Кубик/5.0
Или субъективный фактор в клетке истории
Россия и Европа суть два мира
Освальд Шпенглер
Я родился после войны, историк говорит о самом себе.
Неизбежное следствие, жизненный горизонт послевоенного поколения, и следующего, складывался «в мире, который был разделен» (Шлегель, с.50). А был ли когда-нибудь неразделенный мир? Воображение рисовало иной мир, отставших. Результатом стал взлет, = подъем, этих запоздавших стран. Как ни странно, не только промышленный подъем, одновременно начался "невиданный культурный взлет".
1.
Давно это было, однажды наш учитель.
Щедрый был человек, рассказал нам, своим ученикам, что-то вроде исторического анекдота. Живет добрый барин, у него трудится ночной сторож. Как-то случилась надобность, куда-то срочно поехать, стал собираться. Вдруг прибегает сторож, не езди барин! Сон мне приснился, попадешь, конечно, пропадешь. Посмеялся грамотный барин, поехал, попал в опасное приключение, но повезло барину, вернулся живой и невредимый. Первым делом, помолился, и уволил своего сторожа, почему?
С этими словами (в этот момент) на лице учителя появлялось что-то похожее на улыбку.
Должно быть, наши физиономии весьма располагали. Как я теперь понимаю, наш глупый (или чуть глуповатый) вид забавлял его. Что тут странного. Человек, любой человек может забавлять себя. Не только забавляться, при желании еще и забываться. Это цепкое чувство несет через всю жизнь. Вернее, пытается, кому-то удается.
Если люди забываются, есть такая спасительная слабость.
Всегда найдется кто-то, кто захочет напомнить о серьезных вещах, захочет вернуть забывшихся к серьезности. Примерно так, тот, кто вечно ясен, это попытка, не более. Куда внушительнее выглядит другой подход, всерьез и надолго! А как долго человек может сохранять серьезность. Пока не найдет, или не придет к новой серьезности. Кто-то возьмет эту сложную роль на себя, не подвиг, но что-то жертвенное в этом есть. Всю жизнь он будет серьезен, будет говорить о серьезных вещах, к любому делу будет относиться крайне серьезно. В конце концов, в конце всех концов, если допустить, есть такой конец! Он может сказать очень просто, следуйте за мной. Но ведь мы не спешим, повод ухмыльнуться, тогда почему ваш ответ был таким поспешным. Хватит обманывать самих себя, встаем, следуйте за мной. Вы можете свернуть на религиозную обочину, свернуть или соскользнуть, скверная такая привычка. И откуда она взялась, но я подскажу вам правильный путь, ибо есть средства и средства.
Куда мы попали (или влипли?).
Спешу успокоить, не попали, лишь заглянули, это царство методологии.
Тут царит строгий выдержанный тон, перед глазами стоят четко очерченные вещи, а в ушах звучат обязательные слова, = почти приговор. Начинается что-то похожее на гонку, каждому хочется выносить приговор, быть в числе тех, кто выносит. Выносить, а не выслушивать, поразительное чувство! что там нас поражает, его заразительность. Человечество не сможет существовать, если не будет заниматься, в той или иной форме, тем, что называют производственной деятельностью. А сможет ли оно существовать, если не будет разделять (= исповедовать) ту или иную религию. Да, у людей будет производство, в той или иной форме, но не будет религии, ни в какой форме, выживет ли тогда такое человечество? Ответа нет, ибо такого человечества еще не было.
…
Понятно, когда таким чувством заражен один человек, пожалейте несчастного, сгинь.
Один, отдельно взятый человек. Но когда им заражается сообщество, народ, дружная семья народов. Что-то должно произойти, обязательно, такой масштаб не останется без последствий. Уже в силу самого масштаба. Чтобы увидеть критический масштаб? придется отойти на приличное расстояние. Откроется? Этот народ, вернее, представляющий его субъект «заражает своей открытостью и элементарной волей» (Там же, с.53). Увидеть открытость, открыться самому, склониться перед элементарной волей. А перед чем еще наши чувства могут склоняться столь поспешно, атомы. Сознательные атомы, наш восторг. Мужественные солдаты, это они гарантируют единство эпохи, двойной восторг, летят цветы. Мир до разделения, это один мир. Мир после разделения, это другой мир. Вернее, это совсем другой мир. Тот же вопрос, неразделенный мир, где он? Неужели в том, ныне забытом европейском концерте трех ведущих сторон? Вот к этим трем державам решила присоединиться еще одна держава. Вежливо так, попросила подвинуться, дать место. Ее не поняли, еще бы, она говорила на каком-то странном языке. Вокруг головы кружились не менее странные символы. Ее поведение свидетельствовало, она несет с собой давно забытые привычки. Не отправить ли ее в подготовительный класс, в школу первой ступени.
