Назови ее Ая...

Алексей Чибиров
А. Чибиров




НАЗОВИ ЕЁ АЯ…




















Аннотация.

Всё нижеизложенное никогда не имело место быть в действительности и является художественным вымыслом, основанным на рассказах и впечатлениях людей, которые имели счастье столкнуться с уникальной культурой индейцев сельвы реки Амазонка.
















…Тогда я заглянул в своё сердце. И только там я узрел Бога,
Которого не было больше нигде…
Джелаладдин Руми.
Закутанный в лохмотья презирает всё, что не знает.
Древняя мудрость.
***

Щ-щ-у…Ночь как всегда внезапно и в то же время мягко накрыла сельву. На небе, что с трудом просматривалось сквозь плотные заросли джунглей, извивались россыпи звёзд, причудливо сплетённые в яркие, незнакомые созвездия. Жара, характерная для этой части тропиков, постепенно спадала. Подул лёгкий, освежающий ветерок, словно безмолвное доказательство Его присутствия здесь, в самой глуши сельвы реки Амазонка.
Здесь, в полуразвалившейся хижине, затерявшейся где-то в безбрежных просторах тропических лесов, усевшись на дощатом полу склонились над огарком догорающей свечи четверо: старик-шаман местного племени ягуа и трое гринго, пытающиеся с его помощью постичь зыбкие очертания Знания, известного только ему, Избранному для этого духами сельвы. Знания, которое досталось старику в наследство от сотен поколений его предков - жителей этих лесов. Знания, что являлось неотъемлемой, органичной частью их жизни в сельве, бережно сохранённого ими на протяжении веков и безвозвратно утерянного всем остальным миром.
Блаженство и покой исходили от старика, но беспокойно ёрзающие гринго, всецело находящиеся под властью собственных страхов и предрассудков, всё же тревожно вслушивались в тишину. Покой и блаженство, казалось, готовы были в любой момент перерасти для них в настороженность, а затем и безудержный страх перед тем самым Знанием, к которому они стремились и с которым им предстояло столкнуться.
 Внезапно безмятежную тишину нарушили резкие раскаты грома, мгновенно перешедшие в шум дождя, так же грубо и сильно обрушившегося на тропики. Тишина мгновенно канула в ничто.
Тяжёлые, чёрные от ночи капли дождя, плотной, непробиваемой стеной идущего в сельве, кое-где стекали тонкой струёй сквозь местами прогнившие пальмовые ветви, которыми была выложена крыша хижины. Гринго беспокойно переглянулись. Им вдруг показалось, что что-то непонятное, возмущающееся вместе с грохотом небес и в то же время вызывающее священный трепет, пристально наблюдало за ними из зарослей, будто готовилось их поглотить. И это нечто недвусмысленно давало им понять, что они не вписывались в его мир. Они были в нём лишними.
Но старика дождь нисколько не отвлёк. Более того, он его ждал. Мерцающий свет свечи отбрасывал замысловатые тени на его сосредоточенное, изрезанное морщинами лицо и безуспешно пытался пробиться сквозь его сомкнутые веки, чтобы как когда-то лёгкими бликами ненавязчиво отразиться в его бездонных глазах. Рядом с ним с гринго не могло случиться ничего плохого, потому что в отличие от гринго шаман знал, что не стоит бояться шума дождя и что дождь - это всего лишь союзник, которого он призвал к себе в помощь, для того чтобы умыть ночь перед началом предстоящей церемонии.
 Задув свечу, он запел. Запел одному ему открытую духами леса песню - икаро,  иногда ритмично, в такт своей песне покачивая головой. Он пел на звучном, незнакомом для гринго языке, и казалось, его песня мягко стекала с разверзнувшихся небес в этот мир вместе с дождём, что шёл в сельве.
Шум дождя органично сливался с икаро, которое надрывно пел этот маленький, невзрачный старик. Он пел, слегка гнусавя, иногда меняя тональность, и песня его растворялась в ночи, заглушая шелест дождя и подпевая редким крикам одинокой птицы.…. Он пел, и постепенно его песня обволокла пространство вокруг них незримым коконом, призванным оберегать их от всего того, что могло угрожать им из темноты. Он пел, и в песне своей просил духов сельвы о здоровье души и о знании Бога для этих недоверчивых гринго. Монотонное икаро, которое пел шаман, словно горькое снадобье, терпеливо очищало их от скверны, накопившейся за жизнь, помогая им вернуть украденную душу. Его икаро навевало на гринго печаль и всё же не позволяло охватившему их чувству Покоя перерасти в Беспокойство. Старик всё пел, и, наконец, на его икаро откликнулось Знание, затаившееся в сельве. Оно подкрадывалось к ним из темноты, Оно застилало небо, спрятавшись в грозовых облаках, и Оно падало с небес, облачившись в дождь. Оно было везде…
…И обнажённая душа предстала пред Ним, не в силах утаить от Него сокровенное.
***

Я не знаю, для чего я это делаю. Желание выговориться? Наверное, нет. С некоторых пор я заметил, что у меня полностью пропала склонность к каким-либо сентенциям. Да и многое из того, чему я ранее по молодости лет придавал исключительное значение и идеализировал без меры, давно уже мне не кажется чем-то очень важным и достойным внимания. Но что-то не совсем понятное, неосязаемое произошло тогда в моём мироощущении, невольно коснулось сознания, полностью перевернув при этом мою картину восприятия окружающей меня Вселенной. Словно случайно приоткрылась дверь, за которую мне было нельзя, и неизвестная птица, выпорхнувшая из света из-за чуть приоткрытой двери, обдала меня Знанием, слегка при этом задев крылом. Но мне хватило и этого. Хватило, чтобы чётко осознать всю поверхностность и нелепость моих представлений о реальной матрице этого мира.
Тысячи различных проповедников во все времена денно и нощно стояли возле этой двери, не позволяя никому даже приблизиться к ней. Различные религии, конфессии и секты на протяжении веков присваивали себе эксклюзивное право трактовки происходящего за ней, однако мало кто из них на самом деле имел хоть какое-либо представление об истинной сути вещей.
Что это было? Не знаю. Откровение, в котором прошлое не имело абсолютно никакого значения. Все мои амбиции, всё пережитое мной ранее окончательно теряло какой-либо смысл и раз и навсегда перечёркивалось во времени, безжалостно отсекалось в моём внутреннем пространстве гигантскими ножницами, словно деля его на Знание и Невежество, граничащее с Невинностью.
Но это Знание отнюдь не сделало меня счастливее. Наоборот. Я с немалой долей щемящей грусти внутри осознал безбрежность своего одиночества, которое не без труда стряхнуло с меня шелуху повседневной бессмысленной суеты, внезапно оголив суть. Одиночества, что довольно грубо, но достаточно полно раскрыло мне всю глубину библейской мудрости, гласившей: «И умножающий знание умножает скорбь».
Мне повезло с другом, который невольно стал моим проводником в этот мир. Стечение обстоятельств заставило его, ещё в недавнем прошлом довольно успешного предпринимателя, пересмотреть ценности, навязываемые современной цивилизацией в качестве идеальной формулы успеха среднестатистического потребителя. Интуиция и жизненный опыт подсказывали ему, бывшему школьному учителю физики, что не всегда был прав Ньютон, призывавший делать выводы на основе результатов экспериментов. Что существуют во Вселенной вещи, которые невозможно объяснить просто физикой.
И понеслось: ашрамы  Индии, шаманы Забайкалья, старцы заброшенных, забытых Богом и людьми монастырей, пока внутренний компас не привел его в Перу, а вернее в Икитос - город, являющийся центром перуанской Амазонии. Индейцы племени ягуа, что живут в сельве в окрестностях Икитоса, прозвали его Раулито - Мучо Фуэго.
- Почему, Раулито?
- Это что-то вроде традиции, давать незнакомцам вторые имена. Когда я попал туда в первый раз, мне пришлось разводить огонь в джунглях. Я провозился с ним довольно долго, пытаясь раскочегарить влажные после дождя дрова. Но, в итоге мне это удалось. Они и прозвали меня Раулито - Мучо Фуэго. Это значит Раулито - Много Огня.

Время моего взросления прошло на фоне многочисленных катаклизмов, связанных с распадом СССР, и в моей судьбе отразилась судьба страны, в которой я жил. Это было время, когда Горбачёв объявил про «перестройку», а я, будучи аспирантом ленинградского университета, сидел в тесной съемной квартире питерского художника Коли С. и листал обзор телевизионной программы на ближайшую неделю, где из общей ряби мелко выведенного чёрно-белого текста мой взгляд выхватил интригующее объявление следующего содержания: «Телевизионный фильм «Санта Барбара». США. Первая серия». «Ух ты, здорово! Посмотрю обязательно», подумалось мне тогда. Кто же знал, что в последующие несколько лет вся моя жизнь, да и не только моя, превратится в одну сплошную «сантабарбару». Что в недалёком будущем мне предстоит пройти сквозь нескончаемую боль войны, неопределённости, потери друзей, когда кончаются молитвы и в звенящей от оглушающей безысходности голове крутится единственная фраза, когда-то врезавшаяся в память: «доколе, Адонай,  доколе…?»
Мой друг, что живёт в большом и тёплом доме оставался для меня в эти беспокойные времена одним из тех немногих якорей, не позволивших мне сорваться в бездну, сойти с ума от блуждающей боли, что изъедала изнутри, оставляя в душе нескончаемые лабиринты страха, сомнений и несбывшихся надежд. Но и там луна, что светила мне в окно по ночам, всегда оставалась наполовину пустой.
Поздней осенью прошлого года я прилетел к нему в Москву. Он встретил меня в заснеженном аэропорту, приобнял и, подхватив мою дорожную сумку, провёл к выходу. Мы вышли в лёгкий мороз, и свежевыпавший снег равномерно скрипел под подошвами наших ботинок. Старенькое авто на стоянке долго не хотело заводиться. Наконец, чихнув, движок ожил.
- Ну как ты, амиго?  - спросил меня Раулито, дыша в кулачок на замёрзшие пальцы.
- Хо-о-лодно, - ответил я жидким облачком пара сквозь истерично клацающие зубы, кутаясь в не по сезону худое пальто.
- Щас согреемся, - ответил Раулито, медленно выруливая со стоянки. Я подышал на стекло, но продрогший город за окном неохотно просматривался сквозь покрытые узором стёкла авто.
А потом был лёгкий ужин в мою честь, чай у камина и моя несуразная болтовня про артобстрелы, танки, трупы, трупы… Весь кошмар пережитых лет нахлынул на меня вновь, заставляя раз за разом переживать прошлое. Я забылся в воспоминаниях, всё более абстрагируясь от обстановки и болтал не переставая, пока Раулито мягким прикосновением к плечу не вернул меня в реальность. Он перебил меня тихим, но уверенным тоном:
- Нет, с этим решительно что-то надо делать.
Я сконфузился, но всё же не придал особого значения его словам. Даже тогда, когда на следующий день он потряс перед моим носом билетом.
- Куда? - спросил я. - Это что, шутка?
- Нет, это не шутка, - ответил друг. - Это билет. В Перу.
Зачем Перу? Какой Перу? При чём тут вообще Перу? Да не могу я так сразу! Вопросов у меня было предостаточно, но долгая ночная беседа с ним рассеяла все мои последние сомнения, связанные с поездкой, хотя надо признать, что необходимых ответов я так и не получил.
- Хватит вопросов, - сказал Раулито в завершение. - Невозможно вот так вот сразу объяснить, что такое сельва, Амазонка, шаманизм, церемония Кама-Рампи. При всём желании я не смогу ответить на все твои вопросы. В этом деле важен твой личный опыт, и у тебя есть уникальная возможность самому получить на них ответы. Поэтому не тушуйся. Просто езжай. Заодно и отвлечёшься от всей этой каши в башке.
 И я «просто» поехал.

***

Нас было трое: Раулито, Женя и я. Раулито заранее предупредил меня о Жене. Сказал, что парень «ищущий», напросился с нами, прослышав о его практиках в Перу.
- Пусть едет. Вместе нам будет веселее.
Я пожал плечами в знак согласия. Женя подъехал к нам вечером, перед самым отъездом в аэропорт. Я почему-то сразу его не воспринял. Он зашёл, «запинаясь», наклеив на лицо фальшивую улыбку. Огромный, бестолковый самец, с испуганным взглядом маленьких, постоянно бегающих глазок, начитавшийся в своё время Кастанеды  и решивший воплотить его учение в практике. Эдакий паразит-подражатель. За две последующие недели, проведённые с ним в сельве, я так и не понял, зачем он сюда тащился. Скорее всего, во всех этих поисках его привлекала возможность продемонстрировать окружающим определённую позу «постигающего»: - «Смотрите! Это Женя, который занимается «сновидением»!  Самообман неудачника, решившегося «податься в Воины».  Со временем начинаешь понимать, что попытки самостоятельного постижения любых учений и практик схожи по последствиям с описанным в повести Джерома К. Джерома «Трое в лодке не считая собаки» сюжетом, в котором изучение медицинского справочника привело главного героя к определению у себя признаков всех описанных в справочнике болезней за исключением родильной горячки. Родильная горячка Жене не грозила. Но различные эксперименты над собой по «сдвижению точки сборки»  довели его до употребления всякой дряни, вплоть до какой-то химии и отвара мухомора, о чём он позже не без гордости нам объявил. «Быть тебе Мухомором, Женя», - подумал я про себя.
Но это всё было потом. А пока мы собирались в дорогу. Рюкзаки, спальники, прививки. Запаслись сухофруктами. Каждый из нас посчитал необходимым захватить с собой в дорогу по «умной» книжке, благо обширная библиотека Раулито позволяла это сделать. Затем было Шереметьево.
Ночной рейс на Амстердам. Полусонные пассажиры лениво проходят на посадку. В салоне аэробуса тускло горит аварийное освещение. Нет и намёка на суетливость, сопровождающую внутренние авиарейсы. Раулито с Женей зажали меня в центральном кресле, и я, смирившись с этим фактом, начал молча изучать взглядом пассажиров. Хотелось спать. Высокий, довольно импозантный парень в костюме идеального покроя и с ярко выраженным чувством собственной важности на лице усаживается прямо за нами, поближе к окну. «Ганс», подумал я сквозь слипающиеся глаза, и равномерный рокот разогревающихся роллс-ройсовских движков аэробуса проурчал мне колыбельную.
Внезапно сквозь сон я ощутил чувствительный толчок в правое плечо:
- Мужик, а чё это там, в бутылках? - азартно шепчет мне в ухо «Ганс» позади. Ну тот, которого я принял за немца.
- Где? - не сообразил я спросонья.
- Да вон там. Тётка эта рыжая катит перед собой на тележке.
Я обернулся. Улыбающаяся стюардесса рейса «Москва-Амстердам» медленно катила перед собой тележку с напитками.
- Вино. По-моему, чилийское.
- А чё, бесплатно?
- Ну да.
- Во зае..ись!
Я кивнул и отвернулся. Действительно, зае…ись. Попробуй теперь засни! Скрестив руки на груди и задрав кверху «пылесос», Женя жутко храпел какими-то немыслимыми переливами, словно неуправляемая дробилка из рассказов Стивена Кинга со смачным хрустом пожирающая очередного неудачника. Рядом тихонько посапывал Раулито. «Хер сон», подумал я в сердцах, вспомнив графа Потемкина, подобным образом отреагировавшего на нескончаемый ночной салют, произведённый в честь его инспекторского визита в Крым. Вот так и рождаются названия городов. Байки байками, но спать расхотелось окончательно. Воображение снова перенесло меня в Перу. Что я знал об этой стране? Пончо, инки, Симон Боливар из институтского курса лекций по истории Латинской Америки, Виктор Хара…Нет, Хара всё же был чилийцем. Короче, набор штампов, не более. Однако рассказы Раулито про Икитос, сельву Амазонки и особо про шаманизм действительно перевернули моё сознание, раскрыв для меня перспективу познания совершенно невероятных материй. Я должен был туда попасть!
Я летел в неизвестность за тысячи километров от дома, захватив с собой в дорогу лишь кучу комплексов, сомнений и разочарований - весь этот ворох прошлого, подобно остаткам временных компьютерных файлов, осевших в моём подсознании. Я чётко знал, что я прожил не свою жизнь. И если, чёрт побери, после всего этого Провидение посадило меня на самолёт, который летит через Атлантику, - значит, так тому и быть. Хочется верить, что у Судьбы припасён для меня особенный план. Ну должен же быть во всём этом хоть какой-то смысл!
Голос капитана, объявившего о скорой посадке в аэропорту Амстердама, вернул меня к действительности. Пассажиры заёрзали и самолёт, словно лифт в дорогущем отеле, мягко пошёл вниз.

Амстердамский аэропорт «Схипхол». Приходится тащиться в другой сектор. Но и это ещё не самое страшное. До посадки на стыковочный рейс до Лимы оставалось целых семь часов. Убиваем время, слоняясь по огромному терминалу и изучая интерьеры всевозможных бутиков различных европейских брендов, то и дело, изображая из себя успешность. «Сколько стоят эти часы? Пятнадцать тысяч евро? Так дёшево? А у вас нет таких же, но только со светлым ремешком? Нет? Ах, какая жалость! Они так здорово подошли бы к моему новому костюму от «Бриони»!
Наконец, подали наш аэробус. Длинная, разношёрстная очередь. Высокие представители «цивилизованного мира» внешне резко контрастируют с более низкорослыми латиноамериканцами. Я с интересом наблюдал за той непосредственностью, с которой они все себя вели. Всегда завидовал им в этом. Кажется, никакими «европами» не вытравить засевшую глубоко в моём подсознании совковую закомплексованность и какую-то неестественность и нервозность в поведении.
Моё внимание привлёк гордый профиль полненького, смуглого сына Анд с маленькой серьгой в проколотом правом ухе. Он был одет в чёрную безрукавку, широченные клетчатые шорты и белые кроссовки на босую ногу. Причёска полубокс завершала портрет. Рядом с ним стояло ещё несколько подобных персонажей с идентичной причёской, хотя некоторые из них упростили её существенно. До ирокеза. Вот бы и мне однажды плюнуть на всё и вырядиться так назло… самому себе?

Это был очень длинный день. Самолёт летел на запад вслед за солнцем, и казалось, гонке этой не будет конца. Делать особо было нечего. «Ну вот, поели, теперь можно и поспать», - вспомнил я забавную лягушку из старого советского мультфильма про Дюймовочку и, нацепив наушники, постарался заснуть.

***

Сумерки нагнали нас уже в Лиме. Мы прилетели в аэропорт «Хорхе Чавес» под вечер, где-то около шести по местному времени. Без особых проблем прошли паспортный и таможенный контроль и вышли в терминал. Там, после заснеженной Москвы нас ждало лето, а вместе с ним и приятель Раулито Феликс, как негласное олицетворение перманентного тепла. Феликсу было лет под сорок. Он был коренаст и не очень-то походил на тех перуанцев, которых я наблюдал в самолёте. Светлое вытянутое лицо, кучерявые волосы и голубые, постоянно улыбающиеся глаза, скорее, выдавали в нём европейца. Из тех, кто живёт на юге, ближе к Средиземному морю.
- Хола!  - поприветствовал нас Феликс, пожимая каждому из нас руку. Затем пригласил пройти к выходу из терминала. Мы погрузили рюкзаки на одну из багажных тележек, брошенных кем-то в зале прилётов, и покатили её к автостоянке, по ходу отбиваясь от назойливых таксистов, которые постоянно «паслись» у выхода.
- Вон там моя машина, - сказал Феликс, указывая на чёрный микроавтобус «Хёндай», стоявший в дальнем углу стоянки. Мы подкатили тележку к авто и закинули вещи в салон.
- Поедем в Мирафлорес, - объявил Раулито и, открыв дверцу, уселся в переднее пассажирское кресло микроавтобуса.
- Мира Флорес, это в переводе посмотри на цветы? - откинувшись в кресле, блеснул я своими познаниями в испанском.
Раулито улыбнулся:
- Так называется один из районов Лимы, - пояснил он. - Симпатичное место. Феликс забронировал нам номер в отеле. Если не устали, то вечером прогуляемся по набережной, а завтра с утра - опять аэропорт, и в Икитос.
Желание дурачиться всё не покидало меня:
- В этом гастиница ти директор, - тупо пошутил я. - Отоспимся в будущей жизни. Давай по твоему плану, амиго.
Микроавтобус тронулся, и Раулито принялся рассказывать нам про Лиму, про то, что делится она на десять самостоятельных муниципалитетов, которые управляются местными властями абсолютно автономно. Про то, что в Лиме никогда не бывает дождя. Я слушал его не перебивая, с невероятным интересом и необъяснимым внутренним волнением вглядываясь в город за окном. Общая атмосфера и дух этой непонятной мне пока страны, витавший вокруг, способствовали воскрешению в моей памяти всего того, что было хоть как-то связано с испанским: команданте, амиго… Да, мучачо! А что такое чикита? «Байос кон Диос, иди с Богом», - говорил Харлею Мики Рурку один из героев фильма «Харлей Дэвидсон и Ковбой Мальборо». И я пожалел. Пожалел о том, что не внял когда-то увещеваниям моего институтского преподавателя по новейшей истории, замечательного педагога Тамары Николаевны, твердившей мне: «Аланчик, учи испанский»! И куда это я дел книжку, которую она мне тогда подарила? Кажется, это была биография Чарли Чаплина. На испанском.
Дорога свернула к океану. Запах моря, слегка отдающий свежевыстиранным бельём, и шум прибоя невероятно расслабили. Глаза непроизвольно закрылись, и я задремал.

- Эй! Просыпайся, приехали, - услышал я сквозь дрёму голос Раулито. Он слегка потряс меня за плечо и, улыбаясь, добавил: - Ну, ты и захрапел.
Я протёр глаза, вылез из машины и осмотрелся вокруг. Тихая улица, небольшой отель с претенциозным названием «Эйфель», выкрашенный целиком в белый цвет, и маленький ухоженный палисадник, разбитый перед входом. Внутри, в фойе отеля, напротив стойки портье, висел огромный постер с чёрно-белым изображением Эйфелевой башни, и это фото было единственным дизайнерским решением весьма скудной и неприглядной обстановки, если, конечно, не принимать в расчёт кипы рекламных буклетов, небрежными стопками разложенных на стойке. Ассоциации с Парижем были минимальными. Неулыбчивый портье равнодушно вручил нам ключи от номера, и мы, попрощавшись с Феликсом, поднялись на этаж. В обшарпанном номере, не удивившем своим спартанским минимализмом, не хотелось задерживаться надолго. Мы разложили вещи, наскоро сполоснулись в душе, и вышли в город.
Отель «Эйфель» был расположен в престижном районе Лимы Мирафлорес всего в двухстах метрах от весьма благоустроенной набережной, места под названием Ларко Мар. Это был целый комплекс ресторанчиков, кинотеатров, магазинов и бутиков, расположенный на трехъярусной террасе и встроенный в довольно высокий берег. Берег обрывался вниз к океану крутым и сыпучим косогором. Весь верхний ярус занимала смотровая площадка, с которой открывался бесподобный вид на всю береговую линию Лимы. Внизу, вдоль берега океана, проходило шоссе Пан Американа - самая длинная автомобильная дорога в мире, берущая своё начало в каком-то посёлке нефтяников на Аляске. Где-то в Чили шоссе сворачивало налево, в Аргентину, и там, собственно, оно и заканчивалось. Сорок восемь тысяч километров согласно википедии! Интересно, как длинна она будет, если мерить её в попугаях? Вид на океан завораживал. Огни мегаполиса, разбросанные по всему побережью, отражались в нём тусклыми китайскими гирляндами. На дальнем холме по левую сторону от нас возвышался огромный, ярко иллюминированный крест, как символ, оберегающий раскинувшийся под ним город от различных напастей. Лунная дорожка, утопающая в шуме океанского прибоя, лёгким, ненавязчивым мазком придавала действу завершённость.
Мы спустились в сам комплекс, побродили по нему, глазея на освещённые витрины сувенирных лавок, ресторанов, различных магазинчиков и вывесок известных брендов, специализирующихся на фастфуде: Патио Пицца, Макдональдс, Бургерия, и ещё целый ряд подобных заведений. Посовещавшись, мы выбрали китайскую кухню. Подсели к столикам рядом с открытым баром. Есть особо не хотелось. Хотелось просто, хотя бы на время раствориться в этой атмосфере размеренности, в которой не было места беспокойству и суете.
- Советуй, - предложили мы Раулито, подвинув ему меню.
Раулито посоветовал ограничиться китайским супом «вонтон» и соком. Обстановка вокруг слегка «щекотала» моё подуставшее сознание, постепенно вгоняя его в состояние лёгкой блажи. Открытые лица людей, прогуливающихся по комплексу, излучали спокойствие и благополучие. Умиротворённость, витавшая в воздухе, наряду с шумом океанского прибоя вдалеке убаюкивала, сокрушая последние вялые попытки моего организма противостоять навалившейся за последние сутки усталости. Минут через пятнадцать мы потянулись к выходу, а затем был отель и глубокий сон как единственный способ адаптации к местному времени.

