Продолжаю публиковать, пока выборочно, избранные главы
Трилогия "Затонувшая Земля", часть Первая ("Страна Белых Птиц")
Глава 20
О ВЕЛИКОМ ТАНЦЕ МИРОВ, ЗВЕЗД И ЛЮДЕЙ
Странные дни летели, сливаясь в странные месяцы и целые годы. Странны они были своим двойным дном, своим всякий раз нежданно горьким послевкусием. Одна за другой рождались и умирали луны, дни Ожидания сменялись днями Благодарения, а терпкий привкус их не пропадал.
Отцовские уроки Равновесия становились все короче. И вот уже Хэл попросту давал Роу задание, описывая словами технику очередного трюка, и уходил, предоставив его самому себе. Бывший Великий мастер давно убедился в правоте Соха и больше не мешал своему сыну, стоя у него над душой. Вместо этого он сам запирался на ключ в облюбованном им маленьком зале и проводил там целые дни напролет. Роу же тем временем старательно отрабатывал отцовское задание, чтобы потом с чистой совестью отдаться тому, что они с Фэлой называли своим танцем.
Какое же это было счастье – летать вдвоем! Конечно, пока далеко не так легко и свободно, как в том давнем детском сне, с которого все началось, но с неизменным бесстрашием и самозабвением. И если какая-нибудь фигура подолгу им не удавалась, это лишь разжигало азарт обоих партнеров, до тех пор, пока они не добивались успеха. А когда им случалось падать и ушибаться, каждый изо всех сил старался не подавать вида другому.
Впрочем, обмануть Роу Фэле не удавалось никогда: он бросался к ней, и прежде, чем она успевала опомниться, его руки уже находили на ее теле ушибленное место. Обычно бывало довольно одного лишь прикосновения. Когда это случилось в первый раз, Фэла от неожиданности даже испугалась.
- Что ты сделал, скажи! – потребовала она, с подозрением глядя на партнера и почему-то опасаясь, что Роу сделал это во вред себе.
- Ничего. А что такое?
- Мое колено… оно перестало болеть. Сразу!
- Ну, вот и хорошо!
- Как ты это сделал? – не унималась Фэла.
- Не знаю. Давай еще раз попробуем с тремя оборотами. Сейчас все получится, вот увидишь!
Он, очевидно, и вправду не знал, что делает. Но его это и не заботило. Как давно уже не заботили свои собственные ушибы и синяки. Роу совсем перестал их замечать. Все существо его было устремлено навстречу тоненькой белокурой подруге, одинаково захваченное как бездонной синью ее глаз, так и беззаветной отвагой ее сердца.
Сколько бы он не ошибался (а в первое время ошибки были неизбежны), она снова и снова с неистребимым доверием прыгала к нему в руки, виртуозно забывая о том, сколь рискованное это дело. Восхищенный и взволнованный ее смелостью, Роу поначалу как будто только и заботился о том, чтобы не лишиться этого пока еще не заслуженного сокровища. Оттого, наверное, и руки его столь успешно заглаживали свою невольную вину. И вряд ли он нашел бы лучший стимул для роста в Искусстве, чем это почти религиозное чувство благодарности. Если бы у Роу было время думать во время совместных занятий, он признался бы себе, что обожает свою подругу именно за эти минуты и часы, а потому дни, часы, минуты летели так легко и счастливо.
От Великого мастера Соха Роу впервые узнал о том, что искусство Равновесия, оказывается, создавалось как язык, где каждая фигура сродни букве. По словам отца Фэлы выходило, что за священными воздушными фигурами стоит древнее знание о звездах, а само Искусство подобно книге.
- Знаешь ли ты, что Солнце – тоже звезда, а звезды движутся? – спросил как-то Роу Великий мастер Сох.
Да, конечно же, Роу не раз наблюдал теплыми августовскими вечерами, как движутся звезды! Любая из них, если смотреть долго и пристально, начинает двигаться! А Великий мастер Сох говорил о том, что звезды, двигаясь, образуют фигуры, как акробаты в своем воздушном танце. Вернее, наоборот – это акробаты подражают звездам.
- Я слышал от моего отца, как он когда-то – от своего, что наши предки утратили способности Эо из-за того, что изменили древнее Посвящение, – признался Великий мастер Сох почти шепотом, хотя в зале никого не было, кроме него и двоих детей, затаив дыхание, ловивших каждое его слово. – В древности танец Посвящения у каждого акробата был свой и состоял из тех фигур, в которые встали звезды в миг его рождения.
