ДНЕВНИК МОРИЦА
ПЕРВОЕ ПИСЬМО
«Неужели так быстро все стихло, неужели всех застрелили? - подумал я 16 июня, когда звук стрельбы прекратился, а крики раненых ненадолго прервались.
Сквозь щели дерева бочки, в которой я притаился, показался силуэт женщины, она была в ночной сорочке. Мать знакомогоВидимо, она недавно очнулась, потому как только минуту назад приоткрыла глаза, вытянув связанные руки в сторону мужа, будто взывала о помощи. Рядом лежавший с ней человек был мертв и не обратил взора на ее шевеления и попытки освободиться от бечевок. В доме пахло затхлостью и кровью. Аккуратно сложенные книги в шкафу еще ранее, - теперь лежали на полу. Вместе с трагедией в квартирку русских вторглось безмолвие, подкреплявшее здешний страх, - лишь иногда, с секундными перерывами, проникали в комнату крики умирающих соседей, или лай возбужденных собак.
- Очнись, милый… очнись, у нас еще есть шанс… - проговорила женщина, и ее взгляд упал на две стоявшие бочки у стены. Но ее муж опять не проснулся, и она пнула его ногой, желая разбудить еще раз.
Она едва сдерживала досаду; мне было видно, что ей хотелось биться ногами об пол и кричать. Можно было позвать на помощь… - но кого? Кого? – ведь всех перебили немцы. Не осталось здесь больше людей, да и вопли не придадут сил, они еще не помогли никому.
Женщина еще раз потрясла мужа, но, убедившись в его смерти, она быстро отползла от тела. Русская не издала ни звука - очевидно, поняла - писк умирающих только раздражает немцев, поэтому предпочла стихнуть окончательно, тогда и вероятности выжить будет больше.
- Вы его не разбудите, - произнес чей-то голос за дверью комнаты, - ваш муж мертв. Если хотите остаться живы, то мы можем дать вам шанс. Но вы должны сказать нам, где остальные члены семьи?
Я увидел, как кто-то из немцев вошел в комнату, направляясь к кровати женщины, очевидно, в ожидании начать разговор. Это был невысокий широкоплечий мужчина, одетый в гладкую зеленую форму. Он с нетерпением ждал ответов на свой вопрос.
Увидев его, женщина затряслась, откинула голову и сползла с кровати на пол, будто бы собиралась бежать, хотя и не была способна на это. Чувство приближающейся смерти ощущалось настолько остро, что она отдалялась от мучителя чисто инстинктивно. Вот уже правая рука свободна от бечевки, наверняка, подумалось ей, осталась вторая…
Через мгновение она находилась в нескольких метрах от тела мужа, и завал разбросанных книг рядом не вызвал у нее панику.
- И какой же шанс у меня выжить? - спросила она немцев, - Думаете, я не слышала стрельбы? Сегодня вы пришли и убили всех соседей в нашем доме, включая моего мужа, а теперь говорите о какой-то пощаде. Я не попрошу ее. Я ничего не скажу вам.
- Фридрих, сюда, - эсэсовец махнул рукой в сторону своего товарища, и мужчина вошел в комнату, - Обыщи эту дрянь, и посмотри, что в доме.
Эсэсовец кивнул и внимательно огляделся, стал рыскать в комнате, желая найти здесь что-нибудь пригодное, может, золото какое есть, или украшения дорогие… Но квартирка оказалась опустошенной. Лишь можно было обратить внимание на забрызганную красными пятнами пижаму, распластавшуюся на полу.
- Здесь нет ничего ценного, - ответил эсэсовец и начал обыскивать женщину.– только какие-то нитки.
Он небрежно вывернул карманы ее халата, приговаривая какие-то грубые слова ей на ухо. Глядя на товарища-фюрера, он ухмылялся, радуясь шансу обследовать ее тело, и, быть может, найти там дорогую вещь. Та, почувствовав неладное, - плюнула ему в лицо.
В ответ солдат отвесил ей пощечину.
- Слышишь ты, - обратился к женщине Фридрих, - Мы всех убили, кого увидели. Убьем и тебя, если будешь изворачиваться и не скажешь, где спрятался твой русский сын… Не помню как их зовут, - мужчина вынул из передника бумажный лист и махнул им перед лицом узницы, - Соколова да… Твоя фамилия? Как я мог забыть… А твоего сына, кажется, зовут Саша… Скажи, где он. И будешь жить.
