Старый неприметный заброшенный дом находился на окраине. На несколько километров вокруг – ни души, лишь выжженные поля и леса. Идеальное место для тайных встреч и собраний; одно из немногих, где можно скрыться от всевидящего ока правительства.
Полуподвал как обычно освещали две керосиновые лампы. Электричество в городе отключили более двух лет назад, поэтому-то и приходилось пользоваться допотопными светильниками.
Два маленьких окошка наглухо заколочены досками и затянуты плотной материей, чтобы с улицы не было видно света. Почерневшие от копоти стены украшали плакаты партии «Единство», прекратившей свое существование ровно сорок лет назад. В те далекие времена в стране еще царила демократия. Тут и там красовался написанный большими ярко-красными, похожими на кровь, буквами знаменитый лозунг: «Глас народа – глас Свободы». Скудная обстановка помещения состояла из покосившейся от времени пустой книжной полки, медного умывальника, пары стульев, да массивного круглого стола из неотесанного дерева. За столом сидели четверо, все в темно-зеленой форме повстанцев.
Биргит Фамке – невзрачная женщина лет шестидесяти с бледным покрытым глубокими морщинами лицом уверенно отстаивала свою позицию, энергично при этом жестикулируя и переводя напряженный взгляд то на одного товарища, то на другого. В ее душе еще теплилась надежда, что она сумеет их переубедить, сумеет остановить намеченную на завтра операцию. Она наивно полагала и искренне верила, что можно обойтись без жертв и кровопролитий и решить все мирным путем.
«Дура!» - сделал про себя вывод Тейо Вирва.
Откинувшись на спинку стула и скрестив накаченные руки на широкой груди, он, хмурясь, слушал старую кошелку и с нетерпением ожидал конца ее бестолковой болтовни.
Его напарник, Нико Ваан - самый молодой в их группе, вальяжно развалился на стуле и со скучающим видом щелкал зажигалкой. Божий одуванчик, так называли Биргит Фамке за ее спиной, парню порядком осточертела своими занудными нравоучениями. Он мечтал о том, чтобы карга поскорее закрыла хайло, и они могли, наконец, перейти к делу. «Твою ж мать, прорвало ее что ли?! - со злостью думал он. – Сколько можно размусоливать одно и то же? Чертовы политиканы и то посдержанней будут!».
Такие же мысли посещали и предводителя повстанцев - Инку Блад, по кличке Глас народа. Она сидела на стуле верхом, оперев подбородок на руку, и смотрела на Фамке, которая продолжала гнуть свое, ничего не выражающим взглядом. Ни одна эмоция не проскользнула на лице, ни один мускул не дрогнул. Серые глаза оставались такими же холодными и непроницаемыми. Ничто не выдавало ее истинных чувств.
«Раскудахталась словно на дебатах, - недовольно размышляла она. – До ее убогого умишки никак не дойдет, что разговоры на данном этапе бессмысленны, все уже давным-давно решено».
Выращенная и воспитанная во времена демократии, Биргит вела себя так, будто сегодняшнее собрание, созванное для повторного обсуждения деталей операции, не простая формальность, а какое-то предвыборное голосование.
«Интересно, она, случаем, не за Праведника голосовала?» - неожиданно пронеслось в голове Инки.
Сама Биргит Фамке всегда отвечала на этот вопрос уклончиво, что, впрочем, не удивительно, - голосовавшие за него теперь считались врагами и «царскими лизоблюдами». Смешно, ведь в то время почти все отдавали свой голос церковной партии Ристо Сёдерквиста, прозванного в народе Праведником. Его считали если не богом, то святым точно. Спасителем, который искоренит преступность и восстановит в стране долгожданный порядок. Все без исключения зачарованно слушали его красивые речи и безоговорочно верили каждому слову. Благодаря поддержке населения он за считанные дни стал лидером выборной гонки, а месяц спустя взошел на престол. Народ ликовал. Правда, недолго. Дорвавшись до власти, Праведник, наконец, сорвал маску и показал свое истинное лицо. Превратившись из спасителя в поработителя и угнетателя, он в короткий срок установил в стране жесткий диктаторский режим. Людей разделили на две группы: элита и рабочий класс. Первым делали поблажки, вторых держали в железном кулаке.
