Я читаю эту молитву давно — с момента первой исповеди в Храме. «Молитва женщины, сделавшей аборт». «Аборт»! Если бы...
У меня отвратительная бытовая память. Часто вляпываюсь в смешные ситуации. «Ой, новый пуховик. Хороший. Поздравляю!» - «Лен, да я в нём лет десять хожу.» «Откуда у тебя эта кофточка?» - «Мам, ты же мне её в прошлом году подарила!» И так далее, и тому подобное. И «крутые горки» в виде абортов я не фиксировала по годам и месяцам. Одно знаю — их было много: в районе «десять»+. Первая исповедь? Думаю, тоже «лет десять» назад. Но тогда, признавшись в этих смертных грехах, я ещё как-то не зацикливалась на сути данных преступлений перед вечностью, на которую мы обречены.
Безграмотность, некомпетентность — вот бичи, толкающие на путь греха. Что особенно неприятно: в стране «атеизма» я и «атеисткой»-то была недоделанной. Вполне искренне считала, что, освобождаясь от плода на ранних стадиях («пока не зашевелился»), я «просто» удаляю лишний сгусток крови, не вовремя застрявший в матке. Задуматься же о том, что душа младенца, которого решено было даровать паре (даже не достойных, как в моём случае) землян, уже всё видит и слышит — куда там! А ведь «первый звоночек» был...
Я сидела в зашарпанном коридорчике (что интересно, и сейчас, когда столько официального крика о громадных расходах на здравоохранение, большинство поликлиник отличает такая же ветхость - в каждом ведомстве свои Васильевы?) в ожидании очереди на «расстрел» (практически не встречала смельчаков в претендентках на детоубийство - думаю, каждая сидела с таким чувством). И вдруг «заветная» дверь отворилась, и из узкого проёма показались руки в окровавленных перчатках, несущие белую эмалированную посудину, наполненную красным месивом. Не знаю, как другие сиделицы, но я не сразу «врубилась» в ситуацию и просто ошарашенно наблюдала за появлением всей «героини» происходящего. Она, вероятно, как большинство людей такой важной (я не иронизирую — там, где вопрос касается жизни и смерти, все значимы) профессии делала всё стремительно. Но я почему-то ощущала киношную плавность в движениях этой дамы. А потом фрагмент и вовсе напомнил фильм ужасов. «Проплывая» мимо меня, она обнажила не самые «голливудские» зубы в улыбке, показавшейся мне оскалом, и беззаботно пропела: «Вот они — ваши деточки...» Надо было бежать оттуда. Но назвали мою фамилию, и я ватной походкой пошла в сторону ада...
Пока я занимала «вакантное место», зловещая фигура вернулась и успела «успокоить» меня ещё раз: «От наркоза-то можешь и не проснуться — в прошлый раз еле откачали тебя!» Я абсолютно не воспринимала говорившую в качестве знакомого мне человека, но она, вероятно, запоминала тех, кто попадал в эти ужасные "покои" по блату «по блату», к категории которых мне повезло относиться. Иначе к нравственным мукам добавлялись и физические. Её слова никак не возымели на меня нужного эффекта. Наоборот. Какие-то усталость и обречённость так сконцентрировались в мозгу, что он «выдал»: «Вот и хорошо. Надоело.» Я не лукавила. На тот момент это была моя правда...
Долгое кровотечение после абортов было привычным делом. Вставала лишь для того, чтобы заняться сынишкой: накормить, переодеть. Читали и рисовали, вдвоём взгромоздившись на моё ложе. Малыш придавал мне силы. Скорее всего — тем, что я была ему необходима; он любил меня не за приготовленный завтрак, а просто так! Если вдуматься, это такое редкое явление, которое, по большому счёту, мы не очень-то замечаем. Бескорыстная любовь воспринимается нами как данность за какие-то «заслуги». А ведь она — дар, за который денно и нощно нужно благодарить Бога. Нет-нет, в то время такие мысли не навещали меня. Я просто отдыхала со своим не по возрасту крупным и серьёзным мальчиком. Кто бы мог подумать...
