... Ведь во сне все мы сумасшедшие, не так ли? Что такое, в конце концов, сон, если не процесс, посредством которого мы сваливаем свое безумие в темную яму подсознания, а потом выходим с другой стороны, готовые позавтракать овсянкой, а не детьми соседа?
Джеффри Линдсей. Дремлющий демон Декстера
__________
Смутно плывут мимо меня дни, сливаясь в один. Я словно бы потеряла понятие времени, да и сама потерялась в нем.
Середина сентября. Физкультура.
Я захожу после бассейна в раздевалку, устало вытираю сбегающие с тела капельки воды. Кажется, я последняя – оно и лучше. Все одноклассницы уже ушли одевать верхнюю одежду, оставив после себя тонкий аромат мыла и пар в душевых. Я становлюсь в одну из кабинок, включаю воду, и благодатный теплый поток обрушивается сверху. Я смываю с себя гадкий хлорный налет, едкий запах, прополаскиваю волосы, свалявшиеся под шапочкой. Вот так, хорошо. Пушистое полотенце насухо вытирает кожу, рука тянется к скамеечке. Стоп.
Белье. Белье пропало!
Нет, они не могли так поступить!
Я стою обнаженная посреди душевой, и внезапно меня начинает колотить от ярости. Впереди еще два урока истории. Неужели придется надевать джинсы и рубашку на голое тело? Я безуспешно обыскиваю все помещение, всхлипывая от злости и унижения, скрежеща зубами. Твари, подлые твари! Я тщательно вытираюсь и одеваюсь – чего уж тут поделаешь, коли одежда канула в Лету.
На последних уроках я смотрю на своих одноклассниц с неприкрытой злобой. Кажется, они выглядят совершенно обычно… Не бросают ехидные взгляды, не перешептываются. Меня охватывает сомнение, отпускает и снова охватывает. Еси беспокойно косится на меня, то и дело спрашивая меня, что стряслось.
-Ничего, Еси, - шепчу я, брезгливо пряча грудь под рубашкой за скрещенными руками – слишком большое внимание она привлекает у скучающих одноклассников.
Звонок. Я с жаром рассказываю Есении все, что приключилось, расстроенно приглаживаю влажные волосы. Девушка успокаивает меня:
-Вряд ли это они. Это уже вторжение в частную жизнь, а это – наказуемо…
-Еси, ты не понимаешь, эти люди способны на все… Что это?
Школьный двор забит учениками, все улюлюкают и смотрят на что-то, что находится в центре этого чудовищного сборища. Я медленно расталкиваю людей руками, Еси не отстает.
-Варя!
Я нетерпеливо отпихиваю перешептывающихся пятиклассников и оказываюсь в центре круга. По темному асфальту мечется грязная тощая дворняга, жалобно визжит и пытается содрать с себя зубами туго завязанные на ней элементы моего нижнего белья. Все присутствующие смотрят на происходящее сквозь объективы телефонов, ржут, подшучивают, отпинывают собаку обратно в центр, если она смеет протискиваться между рядами ног подальше от людских глаз. Я чувствую, как парю в невесомости… Чья-то рука выталкивает меня к собаке, я падаю на бок, ошарашенно глядя на всех снизу вверх. Жукова. Большой рот распахнут в вульгарном хохоте, рядом смеется Велес.
-Ва-ре-нье…Ва-ре-нье… - начинает кто-то кричать, и уже через секунду вся толпа скандирует мою отвратительную кличку. Кто-то побыстрее уходит, чувствуя, что запахло жареным, кто-то просто молчит, растерянно глядя на происходящее. Но большинство – один огромный ощерившийся рот. Я вижу их всех, охваченных непонятной ненавистью к одному человеку, неизвестно как не угодившему этой модели общества. Хорошенькие школьницы в воздушных платьях, изысканные девушки, галантные юноши, отличники – все в едином порыве, сбросив маски приличия, скандируют одно-единственное слово, хохочут, кричат.
И я чувствую, как в голове что-то замкнуло. Машина человечности сломалась, взвизгнула шестернями, разлетелись во все стороны гайки и запчасти. Я повисаю на краю безумия, окруженная живым лесом тел. В голове пульсирует только одно желание: убить. Разорвать на клочки, отомстить на унижение, за эту саднящую боль внутри, за этот балаган. Я вцепляюсь в рыжие волосы Марины, выволакиваю ее на импровизированную арену и наношу чудовищный удар в лицо. Толпа затихает, но все парализованы этой неожиданностью, и никто не бежит на помощь своей королеве.
Я усаживаюсь сверху на Марину Велес и продолжаю ее лупить. Я выдираю ей волосы, хлещу ее по щекам; сначала ладони, потом кулаки, ногти. Каждый удар сопровождается криком перепуганной насмерть Марины, а затем и моим, наполненным яростью и восторгом. Я хватаю ее за волосы, переворачиваю на живот единым рывком – адреналин превратил меня в настоящую убийцу. Головой об асфальт. Марина тихо стонет, теряя сознание от боли. Кто-то в толпе начинает вопить от ужаса, и этот крик приводит в чувство всех. Кто-то бежит на помощь, я, запыхаясь, встаю с земли и наношу завершающий удар – носком ботинка прямо по лицу своей противницы.
-О Господи, остановите ее!
-Она ее убьет!
-Вызовите врача! Врача-а-а!..
Жукова, ближайшая из подруг Велес, выскакивает из толпы, горя ненавистью; она бьет только один раз, но и этот удар сбивает меня с ног. Я падаю на асфальт, слышу визг перепуганной дворняжки, хрип Марины рядом и тяжелое дыхание Тани:
-Почувствовала себя сильной, гнида? Ударила лежачего?
-Вы все жизнь пинали меня, лежачая я или нет, - бормочу я, дотрагиваясь до глаза. Кажется, будто веки опухают со скоростью света. Жукова плюет себе под ноги и уходит.
-Что здесь происходит? Что…Боже мой! – я слышу голос своей классной руководительницы.
-Лисицкая избила Велес! – плачут девочки.
-Неправда, она сама начала! – я слышу стройный хор голосов. Алиса, Есения и еще кто-то из очевидцев. Заботливые руки поднимают меня, и я всхлипываю:
-Артем, я…
-Тсс.
