Подробно эта история освещена в рассказе «Богема (как существовать при помощи литературы)». Весной 1921 года искусителем явился присяжный поверенный Гензулаев 1 . Он предложил измученному голодом Булгакову написать революционную пьесу на местную, северо-кавказскую тему. В связи с визитом в Особый отдел во Владикавказе Булгаков подводил итог своим грехам, накопившимся за 30 лет: «В 1907 году, получив 2р. 50 коп на покупку физики Краевича, истратил их на кинематограф 2 ; в 1913 году женился, вопреки воле матери; в 1921 году написал этот знаменитый фельетон» 3 , но ещё и назвал написанную в соавторстве с Гензулаевым пьесу «хорошей»!
Гензулаев с первых же слов признался, что никакого отношения к литературе не имеет, «что искренно ненавидит литературу, вызвав во мне взрыв симпатии к нему. Я тоже ненавижу литературу и уж, поверьте, гораздо сильнее Гензулаева». Это – несомненно – лукавая игра со смыслами. Булгаков ненавидит многое в современной литературе (21 декабря 1924 года записал в дневнике: «Литература ужасна»). Он не раз задавал себе вопрос, не напрасно ли бросил медицину, но русской литературой клялся, как клянутся самым дорогим, служил ей всеми силами своего удивительного таланта. Писал В.В.Вересаеву 6 декабря 1925 года о своей любви к российской словесности.
«ВЕСЁЛЫЕ БЕРЛИНСКИЕ ****И»
Это – совсем не о том, что мог бы подумать читатель.
Поначалу Булгаков достаточно серьёзно воспринимал идею «смены вех», связывал какие-то надежды с идеей примирения «двух Россий».
Начну этот разговор с Владимира Ипатьевича Персикова – профессора, главного героя повести «Роковые яйца». Л.Е. Белозерская видит в нём многое от Евгения Никитича Тарновского, учёного, с которым и она, и Булгаков были очень дружны. В Персикове много вообще от учёного в возрасте, поэтому в связи с этим персонажем вспоминают также многих других деятелей науки. Я же предлагаю сопоставить Персикова с … Лениным. Оба они родились в апреле 1870 года (а Тарновский намного старше, родился в 1859 году), у них совпадают инициалы «В.И.», оба – Владимиры. Оба осуществляют эксперименты далеко за гранью известного, а, возможно, и за гранью допустимого. Особи, так сказать – плоды этих экспериментов в обоих случаях необычайно злобны и агрессивны. В обоих случаях наиболее злобные и агрессивные намного быстрее размножаются. Ленинский способ воздействия на «живую массу» - натравливание одних слоёв общества на другие, инструмент Персикова – тоже нечто «красное», чудотворный «красный луч». После сказанного становится понятным и отчество, которое Булгаков выбрал для Персикова (не мог же он напрямую назвать его Владимиром Ильичом!): «Ипатьевич». Отчество, несомненно, значащее. Среди преступлений, числящихся за Лениным, расправа, совершённая в ночь на 17 июля 1918 года в доме Ипатьева – из самых чудовищных.
Весь этот разговор я затеял применительно к «сменовеховству» в связи с датой рождения Персикова – 16 апреля. Почему она названа так точно, и почему именно такая? Ленин родился 22 (10) апреля. А М.Булгаков в октябре 1924 года то ли сам мечтает (то ли условно становится на позиции тех, кто так мечтает) о том, что к 1928 году примирение двух Россий зайдёт так далеко 4 , что будет введено некое компромиссное летоисчисление, нечто среднее между юлианским и грегорианским календарями. В этом, фантастическом летоисчислении действительно получится, что Ленин родился 16 апреля. Те, кому дорог прежний, юлианский календарь, будут писать «16 (10) апреля», а кто стоит за грегорианский – «16 (22) апреля». Шутка, даже насмешка над самой идеей примирения? Но ведь проблема названа, и назван единственно возможный путь к достижению согласия – искать какие-то компромиссные варианты. Пусть это не будет «золотой серединой», но хотя бы чем-то более или менее приемлемым.
27 августа 1923 года Булгаков записал в дневнике: «Вернулся с лекции сменовеховцев» - Ю.В.Ключникова, А.Толстого, А.В.Бобрищева-Пушкина, И.М.Василевского (Не – Буквы). Лекция «Европа сегодня» включала информацию «Наши за границей». Через 4 дня написал Ю.Л.Слёзкину: «Лекция эта была замечательна во всех отношениях … Трудовой граф чувствует себя хорошо, толсто и денежно». С июня 1922 года Булгаков опубликовал в сменовеховской газете «Накануне» (она издавалась в Берлине, но в Москве её редакция имела своё отделение) много рассказов и очерков, включая циклы «Записки на манжетах», «Москва 20-х годов» и «Москва краснокаменная». Был как бы одним из них. Записал уже 26 октября (ровно через два месяца): «Компания исключительной сволочи группируется вокруг “Накануне”. Могу себя поздравить, что я в их среде. Мне очень трудно придётся впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени … Железная необходимость вынудила меня печататься в» этой газете.
Он отдавал должное таланту Алексея Толстого, но писал о нём с неизменной брезгливостью, как в процитированном письме Слёзкину. Записал 23 декабря 1924 года слова самого Алексея Толстого, переданные Василевским: «Я теперь не Алексей Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов». Комментарий Булгакова: «Грязный, бесчестный шут». 5
С величайшим отвращением Булгаков пишет 23 октября 1924 года о том, что антисемит Бобрищев-Пушкин сочиняет нечто панегирическое о Володарском в серии «Вожди и деятели революции». А через пять дней: «Как заноза сидит всё это сменовеховство». Всё яснее становилась чисто служебная роль сменовеховства, инструмента советской власти в пропагандистской борьбе на мировой арене и в эмигрантской среде. Борьбе, достаточно успешной. Ю.Потехин так и говорил: «Мы все люди без идеологии» (запись 3 января 1925 года). И, наконец, горький итог: «Весёлые берлинские ****и!» Только в личной записи, без оглядки на редактора формулировка может достигать такой глубины и точности!
АННУШКА
В своей прозе 1923 – 1925 годов Булгаков не оставляет камня на камне от коренного утверждения большевистской доктрины о том, что пролетариат – носитель самой передовой идеологии за всю человеческую историю. Бухарин и его соавтор в своей «Азбуке коммунизма» утверждали, что пролетариат должен поднимать остальные слои общества до своего уровня сознательности. В серии очерков «Москва 20-х годов» («Накануне», май – июнь 1924 года) Булгаков рассматривает этот вопрос на конкретном бытовом примере соседа по квартире. «Проклятый образ Василия Ивановича стоит передо мной … этот человек может сделать невозможной жизнь в любой квартире, и он сделал её невозможной. Все поступки В.И. направлены в ущерб его ближним, и в кодексе Республики нет ни одного параграфа, которого бы он не нарушил». Хлещет самогон, матерится громогласно. «Буйствовать разрешается? Нет, никому не разрешается. А он буйствует. И т.д. … Он немыслим в человеческом обществе, и простить его я не могу, даже принимая во внимание его происхождение» (какой язвительный сарказм!). «Даже наоборот, именно принимая во внимание, простить не могу. Я рассуждаю так: он должен показывать мне, человеку происхождения сомнительного, пример поведения, а никак ни я ему». С «гегемоном» цацкались, ему, включая Василия Ивановича, прощали многое, чего никак не простили бы другим. Клима Чугункина (занимательная параллель со Сталиным!), воплотившегося в Шарикове («Собачье сердце», 1925), к 25 годам уже трижды судимого за кражи, дважды спасло именно происхождение, один раз – начисто, другой раз – приговор «условно каторга 15 лет»!!! Там же, в «Собачьем сердце» профессор Преображенский разъясняет эту проблему Шарикову с общетеоретических позиций: «Вы стоИте на самой низшей ступени развития, вы ещё только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы … позволяете себе, с развязностью совершенно невыносимой, подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости!» Наглый мздоимец, председатель домкома с немыслимой фамилией Аллилуя 6 («Зойкина квартира», 1926) явно цитирует оправдания большевиков – почему им не удалось построить обещанное идеальное общество (вместо сознательных пролетариев, с какими они имели дело в Германии, Франции и Швейцарии, здесь наличествовали какие-то троглодиты): «Я, товарищи, человек малосознательный, от станка … принимая во внимание темноту и невежество, как наследие царского режима … считать приговор условным» (совсем как у Чугункина).
