И это было
Моя трухлявая память постоянно хворает, я допустим, не помню сегодняшнего, а она запросто орудует воспоминаниями прошлого. Подиж ты, я седой крепыш, не помню, сколь стоит кус белого хлеба, но она услужливо, буквально за уши, вытаскивает из забвения отголоски моей ушедшей без конца, мимолётной жизни. Порой хватает чуть что, полуслова, порой целой фразы, но не суть дело, вот тебе дед, на, хвостик, держи ответ. Тут я ввечеру, кряхтя, старые фотографии, подслеповато, надвое разношенных очков, разглядывал. Где кто в прошлом остался, молодые, придурковатые, в шляпах и без волос. И вот одна выпала из альбома, о пол ударилась и лежит себе, но на ней народу много, все улыбаются, а отчего, сразу и не разберёшь. Я уж понял, что разбередит душу, дался мне этот альбом. Сто лет не трогал.
Учился я в техникуме, не помню названия, оттого, что диплом утерялся в одном из переездов с квартиры на квартиру. Видите, опять же партбилет сохранился, только по сути подмочен, а документ об образовании сгинул, как это по вашему? Вот значит ладно, было мне тогда лет, эдак, двадцать пять, не больше, не меньше. Заскочил, вроде ненароком в сопромат и разные там Теории механизмов машин, грызу значит Историю КПСС, все коренные зубы пошатываются, между тем неудов не терплю. День-деньской на работе горю, ввечеру лекции, лаборатории, семинары. Молодой, что же мне будет? Группа подобралась тёпленькая, процентов семьдесят балбесов, двадцать пять неопределившихся, остальные отличники. Вроде Настеньки Клавкиной, в высочайшей степени девушки умной, начитанной и на самый первый взгляд полноватой. Голодом себя заморила, диетами всякими, один раз даже на аэробику сходила, отчислили, по соображениям техники безопасности. Две подружки случились беременными, тех печальные мужья у входа встречали, домой возвращали под охраной.
И вот стоим мы бодро на той фотографии, разгорячённые чьим то днём рождения, и я присутствую, третий слева, с дипломатом. Под подошвами первый снег, выпавший в том году рано, ещё трепетно пушистый и цветом белее, белого. И Лёха Тимофеев, и Верка Колобова, знаменитая рассказчица анекдотов, знавшая их тьму тьмущую, и Иван Фролыч Заморайко, и Наталья Николаевна Березина, в центре, с рыжей папкой в руках, полной заданий по сопромату. Эффектная дама, в норковой короткой шубёнке, каблуки сапог тонко выструганы, грудь чуть великовата.
Мне было грустно, и я смотрел в огромное, дующее знобком окно аудитории, на заводскую проходную, за широким, покрытом гололёдом проспектом. Почему грустил, конечно же, теперь не вспомнить.
- Что там? – ворвалась в грусть Н. Н. Березина. – Поделитесь.
- Скоро Новый год – первое, что пришло мне в голову, было озвучено громко, членораздельно и однозначно.
- Забыл ребёнку Деда мороза заказать! – ажник вскочил Лёшка. – Голова с дыркой. Как же теперь перед ним? Пацан и стишок вызубрил, ждёт не дождётся, мать на хрен, в порошок сотрёт, один в один. Дались мне эти сопроматы, муха бляха.
- Не ругайтесь, Алексей, попробуем помочь, эта беда не беда, у меня супруг дедушка, уже и красный нос примерял, аж сможет ли нам то отказать, сомневаюсь что-то – остановилась перед ним Наталья, подбоченя красивую фигуру, ах, грудь немного велика, сходились все сокурсники в оценке.
- Может, взаправду, отклонимся от сопромата, - тут как тут Колобова – в кино махнём, повысим кругозор, ато всё крутящий момент, эпюры, клеймо ставить негде. Балка всё равно жёстко одним концом закреплена, так пусть повисит – помается, не заржавеет. А назавтра, со свежими силами, мы её раскрутим, мало не покажется, кто против, я за.
- Стас, ты идёшь – спросила меня Березина, вроде как мы с ней, в этой вечерней аудитории одни, тет – а тет, меж тем народ рты разинул и намотал информацию на короткий ус. Особенно Тамбовский Семён мотал, туповато не видел вокруг ничего, бедный – бедный.
- Не вопрос – откликнулся промотавшийся гусар, проснувшийся во мне на это. – Только в следующий раз, если можно, прошу прощения за этакий эгоизм.
