FucktobiograFiya
Но рукописи требуют огня.
Я наблюдаю за горением с блаженством,
Сжигая четверть жизни за полдня...
К. Арбенин (Зимовье Зверей)
В один очередной раз, то ли по поздней осени, то ли по ранней весне, в то самое время, когда обостряется хондроз и одолевает хандра, я сидел возле камина, подогревал кости, а заодно и кремировал рукопись. Она горела, почти не отдавая тепла, точно так, как его в ней не наблюдалось при жизни и ещё по тому, что не дрова.
Скука. Этим только и стоило объяснить свойство моего поведения, кажущегося не логичным со всех точек зрения, кроме моей собственной и того, кто не умеет видеть ничего, кроме того, что хочет видеть.
Тут, прямо на этом месте, я должен улыбнуться, потому что мне показалось, что я пошутил удачно.
Я, как существо со скудным воображением, полным отсутствием фантазии, и прямым недостатком воспитания, когда пишу от собственного имени, то имею в виду конкретного человека, а не загадочного ЛГ. Ну, или большую его часть. Потому, что уже сказал почему. К тому же, я обладал ужасным корявым почерком, которому научился ещё в школе, ещё до того, как сумел воспользоваться печатной машинкой. Переводя всю эту белиберду в печатный вид, что-то приходилось додумывать заново, из того, что невозможно было перевести на человеческий язык без потерь. Когда писатели перестанут писать чернилами на бумаге и совсем исчезнут черновики, как факт, каким образом нам удастся проследить ход их мыслей, посочувствовать глубине и понять существо их «творческих мук»? Все эти листки, с пометками, зачёркиваниями и пятнами от кофе. Сколько тем для разговоров и научных трудов исчезнет вместе с ними или не появится вовсе?
Подбрасывая в огонь очередную порцию листов, предварительно ещё и порвав их на кусочки, чтобы наверняка, наблюдая за тем, как корчатся в огне буквы, мне посчиталось, что за одну ночь, вполне можно уничтожить всё, что было написано, за целую четверть жизни до этого времени. С момента начала этого времени, почти не осталось мест, где бы я мог не быть один, а с кем-нибудь и совсем, а жизнь оказалась довольно гнусной вещью, с точки зрения нормального человека, который с самого начала понимает, что его всё равно обманут, а задача сводится к тому, чтобы понять где, но не сильно расстроиться по этому поводу, понимая, что так и должно быть этому суждено. Единственный способ борьбы с этим свойством мира – безделье. Так, методом псевдонаучного анализа, понимаешь разницу, между нужно и необходимо.
Нужно – можно и не делать.
Необходимо – придётся делать, даже если не хочешь.
Баловство литературными опытами не всегда доводит до добра, даже если из лучших побуждений оно было замыслено или задумано. Задумано, кстати, от слова ум или от слова зад? Теперь, когда я уже стар не по годам, я и не вспомню точно. Может быть, от заднего ума?
А ещё я старался избегать имён. Поэтому, «он ушёл», превращалось в «я лежал», что очень расстраивало мною, не любимую ещё, на тот момент, женщину, которая в тайне, наверное, читала мою писанину и считала, что это посвящено ей или с ней каким-то образом, хоть и косвенным, связано. И сильно расстраивалась, ища причину и не находя её, почему нет. Но, как думал один неизвестный никому философ, женщина должна любить своего мужчину, а мужчина, на то и мужчина, что никому ничего не должен...
Я кремировал рукопись, заодно проверяя, во сколько раз сложенный лист хватит моих сил порвать, иногда останавливаясь на мгновение, словно перечитывая чужие письма, отправленные себе из позапрошлопрошедшей жизни, сомневаясь в том, что мог их написать сам, словно по фотографии пытаясь вспомнить спектр ощущений того самого момента, когда она могла быть сделана.
Но было, почему-то, не жаль. В этом был ещё один дикий момент, морочащий меня всё это время. У меня слагалось ощущение, что в единственной своей трилогии, я описал всю свою будущую жизнь, да в таких подробностях, что даже люди с теми же именами, что, на тот момент, ещё мной использовались, стали появляться в моей жизни четверть века спустя. Хоть обоком, хоть боком, хоть краем глаза. Это ещё одна из причин, что я перестал использовать имена, так как хотелось уже одиночества, а также скуки и маленького внутреннего костра.
Ритуальное действие самоубийства завершилось под раннее утро. Глаза были красные, словно бы в них до сих пор кувыркались огоньки пламени. Со стороны рассвета тихонько светало, наполняя мир очевидностью. Отведав немного неба в окне, я заварил дежурный чай, с кусочком хлеба и, уничтожив их следы, собрался спать.
-- Что нужно делать, чтобы заснуть, когда не спится?
-- Кто-то говорил, что нужно пересчитывать баранов.
-- У меня нет столько баранов.
-- Я всегда себя пересчитываю.
-- А сколько вас у вас?
-- Постоянно сбиваюсь со счёта.
--------------------------------
Мы – не собранный урожай,
С одного поля,
Ягоды,
Оставленные лежать
Глубоко под снегом.
Дети
Середины прошлого века.
Трафареты душевной слякоти,
Приложенные на скелет человека,
С июня, начинающие ждать май.
Под голодным небом.
Не смеши мои чувства,
Чьи ростки
Вымерзли,
Локотком, воткнувшись в отдушину
Живота мякоти.
Мы,
Отбросы теней,
Наваливающиеся на стены,
Охвостками памяти
Когда припрёт.
Или просто,
Зубная боль.