Архангельск, 1940-1955
Эти заметки продолжают мои воспоминания "Истоки. Документальная повесть о моих родителях".
Раннее детство
Память сохранила некоторые отрывочные воспоминания из моей дошкольной жизни. Помню, что сильно болел, лежал в жару, но постепенно вы-правился. Позднее мать вспоминала: «Думала умрёт, дак умрёт…» Я был погодком, то есть родился через год после первенца Анатолия и меня не ждали. Абортов тогда не делали, строго наказывалось сиё законом. Судьбе было угодно, чтобы я продолжил жить, а Анатолия не стало, когда ему бы-ло всего 52…
Еще помню свой, наверное, первый сознательный поступок. В нашем дворе между соседними домами устроили невысокий забор с калиткой. Стремление строить заборы достойно отдельного исследования. Я думаю, оно исходит от инстинкта частной собственности, желания иметь свой кусок территории, земли, которая для каждого нормального человека, а для бывших крестьян особенно, есть главная материальная (да и духовная) ценность. В данном случае в том заборе не было никакой необходимости, он только мешал всем, но поди ж ты… Мне было, думаю, около двух лет. Во всяком случае, я уже самостоятельно передвигался. Летним жарким днём я подошёл к той калитке и сообразил, что открыть её можно, только повернув щеколду, что я и сделал, встав на цыпочки. Калитка открылась и это было для меня настолько волнующе, вот я своими руками могу что-то сделать, что запомнил этот случай на всю жизнь. Не помню, хвалил ли кто меня, может никто и не видел. Лучше всего запоминаются факты, имею-щие сильную эмоциональную окраску. Я испытал тогда такое потрясение и такую радость, на какую способны только дети.
Кстати о частной собственности. Миром правят инстинкты и интересы. (Это я начинаю говорить афоризмами, вероятно от старости). Человече-ских инстинктов не так уж много – инстинкты самозащиты, продолжения рода, частной собственности. Вероятно, психологи назовут еще что-нибудь. Я могу добавить сюда еще инстинкты разрушения и убийства (невероятно, но это так), к счастью они лежат поглубже, как бы блокированы, но вылезают в экстремальных случаях наружу. Вам никогда не хотелось в приступе ярости крушить всё и вся вокруг? Человек – это животное, про-дукт эволюции животного мира, а не божье создание. Доказать это нетруд-но. Мы сами доказываем это ежедневно и ежечасно. «Мы все передрались на нашей маленькой планете» (это не моё, автора не помню). У природы просто не было другого материала, пришлось на этом животном фундаменте строить homo sapiens’а, наделить животное разумом - самым мощным орудием, капитально изменившим наш мир.
Инстинкт частной собственности исходит из стремления животного иметь свою территорию для охоты и пропитания. Для разумного животно-го – человека - кусок земли тоже главный шанс выжить, не умереть с го-лоду. И он научился защищать свою землю, не считаясь ни с чем, вплоть до самопожертвования. И в современном мире для каждого политика во-прос целостности страны является едва ли не самым главным. Поэтому са-мая сильная партия в России называется «Единая Россия», а утрата даже крошечных территорий (вроде Курильских микроостровов) представляется вещью абсолютно недопустимой. Здесь не вопрос количества, а вопрос ка-чественного решения будущего страны. Если возьмут чуть-чуть сейчас, то потом ведь захотят и ещё. «Чужой земли мы не возьмём ни пяди, но и сво-ей клочка не отдадим!».
Помню, как я в первый раз приехал на свою дачу с новой собакой. Это была белая болонка по имени Чуня. Надо было видеть, какое огромное чувство радости она испытала, поняв, что теперь у неё есть свой кусок земли и дом, который надо защищать. С каким остервенением она облаи-вала каждого, кто находился поблизости. С каким гордым видом она сидела на крыльце, и какое чувство ответственности она (мне кажется) испытывала.
Один известный учёный-экономист заметил «Всё богатство Америки от маленького слова МОЁ». Это сейчас мы не вздрагиваем от страха, заслышав – частная собственность священна. А раньше жили одновременно в двух мирах – своем, построенном на простых разумных человеческих ос-нованиях, и официальном, основанном на химерной мечте о всеобщем сча-стье, построенном на слове НАШЕ. Поэтому у людей моего поколения слова и мысли далеко не всегда совпадали, даже у ортодоксальных комму-нистов, которые понимали – моё так уж это моё! А наше – оно неизвестно чьё. Бороться с инстинктами невозможно! Бесхозяйственность сгубила экономику страны, а потом и саму страну.
