И СЛОВОМ, И УМОМ, И ЖИЗНИЮ МУДРЕЦ …
И голос Пушкина был над листвою слышен,
И птицы Хлебникова пели у воды.
И встретил камень я.
Был камень неподвижен,
И проступал в нем лик Сковороды ...
(Н. А. Заболоцкий)
В чем конечная цель обучения и наставления, «стратегия педагогики»? Уже с середины XVII в. сперва теоретики новых педагогических учений, а затем - и все в большей мере - практики, т.е. непосредственно обучающие детей наставники, отвечали на этот вопрос так: цель обучения - познакомить ребенка как можно глубже с окружаюшим миром, вооружить его знанием вещей и явлений. Именно это, по их мнению, должно было сделать его полезным членом социума, преуспевающим и приносящим благо другим. Притом все меньше внимания уделялось внутреннему миру ребенка, его самопознанию, его духовному строю - вплоть до полного отрицания Бога и бессмертной души прямыми наследниками прагматиков Нового времени - материалистами-атеистами. Но ведь незнание себя самого ведет к неправильной жизненной ориентации, к неверному выбору профессии, неполноте или искажению всех основных, в том числе семейных и общественных, проявлений человека. Таким образом, социум оказывается, в конце концов, состоящим в огромном большинстве из людей, не понявших своего жизненного призвания, а следовательно, и не осуществляющих его, запутавшихся в собственных отношениях с ближними и дальними. О каком же личном преуспеянии и общественном благе может в таком случае идти речь? И вот, утратив свой путь и изверившись в ложных ценностях, навязанных адептами «самой прогрессивной педагогики», эти люди начинают искать забвения в чем угодно - от военных маршей и расистских бредней до оккультизма и наркотиков ... И тогда для желающих прислушаться начинают все громче звучать голоса педагогов-философов альтернативного направления, отвечающих на вопрос о смысле обучения диаметрально противоположным образом: смысл в том, чтобы войти в свой внутренний мир, познать себя самого, в себе найти Бога, чей Образ отражен в зеркале нашей бессмертной души, и обрести те нерушимые максимы сознательного бытия, те божественные моральные заповеди, облекшись в кои как в броню, можно уже смело выходить в мир внешний для познания его, для одоления в нем зла и утверждения праведности, для успешного исполнения своей изначальной человеческой миссии. Ибо, как сказал Лев Толстой, «дверь открывается только внутрь - на себя». Одним из величайших учителей этого направления был Григорий Саввич Сковорода. Его жизнь - редчайший для Нового времени феномен полного совпадения реальной деятельности с идеальной целью, точного соответствия поступка замыслу. В отличие от кабинетных философов и педагогов-теоретиков - им же несть числа, - Сковорода воплощал свои идеи в непосредственной практической деятельности, обучая детей и взрослых, вел жизнь странника-созерцателя, сознательно уподобляясь древнегреческим философам - прежде всего киникам и, отчасти, стоикам и эпикурейцам. Последних украинский мыслитель рассматривал не сквозь призму позднейшего понимания, т.е. не как проповедников вседозволенности и гедонизма, но как своего рода «учителей счастья», утверждавших, что истинное благо возможно обрести лишь внутри себя , а отнюдь не через чувственные наслаждения. Не случайно самого Иисуса Христа Сковорода именует «еврейским Эпикуром»-, находя в евангельском учении тот же призыв к самопознанию и поискам счастья в собственной душе: Так живал афинейский, так живал и еврейский Епикур - Христос. (Из «Сада Божественных песней»). Вот почему, ведя жизнь скитальца и странника, Сковорода, ощущавший и постоянно провозглашавший себя подлинным христианином, подражал не только греческим философам, но и апостолам, ведшим, как известно, страннический образ жизни, а также ветхозаветным пророкам, о которых сказано: « ... И радовались, и говорили о себе, что они странники и пришельцы на земле ...» ( Евр. 11, 13). Григорий Сковорода явился на свет в селе Чернухи Лубенского полка ( позднее Лубенской округи Киевского наместничества) в 1722 г. в казачьей семье среднего достатка, принадлежавшей к мещанскому сословию. По свидетельству верного ученика, а впоследствии и биографа М.И.