***

А утром - снова аэропорт и самолёт на Икитос - сердце перуанской Амазонии. Это был винтовой двухмоторный американский «Дуглас» не первой свежести, принадлежащий одной из местных авиакомпании. В салоне, забитом до отказа, было душно. Узкие кресла создавали существенный дискомфорт для трёх мужиков, каждый из которых весил далеко за сто килограммов. Лёгкая волна беспокойства пробежала во мне, непроизвольно всколыхнув грудь в области солнечного сплетения.
- И ты хочешь мне сказать, что эта этажерка сможет летать и при этом не развалится в воздухе? - спросил я Раулито с нескрываемой тревогой в голосе. Мухомор поддержал меня неконтролируемым морганием глаз и крупными каплями пота, выступившими на его раскрасневшемся лице.
- Ну, не бойтесь вы, - застёгивая ремень безопасности, подбодрил нас Раулито, - не такой уж он и старый. У них все старые самолёты давно попадали.
Нарочито вальяжный тон Раулито не внушил мне особого оптимизма, и я окинул взором пассажиров, стараясь предугадать по их поведению возможные последствия столь опрометчивого, на мой взгляд, поступка. «Инки» сохраняли невозмутимость. Довольно симпатичная стюардесса в красной форменной одежде попросила нас пристегнуться. Обречённо вздохнув, я упёрся в иллюминатор, наблюдая за тем, как техники откатывают трап от закрывающейся двери нашего «Конкорда».
Выруливание на взлётную полосу, затем долгий разбег. Наконец, самолёт, тарахтя и подпрыгивая, натужно поднялся в воздух и, развернувшись над океаном, уткнулся в облака, постоянно наседающие над Лимой. Шум двигателей и непонятная вибрация в салоне сводили практически на нет любые попытки общения, поэтому каждый из нас погрузился в свои собственные мысли. Постепенно мандраж прошёл, а вскоре рассеялись и облака. Мы пересекли Анды, за которыми вплоть до горизонта сплошным зелёным покрывалом раскинулась сельва. По салону прошлись улыбающиеся стюарды, предлагая лёгкий завтрак. Действительно лёгкий, потому что состоял он из булочки с кусочком ветчины, изящно инкрустированной мятым листиком салата. Запивалось всё это продукцией компании «Кока-Кола», представленной тут же в достаточно широком ассортименте. Внизу, в зелени сельвы показалась река. Довольно большая, чтобы не обратить на неё внимание.
- Что это? - жуя бутерброд, тыкнул я пальцем в иллюминатор. - Амазонка?
- Нет. Эта река называется Укайяли. Она впадает в Амазонку. Здесь живут племена шипибо-конибо, те самые, о которых я тебе рассказывал. Это безумно интересно, совершенно другой опыт и уровень церемонии. Во всяком случае, для меня, как человека хоть с каким-то опытом. Расскажу потом.
- Они так и зовутся, шипибо-конибо?
Раулито кивнул. Минут через двадцать капитан объявил о скорой посадке и попросил пристегнуть ремни. «Конкорд» слегка тряхнуло, и мы, неприлично подёргиваясь, резко пошли вниз. Поглощённый бутерброд с ветчиной настойчиво попросился обратно.
- Уже всё? - спросил я с нескрываемой надеждой в голосе.
- Нет, сейчас будет Пукальпа. Городок такой. Промежуточная посадка минут на двадцать. Кого-то высадят, кого-то подберут.
- Ага, колхоз имени Ильича, - попытался сострить я.
- Ты что, на хрен, брал билеты на рейсовый автобус? - возбуждённо задёргался Мухомор. - Ты ещё скажи, что они там внизу голосуют, размахивая пальмовыми листьями!
Раулито не ответил. Я нервно хихикнул.
- Ну, маршрутка, она и есть маршрутка, - чуть успокоившись, перевёл эмоции в шутку Женя. - Остановка по требованию.
«Конкорд» продолжало ощутимо трясти в тёплых воздушных потоках тропиков. Затем ему «вздумалось» выпустить шасси. Звук, издаваемый «птичкой» при этом, заставил переглянуться даже «инков». Скрежет механизма резал слух, навевая самые нелепые ассоциации, самые невинные из которых звучали бы примерно вот так: идиот проводит железным гвоздём по стеклу; легковушка врезается в самосвал; экскаватор забирает ковшом гравий. Образы, подобные возгоранию дирижабля «Гинденбург» в небе над Лейкхерстом, успешно блокировались на уровне предполагаемой возможности некими предохранителями в воспалённом мозгу. И, тем не менее, мы сели. И даже снова взлетели.
- Вон она, Амазонка! - проорал мне в ухо Раулито минут через пятнадцать горизонтального полёта, показывая пальцем в иллюминатор.
Я прильнул к стеклу. Река внизу извивалась какой-то синей и невероятно огромной анакондой. Многочисленные притоки и озёра выделялись на зелёном фоне сельвы более тёмными цветами. «А-ма-зон-ка!» - восторженно прошептал я. Повеяло чем-то неуловимым, искренним, на доли секунды воскрешающим в моей памяти картинки из моего же, кажущегося уже нереальным детства. Чем-то светлым и беззаботным. Что я чувствовал? Восторг, смятение. Ну не верилось, что это всё происходит со мной. Что вот так вот запросто можно смотреть через иллюминатор самолёта на один из недосягаемых образов своего детства.
И опять невозмутимый голос капитана, бесцеремонно отвлёкший меня от беззаботных воспоминаний прошлого, напомнил нам о ремнях безопасности. Аэроплан вновь задёргался в эпилептическом припадке, заставляя нас рефлекторно вжаться в кресла. Посадка была такой же впечатляющей, как в первый раз. И мне вдруг стало понятным и близким чувство, заставившее невозмутимых «инков» энергично разразиться аплодисментами, как только шасси этого аэроплана коснулись взлётной полосы. Хлопать хотелось и мне. Но сначала надо было постараться отцепить руки, продолжающие инстинктивно сжимать ручки кресла. Выходя из самолёта, Мухомор объявил Раулито:
- Вы как хотите, но я на этой штуке больше не полечу. Пешком, на лодке, на ишаках, на ламах...Что тут ещё ходит? На чём угодно, но только не на этой штуке!
Мухомор был крайне категоричен, но я бурно поддержал его в этой инициативе. Наверное, в первый и последний раз. Раулито ухмыльнулся и похлопал его по плечу:
- Нормалёк. Обратно полетим, как белые люди.

***

В Икитосе было душно и невероятно жарко. Влажный от недавно прошедшего дождя воздух заполнял лёгкие, создавая при этом иллюзию свежести в атмосфере. Потная, прилипшая к телу одежда стесняла движения. Хотелось скинуть её к чёрту. Обливаясь потом, мы вышли из терминала, таща за собой изрядно опостылевшие рюкзаки.
Мотоколяски - самый популярный вид транспорта в Икитосе. Сотни, нет, тысячи мотоколясок китайского производства круглосуточно объезжают этот типично азиатский город в поисках пассажиров. Стоит какому-либо зазевавшемуся туристу, погружённому в раздумья о красотах окрестностей, даже случайно взмахнуть рукой - тут же возле него остановится целая дюжина мотоколясок, назойливо предлагающих свои услуги. Что такое мотоколяска? Это такой трёхколёсный мотоцикл, над задней осью которого закреплено крытое, огороженное кресло для трёх человек.
Мотоколяски успевали всюду. Естественно, что такое место, как аэропорт, ну никак не могло остаться вне сферы интересов мотоколясочников. Они были везде. Они окружили нас плотным кольцом. Они хватали наши рюкзаки, уговаривали, тянули за рукава. Мы с Мухомором стойко молчали, словно партизаны на допросе в гестапо, а опытный Раулито отчаянно торговался со всеми сразу. Наконец, один уступил.
Шустрый малый по имени Хулио погрузил наши рюкзаки на багажник за спинкой кресла и позволил нам всем троим втиснуться в это самое кресло. Коляска заметно присела, но Хулио, похоже, это не очень волновало. Потрёпанный, но, судя по виду, крайне живучий «конь» затарахтел и натужно, но уверенно выехал за пределы аэропорта. На прямой Хулио газанул. Встречный ветер обдувал его круглое смуглое лицо, заламывая волосы назад. Аккуратно вписавшись в плотный поток колясок, Хулио на приличной скорости ловко маневрировал на узкой дороге, иногда сокращая расстояние со смежным транспортом, что двигался в одном с нами направлении, до угрожающей близости. Дребезжащую коляску начало тревожно заносить.
- Мы не торопимся, - проорал ему Раулито, похлопав по плечу. Извозчик кивнул, но скорость не сбросил. Родео продолжалось в таком же ковбойском темпе ещё минут двадцать, пока довольный Хулио не высадил нас у двери хосталя  на маленькой площади у самого берега реки. Хулио уехал, но обещал вернуться, оставив нам номер своего мобильного телефона.
Хосталь «Ла Ривера», в котором мы остановились, был расположен недалеко от центра Икитоса - площади Пласа де Армас. С небольшого деревянного балкончика, пристроенного к верхнему, третьему, этажу, нависающему над блеклыми крышами соседних домов, открывался прекрасный вид на Амазонку. Я облокотился на резные перила и окинул окрестности восхищённым взглядом. Где-то вдалеке проплывало небольшое деревянное судно. С реки дул мягкий ветерок, слегка освежающий лицо. Трёхцветная радуга пробивалась вверх от реки сквозь плотные кучевые облака, наседающие над ней, подсвечивая их изнутри, словно разноцветные лампы в гигантском торшере, и выше, уже за облаками, растворялась в иссиня голубом небе.
- Пошли, пройдёмся, - тянул я Мухомора и Раулито в город.
- Жарко, - отнекивались они. - Давай чуть остынем.
Я не стал их дожидаться. Переоделся и вышел в жару.
Когда-то Икитос был крупным промышленным центром. Это был город весьма состоятельных людей. Здесь добывали каучуковое дерево. Но потом уже учёные изобрели искусственный каучук, и город зачах. С тех пор, наверное, единственной статьёй дохода в городской бюджет стал туризм. Туристов здесь было действительно много в любое время года, благо в округе было на что посмотреть. Развитая сфера обслуживания предлагала искушённому искателю приключений различные туры по Амазонии: охотничьи, этнографические, с посещениями близлежащих деревень, зоологические. Хотите побродить по сельве? Пожалуйста! Любой каприз за ваши деньги! Я прогуливался по этому двухэтажному городу, глазея на непривычные здания, непонятные памятники и не совсем обычный трафик на его не очень широких улицах. Улицы Икитоса всецело принадлежали мотоциклистам. Редкие автомобили, казалось, только мешают движению. «Развелось тут этих мотоциклистов», - думали автомобилисты в Москве. «Развелось тут этих автомобилей», ворчали мотоциклисты уже в Икитосе. Необычные, вот такие вот контрасты.
Я прошёлся по центру, площади Пласа де Армас, затем свернул к небольшой набережной, которая растянулась вдоль Амазонки. Сувенирные лавки, расположенные на ней, были закрыты на время обеденной сиесты из-за жары. Зато многочисленные кафе и ресторанчики, разбросанные там же, были переполнены страждущими прохлады обывателями.
Смотреть более особо было не на что. Побродив с полчаса, я повернул обратно, благо, действительно начинало припекать. Поднялся в номер. Раулито и Мухомор сопели в унисон под лениво покручивающимся кондиционером. Я полез в душ, затем устроился на своей кровати и, достав из рюкзака книжку про «Непобедимую Армаду»,  попытался сосредоточиться на чтении.

Мы подскочили от громкого и беспардонного стука в дверь. Раулито нехотя встал и пошёл открывать. На пороге стоял наш приятель Хулио, который начал о чём-то быстро говорить с Раулито. Раулито отнекивался. По прозвучавшим уже знакомым мне словам «сельва» и «Индиана» я понял, что Хулио посвящается в наши дальнейшие планы. «А», произнёс он в конце, и закивал головой. Затем, продемонстрировав нам свои редкие желтоватые зубы, он поднёс сжатый кулак правой руки к самому носу Раулито, и, оттопырив в знак одобрения большой палец, удалился.
- Чего он хотел-то? - потягиваясь, спросил Женя.
- Да ничего, - зевнув в ответ, произнёс Раулито. - Хочет подзаработать парнишка. Предлагал утром свезти нас в зоопарк. Ну, я и объяснил.

***

Часов в шесть стало уже темно, но ночь не принесла с собой прохлады. Стены хосталя, разогретые за день под тропическим солнцем, всё никак не хотели остывать. И даже вяло проворачивающийся пропеллер кондиционера, висящего на потолке, казалось, больше раздражал, нежели обдувал комнату. Мы решили наконец-то пройтись по городу, а заодно и поужинать. Спустились с этажа, передали ключи от номера хозяйке и вышли на улицу. Затем покрутились по набережной, изучая при этом интерьеры множества небольших лавок, которые довольно бойко торговали поделками местных ремесленников. Праздно шатающийся народ на набережной не особо скучал, и иногда собирался в небольшие группы вокруг устраивающих представления уличных артистов, коих здесь было предостаточно. Потом зашли в небольшое и довольно тихое кафе, пристроившееся чуть в стороне от шумной набережной. Приглушённый свет, спокойная музыка, интерьер, отделанный массивным деревом. Мы устроились в отдалённом углу. Подошёл официант, предложил меню. Раулито попросил его для начала принести чего-нибудь выпить. Я осмотрелся. В полутёмном кафе было безлюдно, только рядом, через столик, сидели двое. Судя по разговору и комплекции - американцы. Первый - здоровый, лысый мужик с серьгой в правом ухе и козлиной бородкой наподобие «эспаньолки», огромных синих в клетку шортах и тёмной, местами влажной от пота футболке на безразмерном пузе. С растянутой на всё пузо майки на меня смотрел улыбающийся балбес Дюдя, герой Джеффа Бриджеса из фильма «Большой Лебовский». Под сияющим лицом Дюди, где-то в районе чуть пониже пупка, виднелась надпись, гласившая: «I’m Dude».  Второй, такой же полный, сидел к нам спиной. Широченная ковбойская шляпа, скошенная на затылок, обрамляла его обширный желеобразный торс. Янки пили местное бутылочное пиво и над чем-то шумно гоготали.
- Попробуйте севичче, - посоветовал Раулито, листая меню. - Это такое местное блюдо из сырой рыбы, заправленной особым способом.
Мы одобрили его выбор лёгким, небрежным кивком. Официант вернулся с соками. Мне - манго, а Мухомору с Раулито - ананас с апельсином.
- Расскажи ещё раз про сельву. Как ты сюда попал? - спросил я, взбалтывая трубочкой напиток. - И вообще, что это такое?
Раулито отпил, помолчал, потом заговорил:
- Я попал в Перу года три назад. Парень в Москве, с которым мы занимались в одной из школ по духовным практикам, рассказал мне про Икитос. Я приехал с ним сюда да так и остался. Построил домик в глуши, иногда вожу сюда туристов. И здесь я неожиданно для себя оказался в начале долгого пути.
Музыка в зале зазвучала знакомыми темами, и вот уже чей-то хриплый голос запел про «Отель Калифорния»  на испанском языке. Это были «Джипси Кингз». Я улыбнулся и, слегка подпевая песне, посмотрел на Раулито. Он замолчал вновь, словно прислушиваясь к музыке, потом продолжил, обращаясь ко мне:
- Ты знаешь, что меня всегда интересовали эти вещи. Мне всегда не хватало того, что впихивают нам ортодоксальные религии. И у меня возникало гораздо больше вопросов, нежели ясности и какой-либо определённости в этой области. Я смотрел на знакомых, которые ходили в церковь, и понимал, что церковь становилась для них своеобразной индульгенцией, где можно списать любой грешок: вопрос лишь в цене. Они ходят в храм, ставят свечи, молятся, воодушевлённо крестятся, да так, чтобы все заметили. А заодно косятся на стройные ножки стоящей рядом молодухи. Выходят оттуда и думают: «Во, как всё здорово! Теперь всё попрёт».
- Сельва - это другое, - продолжал рассуждать Раулито. - Представьте. Писсаро разгромил империю Инков, и всё, что ему нужно было, находилось по эту, западную сторону Анд: золото, основные города и коммуникации. Брат его, Гонсало, в поисках своей собственной Эльдорадо попытался сунуться в сельву через Эквадор, надолго застрял в джунглях, и в результате этого провального похода один из его офицеров по фамилии Орельяна наткнулся на Амазонку, назвав её поначалу в честь себя - Рио Орельяна. Никто в эти джунгли не лез, потому что там просто нечего было делать.
Молодой официант принёс севичче, разложил её на столе и ушёл. Затем вернулся с графином ананасового сока и пиалой с местной острой приправой под эту самую севичче. Блюдо представляло из себя мелко нарезанную и маринованную в лимонном соку рыбу с гарниром из колец репчатого лука, варёной юки  и початков кукурузы. Выглядело всё это великолепие вполне себе ничего. Официант спросил, что бы мы хотели получить на десерт. Мы вежливо отказались.
- Ну? И что там дальше? - спросил я, погружая вилку в севичче. Раулито промолчал, словно тщательно обдумывая то, что ему предстояло до нас довести.
- Индейцы в сельве и сегодня живут так, как они жили сотни и тысячи лет назад, - продолжил он после небольшой паузы. - Никто, до начала двадцатого века, особо и не вторгался в их жизнь. Культура, религия, мировоззрение оставались такими же, как и много сотен лет назад. Не было пагубного воздействия современной цивилизации. И если бы не нефть, которую нашли в джунглях, то, возможно, для них ничего бы и не поменялось. Хотя, наверное, лет через пятьдесят и они изменятся под влиянием тех тенденций к глобализации, которые происходят во всём мире.
- Мы смотрим, но не видим, - продолжил он, подцепив вилкой кусочек юки. - Сотни лет назад люди считали, что плоская земля стоит на трех китах, а сегодняшний мир невозможно представить без интернета. Есть масса естественных вещей, которые лет пятнадцать назад показались бы нам чистым безумием. Верно? К примеру, та же поездка сюда, в Амазонию. Но невообразимое тогда становится реальным сегодня. Не бывает одной истины. Истина, как правило, многогранна. Ты хватаешься за одну грань и думаешь, что охватил всю истину. Поэтому если чего-то мы не знаем или недопонимаем - ведь это не говорит о том, что этого нет?
Мухомор смачно, с шумом засосал апельсиновый сок через трубочку. Сидящий через стол «ковбой» недоумённо обернулся, но наткнувшись взглядом на три мрачные и довольно недружелюбные физиономии, поторопился отвести взгляд.
- Сельва - это совершенно другая реальность, отдельный мир, если хотите - заговорил вновь Раулито. - В течение тысячелетий то смутное и не совсем понятное явление, которое мы называем магией, было для жителей сельвы довольно серьёзной и достоверной практикой, которую мы по значимости без преувеличения можем сравнить с современной наукой. Безусловно, нам сложно её понять, потому что она основана на чуждых смысловых блоках. В сельве ты остаешься наедине с реальной магией. И самим собой. Сельва раскрывает тебе глаза на многое, переворачивает всё твоё представление о мире. Она показывает тебе себя со стороны, и это не всегда приятно. В конце концов, она помогает тебе обрести целостность самого себя, а это очень важно осознать, ведь так? Саму церемонию здесь называют церемонией Кама-Рампи, и эта церемония очень тяжела, это реально страшно. Когда я столкнулся с этим в первый раз, то это испугало меня до одури. Но это способно тебя изменить. Реально изменить. И если это до вас в итоге дойдёт, то считайте, что вы не зря сюда приехали.
- А что, бывает, что и не доходит? - спросил я.
- Бывает. Люди ведь разные попадаются. И не каждый бывает готов к тому, что ему здесь предстоит пережить. Многие инстинктивно закрываются, так и не поняв сути церемонии. Может оказаться и так, что и вы в какой-то момент передумаете погружаться во всё это. И здесь будет важна личная сила каждого из вас.
Мухомор с аппетитом поглощал севичче. Казалось, его не очень-то и заинтересовала тема нашей беседы. Он усердно работал челюстями, иногда охватывая вялым, безразличным взглядом пространство перед собой, но мне почему-то расхотелось есть. Непонятная волна беспокойства вновь пробежала во мне, заставляя более серьёзно отнестись ко всему тому, что говорит Раулито. Я отодвинул тарелку в сторону и попросил официанта повторить мне сок манго.
- Сложно ли отличить шамана - колдуна от лекаря? - спросил я. - Кажется, так их различают?
Раулито усмехнулся, задумался, словно собираясь с мыслями. Затем заговорил, обращаясь ко мне:
- Ошибка людей, которые едут в Перу - это Эго. Человек начитался Кастанеды и едет сюда, чтобы найти своего, скажем так, «дона Хуана».  Но шаман не дон Хуан. Очень трудно найти настоящего шамана. Разница между настоящим шаманом и тем, кто его копирует, так же велика, как разница между Джокондой и дешевой репродукцией. Тебе просто должно повезти. И нету чистых колдунов-брухо или лекарей-курандейро. Есть безликая божественная энергия, абсолютно апатичная к твоим чувствам. Если для тебя она хороша, то для другого она очень плохая. К примеру, атомная энергия так же безлика, как и энергия, которую используют шаманы. Но люди, способные управлять этой энергией в одно мгновение могут уничтожить весь мир, а могут и согреть его, пустить эту энергию на благо людей, ведь так?
Шаманы такие же люди, которые имеют свой характер - эгоистичные, добрые, злые. Это обычные люди, обладающие очень сильным, серьёзным оружием. И некоторые становятся шаманами в соответствии с тем набором эмоций, которые в них заложены. Скажем, у тебя своя картина мира, свои понятия о добре и зле. И в соответствии с этими понятиями ты и лезешь к этой энергии. Так и они. И очень многое здесь зависит от шамана, который управляет ею. Он может лечить с её помощью, но может и убить.
Вновь последовала пауза. Затем Раулито продолжил мысль, так же степенно растягивая слова:
- Если рассуждать глобально, то энергия огромной силы резко диссонирует с низкой нравственностью человека. Только страх возмездия удерживает людей от использования её в плохих целях.
- И ты хотел бы стать шаманом, Раулито? Исходя из своего опыта общения с ними?
Раулито улыбнулся:
- Это очень тяжёлый путь. Путь, на котором постоянно возникает огромное желание остановиться, чтобы не сойти с ума. Ведь у всех людей разный запас воли, энергии. И здесь как раз очень важна твоя воля. Потому что человек, который двигается к цели по этому пути получает всего лишь шанс получить шанс. Всё! Это кажется мелочью, но это очень много. А человек, который остановился на полпути, просто станет опять обычным человеком. У нас есть судьба, но есть и выбор. Это тяжело, но с помощью выбора можно изменить свою судьбу. Но это страшно. Очень тяжело и очень страшно. И ты порой не знаешь: дар это или проклятие. Потому что это меняет всё. Абсолютно всё. И здесь самый худший вариант - паника. Как я уже говорил, важна воля и непоколебимое стремление следовать выбранному пути. Очень часто память самопроизвольно блокируется от избытка неосознанного и не вполне понятного массива бешеной энергии, и в подобном случае механическое блокирование памяти просто не даёт сойти с ума. Наверное, хватит пока об этом, - сказал он чуть погодя. - Сейчас всё это слишком сложно вами воспринимается, да и я подустал.
- Ну давай ещё чуть про шаманов, - настоял я. Мне не хотелось прерывать разговор. Раулито кивнул:
- Для того чтобы стать настоящим шаманом, необходимо огромное стечение обстоятельств. Но в любом случае это работа на десятилетия. И потом, исходя из своего опыта, я могу констатировать, что когда ты начинаешь думать, что вроде бы чего-то достиг, вот тогда и появляется ещё один враг - знание. Однажды у шипибо в Пукальпе я оказался в ситуации, когда мне было очень и очень стыдно, и подвело меня как раз таки Эго и раздутое до невозможности самомнение. Потому что знание - это яма. Чем больше роешь, тем больше понимаешь, что ничего не понимаешь. А там ещё бездонная пропасть знания, - добавил он после небольшой паузы. Затем продолжил вновь:
- Сегодня в Перу шаманизм стал бизнесом - появилось много имитаторов, которые просто зарабатывают на легковерных людях. Можно создать иллюзию церемонии для туристов, мурлыкать песенки, стучать веником и нести весь этот псевдошаманский бред - изобразить подобный театр здесь может каждый второй. Но вот найти настоящего шамана очень тяжело. Потому что настоящий шаман не заинтересован в деньгах, и нужно нечто большее, чем деньги, чтобы привлечь его внимание, чтобы он просто поговорил с тобой. Потому что категория ценностей в сельве совершенно другая. Но даже если он согласится провести с тобой церемонию Кама-Рампи, даже в таком случае само его воздействие на тебя - это дело его личного выбора. Он может лечить тебя реально, а может откровенно халтурить. А может быть и наоборот. Если он увидит в тебе некую энергетическую ценность для себя, то он может это у тебя забрать. Но если настоящий шаман согласится с тобой поработать, то он сделает это на славу. Это того стоит.
- А как проходит церемония? Расскажи про это.
- Церемония... Сама церемония Кама-Рампи очень тяжела. Во время церемонии все социальные щиты, за которые ты цепляешься и которыми ты прикрываешься в этом мире, там слетают моментально. И ты остаёшься наедине с самим собой. И, в общем-то, то, что ты видишь, не всегда тебе приятно. Это способно потрясти. И в данной ситуации шаман всего лишь проводник. Вначале меня забавляло, когда шаманы разговаривали с Кама-Рампи как с живой, но затем я понял сам, что к ней надо относиться с крайним уважением. Кама-Рампи - живая. Она лечит и учит сама, но и роль шамана в церемонии достаточно значима и велика. Именно он приоткрывает дверь, за которую ты можешь заглянуть. Дальше ты уже остаешься один на один с тем, что встретишь там. Ну всё, - потянувшись, откинулся он на стул, - этого пока достаточно. Я чувствую, что чересчур вас нагружаю. Остальное я раскрою вам уже там, на месте. Вернее, шаман дон Аугусто. Но это реально тяжело. Ты каждый раз словно умираешь, и воскресаешь заново, - произнёс он в заключение.
Мы замолчали. Я обратил внимание на то, как часто Раулито повторяет слово «реально». Будучи дружен с ним довольно давно я понял, что ко всему, что он говорит необходимо отнестись крайне серьёзно. Я постарался перевести разговор в другое русло:
- Знаешь, расскажи ещё про песни, ик.. икоро?
- Икаро, - поправил меня Раулито. - Эти песни называются икаро, или икарос. Икаро - это нечто. Это отражение, если хотите, квинтэссенция опыта и силы шамана. Икаро помогают шаману управлять церемонией, помогают призывать тех или иных духов для лечения, а иногда даже защищать своих пациентов от возможного негатива. Каждый шаман поёт только свои икаро, которые, по сути, являются индивидуальными и уникальными. Некоторые из них знают до сотни таких песен, и, как правило, это старые и очень опытные шаманы.
Раулито на мгновение задумался, словно подбирая нужные слова, а затем продолжил:
 - Икаро… икаро - это такой проводник в мир духов сельвы. Шаманы обычно поют икаро растений, животных или птиц. Ведь икаро, которое поёт шаман во время церемонии, его ещё и обучает. Например, песня ягуара учит шамана быть ягуаром, а икаро, которая называется «райа-бальса», учит путешествовать под водой. Но по мне, так икаро - это такой некий абсорбент - нектар, собранный из звуков джунглей. Примерно, что-то вот так, - добавил он помолчав.
- Раулито, ты становишься эстетом, - произнёс я восхищённо. - Я тя заслушался!
Раулито довольно потянулся, похрустел суставами, а затем посмотрел на часы.
- Ну всё, пошли уже, - сказал он, приподнимаясь. - Завтра рано вставать. Успеем наговориться.
Мы привстали вслед за ним.
- Ладно, пошли. А что утром делаем?
- С утра поедем в порт. Там ходят катера до Индианы. Ну, а в Индиане нас будет ждать Вильдер на своей лодке. Это парень, у кого я обычно останавливаюсь. Поедем к нему в деревню. Деревня называется Лас Пальмас. А дальше будем решать по ситуации с доном Аугусто. Но думаю, что всё будет нормально.
Мы пошли к выходу. Слегка потрясённый рассказом Раулито, я прошёл мимо янки, ненароком задев при этом их стол. Янки добивали очередную порцию пива и всё так же шумно над чем-то ржали. Улыбающийся во весь рот Дюдя на животе у лысого синхронно подёргивался вслед за его трясущимися от смеха щеками. So long, Dude.  Может, и встретимся ещё.