Частнособственнические инстинкты - это было клеймо для людей с пе-режитками капитализма. Только вот капитализм пережил наш социализм. Я говорю «наш», так как не считаю идею социализма навеки опозоренной. (Nie wieder sozialismus?) Всё не так, ребята…
Еще в памяти как туман где-то прячутся ощущения военного времени. Сидим на каких-то узлах, один или два раза куда-то шли и сидели в бомбоубежище. Большое количество диких слухов о всяких преступлениях и злодействах. Кажется, мы не голодали, так как отец был на приличном обеспечении, дослужился до звания капитана. Мать сразу после замужества работу оставила, превратилась в домашнюю хозяйку.
На фото, наверное, еще предвоенном, показана мама с двумя сыновьями (я - слева). Видно, что она сильно похудела. Это самая ранняя наша семейная фото-графия. В 1944 родился брат Виталий, и стало в семье четыре мужика и одна женщина.
В городе вся земля, где только возможно, была распахана и за кем-то за-креплена. Везде старались выращивать картошку, наш второй хлеб. Даже под окном нашей квартиры была крошечная грядка (мы жили на первом этаже в двухкомнатной квартире с большой кухней и русской печью).
Школа
В 1945 я пошёл в школу. Кажется, весь мир был пропитан сладким сло-вом «Победа!». Мир был прост и понятен. Есть русские и немцы, мы хо-рошие и правильные, они – фашисты, захватчики и изуверы. Есть еще ве-ликий вождь, который всё знает и понимает, и поэтому мы победили. А дальше будет такое счастье!...
День 1 сентября запомнился. Была чудесная погода. Мы с компанией одногодков пришли в школу №6 на ул. К.Маркса (пешком минут 10-15). Были торжества, потом все пошли по классам. Отсидели один урок, а после звонка все с визгом побежали опять на улицу. Я подумал, что уроки закончились и отправился домой, вдобавок забыл в парте свою кепку. Когда ж оказалось, что занятия еще продолжаются, то я устроил грандиозный рёв, со слезами вернулся в школу. Тут меня успокоили, вернули кепку, сказали, чтобы не расстраивался и приходил завтра.
Первой моей учительницей была Анна Ивановна Деткова. Думаю, что работа с детьми была её призванием. Она научила нас быть порядочными, так как сама была безупречно честной. Память особенно цепко держит поступки, которые вызвали твой жгучий стыд. Вот и я не забуду такой слу-чай. Писали мы какое-то изложение (наверное, уже в 4-м классе), а Анна Ивановна попросила нас назвать оценки, которые она не успела проставить в свой журнал. Я сознательно или не совсем сознательно назвал предыдущую оценку – четверку, а не фактическую тройку. Учительница усомнилась, уличила меня в обмане и дала жесткий выговор за мой нечестный поступок. Спасибо тебе, мой учитель! До сих пор этот случай не забыл, значит помогло…
В начале 1948 года я заболел скарлатиной, 40 дней лежал в больнице. Потом догонял своё отставание в школе. Был прикреплен для этой цели к Вале Лукошкову (потом мы вместе работали в ЦНИИМОДе).
И еще одно событие произошло в мои 11 лет. Я как-то внезапно и очень сильно полюбил музыку, которую до того вовсе не замечал. Помню, у соседей завёлся патефон. И я часто сидел, тесно прижавшись ухом к стене и слушал музыку. Самыми первыми любимыми для меня остались песни с пластинки Леонида Утёсова – «На кораблях ходил когда-то в плавание» и «Почта фронтовая». Потом, конечно, патефон появился и в нашем доме.
Записался в струнный кружок Дома Пионеров (сейчас в этом доме – театр кукол). Ждал репетиций с жутким нетерпением и бежал заниматься своей четырехструнной домрой. Тут же познал азы нотной грамоты. Дома мне купили мандолину, и я много занимался (4-х струнная домра строится также как мандолина и как скрипка: ми-ля-ре-соль). Имя своего первого учителя музыки не запомнил. Там же обзавёлся первыми друзьями – музыкантами. Это были Лёня Бухалов и Коля Шпанов. С Леней мы потом продолжали музицировать и в студенческие годы. Лёня сменил домру на кларнет и саксофон, а Коля после семилетки сразу поступил в наше муз. училище по классу домры и стал профессионалом в этом деле. Потом до выхода на пенсию работал преподавателем училища и руководил оркест-ром русских народных инструментов. (Правда, к тому времени все почему-то перешли на трехструнные домры).