Ковалинского (из со ставленной им в 1794 г. «Жизни Григория Сковороды» мы и приводим дальнейшие сведения), родители будущего философа «честностью, правдивостью, странноприимством, набожеством, миролюбивым соседством отличались в своем кругу». Все эти черты характера и основы общения с людьми не только унаследовал, но и развил до высшей степени человеколюбия и самоотверженности их сын Григорий. Он уже в семилетнем возрасте отличался от сверстников особой набожностью, склонностью к музыкальным занятиям (в том числе к церковному пению) и к изучению различных наук, а также непреклонностью воли - «твердостью духа», - именно последнее качество Сковорода впоследствии ставил себе в заслугу, подчеркивая, что верность единожды выбранному пути истины дарует человеку внутренние мир и радость, «блюдет в покое» его душу (изречение пророка Исаии: «Твердого духом Ты хранишь в совершенном мире, ибо на Тебя уповает он» - (Ис. 26, 3). В возрасте 12 лет, в 1734 г. , Григорий по собственному желанию был отдан отцом на обучение в знаменитую Киево-Могилянскую академию, основанную еще в 1632 r. Одним из преподавателей академии был выдающийся сподвижник Петра I, философ, поэт и общественный деятель Феофан Прокопович. Его ученик Конисский, читавший курсы логики, этики, физики и «метафизики», оказал сильное влияние на юного Григория. В освоении наук, по свидетельству М.И.Ковалинского, Сковорода «скоро превзошел сверстников своих успехами и похвалами». Отчасти обучению в академии, но гораздо более собственным усилиям и любознательности украинский мыслитель обязан тем, что усвоил знание как классических греческого, латинского, отчасти древнееврейского, так и нескольких новых европейских языков, глубоко изучил наследие греческих и римских авторов - Платона, Аристотеля, Гераклита, Эпикура, Сенеки, Лукреция Кара и других, а также сочинения Отцов Церкви, трактаты средневековых богословов, как православных, так и католических (из последних прежде всего Фомы Аквинскоrо), познакомился с сочинениями естествоиспытателей эпохи Возрождения и Нового времени (например, Коперника). Из русских писателей он более всех ценил М. В. Ломоносова, чье поэтическое влияние отчасти ощущается в творчестве самого Сковороды («Сад Божественных песен»- и другие философские стихи). Но самое сильное, ни с чем не сравнимое влияние на жизнь, мышление и все творчество великого украинца оказала Библия. В некотором смысле большую часть литературного наследия Сковороды можно рассматривать как своеобразный и весьма многогранный комментарий к Книге книг. Библию в академии изучали, разумеется, в свете святоотеческих толкований, но Григорий Сковорода в своих последующих сочинениях весьма далеко отошел от этих раннесредневековых образцов экзегетики и углубился непосредственно в текст Писания, приводя и обосновывая свои, весьма оригинальные и разносторонние толкования священных текстов. К библейскому учению восходят, им обосновываются самобытные педагогические воззрения Сковороды . Впрочем, философ полагал, что в Библии концентрированно и последовательно изложены те истины, чьи проблески видны в учениях мудрецов всех времен и народов. Поэтому мысли о правильном воспитании, подобные библейским, мыслитель находил и у жрецов Египта, и у греческих философов, и у китайских мудрецов ... Музыкальные дарования и певческий талант Сковороды обратили на себя внимание высокопоставленных лиц из окружения только что взошедшей на престол императрицы Елизаветы Петровны, и с 1741 по 1744 г. он находился в придворной капелле. Получив чин придворного уставщика, он продолжил обучение в Киево-Могилянской академии. Однако, быстро «одолев» науки, в ней преподававшиеся , молодой мыслитель возжелал увидеть своими глазами иные страны и чужеземные нравы . Случай к тому представился , когда юноша был рекомендован генерал-майору Вишневскому как знаток иностранных языков, а также церковного пения: последнее было необходимо для упорядочения православного служения в некоторых храмах Венгрии, куда Сковорода и вызвался сопровождать Вишневского. Кроме Венгрии, они посетили Вену, Офен, Пресбург и другие города Австро-Венгрии и германских княжеств. В каждом впервые посещаемом городе философ старался завести знакомства с местными учеными, как теологами, так и естествоиспытателями, и благодаря этому пополнить свои знания. По некоторым сведениям, Григорию удалось объехать и ряд городов Польши и Италии, а в Германии - слушать лекции И. Канта. Возвратившийся на родину Сковорода, не имея достаточных материальных средств, посещал дома и усадьбы своих друзей и знакомых, задерживаясь у некоторых из них на более длительные сроки , пока, наконец, епископ города Переяслава Николай Стребницкий не пригласил его в местное училище на должность преподавателя поэзии. Однако, поспорив с епископом об основах преподавания (Сковорода был одним из новаторов в русской поэзии и середины XVIII в., сторонником силлабо-тонической системы, в противоположность традиционной силлабической), философ был «отставлен» от должности. М.И.Ковалинский свидетельствует, что Сковорода с большим мужеством переносил и это и все другие выпадавшие на его долю материальные лишения - «скромно, молчаливо, безропотно, не имея тогда, как только две худые рубашки один камлотный кафтан, одни