- Принято – радостно откликнулась она. – Препоручаю Вере и входные билеты купить.
- Наталья Николаевна, Вы про деда Мороза не забудьте! Что б ведь он подарочек в синий мешок склал, стишок мы поди отколошматим – взмолился измученный сомнениями Тимофеев.
- Ни за что, Алексей! Проходили.
И стоим мы на этой пожелтевшей фотографии, улыбаемся, лет за плечами мало, дружные все, амбициозные. Опускались годы, один за другим, на плечи, приносили с собой радости, но больше, отчего то неприятности, и горя, к сожалению доставало. И когда потомки легкомысленные забудут, как нас зовут – кличут, фамилии наши сотрутся в памяти, клянусь, всё так же стоять будем жизнерадостно, на снимке этом столетнем. Ого, сколь белого снега падёт на землю. Я снял с переносицы очки, всю пару, посмотрел в мутную створку, на расположившийся там, в тумане, соседний блочный дом, с доломитовыми балконами, незаметно погладил всех на фото. И почудилось мне, вот–вот, ещё чуть-чуть, и вернётся тот вечер, и щёлкнет – выстрелит затвор старенького трудяги ФЭДа (может и ЗЕНИТа, но это вражье слово я, искренне поверьте, не могу написать, и оттого зачёркиваю), и засмеёмся мы, довольные.
Я, всерьёз отягощенный давним хвостом, брёл по длинному коридору техникума, в злосчастную канцелярию, за коричневой, дерматиновой дверью. Ничего хорошего, тот поход мне не сулил, никак не давался один предмет, уж не помню какой, но боролся я с ним, не на жизнь, а на смерть.
- Привет Станиславу! – невзначай повстречалась навстречу Клавкина, чуть исхудавшая. – Куда красивые такие, путь держим?
- Жизнь погублена, Насть. В канцелярию аж, последнее нынешнее предупреждение получать, чёрную метку. В цех сообщили, а те на расправу быстрые, занизим говорят в должности по самый чуб, так и знай. Премию уже чикнули, будто не было.
- Никак мучаешься с неудом?
- Не то слово, ночами не сплю, всё учу, учу, толку чуть.
- Зубри… Да ниспошлётся тебе благодать…
В кабинете яро трещала пишущая машинка. За плотно занавешенными окнами, не взвиделся белый свет, благо две лампочки ровно по сто ватт, чуть рассеивали тоскливый полумрак. Папки с бумагами, ровно, как солдаты в строю, стояли в терпеливых стеллажах, по обеим сторонам, у крашенных в синее стен. Храпел костлявый кот на подоконнике, чувствительный ус повернулся в мою сторону, доброжелательно оценил обстановку и послал команду кошачьему мозгу не волноваться. Вообще то он завсегда был на правой стороне отстающих, видимо по твёрдой причине обоюдного ношения генетически полученного или приобретённого хвоста. Пахло неизбежными неприятностями.
- Вызывали? – вошедши, скромно постучался я в пыльный дерматин.
- А, Селезнёв Станислав – откликнулись из-за замолкшей машинки. – Проходи, сейчас мы из тебя бесчувственную отбивную делать будем. Моду взяли, на носу сессия, а у него предмет не сдан, чудеса. Взрослые люди.
- Исправлю. Мне бы только направление на пересдачу, а там я в лепёшку расшибусь, на гвоздях спать буду, но осилю – самозабвенно врал и
одновременно верил, причём крепко.
- Объяснительную пиши. Почему пахал плохо, почему лабораторные работы пропускал, почему не сгруппировался перед зачётами.
- Чего теперь писать? – скуксился я, физически чувствуя дамоклов меч, занесённый над моим добрым именем. – Плохо мне.
- Ох, не юродствуй, Селезнёв – пригрозила пальцем канцеляристка, - безжалостным огнём выжигать будем нерадивых обалдуев, клейма ставить, зачищать повсеместно, знай и другим передай, бойтесь днём и ночью, в праздник и будень. Родителей вызовем, но, так и знайте, хороших людей из вас понаделаем.