Начало 50-х – это время борьбы с космополитами, то есть со всем ино-странным. В танцевальном кружке учили такие танцы как подэспань, па-депатинер, краковяк, польку, вальс. Но, упаси боже, - фокстрот или танго. Их просто называли быстрый танец, медленный танец.
В средних классах я уже участвовал в конкурсах самодеятельности – исполнял на домре некоторые произведения, например, рондо Моцарта и вальс Хачатуряна. Участвовал даже в областном конкурсе и играл на сцене нашего драматического театра. Аккомпанировал мне на рояле Валентин Нюхин, довольно известный музыкант в Архангельске. В шестой школе тоже завёлся оркестрик, который почему-то назвали симфоническим (это от мании величия – там было несколько скрипок, виолончель, фортепьяно и я на мандолине).
В старших классах в доме появилась гитара и я с удовольствием стал ов-ладевать этим богатым (особенно после домры) инструментом. Жалею, что у родителей не хватило денег на аккордеон. Я любил тогда этот инструмент больше всех других и без сомнения мог бы хорошо его освоить.
Первую оперу я услышал в 14 лет, это был «Евгений Онегин», привезённый в Архангельск минской оперой. По какой-то разнарядке в наш город каждое лето ездил на гастроли именно Минский театр оперы и балета. Все основные музыкальные темы Чайковского навсегда остались в моей памя-ти. Почему-то самое сильное впечатление оставила опера Даргомыжского «Русалка», помню, что не мог сдержать слёз, переживая за судьбу несчастной утопленницы.
Самое яркое для меня музыкальное событие тех лет – фильм «Возраст любви» с Лолитой Торрес. Мне было 16 лет, шел 1954 год, в воздухе после смерти Сталина запахло чем-то новым. Как сейчас помню, первый раз я фильм посмотрел в кинотеатре «Победа». Это была пристройка к Дому Советов, там потом размещалась Архангельская филармония, сейчас этой пристройки нет. Ошеломленный красотой неизвестной и прекрасной испанской (аргентинской) музыки, я сразу после первого сеанса пошёл на второй, а затем ходил на этот фильм ежедневно. Всего я посмотрел этот фильм более 20 раз и до сих пор знаю наизусть все диалоги и помню все мелодии этого фильма.
После времени «железного занавеса» страна стала потихоньку открывать для себя другие миры, другие культуры. Естественно, у молодёжи самый большой интерес вызвал джаз, как явление ранее запретное. Не избежал и я этого увлечения, оно осталось до сих пор, но большим любителем джаза я не являюсь.
У нас в школе был очень колоритный человек – учитель географии Глеб Глебович Бострем. У него не было кисти правой руки, но он неплохо справлялся с фортепьяно одной левой. Иногда просил помогать ему моего одноклассника Валю Орлова, который учился в муз. школе по классу фор-тепьяно. Так они и играли, в три руки. От него я впервые услышал массу новых для меня шлягеров старых лет и кое-что из западной музыки начала 50-х. Тогда же появились первые магнитофоны и записи с западных радио-станций, принимаемых на коротких волнах с большим треском (диапазон УКВ появился много позже, только в 80-х годах). Самое сильное впечатле-ние, помню, произвела на меня песня «Истанбул – Константинополь». На-верное, это было самое первое соприкосновение с новым для меня жанром музыки. Эта песня пережила десятилетия и сегодня снова на эстраде. (Великолепный римейк её сделал Александр О’Шеннон.)
Из учителей я запомнил кроме Анны Ивановны и Глеб Глебыча также Елену Михайловну Исакович (русский язык и литература), Екатерину Ан-тоновну Еличеву (математика), Ирину Петровну Демичеву (химия), Нину Михайловну Момотову (немецкий язык). Директором школы был тогда Павел Васильевич Витков. Особенно любимых предметов у меня не было, предпочитал, кажется, химию и немецкий язык. Школу закончил со сред-ней оценкой «хорошо», в аттестате две пятёрки и две тройки, остальные четверки.
Тогда же пробудился сильный интерес к немецкому (и вообще иностранному) языку. Мы стали изучать иностранный язык с 5-го класса, для этого классы разбили на английские и немецкие. Попал я в «английскую» половину, но почему-то (скорее всего за компанию) я и группа однокласс-ников не согласились с этим, и пошли к директору проситься в немецкий класс. Это нам разрешили без всяких уговоров. То есть, была сделана от-кровенная глупость. Ребёнок не может сам решать такие вопросы, ибо нельзя самим детям доверять, например, вопросы детского питания. Тем более школьник не может сам решать, что ему следует изучать. Это в не-которой степени доверяют студенту вуза, но и то не в наших университетах и в малой степени (дисциплины по выбору). Потом я много раз пожа-лел, что начал изучать немецкий, а не английский (международный) язык.