- А откуда они знали про эти фигуры? – недоверчиво спросила Фэла, никогда прежде не слышавшая от отца ничего подобного.
- В древности все люди умели читать книгу звездного неба. Теперь это умеют по-настоящему только жрецы, – охотно пояснил Сох. – И они до сих пор еще хранят звездные карты рождений всех посвященных, живых и умерших. В этом нет особого секрета. Только говорят, что наши предки танцевали священный танец не по карте: этот танец всегда был спонтанным, но, пройдя все предварительные испытания Посвящения, каждый кандидат безошибочно исполнял именно свои собственные звездные фигуры, создавая из них особый орнамент. Жрецы древности говорили, что каждая звездная фигура – узел, которым связана сила человека, а каждая фигура нашего искусства – способ этот узел развязать.
- Значит, после Посвящения Эо становились легче воздуха и могли летать? – спросила Фэла, возбужденно блестя глазами.
- Говорят, что это так, – подтвердил ее отец. – Таково наше предание.
- Но зачем тогда наши предки изменили Посвящение? – недоуменно воззрился на него Роу.
- Этого я не знаю, – пожал плечами Сох. – Они и сами не поняли, как это случилось. – Никто не может объяснить, что произошло, но мы стали другими. Теперь мы придумываем свой танец Посвящения заранее. Но даже если акробат составит его из фигур своей звездной карты, он все равно не сможет стать Эо. Некоторые пробовали, можешь не сомневаться…
Огоньки в глазах Фэлы тотчас погасли. Она глубоко вздохнула.
- А звездные фигуры? – Роу робко поднял на Великого мастера Соха печальный взгляд. – Те, которые на небе, а не на карте. Вы их знаете?
- Все, что показал мне мой собственный отец.
- Покажите?
- Конечно, если ты хочешь.
- Вот здорово! – в один голос воскликнули дети, и, живо утешившись, запрыгали от радости.
С того дня и начались у них вечерние прогулки втроем после захода солнца. Поужинав, надев теплые плащи и захватив с собой широкое покрывало, чтобы можно было расположиться поудобнее, они устраивали себе ложе то посреди плато, прямо на лугу, а то где-нибудь на скалах.
Какое же это было блаженство – лежать на спине и, не отрываясь, смотреть в тысячеокое ночное небо!
Внимательно впитывал Роу каждое слово Великого мастера Соха.
- Видите, это и есть Небесный Пес, о котором я вам рассказывал! – указывал пальцем вверх белокурый акробат, и дети глядели завороженно, пытаясь различить среди золотой небесной россыпи собаку-небожителя. – Смотрите внимательно, все эти звезды вам уже знакомы. Начнем с хвоста и закончим ушами. На кончике хвоста – это Иридайль, за нею – сестры-двойняшки; помните, как их зовут?
- Тредэль и Ирэль! – не сговариваясь, хором отвечали Роу и Фэла.
- Верно. А дальше, у основания хвоста?
- Агриэль! – вспомнила Фэла еще одно звездное имя.
- Неправда, Агриэль у него на левой ноге! – поправил ее отец.
- Лирид!
- Правильно, Роу. Она скромна, как и ее имя. Агриэль почти вдвое ярче, потому что ближе к нам…
И так они перечисляли по именам все звезды и звездочки, в которых, если честно, ни Роу, ни Фэла сами ни за что не угадали бы очертаний мифического пса, если бы Великий мастер Сох заранее не нарисовал для них все созвездие палочкой на песке детской площадки, причем с поразительной точностью, заметив при этом небрежно, как бы между прочим, что без знания звездного неба во время странствий по Нижнему Миру посвященным ничего не стоит заблудиться. По словам Соха, в каждой странствующей труппе всегда есть человек, подобно ему, знакомый с небесной картой весьма подробно, поверхностного же знакомства не может избежать никто из рожденных в Ландэртонии, да и в Нижнем Мире, наверное, тоже, ибо трудно себе представить такого человека, который с детства не смотрел бы в ночную высь с почтительным вниманием. Впрочем, признался Сох детям, для того, чтобы находить верное направление по сторонам света, многие довольствуются умением узнавать в лицо Сири, Северную Звезду, а спутать ее с другими, красивую и яркую, просто невозможно.