«Я, Селезнёв Станислав Прокопьевич, студент третьего курса, этого досточтимого учебного заведения» - самописало перо моей потрёпанной шариковой ручки. – «Зело в содеянном злодеянии раскаиваюсь. По доброй воле прошу допустить меня к пересдаче экзамена, так как накопленных книжных знаний, с лихвой хватит на добрые дела и поступки. Обязуюсь так же, участвуя в движении народных дружинников, лично обезвредить двух подвыпивших придурков, спящих на клумбе в парке. Буду пахать, как сивая лошадь, только соху дайте. В просьбе прошу не отказать, так как я родился в детдоме, и колбасы в детстве вдоволь не наелся. С чем и остаюсь питаемый великой надеждой, вольнонаёмный студентик, С.П. Селезнёв с закорючкой. Аминь».
От безнадёги я стал храбр, как стойкий оловянный солдатик, отдавая в безжалостные руки, державшие в кулаках меч обязательного возмездия, с позволения сказать оправдательный документ. Она читала его, поглаживая, медленно краснея, как краснеют раки, в процессе варки. Сильно недоумевая, хлопнула ресницами.
- Ты что, Стас, белены объелся? – видно не сразу поняла, видевшая виды, девица. – Выгонят, как пить дать!
В какую дверь вошла Березина, мне не дано теперь помнить. То ли из коридора, откуда несколько минут назад явился я, то ли из смежной комнаты эмоциональной разгрузки преподавателей, то ли ещё каким боком. Это меня в тот момент мало интересовало, но, видимо, спасло.
- О чём сыр-бор?
- Вот! – помахала листком дева. – На костре одна Жанна святою стала, вы знаете остальных? Паяц, ему уже хворост таскают, под позорный столб.
- Дай, – протянула руку Наталья Николаевна.
- Пожалуйста!
- Эх, Станислав, - рывком прочитала она, ни на ничтожный миг не остановившись. – Трусливая твоя душа, на порви, и в урну клочки ссыпь, что бы я видела, да идём в буфет, кофе пить, я между делом притчу расскажу, о тех, кто в море, треску ловит.
- Знаю наизусть эту сказочку Наталья Николаевна, только хвост и ныне там – опять в непонятку съязвил я, и оглянулся назад, посмотреть на месте ли тот.
- Пиши, Селезнёв – достала новый чистый лист А4, упёртая в правоте своей секретарь. – Очищающим огнём…
- Остынь, милая Катюша, – устало остановила её преподаватель, - склонна я посчитать, что без особых на то усилий решу, вдруг ставший для канцелярии гиблым делом, вопрос жизни и смерти студента Селезнёва, но в плоскости человеколюбия, что ли, и братской помощи.
- На Вашу ответственность.
- Где тут хвосты заметают? – вдруг беспощадным вихрем ворвался в канцелярию Лёха Тимофеев, на что захудалый кот свалился с подоконника и горестно мяукая, короткими перебежками проследовал за калошницу, в рулоны чертежей. Там поскрёбся ещё с долю секунды, да так и затих в пыли графических знаний.
- Ещё один! – всплеснула руками Екатерина.
- И тебе Дед Мороз будет, Алексей – засмеялась Березина.
- Спасибо! – склонился в лихом поклоне молодой папаша, прищёлкнув каблуками. – Это я удачно сюда зашёл!
Хворь опять напала на мою дырявую память, пили мы кофе или не пили, с пирожными, либо нет. О чём светский разговор вели, ставь к стенке и расстреливай, ни один мускул в мозге не дрогнет, только поднимется в небо, испуганный залпом ворох птиц. Года через два, после окончания заведения, хоронили Ивана Фроловича Заморайко, Натальи Николаевны уже не было среди преподавателей, сказывали, на повышение подвинулась, институтским массам сопромат, в разных там эпюрах, расписывала. Ветерок прокрался в комнату через приоткрытую фрамугу, играя, пошевелил старую фотографию,
и тут мы все вздрогнули разом, словно посмотрели на Семёна Тамбовского, сказавшего, показавшуюся ему исторической фразу:
- Понюхали мы пороху, потоптали зимними сапогами первый снег, а не пора ли нам добавить?! Предлагаю – все заворачивают обратно, достают не успевшую закиснуть, повторяю, следы былого великолепия, закусь, а я, на такси в «Гастроном».
- Девочкам сухого «Цимлянского» – распорядилась Клавкина. – В нём калорий мало. Хотя в животе урчание происходит. В этом, скажу, хорошего чуть, с гулькин нос.
- Там и градусы мимо, я, как раз, не супротив поправиться мал-мала, – сделала глаза Колобова, - смену на кране поишачишь, света белого не взвидишь, это вам не в тиши техчасти рационализаторские предложения из указательного пальца высасывать, в скоросшиватель оформлять и строем в кассу следовать.
