Обвиняемого защищал совсем молодой адвокат, дебютант, который произнёс следующую речь:
- Факты неоспоримы, господа присяжные. Мой подзащитный, честный человек, безупречный служащий, застенчивый и мягкий, убил своего начальника в приступе гнева, который казался необъяснимым. Позволите ли вы мне сделать психологический анализ данного преступления, если можно так выразиться, ничего не смягчая, ничего не преуменьшая? А затем вы вынесете свой вердикт.
Жан-Николя Лужер – сын почтенных родителей, которые воспитали из него простого и почтительного человека.
Вот его преступление: уважение! Это чувство, господа, мало знакомо нам сегодня, и кажется, что от него осталось одно название, а вся его мощь исчезла. Нужно проникнуть в некоторые скромные семьи, чтобы обнаружить там эту суровую традицию, эту религию вещей или людей, чувств или веры, которая приобрела священный характер, эту веру, которая не допускает ни сомнения, ни улыбки, ни тени подозрения.
Быть честным человеком, по-настоящему честным человеком во всех смыслах этого слова можно только тогда, если ты способен к уважению. У почтительного человека закрыты глаза. Он верит. Мы – другие, наши глаза вовсю открыты на мир, мы живём здесь, в этом дворце правосудия, который является сточной канавой общества, куда приходят все нечестивцы. Мы – другие, мы являемся свидетелями всего этого стыда, мы – преданные защитники всех человеческих преступлений, воров и сутенёров, всех чудаков и чудачек, начиная от принцев и заканчивая грабителями. Мы принимаем со снисхождением, с улыбчивой благосклонностью всех обвиняемых, чтобы защищать их перед вами, мы, если по-настоящему любим своё ремесло, соотносим свою адвокатскую любовь с величиной злодеяния. У нас уже не может быть почтительной души. Мы слишком часто видим этот поток порока, который течёт от высших чинов к самым низшим членам общества, мы слишком хорошо знаем, как всё это происходит, как всё это продаётся. Места, чины, почести – всё обменивается на золото, на звания, на части промышленных предприятий или просто на поцелуй женщины. Наш долг и наша профессия заставляют нас не пренебрегать ничем, подозревать всех, так как каждый способен совершить преступление, и мы бываем удивлены, когда оказываемся лицом к лицу с человеком, как убийца, который сидит напротив вас, в котором есть религия уважения, достаточно сильная для того, чтобы стать из-за неё жертвой.
Мы – другие, господа, у нас есть то, что мы уважаем, как у других есть заботы о собственности, из-за отвращения к низости, из-за чувства самоуважения, но мы не носим в сердце слепую веру, как этот мужчина.
Позвольте мне рассказать вам его жизнь.
Его воспитали так, как раньше воспитывали детей, и разделили все человеческие поступки на 2 половины: на хорошее и плохое. Ему показали хорошее с непререкаемым авторитетом, и он научился отличать хорошее от плохого, как отличают день от ночи. Его отец не принадлежал к расе высших духом, которые, глядя с высоты, видят источники веры и признают социальную необходимость, откуда рождаются эти отличия.
Он рос религиозным и доверчивым, пылким и упрямым.
В 22 года он женился. Его женили на двоюродной сестре, которая была воспитана, как он, была так же проста и чиста. Ему выпал неоценимый шанс взять в жёны честную, искреннюю женщину, то есть то, что является самым редким и самым ценным в мире. К матери он испытывал благоговение, которое окружает матерей в патриархальных семьях, наподобие культа, который присущ божествам. К жене он сохранил немного от той самой религии, которая была слегка смягчена супружеской фамильярностью. Он жил, совершенно не зная обмана, в упрямой правоте и спокойном счастье, которые частично сделали из него существо, а не человека. Он никого не обманывал и не подозревал, что кто-то может обмануть его.
За некоторое время до свадьбы он начал работать кассиром у господина Ланглэ, которого впоследствии убил.
Мы знаем, господа присяжные, по свидетельствам мадам Ланглэ, её брата господина Пертюи, который работал вместе с её мужем, по свидетельствам всей семьи и всех служащих этого банка, что Лужер был образцовым служащим: он был порядочен, никогда не дерзил, имел мягкий нрав, с почтением относился к начальнику и был пунктуален.
Впрочем, к нему относились согласно его добродетелям. Начальник привык к нему и к тому почитанию, которое он выказывал к мадам Лужер, которую тот постоянно превозносил.
Она умерла от тифоидной лихорадки через несколько дней.