Так полагал отец Фэлы, и дети легко с ним соглашались. Оба влюбились в Сири с первого взгляда и могли любоваться ее холодным светом целыми часами, что, однако, не убавляло в них рвения узнать как можно больше и о других звездах.
Сох так же подробно описал и начертил на песке созвездие Зверолова. Это ему, Зверолову, помогал благородный Небесный Пес, и гнались они оба за Небесным Зайцем.
- Не для того, чтобы растерзать и съесть его плоть, – счел своим долгом заверить детей Великий мастер Сох. – Ибо это волшебный Заяц, в котором заключено утраченное Бессмертие. Внутри у него спрятана волшебная Куропатка, внутри волшебной Куропатки – волшебное Яйцо, а в волшебном Яйце – волшебная Игла, острие Бессмертия. Когда волшебный Зверолов догонит волшебного Зайца и завладеет священным Острием, смертные на Земле снова станут бессмертными! – торжественно и мелодично произнес, почти пропел Великий мастер Сох, не отводя взгляда от звездного очертания героя своего рассказа.
«Если эта погоня длится со дня гибели Затонувшей Земли, то она, наверное, безнадежна», – печально подумал Роу, но предпочел оставить при себе эту не внушающую оптимизма мысль. И тут вдруг ему вспомнилась другая история о Зверолове, рассказанная человеком-коршуном в один из вечеров, проведенных с ним наедине, за работой на тыквенном поле.
- А мастер Лол говорит, что когда-то это было не на небе, а здесь, на земле, – вырвалось у мальчика почти непроизвольно. – Предки мастера Лола в далекой древности были охотниками. Никто не мог поймать священного Зверя без воли самого Зверя. Охотник никогда не вкушал плоти добычи, отдавая ее другим людям, и наградой ему служила власть свободно входить в иные миры, включая мир бессмертных, и даже самому стать бессмертным.
- Сдается мне, они и были бессмертными! – подхватила Фэла так же внезапно. Казалось, некая сила заставила ее говорить, как миг назад – ее друга. – И так было до тех пор, пока однажды некий охотник не пожелал стать великим и грозным, как Зверь, отдавший себя в его руки. Это, конечно, был не заяц, а кто-то огромный и могучий. И вот охотник стал есть плоть Зверя и пить его кровь. С тех пор Зверь вознесен на небо, а вместе с ним – и бессмертие человека, который стал на земле великим и грозным, но больше уже не может догнать волшебного Зверя.
- А мне мастер Лол рассказывал, когда я был маленьким, – признался тогда Великий мастер Сох, – что некоторые люди из его рода видели в Небесном Зайце вовсе не бессмертие Зверолова – они говорили о смерти на конце Иголки. Это было тайное учение потомков древних воинов. Они рассказывали, что от Хранительниц Жизни и огнепоклонников, пришедших на Затонувшую Землю, родились не только смертные. Один из рожденных унаследовал от своей матери и могущество, и бессмертие, что в сочетании с отцовской гордыней привело не только к гибели Затонувшей Земли, но и к искажению всей Вселенной. Это чудовищное создание, однако, можно уничтожить, сломав волшебную Иголку из Яйца, добраться до которого непросто. Охотнику придется убить множество зверей, которые будут превращаться один в другого, от великих до малых. И всех этих зверей вы можете увидеть в звездном небе. Самый великий и грозный из них называется Медведем. Я не начал с него потому, что у нас в Ландэртонии этот зверь неизвестен, зато на Затонувшей Земле он был в почете, как и во многих уголках Нижнего Мира.
На плато было так тихо! Даже цикады молчали, когда мягкий голос Великого мастера Соха населял мерцающий ночной мрак дивными, невероятными существами, сотканными из звезд, чьи имена ласкали слух, а на вкус казались слаще всех слов, какие Роу только доводилось пробовать. Волшебные истории, словно бусинки, нанизанные на нитку и превращенные в сверкающие ожерелья, окружали каждое созвездие, рождались, казалось, прямо из ночного воздуха, из тишины, из этого манящего мерцания над головой.