- Не ссориться! Равнение на средину – прикрикнул Заморайко.
Не дождались долго ждавшие, в тот неповинный праздник, гонца, уже и купил, палёного и марочного, поторопился невзначай, на том самом расписном снежочке, поскользнулся, упал, закрытый перелом. Мы ещё краем уха слышали, меж складными разговорами, как по зимнему проспекту карета «Скорой помощи» провыла, Лёха троекратно широко перекрестил свой вечно озабоченный морщинами лоб, выдохнул:
- Дай Бог всем здоровья.
А в тот вечер, нас, рискнувших не пропустить лекции, оказалось до неприличия мало, раз, два и обчёлся. Н. Клавкина, А. Тимофеев, С. Селезнёв, В.Лобачевский на портрете, в золочёной раме, ещё кто-то малозаметный. По коридору шмыгали подошвы пропитанных солью чёрных ботинок и сапог, задевали о уполированный гвоздь металлические подковы. Огромные часы у заводской проходной, лениво передвигали свои кованные стрелки по овалу циферблата, пожарники мыли с мылом, возле ворот депо, красную жесть автомобиля. Идиллия поработила мир, но вдруг произошёл сбой, и во всём квартале погас свет, непролазная темь, вообразив себе, заползла всюду, в том числе и в нашу аудиторию, на кафедру, за шиворот.
- Договорилась насчёт пересдачи неуда – зашептал мне в ухо голос Натальи Николаевны. – За это отработаешь поцелуями, вот так, с чувством.
Тёплые губы остановились на испугавшихся моих, её мягкий язык чуть
приоткрыл их, погладив передние зубы. Немного великоватая грудь опёрлась о моё плечо, как у себя дома, такой приятной, гостеприимной хозяйкой. Кровь моя забилась в венах, в голове и затрубившем сердце.
- Что вы без света то! – пыльно ворвалась в кабинет Верка Колобова. – Морально разлагаетесь, думаете, темнота спасёт мир!
- Явилась! – отпрянула Березина.
- Кинотеатр на ремонте – меж тем доложила Вера. – До весны.
И тут повсеместно вспыхнуло электричество, все разом зажмурились, прикрыли мятыми кулаками ослепшие глаза, и не приметили тут и там ничего противозаконного, криминального. Невозмутимый Лобачевский считал мух на потолке, неподвижными глазами, этот, если и заметил что, не разболтает. По коридору, тяжело двигая спецобувью, вздыхая, проследовали к месту обрыва отяжелённые мотками белого провода электрики, мимоходом разговаривая про мать. Густой запах «Стрелецкой» проник под дверь, мигом присел рядом с нами, на пустующие ныне академические места.
- Фу! – возмутилась Настя, и под этот возглас негодования извлекла из сумочки носовой платочек, что бы помахать им перед по детски сморщенным носом, оттопырив в изгибе ладный мизинец.
- Счастливчики! – козырнул Лёха. – Революционный держите шаг!
- К лысой голове руку не прикладывают! – меж тем совсем оклемался я, даже обнаглел. – Может ещё разик погаснет?
- Вот что говорит об этом теория вероятностей – на моральных правах преподавателя застолбила Наталья Николаевна. – Допустим, ржавая пушка, заряженная картечью, выстрелила в ночную темноту. На месте разрыва, образовалась округлой формы воронка, весь вопрос состоит в том, сможет ли очередной снаряд…
Свет погас.
Никогда не думал, что старая, пожелтевшая по краям фотография, приведёт за собой столько нужных и ненужных воспоминаний, целый сонм, скопище бездомное. Даже брюки за столько-то лет не помялись, только у Сёмы Тамбовского правый ботинок лопнул, как раз там, где глянец фото надорвался. Теперь мне уж лет много, а тогда, дай бог памяти, не больше четвертака ведь, плюс минус чуть. Жалко не припомнить много, а весёлые, и балбесы, и неопределившиеся, и отличники. Поторапливают острые стрелки у проходной время, льются с неба дожди, ветер и не зги, страсти. Градины.
Когда весной полопались почки на продрогших рябинах, с сопроматом было покончено, можно было жениться, пить хмельное вино и азартно играть в подкидного дурака. Закрывшись в аудитории ТММ, наливали отходную. Закусывали неразделанной килькой в томатном соусе, плавлеными сырками «Дружба» и ирисками «Кис-кис». Три стакана, четыре, зубастые вилки, два куска хлеба. Безмятежная молодость.