"Равенство сторон", заодно, строгая охрана, куда мы попали, в клещи.
Мир был в клещах, но кто-то решительный, решил избавиться от клещей, каким образом? Есть только один способ, стать этими клещами. Или взять в руки клещи, в надежные солдатские руки, тяжелые клещи. Это всего лишь клещи, таким тоном говорят, это «всего лишь железная дорога» (Там же, с.50). А на самом деле, открывайте глаза, это мощное средство. Вам предлагается место, где? В Перми, вы не шутите, я уже выехал. На деле, придется проехать мимо этой Перми, дальше, гораздо дальше. А я поеду только до Перми, доеду, там сойду, в этой Перми, почему? Я так решил. Если есть пути сообщения, есть неразделенный мир, откуда пришла эта уверенность. Ну как же, есть горизонт «общего опыта», вот бы шагнуть за этот горизонт. Нет ничего проще, надо лишь разделиться. Если кто-то может шагнуть, если шагнет, он отделится. Вернее, он отделяется в тот самый момент, когда решает шагнуть за горизонт.
2.
Кто-то должен уйти вперед, метафизика.
Но чтобы уйти вперед, оторваться, надо сбросить груз общения. Или даже так, сообщения. Все эти дороги, станции, гостиницы, гостинцы, проклятые клещи. Навалиться всем миром, сломать, выйти, а там, на другом конце?.. Исчезнувшие друзья, опечатанные комнаты, но, главное, "затихший телефон". Замолчал, однажды, и навсегда. Средство, которое дает возможность говорить, стало средством молчания. Все обычно, огромный портфель, там книги, записи, пустые листы, опять записи. Какой замечательный почерк, пишите, еще, вдруг открывается дверь. Что тут странного, дверь на то и придумана, чтобы открываться. Вы уверены, чтобы закрываться, да еще как плотно. А тут дверь открывается, входит давний знакомый, он здоровается, сначала улыбается, потом смеется, громко. Задает вопросы, обсуждает новую книгу, там что-то о Блоке, потом уходит. Что поражает, его выразительное лицо, на этом выразительном лице «ни тени смущения». Это и есть разделенный мир. В каждом мире нормальные чувства, поэтому с чего бы смущаться, надо жить, надо общаться. Но при взгляде на другой мир, нужно смущаться, нужно возмущаться. И мы возмущаемся, тем миром. На то и разделенный мир, чтобы что-то исключить, сделать кого-то исключением. Но стоит кого-то исключить, тем самым делаешь исключением и самого себя. Это он должен опустить глаза, должен смутиться. Да, это он поставил нас в неловкое положение, неужели он этого не понимает. Удивительно, но это факт, с этим фактом надо считаться, начинай счет. Первое, что надо сделать, прекратить общаться, если угодно, прекратить сообщение. Несложно, надо повернуться, сначала открыть дверь, выйти, потом закрыть. Плотно закрыть, отделиться, и тут же забыть, едва закроется дверь.
Как это называется, решительность.
…
Этапы большого пути, можно указать даты, «1929, 1933, 1937, 1941, 1961» (Там же, с.52).
Странное чувство, четыре, четыре, четыре, и вдруг прыжок, на двадцать лет. Что-то знакомое, весь период занимает чуть более тридцати лет. А где же 1923, 1918, 1914, и самое главное, где 1905. Тот самый знаменательный год, его помятый образ, напомните? Всеобщее оживление, заодно, всеобщий хаос, этот хаос будет продолжаться, будет расширяться. Кто будет поглощаться хаосом, а не решить ли нам? Предлагайте, есть святое, и есть ему противоположное. Мы должны сохранить (= сберечь) все святое. Все святое, что есть в этом мире, куда денешься, надо поберечь, это возможно сделать лишь одним способом, начать очередной крестовый поход.
Мы, кажется, увлеклись метафизикой, это значит?
