Кэш. Роман. Детектив-фэнтези

Кэш
Роман (детектив-фэнтези)

"Господи, просвети мой ум и сердце моё для  разумения
Твоих вечных и неизменных законов, управляющих миром,               
чтобы я, грешный раб твой, мог правильно  служить тебе
и ближним моим".
"Молитва Оптинских Старцев".

"Человек появился, как червяк в плоде, как моль в клубке                шерсти, и выгрыз себе местообитание, выделяя из себя   
теории, чтобы оправдать свои действия".
Жан Дорст, французский зоолог.


1.

...Резко хлопнула входная дверь, и в наступившей тишине пронзительно-звонко и коротко тренькнула пружина. Потом кто-то шумно, с присвистом вздохнул и затаился. На окне встрепенулась занавеска, а по полу потянуло легким сквозняком. Андрей, спрятавшись за кухонной дверью, весь содрогаясь от ужаса, ждал. И когда уже это бесплотное, темное Нечто готово было шагнуть через порог, он отпрянул и безвольно повалился в темноту коридора.         И сразу дверь бесшумно захлопнулась, замки, слабо лязгнув, замкнулись, а по лестнице зашаркали удаляющиеся торопливые шаги. Андрей обвел взглядом мутный полумрак комнаты, всмотрелся в заледенелую  желтоватую хмарь окна, колышимую в такт завываниям ветра и, перевернувшись на бок, пошарил ногой, чтобы найти тапочки. Тапочек не было, и он  поплелся на кухню босиком. И каждый его шаг приводил в неистовство алчную компанию пляшущих шурупчиков, ненасытно со вчерашнего вечера вворачивающихся в самые сокровенные части  височных частей головы. Он взял чайник и прямо из носика глотнул безвкусную, омертвелую от долгого стояния воду. Часы показывали половину шестого.
Андрей подошел к окну и потер то место, где висел уличный градусник. Окно дохнуло на него колючим морозным воздухом.
-  Тридцать пять..., - задумчиво произнёс он и сразу представил себе старенького слесаря Захарыча, отвечающего за сетевое хозяйство цеха. В такие морозы тот уходил домой только переночевать. Худенький, неприметный, он по-крестьянски хозяйственно по несколько раз в день обходил свои обширные владения, внимательно вслушивался в шорохи труб, щупал их и ставил мелом одному ему понятные крестики. Когда случались аварии, он, облачившись в  латанную, немного мешковато сидевшую на нем "брезентуху", ни кому не доверяя, лез в самые гибельные места и уже оттуда начинал давать команды своим подручным - двум молодым парнишкам, только что окончившим техническое училище. Андрей всегда с содроганием и дрожью (как будто бы он сам испытывал продирающий до костей мороз) смотрел на них,  неповоротливых в бесформенных зимних робах, с заиндевелыми красно-синими лицами и негнущимися руками, чувствуя перед ними какую-то виноватость.
…Утренний город уже давно не спал. В густом тумане по дорожкам, протоптанным во дворе микрорайона, маячили темные фигурки шагающих в одном направлении людей. Где-то отчаянно сигналила машина. Со всех сторон доносились скрипы шагов. Отчетливо пахнуло духом родного завода, пропитавшим все окрест: прогорклой и едко-кислой гарью электролизных газов вперемежку с дымом теплоэлектроцентрали.
-  Скрип, скрип, скрип, скрип, - во все закостенелое от холода пространство неслись еще неокрепшие после сна утренние звуки проснувшегося города.  Покачиваясь с бока на бок и приседая на колдобинах, прополз переполненный людьми автобус. И заводская проходная, как большая вакуумная машина, засасывала стекающиеся к ней людские потоки. Эти потоки то и дело возникали вновь: то из трамваев, со скрежетом тормозящих на крутом кольцевом завороте, то из автобусов, терпеливо разрешающихся под козырьком продуваемой всеми ветрами остановке от тяжелого бремени. В этом немногословном, озабоченном своими утренними думами потоке Андрей привычно двигался вначале  мимо корпусов выщелачивания глиноземного цеха, ощущая полынно-горькие с привкусом чего-то прокисшего  запахи и улавливая мелкие частички никогда не оседающей здесь пыли, потом мимо корпусов электролизного производства, попадая в запахи горелого металлического расплава. Цех, в котором он работал, находился в самом конце завода, и Андрею невольно приходилось не по одному разу делать экскурсию по всей заводской территории. И всякий раз, проходя мимо основных цехов и глядя на  закопченные окна их корпусов, на грязные тротуары и подъездные дороги, он явственно представлял себе тех людей, что трудились в тех дымных производствах - нездоровых, с темными лицами и чёрными кругами вокруг глазниц.
Он прошел  в кабинет, как всегда - за 15 минут до начала работы. Сел за стол, обшарпанный и заляпанный какой-то фиолетовой краской. Раскрыл тетрадку с планом на день и задумчиво потер переносицу. За стеной кабинета слышались голоса заступающих на смену рабочих механического участка. Где-то одиноко включались и выключались  двигатели механизмов, и в преддверии большой и всеобъемлющей какофонии  звуков дневной смены их осторожное гудение было, как нервное повизгиванье струн настраивающихся скрипок и виолончелей перед концертом.
-  Значит так, - подумал он вслух, водя авторучкой по вчерашним, сделанным наспех записям, - заказать скат на пятый кран, что в литейке.
…После разнарядки, когда Андрей вышел от слесарей, механический участок уже вовсю пел свою победную громкоголосую песню очередного трудового дня. Гул десятков двигателей сплетался с визгом резцов, фрез и сверел. Жужжали над головой лебедки мостовых кранов. Скрипела в проходе пила отрезного станка. Остро пахло паленым маслом и горелой водоэмульсионкой.
И как-то без особой на то причины неожиданно Андрей вдруг вспомнил вчерашние слова своего давнишнего приятеля, старшего цехового энергетика Щеглова. Они возвращались вместе с цеховой оперативки. О чем-то незлобливо (скорее, по инерции) переругивались.
-  Слушай, Андрюха, что ты так близко все к сердцу принимаешь? - вдруг прервал Андрея Щеглов, - накручиваешь, накручиваешь…так ведь недолго и психом стать… вот и твоя Люба сама накликала беду
 Андрей как-то не сразу понял смысл сказанных приятелем слов, а тот, как будто язык проглотил – сразу замолк.
-  Постой, ты что-то знаешь? – Андрей даже с шага сбился.
-  О Любе твоей?
-  Не валяй дурака…вы все от меня что-то скрываете…
-  Ну, это ты ко мне не по адресу. Если я чего-то и знаю, то из тех же источников, что и ты.
-  А что значит:  накликала? Почему – накликала?
-  Ах, вот ты о чём, - натужно улыбнулся Щеглов, - извини, брякнул, не подумав, -  и, махнув  рукой, повернул в сторону своего кабинета.
 Надрываясь, звенел телефонный звонок, в дверь кабинета то и дело заглядывали какие-то люди.  Андрей сидел каменным изваянием над чистым листом бумаги, машинально отвечая, кивая невпопад головой и извиняясь за свою чрезмерную занятость. "Он определенно что-то знает", - думал Андрей, вновь и вновь прокручивая в памяти тот разговор. Он не мог ошибиться, уловив замешательство Щеглова после сказанных им последних фраз о Любе. Андрею и в самом деле казалось необъяснимой загадкой то, что  бросившая его два месяца назад Люба, вдруг неожиданно умерла, проболев два дня обычным гриппом. Он казнил себя за то, что не простил её, когда она, одумавшись, звонила ему, искала с ним встреч для объяснений. Его самолюбие было дико уязвлено тем, что предметом её необоримой любви оказался пустой и никчемный  болтун, пописывающий статейки в местной газете под псевдонимом "Иван Чацкий", и он, как мальчишка, радовался, что у них ничего путного не получалось. Сердце сжималось в груди от жалости, но ему казалось, что еще не наступило то время, когда эта жалость и незабытые ощущения интимной близости перевесят острую боль  обиды. И когда Люба умерла, он никак не мог отделаться от мысли, что это она сделала в отместку ему.  Он только сейчас начал понимать, что это не она, а он предал её. Что это он не выдержал первого же испытания на прочность их чувств, и отвернулся от неё тогда, когда она уже была на краю гибели. И похороны ничего не ответили на вопрос: "Как и почему это случилось?". Андрей пришел лишь в последний момент, когда гроб уже опускали в могилу. Он, встав на корточки, поцеловал Любу в лоб и чуть не потерял сознание. Перед ним поплыли озабоченные лица родственников и знакомых, захлопало крыльями  пронзительное пространство над их головами, и огненными брызгами покатились куда-то за горизонт солнечные блики. "Неужели это всё? - пронеслось тогда молнией в его мозгу, - неужели её, моей Любы, никогда больше не будет?". Он смотрел на окружавших его людей пустыми глазами и шептал: "А как же наш не родившийся малыш?".  И люди сочувственно молчали, отводили глаза и, молча, вытирали слёзы.
Он жил эти два месяца "на автопилоте". Ел, пил, ходил на работу, читал какую-то дурацкую книжку про хитрого и мудрого следователя, смотрел футбол по телевизору. Весь мир со всеми его событиями существовал где-то совсем в другом, параллельном измерении и совершенно не трогал Андрея. Его не трогали и женщины, знакомые и полузнакомые, ненароком пытавшиеся заговорить с ним. Он смотрел на них, как смотрят на соседей по вагонному купе - безразличными и усталыми глазами. Он теперь в своих повседневных размышлениях старательно обходил стороной мысль о загадочной смерти Любы. Всё было проверено. Врачи дали заключение. Следователи даже дело не стали заводить - не было оснований. Все успокоились и примирились, а он не мог. И разве его это была вина, что предчувствия и убеждения никак невозможно было материализовать в доказательства? И он боялся, что от бесплодных и больных мыслей у него помутится когда-нибудь разум.
Но жил  Андрей и ждал сигнала или какого-то неведомого знака из окружающего его мира о тайне смерти Любы. Он знал, что эта тайна сама ищет его, чтобы передать ему то, что хотела и не могла сказать Люба. Он мысли не допускал, что его Люба могла уйти из жизни, не поведав ему причины этого ухода, и не понимал, почему она ушла, не попрощавшись с ним.
А Щеглова в этот день он на работе поймать не мог. Вечером, едва придя домой, Андрей набрал его домашний номер. Трубку долго никто не брал, и только после очередного бессчетно долгого гудка недовольный сонный женский голос, закашлявшись, спросил:
-  Алё?
-  Добрый вечер, Татьяна Ивановна! - весело прокричал в трубку Андрей, - мне бы Петра услышать". "А ты откуда звонишь? – чуть помедлив, поинтересовался голос.
-  Из дома
-  А моего ещё  дома нет…он ещё с работы не приходил…
-  Странно…, - удивился Андрей, - а где он может быть?
-  Понятия не имею…
-  Пусть он мне позвонит, как придет, - попросил Андрей, мне это очень нужно…ладно, Татьяна Ивановна?
-  Ладно, коли нужно, - согласился так и неочистившийся от сонливогого кашля голос.
Андрей звонил ещё раза четыре за вечер - Щеглова дома не было.  И только уже когда он ложился спать,  телефон тренькнул,  и в трубке сиплый голос Петра  недружелюбно спросил:
-  Чего искал?
-  Хотел спросить...
-  До завтра терпит?"- прервал Петр.
-  Да вроде бы да..., - ответил Андрей.
-  Ну, вот завтра и поговорим.
Но и назавтра разговора не получилось. Щеглов, как будто обиженный вопросами Андрея, недовольно пробурчал:
-  Да не знаю я ничего...просто я имел в виду  её непонятную связь с журналистом.
-  Но почему она пошла на ЭТО? - умоляюще посмотрел на него Андрей.
-  А почему ты думаешь, что я знаю? - ответил тот вопросом на вопрос.


