Мне ничего не нужно. Безрадостные, механические дни настолько доконали, что это моя жизнь. Я как под водой. Глубоко вдыхаю, и без мыслей, с лицом не обремененным никакими предрассудками и разочарованиями лежу на кровати и смотрю на муху. Муха такая жирная, большая. Отвращение. Хорошо она где-то далеко. В другом углу комнаты. Эрнст должен зайти в пять, но мне так не хочется никуда вставать.
В дверь стучали, колотили около пяти минут. Любому человеку уже надоело бы, но не мадмуазели Бушевой. Угораздило ее сдавать мне комнату…
-- Живо открывай, дрянная девчонка! Ты задолжала за два месяца! Живо открывай, или, клянусь Богом, я вышибу эту дверь! Какое неуважение! Вот и будь теперь добрым человеком! – мадмуазель Бушевая была русская. И как любая русская была добродушная, но временами вспыльчивая и нетерпеливая. Еще у нее был склероз. Вчера я ей отдала деньги на три месяца вперед, но это никого не волновало. Я с тяжелым выдохом встала с кровати и поплелась к двери. Она ведь действительно могла ее снести.
-- Ну что же вам надо? Вы , должно быть запамятовали, но вчера я отдала вам деньги на три месяца вперед. У меня так болит голова, а вы тут стучите!
Бушевая сделала недовольно-вопросительное лицо и с недоумением, хотя уже спокойнее сказала.
-- Я ведь посмотрю в своей книжке. И если ты меня обманула, дабы выиграть время, я тебя просто убью, чертовка!
-- До свидания, мадмуазель Бушевая. Надеюсь в следующий раз вы снесете наконец дверь и мне незачем будет вставать с кровати.
Она ахнула и длинные ногти стучали по деревянной двери, ноздри расширились. По всем признакам она намеривалась кого-то убить.
-- Ты порычи мне еще тут! Неблагодарная! Вот и делай добро людям! Ха, я возмущена, девочка. Когда разговариваешь со мной, подбирай соответствующий тон, милочка! – мадмуазель удалилась. А я захлопнула дверь и опять плюхнулась на кровать. Солнечно и тепло. В Париже всегда так летом. А хочется дождя и сырости. Уехать хочется…
Эрнст зашел в шесть. Дверь медленно открывалась, и все больше доносилось ворчание мадмуазель, как наваждение, оно достигло своего пика, когда дверь распахнулась полностью. Эрнст вошел как миссия. Вид самодовольного мерзавца с зализанной прической, который вдобавок прикрывается здравым смыслом. Ну, конечно, он был не такой…
-- Здравствуй.
-- Привет, - я лежала на кровати и глядела на него снизу. На фоне старой, обшарпанной, живущей в вечном беспорядке комнате, Эрнст прямо светился. Он знал что светится, поэтому светился еще больше.
-- Гадость твоя мадмуазель Бушевая. Ей, богу! Скажи ей смысл жизни, передай всю красоту Вселенной, она и пальцем не пошевелит! Скажет наверно, что на рынке все подорожало и это уж куда важнее какой-то там Вселенной.
-- Я бы тоже так сказала. На кой черт мне твоя Вселенная? Вот отвез бы ты меня куда-нибудь. Да хоть к мадмуазель Бушевой на родину! Не могу я здесь сидеть и просиживать, быть может, самые прекрасные годы своей молодости!
Эрнст нахмурил брови и сел на кровать около моих ног.
-- Тогда выходи за меня.
-- Иди к черту.
Эрнст выпучил глаза и раскрыл рот.
-- Нет, подожди, милочка! Скажу правду никакой любви нет! Назовем это небезразличие к примеру. А вся женская сущность? О, Боги, Лиди! Мне хочется кричать и смеяться одновременно! Как можно! Как ты можешь относится ко всему с такой легкой иронией и несерьезностью?
Я тоже сделала выпученные глаза.
-- Никакой любви! Пойдем выпьем и поговорим о… как там? Небезразличии к друг другу!
Эрнст нахмурился, встал с кровати и зашагал по кругу. Это выглядело действительно забавно и я начала смеяться.
-- Неужели это так смешно?
Я улыбнулась ему самой искренней, самой что ни наесть доброй улыбкой.
-- Да, это забавно. Я отказала тебе в замужестве, и ты нервничаешь. Какой мальчик!