За любое нарушение закона полагалась смертная казнь. А новые законы или, как выражался Сёдерквист, - священные заповеди писались чуть ли не каждую неделю, по содержанию доходившие порой до абсурда. Но пожаловаться или выразить неудовольствие на сей счет, никто не рискнул.
Своих церковных взглядов и убеждений Праведник не изменил, и вскоре ввел запрет на внебрачные интимные отношения, на однополую любовь и на аборты. Нарушителя ожидала публичная казнь – наглядный урок остальным, чтоб неповадно было. Противозачаточные средства в список запретов не вошли и свободно продавались в аптеках без рецепта. Любой, независимо от социального статуса, мог приобрести эти средства. Вот только позволить себе столь дорогостоящую роскошь могла лишь элита. И спустя полгода после выборов (последних в истории государства) гильотина приступила к работе.
Проходил год за годом, а рабочий класс по-прежнему находился в постоянном страхе и продолжал молча терпеть. Но всему, как известно, есть предел. Так и терпению безвольного народа однажды пришел конец. Общее горе сплотило людей и помогло побороть страх. Старейшины начали создавать добровольческие отряды сопротивления.
Но, к сожалению, подорвать власть тирана им не удалось – не успели, Праведник не дал им такой возможности. Одним нажатием кнопки он стер с лица Земли миллионный город – «гнездо мятежников», рассадник свободомыслия. В назидание прочим иноверцам и «иудам».
В рядах «стертых», помимо родственников с отцовской стороны, близких друзей и знакомых, случайно оказался и отец Инки, приехавший в тот злополучный день в город навестить родителей. Узнав в новостях о происшедшем, мама Инки слегла в больницу. Она тогда находилась на седьмом месяце беременности. На следующий день ей стало хуже, а вечером начались преждевременные роды.
Роды проходили очень тяжело. Сердце Улли, так звали женщину, в итоге не выдержало нагрузки. И с первыми лучами солнца она, не приходя в сознание, скончалась. Доктора пытались спасти роженицу, но безуспешно.
Маленький Марко прожил в инкубаторе три дня и умер.
Инке в том году исполнилось шестнадцать. Она осталась без матери, отца и родни, с двумя младшими сестрами на шее. К счастью… или несчастью, обременяли они ее недолго. Одна умерла на операционном столе во время стерилизации. Вторую казнили за попытку сделать аборт.
В двадцать лет девушка познакомилась с будущим мужем – Совио Бладом, а в двадцать один родила от него дочку. Девочку нарекли Улли – в честь бабушки. Инка души в ней не чаяла. Впервые за долгие годы она была счастлива, по-настоящему счастлива. В жизни, казалось, наступила долгожданная белая полоса.
Черная сменила ее несколько лет спустя…
Как-то раз Улли пришлось задержаться после уроков, и домой она возвращалась одна – одноклассники не дождались. Подвыпившие мужчины, проезжавшие по пустынной дороге мимо школы рабочего класса, заметили ее. Молоденькая, высокая и красивая, с густыми длинными волосами цвета темного золота. Она сразу привлекла их внимание, и они, не раздумывая, решили воспользоваться ситуацией – схватили ее и затолкали в машину.
Изуродованное тело тринадцатилетней девочки нашли на следующий день.
Насильников вычислили быстро. Но за совершенное преступление наказания не последовало, поскольку те являлись членами элиты. Они отделались лишь условным сроком и крупным денежным штрафом. И все. Дело закрыли.
Тогда Совио взял правосудие в свои руки. Он стоял в толпе митингующих, собравшихся у здания суда. И как только убийцы вышли на улицу, выхватил револьвер и открыл огонь. Мужчина успел выстрелить дважды, но этого оказалось достаточно – обе пули достигли цели. Совио же арестовали и через полчаса казнили на главной площади; убийство представителя элиты считалось самым тяжким преступлением.
Именно это событие послужило мощным толчком к новому революционному подъему в стране.
