Мне раньше часто снилась война.
…Среди ночной тишины чудился жуткий вой пикирующих мессеров, когда тонко закладывало уши, и мои собственные зубы трескались от их же скрежета. Когда, на границе между сном и явью чувствуешь опасность. Из чувства самосохранения, открыв в темноту глаза, лежишь, абсолютно не шевелясь, когда дыхание поверхностное не потому что сам так решил, а потому что страшно.
От этого звука я просыпалась обычно по утрам, когда в морозном, зимнем.., Хотя, чаще – прохладном летнем воздухе, ещё не загрязнённом, дневными пылью и шумами, воздухе. Тогда все звуки были слышны на подсознании, но – резче, тоньше.
Большим счастьем было, проснувшись, и пролежав в холодном поту, несколько бесконечных, наполненных ужасом, минут, прислушиваясь, вдруг осознать, что в славном советском, (не совковом!) настоящем – всё хорошо. Это – наши… Наши самолёты – стерегут наше мирное небо!
…Снился резкий звук работающих моторов катеров, когда, казалось, сердце останавливалось в ожидании, что сейчас начнут стрелять, ибо – то вражеские звуки.
Этот звук, также – утренний, или даже – послеполуночный. Когда летний зной утихомиривала краткая, теплая ночь, и рыбаки выходили на моторных лодках на дальний промысел. Но под утро, когда усталость вчерашнего дня проходила, организм начинает чутко реагировать на звуки. Я просыпалась и также прислушивалась. Мне казалось, что среди тростников – высадились чужие. Немцы. Что сейчас, в эту самую минуту, они бредут среди зарослей, что выше меня ростом, что выше их роста, и из-за этого их никто, никто не видит. А они – идут!!
Мне чудилось, что я слышу резкие звуки их речи, тонкие пальцы, мышиного цвета форму. Нет, нет! То нельзя описать. Ни звуки, ни страх, ни ненависть. …Но вот – рядом, на соседней кровати – спит мама…
- Мам! М-а-а-м!
- Шо?!
- Мне страшно…
- Чего?
- Не знаю…
- Спи!
Звуки маминого голоса всегда действовали успокаивающе.
…Снился мерный звук работающих танковых моторов. Будто марево – поднимался от них дым, из-за кустов, но скатывался по низинам. Я обычно задыхалась в том дыму, а просыпаясь – было нечем дышать, судорожно глотала воздух.
…Мне казалось, что я не знаю, что делать. Что я – трусливый человечек, оставшийся сам. Почему когда ты сам, один – ты не просто одинок, ты ничто?
Была уверенность, на уровне грудины, там, совсем глубоко, и которая в минуты ожидания смерти устремлялась ещё глубже…, что никто ему (мне) не поможет, что нужно действовать самому – найти, уничтожить, спрятаться, но чтоб они знали – я есть. Я сделаю всё, что смогу. И чтоб наши узнали, что я был. В тех снах «…я буду» – не существовало. Мне снилась одна винтовка, добротная, начищенная, смазанная, солдатский ремень с бляхой и звездой. Я испытывал гордость за ту звезду, и было чувство, что нужно её сберечь, что она – важнее чем жизнь. Важнее – чем краткий, непонятный, наверняка резкий и болезненный шаг до смерти.
Порой я видела его со стороны – совсем молоденький юноша, ушастый и худой, с перепуганными глазами. Его выслеживали в плавнях большой реки, ему стреляли в спину, а найдя тело – перерезали горло.
На следующий день, и ещё много-много дней подряд, я сильнее ненавидела тесные воротники свитеров или рубашки, боялась брать нож в руки и ещё долго после таких снов не спала вверх лицом, когда горло оставалось открытым.
…Когда выросла, на глаза попалась заметка о том, что маленькие дети, до пяти-шести лет, часто помнят события прошлой жизни.
Мне было бы стыдно посвящать сей опус Тем, Кто видел, участвовал, погиб. Говорить, что восхищаюсь Ими? – Как я смею? Хотела бы быть похожей в своих поступках на Них? – Знаю, что не хватит ни сил, ни совести, ни смелости.
Но хочу сказать: ПРОСТИТЕ. Даже за то, что совершила, и совершила не я, и не сейчас.