Впрочем, преподавали иностранный вполне бездарно, если даже учитель был хорош. В классе около 40 учеников, работаем только с текстами, гово-рим крайне мало, зубрим слова. Живого языка не чувствовалось, практиче-ски ни один из нас не мог общаться после 10-летки по-немецки даже в ми-нимальном объёме. А я всегда жутко завидовал (по белому) тем, кто гово-рит еще на одном языке.
Вспоминаю, как я впервые столкнулся с явлением, которое называется «билингва». Это ситуация, когда в семье говорят на двух языках. На на-шем Новгородском проспекте рядом было с десяток домов, в которых жи-ли (и сейчас живут) татары. Вообще татарская диаспора в Архангельске довольно большая и татарский язык в семье не забывают, хотя знаю, что не во всякой. Есть на нашем Вологодском кладбище часть территории, кото-рая называется «татарское» кладбище.
Татары были и в нашей дворовой компании. Это Юнус Фархутдинов, Фарид Мифтахутдинов, других не помню. Как-то Юнуса стала ругать со-седка по-татарски, и он ей ответил на том же языке, чем меня и поразил. Ведь до того я не слышал от него ни одного слова по-татарски.
Девятый класс – это ещё и время первой любви. Её звали Вика Петрова. Мы увиделись в какой-то общей компании у Тани Гневашевой, что жила в нашем дворе. К тому времени мы уже начали кучковаться и с интересом присматриваться друг к другу. Вика была смуглая брюнетка, похожая на цыганку. Наверное, это и поразило меня. Сам я был худощавый (мягко говоря) блондин ростом 175 см. Была настоящая влюбленность, первая и не-повторимая. Наши встречи длились не долго. Думаю, я был недостаточно смел для моей подруги, которая уже знала в этом деле много больше меня. Потом у неё появился другой парень, я ужасно ревновал. Всё это тянулось несколько лет, потом как-то заросло. «На то она и первая любовь, чтоб быть ей не особенно удачной» (из студенческой песни). К сожалению, её фотографии у меня не сохранилась, а жаль. Было бы, что вспомнить…
Тут еще надо заметить, что с детства я был окружен только мужской кампанией. Дома только братья (в 1946 году родился Юрий, в 1950 – Станислав). Учился я в мужской школе. До 1954 года в нашей стране в городах существовали отдельно мужские и женские школы. Когда стали объединяться, то решили (вполне разумно) выпускные десятые классы не тро-гать, не разбавлять их женским полом. Мало того, и пять студенческих лет я провёл в чисто мужской группе, где не было ни одной девчонки! Поэтому обращаться с ними не умел. Оказывается, их уговаривать надо, а меня и не учили…
После девятого класса удалось съездить летом 1954 на один месяц в кол-хоз. Партия и правительство попросили подростков помочь родине с убор-кой урожая. В памяти почему-то почти ничего не осталось от той поездки. Приехали мы, кажется, в Усть-Ваеньгу, работали на сенокосе.
В 1980 году мы решили отметить 25 лет окончания школы и провели это мероприятие. У меня с той поры сохранился список выпускников 10В класса 6-й средней школы г. Архангельска, выпуск 1955 года:
1. Алёшин Альберт Иванович. Самый умный парень в классе, увлекался философией. Про себя говорил, что он спит ночью 4 часа и еще 2 часа днём. Остальное время работает. Я ему верю, парень был не из пижонов. Пользовался огромным уважением в классе, носил прозвище «Борода», так как рано возмужал. После школы поступил на философский факультет Московского (кажется) университета, потом работал в г. Горький (теперь Нижний Новгород).
2. Берчанский Альберт Давидович. Отличительная особенность – еврей. В 1953 году по нашей стране прокатилась волна антисемитизма. Тогда я впервые от кого-то из своих одноклассников услышал: «А этот – еврей». Сказано было с презрением и раскатистым ррррр. Это меня сильно поразило, так как я до той поры не знал, что существует такая особенность у людей – ненавидеть других только из-за национальности.
3. Богданов Александр Сергеевич.
4. Варакин Станислав Николаевич. Работал ст. механиком гидробазы
5. Волынский Владимир Николаевич - это я.