Если есть разделенный мир, выходит есть разделение миров. Разделение невозможно остановить. Его можно запустить, но потом остается только бежать, пытаясь обогнать собственное разделение, разделение собственного мира. Ведь это же мир, не какая-нибудь тесная община. Вот такой же тесной единицей надо сделать свой мир, ведь это же невероятный по своей исключительности мир. Если мир возможен, то он возможен только в силу «исключительности собственного народа» (Там же, с.53). Тогда зачем толкаться в прихожей, стучать в дверь, что-то требовать, ваше время истекло. Ваше время, это прошлое, оно является таковым, потому что уже прошло. Что там еще, о духе? Тот самый дух, который ведет от Канта – до пушек Круппа. А из какого духа выводится шинель отца народов. Да, мы любим, при случае, напомнить, все мы "вышли из шинели". Забываем уточнить, из какой шинели. Из «Шинели» Гоголя, или из шинели отца народов. Кто-то тянет одну шинель. Кто-то, столь же упорно, другую шинель. Исключать так, исключать. Исключение начинает сужать круги. В центре остается меньшинство. Странное заражение, оно заражает (или поражает?) очень немногих. Это удивительное меньшинство, оно готово ограничиваться самим собой. Меньшинство, гордое собой, своим меньшинством, опять что-то знакомое, 1801, 1825, 1869, 1881, 1903. Чем выделяется это меньшинство, самоуверенностью. Большое общество пребывает в отчаянных поисках, найти выход, обрести надежду, как залог нового (светлого?) будущего.
Можно предположить, здесь начинается, что?
Организованные силы победили силы неорганизованные, вернее, самые обычные гражданские силы. А разве было когда-нибудь иначе. Арена грез, до чего же узка эта площадка. Зато противоположная арена, кошмаров, исключительно велика, попросту громадна. Выйти, встать по ту сторону грез и кошмаров, для этого и существуют организованные силы, говоря коротко, организация. Но ведь театр – тоже организация. Верно, но есть, должен быть еще и режиссер, точнее, главный режиссер. Вот этот режиссер и представляет, с огромным удовольствием, свое эстетическое кредо.
Это?
Факт, предметность, документ.
Как можно использовать эти средства. Записывайте, литература факта. Новая предметность. Строгая документальность. Но главное, это «конец буржуазного романа» (Там же, с.54). Основание нового единства, новая эпоха утверждает свое единство. И то верно, не утверждать же ей единство с эпохой старой. Нет, надо разделиться. Двойной восторг, язык плаката – доказывают силу нового мира. Как и другие языки, музыки, кино, архитектуры. Нужен какой-то обобщающий образ, доступный всем, передающий суть происходящего, точно. Наплывают слова, сначала только сумерки, следом закат, куда тянутся легкие сумерки, какие города скрываются тяжелым занавесом заката. Разумеется, все дороги вели в Рим, иначе говоря, в Европу. Да, ведь это только кризис, очередной кризис, сколько их было, всегда выходили. Если есть призрак коммунизма, почему не быть призраку заката.
3.
Парадокс, отсутствие "реальных экономических основ", патология?
Может быть, просто утрата опыта. Идеология становится первой реальностью, а разве это не так. И что здесь нереального, если души впадают в восторг, бешеный восторг. Если души не могут забавляться, не могут забываться, им остается только восторг, упоение. Кто посмеет сказать, клетка! Кто-то подсказывает, упоение битвы, кто такой шустрый, а ну-ка, его сюда. Нет, уже ускакал, наверное, несет весть. Очень скоро битва будущего с прошлым перешла в обычную драку. Выигрыш? даже в драке должен быть победитель, таким будет тот, кто не соблюдает правила. Тот, кто не дерется, а ведет драку без правил. Вернее, оставляет правила для противника. Все прочее совершается очень быстро. Вначале следует нечто традиционное,
Глубокоуважаемый господин Н.,
позвольте вызвать вас…
И господин Н. принимает вызов, он надевает соответствующий наряд, строго соблюдает детали, еще строже назначенное время. Короче, он исходит из предыдущего опыта. В итоге? Он сталкивается с пустыми словами. Он возмущен, хотя на его месте стоило бы удариться в бегство. Но ведь это противно традициям. Поневоле он сталкивается с реальными вещами. Или как тогда говорили, с «самими вещами». Он успевает еще что-то увидеть, на большее его не хватает. По той обыкновенной причине, что его больше нет. Некий аристократ, вообразивший себя Гамлетом, разве он не достоин, выйти на сцену, яркий свет. Что ж, выходи. Выходит, широким шагом, не идет, летит, сейчас он бросит звенящую речь. На деле, он не успевает сказать даже четыре знаменитых слова, как его уже уносят. Бывает, уносят, но чаще просто бросают, на этой сцене. Это опять арена кошмаров. Он пытался следовать правилам, = нормам этики, говоря коротко, он пытался быть предсказуемым. Тогда как человек –; «существо, плохо предсказуемое». Зачем же заранее думать о людях плохо! верно, о себе они думают хорошо, а вот о тебе проклятый аристократ, исключительно плохо.