Роу и Фэла постепенно узнали и о том, что подразумевалось под священными звездными фигурами искусства Равновесия. Великий мастер Сох объяснил, что семь ярчайших небесных светочей – суть самые близкие к нам, и они движутся из созвездия в созвездие в нескончаемом завораживающем Танце, создавая эти самые пресловутые фигуры. Первые в числе небесных акробатов – Солнце и Луна. А фигуры, в которые они встают на небе все вместе (чего глазами никогда не увидеть, но жрецы умеют смотреть на небо оком своего разума) – это и есть фигуры священного искусства Равновесия, такие, как «плуг», «мельница», «петля», «секира»…
«Мы, акробаты, делаем на земле то же, что звезды – на небе, и в этом заключается наше служение Равновесию», – вот мысль, не просто высказанная Великим мастером Сохом, а донесенная им до детей столь ясно и отчетливо, что обоих объял восторженный трепет почти на грани ужаса.
И все-таки, даже самые невероятные истории и ошеломляющие откровения о звездах не могли поспорить с самими звездами. Как некогда – пропастью Гоэ, Роу, не успев опомниться, оказался захвачен и унесен тысячеокой бездной.
Не мигая, смотрел он на звезду Сири, словно хотел выпить глазами весь ее свет, смотрел, пока хор цикад на плато, что отпевал лето среди высыхающих трав, не обернулся тишиной, а разлившееся серебристой лужицей сияние не обрело неожиданно ясных очертаний. Прекрасный и холодный лик предстал перед мальчиком в ореоле своего собственного света. Было в дивном лике этом что-то неизъяснимо завораживающее, было царственное величие в безупречно правильных чертах, во властном взоре, было чисто женское изящество и чисто мужская гордость, и юношеское бесстрашие, и старческая мудрость. И когда серебристые глаза звезды ответили пытливому взору мальчика, голос ее тихо прозвенел у него в ушах в наступившем безмолвии.
«Здравствуй, брат!» – как будто бы сказала звезда. Но нет, не как будто бы! Роу мог поклясться чем угодно, что он слышал наяву этот тихий серебристый голос, такой родной, что ему тотчас же вспомнился голос мамы, когда она гладила его по голове и в шутку называла своей маленькой черненькой овечкой.
- Роу, вставай! Пойдем домой, слышишь?
Фэла трясла своего друга за плечо. В темноте она не видела его лица и подумала, что он уснул. Та же мысль пришла на ум и ее отцу. Великий мастер Сох собирался взять мальчика на руки, когда тот вдруг заговорил.
- У нее волосы – как змеи, все время шевелятся! – словно в бреду пробормотал Роу и, наконец, очнулся, чувствуя у себя на лбу теплую ладонь отца Фэлы.
- Что-то мы сегодня припозднились! – заметил взрослый акробат, вставая сам и торопя детей. – Земля уже совсем остыла. Идемте живей на кухню, выпьем горячего, чтобы не простудиться!
Этой же ночью, уже дома, когда Роу уснул в своей постели, звезда Сири явилась ему во сне. Она сидела в том самом тронном кресле с головой орлицы на вершине спинки, что вырезал дядюшка Эрл, похожая и на него самого, кстати, да и на маму тоже, куда больше, чем в первый раз, быть может, оттого, что теперь прибрала ореол своего горделиво яркого сияния, позволяя мальчику разглядеть ее получше. Волосы ее действительно были змеями, покрытыми серебристой рыбьей чешуей, но лишенными ртов, с глазами каких-то других существ, неизвестных Роу, но вовсе не пугающих.
«Приветствую тебя, владыка Севера!» – хотел сказать мальчик, но усомнился: владыка или владычица перед ним, и вместо почтительного приветствия у него вырвался вопрос.
- А ты женщина или мужчина? – спросил Роу, созерцая загадочную, лишенную явных признаков пола фигуру, обильно убранную складками свободной белой одежды на манер жреческой.
- Я – звезда, – был невозмутимый ответ.
- А я раньше и не догадывался, что звезды – тоже люди! – неожиданно для самого себя воскликнул Роу, словно принося извинения за свою дерзость.
- Я – целый мир, – серьезно, без тени улыбки сказала звезда. – Так же, как твоя Земля, и так же, как ты сам. Звезды и люди – братья и сестры, как и все танцующие миры этой Вселенной. И ты можешь стать звездой, а я – человеком. Это и есть Великий Танец. Пойдем, потанцуем, если хочешь!
Звезда приблизилась к Роу, не вставая со своего трона, и мальчик с изумлением увидел, что она на самом деле одного с ним возраста.
- Мое имя значит «Танцующий с Солнцем», – зачем-то сказал юный акробат и тотчас же смутился.
- А я и есть Солнце. Только очень далекое от твоей Земли. Разве ты не знал?