Эрнста это злило, и я знала это. Приятное чувство все таки. Чертовски приятное!
Мы пошли прогуляться и Эрнст все время твердил какая я глупая, наивная, маленькая девчонка. Это было не так. Конечно это было не так, черт побери! Я бы хотела спасти всю планету, словно почистить зубы утром. Я бы отдала всю свою зарплату в фонд мира, если бы знала наверняка что это поможет. Но это не поможет. И не потому что у меня зарплата маленькая, а потому что люди кругом маленькие.
Эрнст говорил мне о поэзии, о прекрасном! О солнце, таком теплом и приятном. Можно подумать это солнце не издевается над бедными людьми на плантациях в Африке! Можно подумать оно их не убивает! Он говорил, говорил, говорил… а я молчала. Не потому что мне было неинтересно, а просто мне нечего было ему ответить.
-- Ты глупая, Лиди! От этого все проблемы. Ты могла бы на мне жениться и мы бы уехали куда-нибудь на море, - Эрнст все пытался победить. Для него это был бой, который надо было выиграть, а он его проиграл.
-- А почему сейчас ты не можешь увезти меня на море? Почему ты такой мелочный? Если бы я тебя любила, Эрнст, мы бы были уже женаты давно, с рождения. И я говорю не про буквы в паспорте!
Он посмотрел на меня сверху вниз. Рост ему позволял смотреть на людей сверху вниз.
-- Да, я понимаю. Ты молода и веришь, что спасешь этот мир от идиотов. Веришь в чудо и справедливость жизни. Как нестранно, веришь в любовь! Это правильно, Лиди. Ты ведь не ворчливая старуха. Это правильно. Парадокс, но я согласен с тобой, - и он улыбнулся. Мягко и непринужденно. И лицо засияло, и я уже почти забыла какой он дурак.
***
Это старое, просто отвратительное кафе! Кофе тут крепкий и невкусный. Еда не свежая. А я тут, черт подери, еще официант! Стыдно. Однако, хозяин вежливый худощавый старик, который всегда платит вовремя.
Каждое утро ,в восемь часов, дверь этого кафе открывалась и входил человек. Он заказывал кофе и смотрел на меня. Смотрел по-мальчишески пьющим взглядом. Настолько проникновенным, что я не могла его выдержать, потому и суетилась как школьник перед контрольной.
Работы утром было мало. Никто не приходил так рано, а вот этот человек каждое утро. Никогда не приносила я ему кофе, боялась что ли. Бывает смотрит на тебя, ты ему тоже пытаешься смотреть, будто и не боишься, а потом терпение кончается, я отвожу взгляд и он мимолетно, практически незаметно улыбается. И взгляд задиристый, будто радуется что выиграл у меня в гляделки.
Но с каждым утром этот мальчишеский озорной взгляд превращался в старческий измотанный, усталый взор. Уже не было тех искр в зрачках. Лишь холодный безразличный, устремленный даже не на меня, а просто в мою сторону, взгляд. И какая-то животная жалость скапливалась во мне, будто это последний мученик, будто это слабый, изнеможенный человек. И смотрела я на него с жалостью и уже не отрывала взгляд, а он отрывал, закрывая глаза, и медленно дыша.
***
Эрнст никогда больше не приходил. Как-то я встретила его на улице и он высокомерно, с ухмылкой и наигранной непринужденностью выдавил из себя какие-то непонятные, ни к чему не ведущие слова:
-- У меня новая подруга, Лиди. Сожалею.
-- Мне все равно.
Он еще больше оскалил свои белоснежные зубы.
-- Неужели?
Я ничего не ответила и удалилась. Вслед мне послышался смешок победителя. Мнимые победы, мнимые выводы, мнимые изречения. Можно подумать мне есть до него дело.
Я просыпалась рано утром. Каждое утро. Я просыпалась, словно в замутнение. Мысли были жуткие… Зачем я здесь? Что я делаю здесь? Какого черта я без солнца торчу в этом грязном кафе? Не проще ли убежать?
И ждала каких-то ответов. Ответов не было. И людей не было. Искала, но нет. Никого. Нигде. Лишь в тех глазах, которые без жизни глядели на меня каждое утро. Это было что-то отстраненное. Что-то необъяснимо жуткое. Нет, не было боли. Скорее спокойствие. И тогда я улетала вместе с этим взглядом в пустой мир. Совершенно пустой. Не было ничего, кроме этих стеклянных зрачков и лопнувших сосудов. И будто бы открывалось то необъяснимо прекрасное, то неизведанное! Лишь на миг, но и этого было достаточно. Лишь секунда и все великие тайны в своем нескончаемом величие открывались, лишь секунда.
