Одной строкой

Николай Пропирный
— Вы слышали историю Фимы Поляка?

С Аркадием, преуспевающим адвокатом из Бостона, мы познакомились на только что завершившемся Сионистском Конгрессе — 1997, и теперь в ожидании вечернего банкета гуляли по Иерусалиму.

— Нет? А вот ее герой! — Аркадий остановился около глубоко посеревшего от времени дома и ткнул пальцем в открытое окно, у которого сидел всклокоченный морщинистый человечек в очках с мутными линзами сантиметровой толщины, погруженный в чтение ветхого фолианта. — Живое доказательство теории, что Бог любит идиотов. Да вы не смущайтесь, он, когда читает, не здесь. Он и вообще-то не очень здесь. А история его стоит рассказа. Как раз до отеля хватит.

«Лет эдак -дцать назад пятидесятилетний еврейский мальчик Фима Поляк остался круглым сиротой. Отец его, студент-комсомолец, ушел добровольцем на фронт и сгинул в первый же год войны, заботливую бабушку, подкошенную тяготами эвакуации, он едва помнил, а теперь не стало мамы. Правда, в его жизни еще был дед, к тому времени уже отдавший Богу свою безбожную душу, но и после кончины сыгравший немалую роль в этой истории. Старый марксист-аграрник, он еще до революции был знаком с Лениным, вследствие чего, как и многие другие видевшие титана, в тридцатые оказался в лагере. Выйдя после смерти второго из титанов на свободу, старик, даже не вставив зубы, купил полное собрание сочинений Владимира Ильича и засел за них с карандашом, пытаясь понять, где и в чем основоположник так ошибся. Он и приучил внука Фиму к запойному чтению, а заодно привил свои аграрные представления о свободе, равенстве и братстве. В результате первого тот почти ослеп, а как следствие второго, оставшись один, решил ехать в Израиль — жить и трудиться в кибуце. Благо, его кузина Розочка, перебравшаяся в Иерусалим из Риги за несколько лет до того, прислала вызов.

В ОВИРе Фима честно рассказал о своих планах и главами цитировал Ильича по вопросу о кооперации. Видимо, решив, что такой подкованный кадр может пригодиться в сионистском гнезде, ему с легкостью дали разрешение на выезд.

В то время как уважающие себя люди высверливали дырки в зубах и прятали под коронками бриллианты, прели под спаренными шубами и запасались сервизами, Фима явился на таможенную проверку с несколькими связками истрепанных книг, в том числе, с Ильичем.

— Издания староизданные. Вывозу не подлежат, — сурово сказали ему.

Фима беспомощно озирался и ковырял обломанным ногтем коричневую обложку с профилем.

— Но… дедушка читал это собрание… Там его пометки… Столько лет… первоисточник же… Над ними и умер… с карандашом… Я не могу…

Таможенник внимательно посмотрел на него и неожиданно смягчился:

— Ну, для Владимира Ильича, так и быть, сделаем исключение. Пусть едет. В память о вашем покойном дедушке. Свободны.

Ни в какой кибуц Фиму с Лениным, понятно, не взяли. Там повсюду уже работали выносливые филиппинцы и московские энтузиасты-задохлики были ни к чему. Стараниями Розочки он временно поселился в коморке на крыше у ее знакомых, фактически, в застекленной сукке. Устроиться на работу даже не пытался: сначала просто бродил по Иерусалиму, потом обнаружил пару букинистических лавок, где вскорости и спустил все полученные от государства на обустройство средства.

Подкрался голод, просить денег у Розочки Фима считал неудобным, и в конце-концов, он пошел на рынок «Махане Иегуда» и стащил с прилавка булку. Как убогонькому, ему бы это, скорее всего, сошло с рук, но наш герой, хотя его никто не преследовал, бросился удирать и сослепу свернул несколько лотков, в том числе, с яйцами. Тут уж ему надавали тумаков и сдали в полицию, где арестанту разрешили сделать звонок, а единственный номер, который он помнил еще с Москвы, был Розочкин.

Теперь, откуда я все это знаю. Розочкин муж-антиквар продавал кое-что и в Америку, ну и возникали некоторые вопросы… Я в то время как раз приехал к нему по делам и загостился. Справедливо посчитав, что адвокату и вдобавок американцу будет проще вызволить ее незадачливого кузена, Розочка потащила меня на Русское подворье. Все так и вышло: после моего короткого общения с полицией Фима оказался на свободе.

Розочка, спешившая встретить младшенькую из школы, съездила Фиме по загривку, дала денег и попросила меня проводить его до дому, чтобы этот остолоп, во-первых, дошел, а, во-вторых, не вляпался ни в какую новую историю. Всю дорогу Фима рассыпался в невнятных благодарностях. Не зная, как еще выразить признательность, он затащил меня к себе в конурку на чай.

Пока он суетился, я бесцельно листал загромоздившие стол тома ленинских сочинений. Из одного вывалился пожелтевший клочок бумаги, я машинально повертел его и окликнул Фиму.

— А-а… это какая-то дедовская заметка, должно быть… Я в томе с письмами нашел… использую, как закладку…

— Вы, правда, хотите меня отблагодарить? Тогда отдайте мне на память этот листок...

— Да что вы, да, конечно же… Благодетель… берите на здоровье…

Вернувшись в Штаты, я отдал бумажку на экспертизу, а потом по согласованию с совершенно обалдевшим Фимой выставил на аукцион. На полученные деньги наш герой, точнее, Розочка для него, купила крохотную квартирку. Остатки положила в банк, процентов ему хватает на хлеб, молоко и книги. Так что Фима совершенно счастлив… Приятно сделать доброе дело. Даже даром. Я себе взял всего десять процентов за хлопоты».

Мы подошли к отелю.

— Так что это была за бумажка? — нетерпеливо спросил я.

— Записка. Несколько слов: «Решительно с Вами не согласен!» И подпись. «В. Ульянов», правда, не слишком разборчиво… Должно быть, Ильич перекинул этот клочок Фиминому деду, сидя с ним в президиуме какой-нибудь конференции… Приходится признать, что хотя бы одного человека в этом мире товарищ Ленин сделал свободным и счастливым. Причем буквально одним росчерком пера… Титан, что тут скажешь…