Тут она встала со своего кресла, и белые складки вокруг ее стройной фигуры мгновенно исчезли. Перед Роу оказалась девочка-акробатка в белоснежном трико. У нее было тело Фэлы! Роу пристально посмотрел ей в лицо – оно тотчас же обрело знакомые девичьи черты, только вот вместо небесной синевы в глазах сиял свет северной звезды Сири. Она взяла его за руку, и это было похоже на прикосновение ветра.
- Идем! Вы остановились на двойной «петле», помнишь? Сейчас ты поймешь, в чем дело. Смотри и делай вместе со мной…
Наутро Роу не помнил ничего из своих ночных приключений. Но это не помешало ему вечером повторить на канате все фигуры, освоенные им во сне с девочкой-звездой, теперь уже с реальной Фэлой. И у обоих партнеров было ощущение необычайной легкости, как будто впервые удачно проделанные трюки не стоили им никаких усилий.
Роу и Фэла лежали рядом и держались за руки. Великий мастер Сох сегодня оказался занят какими-то взрослыми делами, а Сиор, собиравшийся пойти с друзьями на вечернюю прогулку, куда-то запропастился. Как хорошо было вдыхать вдвоем ночной воздух, все отчетливей пахнущий осенью с ее грядущими холодными дождями, когда уже не ляжешь вот так на сырую, мерзлую землю!
- Роу, представляешь, а мне сейчас показалось, что звезда Сири – это мальчик с лицом, похожим на твое! – ошеломленно произнесла Фэла. Ответом ей было лишь доверительное молчание друга.
«А ведь я с первого взгляда на него поняла, что он свалился с неба!» – подумала тогда девочка.
Вот так, во сне и наяву, в небе и на земле рождался их Танец, не ведя счета времени. И каждому, кто с искренним удовольствием отмечал, что сын мастера Хэла на глазах растет, крепнет и мужает, набираясь мастерства и силы рядом со своей милой подругой, распевая ей звонкие песенки, одна другой краше, словно птица, познавшая горечь плена и вновь отпущенная на свободу – каждому, кто смотрел на этого трудолюбивого жизнерадостного мальчика, казалось, что счастливей его в храме Равновесия теперь, пожалуй, и не отыщешь.
Одна лишь Фэла знала о печали его сердца, да Сиор порой улавливал в глазах и голосе друга нечто такое, что заставляло его вновь вспоминать свой первый разговор с сыном горбатого чудовища Хэла…
Даже Сох и Элга искренне верили в «легкий характер» мальчика, пережившего, словно сезонную непогоду, и боль разлуки с матерью, и тиранство одержимого калеки-отца, теперь, однако, оставившего сына в покое ради новых опытов над самим собой, к облегчению всей касты.
Нездоровый и беспардонный интерес рыжего наглеца Нарна к уединенным упражнениям Хэла иссяк сам собою вскоре после того, как бывший Великий мастер взял за правило, запершись в зале, оставлять ключ в замочной скважине, дабы не искушать любопытных эксцентричным зрелищем. Некоторое время образ горбуна, на искривленных, вывернутых ногах выделывающего на канате фигуры священного Искусства, еще волновал воображение акробатов, но постепенно они мысленно свыклись с этим образом и научились искренне радоваться тому, что не видят его воочию.
Желая как можно реже сталкиваться с собратьями по касте, Хэл постепенно перешел на ночной образ жизни. Его завтраком обычно служили остатки от ужина касты, а обедом – приготовленный на следующее утро ранний завтрак. Впрочем, женщины-поварихи вскоре учли новые привычки бывшего Великого мастера и стали особо заботиться о его трапезе. Целительница Рада взяла с них пример, и к моменту пробуждения Хэла ждали еще не остывший ужин в кухне и вода в купальне. Вставал же он в то время, когда сына либо еще не было дома, либо тот уже спал. По утрам обычно повторялось то же самое, только отец и сын менялись местами. Бывало, Роу по несколько дней кряду не удавалось застать его дома, и в душе мальчика шевелилась смутная тревога и чувство невольной вины. Между тем в присутствие даже спящего Хэла сын всегда ощущал тесноту и тяжесть, словно сам воздух в комнате сгущался и начинал его давить. В те же редкие минуты, когда бывший Великий мастер при нем бодрствовал, Роу едва не задыхался, будто кто-то невидимый хватал его за горло.