- Стасик, дорогой, говорят, Вы уже и дипломный проект готовите? – поинтересовалась Н. Березина, щёлкнув пальцем крошку с чуть великоватой груди.
- Предатель! – в миг засмеялась Верка.
- Что ж не предать? – хмельно молвил я, - когда чертежи сами в руки, даже не мытые, просятся. Мол, возьми нас, товарищ, не побрезгуй. Выручаю вот, хотя и бескорыстно.
- Мне бы кто пышек напёк, даже без масла, на маргарине, без обиды и без ложной скромности – вздохнул Женька Фролов (в простонародье просто «женщин», из-за обличья, на фотографии во втором ряду, шапка набекрень), почерпнул с горя ложку томатных килек, чавкнув ртом, закусил. Рыбки аппетитно захрустели в жерновах коренных зубов, откушенные хвосты, тут же экспроприированы на шпаргалку, теперь использованную как тарелка.
- Гражданин Фролов Евгений, ты поосторожнее с закуской, ужинать в другом месте будешь – исподтишка напал самозабвенно молчавший дотоле Лёшка Тимофеев. Поискал свободный столовый прибор, не нашёл такового, вздохнул и обиженно отвернулся.
Лёха был таковым всегда, сколько я его знал, легко обидчивый и вечно озабоченный странностями жизни, то работа, то учёба, болезни, дети, жена. Он всё это переживал странно близко к самому сердцу, накручивал душу необоснованными закавыками. В учёбе оттаивал, знал, куда балку закрепить, сколько зубьев нарезать на колесе, надстройку и базис. Хороший человек и друг честный.
Между тем Березина посчитав свой преподавательский долг общения с учащимися исполненным, обнародовала заявление:
- Прошу кротко, извинить, но мне действительно пора, благословляю на полное допитие имеющегося, отношения после всего этого, за грудки не выяснять, девчонок по домам доставить, меня провожает…Стас Селезнёв. Других прошу не беспокоиться, поскромнее, поскромнее будьте.
- Всегда готов! – нетвёрдо встал я, надел видавший виды плащ, сделал народу ручкой и заступил за дверь.
Тут в памяти случилась очередная дырка, но, чёрт побери, напрягайся старый. Я и напрягся, снял с носа обе пары разболтанных временем очков, в надежде бросил взгляд в сторону кухни. Горячего попить, у меня и варенье где-то было, точно помню, куда убрал, с этим напряжёнка. Лёха и Верка смотрели на меня с пониманием, чуть не выпархивая со снимка, остальные виду не подавали. В прочем заметно, что Тамбовский может воткнуть меж лопаток, какую то пакость, ох и горазд на выдумки, все знали. Я бережно перевернул фотографию глянцем вниз, похлопал всех ладонью по спинам, особенно Семёна, никто не возмутился, не взбрыкнул ногой. Только чайник засвистел свистком – носом, поплёвывая горячим, густым паром.
- Муж в отпуске – доложила она, удобно расположившись в кресельке у окна своей квартиры. – Кофе будешь? Ещё есть коньяк три звёздочки и полная фруктовница жёлто – синих, черноморских лимонов. Правда кислые, мужской приятель с родных пенат чуть не контрабандой доставляет, в обход всех таможен.
Лиф расстегнулся просто, чуть щёлкнув пластмассовой застёжкой, полная грудь, получив свободу, вмиг стала ещё неизбывнее, и одновременно привлекательнее, в свете торшера стесняясь тёмными сосками. Если б у меня было четыре развитых руки, то можно было нетерпеливо схватить их обе, а так…только одну, одну! Вторая была неприкаянна, холодна и ждала своей очереди, прикрывшись холёной левой ладонью хозяйки. Я занимался ими недопустимо долго, пьяно сопя в унисон скрипу кресла и постаныванию Натальи. В дверь позвонили.
- Попались! – спокойно шепнула она, - за что день и ночь боролись, на то и напоролись.
Я был на больничном две недели. Слухи ползали по территории завода, показывали друг на друга пальцем, шушукались. И к тому самому времени как подравнялись раны, царапины и гематомы, сошли на нет сами. События выстраивались в некую живую очередь, как к автомату с газированной водой, звенели посудой.
- Тааак, Станислав – обрадовались в знакомой канцелярии. – Горбатого могила исправит, как думаешь, терпение кончилось?