***

Ранним утром мы попрощались с хозяйкой хосталя и вышли на улицу. Рядом, в ожидании клиентов, уже крутились моторикши. Два соля - и, поплутав с минуты-две по узким улочкам Икитоса, мы оказались на месте, которое местные называют портом. Прошли через грязное непонятное помещение, заваленное связками бананов и упаковками с бутилированной водой. Затем последовал спуск к реке по широкой деревянной лестнице с шаткими, прогибающимися под нашей тяжестью досками. Потом - проход к своеобразному пирсу, у которого уже крутились зазывалы на небольшие, но быстроходные моторные катера, курсирующие по Амазонке между различными населёнными пунктами на реке. Масса снующих вокруг людей, возраст которых невозможно определить. Вся их жизнь была связана с рекой. Они рождались на реке, проводили всю свою жизнь на её берегу, и здесь же умирали.
- Куда? - спросил нас молодой парень, который стоял на палубе одного из крытых бело-жёлтых катеров с грозной надписью «Барракуда» на борту, чуть повыше ватерлинии.
- Индиана.
Парнишка молча подхватил рюкзак Раулито и, не обращая внимания на конкурента с соседней посудины, чего-то гневно выговаривающего ему, закинул его на крышу своего катера. Мы потянулись за ним, пролезли в открытый салон и сели на передних местах, благо катер был ещё полупуст. Простояли ещё минут двадцать, прождав, пока судно не заполнится под завязку.
- Обратите внимание. Каждый человек для них стоит денег, и он не тронется с места, пока не забьёт салон до упора, - разъяснил нам ситуацию Раулито. - Совсем как наши маршрутные такси.
Наконец, парнишка прикрыл дверцу, сел на водительское место и запустил движок. Судно медленно вырулило задним ходом из гавани, затем, развернувшись носом в сторону реки, резко рвануло вперёд. Мощный ямаховский движок почти сразу же набрал крейсерскую скорость. Катер резво мчался вниз по реке, то и дело подскакивая на воде, поднимая при этом столбы воды, обрызгивающие впереди сидящих «пасахеросов».  Амазонка, мощный катер, ветер, обдувающий лицо и брызги воды на этом самом лице - да, это действительно было ... романтично.
Минут через сорок «Барракуда» начала сбрасывать скорость, и вдалеке показалось поселение.
- В Индиану? - спросил меня мужик в джинсах и тёмных солнечных очках с соседнего кресла. Я кивнул и посмотрел на Раулито, словно прося у него поддержки в разговоре.
- В Индиане нас будет ждать лодка, затем мы поедем дальше, в сельву, - объяснил ему он. Мужик улыбнулся и довольно закивал своей бритой головой.
- Смотрите, Вильдер уже здесь, - указывая на берег, окликнул нас Раулито. Он заметил его издали, ещё до того, как наш катер сбросил ход и начал приближаться к берегу.
Мы всмотрелись в берег. Невысокий щупленький мужик лет сорока, одетый в синюю футболку с символикой какого-то итальянского футбольного клуба, черные шорты и резиновые сапоги до колен, сидел на причале и, щурясь, высматривал кого-то в каждом подплывающем катере. Небольшой пирс был буквально забит деревянными лодками, и нашему катеру пришлось достаточно аккуратно маневрировать, для того чтобы втиснуться между ними и пришвартоваться к берегу.
- Ви-и-ильдер! - махнул ему Раулито рукой. - Давай сюда!
Увидев нас, Вильдер подскочил и, что-то радостно лопоча, подбежал к нам.
- Раулитто, ми ермано!  - растроганно повторял мужичок, тиская Раулито в своих несмелых объятиях.
- А где Элизабет? - спросил у него Раулито, пообнимавшись с ним в ответ.
- Здесь, на рынке. Покупает продукты для вас.
- Пойдём, пройдемся, - обратился к нам Раулито. - Попробуем её найти. Давайте пока переложим багаж к нему в лодку.
Мы сгрузили вещи с «Барракуды» на причал. Вильдер легко подхватил тяжеленный рюкзак Раулито и кивком головы показал нам куда идти.
- Элизабет - это его мухер?  - спросил я, поднимаясь по небольшому шаткому пирсу, с которого местные чумазые пацаны с разбегу ныряли в грязные воды Амазонки и беззаботно барахтались среди многочисленных посудин и плавающего там же мусора.
 
Что такое Индиана? Это такой маленький районный центр, объединяющий поселения - пуэблос, расположенные на берегу реки. Порт, куда съезжаются люди со всех близлежащих деревень за продуктами, одеждой и товарами первой необходимости. Кусочек цивилизации, в виде заасфальтированного центра заканчивался выходом на небольшую смотровую площадку с видом на реку. Рядом различные магазинчики плавно перетекали в небольшой рынок. Тут же недалеко находилась почта и ряд других зданий административного назначения.
Мы прошли на рынок, что практически нависал над деревянным, казалось, наспех сколоченным причалом, который постоянно заливался водами реки. «Цивилизация» заканчивалась вместе с холодильником с «Кока-Колой» у входа на этот самый рынок. Далее начиналась непролазная грязь. Неприятный запах, отдающий сыростью и тухлой рыбой резко бил в нос. На прилавках лежали местные продукты, предназначение части которых мне было не совсем понятно. В основе своей это была различная рыба и блюда из риса и варёной юки.
Картина, врезавшаяся мне в память: женщина непонятного возраста продаёт местное блюдо, представляющее из себя варёный рис, завёрнутый в пальмовые листья, и при этом кормит открытой грудью ребёнка лет четырёх. Ребёнок убирает голову, и молоко тонкой струйкой стекает с обнажённого соска. Тётка подзывает меня взмахом руки, призывая приобрести у неё порцию. Я, улыбаясь, отворачиваюсь. Непонятная экзотика неизвестной пока страны, заставляющая меня смутиться.
- Вон она, Элизабет, - указал Раулито на молодую женщину, покупающую рис. На плече у неё сидела небольшая чёрная обезьяна-монах с аккуратно «выстриженной» на макушке тонзурой. Мы подошли к ней поближе.
- Раулито! - обрадовано воскликнула она, завидев нас издали.
Обезьянка на плече скорчила рожицу и что-то затрещала по-своему.
- Это Уаска, - представила мне её Элизабет.
- Вильдер принёс её из сельвы совсем малюткой, - пояснил Раулито, взяв обезьянку в руки. - Я назвал её Василисой. А они её в Уаску переделали, по-своему. Походите по рынку, осмотритесь. Я пока поболтаю с Лизой.
Смотреть особо было не на что. Продуктовые ряды сменялись полками с простенькой одеждой и различными предметами бытового обихода. Только Женя купил пару пачек местных сигарет, разрисованных зелёными пальмами на фоне моря с игривым названием «Карибенья». Мы повернули назад.
- Давайте, несите всё это в лодку, - загрузил нас Раулито пакетами с продуктами. Прихватив по пакету, мы пошли искать лодку Вильдера. Дошли до пирса. Фарватер был плотно забит одинаковыми моторками, что не представляло возможным идентифицировать наше судно. Чуть поодаль покачивалась на волне довольно большая крытая деревянная баржа метров на тридцать, крыша которой была переоборудована под грузовой отсек. На крыше большими тюками было сложено всякое барахло, необходимое в сельве, а также огромные связки бананов. Народу в барже помещалось, наверное, человек под пятьдесят. «Вот где настоящий рейсовый автобус», - показал я на неё Мухомору.
 Вильдер стоял там же, чуть в стороне. Заметив нас, подозвал взмахом руки и указал нам на свою посудину, которую он пристроил в стороне от других. Чтобы добраться до его лодки, нам пришлось перепрыгивать через пару-другую чужих, что, впрочем, не вызывало никакого протеста у их владельцев. Более того, они охотно помогали нам перекидывать всё наше хозяйство с одной лодки на другую.
 Моторка Вильдера насчитывала в длину метров шесть. На корме у неё висел небольшой навесной японский движок. Вильдер называл свой мотор «пеке-пеке». Мухомор прикурил. Пыхтя сигаретой, он закинул свой рюкзак в лодку, и уселся на банку рядом со мной. Показался Раулито с небольшим мешком юки. Вильдер возился с вещами, стараясь разложить их таким образом, чтобы не нарушать центровку лодки.
- Как его зовут? - спросил вдруг Вильдер у Раулито, указывая на Женю.
- Женя, - ответил Раулито, закидывая в лодку мешок.
- Женя-Карибенья, - с расстановкой произнес улыбающийся Вильдер.
- Карибенья? - засмеялся Раулито. - Очень хорошо! Женя, ты согласен быть Карибенья?
Женя ухмыльнулся, затянулся сигаретой и откинулся на свой рюкзак. По мне, так Мухомор - он и есть Мухомор. Подошла Элизабет. Вильдер помог ей закинуть сумки в лодку, а затем прошёл к корме. Лёгким, заученным движением руки он оживил «пеке-пеке», затем развернул лодку и направил её вниз по течению Амазонки. Никаких дополнительных эмоций в связи с этим фактом я в себе не обнаружил. Во всяком случае, поначалу. Река в этом месте была шириной приблизительно километра с полтора-два. Вода отдавала желтизной из-за отложений глины на дне. Я скинул футболку и, закинув руки за голову, растянулся на носу лодки, уставившись в низко нависающие над рекой разноцветные кучевые облака. Солнце не проглядывалось.
- Оденься, сгоришь, - не раз предупреждал меня Раулито, но я его не слышал. Лёгкий ветерок приятно обдувал торс, а желтоватая вода за бортом бесшумно плескалась, добавляя свежести. Примерно через час пути мы свернули в один из притоков Амазонки, а ещё через некоторое время лодка приткнулась к невысокому глинистому берегу.
- Лас Пальмас, - объявил Вильдер, заглушив двигатель.
На берегу нас ждали дети Вильдера и Элизабет: две девочки шестнадцати и четырнадцати лет и коротко стриженный постоянно улыбающийся малыш лет десяти. Детки с нескрываемым интересом наблюдали за тремя большими неловкими гринго, которых родители им привезли в качестве подарка за хорошее поведение.
Картина встречи очень походила на ситуацию из старого армянского анекдота, когда причаливший после Всемирного потопа к горе Арарат Ноев Ковчег местные жители встречали восторженным возгласом: «Ара, цирк приехал!». Девчонки, улыбаясь, заученно произнесли нам с берега «буенас», а малыш резво запрыгнул в лодку.
- Как тебя зовут? - спросил его Женя.
- Ту-у-ульо, - протянул он и схватив самую тяжёлую сумку, молча потащил её к дому.
- Не надорвётся? - спросил я Лизу, выбираясь на скользкий глинистый берег.
- Он привыкший, - с улыбкой ответила Элизабет. Девчонки представились: Лали, Мариселла. Одна из них схватила Уаску, а вторая принялась помогать нам с багажом.

Лас Пальмас представлял из себя небольшую деревушку, насчитывающую несколько десятков характерных для Амазонии строений, разбросанных в сельве недалеко от берега реки. Мы прошли через небольшое поле, засеянное маисом, и вышли на ровную поляну, на которой располагалось типичная для этих мест конструкция, которую местные называли «каса»  - небольшой грубо сколоченный дом, приподнятый на сваях и условно разделённый внутри на три комнаты. Такое понятие как потолок в лексиконе аборигенов отсутствовало вовсе. Конструкцию накрывала довольно высокая крыша, выложенная пальмовыми ветками. Минимальные удобства подчёркивали аскетичный и неприхотливый характер обитателей Лас Пальмаса. Чуть поодаль стояла кухня, рядом с которой притулилось невзрачное строение, которое, как правило, обозначается в цивилизованном мире буквами Эм и Жо.
Я сбросил рюкзак, присел на низкий табурет, врытый в истоптанный грунт у стенки перед кухней, и окинул взглядом владения Вильдера Агила. По двору, апатично поклёвывая, бродили облезлые куры. Тощий чёрный пёс вяло тявкнул на меня разок, затем прилёг рядом, в тени, и несколько раз тряхнул головой, отгоняя от себя назойливых тёмно-зелёных мух. Старая бельевая верёвка, натянутая меж двумя деревьями, провисла под тяжестью мокрых полотенец и застиранных до невозможного футболок. Рядом лежала пластмассовая синяя лохань с неразвешанной одеждой. Подошедшая Лали не торопясь доразвесила бельё. Тут же малыш Тулио гонялся за здоровой жирной свиньёй с вымазанными в грязи ушами, которые она то и дело волокла по земле, пугая при этом кур. Испуганные куры с диким кудахтаньем разбегались по двору, но малыш всё так же упорно продолжал гонять свинью, при этом пытаясь её оседлать, периодически на неё заскакивая. Свинья ловко уворачивалась. Наконец, Тулио это удалось.
- Это его кабальо,  - указывая на брата со смехом сказала Лали, проходя мимо меня на кухню. Я понимающе кивнул.
Любимым занятием десятилетнего Тулио было катание на этой самой свинье, которая иногда на удивление безропотно позволяла ему себя «укротить». «Кабальеро де Чанчо»,  называл я его, коверкая испанский. Всадник на свинье. Ловко балансируя на грязной спине этого весьма упитанного хряка, Тулио время от времени важно гарцевал вокруг единственного кирпичного сооружения во всей округе - кухне семейства Агила. Но кирпичной её можно было назвать с определенной натяжкой: угол, выложенный кирпичом, как своеобразный декор для каменной печи. Все остальные сооружения мало чем отличались от десятков подобных построек в округе. Кухня стояла отдельно от «касы». Стол, лавки вокруг. Скудная кухонная утварь. Меню, не отличающееся особым разнообразием. Сегодня на обед гостеприимные хозяева приготовили черепаху. Для жителей сельвы черепаха - это своеобразные консервы. Их готовят, когда не хочется резать курицу, а основные продукты на исходе. Мариселла, младшая дочь Тулио, поставила «консерву» ребром и ловко орудуя мачете, разрубила её вдоль. Суп получился пресным. Что ни говори, но Лиза была неважной кухаркой, но выбирать особо не приходилось. Розовое шампанское во льду и ананасы в этом самом шампанском в её меню для нас предусмотрены не были.
Первым не выдержал Женя. Подозрительно ойкнув, он схватился за низ живота и, слегка галопируя, помчался изучать флору, прилегающую к Лас-Пальмасу, заодно прихватив с собой здоровый рулон туалетной бумаги. Мы с Раулито проводили его сочувствующими взглядами.
- Ты как? - спросил меня Раулито с явной тревогой в голосе, подозрительно скосив глаза на свою тарелку.
Я внимательно прислушался к вероятным позывам своего организма. Организм молчал.
- Да вроде ничего, пока сойдёт, - ответил я после непродолжительной паузы и принялся спокойно доедать суп. Раулито уверенно последовал моему примеру. Доев, я собрал черепашьи косточки и выбросил их во двор прямо под ноги бегающей вокруг кухни чёрной, как смоль, собаки. Тут же послышался хруст разгрызаемых костей. Рядом хрюкнуло животное.
- Как будет здравствуй по-русски? - спросил меня Тулио - маленький, слезая со свиньи.
- Ё.. твою мать, - непроизвольно брякнул я, стараясь сохранить невозмутимость лица.
- Como?  - переспросил Тулио.
- Ё.. твою мать, - повторил я уже с более серьёзным видом. - Сможешь повторить?
- Уоб тоу мат, - робко произнес Тулио.
- Ё, ё, - вообразил я себе свою первую школьную учительницу Зарету Павловну.
- Уо, уо, - уокал в ответ Тулио, и при каждом его уоканьи меня буквально выворачивало от непроизвольных приступов истеричного смеха. Но я пока держался.
- Уоб тоу, - чико  старательно вытягивал губы трубочкой.
- Твою, Тулио, твою! - весело вписался в спектакль Раулито, до этого мирно поедающий свой суп.
- Твоу.
- Мать твою, Тулио! - с улыбкой бросил я в сторону, стараясь всё же не выдавать своих эмоций. Тулио обрадовался, наконец-то услышав знакомое слово.
- Мат твоу, Тулио! - бодро повторил он за мной. Нет, это невозможно было больше терпеть!
- Ё-ё-ё…. твою мать! - Я истерично прыснул, не выдержав его ужимок.
 - Уо-о-б твоу мат! - тут уж взорвался хохотом Раулито.
- Прекрасно, muy bien!  - чуть успокоившись, подбодрил его я, похлопав при этом по плечу и, указав на счастливого Мухомора, лёгкой походкой возвращающегося из зарослей, продолжил: - Видишь, идет Женя-Карибенья? Иди, мучачо,  поздоровайся с ним. Скажи, здравствуй Женя-Карибенья! Он будет тебе давать пода-а-арок.
Мухомор всё не мог понять, чего же от него хочет пацанчик. Наконец, разобрав, о чём щебечет малыш, Женя долго хлопал глазами и попеременно переводя взгляд с хихикающего в кулачок Раулито на меня, буквально захлёбывающегося от смеха, только и смог выдать:
- Ну вы…ну ребята, ну чё вы?

 Подошёл Вильдер и разрядил обстановку, предложив нам прогуляться по округе:
- Приехали туристы. Американцы. Специально для них на деревенской площади будет представление. Хотите посмотреть?
 Мы с готовностью последовали за ним. Время пути до деревенской площади заняло у нас пару минут ходьбы по узенькой тропинке сквозь близлежащие заросли. Мы вышли на ровное поле, в центре которого стоял огромный шалаш высотой под десять метров и в диаметре около пятнадцати. Местные называли его молога. Из мологи доносились ритмичные звуки какого-то ударного инструмента.
- Опоздали, - сказал Вильдер и провёл нас внутрь шалаша. В темноте полуголые индейцы: мужчины, женщины и дети - ритмично кружились по мологе в некоем ритуальном танце, иногда дружно подпрыгивая под ровный бой барабана. На лавках, расположенных у стены, сидели туристы, человек восемь самого разного возраста, и с нескрываемым удовольствием наблюдали за представлением. Темноту мологи периодически освещали вспышки фотокамер. Мы присели у входа, стараясь не особо привлекать к себе внимания. Танцующие держались парами и своеобразным строем. Во главе строя скакал пожилой полуголый индеец, который умудрялся при этом свистеть в такт барабану в небольшую дудку, напоминающую свирель. Неожиданно для себя я узнал среди танцующих улыбающуюся Элизабет. Резво подпрыгивая, она пронеслась мимо нас, помахав при этом рукой.
Представление закончилось минут через пятнадцать. Янки разразились аплодисментами, после чего вся эта разношёрстная толпа высыпала наружу. Здесь их поджидала вторая, не менее зрелищная часть спектакля. Индейцы предложили туристам пострелять из пукуны - длинной, метра с три тростниковой трубы, в которую вставлялась тонкая стрела. Пукуна подносилась к губам и направлялась на цель, которая была закреплена на небольшом врытом в землю столбе в метрах десяти от стреляющего. Дальше срабатывал принцип духового ружья. «Дунуть надо сильно, сильно», - приговаривал переводчик, протягивая восхищённому янки заряженную пукуну. «Йе-е-с!» - восторженно восклицали туристы после каждого попадания. Отстрелявшись и попозировав вдоволь перед всевозможной аппаратурой, янки вальяжно потянулись к небольшому базарчику в другом конце деревенской площади, где местные с успехом впарили им различные поделки и сувениры в виде украшений и бус из высушенных семян, а также выполненных в дереве фигурок животных, и другой подобной приятной мелочёвки. Снующие тут же под ногами детки держали в руках маленьких обезьянок и предлагали туристам сделать на память несколько фото. Естественно, за отдельную плату. Янки были счастливы. Пообнимавшись на прощание со всеми, в том числе и с нами, они пошли к своему катеру и благополучно отчалили в Икитос.
Мы же покрутились ещё среди местных, которые узнав Раулито, подходили к нему, чтобы поздороваться. Раулито вежливо уделял каждому подходившему внимание.
- Познакомьтесь, - представил он нам пожилого индейца. - Это отец Вильдера.
Мы учтиво поздоровались с дядькой. Дядька был одет в национальный костюм, что предполагало, что он был гол. Или почти гол, с учётом того, что из одежды на нём была только юбка, наподобие шотландского килта, но сотканная из высушенных растений рыжевато-красного цвета.
- Пошли уже, - пробурчал вновь проголодавшийся Мухомор, которого эти прогулки начали доставать.

***

Часам к шести начало темнеть. Я постоянно упускал из виду то, что мы находимся в непосредственной близости от экватора. Делать особо было больше нечего, да и комары начинали доставать.
- Ну что, под сетку и баиньки? - предложил Раулито, водя в сумерках лучом фонаря. - Завтра будет тяжёлый переход. Лодка, то, сё… Долго туда плыть.
- А с утра у нас какие планы? - поинтересовались мы с Женей.
- Должен подойти дон Аугусто, местный шаман, о котором я вам рассказывал. Попробуем договориться с ним о церемонии. Нам повезёт, если он будет не занят. Ну, всё, спать, - скомандовал он, поудобнее устраиваясь на единственной кровати, любезно предоставленной ему хозяевами на правах старожила.
- Я смотрю, у тебя тут тариф такой, «всё включено». Люкс, понимаешь, - попытался сострить явно недовольный Мухомор, заползая под свою не очень то и широкую москитную сетку, которую Лиза предусмотрительно развесила над нашими спальными мешками, разложенными на полу.
- Угу, - пробурчал засыпающий Раулито.
- Приятных вам всем снов, - пожелал я, растягиваясь на полусдутом походном коврике. Мухомор щёлкнул выключателем фонарика, а Раулито ответил мне лёгким храпом.
Было душно. А может мне это просто казалось. Я всё ворочался на жёстком полу в тщетных попытках заснуть, но в голову лезла всякая ерунда: полузнакомые лица, глупые ситуации, и пустые, но слишком громкие диалоги с моим же полусонным подсознанием постепенно начинали доставать.
- Что, всё не можешь выключить радио? - послышался вдруг в темноте голос Раулито.
- Какое радио? - не понял я поначалу.
- Ну, то, что в голове.
- А. Ну да. Не глохнет, сука.
- Поня-а-тно, - протянул он зевая. - Это очень сложно - научиться себя «затыкать». Прекратить внутренний диалог - это и есть основа всего, основа любого учения. Но если ты сможешь этого добиться, то… да...
Я так и не разобрал, что будет потом, потому что Раулито благополучно засопел. «Вот те нервы», - подумал я, с нескрываемой завистью слушая, как его мягкое сопение плавно переходит в лёгкий храп.
После непродолжительного ёрзания мне всё же удалось отрубиться, хотя среди ночи я и просыпался пару раз, время от времени всматриваясь в душную темноту в надежде на то, что она таки закончится. Но пробуждение мне далось нелегко. Как только забрезжил рассвет, я, скрипя и по-старчески охая, выполз из-под сетки. Мне явно не хватало кислорода. Дышать было тяжело, а лицо и тело горели так, словно меня основательно поджарили в …Аду… На сковороде… Чугунной.
- И чего тебе не спится, - проворчал спросонья Мухомор.
- Хех, посмотри на его рожу, - засмеялся проснувшийся от моей возни Раулито, показывая Жене на меня. - Хеллбой!
- Дай зеркало, - потянулся я к нему.
- Где я тебе здесь зеркало достану? Говорил же, прикройся. Подожди, щёлкну тебя на камеру, полюбуешься, - смеясь, привстал он, целясь в меня объективом фотокамеры. Хихикая, он сделал несколько снимков, затем передал камеру мне. Да, рожа и впрямь была знатная! Я не узнал себя. Моя беспечность привела к тому, что я полностью сгорел на солнце. Покрасневшая и вздувшаяся кожа на плечах и спине горела так, будто меня ошпарили кипятком. Вот уж действительно, восставший из ада. Подошёл Вильдер, посмотрел на меня, улыбнулся. Потом позвал Элизабет:
- Посмотри на него. Это же Рохо!  Рохо Алан!
Элизабет громко рассмеялась своим по-детски искренним и заразительным смехом. Словно передразнивая Лизу, Уаска, которую она держала в руках, так же громко и прерывисто закричала, обнажив при этом свои желтоватые клыки.
- Всё, Аланчик, - обрадовался Раулито. - И тебя окрестили. Нравится имя? Рохо! Рохо Алан - подойдёт? Красный. Ро-хо! - передразнивая себя, повторил он несколько раз. Затем, довольный, добавил: Здорово!
Я скривился. Смешно было всем, кроме меня. Женя осторожно ухмылялся, всё же осмотрительно остерегаясь слишком откровенно комментировать моё состояние. Раулито привстал:
- Ну что, Рохо, встаём? - примирительным тоном произнёс он. - Вильдер сказал, что подошёл дон Аугусто. Я пойду договариваться, а вы готовьтесь.
Я потащился к умывальнику. Попробовал умыться, но моё лицо и тело раздражались от любого прикосновения. Проклиная себя за беспечность, я медленно поплёлся к кухне, где уже сидели Женя и Вильдер. Вильдер что-то обсуждал с невысоким, но плотным и коренастым стариком лет шестидесяти пяти. Раулито не было видно. Я подошёл, поздоровался.
- Это дон Аугусто, - представил мне старика Вильдер. - Он чаман. Очень сильный чаман, - добавил он с нескрываемым уважением.
Непонятно как попавшее сюда сибирское, а если быть точнее, то тунгусское слово шаман они все произносили именно так, переделав его под более удобное для их слуха звучание: чаман.
- А это Рохо, - смеясь, представил меня Вильдер. Дон Аугусто заулыбался, потряс мне руку и закивал головой. Старик заинтересовал меня, и я ожил, забыв на время о своей проблеме. Сразу же в моей голове созрела масса не вполне понятных вопросов, которые я не постеснялся кое-как сформулировать дону Аугусто. Я попытался объясняться с ним на непонятном языке отдаленно напоминающим испанский, периодически тыкая пальцем у него перед глазами в разговорник, а дон Аугусто вежливо кивая головой в знак согласия со мной, только и успевал повторять: claro,  si.
- Ну что вы его мучаете? - послышался голос Раулито.
- Давай пообщаемся с ним! Интересно же!
- Успеем, целая неделя впереди. Нам надо собираться. Тащите-ка лучше всё наше барахло в лодку. Нам ещё завтракать.
Я нехотя поднялся и сразу же вспомнил про обгоревшие плечи. Боль в теле снова дала о себе знать. Не особо торопясь, мы позавтракали пресной рисовой кашей, затем так же не спеша собрали вещи. Дон Аугусто куда-то исчез. Малыш Тулио подхватил мой рюкзак:
- Я помогу тебе, Рохо?
- Конечно, Тулио. Ты же кабальеро!
Мы расположились в лодке. Я на правах «инвалида» уселся на носу. Затарахтел мотор. Вильдер развернул свою посудину, и медленно вырулил на реку, постепенно набирая крейсерскую скорость. Перекрикивая треск мотора, Раулито посвятил нас в ближайшие планы:
- Значит, план следующий. Сейчас плывём в сельву, устраиваемся, а там уже разберёмся. Нам необходимо добраться туда до того, как стемнеет.
- А где шаман? - спросил Мухомор.
- Он подойдёт к нам сам, завтра утром.