Даже само очерчивание контуров «пролетариата» было очень зыбким уже в самой большевистской пропаганде. Вскоре после революции они оказались «авангардом» несуществующего класса: промышленность была разрушена, соответственно не было и промышленного пролетариата. Сами это признавали на съездах. Булгаков, конечно, не оставил этот, очень слабый пункт большевистской идеологии без внимания и блестяще его обыграл: Клим Чугункин – трактирный балалаечник, никакие не «пролетарии» - вся шайка Швондера, как и влившийся в их ряды Шариков. Манюша («Зойкина квартира») почтительно говорит о своей мамаше во множественном числе: «Они чернорабочие … Они в Тамбове на базаре ларёк имеют». И т.д, и т.п.
Забавно выглядит этот раздел социологии в мировосприятии бездомного пса Шарика. Пролетарии (он хорошо знает это слово, так как достаточно часто его слышит, и поэтому активно им пользуется в своих размышлениях) – его злейшие враги! Кого же он относит к этой категории? В частности, - повара в столовой нормального питания служащих Центросовета народного хозяйства, повара, который облил Шарика кипятком («Какая гадина, а ещё пролетарий!», то есть Шарик знает, что настоящие пролетарии так не поступают). К этой же категории Шарик относит дворников («изо всех пролетариев самая худшая мразь!») и швейцаров (швейцары – «хуже котов»). Не совсем понятно, куда Шарик зачисляет завхоза столовой нормального питания (!), который нагло обкрадывает потребителей, забирая себе две трети предназначенных для них продуктов. И категорически не относятся к пролетариям ни живущая впроголодь, обкрадываемая названным завхозом машинистка из Центросоюза, ни профессор Преображенский (по табличке на его дверях Шарик быстро усваивает различие между похожими словами «ПРОлетарий» и «ПРОфессор»).
Но главным персонажем во впечатляющей галерее булгаковских «пролетариев» стала, несомненно, реальная соседка М.Булгакова и Т.Н.Лаппы по «знаменитой» квартире № 50 в доме 10 на Большой Садовой Аннушка Горячева. Булгаков записал в дневнике 29 октября 1923 года: «Аннушка оставила на ночь окно в кухне настежь открытым». «Ругань Аннушки» вспоминает Булгаков в «Записках покойника», а в рассказе «№ 13 – Дом ЭЛЬПИТ – РАБКОММУНА» («Красный журнал для всех», 1922, № 2) – Аннушка Пыляева (актуальный, максимально приспособленный к сюжету парафраз «Горячевой») – центральный персонаж, она – «бич дома», который в конце концов и спалила. Кается после содеянного: «Люди мы тёмные. Тёмные мы. Учить нас надо дураков». Аннушка Горячева торговала на базаре самодельными леденцами. Наконец, в романе «Мастер и Маргарита» действие начинается именно с того, что Аннушка разлила подсолнечное масло, что привело к гибели Берлиоза, а через три дня она же попыталась зажилить золотой браслет, подаренный Маргарите Воландом.
ШАРИК И СОВА
Всё понравилось Шарику в квартире профессора Преображенского, всё, кроме чучела огромнейшей совы на суку – в кабинете. Он сразу же люто возненавидел её («а сову эту мы разъясним»). Шарик видит приятный сон, как он вырвал клок из хвоста совы. «А сова эта дрянь, наглая». И после расправы с совой («стеклянноглазая с распоротым животом»), после того как чучельник восстановил сову, снова, упрямо: «Сову раздеру опять!» Мало того, и у профессора Преображенского при сильном волнении, в гневе, бешенстве глаза становятся круглыми, как у совы; при известии о вселении шайки Швондера в квартиру № 3 «глаза его округлились и усы встали дыбом». То же – и при появлении старухи, которая припёрлась «посмотреть на говорящую собаку», - «глаза сделались круглыми, как у совы». В дневнике есть две записи, имеющие отношение к этой теме. 23 декабря 1924 года: «Дома впал в страшную ярость», но «сейчас же разъяснил её, как пёс сову, и запер на ключ. Не нужно говорить о политике ни в коем случае». А через три недели, 16 января 1925 года записывает для памяти упомянутую реплику Шарика «А сову эту я разъясню» - именно так, в закавыченном виде.
Двойной смысл глагола «разъяснять» в этих цитатах очевиден: у Булгакова 23 декабря 1924 года – разобраться с причинами своей ярости и на этом успокоиться, неопределённость больше всего раздражает. Но в повести совершенно очевидно глагол используется также совсем в другом смысле, с другим, дополнительным содержанием. Девица Вяземская из шайки Швондера угрожающе заявляет: «если бы за вас не заступались самым возмутительным образом, лица, которых я уверена, мы ещё разъясним, вас следовало бы арестовать» как «ненавистника пролетариата». Профессор охотно соглашается: «Да, я не люблю пролетариата». Здесь за нейтральным «разъяснением» явно подразумевается угроза карательного наполнения этого глагола («разоблачить, расправиться, растоптать»), такого же, как у Шарика по отношению к сове.
В Древней Греции сова была посвящена богине Афине, Афину так и называли «совиноокой». Сова считалась символом углублённого познания, мудрости. Именно в таком качестве она занимает достаточно прочное место и в русской культуре, и наличие этого чучела в кабинете профессора Преображенского совершенно естественно. Однако в других культурах сова являлась также символом ночи, смерти (Древний Египет), считалась проводником душ в царство мёртвых (индуизм), символом зла, жестокости (Китай).
В христианском искусстве поздней античности сова служила аллегорическим изображением земного сумасбродства, крест над совой обозначал победу христианства над язычеством. В средние века считали, что крик совы пророчит беду, полагали, что сова – демоническое создание, что в сов могут обращаться колдуны и злые духи. В словаре Даля упоминается поговорка: «Сова не принесёт добра».
Таким образом, у этого чучела совы книжная мудрость профессора Преображенского столкнулась со звериным чутьём Шарика. Шарик сразу же увидел в ней угрозу прекрасному миру этой квартиры, учуял в ней демоническое начало. Получается, что ситуация из «Фауста» Гёте вывернута здесь наизнанку: там Мефистофель проникает в кабинет Фауста, обернувшись псом, здесь – пёс угадывает гибельное, демоническое начало в сове. Конкретно к катастрофическим последствиям приводит нерассуждающая увлечённость профессора Преображенского, дерзкое покушение на нечто, находящееся за пределами дозволенного, научные эксперименты без оглядки на их последствия. Вслед за экспериментами Ленина и Владимира Ипатьевича Персикова. Подопытная лягушка стыдит профессора Персикова и его ассистента: «Сволочи вы, вот что». Подобным же образом реагирует на готовящиеся эксперименты с его мозжечком и Шарик. По глазам Борменталя он понял, что замышляется «нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление … Что же … вас трое. Возьмёте, если захотите. Только стыдно вам». Слова о нехорошем, пакостном деле, о преступлении, о стыде отрываются здесь от судьбы подопытной собаки и становятся осуждением всей затеи с точки зрения вечности. И побеждает в этом споре Шарик, с его звериным чутьём. Профессор Преображенский вынужден признать свою ошибку. Так и говорит Борменталю: «Вот что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти ощупью и параллельно с природой, форсирует вопрос и поднимает завесу!» 7
ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРЕМНИНА
Булгаков записал в дневнике 21 июля 1924 года: «Приехали из Самары Ильф и Олеша. В Самаре два трамвая. На одном надпись “Площадь Революции – тюрьма”, на другом “Площадь Советская – тюрьма”. Что-то в этом роде. Словом, все дороги ведут в Рим!» Тут же анекдот про девицу и вычистку, явно от них же. «С Олешей всё-таки интересно болтать. Он едок, остроумен». Этим воздухом они дышали. О них троих и пойдёт речь в этой главе.
