Автор – Бука
Название – Правдивая история о возвращении Одиссея в Итаку
Первоисточники – http://rvb.ru/19vek/zhukovsky/01text/vol4/01odyssey/315.htm
Объём 34 926 зн.
***
…Так говорила богиня. Он радостно ей покорился.
Скоро потом меж царем и народом союз укрепила
Жертвой и клятвой великой приявшая Менторов образ
Светлая дочь Громовержца, богиня Афина Паллада…
Струны кифары еще вибрировали, а старец уже положил усталые пальцы на костлявые, обтянутые льняным хитоном колени. Его лицо – благородное, обрамленное белой, волнистой, как Эгейское море бородой – выглядело усталым. Трактирщик Кирик сам поторопился поставить перед сказителем чашу с вином, оглядел посетителей. Те, потрясенные, оставались недвижимы. Кирик прятал неуместную радость. Волнение, слезы, грусть и гордость – вот, что следовало испытать эллину, впервые вкусившему сладость «Одиссеи» Гомера. Что-то подобное он и чувствовал, хотя полученная за вечер прибыль волновала больше.
Люди молчали, переваривая услышанное и козленка в диких травах – коронное блюда на сегодня - когда из-за стола, стоящего у дальней стены, под окном, поднялся и приблизился к старцу молодой мужчина, даже юноша. Глаза его прикрывала широкополая шляпа-петас. Он снял ее, положил на стол, взлохматил ладонью черные кудри и улыбнулся – радостно, нахально, и, может трактирщику так показалось, но… вот как-то неправильно он улыбнулся.
Мужчина сел за стол к сказителю, небрежно отодвинул в сторону кифару и сказал:
- Гома, друг мой, я сколько раз говорил тебе: ну коли брешешь, так бреши более складно. Я ж у тебя в поэме насчитал пятьдесят логических нестыковок, не считая прямого вранья.
Старец вздрогнул, повернул лицо с прикрытыми веками незрячими глазами в сторону незнакомца, выдохнул:
- Ты…
- Ну я, конечно. А ты кого ждал? Аполлона?
Старец нахмурился, и трактирщик поспешил поставить на место нахала.
- Благородный Гомер отдыхает. Вернитесь за стол к себе. Вы мешаете.
- Я? – удивился юноша, - Я не мешаю! Скажи ему, Гома, я не мешаю тебе? Вот, Гома кивнул. Неси вина давай, Кирик, неси скорее. Я сегодня добр, и, так и быть, расскажу, как все было на самом деле. Да, Гома?
Вскоре перед ним уже стояла чаша с вином – густым и черным, как горючая кровь земли. Кирик и сам не понял, почему налил именно это. И его точило любопытство.
- Ну так вот, - сказал юноша, поглаживая пальцами чашу, - всю историю пересказывать не буду, это неинтересно. Я так, кратенько пройдусь по тому, что реально происходило в Итаке.
***
Мы с Одиссеем прибыли в Итаку на корабле феакийцев. Добрые люди, получив увесистый кошель с серебром, помахали лапками и отбыли, оставив нас с Осей на скалистом берегу его родного острова.
Только, значит, выбираемся на берег, и тут Одиссей как начни ползать по песочку, камушки целовать, деревца. Чуть было с ящерицей не облобызался, но та убежала, перепуганная до полусмерти.
- Так, - говорю ему, - Ося, ты уже дома, это понятно, но кончай разводить антисанитарию. Нас ждут великие дела и Пенелопа, так что изображать здесь земляного червя тебе без надобности.
Поднял его, отряхнул и задумался. Стоит передо мной оборвашка страшный – седой, в лохмотьях и типа за лохмотьями этими он спрятался и стал ну совсем на царя не похожий. А Ося, я вам скажу, мужик не просто крупный, а вообще. Вот удивительно – при такой хитро… еще и массу умудриться набрать. В общем, из-под страшных тряпочек мышцы ни разу не выпирают, и на морде желание прибить всех оптом и в розницу вообще не написано.
- Не пойдет так, друг мой, - говорю, - придется мне колдануть маленько, чтоб слегка модернизировать твой маскарадный костюмец. У нас сейчас цель какая? Разведка и внедрение. А ты выглядишь так, что внедрить тебя можно только в свинарник и то ночью, если свинюшки со страху нестись не перестанут.
Ося стоит такой, хмурится, явно предчувствует недоброе. А не зря, между прочим, предчувствует. Чай не первый год знакомы.
Обхожу его по кругу, слова нужные пришептываю, и вот уж предо мной краса-девица. Ну, может, насчет девицы я и загнул маленько. Скажем так – женщина в самом расцвете сил и желаний. И желания эти так из-под хитона и выпирают.
А Ося смотрит на эти выпирания и рычит – прямо лев немейский до освежевания.
В сторонку отпрыгиваю от греха подальше, прошу:
- А пройдись ко мне, красотулечка.