Он испытал глубокое горе, но это горе было горем методичного сердца: холодным и спокойным. Лишь по его бледности и заострившимся чертам можно было понять, как он страдал.
И вот, господа, произошла естественная вещь.
Этот человек женился 10 лет назад. 10 лет у него была привычка всегда чувствовать женщину рядом. Он привык к её заботам, к знакомому голосу при возвращении с работы, к словам «доброй ночи» по вечерам и «доброе утро» по утрам, к нежному шелесту платья, к ласкам – то любовным, то материнским, которые облегчают существование, - к любимому присутствию, которое делает течение времени не таким медленным. Возможно, он также привык к лакомствам на столе, к вниманию, которое не чувствуется, но которое постепенно становится незаменимым. Он больше не мог жить один. Тогда, чтобы скрасить бесконечные вечера, у него вошло в привычку проводить часок-другой в соседней пивной. Он выпивал кружку и оставался сидеть неподвижно, рассеянно глядя на бильярдные шары, которые катались под дымом трубок, слушая безотчётно разговоры игроков, разговоры своих соседей о политике и взрывы хохота, которыми сопровождались сальные шутки на другом конце зала. Он часто засыпал там от скуки и усталости. Но в его сердце и теле была непреодолимая потребность сердца и тела женщины, и он, не отдавая себе в этом отчёта, каждый вечер приближался к стойке, где сидела кассирша, маленькая блондинка; он был невидимо привязан к ней, потому что она была женщиной.
Скоро они начали беседовать, и у него вошло в привычку проводить все вечера рядом с ней. Она была грациозна и предупредительна, как и следует в торговле, и ей было забавно обновлять свои потребления как можно чаще, от чего дела шли лучше. Но каждый вечер Лужер всё больше привязывался к этой женщине, которую не знал, о которой ничего не знал и которую любил только потому, что не знал другой.
Малышка была хитра и вскоре поняла, что может крутить этим простаком, и начала искать самый лучший способ, как его использовать. Самым лучшим было, конечно, женить его на себе.
Она достигла этого безо всякого труда.
Нужно ли мне говорить вам, господа присяжные, что поведение этой девушки было вовсе не добродетельным, и что брак, вместо того, чтобы приструнить её, сделал её ещё более бесстыдной?
По естественной игривости женской натуры, она, казалось, находила удовольствие, изменяя мужу с каждым его коллегой. Я повторяю: с каждым. У нас есть письма, господа. Это был скорее публичный скандал, о котором не знал только муж, как это обычно бывает.
Наконец, эта пройдоха соблазнила сына начальника, молодого человека 19 лет, на душу и чувства которого оказала пагубное влияние. Господин Ланглэ, который до этого на всё закрывал глаза по доброте душевной и из чувства дружбы к своему служащему, увидев своего сына в руках – я даже скажу «в лапах» - этого опасного существа, испытал законный гнев.
Он совершил ошибку: немедленно вызвал Лужера и поговорил с ним с высоты отеческого возмущения.
Мне остаётся, господа, лишь прочитать описание преступления, записанное со слов умирающего.
«Я узнал, что мой сын накануне дал этой женщине 10000 франков, и мой гнев оказался сильнее разума. Конечно, я никогда не сомневался в честности Лужера, но некоторая слепота бывает опаснее иных ошибок.
Я вызвал его к себе и сказал, что вынужден отказаться от его услуг.
Он стоял передо мной, не понимая ничего. Наконец, он с некоторой живостью попросил объяснений.
Я отказался их ему предоставить, заявив, что мною движут личные причины. Тогда он подумал, что я подозреваю его в неделикатности, и потребовал, чтобы я объяснился. Увлечённый этой мыслью, он позволил себе говорить на повышенных тонах.
Так как я всё ещё молчал, он оскорбил меня и пришёл в такое возбуждение, что мне стало страшно.
Внезапно, после обидного слова, которое ранило меня в самое сердце, я бросил ему правду в лицо.
Он несколько секунд стоял неподвижно, глядя на меня безумными глазами, затем схватил с моего стола длинные ножницы, которыми я пользуюсь, чтобы обрезать поля листов, затем замахнулся на меня, и я почувствовал, как что-то вошло мне в горло над грудью, но боли я не почувствовал».
Вот, господа присяжные, простой рассказ об этом мученике. Что ещё сказать в его защиту? Он почитал свою вторую жену с такой же слепотой, как с основанием почитал первую.
После короткого обсуждения подсудимого оправдали.
1-е ноября 1887
(Переведено 01 мая 2015)