башмаки, одни черные парусные чулки ...». Вскоре, однако, философ получил должность учителя в доме местного дворянина Стефана Томары, взявшись обучать наукам его сына Василия. Удивительно свидетельство о первых проявлениях педагогического таланта Сковороды, приводимое Ковалинским: «Сковорода начал больше возделывать сердце молодого воспитанника своего и, рассматривая природные склонности его, помогать только природе в ращении направлением легким, нежным, нечувствительным, а не безвременно обременять разум его науками, - и воспитанник привязался к нему внутреннею любовью». В этом описании уже налицо все три основные предпосылки воспитания и обучения, на которых, как на обязательнейших, будет настаивать Сковорода в своих философско-педагогических трактатах: это, во-первых, «возделывание сердца», т.е. воспитание внутреннего человека; во-вторых, «помощь природе», т.е. обучение именно тому, к чему ученик имеет природную склонность и внутреннее влечение; и, в-третьих, создание атмосферы взаимного притяжения, «поля любви» между учителем и учеником (что соответствует и педагогическим взглядам древнегреческих мыслителей , в том числе Сократа и Платона). Однако протест помещика против «равного обращения» учителя с его сыном (учителя в то время рассматривались как люди подневольные, слуги) привел и на этот раз к увольнению Сковороды, который, по словам Ковалинского, остался «без места, без пропитания, без одежды, но не без надежды» ... Знаменательно и завершение жизни великого философа. Последний раз свидевшись с М.И. Ковалинским, когда тот, разочаровавшись в многолетнем увлечении светской жизнью, вернулся к «исканию мудрости» (перед этой встречей они не виделись 19 лет), утешив, ободрив и наставив своего друга, «воскресив дух его», Сковорода уехал к своему приятелю - помещику Ковалевскому в слободу Ивановку, где и скончался осенью 1794 г. Относительно обстоятельств, сопровождавших переход его в мир иной, между исследователями имеется расхождение. Согласно одной версии, он в течение многих лет явно не хранил ни постов, ни обрядов христианских, не ходил в церковь» и перед кончиной также «не приобщился , и когда ему предложили приобщиться тайн, он не захотел, сказывая, что это не нужно для него». Казалось бы, это сообщение вполне соответствует самому духу учения и жизни Сковороды, всегда отвергавшего «внешне-обрядовое благочестие» в пользу богопочитания «внутреннего, невидимого, изначального, в Духе и Истине». Однако, согласно иной версии, которой придерживается М. И. Ковалинский, философ, снисходя к религиозным чувствам окружающих и не желая «соблазнить их», «представя себе совесть слабых, немощь верующих и любовь христианскую», все же «исполнил все по уставу обрядному»... На надгробном камне своем мыслитель завещал начертать следующие слова, подводящие итог всей его подвижнической жизни: «Мир меня ловил, но не поймал». Эта краткая эпитафия была дополнена надписью со стихами, возвышенно и лаконично передающими самую суть духовных исканий и жизненного пути Сковороды. Автором стихов, по всей видимости, был М.И. Ковалинский (см. приложение: «Жизнь Григория Сковороды»). Основу философствования Сковороды составляет аллегорический метод интерпретации Священного Писания, восходящий к Филону Александрийскому (1 в. н.э.), а через него - к ессеям в Иудее и терапевтам в Египте, прямым предшественникам христианства. Будучи развит в рамках ранней ессейской образной и интерпретации Библии в доталмудическую эпоху (жанр «мидраша» - символически-аллегорического «исследования» библейского текста) и разработан апостолом Павлом применительно к евангельско-христианской традиции, этот метод стал одним из направляющих в трудах Отцов и Учителей Церкви (Ориген, Климент Александрийский, Григорий Нисский, Василий Великий и многие другие). Для учения Сковороды характерно, что символико-аллегорический метод применяется не только при толковании Писания, но и при осмыслении всех сторон человеческой жизни, распространяясь «На весь мир - горний и дольний, ангельский