Дайте мне часы, мне нужно пять минут!
Если бы незадачливому актеру дали несколько минут?
Всего несколько минут. Возможно, он успел бы понять, сказать самому себе, я есть аутсайдер. Далее? Видимо, попросил бы еще пару коротких минут, чтобы добавить, он есть исторический аутсайдер, где же здесь субъективность? если мне выпало быть аутсайдером, почему бы мне не сделать таким аутсайдером всю страну. Далее, все просто, аутсайдеры всех стран, соединяйтесь!
Апогей субъективности, =
Настырное ожидание козырной карты, счастлив, кто пережил.
Можно предвидеть, сверкнет молния, грянет гром, но уж если вытянул козырь?
Человек оплодотворяет, что? Природный материал, не только, живой материал тоже, своим духом. Так начинается творческий акт, чем он завершится, неизвестно, самому творцу тоже. А теперь исторические параллели. Грозный, не предвидел, куда его заведет опричнина, и не желал. А если бы предвидел? Разве он не видел первые результаты, они вдохновили. Никон не понимал, куда ведет исправление церковных книг, и что! уступить крамольникам, уступить, значит, уйти. Великая миссия, возложенная на него, или доверенная ему? не состоится. Что на этих весах жизнь каких-то там раскольников. Большевики не понимали, куда их затянет классовый террор. Перед ними был свежий исторический пример, не кто-нибудь – сами якобинцы, эти якобинцы проиграли, почему?
Если перейти на язык нового времени,
нам достаточно расстрелять десять тысяч человек, чуть больше, чуть меньше. Так начинал Марат, до каких цифр дошел революционный поэт, историки немеют. Если перейти на современный язык? Запустить инфляцию, в нужный момент остановить, такая очевидная в своей наивности мысль. «Процесс обесценения денег будет лавинообразно нарастать» (Петраков, с.7), да, сам по себе. Можно ли предположить, текучесть субъективности, как общественной субстанции? Будучи представленной различными фигурами, лицами, или даже тенями прошлого сама субъективность может напоминать фантом. Мой взгляд? это та реальность, которая превращает людей в фантомы. Иногда говорят, автоматы. Иногда, марионетки. Но чаще, жертвы. Раньше запускали террор, машина. Теперь запускают инфляцию, игра. Это значит? Ушедшая (куда?) эпоха пыталась процесс обесценения жизни заменить обесценением классовым, проклятые капиталисты. Что же касается современной эпохи, наверное, она уже состоялась в этом качестве, пытаемся процесс обесценения жизни заменить процессом обесценения денег, проклятые деньги. Получается не слишком удачно. Вернее, не получается вовсе. За этим, по существу, очередная попытка загнать человеческую непредсказуемость в ненадежные рамки стоимостных категорий, зачем? Можно будет отменить эти категории, будущее. Еще бы договориться, как осуществить эту отмену, росчерком пера, многочисленными кострами, или помещением в музей, рядом с прялкой.
Но если печатают деньги, значит, это кому-нибудь нужно?
Для чего нужна "прославленная стоимость", для измерения человека. И это надо понимать буквально, для измерения размеров человека. История – как попытка загнать субъективность в стоимостную клетку? на мой взгляд, предоставить субъективности такую клетку, которую она могла бы расширять. Сама, своими же усилиями, настолько, насколько хватит сил, умения, вдохновения. Разумеется, субъективность задумалась, ибо кроме субъективности задумываться больше некому, а где же почерпать силы. Где найти источник сил, желательно, неисчерпаемый.
Источник, машина, игра сил, призрак мечты, надо продолжаться, дальше. Еще дальше.
Неужели все эти фантомы человеку навязывает История, может быть, собственная его природа.
Чуть иначе, как удержать свою субъективность.