И прет красотулечка как кентавр – копыта топают, из ноздрей пар валит.
- Не годится, - говорю, - при таких телесах характер тебе надобно иметь добрый и уступчивый. Ты ж посмотри на себя! У тебя грудь, как два утеса над морем. Бедра – ну прямо Сцилла с Харибдой, и горе тому, кто меж ними попадет. Косы твои, как воды Дуная с крокодилами. Глаза твои Лете подобны, окунешься и память потеряешь…
В общем, удалось мне убедить Осю изменить манеру поведения. Сперва я подсказывал, как ходить, как смотреть, что с волосами делать, и как одежку в нужных местах поправлять, а потом и в Одисеее проснулись все ж эти его хитро… изворотливость и сообразительность, и он прямо-таки втянулся в процесс, припоминая некоторые нюансы из своей биографии. С Каллипсо кое-что, да с Цирцеей. А Каллипсо, оказывается… Хотя, нет, молчу.
Идём мы с ним, стало быть, к дому его, по пути легенду ему рассказываю.
Сестра он Пенелопина четвероюродная. По какой линии - сам пусть придумывает, я в генеалогии не так чтобы очень. А я его, ну, допустим, раб. Потому что иначе странно, что красотка такая в обществе одинокого мужчины делает. Конечно, для делегации народу маловато, но скажем, к примеру… А вот, плыла она себе к жениху, а тут шторм. Дядька Посейдон разгневался и потопил корабль к едрёне морской. Остались только мы вдвоем бедолажки. Про дядьку Посейдона я даже не приврал, Осю он сильно после Полифема недолюбливает.
Идём мы с ним идём и видим – парень справа выруливает. Грустный, как Гидра с последней головой. Но хорошенький. И такое, знаете, в мордахе его что-то знакомое… Дисса меня в бок кулаком тычет и шипит:
- Телемаша это вроде, сынок мой.
Хватаем царевича под ручки белы и в кусты. И тут как давай Одиссей заливать! Я аж сам заслушался и поверил практически и про кораблекрушение и про родственные связи. Глядит на него Телемах, а у самого глазки масляные, так и шарят по сцилле с харибдой, не забывая прошвырнуться по утесам. Ну, думаю, спасать пора Одиссея во избежание того, что богам точно не понравится.
- Господин мой Телемах, - говорю, - сопроводите нас к маменьке вашей Пенелопе. Устала госпожа Дисса с дороги. Отдохнуть ей надобно в тишине и спокойствии.
Телемах мрачнеет.
- Оборзела маменька моя Пенелопа. Творит непотребства фиг пойми какие. Развела вокруг себя кодлу мужиков в количестве ста шестнадцати штук, а к делу их не пристраивает. Типа в жены её хотят, а пока хотелка не кончилась, поместье наше опустошают, жрут, и простите уж, отходы вокруг разбрасывают. Хоть бы выбрала себе козла одного, чтобы он других баранов в стадо организовал. А папаша мой сгинул неведомо где и охраной дом не обеспечил. Вот и брожу тут по кустам сиротинушкой, не знаю сам, как домой пробраться. Уж больно женихи те буйные да озабоченные. Так что, Дисса моя милая-ненаглядная, если тебе так сильно к маменьке моей приспичило, надела бы ты лучше одежду мужскую, грудь мантией косматой прикрыла да бородищу к лицу приклеила. Так может и прокатит. А уж тишину и спокойствие вам точно разве что в саване погребальном кто обеспечит.
Смотрю я на Одиссея, а у того взгляд такой… непередаваемый. И я, конечно, понимаю, что мог бы его обратно в бродяжку обратить, только вот не хочется мне перед Телемашей силы свои показывать, да и легенда с четвероюродной сестрицей Пенелопы продолжает нравиться.
- Что делать будем? - спрашивает Одиссей, глядя преимущественно на меня. Видать, не особо верит, что сынок его может что годное предложить. А зря.
- К Эвмею пойдем, - отвечает, облизываясь, Телемах, - свинопас это мой. Старичина верный и сообразительный, а, главное, обитает в сторонке от нашего бедлама, так что можем мы все непотребство обойти по периметру.
Не вопрос, шуруем мы к Эвмею. Тот сидит на солнышке возле строения – прямоугольного, ветхого, страшного и вонючего, как Авгиевы конюшни до очистки. На солнышке греется вместе с пятнистыми то ли от грязи то ли по породе свинками. Ну мы к нему.
- О, - говорит Эвмей, - здорово, Телемах, что забыл?
Парень краснеет, бледнеет, явно размышляет: то ли в ухо Эвмею двинуть за непочтительность и, так сказать, дискредитацию отпрыска правящего семейства перед прекрасной дамой, то ли сделать вид, что он весь из себя царевич такой демократичный. Вторая идея побеждает, и Телемах, скрипя зубами, излагает суть проблемы.