*
Но сначала придётся сделать оговорку о Евгении Петрове, который вскоре стал соавтором Ильфа. Он приехал в Москву в 1923 году. Москва была перенаселена, сюда съехалась буквально половина России. Несмотря на очень лестные рекомендации Одесского угрозыска, Евгений не смог устроиться в Московский угрозыск. Всё, что удалось найти – место больничного надзирателя в Бутырской тюрьме, за нищенскую зарплату. Брат, Валентин Катаев всячески помогал Евгению перебраться на литературное поприще. Евгений много писал, печатался, наконец сделался ответственным секретарём в журнале «Красный перец».
Свою, упомянутую мной запись 21 декабря 1924 года «Литература ужасна» Булгаков позже («Записки покойника») проиллюстрировал убийственными портретами А.Толстого, Б.Пильняка, Ю.Слёзкина (начатому в повести «Роковые яйца» уважительному разговору об Андрее Платонове посвящена моя следующая глава). А в повести «Роковые яйца» осенью 1924 года Булгаков ограничился в своей критике издевательским портретом Евгения (на это указала В.В.Гудкова). Нечистая сила является к профессору Персикову в виде сотрудника сатирического журнала ГПУ «Красный ворон» (приедет «чёрный ворон» - наплачешься, приедет «красный» - обхохочешься) Альфреда Аркадьевича Бронского. У него бегающие глазки, ботинки, похожие на копыта, тонкий голос. У него «вечно поднятые, словно у китайца, брови»; он нагл и безграмотен (одесское «что вы скажете за кур?», ненормативное «извиняюсь» и т.д.). Удивлённому Персикову он беззаботно поясняет: «Валентин Петрович исправляет», дескать, он – «заведующий литературной частью». Действительно, брат – именно Валентин Петрович «исправлял», изо всех сил, за уши - тащил Евгения в литературу.
К началу совместной деятельности Е.Петрова с Ильфом литературный потенциал Петрова был, несомненно, ничтожен по сравнению с уровнем Ильфа, который вдобавок на 5 лет старше. Е.Петров и сам писал, что смотрел тогда на Ильфа снизу, с восхищением. Валентин Катаев, как это и отметил Булгаков, очень много внёс в первые опыты и в первые успехи брата. Разумеется, Евгений вложил в два романа многое из своих наблюдений о преступном мире. Но я не слышал ни о каких самостоятельных сочинениях Е.Петрова, которые можно было бы хоть в какой-то малой степени сопоставлять, например, с «Записными книжками» Ильфа (бесподобный владелец магазина искусственных минеральных вод «Публий Сервилий» Воскобойников, «божественный Шапиро» и т.п.). Так что я далее, для упрощения текста, буду говорить лишь о трёх авторах: Булгакове, Олеше и Ильфе.
*
Обнаруживаемые параллели в их сочинениях – это, конечно, никакое не «заимствование» (при таких подозрениях о «заимствовании» достаточно часто обнаруживаются какие-то общие для двух авторов источники), а достаточно интересное развитие темы, иногда – прямой диалог.
Вот одно из первых впечатлений Булгакова, приехавшего в Москву осенью 1921 года («Записки на манжетах»/ «Накануне»): афиша на заборе – «огромные яркие буквы: Дювлам … Двенадцатилетний юбилей Владимира Маяковского» (литературной деятельности). В очерке «Бенефис лорда Керзона» («Накануне», 24 апреля 1924 года): «на балкончике под обелиском Свободы Маяковский, раскрыв свой чудовищный квадратный рот, бухал над толпой надтреснутым басом: “британский лев вой!/ Левой! Левой!”» Ещё один булыжник в огород Маяковского имелся в «Собачьем сердце» - как ответ на назойливую рекламу Маяковского: «Нигде кроме, как в “Моссельпроме”». Бродячий пёс Шарик констатирует: «Если бы вы видели, из чего эту колбасу делают!» («особенную краковскую»!) «Для чего вам гнилая лошадь? Нигде кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме». И профессор Преображенский авторитетно, как специалист, подтверждает наблюдение Шарика: «краковская особая» - «отрава для человеческого желудка» (поразительно – и Шарик, и профессор определяют качество этой моссельпромовской продукции одним и тем же словом – «отрава»!).
Через два года Ю.Олеша в «Зависти», посвящённой десятилетию советской власти, подключается к этому разговору о колбасе. Колбасе уделено непомерно большое место в начале «Зависти». Кавалеров нелепым образом таскается по всей Москве с килограммовым образцом новой, прекрасной колбасы, изготовленной стараниями Андрея Бабичева. Колбаса сделалась тут символом какой-то победы, долгожданного успеха. 8 Я понимаю этот разговор о колбасе следующим образом. Производить съедобную колбасу строители социализма, возможно, научатся, но это совсем не означает того, что им удастся построить сам социализм. Люди, не обладающие полнотой нормальных человеческих чувств, никак не могут построить совершенное общество. Именно поэтому Андрей Бабичев и видит вещий сон – Володя Макаров, на которого он возлагает все свои надежды, это «прекрасное будущее», в конце концов, в отчаянье повесится.
На этом я, в основном, завершаю разговор, касающийся Ю.Олеши, и перехожу к связям «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка» с миром Булгакова.
*
Начнём с мелочей.
Пациент является к профессору Преображенскому с зелёными волосами: «Проклятая Жиркость! Вы не можете себе представить, профессор, что эти бездельники подсунули мне вместо краски … На службу уже третий день не езжу». В «Двенадцати стульях этому эпизоду соответствует известная история с перекрашиванием «контрабандным средством» в «радикально чёрный цвет» Ипполита Матвеевича Воробьянинова. Там вместо профессора в сцене участвует Бендер, а вместо Шарика – дворник Тихон.
Клетушки – «пеналы» шириной 2 аршина (1,42 м – немногим шире туалетов современных малогабаритных квартир) с нулевой звукоизоляцией, на которые поделена жилая площадь в общежитии имени Семашко (Бендер в шутку говорит: «имени монаха Бертольда Шварца») мы видим раньше в серии очерков Булгакова «Москва 20-х годов» («Накануне», 27 мая 1924 года). «Было что-то тёмное … разделённое фанерными перегородками на пять отделений, представляющих собой большие продолговатые картонки для шляп». Приятель с женой и брат приятеля находились в средней «картонке». «Шёпот, звук упавшей на пол спички был слышен через все картонки».
События, описанные (в конце 1924 года) в повести «Роковые яйца», происходят в 1928 году. Там упоминается «театр имени покойного Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году, при постановке пушкинского “Бориса Годунова”, когда обрушились трапеции с голыми боярами». Такое же непринуждённое обращение с классикой демонстрирует и «театр Колумба»: Там в «Женитьбе» Гоголя Агафья Тихоновна в результате выходит замуж за Степана, ну и много другого, нетривиального.