6. Гурьев Аркадий Афанасьевич
7. Ермолин Юрий Иванович, инвалид (не было одной ноги)
8. Железовский Борис Емельянович. Помню, что он хорошо рисовал. Я ему завидовал. И сейчас завидую тем, что владеет этим даром. Это даётся природой, и тут хоть пыхти – не пыхти, не сравняешься с талантливым че-ловеком. Таких божьих даров не много. Это дар художника, композитора, актёра, изобретателя, поэта. Трудом можно достичь очень много, но без таланта не достигнешь высот. Талант можно погубить, купить его нельзя.
9. Земцовский Михаил Павлович
10. Калашников Отто Иванович. С ним судьба нас свела надолго. Он кончил после школы лесохозяйственный факультет АЛТИ. Приехав на работу в Кодино я застал его там, и мы некоторое время даже были дружны. Но слишком разные мы люди. Отто (Оттик) – человек небольшого роста и всю жизнь пыжится казаться больше, чем он есть.
11. Калинин Юрий Иванович
12. Кобяков Лев Андреевич
13. Комиссаров Владимир Павлович. С Вовкой мы в десятом классе сидели за одной партой. (Не знаю, как сейчас, а в наше время парты были двухместные). Потом связь потерялась, интересы у нас были разные.
14. Кротов Евгений Павлович
15. Лавров Игорь Леонидович.
16. Орлов Валентин Сергеевич. Валя был родственником нашего известного врача-хирурга Орлова.С ним мы стали дружны после того, как он уз-нал, что я много занимаюсь музыкой. Он к тому времени закончил музыкальную школу, по моим понятиям здорово играл на ф-но. Потом закончил мед. институт. Уже спустя много лет я встретил его под Петрозаводском, он работал рентгенологом в санатории «Марциальные воды».
17. Попов Игорь Спиридонович
18. Попов Анатолий Иванович
19. Потехин Леонид Павлович. Еще один музыкант в нашем классе. Лёня играл на скрипке. Был он небольшого роста, очень горд и обидчив. Запомнился такой эпизод. Завуч спрашивает: «Потехин, Вы это сделали?». Лёня гордо поворачивается и, не говоря ни слова, уходит прочь. Закончил наш пединститут, работал директором заочной школы для моряков.
20. Пашинский Анатолий Георгиевич. Стал военным. На юбилей приехал в должности полковника, занимался вопросами приемки вооружений для армии.
21.Поспелов Владимир Иванович. Я бывал у него дома, он, как и я, инте-ресовался старыми пластинками с записями джаза (Утёсов, Рознер и др. из 30-х годов). Работал в КГБ, потом помощником 1-го секретаря в нашем обкоме партии.
22.Рубцов Лев Владимирович
23. Саенко Виктор Фёдорович
24. Сытин Вадим Львович. С Вадимом мы фактически не разлучались все эти годы. Учились в одной группе, после учёбы он остался ассистентом на кафедре технологии металлов (Впрочем, не из-за успехов в учёбе, а по знакомству). Диссертации не защитил, так и работает до сих пор старшим преподавателем. А парень не без талантов. Увлекался радиоделом, был классным специалистом по ремонту телевизоров. Пока не пришло время импортных телевизоров, которые не ломаются. Тут он и остался без приработка.
25.Лилеев Сергей Иванович
26. Лилеев Николай Иванович. Это два брата. Помню, что один из них или оба занимались фигурным катаниям и ездили даже на солидные соревнования в другие города. Мы, конечно, завидовали таким успехам своих одноклассников. Николай потом стал кандидатом технич. наук и рабо-тал в Брянском институте транспортного машиностроения.
27. Малыгин Анатолий Дмитриевич. Он был самым старшим в классе, года на 2-3 старше остальных. Других подробностей не запомнил.
28. Третьяков Владимир Степанович. К 1980 было известно только то, что этот человек совершенно спился. Сколько их упало в эту бездну…
29. Филиппов Леонид Павлович. С Леней тоже нас связывает очень долгое знакомство. Вместе окончили школу, поступили на один факультет АЛТИ, учились в одной группе 5 лет, а потом даже немного работали вместе, когда я поступил на работу в СевНИИП. Изредка вижу его и сейчас, но всё реже. Леня – человек довольно замкнутый. Он когда в детстве выпил что-то не то (наверное, метиловый спирт) и сильно подпортил себе зрение. Ходил с молодых лет в очках с толстыми стеклами. Впрочем, сумел создать нормальную семью. Я видел его жену, довольно симпатичную женщину, и взрослого сына. А семья – основное достижение нашей жизни. Последнее место работы у Лёни - конструкторское бюро СевНИИП.