А потом он закрывал глаза и в голове появлялся легкий и далекий шум. Тоже своего рода отстранение, только более близкое. И эта близость все больше и больше нарастала и медленно реальность возвращалась. Все чаще я слышала недовольных людей, вечно недовольных и голодных. А потом слышала и счастливых, всеми довольными и закормленными до смерти. И он, обессиленный, уходил прочь. А я еще долго стояла и не думала о пустяках, думала о тех глазах. И все проносилось, будто и не моя жизнь, а чья-то. Другая.
***
Эрнст вконец отчаялся. Его новая подруга покинула его, а сам он потерял последнюю работу и дух романтика. Каждый день он приходил к мадмуазель Бушевой и требовал справедливости.
Когда у него было все, он не мог думать о чем-то другом. А сейчас справедливость! Сейчас неправильно живут! Гордый за свое страдание, он приходил и приходил. И всегда говорил одно и тоже.
-- Ты меня любишь, Лиди! Конечно любишь! Я ведь романтик, Лиди! Я ведь, черт возьми, поэтом был в молодости! И скажу тебе так, Лиди. Все это, что ты видишь вокруг, это дрянь. Особенно алкоголь и мадмуазель Бушевая. За ними ничего не стоит! Но ты меня любишь, Лиди. А я тебе разрешаю.
Всегда приходил пьяным. Пил дешевый, некачественный коньяк, и хозяева квартиры его выгоняли за неуплату, а искать новую работу он не хотел. Философия нашла гения. Я делала миловидное, обреченное лицо, краем глаза косилась на мадмуазель Бушевую и с грустью, всегда отвечала ему.
-- Эрнст, милый Эрнст! Я любила тебя все лето. Это больше чем вечность, Эрнст. Но сейчас… сейчас у меня новые мечты. Не пей ты этот коньяк, прошу. Устройся на работу, найди девушку, пиши стихи по ночам. Не губи себя, Эрнст. Очень паршиво становится.
Мадмуазель Бушевая цокала и с проклятиями ,или же молча, уходила к себе в комнату. Эрнст смеялся, допивал бутылку и , шатаясь, уходил.
-- Не имеет смысла, Лиди. Я офисная крыса, которую лишили корма. Гиблая жизнь, Лиди, мертвые идеалы. Я ведь был романтиком! А умираю спившимся офисным работником. Это прискорбно. Ужасно отвратительно, - он уходил и снова возвращался. И с каждым разом щеки становились все более впалыми, мешки под глазами все более заметными, и жизнь будто угасала. И не жизнь губила, ей все равно. А он сам себя губил, потому что не хотел. Или в глубине хотел быть мучеником, потерянным человеком. И просыпалась какая-то животная жалость к нему. Хотелось приютить, дать поесть, выкинуть эту проклятую бутылку, но я понимала, это не поможет. Человек, неспособный к жизни. Эрнст вскоре вовсе пропал, и я никогда уже не видела его. Но на душе было мерзко. Ужасно отвратительно.
***
-- Ты, Лиди, девушка крайне странная, тебе не кажется? – мадмуазель Бушевая сидела на кресле и ела копченую рыбу.
-- Обычная. Моя беда, - за окном было солнечно и все также душно. Какой-то мужчина вытер платком свой лоб и тяжело вздохнул. Мадмуазель Бушевая я яростью отрывала куски рыбы и долго жевала. Какой великолепный контраст! Солнце, жара, мужчина с платком и невозмутимая мадмуазель Бушевая. Она смотрела на меня с легкой ухмылкой и превосходством.
-- И что же. Будешь сидеть здесь, а вечерами идти в свое кафе и торчать там без солнца, убирать объедки и выворачивать вежливые фразы пьяным гостям?
-- Хочется большего.
Мадмуазель отложила рыбу, губы от соли у нее пересохли, и она временами облизывала их.
-- В твоем возрасте я лежала в кровати, натянув одеяла до самого подбородка, и разочаровывалась в жизни. Думала все идиоты. Философия нашла гения, называется!