Когда охотники за сокровищами добрались до вестибюля театра Колумба, наивный Воробьянинов бросился к кассе. Однако Бендер объяснил ему, что «в окошечко кассы обращаются только влюблённые и богатые наследники». Действительно, «у окошечка администратора господствовало оживление». Одних только – «с записками от Эспера Эклеровича» насчитывалось там восемь душ. Администратор Яков Менелаевич не устоял против напористого Бендера и выдал ему два места в одиннадцатом ряду. Только много позже он вспомнил, что «эти чистые глаза, этот уверенный взгляд он видел в Таганской тюрьме в 1922 году». В «Записках покойника» примерно тому же посвящены бесподобные страницы о деятельности «заведующего внутренним распорядком Филиппа Филипповича Тулумбасова» (для близко его знавших – «Филя»). У Фили кроме двух курьеров и пяти телефонов, четыре календаря и пять блокнотов, которые он, параллельно с раздачей выпрашиваемых у него записочек, заполняет какими-то таинственными записями: «Прян. 2, парт. 4», «13 утр. 2», «Мон. 77 727» и т.д.
В «Записных книжках» Ильфа есть прекрасная запись: «всеми фибрами своего чемодана он стремился за границу». В «Зойкиной квартире» именно так, «всеми фибрами» за границу стремятся сама Зоя Денисовна, Обольянинов, Аметистов, Алла Вадимовна (эти – на Запад) и 28-летний китаец Херувим (ему – в Шанхай). Судя по контексту, «западники» (на Херувима мы здесь отвлекаться не будем) рассчитывают получить официальное разрешение на выезд. В «Двенадцати стульях» о загранице мечтает Воробьянинов: на аукционе, когда стулья, казалось бы, уже в руках, Воробьянинов видит себя на поезде, пересекающем Швейцарию, белые брюки, сигара … В «Золотом телёнке» заграница, в основном, - Рио-де-Жанейро, - главная тема Бендера. В этих двух романах значительное место занимает проблема нелегального пересечения границы, чаще всего – речь о румынской границе. Всё начинается с весёлого (но с явной угрозой шантажа) поддразнивания Бендера: «Тепло теперь в Париже? … Вы через какую границу? Польскую? Финляндскую? Румынскую?» В финале Воробьянинов, расправившись с Бендером, планирует: «Сейчас же на автомобиль, на вокзал. И на польскую границу. За какой-нибудь камешек меня переправят на ту сторону». Нелегально пересекает румынскую границу Вечный Жид в рассказе Бендера, пересекает даже с контрабандной посылочкой для каких-то киевлян. Разрушает этот миф реальная попытка Остапа нелегально пересечь румынскую границу. Раньше Бендер так и говорил Балаганову: «Мне один доктор всё объяснил: заграница – это миф о загробной жизни».
*
Теперь о существенном.
Ильф и Петров строят своё повествование (по внутренне-идейным и по цензурным соображениям) на концепции «двух миров». «Параллельно большому миру, в котором живут большие люди и большие вещи, существует маленький мир с маленькими людьми и маленькими делами. В большом мире изобретён дизель-мотор, написаны “Мёртвые души”, построена Днепровская гидростанция и совершён перелёт вокруг света». Раз за разом они возвращаются к этой теме, и каждый раз получается, что в «большом мире» всё идёт как надо.
Булгаков говорит о «большом мире» очень сдержанно, никаких восторгов по поводу достигнутых там успехов мы у него, разумеется, не найдём. 9 Достаточно вспомнить «особую краковскую» из «Собачьего сердца». В повести «Роковые яйца» он предсказывает, что этот мир окажется в 1928 году на краю гибели из-за чрезмерно расплодившихся гадов. Те, кто определяет успехи этого, «большого» мира (вроде Андрея Бабичева в «Зависти» Ю.Олеши) вторгаются в мир Булгакова (за двумя важными исключениями) только по телефону: таков звонок из Кремля в повести «Роковые яйца», таков могущественный пациент в «Собачьем сердце». Их профессиональную деятельность Булгаков не упоминает и не обсуждает. В свои сочинения Булгаков впускает лишь сотрудников угрозыска и ГПУ. Отношение Булгакова к ним дисциплинированно-ровное. Получается, что их деятельность (за исключением журналиста Катаева – Петрова – Бронского) в каком-то смысле полезна, что они работают добросовестно и квалифицированно. Так всё и оставалось, вплоть до «Мастера и Маргариты». Здесь условно-«дисциплинированный» и условно-«ровный» тон соблюдается лишь частично. Саркастически-зловещи упоминания (их – великое множество) о таинственном исчезновении людей. В прямом столкновении двух «сил зла»: «хорошо снаряжённых» людей с помошниками Воланда в квартире 50 и «у Грибоедова» не остаётся сомнений, «кто здесь хозяин» (включая злоключения чёрного кота из Армавира). Достаточно двусмысленны и страницы, посвящённые «золотой лихорадке».
Важные лица – председатель Акустической комиссии Семплеяров («Мастер и Маргарита») и «коммерческий директор треста тугоплавких металлов» Борис Семёнович Гусь-Ремонтный «Зойкина квартира») – оба никак этот «большой мир» не украшают. О втором – подробнее. Авторская характеристика: «коммерческий делец лет 45. Толстый, квадратный, с упрямой челюстью, тусклыми, оловянными глазами, лысоват, невоспитан, нагл, уверен, что всего в жизни можно добиться назойливостью и напором, людей не боится … Верит только в деньги». Его связи и возможности, несомненно, значительно шире названной роли «дельца»: он угрожает Алле, что помешает ей уехать за рубеж. Характерна фамилия «Ремонтный». Даль одним из основных значений слова «ремонт» называет «содержание, годичные расходы на поддержку чего-либо; сумма, для сего назначаемая». Деньги, сыплющиеся из карманов Гуся, вполне соответствуют данному определению, рисуют Гуся как типичного, характерного для литературы тех лет (в том числе - и для очерков и рассказов Булгакова) казнокрада – растратчика. Но в данном случае это не мелкий, трясущийся растратчик, а крупный, вполне уверенный в своей безнаказанности казнокрад. 10
Ильф и Петров убеждают нас, что в «большом мире» всё делается правильно (для сотрудника угрозыска и ГПУ Петрова позиция, в общем, ожидаемая, если не единственно возможная, а у Ильфа в «Записных книжках» подобная позиция так явно не обнаруживается).
«Золотой телёнок»: «Пылали звёздные скопления Днепростроя, Магнитогорска и Сталинграда. На севере взошла Краснопутиловская звезда … Светилась вся пятилетка, затмевая блеском старое, примелькавшееся ещё египтянам небо». В литерном поезде, направляющемся на торжество открытия Восточной магистрали, едет, в том числе, строитель всё того же Сталинградского тракторного. Строители магистрали, благодаря соревнованию, докладывают о завершении строительства на год раньше срока: «Последний месяц рельсы укладывали бегом» (интересно, там ничего не пришлось потом переделывать?) Один из ударников провозглашает с трибуны «Да здравствует мировая революция!» и пятилетняя девочка вслед за ним «Да здравствует пятилетка!» Сочувственно, с благоговейным трепетом описывают Ильф и Петров усилия заведующего Старгородским комхозом Гаврилина, благодаря которым в городе появился трамвай («Двенадцать стульев») и то, как обнимались два немолодых и несентиментальных человека – член правительства и начальник магистрали («Золотой телёнок») Только враждебно-скептически настроенный иностранный злопыхатель Гейнрих может пренебрегать этими успехами (там же): «Что вы мне тычете своё железо!» Даже не вполне сознательные геркулесовцы, с большой тревогой ожидающие очередную чистку, тем не менее, знают, что за стенами «Геркулеса» есть какая-то другая, правильная общественная жизнь.