30.Фридман Альберт Давидович. Еще один еврей в нашей группе. Сейчас я понимаю, что он также находился много лет под гнётом бытового ан-тисемитизма, поэтому был очень осторожен в выборе друзей и приятелей, жил замкнуто. У меня с ним были вполне нормальные отношения. Помню, что даже один раз заходил к нему домой в крохотную комнатку, где они жили вдвоём с матерью.
31. Хабаров Вячеслав Алексеевич.
32. Шенин Леонид Викторович. У него мама работала техничкой у нас в школе, и жили они тут же в какой-то каморке на первом этаже. Помню, что был он постарше нас, учился трудно.
33. Харютин Владимир Христофорович.
Вот таков был наш выпускной класс. А всего шестая школа выпустила в 1955 году три таких класса.
И еще одно трудное для меня воспоминание. В 10-м классе столкнулся я впервые с человеком, который встал передо мной с ножом. Было это на школьном вечере, тогда уже школы стали смешанными. Я был в раздевалке, уже собрался домой. Вдруг сильно выпивший Третьяков, вероятно стремясь показать свою браваду перед девчонкой, оттолкнул меня, ударил и приставил нож к животу. Было не весело… Что-то подсказало мне единственно верную линию поведения - я, как мог, сохранил спокойствие и сказал: «Неужто ты думаешь, что я буду драться с пьяным?» На этом инцидент был исчерпан, но позднее этот «герой» всегда старался делать мне мелкие пакости. Например, исчиркать мой блокнот, запачкать учебник чернилами и т.п. Трусливость и жесткость всегда ходят рядом. А для себя я со временем выработал одно ценное правило - «человеку кроме страха нечего бояться». Этот афоризм принадлежит Франклину Делано Рузвельту.
Мой двор и моя деревня
Годы с 1945 по 1953 - время надежд и разочарований, когда великая победа не принесла победителям лучшей жизни (парадокс 20-го века - побеждённые стали жить лучше и, конечно, свободнее, чем победители). Это еще и время развенчания иллюзий настоящих коммунистов, то есть тех, кто полагал, что их миссия - принести счастье всему человечеству, ибо они выбрали единственно правильный социалистический путь развития. Впрочем, об этом писать уже скучно… Кто хочет знать правду, тот её знает. Кто не хочет – слышит только то, что хочет слышать. Племя убеждённых коммунистов практически уже вымерло. Людей этих жалко, судьба их поучительна, но она – не предмет для подражаний. Разве что урок для молодого поколения. Урок, который показывает огромную силу убеждений и убеждённости, даже если исходная идея фальшива. Ленин – политический банкрот, гениальный мистификатор, сумевший зажечь миллионы сердец благородной идеей всеобщего счастья. Счастья через горы трупов и море крови… И это коллективное помешательство длилось почти 80 лет! Нужно было дожить до полного развала экономики, чтобы получить точку опоры и сменить общественный строй огромной страны с одновременным её развалом.
И рождается в моей голове ещё такая аналогия. А ведь германский народ (называемый до и после великим) тоже купился на благородную идею совсем другого толка - идею расовой исключительности и спасения человечества от неполноценных людей. Идея получила отклик («резонанс») в душах людей вполне цивилизованных, которые осознали свою «великую и благородную» миссию и стали претворять её в жизнь самыми бесчеловечными средствами. Здесь тоже появился свой вдохновитель и организатор, свой провокатор, сделавший ставку на самые низменные инстинкты homo sapiens. Который в глубине своей есть животное, особенно когда забывает, что он человек… Помешательство в форме государственной идеи фашизма и нацизма длилось не так долго, как в России. Но людей уничтожено миллионов 50 (цена второй мировой войны).
Может когда-нибудь найдётся психолог, который постарается разобраться - а нет ли в личностях Ульянова (Ленина) и Шикльгрубера (Гитлера) каких-нибудь похожестей и совпадений. Как это они сумели натворить столько зла? Известно, что Ульянов был братом казненного террориста Александра, а Гитлер затаил злобу на евреев за то, что его мать погибла по вине врача-еврея. Но это, конечно, не причины, а только поводы, чтобы озлобиться и возненавидеть весь мир. А тут ещё и Джугашвили надо вспомнить… Я умолкая в силу своей некомпетентности в науке под названием «человековедение». Кстати, есть ли такая наука? А 50 погибших миллионов составляют примерно 1% , то есть всего одну сотую от населения нашей планеты в 1940 г. Цифра страшная в своей циничности.