2.
За пропыленными, подернутыми легким морозным узором, окнами, вдруг ярко вспыхнуло солнце. Однако большой и просторный кабинет от этого не стал уютнее. Длинный ряд стульев вдоль стен, массивный стол с приставным столиком и шкафы темно-коричневого цвета придавали помещению казарменный и холодно-неулыбчивый вид. Вдоль стены, противоположной от окна, длинными унылыми зубцами громоздились по листу ватмана цветные горки каких-то производственных графиков, а прямо над столом в обычной деревянной рамке висел портрет недавно избранного моложавого президента.  Директор завода Сомов Лев Ионович снял каску (он только что вернулся из глиноземного цеха с оперативки по новой технике), пригладил свои редкие, но не потерявшие черного цвета волосы и сел, упершись взглядом в черновик написанного им ещё утром приказа.
-  Надо бы сегодня определиться, - сказал он в задумчивости и подчеркнул зажатым в волосатые коротенькие пальцы карандашом слово "за счёт капвложений". Ему вдруг страстно захотелось немедленно же посмотреть, что там нагородили проектанты. Он нажал кнопку селектора и глухим строгим голосом позвал:
-  Вера Ванна...зайди на минуту...
На открытую форточку неожиданно сел воробей. Лев Ионович, недовольно поморщившись на непрошеного гостя, полистал ежедневник и углубился в чтение вчерашних записей. Дверь неслышно отворилась, и в её проёме возникла секретарь - немолодая, но ещё привлекательная женщина, в костюме делового стиля с маленьким блокнотиком в руке.
- Слушаю Вас, Лев Ионович, - негромко сказала она, глядя на директора спокойными немигающими глазами.
- Вот что...позови-ка мне Путилова...- сказал он, не поднимая головы, - и пускай он захватит с собой проект реконструкции литейки рембазы...или подожди...пусть сначала позвонит.
-  У него сейчас представители Ремстроймонтажа...- начала Вера Ивановна. Сомов, быстро подняв голову, грозно оборвал её:
-  Кто такие?
-  По-моему, пэтэошники...с проектами.
Сомов двумя пальцами потер свои усы, разгладил пятернёй лежащую перед ним бумагу:
-  ...и молчит, паршивец...ну-ка зови их всех ко мне!
Когда, небрежно постучав своим характерным отрывистым стуком, Путилов в компании трёх помятых мужчин ввалился в кабинет директора, у того на столе неожиданно затрезвонил красный телефонный аппарат, на который выводилась междугородная связь.
-  Слушаю, - энергично схватив трубку, произнес Сомов и скривил лицо, как от зубной боли, - Да, я знаю. Вчера получил и сразу ознакомился...когда-когда?
Наступила долгая пауза. В трубке кто-то говорил, но Лев Ионович, прикрывая её рукой, жестом пригласил присутствующих проходить и садиться к столу.
- Ну что, орлы, нахимичили? - язвительно спросил он вошедших, когда, наконец, разговор по телефону закончился. - А ты-то хорош, - посмотрел он неприязненно на Путилова.
-  Да только поздороваться и успели, Лев Ёныч, - заоправдывался тот.
-  Ну, ладно-ладно...давай рассказывай, - пытливо уставил Сомов взгляд своих насмешливых, черно-маслянистых глаз на старшего из проектировщиков - высокого, сутуловатого, с длинными, прямыми, тронутыми сединой волосами, - есть вопросы - выкладывай.
- Вопросы есть,  - нервно барабаня пальцами по столу, сказал проектировщик, - что делать со складом шихты? Если переносить, а иначе не подобрать площадки под стальпечь, то тогда со сроками не уложимся…
- Вам русским языком было сказано: технологию не трогать! Оборудование - пожалуйста. Или я не так говорил?
Он по обыкновению, не в силах усидеть на стуле более десяти минут, резво вскочил, обошел вокруг стула и снова сел.
-  Все сроки просрали...етит твою.
-  Но Вы же понимаете, что привязывать реконструкцию к действующему производству - это...сплошной форс-мажор.
-  Знаю. Но сроки мы с вами вместе согласовывали.
-  Значит, ошиблись.
-  Что? - Сомов с досадой бросил на стол карандаш, который вертел до этого в руке. - А ты-то чего молчишь? - он опять повернулся к Путилову. - Знал, небось, а помалкивал.
За окном пронзительно затрещал трактор. Сомов, досадливо сморщась, подошел к окну, резко захлопнул форточку и показал рукой на дверь:
-  Сегодня в пять проведем оперативку в литейке...все свободны...Путилов задержись.
Как только дверь закрылась, Сомов, грозно глянув на Путилова, резко, но негромко сказал:
- Я перестал тебя понимать, дорогуша. Они что, тебя купили? Что-то, я гляжу, ты им часто стал задницы подтирать. Никаких отсрочек! Понял? Ну, чего молчишь?
-  А ...что говорить...виноват - исправлюсь.