и человеческий, природно-чувственный и разумно-сердечный». «Вся глубина истины» в его произведениях проясняется путем собеседования двух или нескольких «друзей - искателей правды о мире и человеке», - в форме, восходящей, в конечном счете, к платоновским диалогам. Многие произведения философа так и именуются - «Диалогами или разглаголами», а также «Беседами». Цель каждого «разглагола» всегда практическая: выяснить, достижимо ли в жизни человеческой счастье, и если да, то в чем оно состоит и на каких путях обретается. «Параметры» философских размышлений Сковороды определяются несколькими главными положениями его «мудрствования». Это, прежде всего, учение о двойственной сущности бытия (признание теснейшей взаимосвязи «двух натур - видимой и невидимой», аллегорически изображаемых в виде древесного ствола и его тени); затем - представление о «трех взаимозависимых мирах» (макрокосме, человеке как микрокосме и Библии как «символическом мирке», соотносимом тем не менее с двумя первыми по своей значимости); наконец, понятие о счастье как «сродности», как о воссоединении со своим духовным корнем - Богом - посредством духа и с окружающей природой - посредством тела. Последнее включало в себя учение, которое впоследствии Л.Н.Толстой назовет «опрощением» жизни. А эта часть мировоззрения, в свою очередь, побуждала философа часто обращаться к основам жизни и мышления простого народа, что, в частности , отразилось и на его поэтическом творчестве. Сковорода стал одним из первых русских поэтов, употреблявших в своих творениях не только ломоносовскую, но и исконно народную силлабо-тоническую систему стихосложения. Напомним, что официальной в русской придворной поэзии была в то время система силлабическая, заимствованная из польского языка (с ударением всегда на предпоследнем слоге) и не учитывавшая особенностей языка русского. Приведем в качестве примера тяжеловесные строки Антиоха Кантемира: «Буде речь моя слаба, буде нет в ней чину, // Ни связи , - должно ль о том тужить дворянину?» (<<Сатира на хулящих учение»). В противоположность таким традиционным виршам, стихи Сковороды, при глубоком религиозно-философском смысле, отличаются лаконичной простотой и часто музыкальностью формы. Некоторые из них стали народными песнями: Ой ты, птичка желтобоко, Не клади гнезда высоко! Клади на зеленой травке, На молоденькой муравке ... В этих певучих, по-народному неприхотливых строках содержится та самая мысль об избежании гордыни, блестящей карьеры и об «опрощении жизни», которая составляет один из «столпов» учения Сковороды. При ведем несколько строк из другого его стихотворения: Бездна дух есть в человеке, вод всех ширший и небес. Не насытишь тем вовеки, что пленяет зрак очес. Отсюда-то скука внутри, скрежет, тоска, печаль, Отсюда несытость, из капли жар горший встал. Знай: не будет сыт плотским дух. О род плотский! Невежды! Доколе ты тяжелосерд? Возведи сердечны вежды! Взглянь вверх на небесну твердь. Чему ты не ищешь знать, что то зовется Бог? Чему не толчешь, чтобы увидеть Его ты мог? («Бездна бездну удавлит вдруг»). В этом стихотворении - можно сказать, «программном» не только для поэтического творчества Сковороды, но и для его философии в целом, заключена мысль о тщетности любых потуг восполнить или заменить духовные стремления и нужды человека физическими впечатлениями и наслаждениями. Такие попытки подобны желанию забросать океан пылью или потушить пожар каплей воды - именно потому, что дух человеческий есть «бездна», т.е. бесконечность, в то время как все материальное ограниченно и конечно. Проваливаясь, исчезая в «бездне» духа, физические восприятия никогда не заполняют ее, но пробуждают еще более сильное ощущение незаполненности , неудовлетворенности (вспомним библейское: « ... Не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием>> - Еккл. 1, 8 ). И один только Дух Божий, также являющий собой Бесконечность - «бездну», соединившись с духом человеческим, будучи «увиден», т.е. вмещен им, способен заполнить и этим осчастливить его (явная аллюзия на слова апостола Павла: « ... Дух все проницает, и глубины Божии. Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия. Но мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога ... » (1 Кор. 2, 1 О-1 2). 