Я прижимаюсь к нему и сотрясаюсь от рыданий. Боже, что я натворила. Я в ужасе смотрю, как Марина с трудом поднимается на ноги, держась за голову обеими руками; нос сломан, по лицу струится кровь, оба глаза подбиты, щеки исцарапаны, а волосы напоминают воронье гнездо. Неужели это сделала я?..
-«Скорую»! – рявкает Анна Николаевна Штольц, классный руководитель, - Лисицкая – в класс. Бегом!
Я иду, и толпа вокруг меня расходится, словно море перед Моисеем. Голоса превращаются в гудение пчел…
-Ваша дочь совершенно неуправляема! Она стала плохо учиться, она ни с кем не контактирует! А теперь еще и это. Это вторая драка, Елена Владимировна.
-Неужели нельзя ничего решить? – мамин тихий голос, полный страха за меня и раскаяния.
-Родители Марины – спонсоры нашей школы, - тихо произносит Штольц, косясь на прикрытую дверь, - Они сделали нам актовый зал, оборудовали компьютерный класс… И они в ярости от произошедшего. Они требуют немедленного решения этого неприятного вопроса, иначе финансирование остановится. И суд мы проиграем…
-Неужели пребывание в этой школе можно купить? – вскрикивает мама, и я стараюсь не смотреть на нее. За окном летают желтые листья, светит солнце…
-Мы потеряем все, если проиграем в суде! А проигрыш нам обеспечен!
-Да плевать я хотела на Ваши деньги и Вашу репутацию! Моя дочь учится лучше, чем Велес, Вы говорили об этом сами!
-Не кричите на меня!
-Буду кричать! Это несправедливо!
-Елена Владимировна, - голос учительницы угрожающе понижается, - Все мы знаем о психических отклонениях Вашей дочери…
Мама падает на стул, словно кто-то вытащил из нее батарейки. Я удивлённо смотрю на Штольц. Где та мягкая, спокойная женщина, что вела меня за руку с пятого класса? Что за страшная незнакомка сидит на ее месте, сверкая жадными глазами и думая только о деньгах?
-В общем, это мы будем решать на педсовете, - Штольц холодно смотрит на меня, - Боюсь, решить этот вопрос в одиночку – не в моей компетенции.
Педсовет. Я стою в костюме перед учителями, любимыми и нелюбимыми. Сам воздух наполнен неприязнью и жалостью ко мне.
-Итак, все мы приняли решение, - произносит директор, Павел Дмитриевич Носов, глядя на меня сквозь полукружия очков, - Лисицкая Варвара Станиславовна, ученица одиннадцатого «В» класса официально исключена из этого общеобразовательного учреждения.
Глаза. Все глаза смотрят на меня, и я проваливаюсь в темноту…
-Мамочка, не плачь.
-Варя, ну неужели ты не понимаешь? – опухшие мамины глаза разрывают сердце на части, и я беспомощно смотрю на Алису, Артема и Есению, стоящих позади нее, - Ты своими же вот этими руками порушила свое будущее… Куда ты пойдешь? Дворы подметать? Или кассиром? Ты такая умная девочка и ты… Все… Исключена… - мама плачет, закрывая глаза ладонями, и я не в силах это терпеть. Я смотрю на свои дрожащие руки, и мне все еще чудится кровь на пальцах, сочащаяся и густеющая кровь…
Октябрь.
-Ура-а-а! С днем рождения!
Меня оглушают хлопушки и ослепляют яркие цвета, мои губы медленно расплываются в улыбке:
-Ребята…
Стол в моей комнате празднично накрыт, мама сверкает глазами, такая красивая, нарядная и сияющая, рядом с ней – Артем и Алиса, Есения смущенно улыбается, держа в руках огромную коробку с подарком. Я опускаю рюкзачок в угол и оглядываю округлившимися глазами праздничное убранство; весь потолок укутан мерцающими гирляндами, над столом висит полотнище с надписью «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ВАРЯ!». В центре стола красуется мамин торт. И все так уютно, замечательно и тепло, что дождь за окном на мгновение будто бы сменяется на солнце.
-Садись! – Артем тянет меня на стул, и я неуклюже плюхаюсь под добрый мамин смех, - Время подарков!
С улыбкой Артем протягивает мне прямоугольный сверток. Я с любопытством сдираю оберточную бумагу и замираю в восхищении.
-Это же я! – я аккуратно касаюсь пальцем нежных, словно лепестки цветка, мазков, - Мам, смотри!
-Какая роскошь, - кивает мама, - А кто нарисовал?
-Мой знакомый в Москве, - улыбается Артем, - я дал ему фотографию с телефона, а он только: «Нет проблем». И вот, пришла посылкой недавно. Красиво, а?
-Невероятно, - задыхаюсь я и обнимаю Артема за шею, - Спасибо!
-Ну-ну, задушишь еще, - Артем изображает удушье, я, впервые за долгое время, радостно смеюсь. Очередь Алисы. Она мнется, прячет глаза, но, передавая мне подарок, вдруг поднимает взгляд:
-Варя… Давай не будем ни врагами, ни соперницами. Я прошу прощения за все, что было.
-Все хорошо, - я слегка скованно улыбаюсь и поглаживаю коробку, - Что же там такое…
Подарком Алисы оказались замечательные духи, пахнущие сиренью. Я тут же задушила всех присутствующих густотой аромата и села на место, ожидая следующий подарок.
-С днем рождения поздравляю, счастья-радости желаю! – нараспев произноситЕсения и, густо покраснев, вручает мне коробку. Я заинтригованно встряхиваю ее, но ничего не слышу:
-Она пустая?
-Нет, что ты! – Еси не на шутку испугана, но расслабляется, услышав общий смех, - Открой.
Я открываю коробку и вздрагиваю от ужаса – сверкают белые глаза-луны, смотрят прямо на меня…
Нет, это же медведь. Огромный, плюшевый медведь, мягкий, как облако, и глаза у него вовсе не белые – просто стеклянные пуговицы поймали отблеск гирлянд.
-Я решила, что лучший друг девушки – это гигантская игрушка, - хихикает Еси, пока я ее обнимаю так, что трещат ее хрупкие ребра, - Я ведь угадала?
-Конечно! Спасибо!
Разрываются хлопушки, играет громкая музыка. Мама уезжает к подруге, чтобы не мешать молодежному празднеству. Артем разливает вино, вино уступает место мартини. Я хватаю Еси за обе руки и скачу вместе с ней посреди комнаты. Стол переселяется в зал, чтобы было больше места для безумств. Одна песня сменяет другую, я пьянею и уговариваю Есению выпить немного:
-Ну, Еси! Ну, чуток!