Бендер и его команда соприкасаются с «большой жизнью» дважды – оба раза «большая жизнь» принимает облик автопробега. В «Двенадцати стульях» сотрудники «Станка», стоило им сложить воедино свои облигации 27-го года (вряд ли этих облигаций набралось намного больше, чем рублей на 500), тут же выиграли 50 тысяч и на трёх новеньких автомашинах отправились отдыхать на Кавказ (коллективизм, изволите ли видеть, просто творит чудеса!) В «Золотом телёнке» зависть Остапа и его товарищей вызывает уже организованный государством агитационный автопробег.
Жители «маленького мира» тянутся за «большим миром», стараются соответствовать ему, «быть на уровне», чтобы удержаться на плаву. В «Золотом телёнке» «алгеброид» старика Синицкого доказывает «преимущество советской власти перед всеми другими властями».
В 1927 году, в «Двенадцати стульях» ничто не омрачает этого праздника созидания, в 1930 году, в «Золотом телёнке» действительность, которая могла бы в какой-то степени омрачить эту благостную, в целом, картину, присутствует даже не в виде отголосков, а лишь – какими-то туманными намёками на отголоски. Бендера в 1930 году или несколько ранее спрашивают (когда он изображал пророка Самуила) то и дело, почему нет в продаже сливочного масла? А в Черноморске (Одессе) в том же, 1930 году – хлеб по карточкам (такое развитие получил упомянутый диалог Булгакова и Олеши о колбасе в 1925 – 1927 годах)! В таких, еле заметных намёках в романе присутствует то, что зарубежные историки называют «войной Сталина с крестьянством».
Такого же, серьёзного разговора требует и студенческая молодёжь, с которой Бендер общался в поезде по дороге в Черноморск. Девушка в мужском пальто советует Остапу, чтобы излечиться от неразделённой любви к Зосе, «переключить свою энергию на выполнение какого-нибудь трудового процесса». Пилить дрова, например. Это – своего рода общее место в литературе тех лет, посвящённой молодёжи: естественный максимализм молодости, поиски нравственных ориентиров. Об этом пишут со снисходительной, понимающей улыбкой: есть подобное в пародии А.Архангельского на Л.Леонова, есть у И.Эренбурга в «Жизни и гибели Николая Курбова», когда он говорит о двадцатилетнем гэпеушнике Шаблове, и т.д. Намного тревожнее профессиональные проблемы, которые обсуждают эти студенты. Они упоминают какого-то «ретрограда», который «преуменьшает возможности». Он утверждает, что объединение не может дать более 825 тысяч тонн чугуна. Но его одолели и записали «миллион тонн». Это – отражение жесточайшей борьбы в ключевых отраслях промышленности: тех, кто настаивал на деловом подходе, без отрыва от реальности, обвиняли во «вредительстве», травили, сажали. Безраздельно господствовала всё та же укладка рельсов «бегом». 11 Так реальная лихорадка первой пятилетки вторгалась во внешне благополучный мир «Золотого телёнка».
*
В 1926 году Булгаков ввёл в современную русскую литературу образ обаятельного жулика Александра Тарасовича Аметистова («Зойкина квартира»). В.Катаев, И.Ильф и Е.Петров, конечно, сразу оценили, какие богатые возможности заключены в этом типаже. В 1928 году на смену Аметистову пришёл и совершенно его затмил Остап Бендер.
У них много общего. Оба предприимчивы и чрезвычайно остроумны. Оба переменили множество профессий за годы смуты и нэпа. В том числе – оба выступали на сцене (Аметистов – во Владикавказе, Остап сообщает лишь о талантливо сыгранной им роли Гамлета). Оба приехали в Москву после значительного перерыва: Аметистов – в 1926 году (после пяти лет вдали от Москвы), Бендер – в 1927 году. Оба норовят урвать свою долю от больших средств, отпускаемых властью на пропаганду: Аметистов торгует портретами вождей (похитил в политотделе в Баку 50 экземпляров), Бендер планирует получить аванс под замысел картины «Большевики пишут письмо Чемберлену» (конечно, его смущает, как отнесутся заказчики к перспективе увидеть вождей голыми до пояса и в гигантских папахах). У обоих были проблемы с властями: Бендер сидел в 1922 году в Таганской тюрьме, Аметистова, как он говорит, «по ошибке расстреляли в Баку» (совершенно невинного, удачно попал под амнистию), а позже сидел за незаконное использование чужого партбилета. Оба заявляют после всего этого – будто бы «чтут уголовный кодекс» (Бендер: «это моя слабость»), но оба то и дело шалят, более или менее серьёзно. Аметистов, в конце концов, похитил у приютившей его кузины-работодательницы все её сбережения; многоженец Бендер у очередной жены – Грицацуевой забрал, помимо гамбсовского стула, золотую брошь, золотой же браслет, шесть золочёных чайных ложечек и чайное ситечко (хоть и говорил, что «грабить бедную вдову – типичное пижонство»). Оба не хотят строить социализм, Бендер говорит об этом напрямую. Оба стремятся за рубеж, Аметистов – в Париж или в Ниццу, Бендер – в Рио-де-Жанейро.
Но так же очевидны и различия: Бендер намного ярче, содержательнее, масштабнее Аметистова. Он на 12 лет моложе Аметистова: Аметистову, когда мы с ним знакомимся, 38 лет. Когда знакомимся с Бендером, ему 27 лет, когда расстаёмся – ему 33 года. Бендер – атлетически сложенный «красавец с черкесским лицом», с лицом, словно выбитым на монете. Невозможно представить себе Аметистова ни организовавшим последовательное разбирательство преступлений Корейко, ни устоявшим в реальном физическом единоборстве с Корейко. Аметистов – картёжник, наркоман; Бендер – человек без слабостей. Аметистов везде наследил, каждый раз не знает, каким именем назваться, чтобы не влипнуть. У Бендера тоже есть коллекция паспортов, но – лишь для особых случаев, он называет себя своим именем от начала первого романа до конца второго. Аметистов беспечно треплется об особенностях своего прошлого, о родовых имениях, о службе при дворе (также как далее – о службе в Париже у модельера Пакэна) и в кирасирском полку (с туманными намёками на своё очень высокое происхождение), но также и о том, что был боевиком («одно время на Кавказе громадную роль играл»), о том, что вышел из партии из-за «фракционных трений», о горячей полемике с самим Калининым, и всё это - по пустякам, лишь для времяпрепровождения и чтобы пустить «пыль в глаза». А у Бендера – всё функционально, если он («благодаря Воробьянинову») «приближен к императору» - то только в связи с конкретным «вышесредним шантажом». Так и с их острыми политическими шутками. Аметистов, сожалея, что Зойка не допускает в свой притон карты, говорит «это не марксистский подход»: чудесная шутка, но очень отвлечённая. А когда Бендер говорит: «будем действовать по-марксистски, предоставим небо птицам», он, солидарный в этом пункте с большевиками, действительно заявляет о своём позитивизме-атеизме.
Аметистова мы видим в качестве подчинённого, встроенного в Зойкино предприятие. Бендер практически всегда автономен. Его помошники своей заурядностью подчёркивают его масштаб: в Бендере есть что-то от Наполеона (у него наколка на груди – Наполеон с пивной кружкой), от Шерлока Холмса (как и знаменитый сыщик, он пользуется услугами уличных мальчишек для добывания нужной информации), у него неповторимый одесский шарм. Бендер подавляет всех своей невозмутимостью и находчивостью.
