(С.В.Мысляков: «Платонов А.П.»/ «Новая российская энциклопедия», т. XIII (1), 2014)
Ах, генерал! Существует лишь одна проблема. Одна единственная на свете. Вернуть людям духовную сущность, духовные интересы (А. де Сент-Экзюпери. Письмо генералу Х.).
Может быть, наше время войдёт в мировую историю только потому, что оно так засвидетельствовано (А.Шиндель. Свидетель. Заметки об особенностях прозы Андрея Платонова/ Знамя, 1989, № 9)
Прекрасный, основополагающий эпиграф из письма Экзюпери Л.А.Шубин предпослал своей статье «Андрей Платонов». По понятным причинам этого эпиграфа не было в публикации 1967 года, которую С.Мысляков включил в свой список рекомендованной литературы, не было его и в более поздней публикации (Л.Шубин. Поиски смысла отдельного и общего существования. Об Андрее Платонове. Работы разных лет. М., Сов. пис., 1987). В публикации 1991 года (Андрей Платонов. Чевенгур. М., «Высш. школа», 1991, стр. 413 – 450) Е.Д.Шубина восстановила эпиграф по рукописи.
Свою статью Л.А.Шубин начинает с вопроса: «Из далёких 20-х и 30-х годов шагнули прямо в современную действительность писатели, неизвестные современному читателю … сможет ли общественное сознание … восполняя пробелы … своего знания, воспринять это новое органически и целостно». Священный долг пишущих об Андрее Платонове, во-первых (для начала) самим воспринять его «органически и целостно» и во-вторых, на такой основе, помочь и читателям в органическом и целостном восприятии этого писателя, прямо скажем, не имеющего себе равных. Понятно, насколько выше в этом отношении ответственность авторов «Энциклопедии», по самому своему замыслу призванной отражать современное состояние научной мысли. Ответственность – по сравнению с достаточно свободными частными высказываниями где-нибудь в глухих, малопосещаемых местах научного пространства.
В своей, такой высокой оценке Платонова Л.Шубин и А.Шиндель (мой эпиграф) не сильно отличались от многих авторитетных авторов.
В связи с опубликованием повести «Джан» В.Турбин писал («Мистерия Андрея Платонова»/ Молод. гв., 1965): «В былые времена, прочитав подобные вещи, литераторы лихорадочно срывались с места и, кубарем скатившись по лестнице, мчались через весь Петербург, к Белинскому: “Новый Гоголь объявился!”»
В 1939 году Г.Адамович опубликовал в парижской газете восторженную статью о Платонове с таким же красноречивым заглавием «Шинель».
В целом, авторы, в отличие от С.Мыслякова, имевшие возможность достаточно серьёзно ознакомиться с наследием А.Платонова, неизменно пишут о нём, как о величайшем мыслителе и художнике.
Естественно, обращает на себя внимание и непреклонность А.Платонова в критике советской действительности и его мощный талант сатирика, позволяющий ставить его рядом со Свифтом и Щедриным.
Вяч.Вс. Иванов («Литература “попутчиков” и неофициальная литература»; «О смехе над смертью»): «Редкий случай наступательного поведения рабочего писателя по отношению к властям представляет биография Платонова – наиболее оригинального прозаика всего советского периода … Платонов даёт убийственную критику режима, революции, бюрократии, советской действительности … Фантастический реализм (Булгаков и Платонов) представляется наивысшим достижением русской неофициальной литературы советского периода. Величие Платонова состоит в том, что он сохранил простые ценности, растерянные другими в поисках примирения с государством. Его спор с диктатором изумляет».
В «Большом энциклопедическом словаре» (гл.ред. А.М.Прохоров. М. – СПб, 1993) на крохотном пространстве в 15 кв. см сказано о Платонове многое из указанного: «Русск. сов. писатель. В своеобразной по стилю прозе П. мир предстаёт как противоречивая, отчасти трагическая целостность человеческого и природного бытия». Упомянуты «Чевенгур» и шесть повестей. «Неприятие навязываемых форм социалистического переустройства жизни; метафоричность образов, библейские и мифологические мотивы».
Чуть ли не на целой странице большого формата С.Мысляков ухитрился практически ничего не сказать обо всём этом; обо всём, что следовало бы сообщить читателю непременно. То есть, если бы целью С.Мыслякова было отпугнуть читателя от А.Платонова, отбить у читателя всякую охоту знакомиться с творчеством Платонова, то этой цели он успешнее всего должен был бы добиваться именно таким текстом.