Меня «упекли» в «родилку» до срока. «При таком давлении Вы или сами умрёте, или ребёнка угробите!» - безапелляционно заявил врач. Второе меня никак не устраивало. Мой вяло эмоциональный супруг удивил: «Ложись! Я его не знаю (он был уверен, что родится сын), а твоей смерти не хочу.» «Легла». Громко сказано. Когда вкололи первый «магнези», я ещё кое-как могла находиться на раскладушке, поставленной у батареи в коридоре! После второго боль в определённом месте лежать на спине не позволяла, а все другие положения меня не устраивали. От батареи я просто задыхалась. Не знаю, какое давление сочли криминальным (это осталось «врачебной тайной»), но больничные экзекуции доводили меня до конкретных решений. Ночью после третьего вливания я пошла к столу дежурной медсестры, предусмотрительно закрывшей коридорную дверь, перекрыв мне тем самым даже надежду на кислород. Её можно было понять — она хотела отдохнуть. Мне тоже нужно было посочувствовать — я хотела дышать. Странно, но моё понимание справедливости неприятно удивило проснувшуюся девушку.
- Разрешите мне позвонить.
- Зачем?
- Чтобы родственники забрали меня отсюда.
- Вы с ума сошли! Ночь!
- Это Вы с ума сошли: ночь; Вы вкалываете мне что-то, от чего я не могу ни спать, ни дышать, ни лежать; оставляете на раскладушке у батареи, закрыв единственную дверь, через которую может поступать кислород; места в палатах нет — перспектива умереть в этом коридоре меня не устраивает!
Логика моих мыслей постепенно дошла до сознания разбуженной медработницы. Вероятно, поняла она и то, что я не остановлюсь на достигнутом. «Потерпите до утра...» - такой поворот событий на тот момент меня устроил. Но «терпеть» пришлось и моей невольной собеседнице: дверь, разделявшая нас, осталась открытой, и остаток ночи она вынуждена была провести под моим присмотром (не спалось, а смотреть больше было не на что и не на кого). Зато, едва дождавшись прихода врачей, медсестра мне «удружила»: доложила обстановку, и я была переведена в палату. Если честно, мне хотелось «на волю», но в «списке требований» этого не значилось. Пришлось довольствоваться в качестве источника воздуха и свободы одним окном маленькой палаты и компанией двух или трёх (не помню) потенциальных мам. У меня нет проблем с коммуникабельностью, поэтому время потекло веселее, чем в коридоре.
Запомнилась одна девочка (мне-то был 21 годок, а она была моложе и гораздо непосредственней): когда приносили лекарства, откровенно рыженькая соседка выбирала их по своему специфическому вкусу («розовенькую буду, а беленькую нет»). Врачи начинали ей что-то объяснять, но её художественная натура воспринимала лишь определённую палитру лекарственных препаратов, поэтому каждый приём их превращался в мини-спектакль с участием «примы»-пациентки и меняющегося среднего медицинского персонала. Я при необходимости умела принимать решения и выполнять их, молча. Сначала попросила объяснить мне назначение каждой таблеточки.
- А Вам зачем? - старшая медсестра недовольно вскинула выщипанные бровки.
- Ну, мы всё-таки существа социально организованные, поэтому некоторые знания, особенно касающиеся собственной личности и организма, не могут быть для человека лишними.
Моя витиеватость в изложении мотивации заданного вопроса подействовала. Обстоятельно объяснив ту пользу, которую мне принесёт каждая из десятка (!) таблеточек, строгая блюстительница медицинских тайн удалилась. Память детства — куда от неё денешься. Авторитет родителей трудно изжить из наших душ. Вспомнилось, как мама (Царство ей Небесное), лёжа в больнице, куда её упёк радикулит, собирала все предложенные лекарства и прятала под матрац. «Попалась», когда меняли постельное бельё. Скандальчик, конечно, был. Вспомнив, как беременных пугали последствием необдуманного принятия лекарств в женских консультациях; поняв по своему лежанию в коридоре, что «спасение утопающих — дело рук самих утопающих», я пришла к выводу, что мамин опыт можно применить и здесь. Но действовать радикальнее. «Сэкономленные» кругляшки (и «розовенькие» в том числе) я аккуратно относила в места общего пользования, где производила экзекуцию утопления их в унитазе. Угрызений совести по этому поводу не испытываю до сих пор, поскольку ни душевных, ни физических травм никому не нанесла и никого в свою компанию «сопротивления» не вовлекала.