- Что мне думать? У Вас голова болит, на поворотах потрескивает.
- Ведь две недели задвинул, не один день.
- Каюсь – заканючил я. – Горевал всякими болезнями: заразными, венерическими и цингой за это всё прошу выдать допуск на занятия и зачёты.
- Спешу и падаю – томно вздохнула секретарь, отчего наш знакомый кот, подглядывавший в окно, встал на видавшие виды лапы, выгибая спину коромыслом, хрипло вздохнул.
- Смилостивься, Катерина – ловил момент я. – Помощи ждать неоткуда, наслышана поди, гвозди под ногти забивали. Веришь? И ужин за мной, само собой, в «Трёх поросятах».
Видно было, как неотвратимо начали бороться в голове соблазняемой сомнения, стали в захват, закряхтели. Ещё бы, утереть нос этой счастливице, складывавшей постоянно гусаривших студентиков в красный угол своего нетерпения, жутко шикарно и любопытно. Не дождавшись конца мозговой схватки, достала из дальней заначки подписанный бланк допуска, шлёпнула на бумагу покладистый оттиск печати.
- На! Данные сам впишешь. Заказывай столик, не обмани.
Идёт по улице дождь, стучит кулачками в немытые полотнища окон, конфликтует наудачу с добрейшими палками телевизионных антенн. Мокро в парках, за лето покрывшихся толстым слоем заскорузлой пыли, слякотно на тротуарах и в подворотнях. Трусоватая ломаная молния торопливо сверкнула и заполошно бросилась прятаться от преследующего её хриплого грома. Тот послал ей вдогонку нецензурные проклятия, вспомнил всех богов, до первого колена, честолюбиво заулыбался довольный. Бредёт дождь, прихрамывая на правую тучу – ногу, в ней ливневого конденсата оказалось с гулькин нос, да и тот палёный, китайского производства видимо. Но левая длань мастерица. Трындычат капли по широкой оцинкованной крыше встроенного балкона, смывают отпечатки ног городских птиц. Дождь.
Промежду тем, жизнь продвигалась по тернистому пути намеченной судьбы. В ресторане гремел литаврами разболтанный оркестр, певица шла в лес, ударник по дрова. Причём сильно. Пять столиков вдоль окон, четыре наоборот у шелудивой стены, кто в сферах математики силён, тот подсчитает сколько, и применив производные логарифмических чисел вычислит сумму чаевых, оседающих в карманах официантов поздним вечером.
- Любопытно – задалась Катя. – Почему в названии этого досточтимого заведения присутствуют поросята? К тому же три, не пять и не десять.
- Потому что кончается на у, очаг питания это, общепит раннего коммунизма – лозунгом на красном полотне ответил я, напряжённо изучая меню.
Хворает моя память, забыла половину, продырявилась, и утекает жизнь сквозь ячейки шёлковой сети, так и совсем всё спустит, ничто тогда не потревожит, самого себя горемычного на снимках не опознаю. Но жалок тот, кто прошлого не вспомнит. Те, на фото ещё не знают, что заказал я шашлык под красное вино, графинчик водки и мороженое даме. И что использую тайную связь вплоть до самого диплома, стесняясь и недоумевая. Допуски, готовые лабораторные работы из архива, приносили в постель, и никакой шипящий злобой кот старался не вступать в противостояние.
Дипломат чёрный, с фотографии, я потом в электричке забыл, перчатки там, складной зонт, книга В. Шукшина «Я пришёл дать вам волю». Больше всего жалко невзрачный томик, прямо до слёз. Потом купил новый такой же, да не такой, не пах романом.
- Твоя протеже в дипломную комиссию включена, теперь сухари суши, три года коту под хвост, и тебя и друзей на костёр, на эшафот, под топор – швырял невинную шапку об пол Лёха. – Чёрт чудной! Поменял шило на мыло!
- Может сможешь помириться ради нас, всего на месяц, чуть больше? – подпевал Тамбовский.
- Стас, напейся и иди, и иди, как доберёшься на колени пади, подол целуй, клянись…хоть мной – дышал густым перегаром Фролов, а Настенька со счастливым смехом совала ему в рот ржаной сухарь.
- Дай я разгрызу – протянул руку Семён. – У него зубы молочные.
- Кисельные берега – мечтательно пропела Вера.
- При чём тут берега, вы хоть опомнитесь, граждане. Перед детьми ведь стыдно, учились, учились – на тебе. Как считали - веселились, подсчитали – прослезились – поднял терпеливый головной убор Тимофеев.