Но хватит о грустном. Я ведь хотел рассказать о своем детстве и отрочестве.
Жизнь городского мальчишки протекает в семье, школе и во дворе. Двор и дворовая «команда» сыграли в моей жизни (и уверен, в жизни моих сверстников) роль незаменимую. Было какое-то «дворовое братство», была компания и чувство приобщённости к этой «своей» компании. Послевоен-ное время совпало со временем превращения нас из мальчиков в подрост-ков.
На наше становление очень сильно повлияли фильмы тех лет. Их было мало и каждый фильм для детей и взрослых был как целое событие. В эмоциональной памяти наибольший след оставили такие фильмы как «Подвиг разведчика» , «15-летний капитан», «Остров сокровищ» - приключенческие фильмы о благородстве и отваге. Нельзя не вспомнить и об особой разновидности фильмов тех лет – трофейных фильмах, например, многосерийный «Тарзан». Тяга у людей к зрелищам была огромной. Помню, что в очередь за билетами в кинотеатр «Арс» (деревянное одноэтажное здание на углу пр. Петроградского и ул. Пролеткульта) меня чуть не задавила толпа. Стоять в очередь как-то не получалось. Часто возникал полный бардак и выигрывал тот, кто сильнее.
Было много злобы в людях. Часто были драки толпа на толпу. Например, моряки с пехотинцами, один двор на другой и т.п. Но было и другое - детская дружба, тяга друг к другу. Содержание наших детских игр точно не помню. Наверное, как все играли в войну, прятки. Были еще развиты забытые сегодня лапта, городки. Летом же самым притягательным место для нас был городской пляж. Затем появилась рыбалка удочками, закидушками (система «крючок – червячок»). Стали устраивать походы подальше, в том числе с ночёвкой. Первого своего окунька поймал на озере Рикасиха, под Северодвинском. Такой счастливый момент до сих пор остался в памяти.
Матери с нами было очень трудно.Отец был много занят на работе, дома бывал редко. Кормить и одевать четверых, а с 1950 – пятерых мальчуганов, было непросто. Поэтому на лето нас старших старались куда-нибудь отослать. Было два пути – к бабушке в деревню или в пионерский лагерь. Первый мой выезд за пределы родного дома состоялся в 1947 г. В девятилетнем возрасте, окончив второй класс, я отправился в родную деревню матери вместе с моей бабушкой Анной Егоровной.
Вверх по Двине до Котласа тогда ходили колесные пароходы. Названы они были почему-то именами известных писателей «Пушкин», «Гоголь», «Лермонтов». На пароходах было три класса: первый - 4-х местные каюты на верхней палубе, второй - на средней палубе в виде жестких двухярус-ных коек, на которых все-таки можно было поспать, и каждый пассажир имел своё место. Третий класс – места для сидения на нижней палубе. Плыли мы, кажется, более суток в плацкарте. Всё было жутко интересно, необычно, ново. Паровая машина работала на дровах, поэтому однажды даже делали специальную остановку и загружались березовыми дровами, специально запасёнными для этой цели на крутом берегу Двины.
Прибыли мы в Рочегду, а, может быть, в Топсу. Кургомень находится между этими двумя пристанями. Помню, что первый вопрос, который я задал бабушке, когда мы пешком шли до своего дома, был: Бабушка, а где же люди? Вокруг было так красиво и пустынно. Я привык, что вокруг меня всегда находятся люди… Когда же кто-то всё-таки встречался нам по пути, то обязательно здоровался, хотя мог быть совсем незнакомым человеком. В городе мы с незнакомыми не здоровались.
Наш дом оказался добротным типичным северным крестьянским домом в два этажа со взвозом, поветью и прочим, название чему уже и не помню. Он был идеально приспособлен для крестьянского труда. В нижней пристройке было место для коровы или другой живности, на верхнем этаже хранилось сено, которое так вкусно пахло и на котором можно было так сладко поспать.
Постепенно в деревне собралась своя компания подростков и стало со-всем здорово и интересно. Помню имена Леньки Косцова, Серёги Парий. Из взрослых в памяти остались такие имена как Петька Комиссар, Володя Ванин, Бурмакины, Енька (Евгения, которая в детстве называла себя Женька, не выговаривая Ж). В деревне почти все были Косцовы, поэтому различали друг друга по каким-нибудь прозвищам.