- Сделаем, - отвечает Эвмей. И вскоре Одиссей стоит передо мной заново преображенный. Смотрю на него и дивлюсь: с миловидного девичьего личика, к которому смолой прилеплена свиная щетина, глядят гневные синие глаза царя Итаки. На плечах опять лохмотья, грудь прикрыта облезлым куском шкуры неизвестного богам животного, на стройных женских ножках имитация сандалий.
А Телемах, извращенец этакий, опять на папу смотрит и облизывается. Нет, надо будет с Одиссеем переговорить. Потому что у его сыночка явно тяга к сексуальным перверсиям прослеживается. Да не к одной.
В итоге решаем мы Телемаха у Эвмея оставить. И Телемаше так безопаснее и мне спокойней.
И вскоре подходим мы к поместью, а там шум, гам и прочие непотребства. Тут за козой кто-то гоняется, там рабыни визжат, но как-то не особо протестующе. И везде грязь, объедки, и в целом вид какой-то неухоженный.
Мы с Диссой то есть пару пьяных тел перешагнули и чешем к Пенелопе. И спокойно, надо вам сказать, так идем, будто и не к царице в покои, а к колодцу за водой. Притормозить нас никто даже не пытается. Мол, хотите к Пенелопе, да пожалуйста! Оборванец непонятного пола в компании с прилично так себе одетым мужчиной, хоть и рабом – а идите, Пенелопа сегодня на приеме. Одиссей рычит тихонько и ведет меня прямо на женскую половину дворца. Надеется, видимо, супругу там обнаружить в слезах и с прялкой и открыться ей сразу во всей красе. Ну да три раза.
Сначала мы находим ребятенка. Бегает, резвится, мемекает, рожками размахивает. Очаровательный малец, на меня в молодости чем-то похож. Только вместо ножек копытца, на попе хвостик, а меж кудрями те самые рожки проглядывает. Остренькие, я вам скажу. На себе ощутил, когда ребятенок боднул меня ими играючи. Очень мне стало интересно – что этот милый жутик делает в непосредственной близости от царицы и чего это он вообще тут так вольно разгуливает? К слову сказать, жутику лет пять, а Одиссея дома уж давненько не было. Я к чему про Одиссея-то заговорил? А к тому, что на вопрос: «как тебя зовут, очаровательный ребенок?», парнишка пробасил: «Пан Одиссеевич!» И ускакал, оставив царя Итаки размышлять на тему, единственный он Одиссей на острове или нет.
Диссу за ручку дергаю, мол пора нам, краса полей и огородов, мы тут пришли не о производстве потомства задумываться, а честь рода спасать и прочее имущество. В итоге находим мы-таки Пенелопу, и, что самое забавное, реально за прялкой. Правда, при этом она спряденное распускает, временами с помощью зубов. А когда зубы не использует – ругается неприлично.
Смотрю на нее – душа радуется. Вот вроде Лоппи и не раскрасавица, как сестра ее двоюродная Елена, к примеру, но есть в ней что-то особое. В глазах карих огонь, и коса, хоть и с сединой, а так бы взял бы и уволок за нее и мммммммм…. А фигура… Вот ее рождение Телемаха (если, конечно, он был один) только улучшило.
Глядит на меня и произносит, да нервно так:
- А ты…
- Тихо, - отвечаю, - госпожа Пенелопа, тихо. Всему свое время. Я тут вам сестрицу привел четвероюродную. Диссой звать.
Пенелопа растерянно взглядом по сторонам водит. Сестрицу ищет.
- Стоп, - говорю, - вот она, с щетиной на мор… личике приклеенной. Исключительно маскировки ради, и сексуального насилия во избежание. Сейчас оторвем, и будет всем счастье.
А сам Одиссею мигаю изо всех сил. А тот на жену свою вылупился и молчит. Не знаю уж, о чем думает, не спрашивал. Но, слава отцу нашему Зевсу, очнулся наш герой и ну давай щебетать, о чем договаривались. И о родословной своей наврал и про корабль загнул нечто такое, что мне самому страшно стало, да и про поведение женихов встретившихся поведал.
- Надоели, - говорит тут Пенелопа, - вот в самом деле надоели. Когда Одиссей пропал, я горевала. Прошу заметить, долго. И, к слову сказать, всё, что Одиссей дать не успел, изучила. А что вы хотели? Он меня на соревнованиях по бегу выиграл! Ну ладно, мне повезло, мужчина вроде как внешне был хорош! А потом? Всунул, вынул, родила, свалил. И это супружеская жизнь? Вот так, с прялкой? А теперь…
- И ты совсем его не… - тихо произносит Одиссей, и чудится мне грохот волн и запах грозы в его голосе.