-Варя, мне нельзя! – кричит Еси, энергично мотает головой, и ее очаровательная прическа сверкает в свете огоньков. Кажется, я признаюсь ей, что люблю ее, громко-громко, обнимаю ее за шею и кричу ей прямо в ухо, чтобы она никогда не бросала меня и всегда была моей подругой. Поверить сложно, как мы сблизились за такой короткий срок. Еси чмокает меня в ухо и разражается счастливым, заливистым хохотом.
Проходит несколько часов, прежде чем я прихожу в себя. Я сижу одна посреди комнаты на стуле, во рту – праздничная гуделка, на голове россыпь конфетти.
-Артем?
Темная фигура у окна шевелится, выдыхает серебристое облачко в небо:
-Оу?
-Сколько времени?
-Уже одиннадцать.
-А где девочки?
-Есения прилегла ненадолго, Алиса рядом с ней.
-Что-то случилось?
-Девочке просто стало нехорошо, - Артем качает головой, - Она такая хрупкая…
-Она волшебная, - произношу я.
-Ты что же, влюбилась в девочку? – с насмешкой произносит Артем, щелчком вышвыривая бычок в окно и закрывая форточку, - Ты весь вечер признавалась ей в любви.
-Ты вообще ее видел? – я все еще прилично пьяна, но голос полон праведного возмущения, - Она же просто замечательная! Ее так и хочется накормить пирожками и затискать. Тут дело не в каком-либо сексуальном влечении, а в…Ну…Милости! Она такая милая, что я просто хочу ее удочерить!
-Эта милая старше тебя, - ухмыляется Артем, слегка добавляя звук на ноутбуке. Играет какая-то приятная музыка, и я прикрываю глаза.
-Ну и что…
-Иди сюда, - его рука протянута в мою сторону, я хватаюсь за нее и неуклюже встаю.
-Давай потанцуем.
-Но я не умею…
-Научишься. Просто раскачивайся из стороны в сторону.
Я улыбаюсь, чувствую его теплую руку у себя на талии. Смутноулавливаюсловапесни.
«Everywhere is freaks and hairies
Dykes and fairies, tell me where is sanity? »
-Это…
-Jetta, - отвечает Артем, - Эта версия более…Трагичная, что ли.
Мы медленно раскачиваемся под музыку, я сконфуженно смотрю в сторону. Он пьян, пьяна и я. Как бы не совершить глупостей и все не испортить.
-Артем, я…
-Давай просто помолчим.
Я слабо улыбаюсь и киваю. Энергичный припев волнует меня, но мы все еще движемся медленно, настроенные на свой собственный ритм. Я поднимаю взгляд и не вижу мальчика – я вижу мужчину, замечательного и красивого. Мне безумно хочется провести ладонью по жесткой короткой щетине на его щеках и подбородке. Зеленые глаза смотрят напряженно, но не сердито, без какой-либо потаенной обиды. Мы оцениваем друг друга, молча, качаясь под музыку, и в какой-то момент мои зубы начинают стучать от волнения.
-Ты замерзла?
-Нет, я…
Я замираю, глядя ему в глаза, но он отводит взгляд. В голове неоновыми огнями вспыхивает моя фраза, брошенная ему прямо в лицо:
«Я не люблю тебя!».
Здесь, в полумраке своей комнаты, танцуя под нежную музыку, я впервые усомнилась в этом.
-А говоришь, что танцевать не умеешь, - Артем раскручивает меня, - Врунья.
-Я не врунья, - сердито бурчу я.
-Бу-бу-бу, - Артем поддевает мой подбородок указательным пальцем, заставляет взглянуть на себя. Я невольно улыбаюсь. Минуты счастья, как редко вы случаетесь.
-Ребят.
Я вздрагиваю и отстраняюсь от Артема; оба выглядим так, словно нас застукали голыми. Алиса стоит в дверном проеме, скрестив руки, смотрит на нас без выражения:
-Там Еси нехорошо. Может, ей дать чего-нибудь из аптечки?
-В каком плане нехорошо?
-Я в порядке! – раздается хрип из соседней комнаты. Шаркающие шаги, Еси появляется из темноты, потирая глаза, - Я просто немного переутомилась. Но сейчас все хорошо.
Мы втроем смотрим на щуплую девушку, и она, не выдержав тишины, танцующей походкой приближается к ноутбуку:
-Чего кислые такие? Давайте потанцуем!
Мы снова растворяемся во времени, я праздную, глотая мартини из простого фужера, плыву по музыке. Половина четвертого. Мы вчетвером лежим на полу, держим друг друга за руки. Алиса держит Еси и Артема, Артем держит меня и Алису, я держу Артема и Еси.
-Я вас так сильно люблю, - шепчу я, глядя в потолок.
-Мы тебя тоже любим, - шепчет в ответ Артем.
-Алиса меня не любит.
-Варя, я тебя люблю.
-И я тебя люблю…
-Есения, я даже тебя люблю, а мы так мало знакомы.
Еси тихо смеется, и я сжимаю ее руку. Какая же она хорошая.
-Я вас никогда не отпущу, - бормочу я, чувствуя, как слипаются глаза.
Огоньки на потолке расплываются в огромные шары, тают и гаснут в непроницаемой мгле…
***
Я тону. Меня захлестывает эта жижа, черная, невыносимо смердящая. Я с грустью оглядываюсь на теплые, светлые дни, предчувствуя надвигающуюся угрозу.
И вправду. Прямо надо мной зависла жирная, черная туча, готовая вот-вот разразиться дождем. Таким же отвратным, как и все, что плещется у меня внутри…
Октябрь.
-Она поправится?
Артем нервно выкуривает сигарету, тушит ее и тут же принимается за другую. Я молча смотрю на него, мои волосы, собранные в косички, жалко намокли и повисли двумя неопрятными сосульками.
-Артем?
-Варя, откуда мне знать? Я просто… Я не ожидал такого!
Я печально погружаю лицо в ладони, следя за людьми, проходящими мимо. Всем им наплевать, что Еси заболела. Как это ужасно…
-Еси… - шепчу я, вспомнив ее мягкие, ароматные волосы и чистые глаза. Надеюсь, с ней все будет хорошо.
Я снова и снова вспоминаю, как это случилось. Вот мы идем втроем по улице, и вдруг Есения заходится кашлем. Надсадный, ужасный, рвущий ее на куски кашель пугает меня, и я останавливаюсь. Еси откашливается, улыбается и машет рукой:
-Ерунда. Бывает.