Ассортимент развлечений в больничных учреждениях невелик: как-то так сложилось, что практика стационаров предусматривает для больных и даже слегка здоровых (всё-таки беременность — роскошь, которая доступна не каждому женскому организму) два вида «деятельности» - лежать и грустить. Нет, конечно, когда подходило время, разрешалось кричать. Но это было уж совсем грустно. Книги, которые я принесла из дома, отобрали, объяснив, что микробы только и ждут таких удобных контейнеров, чтобы прорваться в «стерильные палаты». В последнем я сильно сомневалась. В туалете достаточно часто что-то (скорее всего всё-таки — трубы) прорывало, и жидкость сомнительного содержания заполняла больничные тапочки, неприятно охлаждая и стопы тех, кто не мог противиться естественным потребностям грешной плоти своей. Вымыть ноги после таких «водных процедур» было невозможно, и «стерильные» больничные микробы вместе с будущими роженицами и их не рождёнными ещё наследниками укладывались в кровать, в которой читать «домашние» книги было запрещено. Конечно, меня это выводило из равновесия. Когда приходил «строгий контроль» и, вынимая из каких-то пробирочек чистенькие палочки, обмотанные ваточкой, тыкал ими в кровати, где бельё было поменяно три секунды назад, я «возникала»:
- Послушайте, вы лучше бы в районе моих стоп ваткой поработали! Зачем «кур-то смешить»?
Думаю, сигнал о моей «вредности» был донесён до каждого, работающего в непосредственной близости, поэтому обращения оставались без ответа. Молчаливые лаборантки бесшумно выскальзывали из «моей» палаты, унося заветные палочки с заведомо ложными данными об отсутствии микробов в «вверенном их заботам учреждении». «Курам», вероятно, эта игра в стерильность нравилась. Возможно, они не раз пожалели, что отобрали мои книги: я, погрузившись в чтение, уделяла бы гораздо меньше внимания «окружающей среде и её обитателям».
В какой-то день недели в определённое время все беременные «гражданки» мощным потоком ринулись в помещение злополучного туалета, вызывающего лишь чувство стойкой брезгливости. Рыженькая соседка, не смотря на масштабный живот, тоже резко рванула к дверному проёму.
- Ты-то куда? - удивилась я её непривычной энергичности.
- Студенты!
Я, слава Богу, не была под бомбёжками, но из её накаченных беременностью губ это звучало, как - «артобстрел!»
Это лишь заинтриговало. Будучи сама студенткой (пусть, и заочницей), я, напротив, была рада увидеть «нормальных» (то есть не беременных и не обременённых здесь никакой должностью) людей. Лучше бы ещё разок промочила тапочки...
Из двух десятков рожениц на своих местах остались лишь двое: я ( из любопытства) и «пожилая» дама (ей было, вероятно, за тридцать), которая уже не могла двигаться — её громадный живот надвое был разделён коричневым «ремнём» почти десятисантиметровой ширины. Ни до, ни после я не видела таких растяжек!
Студентов было много. Руководительница их хищно набросилась сначала на несчастную товарку мою, объясняя ребятам и девчатам, которых было значительно меньше, что такие зримые последствия беременности наступили из-за необычных размеров плода и не самой эластичной кожи «мамочки». Я, слившись с толпой старшекурсников, с интересом слушала новую для меня информацию. Но до конца «слиться» не удалось — халатик подвёл.
- Ну, а теперь — Вы! - «Профессорша» плотоядно уставилась на меня поверх симпатичных очков.
- Что - я? - не считая себя каким-то исключительным экземпляром, я искренне удивилась такому вниманию.
- Пройдёмте в Вашу палату.
- Пройдёмте — всё ещё не осознавая «ловушки», согласилась я.
- Ложитесь!
Она была врачом, я — пациентом. Пришлось подчиниться. По большому счёту, по всяким «мелочам» я не собиралась устраивать «революций» в этом скучном заведении: книг у меня эта дама не отбирала, с палочками не жульничала.
Живот у меня был небольшой — показывать-то нечего. Но ей нужно было чему-то учить недоученных медиков.
- Давайте определим предлежание плода.
Эта «экзекуция» больше насмешила меня, чем напугала. По очереди эти мальчики и девочки — ровесники мои робкими руками дотрагивались до моего ребёнка, спрятанного от них мною, и бормотали: «правостороннее», «левостороннее»... Мне показалось, что «голоса» разделились поровну. В финале сама преподавательница, заняв две третьих моего ложа, так сдавила отдыхавший до неё живот, что я не вскрикнула лишь из самолюбия.
- Среднее предлежание! Что же вы, ребята?
- Одних двоечников привели — да? - поинтересовалась я беззлобно.
Но она почему-то обиделась. Во всяком случае, улыбнуться не смогла. Медикам, наверное, нельзя на работе...
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)