И снова река. Нам предстояло долгое путешествие в Оторонго - место, расположенное в шести часах пути от Лас Пальмаса. Место, которое Раулито присмотрел ещё во время своих предыдущих путешествий в джунгли. Сначала - вниз по Амазонке, затем - поворот направо на реку Манати, впадающую в Амазонку и уж потом - в самую глубь дикой сельвы, вверх по другой реке, которая называлась Рио Негро.
Мы попали в Амазонию в самый разгар сезона дождей, и поэтому пару раз нам пришлось основательно промокнуть под дождём. Ситуацию усугубляло ещё и то, что косой дождь, как правило, почему-то бил прямо в лицо. Для подобных случаев в лодке у Вильдера были припасена своеобразная полиэтиленовая «крыша» - широкий и продолговатый кусок синего полиэтилена, которым обычно укрывались его пассажиры во время дождя. Сам же он в это время мужественно подставлял себя стихии, продолжая невозмутимо управлять своим судном.
Дождь появлялся всегда внезапно. И даже когда небо вроде бы прояснялось, его капли вновь начинали плясать по поверхности реки. Мне надоело постоянно натягивать на себя этот полиэтилен, и я, сбросив футболку, решил последовать примеру Вильдера, тем более что прохладный дождь благотворно сказывался на моих «поджаренных» плечах. Благо, что промок до нитки, но это никак не сказалось на блаженстве от осознания самого факта моего присутствия здесь - на самой «кайфовой» реке в мире. Под равномерный треск «пеке-пеке» я иногда опускал руку за борт и, играя ладонью в воде, поднимал волну…И это было здорово, пока окрик сидящего за мной Мухомора, которого я невольно обрызгал, не вернул меня в действительность.
В районе реки Рио Негро небо окончательно прояснилось, что позволило нам сложить «крышу». Рио Негро была рекой сравнительно небольшой, но густо заросшая береговая линия не позволяла использовать в полной мере ходовые качества моторки. Мы шли вперёд очень медленно, потому что Вильдеру приходилось постоянно огибать внезапно возникающие запруды. В отличие от желтоватой Амазонки вода в ней была маслянисто-черного цвета за счёт неких дубильных веществ, которые выделяли упавшие в неё стволы деревьев. Раулито сказал, что местные активно используют эту воду из реки для питья и приготовления пищи. Я зачерпнул ладонью забортную воду.
- Я могу выпить из реки? - спросил я Элизабет.
- Си, си, - закивала она.
Вода была никакой, и почему-то отдавала керосином.
- Да здравствует «Кока-Кола»! - сплюнув её, сказал я Раулито.
- Привыкнешь, - флегматично отреагировал Раулито.
«Это вряд ли», - подумал я. Тем временем Вильдер приткнул лодку к берегу. Место, где мы высадились, было расположено на возвышенном берегу, где на вырубленной и очищенной от травы поляне стояло типичное для этих мест строение в виде хижины на сваях размером четыре на шесть метров, и приподнятое приблизительно на метр над уровнем земли. Высокая крыша была довольно плотно выложена сухими пальмовыми ветвями.
Рядом с хижиной была выстроена небольшая кухня с импровизированным очагом, расположенным в её центре. Кухня была крыта тем же неприхотливым способом. Очаг представлял из себя деревянную ванночку на ножках, доверху засыпанную глинистой землёй. На ней лежали два больших полена, между которыми обычно и разводился костёр.
- Это я построил, ещё в свою первую поездку сюда, - указывая на хижину, похвастался Раулито, скидывая с плеч тяжёлый рюкзак.
- А чего здесь-то его приподнимать? Здесь же и так высоко, - поинтересовался Мухомор.
- Вы не видели её в половодье. При половодье река настолько сильно разливается, что вода спокойно добирается и досюда. Мы к ней как-то на лодке причаливали. Потоп был конкретный.
- Ну, надеюсь, цунами нам здесь не грозит?
- Не грозит, - успокоил меня Раулито. - Давайте устраиваться. Скоро стемнеет.
Мы разложили коврики и спальники на дощатом полу, каждый в своём углу, а Вильдер с Элизабет помогли нам растянуть над ними москитеры.  Получилось достаточно уютно. Для себя же они развесили гамаки, закрепив их на поперечных перекладинах, поддерживающих крышу этого бунгало. Раулито на правах заведующего провизией предложил пожевать сухофруктов. Мы с Мухомором охотно поддержали его инициативу. И единственное, что отвлекало нас от созерцания окрестностей и наслаждения моментом - так это были комары. Целые полчища комаров! Жужжащие голодные «мессершмитты», готовые оглушить тебя своим писком на уровне ультразвука и мгновенно облепить любую приоткрытую часть твоего тела, высасывая при этом из тебя декалитры твоей крови. Причём местных они почему-то не трогали! По крайней мере, мне так казалось.
- Я понял, что у тебя здесь. Ты устроил здесь ферму по разведению комаров! И ты специально возишь сюда туристов, чтобы иногда подкармливать их свежей кровью. Я угадал? Признавайся! - бурчал я, обильно обрызгивая себя абсолютно бесполезным антимоскитным спреем.

Под вечер появился дон Аугусто. Просто вышел из ночи. Достал из сумки на боку небольшой, сплетённый из гибких тонких прутьев кружок, к которому были прикреплены перья птиц. Затем дон Аугусто привстал на пенёк, что лежал на дощатом полу хижины и подвязал кружок к продольной потолочной балке, на которой крепилась крыша таким образом, чтобы перья свисали вниз. Голубые, ярко-красные, жёлтые в синюю полоску, они покачивались от малейшего колебания воздуха.
- Это «ловец снов», - пояснил дон Аугусто. - Он отгоняет злых духов и не даёт им пробраться в наши сновидения. Вот так вот, - произнёс он, слезая с пенька, и добавил, протянув: - Да-а-а.
Ночь насела резко. Как всегда. Мы с Женей залезли под свои москитеры. Элизабет зажгла свечу, поставила её на пенек и присела рядом. Дон Аугусто устроился в своём гамаке. Подошел Вильдер, подсел к Элизабет и начал негромко о чём-то расспрашивать Раулито. Ночь в сельве не любит лишнего шума. Я слушал их, закрыв глаза, а затем незаметно уснул под ровное пламя свечи, под их тихие разговоры, органично вписывающиеся во всё то разнообразие звуков, что издавала ночь. Уснул так, словно сон был чем-то новым, неизвестным мне доселе явлением. Мне снился дон Аугусто. Он сидел передо мной, скрестив ноги, и небрежно покуривал мапачо.  «Тебе нравится мой «ловец снов?», - спросил он, утопая в клубах густого табачного дыма. «Нет, - ответил я, - он слишком грустный». «Тайна всегда бывает грустной», - произнёс он ухмыляясь. «Ты скоро это поймёшь», - добавил уже откуда-то издалека шаман, постепенно растворяясь в окружающем его мареве…

***

Утром меня разбудил дождь. Тяжёлый и резкий, будто вся вода в округе, невероятным образом перенесённая на небеса, разом пролилась на нашу конкретную хижину из большого пожарного ведра. Первая мысль, сверкнувшая в голове, попыталась сориентировать меня в пространстве. «Где я»? - подумалось мне.
Капли дождя, упавшие на моё лицо сквозь местами протекавшую крышу, моментально вернули меня к реальности. Я утёр лицо, присел и осмотрелся вокруг. Дождь перестал. Причем мгновенно, словно кончилась вода в ведре. И только тяжёлые капли, осевшие на крыше, продолжали ритмично стекать с её краёв. Пришлось вылезать. Рядом в своих москитерах зашевелились Раулито и Женя. Элизабет возилась с огнём у очага. Там же крутилась невесть откуда появившаяся Лали, которая старательно переливала собравшуюся за ночь в большой ёмкости дождевую воду в кастрюли поменьше. Вильдера и дона Аугусто не было видно нигде. Зато наши были на месте. Первое моё утро в сельве началось с печального, полного обречённости возгласа Мухомора:
- И что я здесь делаю, а? Я же весь промок!
Элизабет обернулась.
 - Буэнос диас,  - помахал я ей рукой и пошёл к реке. Мокрая от дождя трава приятно щекотала ноги. Крутой, глинистый и скользкий спуск привёл меня к берегу. Я с удовольствием погрузился в прохладную воду которая освежила, слегка при этом заглушая нудную чесотку от комариных укусов. С ветвей деревьев, нависающих над рекой, то и дело «срывались» крупные капли прошедшего дождя, создавая повсеместно разбегающиеся в стороны ровные круги. Поплескавшись вдоволь, я уже хотел вылезать.
И тут я впервые увидел колибри. Маленькое, зависшее надо мной чудо с непропорционально длинным клювом старательно размахивало крохотными крыльями, временами, словно перескакивая в пространстве и тут же зависая уже чуть в стороне. Юркое чудесное создание резко приподняло мне настроение.
- Колибри! - заорал я. - Раулито! Колибри!
Чудо моментально растворилось в воздухе, не вынеся моего радостного вопля. Я ещё долго крутил головой в поисках птички, но всё было напрасно. Видение не повторилось.
- Я видел колибри, - восторженно сообщил я, поднявшись наверх, энергично тыкая рукой в сторону реки.
- Насмотришься ещё, - равнодушно ответил Раулито и, зацепив рукой полотенце, потягиваясь, пошёл к реке. Мухомору было не до колибри. Его тонкая душевная организация была явно не приспособлена для подобного экстрима. Проклиная всё на свете, Мухомор перебирал промокшие вещи. Элизабет помогала ему развешивать их на верёвке, натянутой между хижиной и кухней. Я же забрался под сетку, и лёг, заложив руки за голову, не обращая внимания на ворчание Мухомора.

***

Так началась наша жизнь в Оторонго. Всё было достаточно просто: выше по течению река разливалась в небольшое озеро, куда Вильдер поднимался на своём каноэ два раза в сутки - утром и вечером. Утром он собирал расставленные с вечера рыболовные сети, затем расставлял новые, на вечер. Действие повторялось вечером с расчётом на утро. Как правило, улова хватало на то, чтобы мы не ощущали нехватки в рыбе. Лиза с одной из дочерей чистили рыбу, возились у огня и к обеду выдавали нечто съедобное согласно их нехитрому меню. Обычно это был один и тот же рис с рыбой. Или юка. Но тоже с рыбой. Такой вот затянувшийся четверг, рыбный день.
Тем временем Вильдер брал самодельное ружьё местного производства шестнадцатого калибра и уходил бродить в сельву. Иногда возвращался с трофеями. Тукан, муравьед, крыса-агути, обезьянка - что попадется. Крысой я закусить не рискнул. И не смог переступить через себя, чтобы съесть обезьянку. Её мне было жалко. Местным подобные сантименты были чужды. Еда - она и есть еда.
- Возьми меня с собой - попросился я как-то на охоту с Вильдером.
- Нет. Много шума от тебя, - ответил он.
При всем моём интересе к оружию я так и не рискнул выстрелить из его ружья, хотя соблазн был велик. Местные называли его эскопета. Казалось, при произведении выстрела его просто разнесёт у меня в руках. Цевьё и ствол безобразно шатались, приклад был прикреплён к ствольной коробке ржавой проволокой, а спусковой крючок представлял из себя обрубок гвоздя. Было невозможно представить, чтобы кто-либо смог прицельно выстрелить из этой самой эскопеты. И, тем не менее Вильдеру это удавалось. Если только он не скупал всю эту живность где-то неподалёку.

Оказалось, что несмотря на то, что мы добирались сюда по реке часа четыре, до Лас Пальмаса прямиком через сельву можно было дойти минут за пятьдесят. Это позволяло местным периодически покидать нас под разными предлогами. Но мы не чувствовали себя брошенными на произвол судьбы.
Пару раз малыш Тулио приводил к нам в лагерь, похоже, что всю детвору близлежащих деревень. И это было ещё под большим вопросом, кто за кем наблюдал, кто из нас для кого представлял больший интерес: мы для них или они для нас. Поначалу они просто стояли в стороне и, иногда негромко хихикая, о чём-то перешёптывались между собой. Сухофрукты, предложенные мной в виде угощения, помогли наладить контакт. Детки постепенно осмелели.
Мой никакой испанский заставлял их втихаря передразнивать меня, а обильная растительность на моих телесах вызывала у них восторг схожий с узрением бородатой женщины в каком-нибудь паршивом шапито. Ущипнуть меня за руку считалось среди них поступком, по смелости сродни с тем, чтобы ухватить за хвост ягуара.
- Подойдите, не бойтесь, - зазывал я их поближе к себе.
И вот уже очередной смельчак осторожно подходил ко мне, дергал за волос на плече и со счастливым визгом отскакивал в сторону. Я же, изображая Кинг-Конга, рычал и подпрыгивал, размахивая при этом руками. Детвора разбегалась, оглушая сельву своим смехом.

Каждое утро дон Аугусто давал нам выпивать настои из различных трав, известных только ему. Причём каждому из нас он определил свою персональную терапию.
- Это настойка травы бобенсана, а эта трава называется пири-пири. - приговаривал он. - У Рохо связь с пири-пири. Сильная связь.
Что это значит - я так и не понял. Мне, на его взгляд, полагался ещё и дополнительный бонус в виде настойки из местного табака - мапачо. Он настаивал его в речной воде с вечера, и утром подносил мне алюминиевую кружку с тёмной дурно пахнущей субстанцией со словами:
- Табак - это сила. Да-а-а. Сигареты - проституция. Сигареты придумали люди, чтобы делать деньги…. А табак… Табак -  это подер.  Табак даёт силу.
И всякий раз мне приходилось прикладывать невероятные усилия к самому себе для того, чтобы пропихнуть эту жидкость в желудок, и при этом же сильно поднапрячься, чтобы удержать её там. Но к счастью, выдержка мне не изменила ни разу.

 Вечерами мы собирались в кампаменто . Дон Аугусто зажигал свечу и ставил её на пол. Мы рассаживались вокруг него. Дон Аугусто рассказывал нам местные легенды про духов сельвы, про то, как однажды его чуть не утащила в озеро сирена:
- Она всё пела и пела. И я её спросил: - Ты кто? Боа?  Кайман? Она ответила: - Я женщина. Я начал терять над собой контроль. Она звала меня с собой, и я чуть было не пошел на звуки её голоса. Но потом я всё же смог остановиться.
- А что было бы, если бы ты пошёл за ней?
- Она одарила бы меня своей силой, я стал бы очень сильным чаманом, но за это я должен был остаться жить с ней под водой.
Где-то у реки в ночи громко квакали гигантские лягушки-саппо. Странное кваканье, похожее на звук, издаваемый веслом при ударе о воду. Одиночные крики неизвестной птицы заглушали стрекотание цикад.
- А кто сильнее, дон Аугусто? Дух анаконды или дух сирены? - тихо спросил Раулито.
Помолчав, дон Аугусто ответил:
- Анаконда - животное. И ягуар животное. Сирена - это то, что стоит над ними. Сирена - королева. Сирена властвует над духами воды. Дух сирены это очень сильный дух.

Утро, как правило, рассеивало впечатления от ночных историй. И день начинался заново: речка, завтрак, безвкусный чай на воде из реки, Вильдер с доном Аугусто плавающие в каноэ по речке до озера, травяная настоечная терапия, бабочки, колибри, охотничьи трофеи Вильдера, вечно брюзжащий Мухомор и подкалывающий его Раулито, карты, книжки и, наконец, сказки деда… нет, дона Аугусто на грядущий сон. И если из эскопеты Вильдера я пострелять так и не рискнул, то каноэ, с которым так мастерски управлялись аборигены, ну уж очень заинтересовало мою постоянно ищущую приключений натуру.
Каноэ представляло из себя лодку, выдолбленную из цельного куска дерева определённой породы и насчитывающую в длину около четырех метров. Судно было абсолютно неустойчиво в воде, и надо было обладать вестибуляцией циркового эквилибриста, чтобы банально её не перевернуть. Меня удивляла способность семейства Агила устраиваться в этой посудине таким образом, чтобы она даже не повелась. При этом порядок посадки был следующим: сначала на носу устраивался малыш Тулио, затем - папаша Вильдер Агила с единственным веслом. Следующей была Элизабет, и под конец в неё залезали дочери не самого хрупкого калибра - Лали и Мариселла. При этом они ещё умудрялись загрузить в каноэ пару объёмных баулов с продуктами! И при этом же…Да! Элизабет была беременна! Причём при полной загрузке борт лодки от кромки воды отделяли считанные сантиметры. Казалось, стоило какой-нибудь крупной рыбине хвостом поднять небольшую волну - и кораблекрушения не избежать! Но Вильдер всякий раз мастерски уводил каноэ от волны.
Меня всё время подмывало угнать это каноэ. И вот однажды утром я решился. Вынырнув из воды и осмотревшись вокруг, словно Чингачгук в поисках нехороших гуронов я, стараясь не распугать живность в воде, тихо подплыл к лодке. Мне не стоило больших усилий забраться в неё и оттолкнуться веслом от берега, но почти сразу же лодка качнулась и зачерпнула бортом воду. Попытка номер один не удалась. Но я не сдавался. Я не дал ей утонуть, опять подтащил к берегу и, изобразив грацию индейцев-апачи, залез в неё снова, стараясь быть более аккуратным и осторожным. Балансировать получалось. Я очень нежно тыкнул веслом в берег. Лодка гладко поплыла… поплыла хорошо… два метра от берега…Хау, сказал Виннету, и… Нет, она не перевернулась. Она пошла ко дну, банально не выдержав моего веса! Как есть! Я тупо утопил это корыто. Получается, я один весил больше, чем суммарно всё это семейство аборигенов?! Это открытие меня очень расстроило. Мне стало неловко. Неловко ещё и от того, что при этом сверху, с косогора донесся громкий детский смех. Догадавшись в чём дело, я нехотя посмотрел наверх и увидел Тулио-маленького, который решил устроить небольшое представление для своей компании. Несколько пар детских глаз всё это время наблюдали за мной, и я не знаю, что их заинтересовало больше: как плавает Кинг-Конг или как он катается на каноэ. Но судя по смеху, второе действо им показалось намного забавнее. Я порычал на них для острастки и принялся вытаскивать лодку. Детки не очень-то и порывались мне помочь.
 Следующие полчаса ушли у меня на то, чтобы, ухватившись за каноэ под водой, не дать течению её утащить. Ноги мои увязли в донной грязи, и всё же мне удалось подтащить её поближе к кромке воды.
- Ну что, Чингачгук, прокатился? - услышал я насмешливый голос Раулито.
- Прокатился, - устало ответил я, отмывая ноги от налипшей грязи.

***

И вот однажды утром дон Аугусто произнёс:
- Маньяна церемония - завтра церемония.
Произнёс он это обыденно, как бы за между прочим, однако почему-то от его слов у меня непроизвольно засосало под ложечкой. Но я попытался заглушить в себе внезапное чувство беспокойства, стараясь не особенно концентрироваться на предстоящем событии. День прошёл как обычно, но назавтра подготовка к вечерней церемонии началась уже с раннего утра. Дон Аугусто запретил нам есть вообще, запретил умываться с мылом и пользоваться зубной пастой. Всё это он объяснял незамысловатым словом - диетта, причем произносил он его именно так: диетта. С двумя т.
- К церемонии надо готовиться заранее, - терпеливо объяснял нам ситуацию Раулито, убирая подальше мешочек с сухофруктами. - Так, чтобы тело, и мысли были чистыми. Именно для этого и нужна диета. Духи-спиритусы не любят алкоголь, свинину, чеснок, потому что это снижает уровень восприятия тонкого мира. Когда ты копишь энергию через диету, а затем грамотно перераспределяешь её, то грань, отделяющая тебя от тонкого мира становится тоньше и, в конце концов происходит контакт с духами сельвы.
Вильдер как обычно поплыл на верхнее озеро, для того чтобы вытащить сети, расставленные вечером, и закинуть новые. Мы с Женей слонялись вокруг дома, иногда резались в карты. Раулито помогал Элизабет разводить огонь. Вернулся Вильдер. В каноэ в куче сетки среди опавших листьев и сучков деревьев, подцепленных в воде, блестело несколько рыбин. Лиза тут же высвободила их, выпотрошила и закинула в кипящую кастрюлю. Женя возбуждённо крутился вокруг костра.
- Ой, я бы съел чего-нибудь, - произнес он заискивающе.
- Это не для нас. Ну, нельзя нам, - мягко одернул его Раулито, - лучше настройтесь на вечер.
Женя послушно полез под москитеру, достал томик Кастанеды и с отрешённым видом погрузился в чтение. Рядом с ним обезьянка Уаска, словно в насмешку над ним, грызла банан, ещё больше раздражая тем самым его взбунтовавшийся аппетит.
- Ну дай хоть сухофрукты-то, - жалобно пропел он минут через десять. Со стороны Раулито повеяло раздражением. Почувствовав окатившую его волну, Женя обиженно хмыкнул и уткнулся в книжку.
Я уселся на полу хижины, прислонившись спиной к одному из опорных столбов, и бесцельно водил вокруг взглядом. Хаотичные мысли о предстоящей церемонии не давали мне расслабиться.
Дон Аугусто лежал в гамаке, натянутом в доме, что-то мурлыкал себе под нос, и вяло отмахивался от комаров большим самодельным веером. Рядом с ним стояла пластиковая полулитровая бутылка из-под местной воды «Сан Луис», заполненная некоей субстанцией тёмно-коричневого цвета, не внушающей никакого доверия. Тут же лежал букет-связка из твердых, сухих листьев.
- Что это у него в бутылке? - поинтересовался я у Раулито.
- Это и есть Кама-Рампи, - произнес он почтительно. - Ещё её называют лиана мёртвых. Кама-Рампи означает на местном наречии что-то вроде умереть и воскреснуть заново.
- А веник для чего?
- Сам ты веник! Это называется чакапа.
Раулито попросил разрешения у дона Аугусто взять чакапу в руки.
- Си, си, - одобрительно «засикал» дон Аугусто.
Раулито слегка её тряхнул. Звук, который издавала чакапа при встряске, напоминал необычную трещотку с какими-то знакомыми напевами. Странное беспокойство неожиданно вновь овладело мной.
- Комо канто де джубья, как песня дождя, - произнёс дон Аугусто, покачиваясь в гамаке. И действительно, потряхивание чакапы походило на звуки дождя, идущего в сельве. Чакапа, а в особенности вид Кама-Рампи только лишь усилили моё беспокойство. Что-то во мне отчаянно пыталось воспротивиться тому, что мне предстояло испытать. Неконтролируемый мандраж охватил не столько моё тело, но саму сущность. Мне невольно стало страшно.
- Раулито, - обеспокоенно произнёс я, - что-то мне расхотелось «церемониться».
Раулито вновь тряхнул чакапой, затем посмотрел на меня спокойно и чуть снисходительно:
- А я ведь предупреждал, - ответил он нарочито безразлично. - Здесь нет никакого насилия. Решай сам. Но тогда подумай, зачем ты сюда ехал. Посмотреть на колибри? Посмотрел, молодец! И что? У тебя есть шанс, реальный шанс что-то изменить в своей жизни, и было бы глупо, поддавшись минутной слабости, не воспользоваться этим шансом. Я не буду тебя больше переубеждать. В конце концов, это твоё решение и твой выбор. Единственное, что я тебе гарантирую, так это то, что прежним ты уже никогда не будешь.
Я задумался. Действительно, стоило ли сюда тащиться из-за красот сельвы? Я не представлял, что со всем этим делать. Куда деть всю эту кучу страхов и комплексов, которую я таскал за собой повсюду, и, в конце концов, притащил сюда, за тысячи километров от дома? Им было тесно во мне, моим комплексам, которые копились во мне в течение всей моей жизни, моему сформировавшемуся взгляду на жизнь и той новой, ещё не до конца осознанной неопределённости, которая ждала меня здесь. От чего-то одного я должен был отказаться…. И решение было принято.
- Да, церемония, - обречённо отрезал я.
- Ну и хорошо, - улыбнулся он. - Не накручивай себя зря. И не воспринимай себя и свои страхи слишком серьёзно. Ты же не хочешь вписать себя в моих глазах в категорию самодовольных «пердунов», которые слишком серьёзного мнения о себе? Просто перешагни через себя, и ты ощутишь свободу. Ты не пожалеешь.
- Нет, Раулито, - вздохнул я. - Не хочется мне быть «пердуном». Тем более в твоих глазах.
- Эх, за что я люблю этого парня Карлоса, так это за точность цитат, - приобняв меня за плечо произнёс Раулито. - Помнишь? «Страх - одна из величайших сил в жизни Воинов, поскольку именно он заставляет их учиться». 
- Взять бы твоего Карлоса, да на Соловки, - заворчал во мне Бездомный. 
Где-то вдали погремели раскаты грома. Я посмотрел на небо рассеянным взглядом, больше для того, чтобы как-то отвлечься от темы разговора. Густые облака, отражающие остатки солнца в виде фиолетово-оранжевого заката нависали над рекой. День клонился к вечеру, и с реки повеяло лёгкой прохладой.
- Будет дождь? - спросил Раулито у дона Аугусто, который всё так же мирно и отрешённо покачивался в своём гамаке.
- Поссибле, возможно, - ответил он, вяло отмахиваясь от комаров. Я продолжал безразлично всматриваться в небеса, стараясь пока не думать о том, с чем мне придётся столкнуться чуть позже.
- Рохо, а что привело тебя в сельву? - неожиданно окликнул меня дон Аугусто. Я не сразу нашёлся, что ему ответить. Казалось, я и сам подспудно хотел поговорить с ним для того, чтобы ещё раз убедиться в правильности принятого решения. Я забрался в гамак Вильдера, который висел рядом с его гамаком, и попытался сосредоточиться:
- Не знаю. Может, случайное стечение обстоятельств, - подумав, честно признался я. Но затем меня снова прорвало: - Ты знаешь, я всегда жил на грани. Я просил у Господа сил, а он в ответ на мои молитвы давал мне трудности. Наверное, чтобы сделать меня сильным. Я, конечно же, боялся трудностей. Но ещё больше я боялся того, что кто-то об этом догадается и заподозрит меня в трусости. И поэтому я всегда лез в самое пекло, не особо заботясь о последствиях… Я смотрел на лица окружающих меня людей в тщетных попытках их понять, но оказалось, что я рассматривал всего лишь маску на лице. И это тоже было трудно. И в конечном итоге я заблудился. Я больше не знаю куда идти. Я сам загнал себя в тупик, из которого не вижу выхода. Я устал от одиночества, и я не хочу больше просыпаться среди ночи.
Дон Аугусто слегка сомкнул веки и молча, в такт своим мыслям, закивал головой. Раулито почему-то ухмыльнулся.
- Да-а-а, - как обычно протянул Аугусто. - Ты приехал сюда, и это была твоя дорога. Дорога, которая привела тебя в сельву. Поэтому если ты хочешь изменить настоящее, то постарайся отсечь прошлое. Не переживай его больше раз за разом, отпусти его. Ничего не изменится, если ты не перестанешь жить в прошлом. Подумай о чём-нибудь светлом. Для начала вытащи из своей памяти ощущения радости и возвращайся иногда мысленно туда, где тебе было хорошо.
Я задумался. Раулито шутя, слегка подтолкнул мой гамак. Потолок надо мной качнулся. Внезапно меня осенило:
- А ты знаешь, я ведь помню, как я рос. По зеркалу над умывальником в ванной комнате. Как поначалу вытягивался на цыпочках, высматривая в нём отражение удивлённых детских глаз, краешек вздёрнутого носа и непослушного вихрастого чуба. Со временем мой взгляд выровнялся с отражением в зеркале. Ну а потом мне приходилось уже наклоняться к нему для того, чтобы заглянуть в зазеркалье.
- Хороший пример, Рохо. Ведь всё в этой жизни заканчивается. Даже детство, как ты успел заметить. Твоя проблема в том, что ты не отпускаешь прошлое, живёшь памятью о том, что было, что казалось тебе наиболее значимым, и это «значимое» тащит тебя назад, не давая возможности двигаться вперёд. Твоё цепляние за прошлое это не что иное, как ещё одна форма жалости к самому себе. Убей своё Эго, и ты откроешь для себя совершенно другой мир.
- А ещё я помню разговор со своей пятилетней дочерью, - продолжил я, всё дальше окунаясь в прошлое. «Ты видела сны?», - спросил я её как-то утром. «Да», - ответила она, потягиваясь спросонья. «И какие же сны ты видела?». «Жёлтые», - услышал я в ответ.
Дон Аугусто улыбнулся. Потом, потянувшись в своём гамаке, он тихо произнёс:
- Хорошо, очень хорошо. Сегодня ты поймёшь неважность.
Я не понял его туманной фразы. Мне показалось, что Раулито чего-то там недоперевёл, но тот лишь пожал плечами и развёл руками, давая тем самым понять, что нам не стоит ждать продолжения беседы.
- Неважность? Неважность чего? - переспросил я всё же Аугусто.
- Неважность всего, - ответил он так же тихо и, повернувшись ко мне спиной, уткнулся безразличным взглядом в близлежащие заросли.
«Аудиенция окончена. Вождь Сидящий Бык желает отдохнуть», - подумал я про себя, и, улыбнувшись, посмотрел на Раулито. Он понимающе кивнул мне в ответ, а затем не спеша прошёл к своей москитере. Я же уставился в воображаемый потолок и попытался более основательно покопаться в сознании, для того чтобы заново «открыть» для себя своё другое… «прошлое». У меня получилось. И от этого другого «прошлого» исходило тепло, надежда и давным-давно утерянное мной невероятное чувство свободы, которое испытывают сорванцы, разгоняющие босыми ногами лужи под дождём, что идёт весной.