-  Ну, вот и иди. Исправляйся, - уже незлобливо буркнул Сомов, показывая этим, что разговор закончен.
…Передвигаясь по заводу пешком ли, на машине ли, Сомов, как правило, никогда не брал с собой провожатых. Они отвлекали его своими разговорами, сбивали с мыслей, не давали возможности устроить передышку его погрязшему в бесчисленном  множестве производственных вопросов мозгу. Он давно уже начал замечать, что работавшая поначалу, как хорошо отлаженный компьютер, голова стала неожиданно давать сбои. Он начал забывать очевидные вещи, путал цифры, коверкал фамилии. Он пока не придавал этому особого значения, поскольку понимал, что мозг его давно уже работает в перегруженном режиме. Он не придавал значения, вернее сказать, свыкся и с усилением жесткости и несдержанности своего характера. Он не мог не замечать, что теперь и подчиненные ему люди поддерживают на заводе эту обстановку нервозности и вечной готовности вступить в грязные склоки. Но, искренне считая, что такая обстановка как раз и помогает поддерживать на рабочих местах нужный производственный тонус, ничего не менял в своем поведении, более того, чувствовал  моральное удовлетворение от того, что изливал копившуюся в нём от вечных деловых нестыковок злость наружу.
...Без четверти пять он вошел в боковую дверь литейки. После морозного воздуха едкий и удушливый смрад, качавшийся в лучах потолочных светильников, перехватил горло. Был пересменок, а потому в цехе стояла непривычная тишина, нарушаемая голосами людей, заступающих на смену, да отдаленным гулом двигателей  приточной вентиляции. Сомов нахмурился, встретив моложавого с неулыбчивыми маленькими глазками начальника цеха Кремера не у дверей, как полагалось, но ничего по этому поводу не сказал, а только, глядя в сторону, спросил:
-  Строители здесь?
-  Только что подошли, Лев Ионович.
-  Тепло в шихтарник пустили?
-  Пока нет, но завтра пустим...
-  Почему не сегодня?
Он даже остановился, хмуро уперев взгляд в онемело вытянувшегося перед ним Кремера.
-  Я тебя спрашиваю, почему не сегодня? Или для тебя мои слова, что о стенку горох?
Кремер, смело глядя прямо Сомову в глаза, вдруг так же жёстко ответил:
-  Я Вас об ошибках проектантов предупреждал, но Вы же послушались кураторов...а завтра пустим тепло, потому, что мои сантехники переделывают всю систему отопления...безо всяких проектов и из своих материалов.
Сомов зло сплюнул под ноги и толкнул густо запыленную дверь цеховой конторки. Там его уже ждали. За столом сидели сухощавый и энергичный заместитель генерального директора строительной фирмы Лодочкин и  улыбчивый толстяк с густыми черными усами - начальник литейки  Колосков. Перед ними на стульях расположились человек двадцать - представители заказчика, подрядчика и субподрядчиков. Сомов грузно опустился на свободный стул у окна, достал носовой платок, чтобы вытереть лоб и попросил Лодочкина:
-  Начинайте.
Тот, не спеша, встал, обвёл присутствующих строгим взглядом и медленным, четким голосом произнёс:
-  Прошу быть краткими. Сроки, обоснования, причины - и больше ничего. Предисловия и комментарии не принимаются, - он повернулся к Колоскову, - прошу Вас...
-  Пусконаладка дробемётной камеры...выполнено...земляные работы под стальпечь...
-  Стоп,- прервал его Лодочкин, - мы  же этот пункт решили пока убрать...
-  Кто это мы? - вскинулся вдруг успокоившийся было Сомов, - как это так - убрать?
- Лев Ионович, - голосом терпеливого учителя ответил ему Лодочкин, - у нас ещё нет чертежей фундамента да и место под печь пока не выбрано...
-  Вы что мне тут все голову морочите! - перешел на крик Сомов, - Чертежи фундаментов я лично видел неделю назад...Путилов! - Он поискал глазами своего заместителя по капстроительству, - где чертежи?  И  где решение по месту под печь?
Путилов встал, но Лодочкин, опередив его, резко сказал:
-  Может быть, чертежи уже и у нас, но мы же коллегиально сдвинули сроки по печи.
-  Вы что мне тут балду гоните, - уже по-настоящему разошёлся Сомов, - Ваша долбанная фирма уже достала меня...
     Участники совещания заерзали. Перепалка директора с руководителями строительной фирмы всегда велась на таких повышенных тонах, что даже видавшие виды командиры производства чувствовали себя неуютно. Все зашевелились, зашептались, и никто не обратил внимания на впорхнувшую в кабинет миниатюрную секретаршу начальника литейки. Она смело подошла к Сомову и, прервав его на полуслове, сказала:
-  Вас ищет Мишин. Во втором корпусе несчастный случай со смертельным исходом.

3.
Литейка жила своей обычной, ни на минуту не останавливающейся деловой жизнью. Входивших в цеховую калитку людей она встречала едким запахом горелой земли, дымом калёного железа, многоголосым стуком пневмотрамбовок и визжащего рева шлифмашинок с участка обрубки. Басовито гудели двигатели землеприготовительного оборудования, скрежетали барабаны транспортёров. Звонко откликались им визги из-под потолочного перекрытия механизмов беспрестанно снующих взад-вперед мостовых кранов.
Когда Саша поднималась по узким пластинам металлической лестницы на свой кран, она всегда почему-то представляла себя смертницей, всходящей на эшафот. Ступени поскрипывали. Кран заметно качало. Перила выскальзывали из под рук. Ноги оступались. Привычно плюхнувшись на кожаную потертую подушку стула, она машинально заполняла журнал. Потом надевала косынку, марлевую повязку на лицо и, встретив в маленьком зеркальце внимательный взгляд серо-голубых глаз на востроносеньком бледненьком личике, включала рубильник.
Кран медленно трогался, скрипя своим изношенным, хлипким телом. Какие-то детали, скользя друг по другу, плотоядно скрежетали и конвульсировали. Наверху гулко ухали колеса по стыкам рельсов. Кран, как большое ископаемое животное, неповоротливо реагируя на сигналы, к концу смены ужасно выводил Сашу из себя своей неколебимой заторможенностью. У него то и дело что-то рвалось, где-то клинило и чем-то гремело. То и дело на него залезали механик вместе со слесарями, либо электрик: чинили, заменяли, проверяли. Раз в месяц к ней в кабину протискивался, шумно дыша после подъема, заводской инспектор, полный, дурно пахнущий потом. Отдышавшись, он принимал строгий вид и начинал листать крановые документы. Лицо его, одутловатое и краснощёкое, с мясистым носом и густыми белесыми бровями, хмурилось детской плаксивой гримасой, и он вдруг начинал резко и невнятно выговаривать:
-  Тут опять, ёшкот, записи нет. Трудно было сделать? Говоришь вам, говоришь…и всё без толку…отвечай потом за вас...
Бурча и брызгая слюной, он ёрзал глазами по Сашиной фигуре, явно растревоженный похотливыми мыслями. Саша ненавидела инспектора. Она молчаливо выслушивала его визгливую брань и смотрела на него отрешенно с тайным желанием, чтобы он быстрее кончал свой словесный понос, пока  тот, в конце концов, грузно поворачивался и, кряхтя, вышагивал за порог кабины. Механик Андрей в это время за его спиной терпеливо ждал и, сразу, как только инспектор исчезал из поля зрения, всегда успокаивал Сашу: «Да не принимай ты его болтовню близко к сердцу…».
А она и не принимала. Она смущенно переспрашивала механика обо всех инспекторовых замечаниях, которые и в самом деле пропускала мимо ушей. Она переспрашивала  не потому что горела желанием тут же броситься их устранять, ей просто хотелось, чтобы механик обратил на неё внимание. Она знала, что у Андрея случилась какая-то семейная драма: то ли ушла, то ли умерла жена, но ей неудобно было интересоваться  у кого-нибудь об этом. И Саша любила механика детской наивной любовью:  тихо, скромно и на расстоянии.
А дни летели, проходили суетные годы; в её жизни ничего не менялось: всё те же хлопоты по дому, заботы о стареньких родителях, с которыми она жила в двухкомнатной квартирке-"хрущевке" да постылые заводские трудовые будни. Работа очень выматывала Сашу. Она, придя домой, и наскоро переодевшись и умывшись, валилась с книжкой на диван и тут же засыпала.
…В тот день Саша решила забежать после работы к подружке, которая предложила ей купить не подошедшие по размеру новые сапожки. Сапожки и Саше не подошли: оказались великоваты, и она, позвонив маме, чтоб не волновалась, села с подружкой пить чай. Засиделись допоздна, и подружка пошла её провожать. Город готовился ко сну, звучала где-то приглушенная музыка, разбредались по домам запоздалые прохожие. Попрощавшись с подружкой, Саша повернула в проулок, и тут ей в глаза резанул яркий луч света. Резко заскрежетали тормоза, ехавшая навстречу машина остановилась, и высунувшиеся из открытой дверцы чьи-то крепкие руки бросили её на заднее сидение.