Далее, при квалифицированном и добросовестном отношении к теме автор обязан был предупредить читателя о своеобразии языка Платонова, о том, какой заинтересованной и упорной работы (подлинного сотворчества) требует Платонов от читателя, о том, что только такая работа позволит читателю открыть для себя подлинного Платонова. Такой, на высоком уровне разговор о языке Платонова предпринял И.Бродский в 1975 году в послесловии к «Котловану» и блестяще продолжил М.Михеев (Мифология вместо причинности у Андрея Платонова/ Вопросы философии, 1999, № 10). Упомяну лишь некоторые из этих особенностей, выделенных М.Михеевым: парадоксальное совмещение недоговорённости в речи (выпадение отдельных слов и целых выражений) с её же избыточностью; примитивизация языка, игра с неправильностью речи; упомянутое мной выше постоянное принуждение читателя к деятельной работе над текстом, с вычитыванием смысла между строк; загадочное балансирование между стилизацией и пародированием.
Тексты А.Платонова 1926 – 1939 годов невозможно адекватно воспринимать, пренебрегая содержащейся в них тайнописью, инструментом которой и является язык писателя, и которая в определённой мере сделала указанные особенности языка необходимыми и неизбежными (В.В.Перхин. Тайнопись Андрея Платонова/ «Творчество Андрея Платонова», исследования и материалы. РАН, Ин-т русск. лит-ры <Пушк. дом>. СПб, «Наука», 1995). В.Чалмаев («Страна философов», вып. 1, 1994, стр. 5) цитирует высказывание М.Геллера: «как бы помимо воли писателя оказались заминированными каждая фраза, каждое слово, каждый персонаж» и добавляет: «Можно представить себе тот служебный ужас, который овладевал при внимательном чтении “Усомнившегося Макара” или ”Впрок”, с их “минами”, “провалами”, двусмысленными парадоксами и Л.Авербахом и А.Фадеевым! Даже безоблачно ясное у других у Платонова выглядело каким-то злым умыслом, “подвохом”» (при ВНИМАТЕЛЬНОМ чтении – в этом вся штука!). Вне всякого сомнения, сказанное касается в равной мере и многих художественных текстов Платонова 1926 – 1939 годов, и очень многих его критических статей 1937 – 1940 годов. Уже в середине 20-х годов сам Платонов пояснял: «Если бы я всегда говорил прямо, меня бы не печатали».
*
Значит, о самом важном С.Мысляков ухитрился практически ничего не сказать почти на целой странице большого формата (о Платонове – мыслителе, о Платонове – художнике, о Платонове – сатирике, об особенностях его языка). Заключительная фраза текста: «Платонов – один из наиболее ярких и самобытных писателей 1-й пол. 20 в.», ничем практически не подкреплённая в самом тексте, беспомощно повисает в воздухе. Чем же С.Мысляков заполнил эту страницу?
Биографически-библиографическая справка полна грубых, совершенно недопустимых ошибок. Сборник «Епифанские шлюзы» - это не «сборник рассказов», в нём также две важные, проблемные повести: сами «Епифанские шлюзы» и первая редакция «Города Градова». Увлечение Платонова «космогоническими идеями» ни в коем случае нельзя ограничивать Циолковским и Н.Фёдоровым. Гораздо важнее то, что Платонов – воодушевлённый последователь В.И.Вернадского, его идей «биосферы» и «ноосферы». А идеи Н.Фёдорова Платонов упоминает обычно с подчёркнуто иронической отстранённостью, например, - в том же «Эфирном тракте». Скорее всего, А.Платонов во многом разделял идею «философского скепсиса» Вернадского, с таких позиций отвлечённые рассуждения Платонова органичнее всего воспринимаются.
Резкую критику Сталина вызвали два сочинения Платонова: рассказ «Усомнившийся Макар» (1929) и повесть «Впрок» (1931), в обоих Сталин, несомненно, узнал себя в двух злых карикатурах: в чучеле на возвышении («Макар») и в оголтелом революционере – «заместителе Ильича» Упоеве («Впрок»). А С.Мысляков о повести «Впрок» вообще не знает и не упоминает ни о ней, ни о неслыханном скандале ею вызванном (Г.Белая. Дон-Кихоты 20-х годов. М., 1989), а «Макара» ошибочно относит к 1931 году.