* * *
Из размышлений ее вырвал голос неугомонной Биргит Фамке:
- …чем же мы в таком случае отличаемся от них?
- Ничем, - выпрямившись, ответила Инка. Тяжелый взгляд стальных глаз впился в Фамке. – Ничем, - повторила она и добавила, отчеканивая каждое слово: – Мы такие же греховные люди, как и они.
- Но так нельзя, - чуть слышно произнесла пожилая женщина.
Она взяла в руки черно-белую фотографию, лежавшую на столе. Со снимка на нее смотрела улыбающаяся миловидная девушка семнадцати лет. Ее звали Фанни. Единственный ребенок Ристо Сёдерквиста.
- Она ведь ни в чем не виновата, - Биргит вновь попыталась вразумить товарищей.
- Первыми жертвами всегда становятся невинные, - безразлично повел плечами Тейо Вирва. – А Фанни заслужила смерти уже тем, что является дочерью Праведника.
- Но…
- Ты, видимо, никого не теряла! – резко перебил ее Нико.
И Фамке тут же прикусила язык. Действительно, из всех повстанцев у нее одной никто из родственников и родных не пострадал при правлении Сёдерквиста.
- На войне как на войне.
- Инка, деточка, - старая кошелка изменила тон и заговорила мягко, примирительно, - я понимаю, ты огорчена произошедшим…
Инка Блад нахмурилась и непроизвольно сжала руки в кулаки. Она была готова сорваться с места и одним молниеносным движением свернуть шею чертовой суке, которая понятия не имела о том, что такое потеря, боль, пустота и ненависть, нарастающая с каждым днем.
Повисло томительное молчание. Воздух в помещении моментально наэлектризовался от напряжения.
Неожиданно вязкую тишину разорвал короткий оглушающий выстрел. Биргит Фамке покачнулась и вместе со стулом повалилась на пол. Во лбу ее зияла дыра от пули, из которой тонкой струйкой медленно сочилась кровь, а на лице навсегда застыло удивление.
Тейо и Инка одновременно, словно по команде, развернулись и недоуменно уставились на Нико.
- Что? – пожал тот плечами. – Мы все об этом подумали. – С этими словами он сунул пистолет обратно в кобуру и вновь принялся щелкать зажигалкой.
- Вспыльчивость твоя однажды выйдет тебе боком, - покачал головой Вирва. – Что мы нашим скажем? – обратился он к предводителю.
- Она работала на правительство, - не раздумывая ответила женщина. - Со шпионами у нас разговор короткий. Народ по ней скучать в любом случае не будет. А за ее семьей и ближайшими родственниками надо установить слежку.
- Будет сделано, - кивнул Вирва.
- Ты не передумала насчет «серых»*? - поинтересовался Нико.
- Ненадежный это люд, - поддержал его напарник.
- Все остается без изменений, - подтвердила их опасения Инка.
- Ты настолько им доверяешь? – удивился Нико.
- Нет. Но в том, что они выполнят мою просьбу – не сомневаюсь. Праведника они ненавидят не меньше нашего, и терять им больше нечего. За проведением операции я прослежу лично. Если кто из «серых» решит внести внеплановые коррективы, поплатится за это жизнью. Главное, чтобы аппаратура не подвела.
- Не подведет, - заверил ее Нико, положив зажигалку на стол. – Я перепроверил, все работает исправно.
- Сколько времени уйдет на то, чтобы напечатать фотографии?
- Около двух часов. Десять тысяч экземпляров.
- Отлично! – Инка была довольна ответом. – После операции встретимся на базе. Я сама займусь распространением.
- Но…
- Никаких «но»! - отрезала она.
Повстанцы воздержались от дальнейших расспросов и не пытались ее отговорить от бездумного шага, понимая, что это все равно ни к чему не приведет. Если Инка так решила, значит, так тому и быть. Но теперь они смотрели на нее совсем другими глазами. Их уважение к предводителю возросло неимоверно. А как иначе, ведь она готова пожертвовать собой во имя справедливого дела, готова отдать самое дорогое - собственную жизнь ради свободы своего народа. Человек, который ставит других выше себя, вызывает восхищение, уважение и преклонение.