Как бы и не были заманчивы фразы мадмуазель Бушевой, я не могла оторваться от окна, как не могла оторваться от жизни.
-- Нет, определенно это не так. Тогда вы думали и чего-то ждали. А думать не надо. Надо чувствовать. Чувствовать куда приятнее. А думать… удел обреченных.
Мадмуазель вздохнула и опять взяла рыбу.
-- Да, но когда чувствуешь себя философом-страдальцем это куда-то уходит. Ты заходишь все больше в тупик, и тебя не радует даже солнце. Требуется путешествие, чтобы вновь ощутить жизнь, а не человеческую тупость и обреченность. Хотя вещи-то свершено одинаковые!
-- Ах, вы были так молоды и глупы. Я ведь тоже… может я сумасшедшая?
Мадмуазель Бушевая перебила меня и чуть тише сказала.
-- Настоящие сумасшедшие никому об этом не говорят. Советую не бросать пустых слов на ветер, иначе молодость улетучится быстрее чем должна.
***
Уехав из Парижа, все казалось таким неизвестным и таинственным! Таким новым и в своей неизвестности замечательным, что каждую минуту меня преследовали легкие головокружения.
Меир иногда писал письма, иногда читал, но чаще всего погружался в свои мысли или вовсе ни о чем не думал, лишь наблюдал. Совершенно мне незнаком и также таинственен! Иногда мы говорили о молодости, о мечтах и желаниях, но обычно ни о чем не говорили. Неродной, и конечно не друг. Я могла спокойно уйти, но неопытность и все та же неизвестность пугали. Порой он исчезал на день, а то и на два, и тогда во мне поселялась какая-то опустошенность и смирение. Но он всегда возвращался. Как единственный спаситель, и тогда так легко становилось!
-- Мертвые все, аж жуть пробирает. Сидят, едят, и ничего не хотят видеть. Им неинтересно небо, солнце, потолок в метро. Идут, и все как одни. Они одни. Не видят ничего. И страшно становится. Все будто остановились, зарылись в собственном нежелании к движению, застыли. И злоба, и неприязнь, и какая-то жалость, и отвращение! – Меир сидел ко мне спиной, наверно, он говорил это себе. Я смотрела на его затылок и шею. Все расслаблено и неподвижно. И вдруг его передернуло, а потом он будто обмяк. Еле-еле, боясь чего-то неожиданного, медленно шевеля губами, я ответила ему.
-- Безнадежный тупик. Все обречено на полный провал.
Меир расхохотался и повернулся ко мне.
-- Философия нашла гения. Кажется так говорила мадмуазель Бушевая? Не о полном провале идет речь. Мы могли бы покорять космос, тянутся к звездам, сгорать от жажды чего-то нового и такого притягательного! Но подавляющие большинство предпочло серое существование с маленькими искрами радости по выходным. Речь не безнадежном тупике, а о том, что человеку в этом тупике уютно и комфортно! Не все. Но таких становится все больше, это страшно. Мы молодые и от нас ничего не ждут. Это страшно! Нам не говорят: «Ребята!!! Спасайте нас! Вы должны спасти нас! Вы молодые, спасите, пожалуйста!» Нам говорят какие мы тупые, поколение потеряно, и что раньше было куда лучше. У нас провал, знаете ли! И ребята понимают, что вкусная обед и безудержный смех ни от чего, просто так, куда лучше! Несомненно поколения должны зависеть друг от друга, но также, каждому поколению стоит помнить, что мы родились в разное время! Мы не хотим думать как те люди. Мы хотим нового! Потому что тяга к неизведанному берет все наши мысли. Но какие там мысли если у тебя вкусный обед и заразительный смех за плечом…
***
Города пролетали, и жизнь была настолько мимолетна и легка! Люди в этих городах суетились, бежали, торопились, и первое время чувствовалась, что ты и не живешь. Тебя как будто выкинули, но потом стало понятно, что это те не живут. А мы живем. И какой восторг! Какое наслаждение от одной только мысли, от одного вида, от одного чувства. Счастье пронизывает тебя насквозь и ты отдаешься полностью этому , кажется, нескончаемому счастью. Ты счастлив, и думать о чем-то другом не хочется. Ты уже не думаешь о несчастных людях, о несправедливости мира, о голоде, мировых катаклизмах. Все прошло. Ты нашел себя.