4.
- Ох, и спать хочу, кто бы знал...- потягиваясь и подняв руки, высунувшиеся из закатанных рукавов рубашки, медленно и, зевая, сказал Михаил.
-  Нормальные люди по ночам спят, а не...- начал было уткнувшийся в свежий номер газеты солидного вида мужчина с длинным, нервным лицом.
-  Молодой, не скрою, недурен собою - вот и не сплю, - весело прервал его Михаил, лукаво подмигнув пришедшему на чашку чая из соседнего отдела писем Олегу, бородатому и презентабельному высокому парню, - вот взять Вас, Семен Борисович, - обратился он к солидному, - скажите мне, положа руку не сердце, - быт не заедает?
-  Ну и что с того: заедает-не заедает. А хоть бы и заедает. Куда от него денешься? - не отрываясь от газеты, пробурчал тот.
-  Да куда и все - в расслабуху.
-  В пьянку, что ли?
- При чем тут пьянка? Хотя граммов двести порой и не хватает для пользы дела. Любовницу надо заводить, Семен Борисович.
Солидный мужчина, нахмурившись, посмотрел на вскинувшего брови в ожидании ответа  Михаила и раздраженно ответил:
- Ты говоришь так, как будто заранее знаешь, что у меня её нет и в принципе быть не может.
-  Ха. Кажется, зацепил.
-  И, вообще, это не тема для зубоскальства.
- Лямур, бонжур, тужур. - умело грассируя "р", - пропел Михаил, - А что тема, как тема. О вечном и прекрасном чувстве. О взаимном влечении полов.
-  Слушай, ты чего завелся? - не выдержал тот, кого называли Семеном Борисовичем. Он хотел еще что-то добавить, но его оборвал телефонный звонок.
-  Алло, -  сказал в трубку Михаил, - да, я Вас слушаю... А-а, это ты? - сказал он вяло, - ну что ты - все нормально, и ты ничего не бери в голову... не знаю... наверное, не смогу.
-  Мне почему-то иногда кажется, что вся наша жизнь кем-то сверху запрограммирована, -  сказал вдруг бородач, - не по часам и минутам, а в главном - по месту нашему в этой жизни и по результатам наших дел.
-  Эк, куда тебя, Олег,  понесло...- отозвался Михаил.
-  Не понял, - оторвал голову от газеты Семен Борисович, - ты это серьезно?
-  Да куда уж серьезней. Я думаю, программа существует...или назовем это матрицей. И именно программным сопровождением можно объяснить всё, что происходит в нас и вокруг нас.
-  Ты это все о чём? - опять спросил его Семен Борисович.
-  О чем? Да о том, что жизнь мимо уходит...и у меня такое впечатление, что я занят чем-то не тем.
-  Ну, если так копаться в себе, то тогда любое дело можно назвать ерундой.
-  А мне, Борисыч, и кажется ерундой любое дело...разумеется, если это дело - не для себя или не для души...любая работа на общество - это насилие над личностью.
Семен Борисович поверх очков уставился на Олега.
- Нет, серьезно, - продолжал тот, -  у общества с личностью никогда не может быть общих целей, разве не так? Что это за штука, которую мы называем обществом? Да, это же все мы, живущие по придуманным когда-то и кем-то упорно насаждаемым правилам. И цивилизация, Борисыч, по моему глубокому убеждению, это суть нашей звериной сущности...
-  Не понял...
-  Ну, как же. Не природные ли инстинкты лежат в основе нашего стремления к лучшей жизни?
-  Позволь, а  прогресс - он тоже  от инстинктов?
-  Именно. Все сколько-нибудь заметные изобретения делали шизофреники и чудаки. А вот раскручивали всё это уже деловые люди. Я думаю, пройдет совсем немного времени, и мы все в голос завопим о тупике нашего развития. Цивилизация - это дорога в никуда. Это технизация стада зверей, по какому-то недоразумению получивших от Бога интеллект. Посадите медведя на велосипед и отпустите. Если ему это понравится, он будет ехать до тех пор, пока не сорвется в пропасть или пока не сдохнет от голода и усталости.
-  Что же теперь, по-твоему, нам надо одеться в шкуры и перейти жить в пещеры?
-  А ты думаешь, мы не к этому идем?
-  Нет, в самом деле, я тебя что-то сегодня никак не пойму: к чему ты всё это ведешь? Нам с тобой на наш век земных благ хватит, да и наши внуки еще вкусят все прелести цивилизации. А что там будет через столетия - так какое нам до этого собачье дело? Ну, полетит всё в тартарары, как об этом  разные научные шаманы пророчат, от нас-то с тобой что зависит?
Олег натянуто улыбнулся и уже вяло закончил этот неизвестно к чему затеянный разговор:
-  Вот то и плохо - что не зависит...
Михаил отхлебнул из чашки и усмехнулся:
-  Философы, твою мать...

5.
- Какие люди! Да без охраны! - вдруг весело закричал откуда-то из-за электропечи знакомый голос, и перед глазами Андрея предстал его давний знакомый - механик участка подготовки шихты Моисеев Женя. Он был одет в подогнанную по размерам спецодежду, топорщил в улыбке щегольские, ниточкой усики, обнажая крепкие белые зубы.
-  Здорово, - ответил ему без энтузиазма Андрей, - ты чего здесь делаешь?
-  Подшипник пришел просить. Транспортёр стоит - а заначка кончилась.
-  Ну и, конечно, сразу ко мне...какие надо и сколько?
- Да ты не жмись, когда чего надо будет, тоже выручу...двести шестые, хотя бы штук двадцать.
-  Ну, молодец, - присвистнул Андрей, - где я  их тебе столько наберу?
Но набрать всё же удалось. Женя радостно суетился, запихивая подшипники в расстеленный им на столе мешок:
- Так это...ты тоже заходи, если что...разве ж я тебя не выручу, коли приспичит.
Он уже выходил за порог кладовки, как вдруг остановился:
-  Ты это... что завтра вечером делаешь?
Андрей удивленно посмотрел на Женю:
-  А кто его знает...до завтрашнего вечера еще дожить надо.
-  Приходи к Коляну Тимофееву. У него день рождения. Посидим.
-  А он меня звал? - удивился приглашению Андрей.
-  А тебе мало, что я тебя зову? Ты чего завыпендривался, Коляна не знаешь? Там все свои будут: и с работы, и те, кто с нами учился.
Коляна, Колю Игнашова, Андрей знал очень даже хорошо. Шесть лет они учились вместе на заочном отделении института, в один день защищали дипломные проекты. Потом в одной компании праздновали Новый год... тот самый Новый год, когда Андрей познакомился со своей Любочкой-Любашей. Он сразу заприметил её, как вошел с морозного холода в яркое, наполненное теплом и праздничными запахами помещение. Она стояла у зеркала и сосредоточенно поправляла прическу, и когда их взгляды встретились, она вдруг улыбнулась…. Она была, как тонкий василек на солнечной поляне: смугляночка с темно-каштановыми волосами в светло-синем, плотно облегающем ее стройную фигурку легком платьице. Они на минуту оба отвели свои смущенные взгляды, но тут же снова их скрестили. И невидимая искра проскочила между этими несмелыми взглядами. Но за столом Андрей не успел сесть рядом с ней: его опередил Колян. Андрей сел напротив, и весь вечер ловил улыбающиеся и кокетливые Любины взгляды. Он раза два пригласил её на танец, и после этого  Колян вызвал его в коридор.
-  Моя девчонка, отстань, - без обиняков начал Колян.
-  А если не отстану...
Колян, не спеша, достал из кармана пиджака пачку папирос, выковырнул длинным ногтем на мизинце одну из них, помял в пальцах и вдруг неожиданно спросил:
-  Запал на неё, говоришь?...смазливая девочка.
Андрей, ничего не ответив, повернулся и собрался уходить, но Колян цепко ухватил его за рукав:
-  Слушай сюда. Я её  привел, я ее и домой пойду провожать. Понял? А так..танцуй, если хочешь...с неё не убудет.
Но в тот вечер по домам никто и не думал расходиться. После встречи Нового года они всей громкоголосой гурьбой повалили на площадь, где уже плясал, хохотал и горланил веселые песни бесшабашный народ. Потом  изрядно поредевшая гурьба завалилась к кому-то в гости, и только после этого парами и поодиночке все стали разбредаться. Андрей до самого последнего момента старался не потерять Любочку из вида. Она то отдалялась от него, весело хохоча своим звонким смехом и лукаво посматривая издалека на Андрея, то приближалась и, ненароком споткнувшись от быстрого бега, быстро и судорожно резко прижималась к нему. А потом он вдруг потерял её. Он несколько раз обошел то место, где только что была она, бросался, обознавшись, то в одну, то в другую стороны - Любочка бесследно исчезла.
Всю ночь и всё следующее утро Андрей места себе не находил от неведенья за судьбу Любочки. И, наконец, узнав от Жени Моисеева номер её телефона, позвонил. К телефону долго никто не подходил, но когда сонный Любочкин голосок  со сладким позевыванием ответил ему: "Алло...", у него словно язык отнялся. Он не стал тогда спрашивать причину её исчезновения, а просто назначил ей встречу. И они начали встречаться. А с Коляном всё как-то образовалось само собой. Просто он сначала куда-то исчез, а потом когда появился, то ни Любочке  ни Андрею ничем о себе не напоминал.
- ... А собственно, почему бы не пойти? – протянул другу ладонь Андрей, - коли не шутишь, то приду. А про себя подумал: «Может быть там будет и Светлана Нечаева...».
До него только сейчас вдруг дошло, что именно Светлане могла открыться его Люба в последние дни перед ЭТИМ, именно ей могла она передать те записи, что  вела в последнее время, и которые бесследно исчезли вместе с её желтой кожаной папкой.