РОКК
Достаточно привлекательно предложение Е.Толстой-Сегал 12 видеть Андрея Платонова в двух персонажах Булгакова: в Рокке из повести «Роковые яйца» и в кооператоре Василии Петровиче из «Записок покойника». Появление Александра Семёновича Рокка сопровождается многими зловещими предзнаменованиями. Первая же реакция профессора Персикова на него: «ах , чёрт!» При второй встрече с Рокком в Цекубу, на малиновом ковре лестницы профессору стало нехорошо, чем-то чёрным заслонило люстру, почудилась гарь, показалось – кровь течёт липко и жарко по шее. Но, анализируя предзнаменования, нужно быть внимательным и не торопиться с выводами. Может быть, дело не в самом Рокке, а в бумаге из Кремля, которую он принёс. Ведь «страшные трубы» и «вопли Валькирий» звучат сразу же после звонков из Кремля и из ГПУ. Такое прочтение намного лучше увязывается с главой «История в совхозе». Именно здесь сообщены основные данные о Рокке, позволяющие предполагать, что речь идёт именно о Платонове: Рокк редактировал огромную газету и, как местный член высшей хозяйственной комиссии, прославился своими изумительными работами по орошению Туркестанского края. Предположив такое, мы прочитаем здесь главные слова, сказанные Булгаковым о Платонове в 1924 году. «Нужна была именно революция, чтобы вполне выявить Александра Семёновича. Выяснилось, что этот человек положительно велик, и, конечно, не в фойе “Грёз” ему сидеть» (в 1917 году Рокк сменил флейту на маузер). Панегирический тон высказывания побуждает, казалось бы, прочитать его как ироническое. Однако весь контекст и, прежде всего – соседние строки решительно противятся такому прочтению. Начинается абзац с констатации - Рокк играет на флейте «нужно отдать ему справедливость, превосходно». Коль скоро речь идёт о Платонове, то, значит, о его писательском мастерстве. Волшебные грёзы, в которых Рокк-Платонов пребывал до революции, это – грёзы о самой революции, о тех благах, которые она якобы должна принести. Упомянут, наконец, и «кипучий мозг» Александра Семёновича. Рокк производит крайне неприятное впечатление на профессора Персикова, но типичных признаков, которые характерны для булгаковских чертей, он лишён: копыт, хромоты и, самое главное – бегающих глазок. Наоборот, у него плоские ступни, никаких признаков хромоты и внимательные глаза, выражающие не только самоуверенность, но и, в соответствии с ситуацией, - любопытство, изумление, почтение. Такие глаза мы называем откровенными, честными. Другие, с бегающими глазками, старались произвести благоприятное впечатление на профессора, а Рокк (Платонов) не заботится о производимом впечатлении, и на таком фоне его поведение действительно выглядит развязным («было что-то развязное»). Маузер Рокка, его обмотки со штиблетами – только гротесковые аксессуары, создающие зрительный, пластический образ внемодного, отстающего от жизни комиссара, одержимого идеалами революции. Профессор Персиков удивляется: почему вы – умный, талантливый – с ними? Кроме неактуальности облика Булгаков предъявляет Рокку-Платонову и другой счёт – высказывает как бы сомнение в достаточной его грамотности. Рокк трижды применяет ненормативную форму вежливости «извиняюсь», а один раз высказывается следующим образом: «хоть слонов можно вырастать, не только цыплят». Видимо, Булгаков напоминает младшему собрату по перу, что некоторые из его стилистических волшебств могут быть приняты за недостаточно твёрдое владение элементарными правилами русской речи. Такое явление было в ту пору вполне обычным среди пишущей братии – вспомним малограмотного Бронского с его Валентином Петровичем. В текстах Платонова я ничего подобного не замечал, ни от других не слышал. А вот товарищ Платонова Пильняк в этом смысле совсем не безупречен. Узнаваема кожаная куртка Платонова 13 . Как уже упомянуто, Рокк «странно старомоден. В 1919 году этот человек был бы совершенно уместен на улицах столицы, он был бы терпим в 1924 году, в начале его, но в 1928 году он был странен». Возможно, в конце 1924 года Платонов со своей не вполне растраченной верой в идеалы революции выглядел странновато (если не вникать в детали). Умному человеку пора было бы поостыть со всеми этими глупостями. Но соль этого текста также и в другом. «В то время, когда наиболее отставшая часть пролетариата – пекаря – ходили в пиджаках, когда в Москве редкостью был френч – старомодный костюм, оставленный окончательно в конце 1924 года…» Многозначительная булгаковская скороговорка. Пора уже отказаться от френчей, отказаться от идеи военного лагеря, готового броситься на заграницу с кольями, когда ситуация покажется подходящей. В начале 1924 года, при Ленине ещё продолжалось по инерции это сумасшествие, но теперь-то время образумиться, возвращаться к нормальной человеческой жизни. Вот чего хотел Булгаков, вот к чему призывал, на что надеялся! 14 Но начальство ещё долго щеголяло во френчах…
В.В.Гудкова выделяет в трёх повестях («Дьяволиада» , «Роковые яйца» , «Собачье сердце») некий тип социально опасных дегенератов , которым противостоит главный герой – носитель общечеловеческих ценностей и высокой культуры ( да и сам Булгаков ). Это – Кальсонер, Рокк, низкий человек на кривых ногах, убивающий профессора Персикова, Шариков. Рациональное зерно в такой типизации, несомненно, есть. Однако с включением Рокка в этот ряд не следует торопиться. Он не низкорослый, ничего не сказано о его кривых ногах. Но, главное, у дегенератов не бывает таких живых глаз (см. выше). Если можно вообразить дегенерата – редактора «огромной газеты» (о качестве продукции мы не знаем), то обеспечившего орошение целого края и превосходно играющего на флейте – никак нельзя. Да, с первого взгляда Рокка трудно отличить от других персонажей этого ряда, но – только с первого взгляда.
В завершение разговора о Рокке следует упомянуть, что его жену зовут так же, как и жену Платонова – Марией. В принципе, имя распространённое, возможно и простое совпадение. Если же имя героини выбрано не случайно, оно говорит о степени внимания Булгакова к Платонову, о достаточно хорошей осведомлённости Булгакова о Платонове.
Е.Толстая-Сегал отмечает, что Платонова напоминает также «Василий Петрович из Тетюшей» 15 в «Записках покойника» («Театральном романе»), поскольку опекает Василия Петровича Егор Агапёнов – достаточно явная карикатура на Пильняка, с которым Платонов тесно сотрудничал в конце 20-х годов. Василий Петрович – деверь Агапёнова и живёт у него, он не писатель, а кооператор. Максудов успешно отбился от попыток Агапёнова переселить к нему Василия Петровича. Василий Петрович полон неких жизненных наблюдений, представляюших интерес для писателей. Вот всё, что сообщено о нём. Тем не менее, он занимает в воспоминаниях Максудова о встрече с «цветом литературы» какое-то несуразно значительное место, чуть ли не заслоняет всех остальных. «Василий Петрович не то снился, не то действительно поместился в моей комнате», «…не видел ли я во сне всё – то есть и самого Рудольфи, и напечатанный роман, и Шан-Зелизе, и Василия Петровича, и ухо, распоротое гвоздём», «открылся передо мною мир, в который я стремился, и… он мне показался сразу же нестерпимым… А всё этот чёртов Василий Петрович: и сидел бы в Тетюшах!». На Василия Петровича ложится, таким образом, чуть ли не главная ответственность за то, что литературный мир такой нестерпимый. 16 Так же как и Рокка, Булгаков упрекает Василия Петровича–Платонова в устарелости, Агапёнов говорит о нём : «ихтиозавр, бронзовый век».
