтому нам пришлось ехать на кургузом гусеничном автобусике.
Сквозь узкие толстые стёкла под потолком, в гуще разноцветных проводов, антипробойных подушек и кислородных масок было видно мелькавшие голубые ледяные глыбы, несколько таких же, как наш, автобусов, два меха-шагохода и серо-оранжевый Юпитер на чёрном бездонном небе. Юпитер тут был везде, со всех сторон.
- Невезуха нашим, - вздохнул пилот, глядя сквозь свинцовое стекло.
- Это почему?
- Колонии нам всегда в захолустье достаются. У Америки – Марс, у Японии – Венера, а у нас – Плутон и Европа. Холодные, пустые, хозяйство вести негде. Не свезло …
Набитые как кильки в бочку среди прибывшего вместе с нами инвентаря, крупного и с кучей острых углов, мы крепко держались за ремни поручней, чтобы не расшибиться среди груды металлолома. Я ещё прижимал к груди чемодан, но, чуется, ничего целого внутри него уже не осталось.
Это только сверху казалось, что терминал прямо у поля – своим черепашьим шагом мы ползли минут десять. За это время я успел помянуть добрым словом почтовые ракеты, которые хоть и тряслись, но перемещались из конца в конец молниеносно. А тут …
Наконец, в конце небольшой «гармошки» из фольги, расположенной под тетраэдром, разъехались створки ворот, и наша буханка поехала по скату вниз, к людям.
Обработка антирадиационным раствором длилась полчаса. Такое облучение, что, чуть недомоешь, полстанции будет светиться как китайский фонарик.
- Помывушки – постирушки, - пробасил пилот, - лично я хотел бы съесть чего-нибудь горяченького. И выпить чайку.
- Ну-ну, - скептически заметил я, - у них и так не Мозамбик, а, если к тому ж компьютер полетел, то и вообще. Ждёт нас дом казённый, консервы прошлогодние …
- А чего бы мне, да и не помечтать? – фыркнул пилот, - имею полное право. Тем более, климат-контроль здесь работает – внутри не минус двести. Может и кухня фурычит, чего-то же здесь едят.
Мы потихоньку продвигались вперёд. Поедем-поедем – остановимся, ещё чуть-чуть – остановимся. Всё для удобства роботов-поливальщиков, неприятные создания, на садовые шланги похожи.
Ещё два шлюза, чтобы ни одна заряженная пылинка не влезла, пылесосная комната, комната магнитной защиты.
Затем всё, приехали. Гараж.
Вылезать через люк в боку оказалось ещё тяжелее, чем влезать – ноги среди тесно наставленного груза затекли окончательно, защитные мембраны вырывали из рук чемодан.
Но, наконец, мы оказались на небольшой сварной площадке – этажерке, окружённой чёрно-жёлтыми перилами. Пол ангара был расчерчен истёртыми белыми линиями на огромные парковочные места и изборождён гусеницами.
У ближайшей стенки стояла грозная бурильная установка, помесь гигантского паука с гигантским комаром. Серьёзная штукенция, от пола до потолка в сложенном состоянии, глубина бурения до полутора километров. Краска с механических «лап» облезла, гидравлические штанги ела ржа.
Но по галактическим меркам восемь таких машиномест – число крайне малое, на целый-то спутник. Может, пилот и прав, про захолустье …
Но по ступеням к нам уже спешил молодой востроносый учёный.
- Здравствуйте! – говорил он, лязгая ботинками по листовому металлу, - вы очень вовремя! За последний день у нас сгорело полтерабайта данных.
Я хотел пояснить, что не сгорело, а разложилось. Цепь, состоящая из синтетических нуклеиновых кислот, развалилась на отдельные сегменты, а в месте с ней исчезли и закодированные в цепи данные.
Но лишний раз лучше не умничать.
- И ты не хворай, - заметил пилот, строя из пальцев рук хитроумные сплетения, - по вопросам компьютера – это вот, к Дмитрию Алексеичу. А мне бы в столовую.
- Вот и хорошо! – обрадовался учёный, - у нас как раз остался вчерашний комплексный обед.
- Ну, это разве пища … - протянул пилот.
- А вы чего хотите? – немного нервно парировал учёный, - у нас пищеблок ещё вчера полетел. Компьютер данные не держит, мало того – забывает всё больше и больше …
- Успокойтесь, - сказал я встречающему, который всё больше и больше захлёбывался от волнения, - дышите глубже. Спасём мы ваши данные. Как вас зовут?