6.
Шурик проснулся, открыл глаза и невидяще уставился на обнаженную диву, вырезанную из журнала и приклеенную на выцветшие обои рядом с занавешенным розовой задергушкой окном. Спать не хотелось, но и мысль о том, что надо вставать, не очень-то радовала. Тело привычно болело вялостью, слабостью и какой-то изводящей душу немощью.
-  А ведь я вчера не пил, - лениво  подумал он, - ну, разве  что...стопку с утра.
На кухне урчало радио. Он посмотрел на часы: девять. Значит, Клава уже убежала - она работала посудомойкой в столовой. Шурик привстал, дотянулся до тумбочки, взял сигарету, закурил. Мыслей в голове не было. Что-то сумбурно-неоформленное перекатывалось в его пустой от забот голове. Он стряхивал пепел на пол, и злость, тягучая и изматывающая, потихоньку начинала охватывать весь его немощный организм.
Шурик никогда никого не любил. О матери он помнил только то, что она в своем вечно мятом, лоснящемся халате что-то стирала, варила на кухне да постоянно ворчала. Их, детей в семье, было трое - младшая сестра Катя и старший брат Иван. Сестра, всегда зарёванная, жила своей девчоночьей жизнью, брат ходил в футбольную секцию. Отец месяцами уезжал на вахту: работал сварщиком на газопроводе. Шурик с детства ненавидел девчонок. Он их ненавидел, сам не зная, за что: просто было во всём их сопляче-болтливом  обличии что-то такое, от чего у него сама собой закипала злость, а с языка рвались наружу всякие грязные слова, какие он только знал. А, впрочем, и они его не особо жаловали своим вниманием. Скользили равнодушными глазками по его физиономии и, в лучшем случае, не зацепившись, уводили их в сторону, в худшем - морщились и кривились.
Когда мать умерла, к ним приехала баба Люда - сухонькая, подвижная старушка, молодящаяся и красящая волосы в рыжий цвет. Шурик почему-то и её не полюбил, хотя она, не в пример матери, постоянно пыталась наладить с ним доверительные отношения. После восьмилетки он пошел в училище на сварщика. Появились новые друзья, вернее, не друзья, а так - кореша. Друзей у него никогда не было: он всегда находил повод для ссор и размолвок. Шурик начал курить и выпивать, и обнаружилось, что даже от малых доз спиртного он становился буйным и дурным. Он постепенно понял, что жизнь его, непутевая, вялотекущая и устроенная наперекосяк, ничтожна, никчемна и никому не интересна. Умри он сейчас, и вряд ли о нем кто-то вспомнит: закопают, выпьют за упокой души и забудут, как последнего дурака. Клавка найдет другого. Да и кем он был для нее?  Так, случайно сбежались. По пьяни привел её с какой-то гулянки. Осталась. И вот уже года три, как живет с ним.
Шурик пошевелил правой больной ногой. Острая боль в коленке тотчас же напомнила о себе. Сдавило сердце, и волной откуда-то изнутри подступила тошнота. Он снова упал на подушку и напряженно вытянулся, пережидая ухода этого болезненного приступа.
- Вчера разменял последние полсотни, - тоскливо подумал он, сразу прикидывая, что теперь почти полмесяца (до получения пособия) ему надо будет как-то выкручиваться. Клавка ему своих денег не давала. Да и что она там за деньги получала в своей столовке. Слава богу, насчет жратвы голова у Шурика никогда не болела: холодильник никогда не бывал пустым.
 Легко сказать - выкручиваться. В свои двадцать восемь лет он был совершенно не приспособлен ни к какому делу. Сварщиком он оказался никудышным, и потому после того, как сменил четыре конторы, решил с этим делом больше не связываться. Работал разнорабочим на стройке, грузчиком на продуктовой базе, сторожем на автостоянке - нигде больше года не выдерживал. Бросал всё к чертовой матери - и ударялся в запой. Правда, пил недолго: недели две-три - и завязывал. После этого ходил задумчивый, хмурый и малоразговорчивый.
По радио пропикало десять часов, и тут же в прихожей резко зазвенел телефон. Шурик, кряхтя и шумно дыша, зашевелился. Телефонный звон тупой болью отдавал в голове. Он медленно, гримасничая и надувая щеки, пошел в прихожую и с ненавистью посмотрел на черную, обвязанную изремканной изолентой трубку:
-  Кто?
-  Конь в пальто. Все дрыхнешь? Значит так, в три часа дома будь, дело есть...всё. Бывай.
Шурик от растерянности даже вспотел: в кои-то веки его удостоил своим вниманием стародавний кореш по уже подзабытым временам учебы в ПТУ Славка Соболев, который давно уже занимался какими-то тёмными делишками и ездил на новеньком "Мерседесе" с синими тонированными стеклами. Зачем он ему понадобился? Он, ничего не умеющий, кроме того, чтобы пить водку.
-  Может, какую работу предложить хочет? – подумал вяло он и тут же отбросил эту мысль, так как Славка о его сварщицких способностях, конечно же, хорошо знал.
-  А может, он хочет предложить мне "мокруху"? - вдруг пришло Шурику  в голову, - с него станется...
И он, напрягая свои хилые мозги, стал обдумывать решение:
-  Не-е...на "мокруху" я не пойду. Они подставят, как дважды два, потом парься на нарах...хотя, если предложат большие бабки и всё сделают, как надо, можно подумать.
Он ещё с час поразмышлял и пришёл в конце концов к выводу, что чему быть, того не миновать.
Ровно в три часа в дверь позвонили. Шурик, одетый в свои новые, но уже застиранные джинсы и цветастый свитер, щёлкнул щеколдочкой и проворно приоткрыл дверь. Но перед ним стоял совсем  не Славка, а его ненаглядная Клавдия. Она двинулась на него:
-  Ну, чего не пускаешь?
-  Ты...это...чего так рано? – уставился на неё Шурик.
-  Да, у нас там авария случилась. С водой. Сказали, что до завтрашнего утра чинить будут. Вот нас и отпустили пораньше. А ты чего это вырядился? Куда-то собрался?
-  Я тут ненадолго...за сигаретами схожу.
Шурик спустился во двор, сел на скамейку и стал ждать. Славки всё не было, и Шурик засобирался было идти домой, как вдруг возле него затормозила черная блестящая «Волга», и из приоткрытой дверцы кудлатая голова в чёрных очках недружелюбно спросила:
-  Ты Шурик?
-  Ну, я, - остановился в нерешительности Шурик.
-  Вот возьми... – в  дверцу высунулась волосатая рука, в пальцах которой была зажата фотография, - ...здесь же адрес. Завтра с 8 до 10 утра будет дома одна. Что в доме ценного найдешь - твоё...да… Славку не знаешь. Понял?
-  Не понял...- простодушно сказал Шурик, - а если я не буду...
-  Будешь, - невозмутимо ответила голова и, скрываясь за шумно хлопнувшей дверцей, лениво добавила, - куда ты на фиг денешься...