- Станислав, ты скоро? – всунула в дверь голову Катерина. – Ой, да вы все здесь, опять зигзаг какой готовите к полнолунию?
- Вот она! – заликовал Женька. – Хватай! На дипломчики обменяем!
Клавкина отправилась ладонью в немалую сумку за новой коркой. Там их было много, ответственной за провиант её назначили ещё на первом курсе. Всякое бывало чудо, даже одной ириской, весь вечер закусывали. Ещё добрая половинка оставалась, на следующий раз.
- Но-но, попрошу без рук, Стас, приведи их в порядок из беспорядка.
- Прокляли меня! – обхватил голову я. – Смываемся через чёрный ход!
И тут, под нашу перебранку, явилась она, Н.Н. Березина, собственной персоной, как всегда эффектна и красива, грудь чуть великовата. Давненько обходила стороной, тёмными соседними дворами, так сказать. Как ни в чём, ни бывало, заняла пустующее место во главе кафедры, пошуршав фантиком развернула близлежащую конфету.
Я растерялся, встав перед выбором. Шаг влево, получи как расплату за это, новый больничный синего цвета, вправо риск меньше, но и целая группа за спиной, прописавшаяся родной. В туманной дымке стали перед глазами стесняющиеся соски, материализовавшийся звонок в дверь, тёмные очки. А не потянуть бы нам жребий? Скажем, кто же раньше заговорит. И Екатерина открыла рот первой:
- Вставай проклятый, время позднее, шансов мало уйти по- английски и оттого бери шинель, бери ложку, бери бак. Прочих прошу не беспокоиться, продолжать бить баклуши.
- И то верно – подхватил «женщин». – Березиной налить?
- Несомненно.
И вот наступила весна. А вместе с ней прилетели с зимовки на острове Бали исхудавшие городские птицы. Гордо сидели на забронзовевших головах писателей и учёных, космонавтов и политиков, дважды героев. Пожарные заливали в свои красные вездеходы пузырящуюся мыльную воду, и, держа вдвоём вырывающиеся брандспойты, умывали не морщащиеся головы, руки держащие шляпы. До защиты дипломных проектов, благодушно допустили нас целых восемь, дай Бог вспомнить каждого:
№ 1 безо всяких на то обсуждений, Настя Клавкина, краса и гордость, хранительница закусочного неприкосновенного запаса, вечная отличница.
№2 Алексей Е. Тимофеев, примерный семьянин, вечно сомневающаяся натура, добывавший академические допуски прямым напором, дедов морозов путём непростых переговоров.
№3 Вера Колобова, включившая в пояснительную записку два новых анекдота про крутящий момент, рассказчиков на Руси любят испокон.
№4 Евгений Фролов, добрая женоподобная личность, скрывающая под образиной легкоранимую душу, исключительно способную на человеческую дружбу.
№5 Семён Тамбовский, декановский стукач и редиска.
№6 Станислав Селезнёв, особа явно противоречивая, поставивший всю группу под прямой усекающий удар топора, и не предпринявший мер по урегулированию разногласий. Но в него влюблена Екатерина, прожигающая жизнь в полутьме канцелярии.
№7 и №8 те две беременные девушки, за долгое, нудное время учёбы, благополучно разрешившиеся и пользуясь благосклонностью преподавателей
тихо - мирно доплывшие до финишного створа. Восемь.
В центре дипломной комиссии блистала Наталья Николаевна, о левую руку Иван Фролыч Заморайко, о правую Главный Инженер завода, некто Илья Ильич Медников. За ними, в недосягаемой вышине, В. Лобачевский, ничему теперь не удивляющийся.
Первой жертвой выдвинулся я. Н.Н. Березина лукаво улыбнулась ярко раскрашенными губами. Что за мямлистая речь-доклад исходила из моего омертвевшего организма, воспроизвести невозможно. Всё было перепутано, завязано в один неровный клубок, огромным морским узлом и уже Медников целенаправленно не смотрел в мою сторону. Обстановка бесконтрольно сгущалась. В воздухе запахло чадом поражения, неминуемо покарающее нас. И тогда, на изрыгающую стыд амбразуру бросилась Клавкина, зажмурилась, распрямила спину, и пошла, пошла, пошла. Глушила голос и поднимала его до пыльных светильников, укоризненно тыкала пальцем в сторону комиссии, рвала указкой чертежи:
- Довольно штамповать детали дедовским методом, на дышащих на ладан прессах, многопозиционные, с позволения сказать автоматы, перекроят нормы выработки в разы. А может и в сотни раз!