- Ну как же не, - вздыхает Лоппи, теребя косу, - как же не… Если бы не, разве я терпела бы все это? Каждый раз, как на Телемаха посмотрю, отца его вижу, как живого. Вот только терпение мое на исходе. Сил нет никаких. Все хозяйство женихи разорили. Я покрывало это погребальное для свекра третий год пряду, мол, пока не закончу, замуж не выйду, и, слава богам, старик к Аиду не торопится. Но дальше что? Как от женихов избавиться?
- Убить их всех, - говорит Одиссей, буднично так, спокойно, я аж вздрагиваю и тороплюсь поправить:
- Дисса, ты ж у нас девочка хитромудрая. Не, и сильная, конечно, кто бы спорил! Но в веках останешься не такой. Ты б подумала, душа моя, может, другой какой выход есть, а? А то ж их сто шестнадцать, рука бойца колоть устанет.
- А мы из лука…
- Неважно, девица-красавица, неважно. И вообще, ты у нас существо нежное, ласковое, думай, как проблему решить без членовредительства. Или хотя бы по минимуму. На пятьдесят трупов еще можно согласиться, но сто шестнадцать – это слишком даже для наших времен. И сама подумай, красавица моя: кем будет править Одиссей, когда вернется? Ведь каковы не есть женихи эти, а цвет Итаки и гордость отцов своих. Да и экономику края восстанавливать надо. Ась?
Замираем мы все в раздумьях, и тут я слышу:
- Замуж! Замуж!
Такой, знаете ли, хор, как в трагедии. Причем голоса почему-то женские.
- Опять, - стонет Пенелопа и в сторону окна печально смотрит. Подхожу туда и вижу: у дворца группа прелестниц в возрасте от двенадцати до пятидесяти оливковыми ветвями машут и дружно скандируют: «Пенелопа замуж, Пенелопа замуж!».
- Это что, - спрашиваю, - за неожиданные проблески демократии образовались?
- А это невесты, - отвечает царица Итаки, - они каждый понедельник приходят. Требуют, чтобы я мужа себе выбрала. Мол, они из-за меня страдают от пониженного внимания возможных кандидатов, поскольку все последние у меня во дворе обитают.
Смотрю я на женское воинство, и начинают мысли роиться интересные.
- А дай-ка ты мне, - говорю, - Пенелопа, расклад, кто есть кто среди твоих обидчиков и прелестниц этих. А главное, кто среди них самый буйный да самый тихий. Есть у меня идея – пакостная, как я люблю.
И выясняется, что предводительствует у женихов Антиной – мужчина знатный, наглый до безобразия и красивый, как Аполлон. Во всяком случае – он так считает. В постели не воин, но об этом не догадывается. Среди невест главная Аспасия – дама крупная, крикливая, лет тридцати от роду, на левый глаз кривовата. Тренировалась на пастухах, но метит выше.
Самый тихий средь мужчин Малахол – пугливый, субтильный, из семейства богатого, но по знатности так себе. Каков в любви, неизвестно, поскольку, судя по всему, опыта такого не имеет. Среди невест Пенелопа выделить таковую затруднилась, поскольку не угадаешь, в какой день какая себя как вести будет. Селена – богиня страшная – из любой мыши тигрицу сделать может. И наоборот.
- А позови-ка ты сюда Малохола, - прошу, - дай хоть глянуть, что за чудо такое.
- Увы, - отвечает царица, - один не ходит. Боится. Только в комплекте с Антиноем.
- А ты все равно зови, - говорит, нежно улыбаясь, Одиссей, - я уж отвлеку этого наглого как-нибудь.
Пенелопа служанку за женихами послала, а Одиссей в коридорчик выскользнул и стоит там, стенку подпирает, вздыхает томно, коленку левую как бы между делом оголил. Я аж засмотрелся. И тут гляжу: идут к нам два красавца. У одного и в самом деле на лице написано «я царь вселенной», а другой так – за метлой спрячется, не заметишь. Первый видит Диссочку и замирает. А что, есть, на что посмотреть! Особенно когда она вот так вот губки облизывает и утесы свои выразительно вздымает.
- И кто ж ты такая, жопастенькая? – Антиной спрашивает.
- Да Дисса я, сестрица Пенелопы четвероюродная, о прекрасный юноша, - пищит Одиссей и жаркий взор на жениха бросает. Ну тот и пал. Жених, конечно. Забыл, зачем шел. А потом вспомнил – что его вообще-то не звали. Только Малохола. А у него и тут дела имеются. Друга своего в спинку тощую в сторону покоев Пенелопы подталкивает, а другой рукой к Диссиным прелестям тянется. А та и не возражает.
Так бы на театр этот и смотрел, да дело у меня.