7.
Когда Сомов подъехал ко второму корпусу электролизного цеха, у входных ворот его уже поджидали старший мастер корпуса, инженер по технике безопасности, главный инженер и госинспектор по труду.
-  Пошли, - хмуро пригласил Сомов их всех за собой и первым вошёл в дымный полумрак притихшего корпуса.
Труп лежал всего метрах в десяти от входа. Невдалеке от него на сломанном ящике сидел, обхватив голову руками, молодой парнишка в желтой каске и новенькой фирменной телогрейке.
-  Ну, рассказывай, - посмотрел на главного инженера Сомов.
-  В конце смены заклинило ходовую на кранбалке. Механики своё проверили - всё нормально. Пришли электрики. Один полез на кранбалку, а мастер - главный инженер кивнул в сторону сидящего парнишки, - взял в руки пульт управления...
-  Ну и...- нетерпеливо переступил с ноги на ногу  Сомов.
-  Тот сверху кричал, а этот кнопки нажимал...вот, видимо, и нажал не туда...
-  Ну, что сидишь, иди сюда, герой… - крикнул Сомов парню. Тот тяжело встал и подошел, пряча наполненные слезами глаза.
-  Я виноват во всём, - тихо сказал он, - он попросил дать вперёд, а я дал назад...а там ферма...его зажало между фермой и ограждением...я дал вперёд - и он упал.
Парнишка снова закрыл лицо рукой и отвернулся:
-  Я не могу...там был такой жуткий хруст...и он кричал...
-  Так...- сказал в наступившей тишине Сомов, - свидетели есть?
-  Нет, - ответил старший мастер, - конец смены был, пересменка.
-  Ну, так надо подумать...при оформлении документов...а то ведь парнишке срок светит...
-  Да Вы что, Лев Ионович, - вдруг подал голос госинспектор по труду, - да он сам уже всем всё рассказал.
-  Ну и дурак, - в сердцах сплюнул Сомов и потёр мочку уха, - слушай, - обратился он к инженеру по технике безопасности, - это уже ни  в какие ворота не прёт: чтобы мастер самолично брался за пульт...с кого же нам спрашивать за соблюдение правил, если сами мастера их не признают? Ты мне давай, пиши объяснительную...я с тебя первого спрошу...
Он повернулся к выходу и уже на ходу спросил:
-  Семье сообщили? Как фамилия?
-  Пока ещё нет...- замялся главный инженер, - а фамилия Сыромятников. Василий Федорович. 56 лет...
В испорченном настроении поднялся Сомов в свой кабинет и, против обыкновения, засобирался домой. На столе лежала гора документов, требующих не менее двух часов работы, но организм уже был не в состоянии это осилить. Сомов неспешно переоделся и уже собирался нажать кнопку вызова водителя, как вдруг его внимание привлекла какая-то книжка в самодельном переплёте, лежащая на приставном столике. Он вдруг ощутил слабость и необъяснимое волнение. Он явственно почувствовал присутствие кого-то постороннего в его кабинете. Мерно тикали настенные часы, где-то в тепловых системах журчала вода. Вдруг заморгал свет, погас и тут же снова включился. Неведомая сила заставила его протянуть руку к книге, взять её и перелистнуть первую страницу:
"...Ужас охватывает нас при наблюдениях за поведением Вселенной. Вселенная приводит нас в смятение своими громадными и бессмысленными расстояниями, своими хронологическими масштабами, низводящими человеческую историю до размеров мгновения, она ужасает нас уже осознанным нами космическим одиночеством и материальным ничтожеством нашей планеты, составляющей немыслимо малую часть гигантского множества мировых песчинок.
...А  больше всего Вселенная ужасает нас тем, что она, по-видимому, равнодушна ко всякой жизни, подобной нашей; чувства, стремления и достижения, искусство, философия и наука - все это чуждо её планам. Пожалуй, даже вернее сказать, что Вселенная активно враждебна той жизни, которая выходит из под её контроля.
...Координация функций метаболически активных белков, с одной стороны, и несущих информацию нуклеиновых кислот - с другой, обеспечивает осуществление жизненного процесса и его непрерывность. Однако для того, чтобы могло произойти развитие от примитивных глобул до венца творения - человека, необходима была возможность возникновения мельчайших ошибок, ведущих к мутациям. И человек есть просто-напросто апофеоз генетических ошибок, накапливающихся на протяжении миллионов лет эволюции".
Сомов откинулся на спинку стула, достал носовой платок. Вдруг дверь кабинета бесшумно открылось, и на пороге появился его референт Крицкий. В руке у него была чашечка с чаем. Сомов хотел было спросить, почему это он до сих пор на работе, но Крицкий его опередил:
-  А мне некуда спешить, Лев Ионович.
Он поставил перед Сомовым чашечку, из которой ароматно запахло хорошим чаем, и, склонившись над раскрытой книжкой, пальцем ткнул в текст:
-  Вот тут прочтите...
Сомов удивленно посмотрел на Крицкого, но ничего не сказал и послушно прочитал то место, куда упирался палец референта:
"...Но в нашу психозойскую эру, эру разума, появился новый геохимический фактор, который в корне меняет баланс материи на нашей планете. В течение последних двух тысяч лет геохимическое воздействие человека стало необыкновенно интенсивным и разнообразным. Человек ввел в структуру планеты новую форму действия живого вещества на обмен атомов живого вещества с косной материей. Раньше организмы влияли на историю только тех атомов, которые были нужны для их роста, размножения, питания, дыхания. Человек расширил этот круг, влияя на элементы, нужные для техники и для создания цивилизации".
-  Но я не понимаю...- недоуменно поднял Сомов глаза на Крицкого.
-  Наберитесь терпения и дочитайте до конца, - жестко, даже с каким-то металлом в голосе ответил референт.
"...Мы видим в первый раз в истории нашей планеты образование новых тел, невероятное изменение земного лика. С геохимической точки зрения все эти продукты - массы свободных металлов, таких, как металлический алюминий, никогда на земле не существовавший, олово или цинк, огромные количества серного ангидрида или сероводорода, образовавшиеся во время химических и металлургических процессов - не отличаются от минералов. Они, безусловно, изменяют космически установленный ход глобальных геохимических циклов. С дальнейшим ростом цивилизации  влияние этих процессов должно возрастать, миграция атомов на биогенном базисе будет всё больше разрастаться".
Сомов еще раз вчитался в текст и особенно - в предложение, где говорилось о металлическом алюминии и, наконец, обретя самообладание, встал и, пристально глядя в глаза Крицкого, спросил:
-  Кто Вы?
Тот улыбнулся и вихляющей походкой пошёл к выходу. У дверей он всё же остановился и, оглянувшись, сказал очумело глядящему на него Сомову:
-  Кому многое дано, с того многое и спрашивается.