- Павел. Вы, самое главное, верните пробу от тридцатого мая. Мы там нашли организмы, чрезвычайно похожие на водоросли …
- Не волнуйтесь, Павел. И водоросли спасём, куда же без них …
Я принялся спускаться по ступеням. Пилот, не имевший пока никакого занятия, последовал за нами. Павел бежал передо мной спиной вперёд, и рассказывал про чрезвычайно редких цианобактерий Microcystis Europae, которые живут в верхних слоях льда, занимаясь фотосинтезом. Одно непонятно – как они живут, в такой-то холодине?
Меня эта тема немного интересовала, недавно Академия наук выпустила буклет «Простейшие Вселенной», где указаны все известные виды водорослей, бактерий и прочих микроорганизмов. Я тоже приложил лапу к сему труду, внеся несколько видов, выращенных в пробирке.
Пилот мимоходом осматривал и обстукивал машины – что-то ему не нравилось.
- Хлам …, - он цокал языком и недоверчиво храпел, - хлам. Того гляди – развалится. Каким местом делали?
- Эта техника ждёт ремонта, - вскользь заметил Павел, - на неделе мастера нагрянут. Починят.
- Надеюсь, дождётся, - скептически заметил пилот.
Словно в ответ на его слова с буровой платформы грохнулся композитный лист обшивки.
Гул пошёл по всему гаражу. Акустика замечательная. Можно симфонический оркестр звать. Только, сдаётся, пока кухни нема, трубы помалкивают …
В углу «музыкального» гаража оказался обширный грузовой лифт и план этажей.
«+2 Обсерватория. Ангар для межпланетных модулей, шаттлов и БПЛА. Космопорт.
+1 ЦУП. Радиорубка. Энергоблок.
0 Стоянка транспорта и передвижной техники. Топливохранилище.
-1 Ангар техобслуживания. Медпункт. Морозильная камера.
-2 Столовая. Химико-биологическая лаборатория. Гляциологическая лаборатория.
-3 Жилые помещения. Администрация. Комнаты отдыха. Компьютерный блок
МАКСИМАЛЬНАЯ НАГРУЗКА ; 5 т. НЕ СОРИТЬ! ВЕДЁТСЯ НАБЛЮДЕНИЕ!»
Не очень-то и хотелось, сорить. Зачем такими буквами?
Я нажал кнопку лифта. Огонёк загорелся, но лифт даже не вздрогнул.
- Порядок, - заметил я, - шахта тоже отрубилась.
- А лифт тоже управляется компьютером? – пилот снял шлем с морщинистой головы и почесал в затылке.
- Конечно. Напрямую, - вздохнул Павел.
Но решение нашлось – сбоку от шахты оказалась дверь, ведущая на освещённую доброй сотней ламп винтовую лестницу. Под струями «дневного света» мы стали спускаться всё ниже и ниже, до пределов отрицательной бесконечности.
Пилоту было всё равно, а я, дитя прогресса, немного запыхался – здешние этажи отстояли друг от друга чуть не на десять метров.
- А остальные учёные … местные, они где? – спросил я.
- Сидят у экранов, и списывают на бумагу всё, что компьютер ещё держит. Хотят сохранить хоть что-то. Пробы льда, бактерий, описания опытов там …
Мы ускорили шаг, ступеньки мелькали под ногами, сердце гулко билось – надо успеть. Каждую секунду эта зараза забывает полдня усердной работы.
Первая дверь промелькнула мимо. Вторая. На излёте сверкнула третья.
У четвёртого этажа лестница не заканчивалась, вниз вела красная стрелка «Бункер».
Я остановился, пыхтя как паровоз, у пластиковой створки, а пилот по инерции пробежал до самого бункера – он явно издевался.
Жилые модули, насколько я мог судить на ходу, были отнюдь не шикарны – простые железные кровати в два этажа, шкафы, из которых высовывались грязные носки, полки с книгами и тонкие серые перегородки.
Табличка «Прачечная», табличка «Туалет», куда же без неё.
Послышался разноголосый говор, который всё нарастал и нарастал, пока, наконец, я не увидел саму толпу, сгрудившуюся у плексигласовой двери с табличкой «Компьютерное оборудование».
Пробегавшая мимо лаборантка с пачкой чистой бумаги увидела меня и остановилась
- Это вы - Дмитрий Алексеевич? – спросила она, - у нас ЧП …
- Да я уж вижу, - я обозрел с полсотни непрерывно пишущих людей.