В общем, вхожу я вместе с Малохолом к Пенелопе. Он трясется, она хмурится, на меня поглядывает, мол, давай. Ну я и дал:
- Вот что, Малахол, мужчина ты видный, знатного рода, а уж красавец какой, только от тебя детей и рожать. Выбрала тебя в мужья Пенелопа. Одна незадача. Никто об этом знать не должен. Ибо не может она за тебя замуж выйти как положено, а только под покровом ночи. Сам ведь знаешь, муж ее неведомо где. Разозлятся светлые боги, если жив он, а царица узами брака себя уже связала. В общем, согласна поженить вас только Геката. В безлунную ночь в глубоком гроте. А иначе никак. Гнев богов и все такое. И еще, красавец-мужчина, ты вообще с Гекатой знаком? Нет? Так вот, хоть словом кому об этом предложении обмолвишься до бракосочетания, и явится она тебе со сворой адских псов и ведьм и пожрет нутро твое. Понял?
Вижу: дрожит несчастный и, судя по лицу, не особо-то в восторге от предстоящей свадьбы, а деваться некуда.
– Ну что, - отвечает уныло, - пошел я тогда. Наряд свадебный закажу. Чёрный. Чтобы в гроте не выделяться.
Малахол удалился, а Пенелопа смотрит на меня задумчиво так.
- А что, - говорит, - это мысль. Малахол парень тихий, незаметный, для мужа самое то.
Только собираюсь прокомментировать, как появляется Дисса – растрепанная, озадаченная и руки в земле.
- Где Антиной? – спрашиваю.
- Нет Антиноя.
- Совсем нет?
- В Аиде может и есть, а в подлунном мире - увы. Представьте себе только! Я ж его в сторонку лишь отвести хотела да пообщаться, а наглый этот меня за руку и в кусты. Говорю ему: не надо, Антиной, пожалеешь. А он не верит! Подол мне задрал и…
- И что? – нетерпеливо спрашивает Пенелопа.
- И умер, - вздыхает Одиссей. - Сердце не выдержало или что другое. Я там под смородиной его и прикопал.
- Да что ж у тебя там такое особенное? – удивляется царица, - Это он уже у каждой служанки в моем доме разглядел. Они все у меня уже женихами обученные. Хоть дом свиданий открывай – и мне деньги, и им польза.
А я стою, шторкой прикрывшись, вздохнуть боюсь. Ну надо же, какой Антиной нервный оказался да чувствительный. Подумаешь, я, когда Одиссея в девицу превращал, самое ценное ему все же оставил. Ну не мог я царя Итаки гордости лишить.
- Не знаю, - скромно потупив глаза, отвечает Дисса, - переволновался, наверное, очень.
- Ну что ж, - говорю, - минус один, но такими темпами мы от них еще лет дцать будем избавляться. Пора переходить на опт. Желательно без членовредительства и с пользой для дела.
- Во-во! – добавляет Пенелопа, - с пользой – это я согласна. Потому что пожрали-потоптали они у меня имущества видимо-невидимо. Хоть в кредит залазь.
- К вопросу об имуществе, а прикажи-ка, - отвечаю, - нам, хозяюшка, вина подать, будем думать.
Думали двое суток. Когда протрезвели, план был уже рожден и радостно орал, требуя воплощения.
Женихов мы условно разделили на три группы: тихие, буйные и середнячки. Ведь что хочет тихий? Внимания. Чтобы его пинали иногда, мордой в грязь тыкали, таскали за собой и временами по шкурке гладили. Для контраста. Что хочет буйный? А тоже внимания. Чтобы за ним таскался кто-то, восхищенно в глаза заглядывал, и чтоб кого-то можно было временами пинать. А середнячки чего желают? Не внимания – точно. Поесть, попить, поразвлекаться. Все в меру, и чтобы им за это ничего не было.
Вот из этого мы и исходили.
Тихих нашлось шестнадцать человек, включая Малахола, буйных всего семеро, а остальные оказались неопределившимися – болтались, как плот в Эгейском море – куда буйные поведут, туда и они. Если не лень.
Начать решили с буйных, и тут часть плана пришлось реализовывать Пенелопе. Чай царица.
Я же, вызнав, что возможно было, о женихах, принял облик прикопанного под смородиной Антиноя.
И вот, на следующий день, дождавшись, пока женихи придут в состояние недоперепития, иду я к ним, и выражение лица у меня такое загадочное. Буйные сидят отдельной группкой в пиршественном зале, развлекаясь, кидают куриные косточки во вжавшегося в угол перепуганного бродяжку.
- Фу, - говорю, - ну что за глупость, что за отсутствие фантазии? Вы знатные мужчины или кто? Хоть бы за ноги его подвесили, что ли, и заставили кости зубами хватать. А так и посмотреть противно.
- Нам скучно, - признаются женихи, - торчим здесь неизвестно сколько, хоть бы Пенелопа служанок новых завела, а то этих мы всех испробовали.
Присаживаюсь рядом, в глаза хмельные женихам заглядываю.