8.
Саша от ужаса закричала, стала вырываться, но те же руки, что её держали, хлестко ударили её в лицо и заткнули рот.
-  Сиди и не рыпайся, - дохнуло на неё винным перегаром из шевелящейся серыми, бесформенными тенями темноты заднего сидения.
-  Куда едем, фраера? - спросил водитель, обернувшись и посмотрев на Сашу.
-  На мою фазенду, куда ещё, - ответил, махнув рукой, толстощёкий парень, сидевший с ним рядом.
-  Не боишься, что потом наведёт, - ухмыльнулся водитель.
-  Я ей наведу...
Машина шла легко и ровно. Негромко стрекотал мотор, играла приглушенно весёлая музыка. Сидевший рядом с Сашей парень, устав, видимо, держать её, наконец, отпустил:
-  Вот так, - сказал он заплетающимся языком, - а будешь рыпаться, добавлю...
"Боже мой, - думала она, - что же теперь со мной будет? Куда они меня везут?" Она ясно осознавала всю драматичность ситуации. То, что её сейчас будут насиловать, она с ужасом поняла, но что потом будет дальше? Она тут же вспомнила кровавые  кадры боевиков, день-деньской идущих по телевизору. "Убьют, закопают где-нибудь, никто и не найдет... - подумала она и  зашептала: "Господи, спаси меня, сохрани и помилуй... Господи, спаси меня, сохрани и помилуй...Господи...". Машина резко затормозила. В открытую дверцу долетели резкие звуки открываемых ворот. Злобно залаяла и зазвенела волочимой  цепью собака. Толстощёкий грузно вывалился из машины и весело закричал двум худощавым парням, одинаково одетым - в ватные куртки защитного цвета:
-  Встречай, братва, горючего - полные баки...и бабу везём.
-  Ну, ты же у нас депутат, слуга народа - вот и обслуживай народ по полной программе, - под громкий оглушительный гогот ответил один из встречаюших.
На негнущихся ногах, обезумевшая от страха Саша вылезла из машины и остановилась под смешливыми взглядами добродушно настроенных мужчин.
-  Ну, примадонна, шагай в избу, королевой бала будешь.
-  А что это она у вас такая зашуганная?
-  Она что, не рада нашему обществу?
-  Ничего, поломается для понту, и станет ласковой...а не захочет - заставим, не сможет - научим.
    "Господи, спаси меня, сохрани и помилуй...". Она, теряя рассудок, вошла в тесное, с запахами дыма и винного перегара помещение и остановилась.
-  Ну что стоишь, проходи, раздевайся, - кричал сзади толстощёкий.
И вдруг оранжевым сполохом качнулась лампочка под потолком. Сложились ромбом стены, зажав внутри и стол, и печку, и кровать, застеленную цветастым одеялом, и всех людей, какие были здесь. Задергались и покачнулись тени за окном. И Саша, подпрыгнув, оторвалась от земли, и, превратившись в маленькую звездочку, стремительно взмыла вверх и полетела в черную, бездонную мглу. И весь хищный мир, улыбаясь плотоядной улыбкой, смотрел на неё, заранее зная, что там, в поднебесной так же, как и здесь, всё подчинено одному Вселенскому Закону - жестокой битве за право выжить, в которой властвуют безумные  звериные инстинкты. И там, в глубине Вселенной, одно гигантское звездное скопление, подойдя вплотную к другому, всколыхнулось возмущением  колоссальных энергий. Оно конвульсировало своим шарнирным телом, уместившемся в пространстве нескольких сотен световых лет,  в предчувствии близости полового совокупления. И тот, неведомый никакому пробившемуся сквозь космические хитросплетения росточку животного разума, Вселенский Разум блаженствовал, находя рациональное в этом блаженстве. И готовились, и набухали перед своим феерическим взрывом, отторгаемые от материнского тела звездных скоплений сверхновые звезды. И никаких других законов размножения Вселенский Разум не знал.


9.
Шурик докурил сигарету и только тогда вдруг почувствовал, что прихватило от холода ухо. Он чертыхнулся, потер его и пошел до перекрестка, чувствуя, что и без того вялые и непривыкшие к работе мозги совсем превращаются в кашу.
-  Куда же я влип, - с ужасом думал он, понимая, что положение его безвыходное. И Шурик снова ощутил то состояние, какое испытал позапрошлым летом, забредя как-то по пьяному делу на берег городского пруда. Он и отплыл-то от берега всего ничего, а ногу вдруг свело судорогой. Моментально протрезвевший Шурик истошно закричал, но вместо крика из горла вырвался хрип, который тут же прервался захлебнутой водой. И предсмертная, конвульсивная  ожесточенность, затмив сознание, толкнула его из воды. В тупом и бесчувственном состоянии выбрался он на берег и долго лежал, не в силах пошевелиться.
Шурик посмотрел на фотографию, зажатую в кулаке.
-  А ведь это недалеко от меня, - подумал он, прочитав адрес на ее обороте, хотя лицо женщины было ему незнакомо. Он прошел до указанной улицы и опять почувствовал тошнотворный приступ страха:
-  Да тут же одна крутизна живёт...
…На следующее утро Шурик встал раньше Клавки, чем нимало её удивил:
-  Не поняла юмора… неужели на работу пошел устраиваться?
-  Пошел, пошел, - пробурчал Шурик, лениво натягивая штаны.
Когда Клавка ушла, он достал свои инструменты и стал их внимательно перебирать. Выбрав большое и ржавое шило, он поскоблил его наждачкой, а потом завернул в промасленную тряпку. Но тряпка ему не понравилась, и он, поискав в Клавкином ящике шкафа, завернул в другую. Потом он сел к кухонному столу, но тут же вскочил и забегал по комнате. Его вдруг заколотила нервная дрожь.
-  Эх, выпить бы, - подумал Шурик и упал безвольно на кровать.
Шурик оцепенело посмотрел в окно, и вся его несвязная и беспутная жизнь прошла перед ним и замерла на ободранных и выцветших от времени обоях. Какая нелепая нужда учудила с тем приключившимся случаем, позволившим состояться ему в этом мире? Зачем на свет появляются уроды? Он давно жил получеловеческой-полускотской жизнью, ясно осознавая, что это и есть его судьба и что это проклятие его темного рода. И завидовал страшной и лютой завистью всем тем, кто его окружал.  Весь мир за порогом его квартиры равнодушно смотрел на его беспомощность и не делал ничего, чтобы ему было хорошо. Его, собственно, и самого  этот мир мало интересовал. Ему казалось пустой и никчемной та суета, какую он наблюдал вокруг себя. Все куда-то озабоченно спешили, что-то решали, над чем-то задумывались. И даже сами мысли об этой чужой суете утомляли его и раздражали.
Часы показывали половину восьмого, когда он вышел из дома. Нервная дрожь не проходила. Страшно зудилась спина и немного подташнивало.
-  Если сейчас не найду денег на выпивку, ничего не получится, - тоскливо подумал он и повернул в сторону магазина. Ему повезло: у вино-водочного отдела стояли два знакомых парня с серыми щетинистыми лицами и покупали бутылку водку.
- Клянусь, мужики, - завтра рассчитаюсь, - жалостливо, как собака, глядя на парней, заканючил Шурик, когда они вышли на улицу. Парни, молча, набулькали ему в пластмассовый стаканчик остро пахнущей сивушной  жидкости и свернули в переулок.
Шурик закурил и чуть приостановился в ожидании первых, едва различимых, привычных тёплых волн наступающего блаженства. Когда он подошел к нужному ему дому, времени было уже девять часов. Его опять заколотило, но на этот раз дрожь в конечностях уже не сковывала движения. Он уверенно вошёл в подъезд. Остановился. Никого. Откуда-то сверху доносилась музыка. Он, неслышно ступая, поднялся на второй этаж и подошёл к железным, с рисунком фактуры дерева, дверям. Прислушался. Шумно вздохнув, Шурик потянулся к черной пуговке звонка. В ушах зазвенело от томительно повисшей тишины.
-  Кто там? - сквозь лязганье открываемых запоров спросил грудной женский голос.
-  Это электромонтёр по телефонной связи, - неестественным фальцетом прокричал Шурик заранее приготовленную фразу.
Дверь открылась, и Шурик увидел немолодую женщину с чертами той, какая была изображена на фотографии.
-  Извините, но мы монтёра не вызывали, - сказала она, удивленно вскинув брови и смешно морща лоб, - вы не ошиблись, молодой человек.
-  Нет, не ошибся, - буркнул Шурик, проходя в дверь. Он взял трубку телефонного аппарата, стоящего в прихожей и начал наобум щелкать по кнопкам набора. Сердце отчаянно колотилось. Хмель тут же вылетел, и у него предательски затряслись руки. Сдавленным, неестественным голосом  Шурик выдавил из себя:
-  Дома кто-то есть? Надо проводку чинить...
-  Нет никого, - сказала женщина, - Вам надо чем-то помочь?
-  Дайте стул, - сказал Шурик и стал доставать из кармана шило.
Женщина повернулась, и Шурик одним прыжком оказался рядом с ней. Сознание его помутилось, и он каким-то отрешенным взглядом смотрел на фонтанчиком брызнувшую ярко-алую кровь из шеи, слюну, сочившуюся сквозь его пальцы, которыми он зажимал дергающийся рот, глаза женщины, застывшие в диком ужасе, а потом - на безвольно рухнувшее в коридор прихожей тело, по которому пробегали волны конвульсии…
Неосознанно страшась того, что тело вдруг, оказавшись недостаточно умерщвлено, сможет уличить его в свершенном злодеянии, Шурик упал вслед за ним и лихорадочно бил и бил шилом по мягкому, не в силах остановиться  и страшась одной только мысли, встретиться глазами с затухающим взглядом женщины. За окнами что-то загрохотало, и это привело его в чувство. Шурик метнулся к дверям, которые так и стояли настежь распахнутыми. Хотел прикрыть их и вернуться, но страх, жуткий и парализующий волю страх, гнал его из этой квартиры, и он, не в силах его одолеть, прыгнул в коридор и побежал, не соображая в какую сторону и куда.