***

Стемнело. Дон Аугусто молча стоял у хижины, пристально вглядываясь в сельву, словно кого-то высматривая в темноте. Потом не торопясь прошёл в хижину, присел на пол под «ловцом снов» и поставил на пенёк огарок свечи. Достал из кармана спички, чиркнув, зажёг огарок, затем позвал нас. Мы повылезали из-под сеток, предварительно одевшись в плотную камуфляжную одежду, как единственно действенную профилактику от комариных укусов. Так же молча, расселись вокруг него. «Ловец снов» слегка покачивался, играя своими разноцветными перьями в невидимых потоках тёплого воздуха, исходящих от пламени свечи. Её угасающий огонёк создавал среди росших вокруг кустов и деревьев причудливую игру блеклых теней. Дон Аугусто слегка взбалтывал бутылку с Кама-Рампи и о чём-то вполголоса переговаривался с Вильдером.
- Дон Аугусто, а как ты стал шаманом? - спросил его я.
Дон Аугусто отложил бутыль в сторону, достал из сумы мапачо и прикурил. Затем неожиданно для нас хлёстко шлёпнул себя ладонью по голой ляжке, убив при этом комара.
- А, пендехо,  - тихо смеясь, стряхнул он руки. Потом замолчал, выдохнул дым, кашлянул и начал медленно, с расстановкой говорить своим тихим, скрипучим голосом:
- Это было давно. Однажды я заболел. Сильно заболел. Ни один врач не мог мне помочь. И тогда я ушёл в сельву. Я прожил там один три года. Я пил Кама-Рампи, и духи сельвы вылечили меня. Потом они рассказали мне, как лечить людей. Они научили меня, как обращаться с лекарственными растениями. Вот так я и стал шаманом.
Тишина. Раулито взял в руки чакапу, тряхнул ею разок, и положил обратно на место. Дон Аугусто посмотрел на него, улыбнулся, затянулся мапачо и играючи пустил в его сторону струйку густого, терпкого дыма. Мне захотелось поспрашивать его ещё.
- А мапачо важна для церемонии?
- Да, да, - протянул он кивая. - Очень важна. Духи сельвы очень любят дым. Они всегда собираются на запах табака.
Над ухом запел комар. Я вяло отмахнулся, посмотрел на свечу, затем повернулся к дону Аугусто. Внезапно мне показалось, что пространство вокруг нас исказилось, а с шаманом начали происходить непонятные метаморфозы. Этот невысокий старик, казалось, стал ещё меньше. Но это не сделало его слабее. Наоборот, в нём словно пробудилась какая-то невероятная сила. Сила, которая с каждым выдохом табачного дыма из его лёгких укрывала нас невидимым защитным коконом, накрывала неким колпаком, оберегающим нас от всего плохого, что могло грозить нам здесь, в сельве, во время его церемонии. Я провёл ладонью по лицу, протёр глаза, затем посмотрел на свет свечи и, чтобы как-то отвлечься от непонятных видений, задал дону Аугусто первый пришедший мне в голову вопрос:
- Что важно для правильной церемонии?
Дон Аугусто внимательно посмотрел на меня своим пронизывающим взглядом. Взглядом человека, который видел намного больше, чем кто-либо мог предположить.
- Хороший вопрос, Рохо, - одобрительно произнёс он. - Для правильной церемонии важны четыре составляющие. Это Кама-Рампи, чаман, место силы и Бог! - при упоминании Бога дон Аугусто ткнул указательным пальцем в небо.
В ночи, шумно хлопая крыльями, пролетела птица.
- А Оторонго это место силы?
- Си, си, - закивал дон Аугусто. Потом передал чакапу Раулито:
- Ты будешь мне помогать, Раулито?
Раулито кивнул. Дон Аугусто начал тихо и ритмично насвистывать икаро. Именно насвистывать. Затем он отвинтил крышку бутыли, посвистел в неё, потом прикурил мапачо. Затянулся и медленно, со свистом выдохнул дым в горлышко сосуда. Достал из сумы маленькую деревянную чашку, наполнил её Кама-Рампи, и выпил. Наполнил снова и передал её Раулито со словами:
- Раулито, ты первый.
- Грациас маэстро,  - тихо произнёс Раулито и, залпом осушив чашу, с внезапно изменившимся лицом вернул её дону Аугусто.
- Фу ты! - фыркая, сплюнул он в сторону.
Меня непроизвольно передёрнуло. Сущность моя вновь взбунтовалась, инстинктивно протестуя против того, через что ей предстояло пройти. Но отступать было поздно, слишком поздно. Да и некуда. Затем был Мухомор. Этот, казалось, даже и не заметил, чего выпил. Ни один мускул не дрогнул на его невозмутимом лице. Спокойно заглотнув содержимое чаши, он прикурил, и молча уставился в пол. Последним был я.
- Рохо, - обратился ко мне дон Аугусто.
 Я боялся не зря. Ужасно горькая и терпкая субстанция никак не хотела «глотаться». И я понял пользу от сегодняшней диеты. После приёма Кама-Рампи ничто не удержало бы содержимое моего желудка от непроизвольного извержения. Настой табака-мапачо по сравнению с ней показался мне чем-то вроде ликёра «Бейлиз». Я попросил у Раулито мапачо, прикурил, и с удовольствием затянулся, стараясь вытравить из полости рта неприятный вкус.
Дон Аугусто отложил в сторону бутыль, затем смочил слюной пальцы, большой и указательный, и загасил ими свечу. Вокруг стояла непроглядная тьма. Тут же послышался тихий и равномерный звук чакапы, и под этот ритм шаман запел своё икаро. «Кура,  кура куерпесито»,  - пел старик, слегка гнусавя на незнакомом мне языке. Пел красиво, не переставая, иногда слегка меняя тональность и громкость песни. Икаро было везде. Оно разлилось в пространстве, раздвоилось, когда Раулито начал тихо подпевать дону Аугусто… Оно заполнило хижину, проникло в каждую клетку моего организма, наполняя всё тело непонятной вибрацией …
 Внезапно песня стихла, но чакапа трещала не переставая, продолжая заполнять ритмом пространство вокруг нас…. «Комо канто де джубья», - послышался мне голос дона Аугусто… В воздухе резко запахло табаком. Дон Аугусто подошёл ко мне, затянулся мапачо и, обхватив мою голову обеими руками, прижался губами к моему темени. Затем, резко выдохнув, он окутал меня клубами густого, терпкого дыма и издал при этом необычный звук, исходящий из самых глубин диафрагмы: Щ-щ-у! Щ-щ-у! Щ-щ-у-у-у… Чакапа в руке Раулито не переставала трещать. Ещё раз затянувшись мапачо, шаман уже спокойнее выдохнул дым в потолок, щукая разбил его рукой и вернулся на место. Сельва дышала. Дышала невообразимым разнообразием поскрипываний, рычаний, стонов, кваканий и карканий…
…Где-то вдалеке вновь послышалось икаро. Постепенно икаро нарастало, затем развернулось в божественную а капеллу, и старческий голос дона Аугусто, создающий невероятный диссонанс с мощным баритоном Раулито, образовал вокруг меня гигантскую звуковую воронку. Меня засосало в водоворот звуков и, стремительно разогнав по воображаемой спирали, выкинуло в разорвавшийся гул… Щ-щ-у!
А потом наступила тишина… Абсолютная… Меня не было… Не существовало никогда… Ни проблеска, ни искорки сознания… Время стекало по невидимой стене хижины, ограждающей нас от ночной сельвы, словно часы на картинах Дали…Далёкие звуки икаро позволили мне снова осознать себя. Я попытался сориентироваться в этом пугающем своей невероятной реалистичностью параллельном пространстве. Моё Эго, тщетно пытающееся зацепиться за реальность, старалось выдать рациональное объяснение происходящему, но сущность моя, внезапно освободившаяся от диктата Эго, впервые за всю мою жизнь не нуждалось ни в каких объяснениях. Я просто созерцал…
…Мысли, словно рыба в прозрачной воде, проплывают в сознании. Ты можешь вечно наблюдать из своей лодки за тем, как они резвясь, ослепительно сверкая чешуёй на полуденном солнце, проносятся мимо и навсегда исчезают в бездне времени, оставляя за собой лишь ускользающий калейдоскоп ярких эмоций, сотканных из твоих сновидений… И только те из них, которые рискнули прельститься на сети, раскинутые твоей памятью, могут позже превратиться в слова. Но и их потом надо правильно сложить…
А они не складывались… Они упорно не хотели складываться. И только строчки из «битлов»: Picture yourself in a boat on a river  - со страшным скрежетом, схожим с потрескиванием старой виниловой пластинки, сверлили мне подсознание каким-то немыслимо огромным коловоротом. Это был голос из прошлого. Запиленная до невозможности пластинка, сквозь треск которой с трудом можно было различить завораживающий голос Леннона: Somebody calls you you answer quite slowly…
…Ты помнишь его? Помню. Он всегда рос правильным мальчиком, слушал правильные песни… читал правильные книги…Lusy in the sky with diamonds…  Люцифер - херувим, низвергнутый Богом, в том числе и за то, что дал людям свет знаний.   Но ведь и Прометей был наказан Зевсом за то же самое!
...И сквозь треск винила я снова слышу голос… И он зовёт, он показывает, он учит…Смотри!.. Учись!.. И я смотрел…
…Я умирал в неизвестном мне сражении пронзённый чьим-то мечом, и Валькирии, опьянившие меня жаждой смерти, утащили меня в Валгаллу. Я видел крышу Асгарда, выложенную из шлемов и щитов моих товарищей. Меня встречал сам бог Вотан, а Один объяснял мне новые правила боя уже здесь, в Асгарде.
…Коловорот скрежетал, и скрежет этот всё сильнее сливался с потрескиванием винила. Пластинка вращалась всё быстрее, перескакивая через дорожку уже на следующую песню: Words are flowing out like endless rain into a paper cup…
…И снова Асгард. И снова сражения с утра до вечера. Я вновь умирал, и вновь воскресал, чтобы снова биться и умереть, пока не раздастся звон колокола, возвещающего о начале вечернего пира. И мы, воины Асгарда пировали на этом пиру, рассказывая друг другу о своих дневных подвигах. Мы запивали молоком козы Хейдрун мясо кабана Сэхримнира, мы занимались любовью с Валькириями, следившими за тем, чтобы кубки наши были полны пива… И наша сущность вновь наполнялась Энергией Войны…
…Кто он, тот, который путешествует во времени? Это Сущность твоя бессмертная, скитающаяся в пространстве, кочующая из одного тела в другое и прекрасно помнящая все свои предыдущие опыты.Thoughts meander...They tumble blindly as they make their way across the universe…  Смерть... она ведь тоже конечна... И по ту сторону Бытия есть Души, которые боятся рождаться, уверенные в том, что с фактом рождения заканчивается всё...
…Сильная блуждающая боль между телом и сущностью заставляет меня приоткрыть глаза и искать Раулито. Я с трудом цепляю его затуманенным взглядом. Он сидит передо мной, сложив под себя ноги, словно маленький Будда, достигший нирваны и раскуривает очередную мапачо. Ему надо помогать дону Аугусто петь икаро.
- Я умираю, - еле шепчу я, - Раулито, помоги мне!
- Умирай, - спокойно ответил Раулито, выдыхая терпкий дым мапачо прямо мне в лицо, и его голос волнообразным эхом рассыпается в пространстве. - Отпусти проблему, не цепляйся...
 И я не цеплялся… И я отпустил… И реальность изменилась. И в этой изменившейся реальности не было места моему раздувшемуся Эго…
…И только Один ничего не ест. Он пьет и кормит своих волков-убийц. Он внимательно следит за нами и не забывает напоминать нам, что всё, чем мы заняты здесь, в Валгалле - это всего лишь подготовка к последней нашей битве - Рагнареку.
В тот решающий день откроются все пятьсот сорок дверей Асгарда, и воины Валгаллы встретятся с Локи, богом огня и его демонической армией. И если в этой битве мы, воины Валгаллы будем побеждены, то мир этот погибнет и Локи разразится торжествующим хохотом. Jai guru deva om…Nothing's gonna change my world…  И вот я снова готовлюсь спасать Мир… Щ-щ-у!

***

Наутро я проснулся. Идиотская фраза, но это первое, что тогда пришло мне в голову. Я постарался осмыслить то, что произошло со мной вчера, и понял, что для этого мне просто не хватает слов. Это было потрясение. Это было нечто такое, что мне ещё предстояло осознать. Единственное, что я осознавал, так это то, что моя сущность подверглась воздействию непонятной и невероятной по силе энергии, которая словно снежная лавина смела меня в эпицентр этой силы.
- Банья, - с лёгкой улыбкой на губах произнёс дон Аугусто, заметив, что я проснулся, и кивком головы показал в сторону речки. Я понял, что мне надо окунуться. Голова кружилась, ноги не слушались, отказываясь держать моё тело, которое почему-то существенно потеряло в весе, став непонятно-«воздушным». Но я всё же заставил себя доползти до берега и, держась за торчащие из под воды стволы деревьев, погрузился в воду с головой. Вода оживила. Реально, как любил повторять Раулито. Я вдруг почувствовал внезапный, бешеный прилив энергии. Хотелось плескаться в воде, словно плескание в ней заряжало меня некоей силой, возвращая телу давно забытые ощущения былой гибкости и мощи. Я ощущал себя лёгким и счастливым, словно нечто разом сорвало с моего лица некую маску условностей, о существовании которой я не подозревал, и которую я неосознанно вынужден был носить на себе долгие годы. И я был сильным, сильным и способным на самые невероятные поступки.
В какой-то момент моё состояние меня начало пугать. Я просто не понимал, как совладать с этим внезапным выплеском энергии. Моё Эго засопротивлялось ей, отчаянно пытаясь вразумить вышедшие из-под контроля мозги, но охватившее меня ощущение лёгкости было настолько тотальным и всеобъемлющим, что минутная слабость моментально отступила. Меня удивляла и в то же время продолжала пугать та лёгкость, с которой я управлял своим телом. Я постоял ещё чуть, стараясь привыкнуть к новым ощущениям, затем поднялся наверх.

Дон Аугусто сидел под навесом у огня, помогал Элизабет перебирать рис и о чём-то переговаривался с Раулито. Я подошёл к ним поближе и, шутя, словно подросток, поигрывая своим телом, присел рядом.
- Ну, давай, рассказывай всё, что с тобой творилось, я переведу, - сказал Раулито.
И я рассказал. Про голос, что вёл. Про скрежет, про Валгаллу, про мелодию, которую не смог запомнить. Про смерть. Дон Аугусто молча слушал, сомкнув веки. И только иногда кивал головой, произнося при этом своё неизменное «си».
- Что это было? - спросил я Аугусто.
- Смерть - это хорошо, - помолчав, спокойно произнес дон Аугусто, - и мелодия хорошо. Постарайся её запомнить в следующий раз. А голос… голос - это твой проводник. Его надо слушаться.
Затем, прищурившись, он наклонился ко мне, пристально посмотрел в глаза и с явной усмешкой в голосе произнёс:
- А живот тебе не прихватило?
И, резко отпрянув назад, сам же себе ответил, разразившись громким, искренним смехом. Рассмеялся и Раулито. Этих объяснений мне было явно недостаточно. Я пытался разговорить его ещё, но дон Аугусто не проронил больше ни слова. Он демонстративно встал, подошёл к Вильдеру, который к тому времени уже возвратился с озера, и начал помогать ему очищать рыболовную сеть от постороннего мусора. Я проводил его взглядом, затем с недоумением посмотрел на Раулито:
- И что мне с этим делать? - спросил я его растерянно.
Лёгкая улыбка коснулась губ Раулито:
- Ничего. Просто живи, - снисходительно, как мне показалось, произнёс он. Затем поднялся, достал из рюкзака книжку и полез в гамак дона Аугусто.
Пришлось отстать. Я насухо обтёрся полотенцем и переоделся. Лиза окликнула меня, предлагая поесть, но чего уж мне не хотелось точно - так это есть. Я залез под москитеру, прилёг на спальник и молча уставился в потолок нашего бунгало, в безнадёжных попытках самостоятельно осмыслить произошедшее. Взгляд всё время цеплял покачивающегося «ловца снов», однако сознание моё по-прежнему оставалось девственно-прозрачным. Рядом, поудобнее устроившись в гамаке шамана, Раулито листал томик Кастанеды.
- Ты заметь, - позвал меня он, лёгким движением подбородка указывая в сторону дона Аугусто - он никогда не спорит. Он может поделиться, но никогда не переубеждает и никогда не спорит. Ведь спор - это ещё один способ привлечь к себе внимание. И другой вопрос - это если ты спрашиваешь. Но даже в этом случае это его выбор - ответить тебе или не ответить. Если он отвечает, то он знает, почему он отвечает, и если не отвечает - то тоже знает. Понаблюдай за ним, это очень интересно.
- Поверь, Раулито, мне сейчас действительно не до наблюдений, - шумно выдохнув, выдавил из себя я.
- Ну, не скисай ты так. Послушай лучше, что я тебе почитаю, - сказал он, ткнув пальцем в нужную страницу книжки. Затем начал зачитывать мне текст, дурашливо подражая прононсу телевизионного диктора Кириллова, оглашающего сообщение ТАСС:
- «Неизвестное - это то, что скрыто от человека неким подобием завесы из имеющей ужасающую фактуру ткани бытия. Однако оно находится в пределах досягаемости. В определённый момент неизвестное становится известным. Непознаваемое же - нечто, не поддающееся ни осмыслению, ни осознанию. Непознаваемое никогда не перейдёт в разряд известного, тем не менее, оно всегда где-то рядом. Оно захватывает и восхищает своим великолепием, и в то же время его грандиозность и безграничность повергает в смертельный ужас».  Понял? - произнёс он, шумно захлопнув книжку.
- У, ш-ш-шамманы, - пробурчал я, отвернувшись. Рядом захихикал проснувшийся Мухомор. Ребята потянулись к кухне, а я всё так же продолжал лежать, тупо уставившись в прозрачную стенку москитеры, в тщетных попытках осознать вчерашнее. Из общей массы объектов вокруг мой взгляд выхватил небольшой коричневый сучок, который зацепился на внешней стороне сетки. Я смотрел на него, безуспешно пытаясь привести в порядок мысли. И вдруг сучок зашевелился… «Ну всё, глюки пошли», - подумал я и резко прикрыл глаза. Спустя мгновение я открыл их вновь. Сучок медленно полз вверх по стенке.
- Раулито! - заорал я внезапно для себя. - Раулито, я погнал!
- Не ори ты так, - послышался рядом голос Раулито. - Всю сельву распугаешь.
- Раулито, - продолжая лежать, произнес я, как можно более спокойно. - У меня, кажется, окончательно «поехала крыша». Мне мерещится, что по моей сетке ползают ветки. Вот, смотри, - указал я ему на сучок, - но только не говори, что это не так.
Раулито присел на корточки, прищурившись, присмотрелся к сучку, а затем, привстав, рассмеялся:
- Да, Рохо, ты погнал. Это жук, просто жук. Жук-палочник, который притворяется сучком. Ну, как в том кино про «Хозяина морей».  Помнишь? Вылезай, пошли уже есть.
Я недоверчиво посмотрел затуманенным взглядом куда-то вдаль сквозь него, а затем из моей груди непроизвольно вырвался вздох облегчения. Я, молча, вылез из-под москитеры и послушно последовал за ним к кухне.
Женя уже сидел за столом, почему-то красный, и энергично поедал рисовую кашу. Я присел рядом с ним, взял ложку и принялся не спеша помешивать горячий рис в тарелке, которую Лиза заботливо положила передо мной.
- Ну, а ты-то как? - вяло спросил я Женю за между прочим, - тоже умирал?
- А, ерунда всё это, - заметил он, не переставая жевать. - Ты знаешь, я тебе скажу, что мухомор-то, он покруче будет.
У меня моментально пропал аппетит. Я непроизвольно напрягся, затем молча аккуратно положил ложку рядом с тарелкой и, привстав, посмотрел на него сверху вниз.
- Дурак ты, Женя, - ответил я зло и, резко развернувшись, ушёл прочь. Раулито хихикнул.
- А чего это с ним? Чё я сказал-то? - услышал я за спиной недовольный голос Мухомора. А чего я ждал, спрашивал я себя, залезая под москитеру. В конце концов, каждый из нас получил то, чего он больше всего желал. Я получил Валгаллу, а Женя…Что ж, Мухомор не перестал быть Мухомором!

Ночь навалилась неожиданно. Дон Аугусто сказал, что ему надо уходить. Он подошёл к каждому из нас, приобняв, пожимал руку и тихим голосом желал: суерте.  Затем ушёл. Дон Аугусто Маковач, шаман индейского племени ягуа, шагнул в темноту и исчез. Растворился в ночи, укрытый духами сельвы, о которых так любил рассказывать. Нет больше никаких историй. Но они больше и не требовались. Мне предстояло впереди ещё много времени для того, чтобы хоть как - то осознать ту, последнюю «историю», рассказанную мне сельвой и доном Аугусто.
Щ-щ-у… Чей-то шёпот нежно коснулся «ловца снов», слегка задел разноцветные перья. Ожившие тени всколыхнулись в своём странном танце, ещё раз подтверждая слова дона Аугусто, любившего повторять, что в сельве ты никогда не бываешь один.

***

Утро пришло тихое и серое после предрассветного дождя, пролившегося на сельву. Мы не спеша собрали рюкзаки, скрутили спальники и загрузили всё наше хозяйство в лодку. Вильдер с Элизабет возились с москитными сетками.
- Можно я заберу себе это? - спросил я Лизу, указывая на «ловца снов».
Она улыбнулась, кивнув мне в знак одобрения. Я привстал на пенёк и аккуратно отвязал то, что отныне стало для меня негласным напоминанием реальности магии сельвы.
Я подозвал малыша Тулио:
- Ну что, Тулио, кабальеро де чанчо, до свидания?
- Си, Рохо. Уоб тоу мат! - растянув губы в своей ослепительной улыбке, ответил он.
Запомнил, зараза! Я потрепал его по голове, пожал руку и полез в лодку. Раулито с Женей помогли Вильдеру оттолкнуть её от берега. Затарахтел мотор. Забираясь в лодку, огромный и неловкий Мухомор поскользнулся и провалился по пояс в воду. И тут же по сельве прокатился отчаянно - прощальный крик раненного орангутанга:
- А-а-а! Ну что же ты будешь делать!
Мы рассмеялись и затащили его в лодку. И пока Мухомор переодевался, Вильдер медленно отплыл от берега. Воды в реке заметно поубавилось, однако Вильдер ловко маневрировал в узком и знакомом для него фарватере Рио Негро. Лодка двигалась вперед очень медленно, но Эль Капитан знал своё дело и профессионально обходил вероятные мели и запруды. Иногда движок приходилось глушить, и тогда Раулито, сидящий на носу с веслом подключался к процессу навигации, аккуратно корректируя движение. Пару раз нам пришлось прорубать дорогу лодке с помощью мачете, так как ветви деревьев, которые обнажила спавшая в реке вода, преграждали ей путь. В районе Манати река ожила. Моторки, пассажирские баржи, каноэ с одиночными гребцами поближе к берегу активно сновали в обоих направлениях между поселениями, расположенными в этой части реки. Траффик был активный. Негласный речной этикет требовал от пассажиров каждого плавсредства обязательного приветствия других участников судоходства. Мы также посчитали правилом хорошего тона приветствовать каждую посудину, повстречавшуюся нам в пути приевшимся возгласом «буэнос диас!». Аборигены в моторках и каноэ в ответ дружелюбно махали нам рукой. На Амазонке буэносдиасы пришлось прекратить. Её размеры и масштабы не позволяли быть услышанными кем-либо ещё кроме встречного ветра.
Чтобы лодку не сносило встречным течением, Вильдер прижал её поближе к берегу. И всё же временами казалось, что мы стоим на месте, и этой тарахтелке ну никак не преодолеть сильного тока жёлтых вод одной из самых великих рек мира, но показавшаяся на горизонте Индиана рассеяла наши последние подозрения. Поднявшись чуть выше неё по течению, Вильдер резко свернул вправо, и течение реки, которое являлось до этого серьёзной помехой движению, через некоторое время плавно снесло нас прямо к стоянке всевозможных посудин, причаленных к примитивному порту Индианы. Лоцман он был всё же отменный.
Прощания, взаимные похлопывания по плечу и обещания скорой встречи не затянулись надолго.
- До свидания, Уаска!
- Возвращайся, Рохо!
- Обязательно, Лиза. Спасибо за всё...