Несложно, надо найти желающих отказаться от собственной субъективности, в вашу пользу, понятно, это они сделают на определенных условиях. Скажем, "человек свиты", тем и хороша, свита, что там может поместиться немалое число соискателей. Чем исторический выбор отличается от обычного человеческого решения? Историческое действие, = назад дороги нет, или свернуть шею, или победить. А если выбросят из свиты, можно устроиться в какую-нибудь конторку, на тихую должность. Если бы изгнанный расспросил самого себя, почему я был взят в свиту, почему пристроен, пользовался расположением. Наверное, пожал бы плечами, делал то, что требовалось. И только? Да, только то, что требовалось. Выходит, не делал то, чего делать было нельзя. Неожиданный вопрос, скорее всего, он не смог бы задать этот вопрос себе. Зачем же унижать собственную субъективность. Быть в числе приближенных, избранных, разумеется, за высокие умения, знания, способности. И вдруг бросить себе в лицо, потому что всегда слушался, всегда делал только то, что можно было делать. За черту? Ни на шаг, почему же тебя оставили за чертой!
Даже дело преданности не может быть безотходным.
Вместо заключения
Простой опыт, крысы, еда, между крысами и едой полоса воды, = препятствие.
Крысы соображают быстро, прыгают в воду, добираются до еды. Насытились, вернулись, смеются, блаженствуют. Но очень скоро разделяются, одни плавают, приносят еду. Другие, никуда не плавают, еду им приносят. Меняли условия, оставляли тех, кто плавает, приносит еду, они тут же разделялись. Собирали тех, кто не плавает, поселяли отдельно. Они тут же делились, одни плавают, вторым приносят.
Разделение неизбежно.
У людей – производство, та же полоса препятствий.
Преодолели, если преодолели, вот он продукт, = благо. Но ведь один "плывет" медленно, с трудом одолевает дистанцию. Второй быстрее, чувствует себя уверенно. Третий, идет на рекорд, прочие отстали. Люди, каких-то пять или шесть тысяч лет, тут же разделились, по горизонтали. Фермер, там ремесленник, далее солдат, каждый может смело явить миру свои способности, получить соответствующую долю благ. А кто-то может оценить, достаточно верно, твое признание ремесло, твое – земля, а тебе пора в казарму, Родина ждет. Такая вот способность оценивать способности, вертикальное разделение. Лестница потянулась в небо, а куда может тянуться лестница, высока, кто и где остановится, ступеньки дрожат, или ноги? Решает субъективность, неравенство способностей, субъективность быстро переходит в собственные условия. Он над нами, с чего бы это! Пошли склоки, потом раздоры, а там и вовсе, драки. Надо перевести гнев, куда? На соседей, можно на ближних, но лучше на дальних. Из-за спин выходит вождь, дожили. Одинокий голос, почему он? Именно потому, что он умеет вовремя выйти из-за спин. Место вождя, тем и выделяется, что его может занять лишь один человек.
Не зря некий советский писатель предрекал.
Страна, которая разделилась, жить не может, = не может существовать. Этой формулой? Этот ныне забытый писатель перевел производственный процесс –; в процесс исторический. По старой советской привычке он не договорил, разделение не должно быть слишком большим. Чуть иначе, степень разделения должна быть оптимальной, где она эта степень? Определяется субъективно, кто окажется на самом верху, как высоко поднимется этот верх.
Исторический процесс – та же полоса препятствий, = поток, снесет запросто.
С его берегов отдельные люди бросаются в воду истории, их называют историками. Мы рады, пусть плывут, что-то они раздобудут, обязательно. Где именно, что именно, решает субъективность. Что требует моя собственная субъективность?
Прогноз.
Где прогноз, а что требует известное чувство,
или что требуется чувству, широко распространенному по территории земного шара? Подтверждение правоты. Глубоко укорененному чувству, разумеется, субъективность не признает, не может признать свою неправоту, иначе она перестанет быть субъективностью. Последний шаг, удастся или не задастся, решает субъективность, именно та, которая потеряет свою субъективность. Говоря проще,
это уже пророчество.
Литература:
1. Шлёгель К. Немецкий образ России в первой трети 20-го столетия: попытка реконструкции. – Вопросы философии, 1994, № 5.
2. Королев С. и др. Риск исторического выбора в России // Вопросы философии, 1994, № 5.
3. Петраков Н.Я. Не дискредитировать идею реформ // Общественные науки и современность, 1992, № 2.