-Еси…
-Этот кашель, это фигня.
-У тебя кровь…
Есения рассеянно вытирает ладонью камельку мокроты с кровью с губ и хмурится:
-Все в порядке.
-Я…
-Я сказала, все в порядке! – дрожащим голосом произносит Еси, - Идем!
Мы с Артемом переглядываемся, но девушка уже ушла далеко вперед нас.
-Что происходит? – шепчу я, охваченная смутной паникой.
-Она всегда кашляет, ты же знаешь. Может, сорвала чего в горле…
-Артем! – я ахаю в ужасе: Еси, как подкошенная, падает на землю.
Артем подхватывает худенькое тело на руки, несется к парковой скамейке. Дрожащие руки нащупывают пульс.
-Пульс есть… «Скорую», Варя! Вызывай!
Холодный осенний ветер рвет волосы, сердце гулко бухает, словно обитый войлоком молот, в грудной клетке. Как же мучительно ожидание. Артем, сощурив глаза, смотрит на противоположную сторону двора.
-Они?
-Нет… У них «Хонда». А это «Лада».
Я издаю стон в ладони, закрываю глаза. Я окоченела, промокла до костей, но страх за Еси побеждает все ощущения.
-Вон, кажется, они.
Артем быстро тушит сигарету и помогает мне встать; мы оба с растущим волнением вглядываемся в приближающуюся машину семьи Овсовых. Вот Элина Ринатовна – статная женщина с длинными черными волосами, а вот ее муж – Сергей Львович. Но Еси с ними нет.
-А где Есения? – запыхавшись от тревоги, спрашиваю я, - С ней все в порядке?
Родители многозначительно переглядываются, и мне крайне это не нравится.
-С ней все в порядке? – кричу я, задохнувшись на миг. Артем строго одергивает меня, но я оставляю это без внимания.
-С ней все будет хорошо, - сумрачно отвечает отец, вытирая очки платком из микрофибры, - Просто ей нужен покой на некоторое время, поэтому, я очень прошу вас не тревожить ее.
Мы с Артемом молча провожаем взглядом Овсовых. Дождь усиливается, и я чувствую себя несчастной, как никогда.
-Тебе не кажется, что за всеми этими недоговоренностями прячется что-то действительно страшное? – тихо произносит Артем.
***
Сон истончается, исчезает, испаряется, оставляя меня наедине с закрытыми веками и тишиной, словно кто-то выключил кинопроектор. За окном топает унылый осенний дождь. Деревья уже совсем облетели, оставив после себя только голые скелеты, совершенно черные, словно облизанные огнем. Я прислушиваюсь к тишине и слышу какой-то тихий печальный звук. Урчание. Сначала меня охватывает ужас, но потом я только беспомощно улыбаюсь: всего лишь желудок. Я проголодалась.
Тихонько, словно мышка, я крадусь на кухню. Время – половина третьего. Не думаю, что разумно есть в такое время, поэтому, я просто заглушу голод, набив брюхо водой.
Два стакана идут залпом, третий – уже через силу. С каждым глотком я вспоминаю лица тех, кто занимает мои мысли в последнее время.
Глоток. Мама.
Глоток. Леонид Алексеевич.
Глоток. Еси.
Глоток. Артем.
Ловец…
Стакан пуст.
Я опустошенно смотрю в черноту за окном, слушаю бульканье воды внутри себя. Мысли текут вяло, и я чувствую себя так, словно скоро умру – никаких планов, никаких стремлений. Когда-то я твердо поставила перед собой цель – победить свои страхи, стать свободной от глупых пугалок. Теперь это кажется таким далеким, словно я оказалась посреди моря и с тоской оглядываюсь на оставшиеся позади последние шхеры. Кому какое дело, чего боюсь я? Все люди чего-то боятся. Даже огромный накачанный мужик может запищать, увидев мышь, а гордая и независимая женщина затрястись перед одиночеством. Страхи защищают нас от негативных факторов, как рецепторы. Мы отдергиваем руку от горячего чайника, потому что это – опасность. Мы обходим за версту высокие скалы, потому что это – смерть. Особенно для таких неуклюжих лошадей, как я.
Я задерживаю руку на выключателе, замешкавшись перед темнотой, готовой обрушиться на меня, подобно черной волне. Но, наконец, щелкаю им. Мрак обступает меня, я стою посреди коридора, словно подо мной – единственный островок в бездонном море.
-Я не хочу больше, - шепчу я, - Я устала от всего этого.
Темнота тихо смеется в ответ.
***
Ноябрь.
Я смотрю на себя в зеркало, презирая себя до глубины души. Щеки ввалились, глаза стали гигантскими на посеревшем осунувшемся лице. Волосы, грубо обрубленные ножницами, лежат на плечах. Мама застукала меня на днях, рыдающую, в ванной перед зеркалом – я с остервенением обрезала волосы самостоятельно. Золотистые паутинки летели на пол, словно последние листья…
-Варя?
Я оборачиваюсь на мамин зов и натягиваю на лицо улыбку:
-Да?
-Артем звонил. Операция прошла успешно, Еси чувствует себя хорошо. Завтра вы сможете навестить ее.
Я медленно киваю и подхожу к стене, оклеенной, подобно стене в комнате Артема, совместными фотографиями.
Поездка на озера.
-Есения, шевелись!
Мы скачем по камням, Артем помогает Алисе, я, поскальзываясь, оборачиваюсь на Еси. Девочка сосредоточенно смотрит под ноги блестящими глазами, щеки разрумянились.
-Еси, осторожно!
Она ставит ногу на один из булыжников и оступается. Недоуменный взгляд, тоненький вскрик – и Еси проваливается в ледяную воду по пояс. Артем бросается к ней, помогает вылезти, смотрит на меня с Алисой:
-Костер, девочки! Быстрее!
Мы с максимально возможной скоростью скачем по камням до берега, поскальзываясь, несемся к костровищу. Одна дрожащая пара рук складывает колодцем веточки, вторая – чиркает спичками. Спасительный огонь робко покусывает хворост, постепенно развеселившись, бросается на поленья.
-Не беспокойтесь, не беспокойтесь, - шепчет Есения, пока ее усаживают перед костром и накрывают двумя пледами, - Я в порядке…
Этот кашель. Мы втроем обеспокоенно переглядываемся между собой.