11 Однако надо подчеркнуть, что глубоко христианское по своей сути учение Сковороды об «отрешении от мира» и упорном поиске Бога совершенно лишено черт уныния, скорби, чрезмерной удрученности греховностью человеческой природы. Напротив, он призывает радоваться красоте и совершенству Божьего мира, весельем духовным прославляя Создателя. Внутренняя радость, по его мнению, - неотъемлемый признак духовной жизни, а печаль - смерти. Всякому городу нрав и права; Всяка имеет свой ум голова ... Всякому сердцу своя есть любовь, Всякому горлу свой есть вкус каков, - А мне одна только в свете дума, А мне одно только нейдет с ума ... Перечисляя всевозможные занятия и профессии, ввергающие смертных в суету мирскую, поэт в качестве рефрена повторяет мысль о своей «одной только в свете думе» - и в конце она оказывается мечтой о приобретении высшей мудрости. ... А мне одна только в свете дума, - Как умереть бы мне не без ума. И открывается, что истинная мудрость, неотделимая от чистоты сердца («совесть как чистый хрусталь»), одна только и может торжествовать над смертью, возводя после кончины тела бессмертный человеческий дух в его нетленные обители. Смерть страшна, замашная косо! Ты не щадишь и царских волосов. Ты не глядишь, где мужик, а где царь, - Все жрешь так, как солому пожар. Кто ж на ее плюет острую сталь? Тот, чия совесть как чистый хрусталь ... Таким образом, смерть, уравнивающая «мужика и царя», тщетно трудившихся в мире сем, не страшна лишь одному разряду людей: тем, кто свободной волей соединился с Вышней Премудростью, очистил сердце, сделав его «зерцалом Всевышнего», и уразумел, как говорит Сковорода в другом своем стихотворении и неустанно повторяет в прозе, «Что нужность не трудна, Что трудность не нужна». С этим· излюбленным афоризмом мыслитель связывает и следующее свое изречение: «Радование есть цвет человеческой жизни - оно есть главная точка всех подвигов». Прозаические произведения Сковороды сродни поэтическим: все они усеяны библейской, древнеегипетской, античными греческой и римской, украинской и русской фольклорной образностью, все они притчеобразны. «Пусть учит без притчей тот, кто п ишет без красою» - вот девиз философа. В качестве примера его многочисленных аллегорических толкований Писания приведем выдержку из «Книги Асхань о познании самого себя»: «Легко могли смотреть сыны Израилевы на поверхность покрывала Моисеева. Но на Богом прославленный зрак лица его смотреть боялись. Видишь ли, что двойной Моисей? В одном Моисее тленный и славный. То же самое делается и на Фаворе. Один Христос сносен очам Петровым, второй страшен. Первого множайшии видели, второго никто, кроме учеников, в то время как дал и отверз им ум разумети писания. Тленного и мертвого все видели, а о живом никто не терпел и слышать. В силу ученики уверились, и присмотрели, и увидели. Первого смертного Христа не хочет знать и видеть его Павел, и сим гораздо разнится от прочих. Слушай, что он говорит: «Тем же и мы отныне ни единого вемы по плоти. Аще же и мы уразумехом по плоти Христа, но ныне к тому не разумеем». Скажи ж теперь, что такое разумеешь чрез сие имя (Христос)? Если разумеешь какую тлень, без сомнения, чрез имя Христово разумеешь пустошь. И се-то есть принимать имя его всуе!..» В начале приведенного отрывка автор напоминает читателю рассказ из Книги Исхода (34, 30-35): лицо Моисея сияло после его беседы со Всевышним, и народ боялся подойти к пророку. Лишь после того, как Моисей положил покрывала на лицо, окружающие смогли говорить с ним. В этом эпизоде Сковорода усматривает иносказание о двойственной сущности человека - «человеке внутреннем, духовном, нетленном» (т.е. о нашей бессмертной духовной сущности) и человеке «внешнем, плотском, тленном» (т.е. о нашем смертном физическом естестве): «Видишь ли, что двойной Моисей?» С приведенным эпизодом из Ветхого Завета философ сопоставляет новозаветное повествование о преображении Иисуса Христа на горе Фаворской (Матф. 17, 1-9): как перед преображением, так и после него Петр и другие апостолы могли свободно «взирать на лице Иисусово", во время же самого преображения они «пали на лица свои и очень испугались», подобно израильтянам, узревшим сияние Моисеева лика. Заметим, что, согласно традиционным толкованиям практически всех христианских интерпретаторов, упомянутые ветхозаветный и новозаветный рассказы соотносятся как прообраз и его осуществление, т.