Я, прячась в бочке, сфокусировал внимание на пленнице и молча наблюдал. Через мгновение немцы снова ударили женщину. Конец ли это? – но, нет, ничего не было слышно, лишь где-то пронесся скрип от бегавшей по кровавой комнате мыши. Потом последовали какие-то потрескивания, шорохи и часто раздававшееся дыхание женщины.
- Да идите вы к черту, я не знаю, где он, - бросила она мужчинам и поползла по направлению к двери, - ее руки были полностью свободны.
Мужчины засмеялись, и один из них направил оружие на женщину:
- Не скажешь, где парень, застрелю. Так что лучше ответь, где русский, иначе тебе плохо придется, женщина, обещаю тебе.
Молчание… Она не ответила, но краем глаза взглянула в сторону стоявших бочек и находившегося там меня.
…Как тяжело ей было. Тогда, совсем недавно, были живы ее брат, муж, сестра… но где сейчас та семья? Нет ее.
- У тебя последняя секунда, глупышка! – произнес офицер, но, как я и ожидал, женщина не ответила, а смело поползла к выходу.
…В кромешной темноте ничего было видно. Но громкий звук дал понять мне, что пришел конец. Каждый из солдат пустил в пленницу по две пули, а потом снова обшарил квартиру убитой семьи.
- Меня сильно привлекли эти две бочки, - сказал один из них напоследок, позвякивая ремешком и копаясь в своих карманах, - Надо, чтобы их обязательно проверили на наличие. Пошлем сюда оберштармфюреров. Пусть они ищут. И тогда, быть может, они сделают с выродком, что захотят.
12.12.1941»
ВТОРОЕ ПИСЬМО
«Любимая Маша! Именно эту картину я лицезрел в Польше совсем недавно.
Именно так все происходило. Не верится в это и мне и тебе… Так расстреливали, так убивали людей, и в той квартире, в которой я спрятался – была убита русская семья Соколовых, приехавшая в Польшу еще несколько лет назад.
Как я понял, самому младшему члену семьи - Саше Соколову -17 лет. Я спас его, я помог ему выбраться незаметно, когда эсэсовцы покинули жилой дом. Юноша жив и это главное для меня. Возможно, я чист душой, так как делаю все, лишь бы предотвратить геноцид.
Но могу я спать спокойно, даже если заслуживаю этого? Ответ на вопрос неоднозначен.
…Бывает, днем с бухты-барахты я отключаюсь и засыпаю надолго, а после пробуждения начинаю замечать, как огненный шар скрывается за облаками, а последний лист отрывается от ветки дерева. И тогда в моей душе наступает холодная зима; я, моя Дорогая Маша, необузданно несусь куда-то с криками о помощи.
Сон ли это? Меня постоянно сокрушает тревога. Пожалуй, я виновник всей этой беспощадной истории, проклятой каким-то чудовищным существом, терзающим мои чувства, дабы получить удовольствие от своей ненависти.
Все захвачено, и ты это знаешь. Когда я ехал в Польшу, я надеялся, что там народ будет свободен, но нет. Освенцим уже не то место, какой красотой блистал раньше этот всеми известный центр. Тот ли это миловидный городок, по которому прежде, весело смеясь, семенили фигуры женщин и детей?
Разве смогу я без боли раскрыть тебе картину горьких происшествий?
Сейчас Освенцим это, действительно, – сумасшедшая «столица смерти», с комплексом немецких концлагерей и лагерей смерти, расположенных на западе от Генерал-губернаторства, и, должен признаться, теперь это часть Рейха.
Освенцим - самый жесткий изолятор, на мой взгляд. Та дисциплина, которая применятся в нем – незабываема, памятна для нацистов, если можно использовать сие слова. Первая его часть была сделана на основе кирпичных одноэтажных и двухэтажных строений бывших польских, а ранее австрийских казарм.
Ох, жаль, что я не видел эти места раньше и не спас всех узников лагеря! Условия проживания в Освенциме пронизывают все мое существо, вызывая мурашки! Неужели во всем мире так будет?