При сыне Хэл всегда был мрачнее тучи и молчал тяжелей предгрозового неба. И как земля ждет в такой час, словно избавления от пытки, молнии, грома и ливня, так Роу (Великий Дух свидетель!) принял бы как милость любую вспышку гнева, даже самого жестокого и несправедливого, лишь бы она прогнала прочь, уничтожила эту страшную, роковую тяжесть.
Но пока Хэл был в состоянии вымещать свою ярость на себе же, он оставался безнадежно непробиваем.
- Доброе утро, отец! – говорил ему сын, затаив дыхание, будто просил прощения, и считал величайшей милостью, если удостаивался ответа, обжигающе холодного, как сталь на морозе:
- Доброе, сын…
Звук отцовского голоса причинял Роу такую же боль, как прежде – удары ремня, но все-таки это было лучше, чем задыхаться под гнетом всеподавляющего Хэлова молчания.
Иногда Хэл, однако, являлся к сыну на детскую площадку или в зал и даже давал ему задания, чтобы в другой раз устроить проверку. Приходил он изредка по вечерам взглянуть и на совместные упражнения своего сына с дочерью Соха. «Молодец», – говорил Хэл, когда бывал особенно не в духе, но смотрел так, что Роу понимал истинный смысл его слов: «Спустить с тебя шкуру было бы слишком большой для тебя честью!»
Лишь один раз за несколько лет (Роу тогда шел уже тринадцатый год), случайно услышав, как сын после занятий развлекает свою подружку, распевая ей прямо в зале какую-то дурацкую детскую песенку, одной своей легкомысленной развеселой мелодией способную убить всякое бесстрастие, папаша Хэл не выдержал и дома расправился с мальчишкой на прежний манер. И хотя Роу уже порядком отвык от такого обхождения, вера в то, что он принимает на себя нерастраченную отцовскую злобу, и Хэлу после этого непременно станет легче, заметно смягчила боль. Даже ядовитые, ревнивые слова отца в адрес Фэлы, а заодно – и всех женщин на свете, которые не пропустят мимо себя парня со смазливой физиономией и сладким голосом, стоит ему только запеть – даже слова, по смыслу не менее обидные, чем те, что когда-то заставили Роу лить в подушку слезы стыда и горечи, теперь не затронули глубин его сердца. И на ум ему пришли совсем другие мысли.
- Как бы мой отец не заболел и не искалечил сам себя пуще прежнего! – поделился он на другой день с подругой.
- С чего это ты забеспокоился? – невинно удивилась та, от всей души стараясь не смотреть ему на шею, и еще сильнее – не проклинать про себя злобное горбатое чудовище.
- Мне не доставалось от него уже очень давно. А если бы не досталось вчера, боюсь, его разорвало бы от ярости, – сказал Роу, вздыхая тяжело и печально. – Одному Великому Духу ведомо, что делает мой отец со своим изувеченным телом, запираясь от всех по ночам, но, судя по вчерашнему, дела у него идут хуже, чем ему бы хотелось.
Он произнес это, опустив глаза в землю. Фэла не нашлась, что ответить. Она давно заметила феноменальную способность папаши Хэла внушать своему сыну чувство вины, и ей самой ничего не оставалось, как смириться и принять все как есть.
Но даже Фэла не могла себе представить, какие глубокие и страшные корни пустило это чувство в сердце ее друга.
Возвращаясь домой после счастливых часов, проведенных с подругой на канате, после игр на плато и прогулок навстречу звездам, Роу винил себя в том, что так припозднился, если возвращался в пустую комнату. Но и застав отца, спящим или пробудившимся, он неизменно ощущал подавленность, неловкость и едва ли не стыд за то, что целый день был так счастлив и в своем счастье не помнил отцовского горя, хоть и понимал, что лишь в забвении и было его спасение – иначе он давно бы лишился рассудка. Никакие доводы не могли утешить его совесть.
Похожее чувство, пожалуй, испытывает жених, молодой, веселый и нарядный, среди брачного пира выйдя из дома подышать свежим воздухом и внезапно встретив на улице траурную процессию. Но и в этом чувстве было еще только полбеды. Страшнее всего, что сердце Роу знало: он пришел в храм Равновесия вовсе не затем, чтобы снискать любовь, дружбу и похвалы едва ли не всей летающей касты, кроме собственного отца, и не для того он навсегда отказался от радости жить в белокаменном Толэнгеме и петь вместе с мамой под ее лютню, чтобы ночевать с бывшим Великим мастером Хэлом под одной крышей как с чужим человеком, по много дней не обмениваясь с ним ни единым словом.