От воспоминаний меня отрывает тихий мамин голос. Я подхожу к двери, нахмуриваюсь, прислушиваясь:
-…Я совершенно уверена, что это необходимо… Послушайте! Вы бы видели ее! Она совсем… Да, я говорила с ней. Нет, я не считаю, что это нормально. Пожалуйста… Я заплачу, сколько угодно…
Я прикрываю дверь и смотрю в окно. Вот, значит, как. Мама снова налаживает мосты между мной и психиатром. Она усомнилась во мне. Впрочем, вполне оправданно – я обещала ей, что начну лечиться, однако, просто опустила руки. Я беспомощно смотрю на пустую стену над кроватью. А кто сказал, что я опустила руки? Я ведь всего лишь не могу ничего сделать без Ловца. Может, мама его выбросила? Я подхожу к шкатулке, вынимаю найденную давным-давно пуговицу и подношу ее к глазам. Она кажется такой знакомой… Но память лукавит, пряча от меня детали самых важных воспоминаний.
Ночь проходит в полубредовом состоянии: я ворочаюсь на кровати, путаюсь в простыне и одеяле, и, наконец, окончательно пробуждаюсь. Три часа ночи. Я, вся мокрая от пота, сижу на кровати, свесив ноги, вцепившись обеими руками во взбитые волосы, думаю, что же мне делать. Как уснуть? На ум приходит фильм ужасов про маньяка в стальной перчатке, терроризирующего деток в их кошмарах. Как там он назывался? Я силюсь вспомнить, но ничего не получается.
Ночь полна шорохов и голосов. За окном поют пьяные голоса, самый вульгарный выводит, фальшивя, «Ой, мороз». В соседней комнате посапывает мама, погруженная в тревожные сны о своей дочери. За стеной ругаются соседи, я прислушиваюсь…
-Ты всегда думаешь только о себе! Сколько раз я говорила…
-Заткнись, закрой пасть!
-Ты никого не слушаешь кроме себя! Наша квартира разваливается на части, в ванной пахнет плесенью, мне нечем кормить ребенка!
-Аня, это моя работа! Как ты не поймешь…
Голос Анны повышается до опасно высоких нот, и вдруг я слышу громкий хлопок, словно в воздухе щелкнул ремень. Женский вскрик, детский плач:
-Папа, не надо!
Громкий стук двери. Я задумчиво смотрю на стену, за которой утихает буря семейной жизни, кульминация отношений. Зачем женщины выходят замуж за уже женатых мужчин – женатых на своей работе, хобби? Неужели они думают, что смогут их изменить?
Я прижимаюсь горячей щекой к холодной подушке, раздраженно тру глаза, чтобы вызвать в них хоть какой-то дискомфорт, чтобы спокойно уснуть… Но бесполезно. Глаза распахиваются сами по себе, как у куклы. Измученная бессонницей, я прокрадываюсь к зеркальному шкафчику в ванной, беспокойно выискиваю заветную баночку. Вот она. Белая плоская таблетка выскакивает на ладонь, и, после минутного размышления, я добавляю к ней еще две.
Девятое ноября.
-Мама, открой дверь!
Мама не отвечает, хлопоча на кухне, я считаю звонки, сидя на полу среди раскинутых книг. Один, второй…
-Мама!
Нет ответа. Я раздраженно вздыхаю, отодвигаю ногой книжные башни и мчусь на зов истеричного звонка. В дверном проеме появляется сияющая блондинка, двумя руками держащая синюю папку.
-Здравствуйте! – бодро произносит она, - Мама дома?
-Мама…Да… Заходите, - мямлю я, чуть ошарашенная неизвестной гостьей. Блондинка отстраняет меня, проходит в квартиру, снимает изящные сапожки и впрыгивает в мои белые, пушистые тапочки. Вот дрянь, думаю я.
-Елена Владимировна? – щебечет блонди, протягивая руку вышедшей с кухни маме, - Я Соня Шолохова, мы с Вами созванивались по поводу…
-Да-да, помню, - мама вымучивает улыбку, трясет холеную руку, мельком глянув на меня. Я тупо смотрю на папку незнакомки, одолеваемая любопытством.
-Нам лучше поговорить всем вместе, - настаивает Соня, - Может, присядем в гостиной?
-Да, конечно… Сюда, пожалуйста.
Я плетусь за двумя женщинами, смутно догадываясь, что у нас за гостья. Видимо, мама решила , что мне необходим репетитор…
Соня уже удобно расположилась в кресле, покачивает стройной ножкой и с любопытством оглядывает убранство гостиной. Взгляд карих глаз задерживается на чашечке лифчика, торчащей из-под подушки, и мама, залившись краской, накидывает на нее покрывало.
-Мы сегодня никого не ждали…
-М, да-да, - улыбается Соня, не сводя глаз с накрытого бюстгальтера, и я внезапно чувствую отвращение. Какая гадкая, бесцеремонная особа.
-Разрешите представиться, Соня Шолохова, - повторяется блондинка, - Психиатр. Мне сообщили, что Варя слегка опасна, поэтому лучше проводить сеансы дома…
Я вспыхиваю и с гневом смотрю на маму, но та кажется не менее возмущенной:
-Послушайте…
-…Поэтому я здесь, готовая помочь Варваре, - бодро заканчивает Соня и ослепительно улыбается. Заметив, какой эффект произвели на нас ее слова, она с напускным сочувствием хлопает мою руку:
-Не беспокойся, бедняжка, я помогу тебе.
-Я вам не собака, - буркаю я, отдергивая руку. Однако, это молодую особу не смущает. Губы, напомаженные розовым цветом, растягиваются в улыбке, но уже не такой сияющей.
-Мне очень интересно знать, кто сообщил Вам, что Варя опасна? – едва сдерживая гнев, произносит мама. Соня делает удивленное лицо:
-Как? Вам не сказали?.. Ну, не важно. Чтобы лучше знать, с кем я имею дело, я отправилась в Варину школу, где…
-Где я больше не учусь, - вставляю я.
-…Мне сказали, что она – очень буйный подросток, одолеваемый галлюцинациями и приступами гнева. Беседа с ее бывшими одноклассниками и учителями очень дополнила общую картину. Итого, я буду приходить к вам каждый вторник. Плата за сеанс – тысяча двести рублей. Довольно дешево, не спорю, но я работаю за идею…
Я смотрю на нее и чувствую, как во мне закипает ненависть. Змея подколодная, значит, побеседовала с моими бывшими одноклассниками. Ну, я догадываюсь, чего они ей наговорили – я ведь была весьма и весьма непопулярной особой.