Освенцим всполошил во мне самые противоречивые чувства, которые только могут возникнуть в человеке, ведь именно этот лагерь стал страшным сном для оставшегося в живых населения: для евреев, поляков, советских военнопленных. Что будет преследовать людей дальше – я не в силах ответить, так как не принимаю участия во всем этом кошмаре.
Однако кто-то из немцев заподозрил меня в инакомыслии, признав меня участником страшного преступления – ненависти к сегодняшней полиции, партии и нынешнему порядку.
Ранним утром, Маша, я вынужден просыпаться и с пеной у рта мчаться к немцам.
16 января, позавчера, они пригласили меня к себе в контору, которая, скажу тебе, находилась неподалеку от лагеря, но зачем, так и не понял? Что мне там делать? Работать в Освенциме я никогда не соглашусь.
Обезумев от страха, я с лихорадочной поспешностью кинулся в душ, а затем натянул одежду – все произошло так молниеносно, что через 5-6 минут я оказался в комнатушке, куда приказали придти. Контора была сырая, окна заставлены дощечками, над крышей виднелся высокий шпиль в несколько футов. На мокром полу валялась изогнутая старая вилка – очевидно, никому не нужная, топ-топ-топ изломанная ботинками поручиков.
Когда я взглянул на членов СС, то один из них, одетый в зеленую форму, со светлыми волосами, с узким носом подозвал меня к себе пальцем. Другой, в синей фуражке и с карими глазами, тихо наблюдал.
- Ты немец? – спросил поручик в синей форме, на что я ответил «Да».
- Твоя дата рождения?
- 05.06.1912.
- Почему из СССР мигрировал в Германию?
- ...
- ...
А потом их речь оборвалась, словно перевернулась кверху дном: они принялись задавать вопросы разного характера, а я молчал, стоя неподвижно, не зная, что им ответить, но перечить не имел права. Потом они обозвали меня плохим словом (как они ругались в точности не услышал, но отчетливо помню произнесенное ими «Missgeburt» по нем. яз, означавшее «урод»). Вслед за этим немцы после недолгих колебаний начали пинать меня.
Били меня слабовато, видимо, сил мало, но множество раз. Помнится, как кто-то из эсэсовцев достал из своей кладовки тугую бечевку, и, намотав на руку, хлестнул меня по спине и ногам. Вначале я не издал ни крика, но нацистам этого не хватило для полного наслаждения, и один из них вновь саданул меня по голени, добавив по-немецки: Heimtucker переход с нем. яз - Предатель).
Признаться, на этот раз, Машенька, я уже не успел осязать боль, и, кажется, лишился сознания, так как лежал на каком-то деревянном полу с окровавленным лицом и едва двигающимися ногами.
В рядом стоявшем зеркале я увидел чудовище. Отражение резало глаз. На меня глядела красная морда, с серыми тусклыми глазами и худющим телом. Мне не верится, что за такой короткий срок можно потерять массу.
Поэтому, Маша, душа моя уже давно с тобой, а тело, этот жуткий скелет, остается здесь, в Польше - я мысленно улетаю из адского мира, причиняющему мне и людям только страдания.
Помнишь, как мы были с тобой в Шпицбергене-архипелаге и наблюдали за красотой открывшегося нам административного города Лонгйир? Как тонули в блеске увиденного? Ведь именно там мы и провели лучшие времена – ты советская девушка, и я, немец, выросший в русской семье.
Я мечтаю вновь поцеловать твои губы и шею. Обвить рукой твою талию и навсегда заснуть с тобой в объятиях.
Я хочу на мгновенье забыть об этой жизни… И сейчас я пишу тебе письмо в своем дневнике потому, что не способен сдерживать чувства в себе самом - за счет этого я живу и набираюсь сил.
ОТ МОРИЦА. ЛЮБИМОЙ МАШЕ. 1941»
ТРЕТЬЕ ПИСЬМО
«Маша... в Польше все по прежнему. Как говорят слухи, в СССР военные действия не прекращаются. Неужели не осталось выхода? Как победить Тьму??