В те дни, когда он страстно молил Великого Духа дать ему отца, Роу верил, что хочет разделить его судьбу. Теперь же он знал, что его отец не любит людей, презирает женщин, ненавидит музыку и, очевидно, предпочтет сам себя замучить и умереть, так и не допустив никого к своему сердцу. Роу вспоминал о маме, уснувшей странным, столь похожим на смерть сном, и чувствовал себя невольно виноватым и перед ней. По крайней мере ее жертва не должна была остаться напрасной! Но что он мог сделать? Разрушить выстроенную отцом стену было не в его силах, сам же он чувствовал себя в полной власти Хэла, готовый принять от него любую жестокость как заслуженное возмездие.
«Великий Дух, прости меня и помоги мне!» – взывал Роу в своих молитвах, но отвечала ему тишина, и он мало помалу уходил в нее так же, как уходил в искусство Равновесия, в дружбу с Фэлой и в сияние звезд. Уходил и не мог себя догнать.
«Внутренний Огонь – тоже звезда. Как странно!» – подумалось ему однажды.
Самая яркая звезда ночного неба, что стала являться как к себе домой в небо его снов, чтобы, обернувшись его синеокой подругой, учить Роу летать, говорила ему, что звезды – тоже люди. С тех пор, закрывая глаза и погружаясь в созерцание внутреннего Огня, он не мог отделаться от ощущения, что видит звезду, но не Сири или какую-то из тех, о которых рассказывал Великий мастер Сох – то была его собственная звезда, то есть он сам, такой, каким был на самом деле.
Роу всегда помнил, что он – вовсе не голова, руки, ноги, спина и все прочее. Он умудрялся не забывать об этом до конца даже тогда, когда все то, что называлось его телом, ныло, болело и изнемогало так, что, казалось, он с легкостью согласился бы вовсе и навсегда перестать быть, лишь бы перестать чувствовать!
В отличие от звезд сновидений и ночных бдений, звезда его внутреннего Огня не показывала ему никаких лиц и образов, только ощущение свободы росло и доходило до невесомости. Роу весь становился крохотной трепещущей точкой ослепительного сияния и плавно парил ввысь, как поступает каждая звезда под пристальным взором человека. И где-то совсем в запредельной вышине тишина как будто манила его смутным, едва различимым отголоском дивных, сладких, чарующих звуков. О, какое блаженство было слышать даже эти призрачные отголоски! Роу плыл ввысь, им навстречу, словно пчела – на запах сладкой пыльцы, и видел лишь мерцающую точку света, в любой миг готовый раствориться в его сиянии.
«Благодарю Тебя, Великий Дух!» – Роу привычно поклонился, чуть коснувшись головой пола. Призрачная музыка под конец созерцания незаметно выстроилась в законченную мелодию и властно зазвучала у мальчика в уме, в самом сердце, а потому благодарение его было горячо и радостно. Он еще беззвучно пошевелил губами, шепча неизменные слова своей печальной молитвы за отца, открыл глаза и увидел Фэлу.
Девочка сидела напротив него. Под ними был настил из гимнастических матов, над их головами – канаты и батутная сетка.
Стояла зима, и дети занимались в храме Равновесия. Фэла, по своему обыкновению, равно закончив урок с матерью, явилась в зал к другу и тихонько ждала, когда тот завершит созерцание. Иногда ей приходилось дожидаться его довольно долго, и с некоторых пор она взяла за правило к нему присоединяться. Рожденная видящей, Фэла, однако, только теперь, благодаря другу, по-настоящему открыла для себя эту практику.
Однако на этот раз Фэла смотрела на Роу с каким-то непонятным удивлением в своих синих, широко распахнутых глазах.
- Привет! – сказал он весело, как ни в чем не бывало, отчего глаза подруги распахнулись еще шире, так, как если бы у него прямо на голове выросло дерево.
- Что-то случилось, Фэла? – спросил тогда Роу, немного заволновавшись.
- Роу? Как ты… Как ты это… делаешь? – с трудом выговорила та, и собственный голос послушался ее не сразу и не вполне.
- Что – это? – отчего-то осторожно спросил он.
- Но ведь ты… летал! Ты поднимался в воздух, разве ты…
Тут и у Роу глаза округлились как полные луны.