***

Зазывалы транспорта на Икитос, не дожидаясь нас, уже загружали наши вещи в отплывающий катер с гордым названием «Ла Фортуна». Сорок минут тряски в переполненном судне, сорок минут соседства со всякой живностью в передней части этого флагмана речного флота Перу, сорок минут брызг воды, производимых подпрыгивающим на каждой волне катером - и мы в Икитосе. И снова место, называемое портом, и хождение по прогибающимся под нашей тяжестью доскам пирса. Всё та же длинная и широкая лестница вывела нас в город. Первый же подвернувшийся нам моторикша довёз нас до хосталя «Ла Ривера». Хозяйка нисколько не удивилась, увидев трех заросших, «измученных сельвой» гринго, единственным желанием которых было просто завалиться на нормальную кровать.
- Десять дней в сельве! Диетта! Это - о-о-о! - цокала она наигранно восхищённо, отворяя нам дверь номера.
Белоснежная простыня на удобной кровати хосталя, душ и особенно отсутствие комаров казались заслуженной наградой за дни, проведенные в джунглях. Вечер, кондиционер, пара сочных ананасов, очищенных и разрезанных Раулито на равные дольки, песня Роджера Ходжсона,  доносящаяся откуда-то издалека сквозь открытое окно - рай в подсознании постепенно смещался из сельвы сюда, в Икитос.
Мы провели пару дней в Икитосе, постепенно отходя от экстрима сельвы. Слонялись по городу, бродили по центру, по центральной площади Пласа де Армас. Когда-то, в дни каучукового бума, некий местный буржуй высмотрел на выставке в Париже дом, сконструированный самим Густавом Эйфелем. Тем самым, что построил башню в Париже. Дом, естественно, весь металлический. Каучуковый король приобрёл его и долго вёз по океану-Амазонке, пока не довёз до Икитоса. Неизвестно, для чего он ему понадобился, но оказалось, что сия конструкция была мало приспособлена для здешнего жарко-влажного климата. Домик начал ржаветь. Буржуй спихнул его за бесценок кому-то ещё, но и тот не нашёл ему достойного применения. Так и стоит железное творение Густава Эйфеля, приспособленное под аптеку в самом центре Икитоса на площади Пласа де Армас.
А вообще, Икитос - это город, в котором буквально всё варьирует на некоей запредельной грани. Город, в котором невозможная жара в считанные секунды может смениться проливным дождём. Город, в котором католичество, доведенное до фанатизма, гармонично уживалось с шаманизмом и брухерией  - абсолютная, «реальная» реальность, которая не подвергалась среди местных никакому сомнению.
Невероятное буйство красок вокруг с непривычки резало глаза, точно так же, как и фонтаны всевозможных запахов в атмосфере были в состоянии основательно дезориентировать обоняние. Мы слонялись по городу, упивались свежевыжатыми соками в местных хугериях  и облазили практически все рынки в окрестностях Икитоса.
Рынки Икитоса - это вообще отдельная песня. Всё, что плавало в Амазонке, бегало и росло в окрестных лесах, продавалось на прилавках этих рынков в самой разной кондиции: рыба жареная, свежевыловленная, всевозможные фрукты вкупе с большим количеством различной живности, о существовании которой я раньше даже не подозревал, чередовались с атрибутами, настойками и снадобьями, необходимыми в местной шаманской медицине. Мне было достаточно сложно распознать большую часть того, что я наблюдал на грубо сколоченных деревянных прилавках местного рынка «Белен». Побродить по рынку, конечно же, было интересно, если не принимать в расчёт резкий, расползающийся вокруг специфический запах выпотрошенной рыбы. Ну, где же ещё можно увидеть аккуратно разделанную тушку каймана и разложенных тут же по соседству нанизанных на шпажки и поджаренных до золотистой корочки непонятных насекомых, каждое из которых было величиной с голубиное яйцо?
- Рискнёшь? - с усмешкой спросил меня Раулито, показывая взглядом на жуков. - Это же чистый протеин, встречающийся в естественной природе.
Я рискнул. Осторожно сдёрнув с «шампура» самую мелкую особь, я, не раздумывая запустил её в рот. Офигевший Мухомор с недоумением посмотрел на то, как я, улыбаясь, энергично захрустел жуком, а затем брезгливо отвернулся. Я так и не понял, чего я зажевал, однако всё же внёс в свой актив экстремала этот экзотический порыв.
- Мужик, - похвалил меня Раулито, предлагая повторить.
- Да легко! - раздухарился я, - но…знаешь, давай в следующий раз.




***

Обратно мы летели на приличном «Боинге» уже другой авиакомпании прямым рейсом на Лиму. Перед посадкой в самолет Женя сказал:
- Не, ребята. Не моё всё это. Я, наверное, сорвусь.
Мы не стали его уговаривать. В Лиме он поменял билет на ближайший рейс до Москвы и попросил проводить его в аэропорту. Я совру, если скажу, что долго махал ему вслед белым платком, скрывая от Раулито внезапно накатившую слезу. Женя улетел. Вместе с ним улетело недоразумение. Мне вдруг стало его жаль. Скучающий по жизни парень, который никак не разобрался в своей жизни, заработал неплохие деньги и решил после этого заняться собой. Не меняется уровень нравственности, меняется всего лишь внешняя обёртка, а Эго от осознания позы «ищущего» только растёт. Но первый же «дождь», под которым он мокнет, моментально создаёт для него внутренний дискомфорт, после которого «знания» и преодоления себя просто не получается. Замкнутый круг, из которого слабому не вырваться просто так.
 Мы вернулись в Мирафлорес, поужинали в одном из многочисленных китайских ресторанчиков, разбросанных по всему району, затем спустились к океану. Волны одна за другой накатывали на пляж. Солёные брызги окропили лицо. Гулять по мокрому песку было не слишком удобно, и мы взобрались на волнорез, который уходил далеко в океан. Океан в ночи шумел. Волны с грохотом бились о волнорез, вытаскивая из памяти какие-то знакомые ассоциации.
- А ты знаешь, что значит «No tengo mas que dare te»? - неожиданно спросил я Раулито, подойдя к самой кромке бетонной дорожки.
- Конечно. «Мне нечего тебе больше дать». А откуда это?
- Это из книжки, которую я читаю.  Хочешь, расскажу? История про то, как в 1588 году испанский король Филипп Второй собрал самый большой в истории флот, назвал его «Непобедимая Армада», и отправил на завоевание Британии в наказание за то, что корсары королевы Елизаветы на протяжение долгого времени грабили испанские галеоны, те, что везли золото из Латинской Америки. В том числе и отсюда, из Перу. А пират Френсис Дрейк, который командовал английским флотом, заманил испанцев в пролив Ла-Манш, где и потопил большую часть кораблей. Уцелевшие же суда вынуждены были обогнуть Англию с севера, чтобы как-то добраться до Испании. Но и там многие корабли потрепало штормом.
- Да. Интересно.
- На галеасе «Харона», который во время шторма разбился о скалы у западных берегов Англии, хранилось всё золото «Армады», а ещё на его борту находились тысяча триста представителей лучших семей Испании. Представь, все утонули, кроме нескольких человек, которые смогли добраться до берега. И ты знаешь, какова была первая находка археолога, который обнаружил место гибели «Хароны»? Золотое кольцо, тончайшей работы. Золотая оправа представляла из себя изящную женскую кисть, державшую сердце. И на кольце была выгравирована надпись: «No tengo mas que dare te». «Мне нечего тебе больше дать». Красиво, правда?
- Что там красивого? Они же все умерли.
- Ну, не все... - Болтая, мы развернулись, и неспешно направились в сторону ставшего уже по-своему родным отеля «Эйфель».

***

Я проснулся рано утром, разбуженный шумом города. За окном серел тусклый рассвет. Повалялся минут пять, прислушиваясь к утренней суете, доносившейся извне. Захотелось пройтись. Я оделся, потихоньку прикрыл за собой дверь, чтобы не разбудить Раулито, спустился вниз и вышел на улицу, которая вела к Ларко. Город утопал в серой, грязноватой мгле. И всё это из-за тумана, постоянно нависающего над побережьем. Воздух был буквально пропитан океаном. Несмотря на ранний час, набережная продолжала жить своей жизнью. Казалось, она и не засыпала. Те же таксисты на стоянке такси у зеркально-стеклянной высотки отеля «Мариотт», те же охранники у входа в казино, что рядом. Наверное, те же люди, которые ещё вчера смотрели на закат, стоят всё там же на смотровой площадке и любуются уже тем, как солнечный свет, с трудом пробиваясь сквозь туман, постепенно озаряет океан. Внизу, в океанской воде, серфингисты ждали свою волну. Я попробовал их сосчитать. Не получилось. Справа от Ларко начиналась парковая зона. Пешеходные дорожки были запружены любителями утренних пробежек обоих полов и всех возрастов. Кто-то играл в футбол, а кто-то там же, рядом, на зеленой лужайке с видом на океан на фоне восходящего солнца занимался ушу под присмотром старого китайца, тщательно повторяя за ним заученные движения. Где-то справа поднимались в воздух парапланеристы.
- Где это? - указывая пальцем на них, спросил я пробегавшего мимо парня в зелёной бандане.
- Дальше, - махнул он рукой на бегу, - за памятником Поцелую.
«Хочу туда», подумал я и повернул в ту сторону. Немного погодя дошёл до того самого памятника с броским названием: памятник Поцелую - огромное, уродливое и бесполое изваяние. Словно Гаргантюа и Пантагрюэль  слились в содомических объятиях. Чуть дальше, на специально отведенной площадке парапланеристы раскладывали свои парашюты. Я подошел поближе, к тусующейся вокруг парашютистов толпе зевак.
- А что, можно полетать? - спросил я у кого-то в толпе.
- Да,- ответил он. - Плати и катайся.
- И сколько это стоит?
- Видишь парня? - сказал он, указывая на мучачо, помогающего пилоту  разложить парашют. - Подойди, поговори. Может, сторгуешься. Иди.
- Нет, - улыбнулся я в ответ, - я пока посмотрю.
Я с интересом наблюдал за тем, как крыло параплана раскрывается и наполняется ветром, а затем пилот вместе с пристегнутым впереди «клиентом» бодро шагает в пропасть. Причём первым над пропастью оказывается как раз таки «пасахеро». Меня удивило спокойствие, легкость, даже отрешённость, с которой люди решались на прыжок. «Я бы так не смог», хотел было подумать я, но тут же в моём мозгу созрела безумная мысль, плавно перетёкшая в химерическое намерение, провоцирующее моё самолюбие на отчаянный и, как мне показалось, в чём-то безрассудный поступок. «Признайся себе хотя бы в том, что потом ты будешь упрекать себя за то, что облажался», - нашёптывало мне Эго своим липким, слащавым голоском. Да, опасная всё же вещь самолюбие. «Облажался, говоришь?» - подумал я в ответ и решительно подошёл к пилотам. Парень представился:
- Рикардо.
- Сколько?
- Пятьдесят баксов.
- Первый раз? - спросил он, протягивая мне шлем.
- Си, - ответил я. - И ты думаешь, что эта кастрюля спасет меня, если я звезданусь с этой высоты?
- Таковы правила. Нет шлема - нет полёта.
Я натянул шлем. Рикардо обвязал меня ремнями и пристегнул к себе, в то время как двое помощников расправляли параплан. Крыло захватило ветер, наполнилось и начало приподниматься.
- Не дёргайся, не суетись, - произнёс Рикардо, слегка подталкивая меня к краю обрыва. Колени предательски задрожали. «И на хрена мне это было нужно»? - подумал я напоследок…
Что я запомнил? Я прекрасно помню, как земля ушла из-под моих ног, как засвистел в ушах ветер, и как истошно я заорал то самое приветствие, которому обучал в сельве малыша Тулио. А потом… Потом нас довольно уверенно подхватил воздушный поток... И наступил кайф. Десять минут свободного парения, десять минут ни с чем не сравнимого чувства прикосновения к небу. Эдакий кавказский кондор в перуанском небе. Параплан всё парил в потоках воздуха, то взмывая в небо, то кружась, опускался вниз навстречу океану. Орать хотелось ещё, но уже не от ужаса перед прыжком в бездну, а от того самого беспредельного кайфа. И мне было всё равно… Даже когда сандалия слетела с моей правой ноги…Ведь кондорам там, на высоте, всё равно, на чью башку падают слетевшие с их ноги сандалии?
Мы мягко приземлились недалеко от шоссе на песчаный пляж прямо у океана.
- Всё хорошо? - спросил меня Рикардо, собирая «крыло».
- Всё просто отлично, Рикардо. Спасибо.
- Ну, пока. Приходи, если снова захочется поорать.
Я огляделся. Топать с одной сандалией по шоссе в гору не очень-то и хотелось. Где же теперь искать вторую? Пришлось брать такси. На взмах руки рядом со мной моментально затормозила белая развалюха непонятной модели, и полненький юноша в маленьких очках на широком и смуглом лице всмотрелся в меня вопрошающим взглядом.
- Мирафлорес.
Он кивнул, и я, с трудом оттянув скрипящую дверь, плюхнулся в просевшее кресло. Таксист попался болтливый: «Откуда ты?», «А почему босиком?», «А давай я тебе покажу город», «Сегодня будет очень жарко, и много машин». Я вежливо кивал в ответ, без особого настроения экспериментировать на испанском. «Запиши мой телефон, я подъеду, если что», сказал он напоследок, высаживая меня у отеля. Я пообещал подумать.

- И где ты бродил? - спросил меня Раулито, потягиваясь спросонья.
Я вкратце рассказал ему про «полёт Икара». По ходу моего рассказа лицо Раулито вытягивалось и с него слетели последние остатки сна. Помолчав, он присел на кровать, провёл ладонью по лицу и тихо произнёс:
- Ну, ты вообще… гоняешь, конечно.

***

В дверь постучались. Подъехал Феликс, и предложил показать город, а заодно и вместе позавтракать. Одет он был в белую футболку, клетчатые шорты и потрёпанные сандалии на босу ногу. Раулито оделся, и мы спустились с ним вниз, к его автомобилю. Небольшая экскурсия по историческому центру города не заняла много времени. Мы осмотрели собор Сан Франциско на площади Пласа Майор, где покоятся кости Франциско Писсаро, затем, присев на ступеньки собора, понаблюдали за стаей наглых и жирных голубей у старинного фонтанчика на этой самой площади и праздно шатающимися туристами, коих на площади было много. Удивило большое количество вооружённых полицейских вокруг. Правда, стояли они чуть в стороне, не особо дефилируя перед толпой. Удивило также их дружелюбие и лёгкость, с которой они были готовы сфотографироваться с туристами. Нормальные такие, приятные полицейские. Нагулявшись и нафотографировавшись, мы едем обедать.
- Я знаю такой классный ресторан, где прекрасно готовят свежую рыбу - томно закатывая глаза, произнёс Феликс, забираясь в машину. - И главное - недорогой. Но мы должны поторопиться, потому что может оказаться так, что все места могут быть заняты.
- Так чего же мы ждём? Газуй, кондуктор!  - отреагировали мы дружным, радостным воплем на его предложение.
Кондуктор газанул. Поплутав с полчаса по улицам города, мы остановились на маленькой, тихой улочке у небольшого ресторанчика в совершенно другом районе Лимы. Ресторан назывался просто и без лишних претензий: «Дон Педритто», и он действительно был забит под завязку. Мы прождали у входа минут десять, после чего администратор, извинившись за то, что нам пришлось подождать, пригласил нас войти. Мы прошли к столику, который располагался в самой глубине небольшого, но довольно просторного помещения. Вокруг было много зелени, высаженной в цветочных горшках самых разных размеров. Всё было просто здорово: ненавязчивая музыка, спокойная атмосфера, обожаемая мной морская кухня, Раулито и Феликс, болтающие о чём-то на испанском, и я, рассматривающий картинки в меню. А заодно и напрягающий слух в неудачных попытках вникнуть в суть обсуждаемой ими темы. Но «уроков» испанского от малыша Тулио мне для этого оказалось явно недостаточно. Наконец, Раулито обратил на меня внимание:
- Он собирается на юг, в город Куско, предлагает ехать с ним. Что думаешь? - спросил Раулито.
- Поехали. А что там?
- Там есть на что посмотреть. Во первых, руины. Всё, что связано с Империей Инков, находится там. Затерянный город Мачу-Пикчу, в конце концов. И потом наш друг Абьен! Очень интересный парень. За Куско, и дальше за Андами начинается Национальный заповедник Ману. Там другая сельва, и другая река, Мадре-де-Диос. У Абьена там лодж  для туристов, а сам он долгое время прожил среди мачигенга. Это такие местные племена, которые живут в том районе сельвы. Ехать туда долго, но я не вижу смысла торчать эти дни до отъезда здесь, в Лиме. Заодно поездим по стране. Ну что?
- Я ж всегда за, Раулито! Едем, конечно, едем! Когда?
Феликс был доволен. Он собирался выезжать ранним утром, но видя наш настрой, предложил рвануть сегодня же:
- По дороге я покажу вам очень интересное и загадочное место. Мы останемся там на ночь.
- Давайте для начала пообедаем, - внёс я разумное, на мой взгляд, предложение, размахивая перед ними меню. Ребята рассмеялись. Суп из морепродуктов был великолепен.

***

 Мы вернулись в отель и довольно быстро погрузили вещи в авто. Затем проехали через маркет, где закупили себе продуктов в дорогу. Ничто более не держало нас в Лиме. «Хёндай» Феликса, как выяснилось позже, всегда был готов к спонтанным, внезапным путешествиям своего хозяина. Выехав из района, мы свернули на набережную Мирафлорес, которая петляла по краю высоких утесов над бушующим океаном. Набережная постепенно закончилась. Затем исчезли из виду симпатичные улочки, тесно застроенные маленькими уютными особнячками, скрытыми за аккуратными, высокими и не очень заборами - и всё. Город остался позади. Дальше начиналось то самое знаменитое шоссе Пан Американа. Океан справа порой почти касался шоссе. А слева на склонах, нависающих над дорогой холмов, теснились наскоро слепленные из всякого хлама уродливые лачуги.
- Это фавелы,  - пояснил Феликс, указывая на них.
По дороге нас тормозит полицейский блокпост. Вежливый полицейский, признав в нас иностранцев, сразу же вернул документы Феликсу и, слегка прикоснувшись рукой к форменной фуражке, одарил нас улыбкой, сопроводив её уже знакомым мне с Икитоса словом - суерте.
Под вечер мы свернули с шоссе на грунтовую дорогу, которая минут через десять привела нас на песчаный берег океана. Огромные, седые от пены волны с грохотом разбивались о две большие скалы, которые, словно два последних, чудом уцелевших пожелтевших зуба во рту у древней старухи, торчали из-под воды недалеко от берега.
- Это место называется Пуэрто Бьехо, Старые Ворота, - пояснил Феликс. - Это излюбленное место уфологов со всего мира. Вон там, - показал он на гору где-то справа, - люди часто наблюдают за тем, как взлетают летающие тарелки.
- И что же они курят, прежде чем их увидеть? - спросил я усмехаясь.
Феликс рассмеялся:
- Я не знаю.
Я помог Раулито достать спальники из микроавтобуса. Раскидав их на сером песке, мы сбросили обувь, подвернули снизу штаны и пошли к воде. Холодная океанская вода щипала щиколотки и размывала следы, оставленные нами на мокром песке. Расхаживающие рядом чайки выковыривали из песка мелких крабов, вынесенных прибоем, то и дело смешно ковыляя прочь от вновь набегающей волны. Неподалёку двое рыбаков, старый и совсем ещё юный, стояли по колено в воде и возились с огромным неводом, подтягивая его к берегу.
- Пошли, поможем им, - предложил я Феликсу. Старик, улыбаясь, отказался от помощи.
- У меня ещё хватает сил, - произнес он, показывая взглядом на свои руки. Там же на песке лежало несколько крупных рыбин - вечерний улов рыбаков.
- Это камбала, - показал на одну из них Феликс. - А эта рыба называется чита. Из неё получается очень вкусная севичча.
- Эй, - окликнул нас Раулито, призывая подойти. - Пожевать хотите? - спросил он, протягивая нам бутерброды с куриной колбасой. Я с удовольствием надкусил бутерброд и присел на тёплый песок. Огромное оранжевое солнце лениво садилось в океан. Опускалось нарочито осторожно, словно боялось его расплескать. Горизонт был чист, и ничто не мешало нам наслаждаться видом угасающего дня. Мы сидели на песке, жевали бутерброды, запивали их «колой» и тупо болтали ни о чём, жадно вдыхая океан вместе с завораживающим закатом, надвигающейся ночью и тёплым песком, что согрел прошедший день. Показались первые звёзды. Феликс говорил. Он рассказывал нам про своего друга Абьена, про свои велосипедные путешествия по стране, про острова Ислас Балесас, лежбище тысяч птиц и сотен морских львов, про гигантские рисунки, выложенные тысячелетия назад неизвестно кем в пустыне Наска, что лежит дальше к югу. Про инопланетян, облюбовавших Перу для своих постоянных визитов на Землю. Иногда он непроизвольно переходил на испанский, что почему-то не мешало мне его понимать. Я растянулся на песке и начал всматриваться в звёздное небо в надежде на то, что мне повезёт, и я вдобавок ко всему сегодня узрею ещё и что-нибудь таинственно-мигающее.
В южном полушарии ночное небо освещали совершенно другие созвездия. Я закрыл глаза, вслушиваясь в шум прибоя. Очередная волна с грохотом накатывала на пляж, всякий раз образуя неповторимый по звучанию аккорд, гармонично встроенный во вселенскую музыку, звучащую во мне и неуловимо призрачной мелодией освящающую ночь. Я лежал и слушал океан. И в шуме океана мне слышался скрипучий голос дона Аугусто, поющего икаро при свете угасающей свечи.

Романтика закончилась ранним утром. Лёгкий, довольно прохладный бриз, подувший с океана, и отсыревшая на мокром песке одежда напрочь отбивали охоту к дальнейшему созерцанию окружающих красот и высматриванию в предрассветном небе невидимых следов всякой летающей ерунды. Основательно продрогшие, мы подобрали разбросанные по всему пляжу вещи и потянулись к микроавтобусу. «Хёндай» прогревался, океан шумел, Феликс зевал, бриз поддувал, а мы с Раулито, ёжась на ветру, отряхивали отсыревшие вещи от морского песка. Погудев на прощание в клаксон, мы вырулили на шоссе и резво рванули на юг.

***

Дорога до Куско заняла у нас ещё часов пятнадцать. Где-то в районе пустыни Наска шоссе свернуло в Анды. Пошёл долгий, тянучий серпантин. Пятьсот километров настоящих американских горок на весьма приличной высоте за три тысячи метров. За окном - типичный марсианский пейзаж, с одной лишь той разницей, что, скорее всего, на Марсе кактусы не растут. А может и растут…
Кондоры, альпаки, ламы, местные жители в пёстрых национальных одеждах с фиолетовыми от запредельных доз ультрафиолета лицами - поначалу окрестности и фауна за окном забавляли. Фотоаппарат щёлкал не переставая. Вот мы стоим рядом с огромным кактусом. А вот позируем на фоне лам. Вах, какой красивый перевал! Смотри, какая «инка» в пончо!  Но часа через три восторги сменились головокружением и лёгкой тошнотой. Дорога неприлично затягивалась, и это начинало слегка доставать. Постоянные повороты на непривычной высоте создавали ощутимый дискомфорт в самочувствии, а вещи, разбросанные по салону, с шумом перекатывались при каждом движении руля. Американские горки изрядно поднадоели. А заодно с ними и все кактусы и кондоры, встречающиеся на марсианских серпантинах. «Штормило» ужасно, и, переступив через «гордость выросшего в горах джигита», я с трудом выдавил из себя:
- Пор фавор,  Феликс! Давай остановимся, подышим!
Феликс тормознул у обочины, мы вывалились под раскалённое солнце, но дышать было просто нечем. Кислорода не было вообще. Праздные ламы, «тусующиеся» поодаль, печально смотрели на нас своими грустными глазами.
- И-и-дрить тя за ногу, - потянулся я к ним, шатаясь. Ламы испуганно отпрянули. Пришлось ретироваться. Чуть постояв в стороне я поплёлся в машину и, откинув спинку кресла, растянулся в нём в смиренном ожидании дальнейших испытаний для своей измученной души. Всё же лучше ехать, покачиваясь и глотая встречный ветер через открытое окно, нежели беспомощно, словно рыба на песке, зевать на солнцепёке при полном отсутствии кислорода.