...Я разочарован всем. Я разочарован сегодняшним временем. Разочарован тем, что власть Германии захватили немцы-нацисты. Я не желаю верить в то, что диктатура стала основой, и что в мире, в котором я нахожусь, уже потухли улыбки детей и женщин. Нацисты борются за независимость, но не думал я, что так безжалостно будут убивать жителей СССР, Польши, так кровожадно резать всех, кто попадает в лагерь смерти.
«Отныне каждый русский, каждый еврей – враг Рейха» - так говорят эсэсовцы. Но почему я должен повторять их фразу??
Но, как глуп я был, когда решился жить в Германии.
Кто, как не Гитлер стал родоначальником темной стороны?
Диктатура была везде. Она повсюду. И я не сразу разглядел ее.
Когда я уезжал из СССР, я думал, что приобрету в Германии покой. Но моя жизнь в Рейхе так и не сложилась - СССР - МОЯ РОДИНА.
Узнав о диктатуре и идеологии, я начал избегать общения с немцами и бежал из Рейха, но неужто испуг охватил меня? Я полностью забыл путь и попал не в Москву, а в Польшу.
… Встретив там членов СС, я солгал им, что желаю сотрудничать с ними. Имея немецкие корни, нетрудно было заверить их: я не был похож ни на русского, ни на еврея.
«Да вроде немец. – прокомментировал один из них после диалога и добавил, - И язык парень знает».
В итоге взяли меня к себе, и какое-то время я проработал в одной семье брадобреем, где мне удалось встретить работающих в палисаднике русских. Эсэсовцы заставляли их убирать мусор, бросая в пленных палки как в собак, а те лишь молча кивали и продолжали подчиняться - их надежда на светлое будущее угасла.
Возле лагеря я отказался работать (писал об этом раньше). Видеть поток трупов, или умирающих от голода людей – казалось невыносимым для меня, само зрелище было равносильно тому, что увидеть вокруг себя усыпанной миллионами холодных манекенов землю.
Насколько ужасно было положение государства, и в какую темень оно шло – наверное, понимал только я.
Один раз, когда мне нужно было убраться в палисаднике вместе с русскими, на улице через ограждение я лицезрел изуверскую картину. По улице бежал мальчик, весь испуганный с разбитыми коленями – как я понял – смешанных кровей – с черными волосами, карими глазами и бледной кожей.
А сзади него!.. О, Маша!! Сзади него бежал немецкий фюрер, что-то приказывая собаке,– и хвать, хвать, пес загрыз маленького человечка. Погиб невинный ребенок!
Маша, если бы ты могла спасти меня! Жить в таком мире невозможно, и я еще давно отказался участвовать во всех этих преступлениях, но связь с освободителями оборвана. Все потеряно. Все тлен.
…за мной повсюду наблюдают, и я чувствую, что стал рабом немцев. Я вынужден им подчиняться и работать на них.
Доселе я каждую ночь просыпаюсь, видя ужасные душераздирающие сны. Меня заключат в Освенцим, как и многих других, ведь я отныне считаюсь преступником, предателем Нации, врагом Рейха.
Я спас русского Сашу Соколова и за это несу наказание.
«Ну как, нравится, закапывать тела узников?» – спрашивают они, когда я поднимаю горсти земли лопатой.
Видимо, издеваются… Зная, чью сторону я принимаю…
Дорогая Маша, мне очень жаль, что ты не получишь это письмо, и я непрестанно размышляю над этим. Мне одиноко и страшно, я боюсь, что тебя выследят и убьют!
Способна ли ты представить, как я тоскую, как рассеиваются мои самые светлые воспоминания из-за происходящих здесь кошмаров, а желания встретить тебя стали потайной мечтой?
… Мое письмо в дневнике заканчивается, а сердце не леденеет. Я не знаю, сколько еще буду так мучиться… Осталась лишь мечта: освободиться от тьмы и увидеть тебя, читающую мое послание.
Я устал мучить себя и готов предаться пыткам в лагере, так как не в силах больше насильно работать могильщиком. Моя смерть - это единственная защита: если я умру, я лишусь той жестокости, которая творится повсюду. Я готов навсегда исчезнуть, лишь бы не закапывать тела невинных».
1941.»
Мориц родился в Челябинске, воспитывался русскими, так как его предки-немцы были убиты во Время Первой Мировой Войны. Мориц считал себя сторонником СССР