-Итак, приступим? – Соня смотрит на маму долгим, пронзительным взглядом, и та, спохватываясь, выскакивает из гостиной. Я остаюсь наедине с этой кровопийцей и чувствую себя очень неуютно.
-Итак, милая, - Соня раскрывает папочку, вытаскивает бумаги, - Твоя мама очень просила меня помочь тебе, поэтому, давай будем сотрудничать. Я жду уважения и понимания, и, если я почувствую это по отношению к себе – это тебе зачтется.
-Мне не нужен психиатр, - сердито отвечаю я, - Поэтому Вы можете катиться ко всем чертям.
Соня улыбается, прижимает руку к груди:
-Прости, но я не могу этого сделать. Начнем…
Ее руки выуживают из кипы бумаг разлинованный листок, и она, откашливаясь, начинает зачитывать вопросы:
-Когда тебя впервые начали беспокоить галлюцинации?
Я морщусь от этого вопроса. Верх бестактности и непрофессионализма – она читает по бумажке, словно первоклассник на классном часу.
-Что ж, в семь лет, - я считаю, что лучший выход – это солгать, - Тогда я впервые увидела, как из моего шкафа выходит странный мужчина…
-Так, так! – взволнованно восклицает Соня, включая диктофон, - А в чем он был одет?
-В…Ммм… Плаще и…Шляпе. Цилиндре.
-Хор-рошо… Он говорил с тобой?
-Да, - выдыхаю я, - Он сказал…Сказал…Что я избранная!
-Для чего? – Соня жадно смотрит на меня, словно я выдаю ей код от сейфа с миллионами.
-Чтобы спасти этот мир, - шепчу я.
Какой смешной бред, однако, Соня проглатывает приманку. Следующие сорок минут я отвечаю на самые разные вопросы, но ни разу не говорю правду. Соня ужасается все сильнее и сильнее, а меня это все больше и больше веселит. Затем она протягивает мне бумагу с точками, заставляя соединить их все на свое усмотрение, и я долго вздыхаю над заданием, объясняя это тем, что «голоса» не дают мне вести ручку влево. Шолохова в восторге: это же не пациентка, а золотоносная жила! Над ней работать и работать, а это значит, что деньги будут капать и капать в ее жадные лапищи.
-Соня, сколько тебе лет? – с усмешкой спрашиваю я ее в конце сеанса, когда запыхающаяся девушка складывает бумаги обратно в папку.
-А это имеет значение?
-Конечно.
-Мне двадцать пять, - Соня выпрямляется и одаривает меня замученной улыбкой, - И я пока только начинаю работать. Но я уже придумала множество методик, которые мы с тобой и опробуем…
Глядя ей вслед, я испытываю муки совести. Она совсем молодая: ей не доводилось видеть пустые лица безнадежных пациентов, говорить родственникам, что принудительное лечение – это действительно необходимо. Она полна оптимизма, она – свежий ветер, ворвавшийся в мрачный и вечно больной мир психиатрии. И все, что я могу подумать, пока за ней закрывается дверь – удачи, Соня.
И желаю тебе не возвращаться.
Пятнадцатое ноября.
-Еси…
Я смотрю на нее, пытаясь осознать, что это она, это – моя Есения, но вижу только тень. Черты лица истончились, глаза стали казаться еще больше на изможденном лице. Однако, ее чистая, по-детски искренняя улыбка греет меня, как раньше.
-Варя! – Есения обнимает меня, смотрит в глаза. Она стала совсем худая. Ручки – как ножки у птички, острый подбородок. Хрупкость стала угловатостью, и мне почти кажется, что она просвечивает на солнце.
-Еси… Как ты?
Она виновато улыбается, отгибает ворот толстой куртки, и я вижу небольшую шишечку на коже рядом с плечом.
-Катетер, - поясняет Есения, прикрывая швы шарфом, - Это необходимо.
Я обреченно киваю и беру ее за руку. Мы молча идем к озеру, вдыхаем холодный ноябрьский воздух. Пахнет снегом, покрасневшей рябиной и мерзлой землей. Я чувствую легкое головокружение и смотрю на Есению.
Признание Еси в том, что у нее рак легких, оказалось громом среди ясного неба. Это казалось невозможным, как если бы она сказала мне, что была на Марсе на каникулах. Нельзя отрицать очевидное – девушка таяла на глазах, но не теряла надежды на выздоровление. Самое опасное – не сама болезнь, а белый флаг. Капитуляция перед крошечным вирусом, раной, болью, смертью. Человеку, возводящему каменные города и претендующему на господство над природой, сдаваться болезни совсем стыдно.
-Когда я узнала, я собиралась сдавать экзамены, - поясняла мне Еси, - Я впала в депрессию, отказывалась от лечения и вообще… Я даже пыталась покончить с собой – наглоталась таблеток. И вправду, чуть не умерла тогда – сестра меня спасла. Такая глупость… Но потом я подумала: эй, ведь я сильная. Я сильная. Сильные люди не бывают суицидниками. И вот, я здесь. Все будет хорошо, ведь даже если я все же умру, я точно буду уверена, что я боролась.
Мы стоим на берегу озера, глядя на далекий противоположный берег и синие горы, растворившиеся в холодном тумане. Я сжимаю руку Есении, и ее тонкие пальчики сжимают мою в ответ.
-Еси.
-А?
-Ты была когда-нибудь влюблена?..
Есения долго молчит. Кажется, я допустила ошибку, задав такой вопрос, и с каждой секундой молчания я понимаю это все сильнее и сильнее.
-Был…Один парень, - с трудом выдавливает Еси, - Еще в первом классе мы нравились друг другу. Ну, детская симпатия, все такое – он дергал меня за косички, обливал чаем в столовой, шпынял и толкал, я в ответ сдавала его по любой мелочи учителям. Так было до девятого класса. На выпускном он проводил меня до дома, а потом встречал и провожал снова и снова. И…Все закрутилось так быстро. Первый поцелуй, первое признание в любви. Мы даже поклялись поступать в один университет. Мы оба хотели стать врачами.
Еси прерывается, чтобы провести ладонью по щеке, и я догадываюсь, что давние чувства дали о себе знать.