- Ну, допустим, вы переборщили, милая девушка – робко попытался вставить руководящее слово Илья Ильич.
- Это вы, ретрограды, тяните производство назад, во времена вечной кукурузы, это вы в тишине кабинетов гноите передовые мысли, это вы…!
- Предлагаю прерваться на перерыв – привстал Заморайко.
И все враз успокоились, заулыбались, полезли в карманы, за носовыми платками. Курили, прямо тут, сигареты с коричневым фильтром, между затяжками успокаивая меня. Я отчего то приходил в себя плохо, елозя мозгами в собственном сознании, не находя оправдания провалу. Готовился плотно, учил наизусть непонятные изречения, хотя их было, честно говоря, много, белых то мест. После репетиции доклада перед домашней аудиторией было решено, что ружьё может выстрелить без осечки. Точечно. Ошибочка вышла, господа присяжные, готовьтесь на перезащиту. Меж тем, не обращая на меня ни малейшего внимания, накурившись и справя естественные потребности, комиссия и защитники объединились в общем порыве. Что привело, по истечении полутора часов, к полному выполнению программы, с обоюдным удовольствием сторонами.
- Товарищи! – начал заключительное слово И.И. Медников. – Сегодня наш прославленный завод получил в лице восьми дипломантов целых восемь
дипломированных молодых мастеров. Когда-то, по истечении времени, мы, а
именно, присутствующая комиссия, будем гордиться, что приложили руку и сердце к этому знаменательному событию.
Заморайко и Березина яростно захлопали.
- Короче говоря – подвёл итог председатель. – Сплошные пятёрки, а диплом Селезнёва Станислава, рекомендован к применению в сегодняшнем производстве. Я первый буду следить за его успехами, помогать, в меру сил создавать условия. Поздравляю всех, вперёд, не боясь трудностей!
- Раньше за это шампанское пили – встал Иван Фролыч.
- Традиции чтим – вылез наперёд Лёха. – Хотя, не будем скрывать, что земля тогда была плоская и держалась на трёх китах.
- Не время для научных дискуссий – на правах председателя прервала его Наталья Николаевна. – Давайте планомерно перейдём к застольной части нашего мероприятия. Думаю, выражаю общее мнение?
- Да, да, да! – поддержали стороны.
- Хотите, ребята, анекдот? – расслабленно поинтересовалась Вера.
- Необычайно! – ответили мы.
-Значит, загорают возле лесопосадочки Василий Иванович с Петькой. Вдруг откуда не возьмись белые. Что делать? Спрятались они в глубоком овраге, беляки и не заметили, мимо проскакали, только пыль сзади столбом. Петька тут поднял голову, огляделся и говорит:
- Фу, пронесло, Василь Иваныч!
- И меня, Петька, тоже!
- Хууу – х! – заржал Тамбовский. – Будем считать, что мы чистенькие и розовые.
Я, покряхтывая от напряжения, аккуратно поднял старую фотографию, вздыхая, бережно оправил перезагнутые углы, зачем-то подмигнул себе молодому. Тот сделал вид, что не заметил панибратства и стоял, ухватившись за ручку чёрного дипломата. Прошли над миром дожди и ветры, упал иней на блеск волос, выросли вековые дубы. Смеются в песочницах дети и наши внуки лоботрясничают в институтах, современные шоумены. Но осталась у нас память, и иногда Господь Бог, как бы ненароком, ненавязчиво как бы, да
ниспошлёт благодать Божью, за долготерпение наше, за верность прошлому. Ведь недаром помнится прошедшее, а впередистоящее будущее неизвестно, и его не вспомнишь тихим вечером.
А Катюха довела до логического завершения процесс наших встреч, и стала таки моей супругой. Вон она, в рамке на камине, приглядывает за порядком. Скребётся тишина, о деревянную притолоку, ходит круголя дома верная собака, недоброжелательно озираясь на луну.
Легли рядышком на газету разношенные очки, убран в шкаф альбом с фотографиями, слышно как Вера распространяет в массы очередной анекдот. Смеётся Женька Фролов.
Это я сплю, уткнувшись носом в мяготь подушки…
Поутру непременно проснусь и опять вспомню…
город Москва. Начало 2014г.