В «Мусорном ветре» многое больше соответствует СССР, чем Германии, а «национальный вождь» намного больше похож на Сталина, чем на Гитлера. Так что, в краткой справке правильнее было бы вообще не упоминать этот рассказ, чем вводить читателей в заблуждение (слова, как говорил Платонов, должны быть «лучше молчания»).
Среднюю Азию Платонов посещал трижды, и наиболее важными итогами поездок явились проблемная повесть «Джан» и начатый роман «Македонский офицер» (десятки сохранившихся страниц, вне всякого сомнения, свидетельствуют о том, что это - чрезвычайно многообещающий замысел, к сожалению оставшийся нереализованным). Сводить всё к коротенькому рассказику «Такыр» совершенно неприемлемо.
Героя повести «Ювенильное море» зовут Вермо, о не «Верко» (так у С.Мыслякова).
«С октября 1942 года П. всю войну работал военкором». Так по-русски не говорят. Нужно либо «с октября 1942 года до конца войны работал», либо «оставшиеся 2,5 года войны работал».
В целом из трёх романов Платонова С.Мысляков упомянул один лишь «Чевенгур» (пренебрёг «Счастливой Москвой» и «Македонским офицером»). Из девяти повестей (ошибочно назвав «Котлован» «романом») пренебрёг тремя: «Ямской слободой», «Впрок» (!!) и «Джан»» (!!).
И совершенно пренебрёг С.Мысляков Платоновым – драматургом: как будто не было «Дураков на периферии», «Шарманки» (!!), «Высокого напряжения», «14 красных избушек» (!!), «Ноева ковчега» (!!). Такая вот, изволите ли видеть, «справка»!
*
Пытаясь что-то сообщить читателю о содержании «Эфирного тракта» и «Ювенильного моря», С.Мысляков нелепо сводит всё к самому условному в научно-фантастической канве этих повестей: к «электрону метрового размера» и к «погребённой в недрах воде» (условному, служебному и, будучи выдранным из контекста, никак писателя не характеризующему). Тогда уж, «для гармонии» нужно было бы, чтобы и «Чевенгур» представляли часовые механизмы из дерева, сковородки из дерева же и т.д. Сочинения Платонова («Эфирный тракт» и «Ювенильное море» в этом никак не исключение) в значительной своей части относятся к жанру мениппеи (например, В.А.Коваленко. Творчество как ценность в мире А.Платонова/ Вопр. филос., 1999, № 10). Какие именно идеи нашли выражение в его сочинениях, перечислять не буду. В числе главных – «столкновение утопических представлений народа о социализме с реальной практикой революции и послереволюционного периода, которое точно и глубоко зафиксировано писателем» (Л.Шубин. Поиски смысла отдельного и общего существования, 1987, стр. 29. Шубину пришлось тогда умолчать о том, кто же такие представления этому самому народу так настойчиво втюхивал?!). Добавлю фразу из «Записных книжек» Платонова: «Всё возможно, и удаётся всё, но главное – сеять души в людях»: один к одному, как писал о том же упомянутый А.Сент-Экзюпери.
А.Платонов достаточно хорошо разбирался в интересовавших его научно-технических проблемах, об этом свидетельствуют его публикации на научно-технические темы, его изобретения, его практическая инженерная деятельность. А научно-фантастическая составляющая его художественных произведений, в значительной её части – игра (включая – пародию), как упомянутые бодрые цитаты из Н.Фёдорова над входом в московский колумбарий. Так было, начиная с ранних рассказов Платонова, достаточно заглянуть, хотя бы, в «Антисексус». Так что изображать его этими уродливыми, дубовыми цитатами каким-то придурком негоже. Я наивно полагаю, что задача автора в «энциклопедии» не в том, чтобы морочить головы читателям, а какая-то иная.