- Ты что, не знал? Ты не нарочно?! – глаза и все лицо Фэлы вспыхнули ярким огнем, она всплеснула руками, бросилась к нему, и вдруг заговорила быстро-быстро:
- Роу, слушай, я всегда знала, что ты не такой как все! И вот представь себе: когда я вошла в зал, ты висел на целый локоть выше пола. Ты сидел на пятках, закрыв глаза, но под тобой был только воздух, клянусь Огнем! Я подумала, что сплю, и ущипнула себя за руку, чтобы проснуться, так сильно, как только могла – вот, посмотри сам! Но ты на самом деле висел в воздухе! У меня перехватило дыхание. Я не знаю, сколько простояла у двери, пока не заметила, что ты не просто висишь, а медленно, очень медленно плывешь вверх. Тогда я осторожно прокралась сюда, поближе к тебе, чтобы лучше видеть. А ты плавно долетел до самой батутной сетки, коснулся ее головой и так же медленно спустился вниз. И если бы ты только сам мог видеть, какое счастливое лицо у тебя было!
- Я слышал музыку, – признался Роу. – Ту, которая на небе, выше звезд. Правда, очень смутно и далеко. Как во сне, – он опустил ресницы, и по лицу его таинственным лучом скользнуло блаженство, столь поразившее Фэлу. – Слушай, а может, все это и вправду тебе только приснилось? – спросил он вдруг смущенно.
- А это? – Фэла ткнула себя пальцем в свежий синяк чуть пониже левого локтя, и прежде, чем успела опомниться, получила туда быстрый как птица поцелуй ласковых губ, всегда щедрых на подобные извинения.
- Да ведь я серьезно, Роу! – не сдавалась, однако, Фэла. – Как ты можешь шутить с такими вещами? Только подумай, что это значит! Ведь ты…
- Нет! – решительно перебил Роу подругу, боясь, что она скажет то самое слово, которого он теперь так мучительно и необъяснимо боялся. – Даже если тебя это не померещилось, пойми, я не знаю, что и как делал! – взмолился он, совсем не на шутку взволнованный. – И, пожалуйста, никому ничего не рассказывай!
Зная его характер, Фэле ничего не оставалось, как пообещать хранить тайну. По крайней мере, пока. Она чувствовала, что ему, да и ей самой нужно время, чтобы осознать происшедшее.
В тот вечер они отдавались своему танцу особенно вдохновенно и сумели вплести в него целых три новые фигуры. Внутри у Роу уже вполне отчетливо звучала мелодия, что пришла к нему во время созерцания, и все его тело пело чутко и послушно, словно флейта с флейтой, в унисон состроенное с телом Фэлы.
Назавтра подруга опять пришла в зал, когда Роу еще не окончил своего созерцания. Вчерашнее диво повторилось. Сын Хэла делал со своим телом что-то такое, что оно становилось легче воздуха! И теперь Фэла могла бы поклясться перед всей кастой, что это был не сон! О нет, молчать она не собиралась, и первым делом сказала другу о том, о чем думала почти целую ночь.
- Ты – Эо! – со смесью восторга и почти ужаса бросила она ему прямо в лицо. – Мастер Лол увидел это первый! Вот и я убедилась, что он тогда не шутил. Тебе больше не удастся скрывать правду. – И, не давая ему опомниться, прибавила уже спокойно: – Наш танец почти готов. Ты завершишь его подъемом в воздух, и мы примем Посвящение. Ты станешь Великим мастером. Мой отец давно говорит, что с радостью уступит тебе эту честь, как только ты будешь готов принять ее.
- Что ты такое говоришь?!
Роу вспыхнул до корней волос.
- И твой собственный отец ждет от тебя именно этого! – невозмутимо продолжала Фэла. – Разве ты не знаешь? Ты ведь сам сказал, что поклялся исполнить его волю. Подходит время исполнить твою клятву. Если ты в пятнадцать лет возглавишь касту, он станет самым гордым отцом на свете!
Роу смущенно молчал. Последний аргумент Фэлы сразил его наповал. Она была права. Роу уже видел перед собой суровое отцовское лицо, смягченное прекрасной, счастливой улыбкой. Чего бы он только не вынес и чего бы не сделал ради этой улыбки!
- Хорошо, – сказал он, наконец, твердо. – Тогда у нас осталось совсем немного времени. Не будем больше терять его!
И они ударили по рукам, совсем как мальчишки из Нижнего Мира, когда-то научившие их друга Сиора этому жесту, который пришелся вдруг так неожиданно кстати.