Улыбка сменяла теплый взгляд. Время то останавливалось, то с бешеной скоростью гнало в одном, только тебе известном направлении.
Был чудесный закат. Меир все также, погрузившись в жизнь глядел и восхищался. Восхищался жизнью!
-- Философы потеют, ищут чего-то. И философия становится не истиной, а выдумкой. Я и не желал понимать, не желал мыслить и думать, но вот видишь как получается… Я теперь знаю для чего живу, - теперь со мной, только со мной он говорил. Только мне доверял мысли, слова. Я глядела на небо и от счастья буквально тряслась. Как это здорово, великолепно! Как прекрасно!
-- Я тоже знаю для чего живу! Для жизни! Плевать я хотела на все упреки дедушек-философов. Я молода, черт возьми. Мне позволительно. И я живу ради жизни, только и всего. Нет ничего более правильного, более приятного, чем любоваться закатом. Это жизнь, Меир, это восхитительно. Я трясусь от ощущения жизни!
Ночь была везде. Безрассудна и бездонна, она висла, шептала, кружилась вокруг. Ночь заполняла все существо, все мысли и движения. Меир ушел еще утром и не возвращался, но тревоги не было.
Человек всматривался, видимо озадачивался, но в конце подошел ко мне. Это был пожилой мужчина, худой и измотанный. Весь в морщинах, но лицо светилось молодостью, жизнью, неугасаемым огнем и мальчишеским озорством.
-- Вы молоды и вы живы. Человек ощущает самого себя и с этим ощущает мир. В вас буря! Буря жизни, и я не смею проходить мимо, не могу. Тяга жить притягивает, хочется забрать, унести, и никогда не отдавать! Ваша молодость… самая прекрасная вещь! В чистоте своей чудесна! В вас нет той сонливости, нежелания, лености. Это кажется смешно. Леность к жизни! Это вам смешно, - мужчина мягко посмеялся. Это было без горечи, без злобы. Легко и непринужденно, будто и впрямь ничего нельзя сделать. Я тоже улыбнулась. Только улыбка была уже счастливая, бездумная.
-- Что вы знаете об этом…
-- Ничего. Я все позабыл, и это только мысли и слова.
-- Они ничего не дают, лишь злят.
Я всматривалась в небо, глубоко дышала и нисколько не слушала этого старого человека. Это казалось таким утомительным. Но я не хотела, чтобы он уходил, что-то держало.
-- Вы, должно быть, счастливы. Сейчас мое состояние умиротворенное. Счастье прошло, это поначалу злило, но потом…
-- Потом вы смирились, вы не желали больше бороться! Как это предсказуемо! Неужели чтобы быть счастливым надо быть молодым? Это смешно.
Человек понял мое детское возмущение и улыбнулся. Ровно такой же умиротворенной улыбкой.
-- Мне казалось я постиг весь мир! Это по правде было смешно, но клянусь, я и впрямь так думал!
Я перевела взгляд с неба на его морщинистое худое лицо.
-- Вы только подумайте, каким бы был мир если его все понимали бы? Жизнь не дает нам понять ее, ибо тогда бы это не было бы жизнью. А сейчас, вы ,наверное, разочаровались во всем бытие и ходите так каждый вечер и , гордый собой, обижаетесь на весь свет?
Мужчина ушел без злобы. Может интерес пропал, а может ему хотелось спать. Ночь была жаркая, безветренная. И звезды почти не видны, будто бы больше не захотели, чтобы люди к ним тянулись, ими восхищались, будто бы надоело им светить. Будто бы устали. И небо, такое глубокое, забирало эти звезды, заглатывала. Своей громадой, величием и превосходством душило. Расплывчатые контуры домов, теплый асфальт и фонарь. Все было завораживающее и тихое. Отчетливые некогда шаги человека, становились все менее узнаваемыми, а потом и вовсе пропали. И жизнь текла как прежде. Величественная, грозная и безразличная. Страдания, радости, сонливость. Огромный букет ощущений! Так хотелось все увидеть, все попробовать. Ничего не держало. Лишь жизнь, лишь ощущение жизни. Самые искренние и самые сильные чувства. Некоторые угасают под этим огнем. Некоторые не выдерживают и стреляются. Некоторые устают и начинаю долго спать. Всю оставшуюся жизнь спят. Душно и безветренно. Я просто хочу жить. Всем своим существом!
Я села на лавочку и громко зарыдала.