Но белковые связи распадались быстрее, чем ручки мелькали по бумаге – техника, даже сломанная, по скорости превосходит человека. У некоторых из местных были КПК, но КПК не могли вместить несколько петабайт главной памяти.
Народ увидел нас и немного расступился перед дверью.
Я вошёл вовнутрь. На экранах справа-налево непрерывно скользил курсор, стирая по семь строчек в минуту.
Экраны размещались полукругом под потолком, в углу комнаты размещался полупрозрачный сейф с кодовым замком.
За дверцей виднелись очертания какой-то машинной техники. ПЗУ местное.
Дёрнул за дверцу – заперто.
- Какой ключ? – проорал пилот.
Бумажку с кодом искали долго. Толпа ползала по полу, шарила в жилом секторе – ни намёка.
Но Виктор Андреевич ждать не стал. Отломал от стены какую-то электронно-вычислительную железяку и принялся корёжить дверцу.
Уже через пять минут замок треснул и развалился на осколки. Дверца, покачиваясь на единственной целой петле, открылась.
- Спасибо, Виктор Андреевич, - сказал я, бросаясь к сейфу.
- Потом погуляем. Ты там гены нужные найди, строчки верни, не видишь – народ волнуется …
Народ и вправду волновался.
- Моя дипломная работа! – пыхтел в ухо практикант, - верните, умоляю …
- Пробы льда! – хрипел под мышкой кто-то, - пробы из кратера Пуйл! Следы древнейшей материи! Частицы, которые старше Галактики!
Я уже разглядел среди проводов и шин заветную колбочку с мутной жёлтой жидкостью, когда какой-то гад толкнул меня в спину. Шибануло током, чуть не кокнул колбу.
Это оказался Павел.
- Нашёл! Бумажка с кодом. За подкладку завалилась …
- Хорош! – зашикали на него, - тебя за смертью посылать! Открыли давно ..
Я вынул колбочку из сети и аккуратно положил в пакет. Руки дрожали.
Галдёж начался необычайный.
- Это и есть память?
- Вы можете всё сделать так, как было?
- Послушайте, господа! – возопил я, - ваши данные разложились! На молекулы! Безвозвратно! Не волшебник, увы …
- Освободите помещение! – надрывался пилот, - дайте человеку работать!
Народ, разочарованно сопя и сопротивляясь, вытолкнулся за дверь.
Я принялся расставлять на свободном столе под одним из экранов свой инвентарь.
Первым делом надо сохранить то, что осталось. Я достал пробирку с закрепителем, открыл, взял пипетку, аккуратно капнул вязкой жидкости в колбочку.
Мутный раствор в колбочке уже через минуту превратился в некое подобие стекла – никаких данных на такую память записать уже нельзя, зато то, что осталось, замёрзло навеки.
Затем пришла очередь микроскопа.
Ничего путного агрегат мне не показал – шёл-шёл код, а потом начинал запутываться, разваливаться на части. Дальше – кисель.
Именно этот кисель заинтересовал меня больше всего. Авторез, способный разделять любое вещество на микроны и с этими микронами манипулировать, взял пробу той части памяти, в которой ничего путного уже не было.
Пилот нарезал круги по комнате, из дверной щёлки виднелось несколько пар любопытных глаз. Потухшие экраны отбрасывали блики потолочных ламп.
Анализатор, в который я поместил кусочек, думал долго. И выдал следующее :
«Белок p66shc».
Я протёр глаза, запустил процесс снова.
«Белок p66shc».
Белок p66shc – ген старения у мышей. Ген, который, по истечению определённого срока, начинает изменять и разрушать другие структуры, приводя организм животного к смерти.
Обычно, генный материал, идущий на компьютеры, чистят от подобных «шлаков». Но здесь, видно, произошёл брак. Через три года, сколько в среднем и живут мыши, компьютер стал «умирать». И почти умер, кстати.
Но, поскольку организма у него не было, он стал разрушать накопленные данные и отключать «органы», такие, как лифт.
Это, конечно, были простые догадки, но самое главное – основная часть информации была сохранена.
- Так в чём проблема? – спросил Павел сквозь дверь.
- Всё ничего. Просто мышка сдохла.
P.S. Прибавку мне так и не дали. Наоборот – объявили выговор за самоуправство. Я, де, выгонял персонал станции из помещений и запугивал местных. Грустно.