-Потом одиннадцатый класс… Подготовка к ЕГЭ… Я начала постоянно чувствовать себя плохо, но он всегда был рядом, чтобы помочь. Я перестала ходить на физкультуру, потому что я задыхалась. Я стала меньше выходить из дома, и наши прогулки сошли на нет. Я каким-то образом догадывалась… Что со мной… Что я умираю.
-Не говори так, Еси.
-Но ведь я… - она смотрит на меня полными слез глазами и, упрямо зажмурившись, снова отворачивается, - Не в этом суть. Я призналась ему, что у меня рак. Он… Покивал, будто бы понял. А потом исчез. Ну, не сразу, конечно. Все начало угасать. Он избегал меня. Не приходил в гости… Будто боялся, что тоже заболеет. Не звонил, не писал. И в один прекрасный день я увидела на его страничке фото с… С другой девушкой. Не было никаких скандалов. Я просто поняла: это конец. Да, я еще и поэтому отказалась от лечения: нет смысла в жизни, в которой тебя не любят. А потом мне стало страшно… Что я вот так, умру, сгнию на кровати, ничего не сделав…
Есения переводит дух, голос ломается, она прижимает руку к лицу и стоит так несколько минут. Я не окликаю ее: я понимаю, как важно ей собраться с мыслями, удержаться на плаву в этом море нахлынувших воспоминаний.
-Я снова начала жить, - шепчет Еси, - Я согласилась на все круги ада – химиотерапию, операции, лекарства, осмотры… Удивлялась, почему волосы так долго держатся. Хоть и поредели, но не выпали насовсем… С тех пор я никому не говорила о том, что я болею. Я снова вернулась в школу в октябре, окончательно разорвав мир между собой и тем парнем – он к тому времени уже поступил на первый курс Медицинского. Как и хотел.
-Поэтому ты не говорила мне, что ты больна? – тихо спрашиваю я, - Ты боялась, что…
-Что ты уйдешь, - Еси оборачивается ко мне, глаза уже высохли, но полны боли, - Нет ничего хуже, чем смотреть в спину уходящего дорогого тебе человека.
Я киваю и решаю, что настало время поделиться с ней и своей проблемой. Я собираюсь с духом, пока мы идем по берегу, пока отдаляемся от шумной набережной, пока приближаемся к обдуваемому со всех сторон причалу, далеко выдающемуся в озеро. Есения идет впереди, расставив руки в стороны и шатаясь на ревущем северном ветру, она кажется мне тоненькой феей в шапочке с помпоном и дутой курточке сиреневого цвета. О сгнившие сваи причала плещутся озерные волны, я захлебываюсь от порывов ветра и мучительно щурю глаза, пытаясь разглядеть конец причала. Есения осторожно ступает по мокрым доскам, облизанным шквалом волн, громко смеется и взвизгивает, когда ледяная волна вдребезги разбивается о дерево, обдавая своими осколками ее ноги, обутые в ботинки. Мы оказываемся у самого края, аккуратно садимся на мой вязаный шарф и, слегка дрожа, смотрим на бушующую стихию.
-Есения, я хочу…
-Знаешь, ведь я совсем не умею плавать, - произносит Еси, с любопытством глядя на проплывающую под ногами пластиковую игрушку, - Я как бы… Боюсь.
Она смотрит на меня своими прозрачными глазами и кривит губы в улыбке:
-Ты знаешь такое ощущение… Когда смотришь на водную гладь… Ну, кажется, будто там километры глубины, а на самом деле максимум метра два. И ты думаешь. Что там, в темноте, живут гигантские чудовища, лежат съеденные рыбами тела утопленников, сокровища, разбитые лодки… И мне как-то становится страшно. Это все равно, что чувствовать под собой пустоту.
Я киваю. Как это знакомо, думаю я, и внезапно мне вспоминается гротескное кровавое озеро и колоссальная зубастая пасть…
-Есения, - серьезно говорю я, - я сейчас кое-что скажу тебе. Только ты, пожалуйста, не уходи, ладно? А если и захочешь уйти, то сделай это так, чтобы я не видела.
И я рассказываю во второй раз в жизни все, что приключилось со мной, как когда-то Артему. Все страхи и переживания, Ловец, психиатр, таблетки, и прочее, и прочее… Еси слушает внимательно, кивает, иногда вздрагивает и ежится. Наконец-то, я заканчиваю рассказ и тревожно смотрю на нее. Второй раз в жизни я жду ухода своего друга после ужасающего повествования. Есения внезапно встает, и мое сердце готово лопнуть от напряжения. Я слышу, как она отдаляется, стуча крепкими подошвами обуви по деревянному настилу. Я слушаю долго, пока не стихает звук шагов, не исчезает в завывании ветра. Ушла… Я буквально окаменела от ужаса, стиснув руки в кулаках, не замечая, как ледяная вода затекает в ботинок с каждой волной. Ушла. Ушла! Как это возможно? Внезапно я чувствую себя безмерно одинокой, но ни в коем случае не плачу. Хватит слез - неужели жалкие, досуха выжатые железы могут исправить ошибки?
В кармане жужжит телефон, и я, проведя ладонью по сухим глазам, извлекаю его на свет и ноябрьскую сырость. Неизвестный.
-Алло?
-Улица Совета, «Чай-ка». Жду тебя за седьмым столиком, где стоит диванчик со сломанной ножкой.
Гудки. Я, радостно всхлипнув, подрываюсь с места и мчусь к пункту назначения. Забытый шерстяной шарф медленно скользит к краю настила, падает в темную воду и, намокая, устремляется ко дну.
***
Кофейня «Чай-ка» отличается от надутых, пафосных заведений во всем городе своей простотой и крикливостью – словно деревенская баба среди нагламуренных девиц. Здесь грязный пол, толстые повара и, к ужасу хипстеров, никакого кофе на вынос. Но и контингент здесь довольно примечательный; здесь нет места ограничениям, крикливым ди-джеям и феям с маленькими собачками. На фоне всегда пестрит переливами ностальгии Андрей Губин, Алла Пугачева, Наташа Королева и прочие незабываемые гиганты Российской эстрады. Столики всегда выскоблены до блеска и хвастаются засаленными перечницами и солонками, содержимое которых давно слиплось в один неразрушимый минерал. По вечерам здесь можно увидеть даже самую настоящую барную драку – местные алкаши сбиваются в дружелюбные кучки и, спустя полчаса горячих споров под горячительное, машут кулаками, а то и ножами – отсюда и темные, въевшиеся пятна крови на полу. Довольно колоритное заведение, несмотря на репутацию, пользующееся огромным успехом.