О чем Тейо и Нико не догадывались так это о том, что Инкой Блад руководил вовсе не благородный порыв, а холодный расчет. Она прекрасно понимала, что рано или поздно ее обязательно найдут, арест неизбежен. Так почему бы не поставить свои собственные условия и сроки? Распространив фотографии по всему мегаполису и нанеся, тем самым, Праведнику сокрушительный удар, она собиралась добровольно сдаться его армии.
Возможно, немного пафосно и театрально, но в то же время красиво и запоминающе. И какой эффект возымеет столь дерзкий и мужественный поступок! Самопожертвование – так это назовут люди рабочего класса. Инка Блад станет народным героем. И независимо от того, казнят ее или нет, память о ней будет жить в веках.
* * *
Шесть месяцев спустя…
В столовой, за отдельным длинным столом, словно королева, сидела молодая женщина в тюремной робе. Она с аппетитом уплетала слегка поджаренные ломтики белого хлеба из пшеничной муки высшего сорта, заедая их то красной икрой, то черной и запивая все это великолепие настоящим сухим шампанским. Как только хрустальный бокал опустел, к Инке подошел охранник, исполняющий роль официанта, и вновь наполнил его дорогим игристым вином.
- Все самое лучшее для мадам, - в который раз учтиво проворковал он и, положив перед заключенной свежую газету, ретировался.
«Пресмыкающееся», - с отвращением подумала Инка, глядя на удаляющуюся фигуру мужчины.
Охранники явно чувствовали, что грядут перемены, и не в лучшую сторону. Никто более не сомневался в том, что Глас народа станет новым правителем. Это лишь вопрос времени. Поэтому все «неверные» без исключения старались ублажить предводителя повстанцев, надеясь в дальнейшем получить высокое вознаграждение за свои труды. Инстинкт самосохранения оказался сильнее преданности и долга.
Блад не желала разрушать их иллюзии раньше времени и продолжала пользоваться предоставленными благами: «Рано открывать все свои карты, пусть пока живут в неведении».
Отодвинув от себя пустую тарелку, она взяла в руки газету. Первую страницу занимали две фотографии Фанни Сёдерквист. Одна – школьный портрет, вторая – работа Нико Ваан. Статья рассказывала о трагической судьбе дочери Праведника. Ровно полгода назад «серые» подкараулили ее по пути домой, затащили в закрытый парк, где принялись издеваться над ней. Следующим утром мятежная организация под предводительством Инки Блад, (она же Глас народа), рассыпала нелицеприятные снимки произошедшего по всему городу с вертолета.
Семнадцатилетняя школьница забеременела после изнасилования. Узнав, что находится в положении, она сразу же подала в соответствующие органы заявление с просьбой срочно дать разрешение на аборт. После недельного обсуждения суд отклонил ее прошение. «Закон – есть закон», - откомментировал данную ситуацию ее отец, наш Вождь – Ристо Сёдерквист.
А сегодня утром одноклассницы нашли Фанни мертвой в женском туалете. Девушка повесилась на ремне от школьной сумки. В кругах элиты это первое и пока единственное самоубийство…
Инка смотрела на фотографии школьницы тусклым безучастным взглядом и не испытывала совершенно никаких эмоций. Ни сожаления, ни радости, ни облегчения, ни сочувствия. Ничего. Ее совершенно не волновала смерть Фанни, и угрызения совести на сей счет не мучали. Единственная мысль, посетившая ее в тот момент: «Механизм заведен».
Ознакомившись с главной новостью дня, женщина перевернула газету и пробежалась глазами по последней странице. В самом низу, мелким шрифтом, была напечатана информация о том, что на севере продолжаются беспорядки вызванные арестом Инки Блад.
Как она и надеялась, «ход конем» усилил революционный дух масс.
- Началось, - чуть слышно прошептала Глас народа, и на ее лице расцвела торжествующая улыбка. Теперь оставалось только ждать.
* исключенные из элиты, бывшие уголовники