е. Моисей предзнаменует Христа. В отличие от этого, по мысли Сковороды, оба - как Моисей, так и Христос - указуют на нашего «внутреннего человека», на бессмертный, разумный человеческий дух, скрытый, nодобно телу под одеждой, под «покровом смерти и тлена» нашей душевно-физической nрироды. Призывая познавать именно духовную «главу» человека, а не его материальную «пяту», философ сосредоточивает наше внимание на третьем месте из Писания - на этот раз на Втором Послании Павла к Коринфянам (5, 16): «Потому отныне мы никого не знаем по плоти; если же и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем». Такой цитатой Сковорода вновь убедительно nодчеркивает, что библейски мыслящий верующий должен воспринимать и себя самого, и других в качестве личностей бессмертно-духовных, находящихся на nути к совершенствованию, а отнюдь не как материально-физические объекты окружающего мира. И как напоминание, вразумление, а для многих и обличение звучит nоследняя часть приведенного отрывка: «Скажи ж теперь, что такое разумеешь чрез сие имя (Христос)? Если разумеешь какую тлень ... се-то есть nринимать имя его всуе!» Лишенной высшего смысла и значения, духовной жизни, вдохновения и полета - поистине проповеданной «всуе» - может стать вся жизнь человека, который на все окружающее взирает «плотским взглядом», «смотрит мимо», Не замечая ни в чем «божественного начала и главизны». Вряд ли нам следует еще раз останавливаться на мысли о разительном отличии такой «животворной», можно смело сказать - «благодатной» педагогики от наставления учеников в основах «диалектического материализма» ... Подобный подход к толкованию Писания характерен для всего творчества Сковороды. Не менее оригинален он и в обращении с другими источниками мудрости, прежде всего с притчами разных времен, народов и культур. Например, в «Разговоре nяти путни ков о истинном счастии в жизни» приводится в лереосмысленном виде знаменитая «Притча о безногом и слепом», восходящая к кругу легенд и образов древнееврейской аллегорической литературы - талмудического «мидраша» ( «истолкования» ), а впоследствии широко использовавшаяся в средневековой словесности как христиан, так и мусульман. Первоначальное содержание nритчи таково: слепой посадил безногого к себе на плечи, чтобы тот срывал яблоки в чужом саду. Услышав шаги хозяина, слепой опустил безногого на землю, и оба стали отнекиваться от содеянного: мол, никто из них не мог обобрать сад, ведь один не видит, а другой не в силах дотянуться до веток. Тогда умный хозяин поднял безногого и вновь посадил на плечи слепому, сказав: «Вот так вы действовали вместе!>> Согласно иудейской метафорике, заимствованной позднее христианством и исламом, безногий в этой притче символизирует душу, слепой - тело, сад - жизнь «века сего», а хозяин - Всевышнего. На Страшном суде как душа, так и тело станут отнекиваться от содеянных грехов: ведь тело без души неспособно мыслить или желать, а душа без тела - действовать в физической реальности. Но, воскресив человека целиком, т.е. возвратив душу в тело («вновь посадив безногого на плечи слепому»), Бог огласит грешнику свой приговор ... Сковорода совсем в ином ключе объясняет эту притчу, придав ей и сюжетное отличие от традиционного варианта. Прежде всего, у него пропадает негативный смысл соединения безногого со слепым, поскольку они сливают воедино свои усилия отнюдь не с целью ограбления, а чтобы достичь истины - совместно пройти путь к дому своего Отца Урания (т.е. Небесного). Кроме того, исчезает противопоставление души - телу, а вместо него появляется содружество двух «братьев», олицетворяющих главные нравственные качества: безногий - премудрость, а слепой - добродетель. Лишь при взаимной помощи могут они одолеть спасительный путь домой к чертогам Отца Небесного. Ведь добродетель без премудрости слепа, а мудрость без творения добра бездейственна ... Приведенная притча в оригинальной интерпретации Сковороды могла бы стать эпиграфом ко всей его философско-религиозной системе. А осуществление «закодированного» в притче жизненного содержания - целью всей его педагогической деятельности. Пожелаем же, чтобы взгляды великого украинского мыслителя стали ближе и понятнее еще многим и многим обучающим и обучаемым и чтобы в жизни всех, кто соприкоснется с его драгоценным наследием, осуществилось благословение, оставленное им каждому будущему читателю: «Желаю, чтобы душа твоя, как Ноева голубица, не обретши нигде покоя, возвратилась к сердцу своему, к Тому, Кто почивает в сердце твоем ... » А в этом случае, возможно, многие из нас ответят на «заглавный» вопрос философа «Счастие, где ты живешь?.. » его же словами: О счастие, мой свет ясный! О счастие, мой цвет красный! Ты мать и дом, ныне вижу, ныне слышу! Из «Сада Божественных песней»
(Д.В.Щедровицкий)