Но к сюжету «Платонов в “Записках покойника”» следует привлечь ещё одно лицо – начинающего писателя Баклажанова. Он друг Измаила Александровича (Алексея Толстого), появившийся в столовой ранее Бондаревского (опередивший его). Маленького роста, в куртке (на этот раз, наверное, не в кожаной ), сконфуженный, вежливый. Если верить Бондаревскому, - чудный малый и величайший эрудит: «вспомните моё слово, всех нас он за пояс заткнёт не позже чем через год!». Конечно, начинающих писателей, в том числе – и приезжих, в Москве было много, но не про всякого говорили такое: «он через год всех нас за пояс заткнёт». Важна и фамилия героя. «Сокрушитель адова дна» Баклажанов - герой рассказа «Приключения Баклажанова», опубликованного в 1922 году, и ряда других рассказов, включая «Бучило», рассказ, премированный журналом «Красная новь» в 1924 году, тогда же там напечатанный. «Член большевиков Евдоким Абабуренко в детстве проявлял лёгкие признаки кретинизма… в революцию комиссарствовал и брал города…». Абабуренко, по уличному – Баклажанов. Среди той литературы, которую закупал Максудов-Булгаков, мог быть номер «Красной нови» с рассказом Платонова.
Конечное бесконечного не постигает. В «Роковых яйцах» Платонову соответствует не один Рокк, а по крайней мере четыре очень разных персонажа: 1) Рокк с маузером; 2)Рокк с флейтой; 3) Рокк – редактор огромной газеты; 4) Рокк – руководитель грандиозных работ по орошению. Попытавшись совместить их, заменить их четверых одним человеком, уже из самой трудности такого совмещения мы получаем некоторое представление о гигантских масштабах этой личности. Приблизительно так же поступил Булгаков и через 12 лет в «Записках покойника»: Платонова представляют здесь два персонажа – кооператор из провинции и начинающий ( время действия 1923-1924 годы ) писатель. В обоих случаях ( и в повести, и в романе ) Булгаков оценивает Платонова исключительно высоко: « играл на флейте превосходно» и «всех нас за пояс заткнёт». Последнюю реплику он многозначительно поручает Бондаревскому, то есть Алексею Толстому, несомненному мэтру тогдашней советской литературы. А ведь как был строг Булгаков перед самой встречей с Платоновым ( «Киев – город», 1923 )! «Когда небесный гром ( ведь и небесному терпению есть предел ) убьёт всех до единого современных писателей и явится лет через пятьдесят новый настоящий Лев Толстой…».
Персонажей, соответствующих Платонову в «Записках покойника», объединяет ещё одна заметная деталь. Платонов не был трезвенником. Вот и Василий Петрович с Баклажановым наибольшее впечатление произвели на Максудова именно своим пристрастием к спиртным напиткам. 17 Баклажанов прибыл на пиршество уже где-то угостившийся ( вместе с Бондаревским). Поэтому он появляется в столовой с фуражкой (забыв оставить её в передней) и напяливает её на девицу-светильник, а потом то и дело клюёт носом ( «Баклажанов ! Не спи ты, чёрт этакий!» ). Не отстаёт и Василий Петрович – прибывшему с опозданием, ему приходится навёрстывать. «Танцевали в комнате на ковре, отчего было неудобно. Кофе в чашке стояло на письменном столе. Василий Петрович пил коньяк. Видел и спящего Баклажанова в кресле». «Василий Петрович улыбнулся ещё тревожнее и выпил». И, наконец, в максудовском бреду: «Василий Петрович… наливал коньяк себе, а пил его я».
1 В кратком описании этих событий («Записки на манжетах») имя искусителя не названо. Там он – помошник присяжного поверенного. Беда с этими помошниками! Помошник присяжного поверенного Ульянов сбивал с пути истинного Россию, толкал её в пучину бедствий. Помошник присяжного поверенного искушал Булгакова, уговаривал надругаться над святостью русской литературы.
2 Дорогим удовольствием были тогда и книги, и кинематограф! За 30 рублей можно было купить лошадь или корову.
3 Несомненно речь идёт о статье Булгакова «Грядущие перспективы», опубликованной в газете «Грозный» 13 ноября 1919 года. «Герои-добровольцы рвут из рук Троцкого пядь за пядью русскую землю … все ждут страстно освобождения страны. И её освободят … Нужно драться … Мы доберёмся» до Москвы. «Негодяи и безумцы будут изгнаны, рассеяны, уничтожены». Шуточки шуточками, но Булгаков очень сильно рисковал, входя в Особый отдел. Совсем не упомянуть об этой статье в рассказе 1923 года, обо всём кошмаре, в котором Булгаков оказался во Владикавказе летом 1921 года, он никак не мог (в этой «подробности» - весь драматизм ситуации!). Отсюда этот своего рода эвфемизм: статья 1919 года, опубликованная при Деникине, условно названа «знаменитым фельетоном 1921 года» - пусть желающие гадают, какой из своих фельетонов той поры Булгакова имеет в виду. Исторической истины ради, нужно упомянуть, что ко времени опубликования статьи, к 13 ноября 1919 года поход на Москву захлебнулся, уже не «герои-добровольцы рвали пядь за пядью», а полчища «интернационалистов» - части, сформированные из пленных немцев, австрийцев и венгров (все они условно именовались «латышами»), а также из добровольцев-китайцев, «рвали пядь за пядью» у деникинцев.
4 В главе «Рокк» Булгаков описал, как воспринял Персиков этого удивительного человека. «Он был странно старомоден. В 1919 году этот человек был бы совершенно уместен на улицах столицы, он был бы терпим в 1924 году, в начале его, но в 1928 году он был странен … когда в Москве редкостью был френч – старомодный костюм, оставленный окончательно в конце 1924 года, не вошедшем» и т.д. В очерке «Москва Краснокаменная» (газета «Накануне», 30 июля 1922 года) Булгаков писал: «больше всего френчей – омерзительного наряда, оставшегося на память о войне». Упоминается и маузер Рокка в битой кобуре. Таким образом, Булгаков в октябре 1924 года вполне серьёзно допускал, что после смерти неуёмного Ильича и фактической отставки Троцкого руководство расстанется, наконец, с бредовой идеей мировой революции и вернёт страну на мирные рельсы, что создаст подходящую основу и для примирения с эмиграцией.
5 А.Толстой, видимо, не раз высказывался о себе с такой откровенностью. Ю.Анненков («Дневник моих встреч. Т. 2») позже записал одно из таких (пьяных) откровений: «Я циник, мне на всё наплевать! Я – простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и всё тут. Моё литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Чёрт с ним, я и их напишу! Но только это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего «Азефа», и он провалился в дыру. Я написал «Петра Первого», и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, «отец народов» пересмотрел историю России. Пётр Великий стал без моего ведома “пролетарским царём” и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославляемыми. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбрюки – все они акробаты».
6 Фокстрот с кощунственным названием «Аллилуя» («Хвалите Господа!») зазвучал как гимн победившей мрази уже в сочинениях Булгакова 20-х годов. Именно под этот фокстрот бесновался и ресторан «У Грибоедова», когда его подпаливал Кот Бегемот.
7 Подобным образом воспринимал эту проблему и А.Платонов. Применительно к экспериментам в социальной сфере он записал в «Чевенгуре» слова вымышленного писателя Арсакова: «Люди очень рано почали действовать, мало поняв. Следует, елико возможно, держать свои действия в ущербе, дабы давать волю созерцательной половине души … Все грехи общежития растут от вмешательства в него юных разумом мужей». Селькор Петропавлувшкин («Эфирный тракт») говорит: «Все мироздания с виду прочны, а сами на волосках держатся. Никто волоски не рвёт, они и целы». А через пять лет в очерке «О первой социалистической трагедии» Платонов писал о человеческой деятельности в более общем плане: «Современный человек, даже лучший его тип, недостаточен, он оборудован не той душой, не тем сердцем и сознанием, чтобы очутившись в будущем во главе природы, он исполнял свой долг и подвиг до конца и не погубил бы, ради какой-нибудь психической игры, всего сооружения мира и самого себя. Социализм нужно трактовать как трагедию напряжённой души, преодолевающей собственную убогость» (1934 – 1935). Борхес так подводил итог тому, что написал (примерно в те же годы, что и Платонов) на эту тему Поль Валери: «Завещает нам образ человека … который в век поклонения идолам крови, земли и страсти всегда предпочитал светлые радости мысли и тайные стези порядка».