Время было жутко голодное, хотя я этого тогда до конца не понимал. Отец давал, конечно, какие-то деньги бабушке на моё кормление и они (я теперь уверен) казались всем деревенским такими огромными. Трудодень в колхозе стоил 3 копейки – цена одной поездки на архангельском трамвае. Выживали только собственным хозяйством. У деда с бабкой были тогда корова, овцы и куры. Электричества и радио в деревне не было. Хлеб пек-ли сами и муку мололи из зерна тоже сами. Хлеб был житным, то есть из ячменя, реже – ржаным. А белого пшеничного не помню совсем. Хлеб, мо-локо, картошка, да лесные дары – этого вполне хватало. Иногда перепадал и кусочек мяса, но так редко…
Поездки мои в Кургомень продолжались вплоть до 1953 года. За эти годы я, конечно, здорово изменился. Научился управляться с лошадьми, работал на сенокосе – возил кучи сена на санях (лучшего транспорта по нашим кочкам не придумаешь). Кой-какие трудодни зарабатывал для бабушки. Еще я видел с какой неохотой люди идут на колхозные работы. Бригадир по утрам ходила по домам и упрашивала людей идти на работу, грозила отобрать личное подворье, если не будут работать в колхозе. Каждый мужик стремился получить паспорт и уехать в город. А паспортов колхозникам не полагалось - эдак все разбегутся… Даже дождливый день летом оказывался праздником - на сенокосе работать нельзя, значит можно податься в лес за грибами и ягодами.
Позднее мне удалось еще два раза посетить родную Кургомень. В 70-е годы мы с Анатолием и нашим приятелем Борисом Скиревым на Толином деревянном катере «Алмаз» в начале июля отправились вверх по Двине и пропутешествовали 15 дней, добравшись до Кургомени. От реки до нашей деревни примерно два километра заливных лугов, которые мы с трудом, но преодолели. За 20 лет деревня изменилось настолько, что я узнал только один дом из всех, что еще остались в Нижнем Конце (так называется наша деревня). Кое-каких знакомых мы нашли, посидели у Сережки Пария, Володи Лялина. Тогда я особенно остро понял, что ничто в жизни не повто-ряется. В моей памяти оставалась вся деревня до единого домика, а действительность оказалась совсем иной.
Второй раз встреча с Кургоменью состоялась совсем недавно. В августе 2004 году моя тётка Екатерина Дмитриевна сильно захотела в последний раз увидеть свою родину и упросила меня составить ей компанию. Треть-им был её сын, мой двоюродный брат Юра Кузнецов. На его «козлике» мы доехали до Рочегды, переправились (вместе с машиной) на другой берег, остановились у родственников, а следующим утром проехали до Кургоме-ни (всего 5 км).
За четверть века изменений произошло много. Я меня осталось впечатление, что деревня живёт и будет жить. Кроме сельского хозяйства жизнь поддерживается рабочим посёлком Рочегда, где есть лесозаготовка и ка-кая-то деревообработка. В каждом сельском доме есть телефон, рядом хорошая дорога. На лето приезжают горожане – дачники.
Пробыли мы здесь всего несколько часов, посетили двух родственников – знакомых, а к вечеру того же дня уже были дома в Архангельске.
Еще я должен вспомнить лето 1950 г., когда месяц провёл в пионерлагере в дер. Красное. Это недалеко от Архангельска, на одном из островов в дельте Двины.
Тогда у меня было прозвище «Груздь» из-за моей белой головы. Лагерь надолго остался в моей памяти, вероятно, из-за множества новых дел и ощущений. Мы ходили в походы, устраивали соревнования, нас катали на яхтах. Деревенские предлагали покатать на лодке за какую-нибудь еду, так как деревня жило очень бедно и голодно. Жили большими компаниями в деревенских домах. Помню, что очень мешали спать комары…
Вот такое мое детство, которое незаметно перешло в отрочество и юность. Вспоминаю ещё, что в девятом классе нас попросили поработать на сенокосе в деревне. Три-четыре недели мы, группа старшеклассников, в том числе девчонки, трудились, кажется, в Усть-Ваеньге. Вряд ли, что за-работали. В этот же год или после восьмого класса мы с Толькой порабо-тали на Архангельском ликероводочном заводе по упаковке ящиков с продукций завода. Деревянные ящики сверху закрывались рейками, которые нужно было крепить гвоздями и проволокой. Работа была сдельной и тя-жёлой. Толька первый сбежал, я же проработал целый месяц и что-то за-работал для своих нужд, естественно.
В 1955 году я закончил десятилетку. Наступило время больших перемен.