- Есть мысль. Общался я тут как-то с Телемахом. Признался мне гаденыш, что собирается прошвырнуться по соседним островам друзей папаши своего сгинувшего на предмет военной помощи против нас поспрашивать. А Менелай, по слухам, кстати, неровно дышит к этому мальцу и в нашу сторону косо поглядывает. Так вот, что хочу предложить: давайте-ка мы, пока чего не случилось, мальчишку поймаем, пристукнем и скажем, что так и было. А иначе будет нам счастье в виде не брачного ложа, а погребального. В одной ямке под камушком.
Гляжу: народ оживился, глазки заблестели, усы, у кого имеются, встопорщились.
- Так вот, - продолжаю, - узнал я недавно, что едва солнце встанет, будет Телемах в дальней гавани на корабль грузиться. Давайте с вами тесным кругом его там подстережем, прирежем, а перед тем еще и поржем над царевичем немного, чтобы нос свой длинный, от отца оставшийся, куда не надо не совал.
В итоге за час до рассвета сидим мы с женихами в зарослях папоротника, Телемаха ждем. Прохладно, надо сказать, на Итаке в это время суток. Ежатся женихи, зубами стучат. И тут я с фляжечкой.
- А не желает ли кто, друзья мои, крепкого да сладкого испить для сугреву?
Конечно, все желают. И вскоре, солнце как раз вставать начало, лежат на травке семь полутрупиков, храпят, папоротник дыханием колышат. Зелье у меня во фляжечке было. Не сказать, чтобы очень магическое, но действенное весьма – суток на пять хватит. А нам больше и не надо.
Корабль, кстати, в дальней гавани и впрямь стоит. Вот только ждет отнюдь не Телемаха.
И вскоре, с помощью царевича, Эвмея и двух матросов тела упакованы и погружены на борт с записочкой «Каллипсо с любовью. Прости, что бросил. Исправляюсь. О.».
Я предлагал поганцев к Цирцее отправить. Тоже любовь, но уж больно здорово она умеет парней в свиней обращать. Но Одиссей резонно возразил, что по сути своей они и так свиньи, а Каллипсо одной на острове скучно. Да и морского сообщения между ее участком суши и цивилизацией нет.
В общем, от активистов мы избавились. Настала очередь тихих.
Итак, в глухую-глухую ночь трясущийся от счастья перед семейной жизнью Малахол проследовал к указанному Панелопой гроту. Представьте только: входит мужчина наощупь, тишина… и только шаги его эхом отзываются. И тут он слышит громовое: «Остановись, жених! Подумай: готов ли ты перед лицом богов взять эту женщину в жены, любить ее, холить, лелеять и защищать до конца твоей жизни?»
- Готов, - лепечет Малахол, тщетно пытаясь нащупать в темноте «эту женщину». Она же стоит рядом и тихо хихикает.
- Кстати, - спрашивает голос, - а ты в курсе, что браки, заключенные Гекатой, не расторгаются? И при попытке навредить супруге ты сразу того, в Аид прямой наводкой Цербера вдоль Леты выгуливать?
- Н-неееееет, но если я откажусь, меня папенька пришибет.
- Ну и отлично. Женщина, согласна?
- Ага.
- Так объявляю вас мужем и женой навсегда и сами виноваты. А теперь галопом на корабль и ждать там… эээээ… слуг. А потом к царю Менелаю на месяцок-другой. Потому что, Малахол, как твои товарищи узнают, что ты сделал, сам понимаешь, что будет.
И так я заключил шестнадцать браков. Первый вот Малахола с Аспасией, а дальше уж как жребий решил.
Именем Гекаты, в самом деле. А что, она не возражала. Невесты вообще в восторге были. Думаете, их радовала перспектива еще лет десять под окнами Пенелопы демонстрации устраивать? А так – какие-никакие, а мужья. Да вообще замечательные мужья! Изначально тихие, так еще и богиней преисподней запуганные.
В итоге осталась серединка. К тому моменту женихи были уже несколько озадачены исчезновением части товарищей, а потому нервничали, пили и служанок щупали чаще обычного. И так, кстати, защупали одну из них, что бедняжка, то ли чтобы избавиться от домогательств, то ли чтоб перевести их в более устраивающее ее русло, пошла и сдала женихам свою госпожу. А вот так и доложилась, что та по ночам саван погребальный нагло распускает лишь бы замуж не идти.
Был бы Антиной в наличии, и нам пришлось бы плохо, поскольку буйные обычно сначала действуют, а уж потом горюют, что трава не растет. А так середнячки озадачились поиском лидера в своих рядах и только было определили в качестве такового Эвримаха, как на сцену вышла Пенелопа.
Вспоминаю ее, так и стоит перед глазами: гордая, статная, глаза сверкают, пеплос узорчатый развевается. Красота!