8 Кавалеров слышит разговоры об этой колбасе с первых же дней знакомства с Бабичевым. Отличная колбаса, по 35 копеек, 70 % телятины. Кавалеров относит килограммовый образец этой продукции к ценителю – Шапиро. У Шапиро дегустация продукта превращается в некое священнодействие: «Молодец, Бабичев – сделал колбасу!» Шапиро по телефону поздравляет Бабичева с победой. Миссия Кавалерова на этом не заканчивается, он должен ещё отнести эту колбасу к Бабичеву домой. Кавалеров борется с искушением выбросить колбасу в реку.
9 Особенную пьесу «Адам и Ева» (1931) можно считать не относящейся к нашей теме.
10 Да и погубила его совсем не бдительность надзирающих органов, а его собственная неосторожность в часы досуга, начиная с выбора мест отдыха.
11 «Сталин устроил “плановую вакханалию”, которая дело крайне затрудняла. Планы постоянно повышались и менялись, Сталин требовал невозможного, а за невыполнение расстреливал “вредителей”». Нарушались все мыслимые нормы и требования, искали выход в липовых отчётах. «Сталин полагал, что, требуя невозможного, он получит максимум возможного, но на самом деле он получил меньше, чем было возможно, и во второй пятилетке намного снизил задания» («История России. XX век. 1894 – 1939». К.М.Александров и др. Под ред. А.Б.Зубова. М., Астрель. АСТ, 2009, стр. 906). В этом дух Шахтинского дела, процесса «Промпартии», процесса меньшевиков, процесса руководителей пищевой промышленности и т.д. Молодёжь была ударной силой, как хунвейбины в культурной революции в Китае.
12 Е.Толстая-Сегал. «Стихийные силы»: Платонов и Пильняк (1928 – 1929), 1978; Е.Толстая-Сегал. Идеологические контексты Платонова, 1982/ Андрей Платонов. Мир творчества, М., Сов. пис., 1994.
13 В.Кораблинов. Встречи с Платоновым // Андрей Платонов. Воспоминания современников, с. 19, 20. «Коренастый … в сильно, до белизны потёртой кожаной куртке» (про 1922 год); «всё та же, потёртая до белизны куртка» (1924 год).
14 1923-1926 годы – время надежд и ожиданий. В апреле 1925 года Бухарин призывал крестьян: «Обогащайтесь, развивайте своё хозяйство и не беспокойтесь, что вас прижмут» (М.Я.Геллер, А.И.Некрич. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 г. до наших дней. London, 1982, т.1, с. 176, 196).
15 «Волчонок был куплен за несколько копеек в Тетюшах-подлинных» (Б.Пильняк. «Мать сыра-земля», 1927). Это одно из самых удачных произведений Пильняка. В те же годы, что и Булгаков, Тетюши как символ российской глубинки использует и Б.Житков в романе «Виктор Вавич». Позже Тетюши в этой роли сменил Конотоп и, наконец, Урюпинск.
16 Дальше Василий Петрович упоминается лишь косвенно, в связи с литературными достижениями Агапёнова: «Тетюшинская гомоза» (надо понимать – по тем самым жизненным наблюдениям Василия Петровича) и комедия «Деверь». Булгаков явно издевается здесь над пристрастием Пильняка ко всяким диковинным словечкам («на коленях у него гомозилась Наташка»: «Повесть непогашенной луны»). Пильняка действительно нередко выносит при этом совсем за пределы литературной нормы. Что касается самих форм: «гомоза», «гомозиться», то В.И.Даль, можно сказать, узаконил их как южно-русские.
17 Неравнодушие Баклажанова и Василия Петровича к спиртным напиткам проявляется в трёх аспектах: а) выбор спиртных напитков – у Василия Петровича это коньяк. Возможно, какие-то экстремисты даже в солидном писательском застолье ограничивали себя сухими винами. В 1923 году («Самогонное озеро») Булгаков, видимо всерьёз, мечтал о запрете всех спиртных напитков, кроме сухих вин (в этом, возможно, с ним солидаризировался бы и Маяковский). б) Распределение нагрузки на дистанции: осоловевший, дремлющий Баклажанов. в) «Усердие во времени»: опоздавший Василий Петрович продолжает налегать на коньяк, когда многие (включая рассказчика Максудова) обратились к танцам и кофе.
Другие статьи автора
1 Бедный Платонов (А.Варламов «Андрей Платонов»)
2 Беседа под бомбами (встреча Гумилёва с Честертоном и пр.).
3 Беспечные и спесьеватые («Женитьба» Гоголя).
4 Великое Гу-Гу (А.Платонов о М.Горьком).
5 Весёлая культурология (о статье А.Куляпина, О.Скубач «Пища богов и кроликов» в «Новом мире»).
6 Вот теперь насладимся до опупения (А.Генис. «Уроки чтения <камасутра книжника: детальная инструкция по извлечению наслаждения из книг>»)
7 Газард (Поход князя Черкасского в Хиву в 1717 году)
8 «Гималаи» (Сталин, Бухарин и Горький в прозе А.Платонова).
9 Для чего человек рождается? (Об одной фразе, приписываемой Короленко и пр.).
10 «Кого ещё прославишь? Какую выдумаешь ложь?» (Д.Быков «Советская литература»)
11 Можно ли устоять против чёрта? (Гоголь спорит с Чаадаевым).
12 Не вещь, а отношение (послесловие к четырём моим статьям о Платонове. Второй вариант).
13 Неинтересная война (отражение Отечественной войны 1812 года в журнале «Дилетант» и в некоторых статьях посвящённой этой войне энциклопедии).
14 Непростительная дань верхоглядству (Д.Быков: «Борис Пастернак, 2006; «Был ли Горький», 2008)
15 От Курбского до Евтушенко (Б.М.Парамонов «Мои русские»)
16 О чём скорбела Анна Павловна Шерер? (Л.Толстой об убийстве Павла I в «Войне и мире»).
17 Пересказ навыворот и буйство фантазии (В.Голованов «Завоевание Индии»).
18 Портретная галерея «Чевенгура».
19 По страницам «Дилетанта» (по моим представлениям, текст песни «Сулико» написал не Сталин, а Тохтамыш приходил к Москве в 1382 году не для того, чтобы утвердить власть Дмитрия и т.п.)
20 По страницам «Дилетанта». II. (Я заступаюсь здесь за статус Ледового побоища перед авторами «Дилетанта». Спорю с Д.Быковым насчёт возможностей, которыми располагал Н.Хрущёв летом 1963 года. Кое-что о свершениях полковника Чернышёва во Франции в 1811 – 1812 годах и в 1815 году и т.д.).
21 Пришествие Платонова (Платонов и литературный мир Москвы). «Самиздат»: «Литературоведение».
22 Суду не интересно (профессор А.Большев расправляется с психопатами-диссидентами).
23 Тяжкий грех Ильи Эренбурга (роман «Любовь Жанны Ней»).
24 Улыбнулась Наполеону Индия (новая редакция «Походов Наполеона в Индию»).
25 Форменное позорище (С.Мысляков. «А.П.Платонов»/ Новая российская энциклопедия, т. XIII <1>)
26 Частица, сохранившаяся от правильного мира (Ю.Олеша «Зависть»).
27 Четыре с половиной анекдота о времени и пространстве (Как Панин вешал Державина, Платов завоёвывал Индию, а Чаадаев отказывался стать адъютантом Александра I).