Мы въехали в Куско вечером, часам к десяти. Вернее, завернули на спуске. Феликс уверенно погнал свой микроавтобус по узким улочкам этого старинного города, слабо освещённым редкими тусклыми фонарями. Аккуратно припарковавшись на стоянке возле небольшого отеля «Эль Розаль», что расположился неподалёку от Центрального рынка, он торжественно произнес:
- Листо!  - и с чувством выполненного долга попросил нас из авто. Последним из машины выполз слегка подпрыгивающий зомби с окосевшими глазами, который с трудом волочил за собой по каменной брусчатке потрёпанный рюкзак. Это был я. В фойе отеля нас дожидался тот самый парень, о котором так много говорили Феликс и Раулито.
- Хола! Ке таль?  - обменялись они рукопожатиями. Но, право, никакая Пенелопа Крус в паре с Николь Кидман и группой чирлидеров баскетбольной команды «Чикаго Буллс» в бикини были бы не в состоянии вывести меня из той кошмарной болтанки, в которой я находился последние несколько часов. Естественно, что парень по имени Абьен остался мною незамеченным и полностью проигнорированным. Утром, все утром! Автопилот помог мне сориентироваться на этаже и с первой же попытки пропихнуть ключ от номера в замок нужной двери. Я завалился на кровать как был, в одежде, и почти сразу же вырубился. И снился мне Марс, и кондор в марсианском небе, и марсиане, катающиеся на ламах в жаркой пустыне среди вечнозелёных гигантских кактусов.

***

Завтрак в отеле был скромным. Кофе, соки да одноглазая глазунья с неизменной булочкой. Ребята строят планы на ближайшие несколько дней. Хотят показать нам как можно больше, благо здесь действительно есть на что посмотреть. Этот город, в котором мы завтракали, когда-то был центром великой и уникальной цивилизации. Кофе был кстати.
- Пройдёмся по центру Куско, затем поднимемся в Саксайуаман, - Феликс не спеша рассказывает нам план действий на ближайшие дни.
- А что это, Саксайуаман? - вяло спрашиваю я, больше для того, чтобы как-то вписаться в разговор.
- Увидишь, - отвечает Феликс мимоходом и продолжает, - После обеда едем в Трес Крусес, там встречаем рассвет, а затем уже спускаемся в Ману, в лодж к Абьену. Как вам план?
- Нормально, - кивнул Абьен.
- Си. Муй бьен, - согласился Раулито. Затем повернулся ко мне: - Рохо, ты как?
Рохо в моём лице что-то одобрительно промычал в знак согласия неизвестно с чем, подтверждая это небрежным кивком. Пошло обсуждение деталей: Саксайуаман, Трес Крусес, Ману, Тамбо Пайтити - ребята с лёгкостью сыпали неизвестными мне доселе терминами. Сумбур в голове всё ещё не проходил, не давая сконцентрироваться на чём-либо конкретном. Но парень по имени Абьен почему-то начал привлекать моё внимание. «Он очень интересный человек», - вспомнил я слова Феликса. Я делал вид, что слушаю ребят, но боковым зрением наблюдал за Абьеном. Мне была интересна история, которая крылась за ним.
Завтрак окончен, и мы не торопясь вышли из отеля прямо на площадь, примыкающую к Центральному рынку.
Куско. Пуп Земли. Город, затерянный в облаках. Город, отрешённый от остального мира и сохранившийся в почти первозданном виде. Таким, каким его знали ещё во времена Конкисты. Узкие улочки этого средневекового города были полностью вымощены булыжником. Европейские соборы и площади, выстроенные на месте разрушенных солдатами Писсаро дворцов элиты Инков, органично вписались в то, что осталось от той эпохи. В основном это был фундамент с неповторимой, многогранной кладкой. Непередаваемый микс двух миров, двух совершенно несовместимых цивилизаций. Ну, не смотрелись здесь автомобили! Гораздо естественнее было бы встретить здесь кавалеристов в латах. И тем не менее, Куско является своеобразной Меккой для разного рода любителей истории и древностей. Центр некогда могущественной империи, простирающейся от Эквадора до Чили, откуда рукой подать до остальных инкских руин вроде затерянного города Мачу Пикчу, Писака и Оллянтайтамбо.
Я разговорил Абьена. Абьен - испанец. Сухощавый, светловолосый, он довольно бегло говорил по английски, хотя и с явно выраженным испанским акцентом. Поджарое тело, худое небритое лицо, словно срисованное с картин Эль Греко и живой взгляд пронзительно синих глаз, который, будто незримый сканнер, за доли секунды обжигает собеседника, просвечивая его насквозь. Его дядя по отцу был коммунистом, лично знакомым с Фиделем Кастро и Че. Сам он в девятнадцать лет сбежал из дома в Сарагосе.
- Почему Перу? - спрашиваю я.
- Я видел сон.
Он добрался до сельвы реки Мадре де Диос, которая протекает по ту сторону Анд в национальном заповеднике Ману. Местные рассказали ему про племена амаракаири, вачипаири и мачигенга, что живут в верховьях реки и далеко в сельве, подальше от цивилизации. Он нашел проводника, который привел его к мачигенга. Он попросил у них разрешения остаться.
Местные недолюбливают гринго, особенно испанцев. Генетическая память, постоянно напоминающая им о роли его родины в их прошлом, всё же оказалась достаточно живуча. Мачигенга не хотели его принимать. Ему был дан ответ: - Ты чужой. И ты испанец. Но старая шаманка племени, вняв его мольбам, позволила ему остаться. Он прожил среди них восемь лет. Он учился у них медицине, лечебным травам, постигал тайну растений силы. Они рассказали ему про Пача-Маму, что значит Мать-Земля, и про Апу - бога горы. Они открыли ему дорогу в удивительный мир духов сельвы.
Он рассказывает мне про традиции и обычаи племени. Когда у мачигенга кто-нибудь умирал, они хоронили его под хижиной, где он жил. Затем хижину поджигали, и всем племенем уходили в сельву искать новое место для поселения. Мачигенга очень чутко реагировали на негативную энергетику, исходящую от мёртвого тела.
- Я счастливый человек, - признался мне позже Абьен. - Я никогда не видел мёртвых людей.
- О, я видел их слишком много для своей жизни, - вынужден был признаться я в ответ.
Мы болтались по Куско, дошли до Кориканчи, Храма Солнца - комплекса древних культовых сооружений Инков, на развалинах которого предприимчивые испанцы построили монастырь Санто-Доминго. Говорят, когда-то крышу и стены Кориканчи покрывали около семисот листов, выплавленных из чистого золота, каждый из которых весил до двух килограммов. Затем мы зашли на рынок, чтобы выпить свежевыжатых соков, после спустились к центру, к площади Пласа де Армас, а Абьен всё  говорил.
- Места, которые мы посетим - сакральные, - продолжает он. - Ты должен прочувствовать их.
- А что такое Трес Крусес? Это значит Три Креста?
- Да. Это надо видеть. Я не смогу тебе это так объяснить. Это место находится в трёх часах езды отсюда высоко в Андах. Мы останемся там на ночь. Это самый сакральный восход солнца на планете. Не задавай больше вопросов, ты всё увидишь сам.
Мы вернулись к микроавтобусу и минут через десять оказались у входа в Саксайуаман - религиозный церемониальный комплекс империи инков, возвышающийся над Куско. Место, где располагались священные храмы, безжалостно разрушенные конкистадорами. Из камней, свезённых отсюда, они и выстроили тот город, что сегодня привлекает сотни тысяч туристов со всего мира.
 Абьен и Феликс остались сидеть в машине, а мы с Раулито прошли к входу. Рядом с входом немолодая «инка», одетая в яркий национальный костюм, держала за уздцы ламу, которая была как раз вровень с ней. На голове ламы красовалась симпатичная шляпка красного цвета, украшенная жёлтыми цветами, а в шерсть на гриве были аккуратно вплетены разноцветные лоскутки ткани. «Инка» зазывала нас сфотографироваться с ламой, естественно, за плату. Стоявший там же некий мужичок в жёлтой майке с логотипом местного турбюро предложил нам услуги в качестве гида.
- Я - кечуа, - гордо сообщил нам гид. - Я выучил испанский поздно, когда мне было десять лет. А вы знаете, что означает Саксайуаман на языке кечуа? Это значит «сытый ястреб».
- Ну, пошли, кечуа. Давай, показывай.
Мы прошли вслед за ним. Ровная зеленая площадка, величиной с футбольное поле, служила когда-то некоей сценой для свершения различных обрядовых мероприятий. Стоящие по периметру поля огромные камни весом по несколько десятков тонн каждый некогда представляли собой единый храмовый комплекс, возведённый над древней столицей инков, а затем безжалостно разрушенный злым гением Писарро.
- Вот эти камни весят по сто шестьдесят тонн каждая, - многозначительно подчеркнул гид. - Испанцы тащили отсюда только те, что годились на постройку их храмов. Большие они сдвинуть не смогли, хотя их король приказали им разрушить или засыпать землёй все культовые сооружения инков. Дикари! - не сдержал всё же эмоций кечуа.
И действительно. Казалось невероятным обладать в те лохматые времена необходимыми технологиями по возведению подобных сооружений. И даже в таком полуразрушенном виде эти руины внушали невольный священный трепет. Но в какой-то момент мне стало неинтересно слушать гида. Внезапно у меня возникли свои собственные, не вполне отчётливые ощущения, связанные с этим местом, которые вызвали во мне смешанные чувства и какое-то непонятное волнение. Это было дежавю. Причем я отчетливо осознавал, я точно знал, что я уже здесь был… И я вдруг вспомнил сон, который мне часто снился дома: я прохожу по своему родному городу и поднимаюсь на холм, который возвышается над ним. И на вершине холма я натыкаюсь на развалины древнего города… Я узнал это место! Это был город из сна! Мы ходили среди руин, гид чего-то бубнил про Манко Капака, первого Верховного Инки, основателя Куско, про башни Муйук-Марка и Паука-Марка, но я его не слушал. Я касался ладонью шероховатой поверхности многотонных глыб, удивительным образом возведённых на этом месте, и казалось, мои ладони помнят ощущения от прикосновения к ним. Это окатившее меня чувство, разбуженное созерцанием древних руин, возникло во мне на уровне спонтанного, какого-то первобытного инстинкта. Я подошёл поближе к Раулито, который без особого рвения переводил мне сцену пленения солдатами Писсаро Верховного Инки Атауальпы и шепнул ему на ухо:
- Раулито, я здесь уже был.
Раулито недоверчиво посмотрел на меня.
- Я здесь уже был, - тихо, но отчётливо повторил я и отошел в сторону. Пошёл дождь. Мы не дали гиду дорассказать, попрощались с ним и заторопились в микроавтобус. Кечуа проводил нас недоумённым взглядом, но так и остался стоять под дождём, словно самое важное, что нам предстояло от него услышать, проскользнуло мимо нашего внимания.
- Понравилось? - спросил меня Абьен.
Я кивнул в ответ и молча уселся в кресло. Феликс провернул ключ зажигания. Двигатель заурчал, и мы тронулись. Феликс и Абьен начали что-то живо обсуждать. Эмоциональный Абьен при этом пытался жестикулировать руками. В разговор вмешался Раулито. «Слишком много испанского на сегодня», - подумал я, достал из кармана куртки плеер, надел наушники и уставился в окно.
Лица в окне микроавтобуса. Лица, размытые каплями косого дождя на стекле. Множество лиц, которые ты вряд ли ещё когда-либо увидишь в своей жизни. Женщина громко ругается со своим мужем, подросток, затягивающийся сигаретой в подъезде, девушка, которая ловит такси. Штрихи из чужой, не всегда понятной тебе жизни. Вскоре мы выехали за пределы Куско. Городской пейзаж за окном постепенно сменился на унылые, мокнущие под дождём холмы, а мысли в голове путались всё сильнее. В наушниках Клэптон пел про шерифа Джона Брауна. Наверное, в стране «латинос» было бы уместнее слушать что-нибудь вроде Сантаны или на худой конец «Джипси Кингз», но откровенно говоря, музыка «эль мариаччи», которую местные «поглощали» круглосуточно и в любых количествах не на шутку начинала приедаться. Тем более, что особым разнообразием она не отличалась. Одни и те же простенькие мотивы во всех уголках необъятной Империи Потомков Инков. И даже в придорожном сортире то и дело можно было услышать неприхотливое «но ми каса, но ми каса, си се мете ту мама».  Привязчивая ещё с Икитоса песенка про парня, который остерегается встречи с мамашей своей чики.  Мамаша её, наверное, та ещё сука была. Поневоле задумываешься о мотивации, побуждающей людей к занятию творчеством. О чём же, как не об этом думать в долгой дороге в дождливую погоду в горах?
В основе своей это всё же безмерное тщеславие. Самые безжалостные, самые изощрённые по скрытому коварству интриги возникают именно в многочисленных сообществах поэтов, писателей, артистов, композиторов и художников. Шекспир отдыхает. Каждый претендент на Искусство втайне мечтает о своем персональном, самом высоком пьедестале, и ради этого пьедестала готов «заклевать» конкурента «по славе», изображая при этом одухотворённость.
 И только немногие неосознанно делают это для Вечности, обычно находясь в каком-то приграничном состоянии, когда словам и музыке тесно в тебе. Когда непроизвольно тянет сесть за мольберт, и играючи перебираются пальцы в предвкушении кисти. Когда выдувая очередную ноту на своём тромбоне, ты не думаешь об авторских правах. Не писал же Мастер свой роман про Понтия Пилата для критика Латунского.  Он писал его для того, чтобы заслужить Покой. Улыбнулся, представив себе картину: чествование в МАССОЛИТе Мастера под бурные возгласы литераторов: «Ах! Брависсимо, маэстро! Шедеврально!»
Наверное, это нормально, когда Творчество становится Ремеслом. Но с чем, как не с пошлостью ассоциируется Творчество, которое превращается в Позу? Творчество индивидуально. И оно, как правило, одиноко.

***

Дождь прошёл так же внезапно, как и начался. Садящееся за горизонт солнце нещадно било в глаза, но Феликс продолжал всё так же уверенно гнать свой «Хёндай» по грунтовке. Унылый пейзаж за окном навевал тоску. Говорить не хотелось, да и разговаривать было особо не о чем. Мы медленно ехали в наседающих сумерках по дороге, что вилась по дальним холмам. Иногда в темноте мелькал слабый отблеск фар встречных авто.
Уже почти стемнело, когда мы заехали на последний подъем, на котором стоял столб, оповещавший путешествующих о том, что за ним начинается Национальный заповедник Ману. Высота была три тысячи пятьсот метров над уровнем моря. И было жутко холодно. Мы вышли из авто.
- Посмотрите на туман, - указал Абьен на лёгкое туманное облачко, зависающее между деревьев. - Это Падре дель Фрио, Отец Холода. Вачипаири, племена, что живут здесь, у истоков реки Мадре де Диос, называли его Хауауа. Мы должны поблагодарить Падре дель Фрио и попросить разрешения пройти дальше. Это традиция.
Он достал из кармана свой резной мундштук и прикурил обязательное при любых ритуалах мапачо. Помолчал, затем произнес:
- Благодарим тебя, Падре дель Фрио за то, что ты позволил нам сюда подняться!
Мапачо пошло по кругу. Те же благодарности произнесли Раулито, Феликс и я. Зависшая в воздухе седина ответила благосклонным молчанием, низкорослые кустарники застыли, словно приглашая пройти, а озябшая трава и мох под ногами заглушали наши шаги в безмолвном призыве чтить тишину и сакральность этого святого для местных племён места. Чуть погодя Абьен указал вниз:
- Дальше вниз начинается сельва. Там протекает река Мадре де Диос. Мы поедем туда завтра утром, а сейчас нам надо сюда, налево по хребту. Будет хорошо, если мы успеем доехать до места засветло.
Мы вернулись в микроавтобус и минут через десять оказались на небольшой ровной площадке. Стемнело окончательно, но далеко внизу всё ещё можно было различить очертания облаков, покрывавших сельву.
- Это и есть Трес Крусес, Три Креста, - произнёс в тишине Абьен. - Давайте просто помолчим. Подумайте о чём-нибудь своём. А ещё лучше помолитесь в себе.
Мы молча стояли в ночи, тишина вокруг звенела всё пронзительнее, а седина туманностей Падре дель Фрио постепенно растворилась в мерцании россыпи звёзд, усеявшей небосклон. Казалось, в мире не осталось больше никаких звуков. Этот безграничный мир вокруг нас внезапно превратился в нашу безраздельную собственность, и свет мерцающих звёзд, словно сияние далёких маяков надежды, рассеянных по вселенной, мягко укрыл нас незримой паутиной и органично вплёл в этот мир, связав с ним навсегда.

Становилось холодно. Феликс достал из авто спальники и начал раскладывать их прямо на промёрзшей земле. Меня подобная перспектива явно не устраивала, и я, не особо комплексуя, залез в микроавтобус. Тепло, разливающееся в салоне из печки равномерно журчащего движка, обволокло моё подуставшее сознание, и незаметно для себя я почти сразу же заснул.

- Вылезай, пора, - дёрнул меня среди ночи за плечо Раулито. Я протёр глаза и посмотрел на часы в телефоне. Часы отсвечивали начало шестого. Я зевнул, потянулся и нехотя вылез наружу. Холод стоял неимоверный. Феликс стоял рядом, прислонившись к переднему бамперу своего авто.
- Хола, Рохо, - весело поприветствовал он меня. - Всё хорошо?
- Конечно! - ответил я как можно бодрее.
- Попрыгай, согреешься, - подбодрил меня Раулито, но чего уж точно не хотелось - так это прыгать в темноте в горах, да ещё и в пять утра. Я вновь зевнул, затем прошёлся вдоль авто с явным намерением залезть обратно в прогретый «Хёндай», но тут уже услышал голос Абьена. Он сидел неподалёку от нас на небольшом пригорке и что-то пристально высматривал в небе, обратившись лицом на восток.
- Сюда, - подозвал он.
- Просыпайся, Рохо, - шутя подтолкнул меня Раулито в направлении пригорка. Кутаясь в тёплую куртку, я уселся рядом с Абьеном, а Раулито пристроился на земле недалеко от Феликса. Дыхание лёгким парком, словно туманные облака Падре дель Фрио вырывалось изо рта на холодный воздух. Я повернулся к Абьену. Застывшим, немигающим взглядом Абьен смотрел куда-то вдаль, на точку, что находилась где-то далеко, за горизонтом. Я постарался проследить за его взглядом и определить для себя эту воображаемую точку.
- Смотрите туда, - сказал, уловив моё движение, Абьен и указал на горизонт, на две очень яркие звезды неизвестного мне созвездия. - Положите руки на колени и раскройте ладони.
Поёрзав чуть, я скрестил ноги «по-турецки» и, положив раскрытые ладони на колени, постарался всмотреться в тишину, что была вокруг, для того чтобы настроиться на нужную волну.
Яркое звездное небо. Луна, пытающаяся спрятаться среди звёзд в ожидании восхода. Неизменная мапачо вновь пошла по кругу, но от убийственного холода она не спасала. Я тщетно всматривался в горизонт. Ничего... Затем появилась узкая полоса света, позволяющая различить контуры облаков под нами... И вот занавес приподнялся…
Это была Мистерия… Магия рождения нового дня…Магия восходящего солнца…Солнца, которого ещё не видно, но которое заиграло багрянцем в облаках, нависающих над сельвой реки Мадре де Диос… Словно чья-то божественная десница рассыпала тлеющие угли догорающего костра в облаках, что простираются под твоими ногами…Словно чьё-то священное дыхание незримо поддувало угли изнутри, не давая им погаснуть…
Затем появилась радуга… Непередаваемая гамма цветов, затаившихся в облаках, затеяла причудливые игры со светом…И вот уже первые, несмелые лучи пробиваются сквозь разрывы облаков, рассекая их легко и играючи…А потом на горизонте появилось Оно…Here comes the Sun King…
…Единственное, что связывает человека с Богом - это Вера. И во всём этом действии присутствовала Его частица. Он создал Трес Крусес в благодарность за Веру в Него. Потому что никакой геофизикой, никакой логикой невозможно было объяснить происходящее… Так же, как никакой биохимией невозможно объяснить то, что мы, люди, называем Любовью…
Мы сидели, раскрыв глаза и ладони, пытаясь впитать в себя как можно больше солнца, и каждый из нас думал и молился о своем. Мы слушали тишину внутри себя и смотрели на Него. Оно поднималось медленно, озаряя верхушки соседних гор… Оно рассеяло холод… И только когда рассвело окончательно, мы смогли по-настоящему прочувствовать высоту, на которой находились. Далеко внизу к востоку простиралась сельва, уютно и заботливо прикрытая всё теми же облаками, которые совсем недавно так красочно и торжественно оповещали нас о рождении нового дня. Картина на западе была более сурова и груба. Она резко диссонировала с тем, что было на востоке, ибо действительно величественным Андам была присуща красота совершенно иного рода. И красота эта отдавала невероятным одиночеством и безмерной печалью.
Прошел час. Вернее пролетел. Мы молча собрались и, закурив на прощание по традиционной мапачо, ещё раз поблагодарили Падре дель Фрио за гостеприимство. Феликс прогрел двигатель. Пошёл теперь уже затяжной спуск вниз, в сельву. В кампаменто Абьена. Спуск продолжался часа три, но кажется, я уже адаптировался к подобным перепадам высоты.

***

Кампаменто Абьена с романтическим названием «Тамбо Пайтити» располагалось в заповеднике Ману, в сельве, недалеко от дельты реки Мадре де Диос. Это было вполне приличное поселение из четырех бунгало с минимальными удобствами. И с кухней. И даже с туалетом. Бунгало соединялись между собой деревянными мостиками. По сравнению с хижиной Раулито в Оторонго кампаменто Абьена выглядело как минимум отелем «Шератон» рядом с привокзальной ночлежкой. Следил за кампаменто в отсутствие хозяина старый индеец-мачигенга по имени Хуан, которого все называли просто - Тийо. То есть дядя. Тийо был низок ростом, некрасив, но обладал живым, располагающим к себе мягким голосом и по-детски искренней улыбкой. Он с готовностью помог нам разгрузить вещи.
- Выбирайте себе бунгало по вкусу, - указал Абьен широким жестом на свои владения. - Тамбо в вашем распоряжении на два ближайших дня. Можете осмотреться. Всё это построили мы вместе с Тийо.
- Да, - закивал старик.
- А что значит Пайтити? - полюбопытствовал я.
- Это название потерянного города Инков. Что-то вроде Эльдорадо, - пояснил всезнающий Феликс. - Согласно легенде, после разгрома империи и взятия конкистадорами Куско инки забрали все свои сокровища в сельву, где и основали город Пайтити. С тех пор все его ищут, но не могут найти. Американец, который нашёл затерянный город Мачу Пикчу тоже искал Пайтити и вначале принял руины Мачу Пикчу именно за Пайтити.
 «Ты посмотри, как интересно», подумал я, высматривая себе бунгало. Переглянувшись с Раулито, мы направились к домику, который стоял в стороне, чуть поодаль от остальных. Приличная кровать на открытом воздухе, прикрытая антимоскитной сеткой, несказанно порадовала.
- Обрадуй меня, Раулито. Объяви мне прямо сейчас, что и здесь нам придётся отражать комариные атаки, - дурашливо произнёс я, сбрасывая на кровать свой рюкзак.
- Нет, Рохо. Не повезло тебе. Комаров здесь нет, потому что здесь всё ещё слишком высоко. А сетка… Сетка это так. Против всякой ползающей среди ночи нечисти. Они, поверь, будут понеприятнее твоих комаров.
- Ну, мерси, тебе, мой брат, за заботу.
Дурачась, мы разложили вещи и вернулись к остальным, которые уже успели расположиться в своеобразной гостиной с настоящим баром, деревянной мебелью и парой-другой вполне удобных кресел-качалок. Тийо предложил нам соков из манго. Абьен начал рассказывать про своё кампаменто, про туристов, которые ездят в Мадре де Диос. Про племена нативос, то есть аборигенов, что живут в сельве.
- А как спуститься к реке? - спросил я у Тийо.
- Там, - показал он рукой в сторону. - Иди на шум реки. Там ступеньки, но спускайся осторожно.
Я спустился вниз по довольно крутому склону, аккуратно выложенному плоскими камнями из реки, разок при этом соскользнув на пятую точку. Деревья закончились, и появился берег. На небольшой площадке, возвышающейся над берегом реки, был расположен маленький, аккуратный деревянный стол да пара - тройка пластмассовых стульев вокруг него. Прекрасное место для медитации и созерцания. Пейзаж был наш, кавказский, только увеличенный в масштабе раз, наверное, в пять. Огромные валуны омывались холодной речной водой, которая с грохотом спускалась с гор. Я всполоснул руки, затем, зачерпнув ладонью воду, смочил ею лицо. Вода была ледяной, даже слишком ледяной. Я поднялся на площадку, присел на стул, и, закинув ноги на стол, заложил руки за голову. Свежий воздух пьянил, а окружающий пейзаж невероятно успокаивал мою перевозбуждённую от впечатлений последних дней нервную систему. Уходить не хотелось, но начинало темнеть. Посидев ещё чуть, я не спеша поднялся в кампаменто.
А там уже Тийо готовил нам лёгкий ужин, после которого мы устроились в креслах-качалках в гостиной. Ребята закурили по самокрутке, затем снова завели свои тихие разговоры ни о чём. Остаток вечера прошёл в тишине, иногда прерываемой спокойными разговорами при тусклом свете огарка свечи.

Ночью прошёл дождь.
- Обидно, - услышал я утром сквозь сон голос Абьена.
- Случилось чего? - проснувшись окончательно, спросил я у Раулито, который уже сидел на своей кровати и перебирал рюкзак.
- Да Абьен расстроился. Ночью река разлилась из-за дождя и смыла стол и стулья, те, что были на террасе на берегу. Говорит, что стол ему был дорог.
- Мои ему соболезнования, - произнёс я, приподнимаясь с кровати. - Пойду-ка я мыться.
Феликс и Абьен, как обычно, уже покачивались в креслах, а Тийо возился в маленьком палисаднике за кухней.
- Буэнос диас, - поздоровался я, проходя мимо них. Ребята кивнули в ответ.
- Рохо, - окликнул меня Абьен. - Сегодня диета, потому что вечером - церемония.
- Ноу проблем, амиго! Я всегда готов к подвигу, - театрально раскланялся я в ответ, размахивая полотенцем.

День прошёл быстро и очень незаметно. Мы с Раулито облазили окрестности, затем спустились к реке, в которую я всё же рискнул окунуться. Ледяная вода горной реки моментально сковала всё моё тело и заставила меня тут же с диким воплем выскочить на берег. Я стоял и рефлекторно дрожал, тщетно пытаясь согреться в редких лучах солнца, с трудом пробивающегося сквозь густые облака, а Раулито стоял в стороне, наблюдал за мной с безопасного расстояния и громко хохотал.