- Ну что, - говорит и платок супружеский с кудрей снимает, - раскусили вы мою хитрость, знатные мужи, женихи то есть. Ладно, врала я вам как не знаю кто насчет савана, да и старик-свёкор помирать пока не собирается, так что лопухи вы, вот кто. Но все равно я перед вами виновата, ибо врать нехорошо. Короче, вот вам задание. Выйду замуж прямо завтра, а хотите, сегодня, ежели кто из вас, олухов, натянет лук Одиссея и пустит из него стрелу так, чтобы та пролетела через двенадцать колец. Кольца уже устанавливают. Слабо?
Тут же подскакивает ободренный частичным отсутствием женихов Телемах, лук тащит. Лук знатный, с Телемаха ростом, полированный, изогнутый такой. Женихи на лук смотрят, и плечи у них сами собой опускаются. А куда деваться?
Идем мы всей толпой на площадку за домом. Там уж и все приготовлено. Веревка натянута, вдоль нее топоры рукоятками вверх вкопаны. А рукоятки с дырочками. Эвримах, поскольку положение уже обязывает, выскакивает вперед и лук хватает. Смотрим на него с интересом. Эвримах не буйный, стало быть, сначала будет соображать. Ага, так и есть. Жаровню просит принести. Да не вопрос!
И давай он на этой жаровне бедное оружие греть и обжигать. Дисса рядом со мной пыхтит, сквозь зубы ругается, но с места ни-ни. Молодец. В конце концов, с луком – это его (хм, её) идея. Наконец бедняга Эвримах решает лук натянуть. И пыхтит и пыжится, и приседает, и ничего. Ну никак тетива не поддается. Ах, нехорошая какая. Плюнул Эвримах, отошел грустный. Следующий жених идет. И опять неудача.
Человек десять над луком поиздевалось, и все безрезультатно. Одиссей стоит ухмыляется. Пенелопа так и лучится счастьем. А то ж! Перспектива повторно выйти замуж за неведомо кого становится все призрачнее. И, не иначе как на волне хорошего настроения, давай царица над присутствующими издеваться.
- Ну что, еще желающие имеются? Или вы на моих харчах последние силы пропили? А, женихи? Мужчины вы или кто? Да моя последняя служанка лук натянет без проблем. Или вон, сестрица четвероюродная, Дисса.
- Я? Я могу, - отвечает Дисса, подол хитона повыше поднимает и шурует к луку. А там спокойненько так, деловито, без лишних усилий, сгибает его, тетиву крепит, берет стрелу и, почти не целясь, пускает сквозь кольца. Народ молчит потрясенный. У Пенелопы глаза за пределы лица выползают.
- Эххх, - говорит Дисса расстроенно, - двенадцатое задела. Понимаю теперь амазонок, реально грудь мешает.
- Мы так не договаривались, - произносит Эвримах, и голос у него растерянный, - в Итаке однополые браки запрещены. И вообще вы родственницы.
- Четвероюродные, - радостно улыбаясь, уточняет Дисса, - а это не считается. Да, Лоппи, душа моя?
Лоппи кивает, я стою смехом давлюсь, бледный Телемах плавно сползает на травку.
И вот тут, именно в этот момент, а никак не ранее, появляется сероглазая. На голове шлем, под мышкой копье, в руке – банка оливок.
- О, - говорит, - что такое? Тут веселье, а меня не позвали. Сразу войнушку устроим или сначала поговорим?
- Афина… - выдыхают присутствующие и стремятся соединиться с травкой вслед за царевичем.
А эта за… богиня войны и мудрости смотрит на Диссу, зубы скалит, ручками машет, и вот перед нами Ося. Еще краше чем был. В женском хитоне и с луком в руках.
- Одиссей, - укоризненно произносит Афина, - ты царь или кто? Мой праправнучатый племянник или как? Ну что за позорище? И вообще что тут творится? Почему ты до сих пор не перебил этих нахлебников?
Меня в упор не замечает, я не в претензии. Афина – дама сложная, да еще и девственна, кто знает, что первым проявится – агрессия или ум.
- Ося… - стонет Пенелопа, протягивая руки, но не решаясь подойти к супругу.
- Он самый, - мрачно отвечает Одиссей. - Ося.
Обводит взглядом женихов и добавляет:
- Думаю вот, сразу их перебить или дать возможность исправиться. А, Эвримах, друг мой?
«Друг» встает, вытягивается по стойке смирно и торопливо проговаривает:
- Мы исправимся, точно говорю, исправимся, отпусти нас, добрый царь. Мы хорошие. Почти. Мы больше не будем.
Ну а дальше что… Дальше женихи три года бесплатно восстанавливали хозяйство. Трудились ударно, безропотно, эффективно. Те, кого я поженил, тоже помогали им время от времени, но их особо не напрягали – им и так досталось. Что сталось с теми, кого к Калипсо отправили – неизвестно, хотя я мог бы пофантазировать, учитывая полученную от Оси информацию.
Одиссей простил Пенелопу, она - его, и жили они некоторое время счастливо.
А я… у меня были другие дела.
***
Мужчина замолчал, отхлебнул вина из чаши.