Я толкаю дверь, жалобно бренчит колокольчик, и несколько угрюмых лиц оборачивается ко мне. Здесь очень жарко, пахнет маслом и выпечкой, и я, приветливо улыбнувшись, направляюсь прямо к «барной» стойке – кошмарного вида столу.
-Здравствуй, Тося! – кричу я, вглядываясь в приоткрытую дверь кухни, и оттуда выглядывает круглое, словно промасленный блин, лицо хозяйки.
-Привет, Варя! – грохочет в ответ прокуренный и вульгарный голос толстушки, желтые зубы блестят в улыбке: - Чаво будешь?
-Ммм… - я делаю вид, что веду пальцем по заламинированному и привинченному к стойке меню, на самом деле держа дистанцию в полмиллиметра, - Можно мне просто черный кофе, пиццу с ветчиной и беляш?
-Конечно. Пицца – двадцать шесть рублей, кофе – десять, беляш – пятнадцать. Пятьдесят один рубль, милая.
-Я на столике оставлю, - улыбаюсь я, выглядывая Есению. Вон она, вежливо осклабившаяся какому-то отвратительному типу в кожаной курточке.
-Нет, правда, спасибо, но…
-Да чо ты ломаешься, как мелочь пузатая? – презрительно фыркает мужик, - Свожу в ресторан получше, чем эта дыра, угощу, платья понапокупаю – будешь принцессой!
-У меня рак, - улыбается Есения. Приставучий принц мгновенно сдувается, словно шарик, потухает воинственный блеск в глазах.
-Ты…Это…Правда? Ну, звони тогда, что ли, - Толстые пальцы швыряют на стол продолговатую визитку, и гость ретируется. Я, залившись смехом, подсаживаюсь к подруге, стягивая шапочку.
-Серьезно? Как ты смогла отказать такому принцу? Это же большая шишка в городе – каждый алкаш на лавочке его знает!
-Меня как-то оттолкнул его необычный парфюм, состоящий из запаха дешевого одеколона, грязных носков и застарелого пота, - хихикает Еси, внимательно глядя на меня. Подрабатывающая официанткой школьница, краснея, ставит на стол пластиковую тарелку с моим треугольником пиццы, высокий стакан с кофе и беляш в целлофановом пакетике с эмблемой заведения.
-Ух ты, как это у тебя получилось? – восторженно спрашивает Есения, глядя, как я с сомнением щупаю беляш сквозь шуршащую упаковку, - Я жду с того момента, как позвонила тебе – это я как раз зашла.
-А что ты заказала?
-Я заказала пирожное и минералку, но, мне кажется, мой Наполеон завоевывает сейчас чью-то Москву…
Мы обе оборачиваемся к стойке и видим, как прыщавый официантик, возрастом чуть постарше той самой школьницы, крутит хвостом перед рыжей кассиршей.
-Еси, почему ты убежала?
-М? – Есения увлеченно выжигает взглядом ругательства на спине официанта и не сразу слышит меня, - Убежала?
-Я испугалась, - грустно говорю я, отхлебывая черный, как деготь, кофе, - Думала, что ты решала, что я сумасшедшая…
-Ты сумасшедшая, - спокойно говорит Есения, переводя взгляд на меня, - Но я не считаю это чем-то зазорным.
Я благодарно улыбаюсь ей, размышляя, осознает ли она всю глубину этой шизофрении. Пицца, скрючившись в позе замученного пленника, совершенно не возбуждает аппетит, и я с надеждой тыкаю ее пальцем – нет, последние надежды разбились о железную стену реальности. Холодная, как ноябрь за окном.
-О боже, какая гадость, - фыркает Еси, кивая на колонку прямо над нами, откуда льются странные русскоязычные песни, страдающие приторностью и аритмией, - Как это возможно слушать?
-Что ты думаешь о том, что я не лечусь? – спрашиваю я, облизывая чайную ложечку и внезапно вспоминая, где я сижу. Ложечка летит на стол, выроненная брезгливо содрогнувшимися руками.
Есения робко отщипывает кусочек моей пиццы и мрачнеет, глядя, как от нее отваливаются куски сыра. Она не спеша обдумывает ответ, жует, хмурится и с усилием проглатывает.
-Отвратительная пицца. О лечении я скажу вот что – никто не вправе решать это за тебя, но я думаю, что тебе бы стоило снова возобновить посещения психиатра. К тому же, Леонид Алексеевич хороший доктор.
-Думаешь? – скептически выпаливаю я.
-Он хороший доктор, - повторяет Еси, - Когда я была в депрессии, он помог мне снова увидеть свет. Так сказать, разбил кувалдой своего красноречия стены моей раковины.
-Пафосно звучит.
-Знаю.
Мы обе тихонько смеемся, я давлюсь кофе и долго кашляю в салфетку. Еси платит за меня и, к возмущению официанта, отказывается от своего заказа.
-Что?! Но ведь уже все готово!
-Я была готова еще полчаса назад, дорогой, но ты меня разочаровал, - нараспев отвечает Еси, и мы, довольно ухмыляясь, оставляем за спиной недоумевающего парнишку с тарелкой и стаканом.
***
«Это моя последняя записка.
Я не ела четыре дня, поэтому у меня трясутся руки. Неделю назад я начала ходить к психиатру, Л.А. был совсем не рад, хотя, трудно сказать точнее. Может, и рад – пациентов в последнее время не много.
Мне так плохо, я перестала спать при свете – мои страхи доконают меня, и мне остается только ждать. Я схожу с ума, мама плачет и старается как можно времени проводить вне дома – я ее пугаю.
Еси была права. Зря я вообще отказывалась от лечения.
Прощай, кто бы ты ни был. И был ли ты вообще?..
В.»
Самолетик улетает, разрезая удивительно холодный воздух.
Я, разбитая и усталая, хрипло дыша, смотрю ему вслед, чувствуя, как мерзнут ноги и руки. Сегодня удивительно тихий день, полный ожидания и напряжения.
-Мама, снег!
Детишки вокруг радостно ловят языками первые снежинки, я поднимаю голову, глядя им вслед, впитываю звонкий смех, прикрываю запавшие в тень глаза. Пересохшие губы раскрываются, словно цветок, и мягкие белые хлопья опускаются на розовую плоть, даря живительную влагу.