***

Стемнело. Мы сидели у бара, изредка перебрасывались парой фраз, и ждали, когда же Абьен объявит нам о начале церемонии.
- Ну всё, время, - сказал, наконец, он и, устроившись на полу у стены в углу гостиной достал из своей сумки свечу, зажёг и поставил перед собой на пол. Затем позвал:
- Давайте сюда.
 Мы подошли поближе и уселись полукругом вокруг Абьена. Тени на стене зашевелились. Он расстелил перед собой потрёпанный цветной платок, расписанный причудливыми индейскими узорами, на котором разложил несколько разноцветных камней, крупный кристалл, величиной с кулак, свой мундштук и череп детёныша ягуара. Свет изогнутой свечи отражался от кристалла тусклыми бликами и поигрывал с отражением разложенных на платке предметов, создавая на стенах вокруг нас своеобразные пляшущие тени. Абьен вставил мапачо в мундштук, закурил, а затем, сомкнув глаза, тихим голосом начал рассказывать истории, связанные с его жизнью в племени мачигенга.
- Хуан - мачигенга.
- Что означают эти предметы? - спросил я, указывая на платок.
- Это знаки.
Дальнейшего объяснения не последовало. Истории про вачипаири и мачигенга продолжались. Они были просты, скучны и доступны, как «Сказки Народов Мира».
- В низовьях реки Мадре де Диос живут племена тойери. Они связаны с духами воды, и они практически все очень сильные шаманы. Однажды один шаман тойери полюбил сестру вождя вачипаири, что живут в верховьях Мадре де Диос. Он добрался к ним по реке и попросил вождя выдать за него свою сестру. Вождь сказал: «Я хочу пойти в твою деревню и познакомиться с ней». «Но это невозможно», ответил тойери. «Это займет много дней. Сначала я добирался к тебе в каймане, затем в анаконде, затем в рыбе. Я добрался к тебе всего за один день». Ответ вождя был краток: «Если я не могу посетить твою деревню, то это значит, что я не смогу отдать за тебя свою сестру».
Рассказ сопровождался многозначительными паузами, во время которых Абьен, казалось, засыпал.
- В чем мораль этой истории? - произнес он в завершении, обдав нас клубами дыма. - Если у тебя есть сила, то это не значит, что тебе можно всё.
«Да, железная логика», - подумал я про себя. Вновь замолкнув минуты на три, словно слушая тишину вокруг, Абьен посмотрел на Раулито.
- Раулито, - спросил он, - ты рассказывал Рохо и Феликсу про дона Матео? Про то, как ты проводил с ним церемонию в первый раз?
- Я хотел рассказать Рохо про этот случай, но не было подходящей для этого ситуации.
- Она наступила, - сказал Абьен, вновь прикрыв глаза. - Это был очень хороший пример. Пример демонстрации разрушающей силы Эго. Ты не хочешь нам рассказать его сейчас?
Раулито кивнул, затем прикурил мапачо, выдохнул дым в потолок и тихим голосом, словно подражая Абьену, монотонно заговорил:
- Я уже давно в Перу. Мне казалось, что я добился многого и большего постичь просто невозможно. Я встречал очень много шарлатанов на своём пути. И когда я попал в племя шипибо, к шаману дону Матео, то поначалу решил, что он один из них. Я самонадеянно спросил его, является ли он шаманом. Он улыбнулся и ответил: «Нет, я бы себя так не назвал, но кое-что я могу. Я практикую много лет. Если хочешь - попробуй церемонию Кама-Рампи со мной». Я согласился. Всё началось, как обычно, ночью. На его церемонии я сидел гордый, свысока смотрел на всех вокруг и решил, что если они не покажут себя как надо, то я спою им своё икаро. «Ну и что, что он шаман», говорило мне моё Эго, - я ведь уже тоже почти что шаман». Матео налил мне чуть Кама-Рампи, которую я, поблагодарив, выпил, но решил, что мне, такому сильному, этого будет мало. Я равнодушно лежал, лениво оглядываясь вокруг. В темноте послышались мягкие шаги. Эмилио, помощник Матео, подошёл ко мне и спросил: «Ну как»? Я ответил: «Как кофе. Никак». Он вернулся к дону Матео. Тот послушал Эмилио, затем посмотрел в мою сторону. И когда наши взгляды встретились, Матео жестом подозвал меня к себе. «Раулито, тебе добавить ещё»? «Без проблем», ответило вместо меня моё Эго. Он налил мне ещё, я залпом выпил вторую чашу и твердой походкой вернулся на место. Прошло ещё пятнадцать минут. Мне захотелось пройтись. Я решил показать окружающим насколько я силён и крут, и вышел на улицу. Походив чуть, я вернулся на своё место. Я думал, что больше ничего не будет. Я прилёг на свой коврик и начал дремать. «Херня всё это», подумал я засыпая. Я почти заснул, когда внезапно невероятное по своей силе нечто вырвало меня из сна. Передо мной появились невообразимой яркости рисунки мозаики шипибо. И всё это сопровождалось невероятным гулом. Я понял, что происходит смещение «точки сборки», но раньше такого резкого смещения у меня никогда не было. Я вдруг оказался очень далеко, и некая сила, которая имела сознание и ощущалась как живое существо, была очень разгневана моим чванливым, высокомерным и предвзятым поведением. Я оказался один на один с Кама-Рампи, которая за доли секунды сбросила с меня все социальные щиты перед этой суровой силой. Она буквально размазала меня, моё Эго, как человек размазывает пальцем мошку на столе. Я понял, что я ничто в этом мире, Что весь пафос, всё, чем я прикрывался в этой жизни, - это блеф и что между моей жизнью и жизнью, скажем, комара нет никакой разницы. Осознание того, что ничто в этом мире не поменяется с моим отсутствием, потрясло меня.
Поняв, что я возвращаюсь, дон Матео подошёл ко мне и, окурив мапачо, лукаво и чуть строго спросил: «Ну как?» Мне стало неимоверно стыдно. Я сказал: «Извините, маэстро. Я всё понял». Он положил мне руку на голову, и от его прикосновения по моему телу пронеслись электрические разряды, успокаивающие его. Затем он сказал: «Отдыхай, поговорим завтра». С тех пор это стало для меня серьёзным нравственным уроком. Нельзя себя ставить выше кого-либо. Это был жестокий урок, но единственный возможный для меня вариант понять суть.
Наутро у меня был долгий разговор с доном Матео, в ходе которого единственное, что я мог делать - это нелепо улыбаться. «Я всё понял, маэстро», - повторял я всё время. «Теперь уезжай», - сказал мне на прощание дон Матео. «Ты потом вернёшься, но сейчас я тебе больше ничего не дам». «Когда я вернусь, дон Матео?». «Ты сам почувствуешь этот момент. Или его почувствует Кама-Рампи и приведёт тебя ко мне». И вот после этого и произошел во мне скачок на совершенно другой уровень восприятия церемонии. Неделя, проведённая с шипибо, подняла меня на качественно иной уровень, дала столько, сколько не дали годы, проведённые в Икитосе. Хотя Икитос всё же был основой, это как начальная школа.
Раулито замолчал. Абьен одобрительно кивнул. Последовала очередная затяжная пауза. Я тоже решил внести разнообразие в монотонный поток скучных и не совсем понятных мне рассказов. Воспользовавшись образовавшейся паузой, моё Эго попыталось выдать в свет некий высокоинтеллектуальный продукт в виде истории про двух англичан, которые как-то ловили рыбу на берегу Темзы. Реакция была нулевой. Я оказался не понятым и, смутившись, решил больше не вмешиваться в ход церемонии. Как позже объяснил мне Раулито, подобные истории являются неотъемлемой составляющей таких церемонии и создают необходимую атмосферу и настрой.
Тишину ночи нарушал лишь голос Абьена, который иногда в эмоциональном порыве активно жестикулировал руками, воздевая при этом их к верху с изрядной долей гротескности. Тень на стене за ним синхронно повторяла все его движения.
- В старые времена, когда во время войн мачигенга брали пленных, они привязывали их к столбам в центре деревни. Женщины и дети подходили к ним, отрезали от них заживо кусочки плоти и там же съедали, - заунывно рассказывал он. Последовала пауза минут на пять. Затем он продолжил:
- Если пленный не стонал, не просил милости к себе и умирал молча и с достоинством, то собиралась вся деревня, относила его останки в священное для них место и хоронила. Потом они долго молились Апу, богу горы, чтобы тот принял его душу. Душу настоящего воина. Если пленный скулил, умолял оставить его в живых и умирал в слезах и стенаниях, его тело просто выкидывали. И о нём больше не вспоминали.
И вновь наступила тишина. Долгая пауза, после которой он отрешённо произнес:
- Всё в этом мире - большая иллюзия.
- А что не иллюзия, Маэстро? - всё же осмелился спросить его я.
Чуть помолчав, Абьен ответил:
- Бог. Единственная дорога в этой жизни - это дорога к нему. И единственный свет в этой жизни - это любовь к Богу.
И снова тишина. Он достал сосуд с Кама-Рампи, взболтал его и осторожно открыл. Прикурил мапачо, поднёс губы к горлышку сосуда, начал напевать икаро и, затянувшись, выдохнул в него дым. Отлив немного из сосуда в маленькую деревянную чашечку, он снова поднёс её к себе, окурил дымом и протянул Раулито. Раулито с благодарностью принял её. Затем наступил мой черед.
- Рохо, - обратился ко мне Абьен, протягивая чашку. - Для чего ты это хочешь делать?
Я задумался:
- Я хочу получить ответы.
- Какие?
- У меня много вопросов. Как достичь власти над собой? Как найти свою дорогу в этой жизни? Много вопросов. Но я боюсь. Боюсь того, что будет.
Раулито неожиданно больно пихнул меня ногой в бок. Абьен же медленно развернулся ко мне и, раскрыв широко глаза, пристально посмотрел на меня. Затем тихо, но довольно жёстко произнёс:
- Боишься ты или нет, сейчас не имеет абсолютно никакого значения. Ваша цивилизация делает вас слабыми. Вам всё достается слишком легко. В любом случае решение должен принимать ты сам. Выбрать страх или свободу. Я не могу тебе что-либо советовать. Страх и жалость к себе это исключительная роскошь для человека, который осознаёт, что всё конечно. Для меня. Страх не даст тебе получить ответы. Итак?
- Да, - резко отрезал я, потирая ушибленный бок.
Абьен удовлетворённо кивнул, снова затянулся мапачо и начал тихонько насвистывать икаро. Свеча догорела и погасла. Ночь ожила, что-то безымянное ласково обволокло меня, и я вновь приготовился познать, насколько глубока кроличья нора…

…Картины прошлого всплывают в моём подсознании. Мне хочется об этом говорить. Я не слышу никого вокруг. Я не слышу себя, я говорю, говорю…
- Транкило!  - одёрнул меня Абьен, - спокойно! Не болтай, просто сконцентрируйся!
Космогония…Вселенная развивается циклически, где периоды созидания сменяются периодами разрушения. У истоков этих процессов стоят три бога: Вишну, Брахма и Шива. Вишну спит, лёжа на змее Ананта, который символизирует бесконечность. Священный змей покоится в океане Бессознательного. Из пупка Вишну прорастает лотос, в котором находится пробуждающийся Брахма…
…Я вижу стену. На стене - фотографии моих погибших боевых товарищей. Много фотографий… И я ловлю себя на мысли, что среди родных и до боли близких мне лиц я ищу своё фото…И не нахожу…
…Крохотный узелок на нити Бесконечности, пролегающей в безмолвной пустоте безграничной темени пространства. Нет прошлого… Нет настоящего… Нет будущего… Ничего нет… Время сжимается, словно растворяется в пространстве, затем вспыхивает, рассыпаясь мириадами звёзд, мерцающих в темноте и посылающих тебе частицу своего тепла, скрашивая своим мерцанием твоё одиночество во Вселенной.
Самая яркая из звёзд начинает приближаться, по мере приближения постепенно увеличивается, и, в конце концов, нависает надо мной яркой, но очень холодной луною. Я смотрю на неё… Я жду от неё тепла… Я прошу её защитить меня… Она не отвечает… С ней начинают проходить непонятные метаморфозы. Её заволакивает легкой дымкой… её не видно в пелене... Затем пелена рассеивается, но луны там уже нет. Вместо неё надо мной зависает огромный зеленый глаз…Гигантский чёрный кондор, слившись с зияющей темнотой Космоса, распростёр надо мной свои крылья. Кондор, что возносит души умерших на небеса, что связывает Верхний и Нижний миры, внимательно смотрел на меня… Немигающее око, повисшее в безбрежном пространстве и пронизывающее тебя холодным, равнодушным взглядом…
...И под этим взглядом вся твоя сущность размывается, размазывается по Вселенной, крошится на мельчайшие составляющие, о которых ты даже не подозревал. Этот взгляд выворачивает тебя наружу, обнажает, вытаскивает из тебя все твои страхи, тёмную сторону твоей натуры, всё то, о чём ты успешно успел позабыть. Или думал, что позабыл…
Абьен поёт всё громче, и его икаро начинает нагнетать на меня волны страха. Сначала маленькие... Потом всё больше... Он поёт, и страх усиливается, пронизывая каждую клетку, безжалостно проникая в самые глубины моего подсознания. Безумный, безудержный страх, заставляющий тебя раствориться в отчаянной, истошно повторяющейся молитве, слетающей с твоих губ: - Господи! Прости мне все грехи, что я совершил!...
…Когда Брахма открывает глаза, возникает Вселенная. Эта Вселенная - сон Вишну. Вишну снится мир, который он знал, и на основе его видений Брахма создает материю и жизнь. Но этот мир не совершенен, и тогда Шива начинает танцевать, чтобы уничтожить его и дать возможность возродиться вновь …
…Я остался наедине с самим с собой…Я вижу себя со стороны, но мне слишком тошно на себя смотреть…Я мерзок и до невозможности противен себе в этой оболочке... Все страхи, вылезающие из меня - реальны… слишком реальны…И мне некуда деться от них, негде спрятаться. Единственное, что я могу сделать, - это набраться смелости и посмотреть в них… Заглянуть, не отводя взгляда, в бездну ужаса, охватившего не плоть, но саму сущность…
- Раулито, - ору я, - заткни его, скажи ему, пусть заткнётся!.. Я не хочу больше!.. Я... - Мне кажется, что я ору. Но на самом деле я еле шепчу, не в силах произнести и звука…
…Когда Брахма закрывает глаза, чтобы снова заснуть, всё разрушается…
…Смерти не существует… По крайней мере для тебя… Смерть - это то, что может произойти с кем угодно, но только не с тобой. Ты не воспринимаешь её всерьез…И хотя ты постоянно видишь смерть вокруг себя, ты всё же не допускаешь, что подобное может случиться и с тобой. Каждый из нас чувствует себя бессмертным… До поры… До тех пор, пока не придёт твоё время шагнуть из Известного в Неизвестное…
Подошёл Абьен, словно серая тень самого себя. Тихо спросил:
- Рохо, как ты себя чувствуешь?
Я качнул головой, не в силах ответить и вновь провалился в мир, созданный икаро, которое пел Абьен…
…Каждый новый мир начинается с золотого века, за ним следуют серебряный и железный. Чтобы путешествовать по Земле, Вишну Брахма и Шива используют аватары, своеобразных посланников в нижние миры: Рама, что избавил мир от демонов…Кришна, который научил людей получать наслаждение от божественной любви… Будда Гаутама, девятая реинкарнация Вишну…В конце железного века должна появиться его последняя реинкарнация - Калки… Щ-щ-у!

***

Светало. Тийо помог мне приподняться и добраться до кровати, приговаривая:
- Всё хорошо, Рохо. Ты очень крепкий воин! Полежи немного, а потом - банья. Холодная вода сразу вернёт тебе силы.
Я отключился, провалился в глубокий сон. Внезапно сквозь сон я ощутил, как кто-то дёрнул меня за ногу. Я рефлекторно вздрогнул, не осознав реальности. Казалось, я всё ещё нахожусь в эпицентре спектакля, поставленного Вишну, но бодрый голос Раулито вернул меня к действительности:
- Хватит валяться. Давай в речку.
- Не хочу… Дай полежать. - отмахнулся я.
- Не ной. Иди, окунись. Сразу воскреснешь.
Он помог мне приподняться. Затем приобняв, аккуратно повёл по направлению к реке. Меня жутко шатало, ноги подкашивались, не в состоянии держать мой собственный вес. И всё же я нашел в себе силы спуститься вниз по крутым ступеням. Пару раз мне пришлось приземлиться на пятую точку, и это были весьма чувствительные приземления. Но я дошёл… дополз… скатился… Уже на берегу подуставший Раулито с нескрываемым удовольствием разжал свои братские объятия, предоставив меня силам гравитации Пача-Мамы. Без особого протеста, в одежде, я молча, как есть, рухнул в холодные воды реки. Руки инстинктивно задёргались в поисках опоры, а дыхание свело от обжигающего лёгкие холода. В голове пронеслось предательское: «Они все тут сговорились! Заманили, с-су..!». Но всё прошло быстро и безболезненно. Ледяная вода возродила во мне тягу к жизни, исторгнув из глубин моего обалдевшего от произошедшего вчерашней ночью сознания зычный вопль, оповещающий окрестности о возвращении Рохо. Рядом, на огромном валуне стоял сияющий Раулито - священная реинкарнация Архимеда и Ньютона в едином теле, довольный результатами своего уникального эксперимента по опусканию безжизненного тела в бурлящую жидкость.
Обратно мне поднималось легко и непринуждённо.
- Подожди, не беги ты так, - прокричал где-то внизу Раулито, но энергия, клокотавшая во мне, требовала выхода. Немедленного. Сознание было ясным и прозрачным. Мысль работала чётко. Я с ужасом вспомнил ночные кошмары.
Абьен и Феликс слегка покачивались в своих плетёных креслах-качалках на небольшом балкончике лицом к реке, то и дело выпускали изо рта клубы дыма пахучего табака-мапачо и о чём-то неспешно беседовали. Тийо возился с посудой за стойкой бара.
- Как банья? - с лёгкой улыбкой на губах спросил Абьен, затягиваясь мапачо.
- Бесподобно! Я чувствую себя лет на двадцать! И у меня много вопросов.
- Расскажи, мы с Феликсом с удовольствием тебя послушаем.
Я вкратце рассказал, стараясь не упустить ни одной детали.
- Что это было, и почему мне вдруг стало так страшно и беспредельно одиноко? Я чуть не умер… Нет, я умер! - не удержавшись, воскликнул я в конце.
Абьен усмехнулся, затем посмотрел куда-то вдаль, в сторону холмов за рекой и ответил, как всегда не спеша растягивая слова:
- Вчера, во время церемонии, тебя слегка коснулась Бесконечность, и поэтому ты почувствовал одиночество. Одиночество перед ней. Это был урок, Рохо. Просто прими его как есть. Без твоих вопросов и без моих ответов. Слова сейчас не имеют значения. Ответы, они сами к тебе придут. Но только чуть позже. А пока просто освободи своё сознание от любой попытки объяснить происходящее. Это мой совет. Пошли пить чай, - привстав, добавил он. - Тийо уже заждался нас.
Не обращая на меня больше никакого внимания, Абьен с Феликсом, как всегда не торопясь, прошли к бару. Я остался стоять в недоумении. Я считал, что я всё же заслужил хоть каких-то объяснений, но мне уже во второй раз предлагалось додумывать всё самому! Или... не додумывать ничего? Подошёл Раулито.
- Послушай, Раулито, достали меня уже эти загадки, - пробурчал я обращаясь к нему. - Сиди и гадай тут...
- Рохо, - перебил меня он, - спокойнее. Не торопись. Ты видел за всё время, что мы здесь, чтобы кто-то куда-нибудь торопился?
Я пожал плечами, невольно признавая его правоту.
- Они даже ругаются друг с другом не торопясь. И ты не торопись. Научись себя слушать, и ты всё поймёшь сам, без лишних объяснений. Всё, что случилось с тобою вчера во время церемонии, - это был твой личный опыт, значит, и выводы должны быть только твоими.
Подумав, я кивнул в знак согласия с ним, затем прошёл к своей кровати, переоделся и вернулся на кухню, где Тийо уже сервировал для нас один из столов. Завтрак был скромным как всегда: чай и варёная юка с рисом. Есть не хотелось. Я чуть поковырял ложкой в тарелке, затем отодвинул её в сторону. Не хотелось особо и говорить. Просто не было подходящих слов. Молчали и остальные. Так, незаметно, в некоем, как мне казалось, сакральном молчании, подошло время отъезда. Мы собрались, загрузили вещи в микроавтобус и попрощались с Тийо.
- Это подарок, Рохо, - произнёс он, протягивая мне небольшую деревянную пику, инкрустированную разноцветными перьями птиц. - Это сделал я.
- Спасибо тебе, Тийо.
Тийо пожал мне руку и ласково похлопал по спине.

Через семь часов мы были уже в Куско. Затем был отель, душ, и прощальный ужин с Абьеном. Разговоры ни о чём. Будто и не было ничего. Не было ночи, не было церемонии, и не было… магии.
 Утром Феликс провожал нас в аэропорту Куско.
- Я побуду здесь пару дней с Абьеном, а затем вернусь в Лиму.
- Как же ты поедешь обратно один? - поинтересовался я.
Феликс улыбнулся, затем по-дружески приобнял:
- Не переживай, Рохо, всё будет хорошо. Я здесь дома.

***

В Лиме нам предстояла посадка на рейс до Амстердама. Мы провели пару часов в терминале, затем прошли на паспортный контроль. И снова самолёт. Долгий перелёт в ночи. И всё тот же сверлящий мне сознание вопрос, на который я, наверное, так и не получу ответа. Что это было? И как мне отныне относиться ко всему этому? К самому себе, к своему прошлому… «Ты должен быть готов к тому, что ты увидишь там, за дверью, - постоянно твердили мне дон Аугусто и Абьен. - Но ты должен освободить сознание от любой попытки объяснить происходящее». Легко сказать! Эго моё настойчиво требовало объяснений. Оно до сих пор было не в состоянии переварить, усвоить, принять то, что ему открылось там. Эго запуталось в поиске отражения собственных идей в той, другой реальности, с которой ему пришлось столкнуться. Вот уже в который раз оно не успокаивалось в попытках осознать произошедшее, постоянно подталкивая, провоцируя меня на то, чтобы выстраивать совершенно несуразные, а иногда и откровенно идиотские «логические» умозаключения. Подобрать трактовку, удобную для объяснения кому-нибудь ещё, с тем чтобы придать в их глазах значимость своим же объяснениям. «Но пусть то, что есть в том мире, остаётся там. Не надо таскать всё это без разбору в наш мир», вспомнил я слова, сказанные мне как-то Раулито в сельве. «Постарайся найти в себе баланс», - посоветовал он тогда.
В конце концов я устал от своих же вопросов и бессмысленных попыток сформулировать ответы. Абьен был прав. Стоит ли торопиться с объяснениями? Я достал планшетник  и включил единственный записанный на нём фильм, который, казалось, давно уже выучил наизусть. Это был «Револьвер» Гая Ричи.  Мистер Мака опять бушевал, а Зак и Ави уже в который раз учили мистера Грина жизни. «Кто мы, как не наркоманы, сидящие на игле одобрения и признания», - рассуждал поумневший к концу фильма мистер Грин. - «Обезьяны, нацепившие костюмы и страждущие признания других». Что ж, верно, мистер Грин. Обезьяны… Обезьяны, цепляющиеся за окружающих в поисках признания в их равнодушных глазах. Что это, как не единственный доступный нам способ повышения нашей же самооценки? Пустая суета. Погоня за радугой. Ведь «величайший враг скрывается там, где ты меньше всего его ждёшь». В тебе самом.
Я вновь не удержался от соблазна мысленно вернуться туда, в сельву. В мир Тийо, Вильдера, дона Аугусто, Абьена и Феликса. В мир, который открыл мне Раулито. Мир открытый, в чём-то наивный, мир, подкупающий своей естественностью и искренностью. Мир, который основательно перетряс всю мою сущность, хотя осознание этого коснётся меня потом, гораздо позже.
Что такое сельва? Сельва - это не цель, не религия и даже не учение. И она не решает твоих проблем: банк не перестаёт требовать от тебя погашения долгов, твоя женщина внезапно не становится более понятливой, твой шеф на работе не предлагает тебе повышения по службе и твои дети не начинают относиться к тебе с большим уважением... Она просто заставляет тебя взглянуть на свои проблемы чуть по-другому, со стороны. Скорее всего, это каноэ, проводник, помогающий тебе сориентироваться в твоём внутреннем пространстве. «Как ты можешь жить, когда тебе скучно с самим собой»? - говорил дон Аугусто Мухомору, который как-то пожаловался ему на свою жизнь. «Добейся гармонии в своей вселенной».
А ещё... Сельва - это что-то непонятно нравственное. Средство, которое не без труда разрубает психологические узлы, скрытые в твоём подсознании, о существовании которых ты и не подозревал, безжалостно вытаскивая при этом на поверхность всё хорошее и плохое, что было укрыто в тебе годами, и что неосознанно мешало тебе жить. Средство, что дарит тебе свободу в определении и выборе иных, не навязанных современной цивилизацией ценностей, свободу, которая позволяет тебе выскочить за бесконечный, раз за разом повторяющийся круговорот тщеславия, алчности, потребления и верховенства Плоти над Духом. Путь, высвобождающий твой разум из тисков твоего же собственного довольно узкого, однобокого восприятия этого мира, безжалостно обнажающий тебя перед самим же собой. Точка опоры, разрушающая привычную для тебя систему познания сути вещей. Ведь до этого ты воображал, что сумев познать человеческие поступки, ты познаешь мир?
Ну вот, я опять совершаю ошибку. Я стараюсь делать правильные, удобные для себя выводы. Я ищу подходящие объяснения. И всё же есть вещи, которые отныне предельно ясны для меня и не нуждаются ни в каких дополнительных объяснениях. Сельва сделала главное. Она преподала мне самый важный урок в моей жизни, полной иллюзий, пустых амбиций и ложных идеалов. Сельва показала мне врага в самом себе. И этого пока достаточно.
Я возвращался в реальный мир, но, казалось, реальность осталась там, в глуши, рядом с Аугусто и Абьеном. И единственной нитью, отныне связывающей меня с той, настоящей реальностью, остаётся Раулито. Я повернулся к нему. Он смотрел в ночь за окном иллюминатора, на отражение луны на серебристом крыле самолёта и насвистывал песенку, которой учил меня в сельве:
- Voy a navegar Al puerto del alma Cruzando el mar Hasta que llegare...
- Раулито, - окликнул его я, - я хочу туда вернуться. Раулито развернулся ко мне, посмотрел своим снисходительным «шаманским» взглядом, затем тихо произнёс:
- Вернёшься, Рохо. Ведь знаешь, что вернёшься, когда она позовёт. И ничто тебя не остановит, поверь. Потому что сельва, она уже в тебе. А пока не думай об этом. Знаешь что?… Пока заведи себе кошку и назови её... Назови её Ая…