В том же «Эфирном тракте» (как и в «Чевенгуре», и в «Котловане», и в «Ювенильном море» и т.д.) много острой социальной критики: сумасшедших планов, бредовых заданий и обещаний, радостных липовых рапортов о выполнении этих заданий: Крохов и Кирпичников 4 НОЯБРЯ 1934 года рапортуют, что работы завершены 2 ДЕКАБРЯ того же года!! Прекрасны намёки на вождей, которые способны лишь причинять вред, но не в состоянии сделать что-либо полезное. Психологический портрет Попова-Ленина – не лучший ли изо всех имеющихся психологических портретов Ленина? Всем этим С.Мысляков брезгливо пренебрегает и ограничивается «метровым электроном», как исчерпывающей характеристикой данной повести и чем-то достаточно характерным для Платонова в целом. Платонов нашёл, наконец, своего достойного читателя! Где отыскать лучший комментарий к сочинениям Платонова?!
*
По мнению С.Мыслякова не существует так же и Платонова – критика (как – и мыслителя, и художника, и драматурга, и сатирика). Не было его суровых статей о Горьком, не было прекрасной статьи о 17 лет замалчиваемой Анне Ахматовой и т.д. Ничего этого не было, и точка!
*
Теперь о списке рекомендуемой С.Мысляковым литературы. Исключая «Архив» и упоминание Брюсовым в 1923 году стихотворного сборника Платонова, в списке шесть текстов: пять статей и одна единственная монография. Две статьи (Фадеев, 1931; Гурвич, 1937) – показательная начальственная порка строптивого автора. Ещё две статьи (Турбин, 1965; Шубин, 1967) - упомянутый радостный отклик на опубликование повести «Джан» (которую, напомню, С.Мысляков проигнорировал). Главные сочинения Платонова («Чевенгур», «Котлован» и многое другое) тогда ещё не были опубликованы. Турбин и Шубин о многом ещё не могли говорить в полный голос в условиях довольно строгой советской цензуры (упомянутая выше монография Л.А.Шубина 1987 года, куда вошла и статья 1967 года, - уже намного содержательнее этой статьи; достаточно характерны и указанные приключения эпиграфа из А.Сент-Экзюпери). Статья Замятина (1999) – совершенно не на тему: она не только посвящена одному лишь «Чевенгуру», но ещё лишь одной, узкой (и не самой важной) проблеме, связанной с прочтением этого романа. Статья, в сущности, представляет собой библиографический обзор публикаций по этой узкой проблеме (обзор, к настоящему времени устаревший, явно не полный). Статья, к тому же, написана на узко-профессиональном языке философов-культурологов и для них же, а никак не для основной массы читателей «энциклопедии». Остаётся единственная в списке монография – книга А.Варламова, о ней я уже писал. Того же результата, которого С.Мысляков достиг на одной странице, А.Варламов добился на 550 страницах: он оставляет совершенно непонятным, что такого замечательного в Платонове, чтобы ему следовало уделить том в ЖЗЛ? Так что читатель узнает из рекомендуемой С.Мысляковым литературы о том, что Платонов «кулацкий прихвостень», которого не устраивает дальнейшее обострение классовой борьбы по мере продвижения к развитому социализму и коммунизму, и много подобного, не менее ценного …
*
Чудес не бывает. При таком слабом знакомстве с предметом и таком равнодушии к нему (а эти два фактора всегда тесно связаны между собой, в данном случае, возможно, - в особенно высокой степени) результат никак не мог оказаться удовлетворительным. В такой ситуации ничего, кроме непотребства, ожидать не приходится.
А как актуален Платонов сегодня! Недавно А.А. Герман цитировал тревожное высказывание Умберто Эко: «Легче опролетарить интеллигенцию, чем интеллектуализировать пролетариат». Но Копёнкин («Чевенгур»), в котором легко угадывается Троцкий, говорил Дванову о том же самом: «У нас же всё решается по большинству, а почти все неграмотные, и выйдет когда-нибудь, что неграмотные постановят отучить грамотных от букв – для всеобщего равенства … отучить редких от грамоты сподручней, чем выучить всех сначала». Платонов написал это за несколько лет до рождения Умберто Эко. Возможно, Платонов довёл тут до блеска что-нибудь из реальных высказываний Троцкого, известных читателям той поры. Сколько подобных, счастливых встреч с Платоновым ожидает того, кто всерьёз заинтересуется этим предметом! Но С.Мысляков, к сожалению, этой возможностью не заинтересовался …
*
Получилось совсем по Б.Слуцкому: «положили на обе лопатки, навалили сверху дерьма». Положить на обе лопатки - это дело коллективное. А вот навалить сверху дерьма, тут С.Мысляков действовал с полной самоотдачей. Слова должны быть лучше молчания.