- Ерунда какая-то, - недовольно сказал рыжий бородач за соседним столом, - Одиссей – великий герой, он перебил женихов и затопил в крови Итаку.
- Ты опорочил Пенелопу! - гневно воскликнул стоящий у входа жрец.
- Тебя не могло быть там, - рассудительно заметил сидящий за богато накрытым столом чужеземный купец, - это было триста лет назад. Не стоило потчевать нас нелепыми выдумками.
- Ты все врешь! – пискнул мелкий чернявый лавочник из угла.
- Одиссей – герой! Ложь! Ложь! – закричали хором посетители таверны, кто-то из них запустил в рассказчика фруктом. Юноша уклонился, помрачнел, надел петас и сказал, уходя:
- Как обычно, правду вы знать не желаете.
- Не желают, - вслед ему прошелестел голос старца.
- Кто это был? – наклонившись к Гомеру, тихо спросил трактирщик Кирик.
- Гермес, - прошептал старец, - бог.
Кирик вздрогнул, побелевшие губы с трудом шевельнулись.
- Оххх, а он очень мстительный?
- Мстительный? Ну не знаю. Под настроение.
Гомер похлопал трактирщика по руке, улыбнулся в усы и добавил:
- Но я всегда говорил ему, что он ничего не понимает в средствах массовой информации.
_____________
Хаотичные пояснения для тех, кто не увлекался в детстве мифами и легендами Древней Греции
Гермес – бог торговли, переговоров, путешественников, ловкости, магии и т.д. Шляпа-петас наряду с посохом и крылатыми сандалиями – его атрибут. Ну и, туда же – хитон традиционная одежда. Пеплос – тоже одежда, но верхняя и более торжественная чем обычно используемый плащ.
Одиссей и в самом деле праправнук Гермеса, и, соответственно, праправнучатый племянник сестры Гермеса Афины
Афина в шлеме и с банкой оливок исключительно потому, что, как богиня войны, она все время в шлеме, а оливки – отсылка к ее спору с Посейдоном по поводу Афин. Посейдон тогда предложил горожанам водный источник, а Афина – оливковое дерево. Жители города решили, что воды везде полно, а пожрать не каждый день удается, и выбрали ее в покровительницы.
Полифем – одноглазый циклоп, сын бога морей Посейдона. Одиссей прикончил Полифема в начале странствий, на что Посейдон серьезно так обиделся и сказал, что зуб дает, но Одиссей на Итаку не вернется. Посейдон – действительно, дядя Гермеса.
Цирцея – волшебница, с которой во время одной из остановок в путешествии сожительствовал Одиссей. Прославилась тем, что умела обращать людей в свиней. С понятными последствиями.
Каллипсо – нимфа, с которой Одиссей сожительствовал несколько дольше, поскольку никак не мог найти, на чем убраться с ее острова.
Гидра – многоголовая гадость. Отрубаешь одну голову, и вместо нее отрастают две. Геракл во время боя с ней догадался, что отрубленные головы можно прижигать, тогда прогрессия не действует, и так извел редкую живность.
Немейский лев – еще одна тварюжка. У него была такая шикарная шкура, что ее не могли пробить ни стрелы, ни мечи, и тогда все тот же уничтожитель фауны Геракл задушил бедное животное, содрал с него шкурку и ходил потом в ней до конца дней своих.
Авгиевы конюшни – туда же, к Гераклу. Он очистил эти чрезвычайно загаженные помещения, пустив через них реку, чем нанес непоправимый урон экологии региона. Пишу вот и думаю: Геракл – вредитель какой-то.
Пан – этого козлоногого и козлорогого у Гомера в повествовании нет. Но некоторые другие авторы выдвигали предположение, что Пана родила Пенелопа то ли от Гермеса, то ли от (внимание!) беспорядочного сожительства со всеми женихами. Ну а Одиссеевич потому что в браке ведь рожден. Я вот думаю, что лучше от Гермеса. И тогда сразу становится понятно, почему она его узнала, слушается и молчит.
Менелай – царь, у которого ранее украли Прекрасную Елену. Троянцы во главе с Парисом. А потом он жену себе вернул. Елена – двоюродная сестра Пенелопы (да все они там родственники). А Менелай – друг Одиссея.
Геката – богиня преисподней и всяких мрачных непонятностей. Она вряд ли могла отказать Гермесу в его желании поженить кого-то. Они любовники, у них трое детей. Думаю, на работе познакомились. Он, кроме всего прочего, еще и проводник мертвых душ в Аид.
Селена – богиня луны.
Аид – подземный мир, обиталище мертвых. Охраняется ядовитым трехголовым псом Цербером. В Аиде течет река забвения Лета. Кроме того, Аидом зовут и правителя этого мира.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2015
Свидетельство о публикации №215041400023
обсуждение здесь http://proza.ru/comments.html?2015/04/14/23