10.
-  Ну, мы думали, ты не придёшь, - встретил Андрея в прихожей квартиры Игнашовых Женя Моисеев, - проходи, раздевайся, - Андрей пришел, - сказал он сунувшемуся в прихожую Коляну. Тот хмыкнул и протянул руку:
-  Ну, здорово...
Андрей пожал его пухлую, вялую руку и шагнул в наполненную шумом многоголосую комнату.
-  Штрафную! - веселым голосом скомандовала Светлана, которая, судя по всему, опять была тамадой.
-  Штрафную, так штрафную, - согласился Андрей и сел на свободное место рядом со Светланой, -  За всех вас и за нашу дружбу!
-  Андрюха молодец!
-  Вот за это надо выпить!
-  А мне почему не налили?
И вечеринка покатила дальше своей обычной наезженной колей со всеми её закидонами, приколами и безудержной болтовней.
-  Давно тебя не видел, Светка, - повернулся Андрей к своей соседке, когда она, наконец, села за стол.
-  Ну, уж и давно… а на похоронах ты меня не видел? -  спросила она.
-  Ты знаешь, нет...я там никого не видел. А мне с тобой поговорить надо.
-  Ну, говори, - с любопытством глядя на Андрея, весело сказала Светлана.
-  Да, нет, не здесь, это серьезно.
-  Ты меня интригуешь...а о чем хоть разговор?
-  Понимаешь, у меня есть предчувствие, что смерть Любаши не случайна...
- Ах, ты вот о чем, - разочарованно сморщилась Светлана и сосредоточенно начала рассматривать стоящую перед ней тарелку с салатом, - ну, приходи тогда ко мне завтра после работы. У меня там остались какие-то её бумаги...и письма, вроде бы какие-то там есть...а ты почему ничего не ешь? – она снова смешливо уставилась на него. -  Дай-ка я за тобой поухаживаю.
И она наложила Андрею полную тарелку салата, а потом пригласила на танец.
-  Слушай, а зачем тебе все это надо, - спросила она его, когда они снова сели за стол.
-  Что? - не понял Андрей.
-  Ну, то, что ты собираешься искать.
-  Сам не знаю, - простодушно улыбнулся Андрей, - просто чувствую, что она тоже этого хочет...
-  Ну, ты чудной, - засмеялась Светлана, - она уже ничего не хочет. А жизнь продолжается...
Расходились по домам уже далеко за полночь. Сначала вся веселая ватага шагала в одном направлении, потом начали группками расходиться в разные стороны. Андрей пошел  провожать Светлану. Когда они подошли к её дому, Светлана, вдруг перейдя на шепот, спросила:
-  Может, сейчас поговорим...
Андрей посмотрел на неё, затаившуюся в ожидании ответа, худенькую, маленькую и беззащитную и неуверенно сказал:
-  Давай сейчас.
Они потихоньку вошли  в дверь, но в коридоре горел свет, и на кухне слышны были чьи-то шаркающие шаги.
-  Это бабушка, - шепнула Светлана и крикнула, - Ты чего не спишь, бабуля?
Из коридора показалась худенькая подвижная старушка, которая, вытирая слёзы рукой, в голос заплакала:
-  Где же ты была, Светонька? Мы тебя, с ног сбились, искали...Зоеньку-то нашу убили...
-  Как убили? Что ты такое говоришь, бабушка?
Светлана с остервенением скинула на пол пальто и подбежала к бабушке:
-  Что случилось? Что с моей мамой? Где она?
-  Да, где...в морге.
-  Да ты что такое говоришь, бабушка...-  закрыв лицо руками громко зарыдала Светлана, - мамочка...мамочка...
Андрей, ошарашенно застывший у входа, спросил старушку:
-  Как это могло случиться?  Может быть, какая-то произошла ошибка?
Старушка, тяжело ступая, вышла в прихожую:
-  Какая ошибка? Её это убили...прямо днем, в квартире. Все вещи целые, даже деньги на столе не взяли...а её убили.
А Светлана уже набирала номер милиции. Не дождавшись ответа, она бросила трубку телефона и, глядя на Андрея молящими глазами, попросила:
-  Давай поедем...в морг.


11.
Уже третий день Шурик валялся на больничной койке. В поликлинике, куда он пошел с простудой, у него вдруг нашли воспаление легких. В больнице Шурик немного отошел от переживаний, связанных с убийством. Он даже в последнее время стал гордиться тем, что сумел это сделать. "Я смог...я смог", - шептал он с блаженной улыбкой, лежа на койке и глядя в потолок больничной палаты. Одно его терзало, что Славка до сих пор ничего ему не заплатил. Он вспомнил, что о деньгах они как-то и не говорили. Но ведь не бесплатно же такие дела делаются, полагал он. В больнице ему нравилось. Часами он лежал, делая вид, что спит, или выходил в коридор и смотрел в окно. С соседями по палате (а их было трое и все намного его моложе) он не общался да и они не обращали на него никакого внимания. Кормили неважно, но Клавка принесла ему передачу, и тумбочка его была заполнена всякой разной всячиной.
-  Что-то  её сегодня не видно, наверно, не придет, - подумал вдруг Шурик, вспомнив о Клавке.
Он спустился на второй этаж, где у них висели телефоны-автоматы, и позвонил домой. В трубке затрещало, и женский голос, похожий на Клавкин, но вроде и не её, ответил:
-  Алё, слушаю.
Шурик немного помялся и нерешительно спросил:
-  А... я куда попал?
-  А Вы куда бы хотели?
-  Клавка, это ты?
-  А это Шурик?
-  Он самый, - ответил удивленно он, - а  Клавка где?
-  Она сейчас придет...в магазин пошла...ты откуда звонишь?
В трубке вдруг послышался сдавленный вопль.
-  Это кто там у вас орёт? - спросил Шурик
-  Орёт? А-а...это по телеку сериал какой-то кажут.
-  Ну ладно я тогда попозже позвоню...
-  Так ты где?
-  Где-где...в больнице...
-  А-а...точно...она же говорила...
Шурик походил немного по коридору и, решив, что Клавка уже сегодня не придет, отправился в палату. Ночью он спал тревожно. Ему снилось, что его преследуют какие-то вооруженные люди. Он отстреливался от них из пистолета, но они не отступали, и он уже не знал, куда от них спрятаться. И в тот момент, когда его схватили, он вдруг выскользнул из своего тела, как черепаха из панциря, и полетел вверх над головами одураченных бандитов. Они и не смотрели в его сторону, потому что остервенело пинали распростертое на снегу тело. И Шурик знал, что то тело, которое сейчас умирает, это его, Шурика, тело, и ему от этого сделалось смешно. Он дико захохотал, и эхо этого хохота полетело над оставшимися внизу огнями города, над заснеженными полями, над темнеющим вдали массивом молчаливого леса.
...Утром вошедшая в палату, чтобы сделать уколы, медсестра, шагнув в проход, выронила тарелочку со шприцами: Шурик лежал с задумчивой улыбкой на лице, а со лба из круглой небольшой ранки стекала на подушку  темная со сгустками кровь.


12.
- Она еще часа два жила...-  задумчиво сказал врач, сидя за письменным столом и заполняя какие-то бланки, - но шансов выжить с такими ранами у неё не было.
-  Её кололи шилом? - с ужасом в глазах спросила Светлана.
-  Шилом...- кивнул врач.
- Боже...-  Светлана судорожно схватила рукав пальто Андрея, - как же ей было больно...за что? Что она кому плохого сделала?
- Судя по характеру ранений, это был маньяк... - не поднимая головы от бумаг, сказал врач.
-  Маньяк...- эхом повторила Светлана, - но почему именно её?
Врач пожал плечами:
-  Милиция разберется.
- Ты знаешь, - сказала Светлана, когда они с Андреем вышли на улицу, - а она предчувствовала смерть. Я хорошо помню, как она однажды сказала, что смерть ходит за ней по пятам.
-  И ты не обратила на это внимания? - удивился Андрей.
-  Ну, как не обратила. Она сказала это при бабушке, так мы с бабушкой битый час допытывались, с чего  у неё такое настроение.
-  Ну и?
-  Да всё обернула в шутку, сказала, что какой-то нехороший гороскоп прочитала...а, вообще-то, постой...- вдруг, пораженная  догадкой, воскликнула Светлана, - она мне что-то тогда говорила, ссылаясь на твою Любашу.
 Андрей даже остановился.
-  Они что же, выходит, были знакомы?
- Да, - сказала Светлана, - и, по-моему, в последнее время очень подружились.
-  Но что их связывало?
-  Я не вникала в их разговоры, но мне кажется, что они обе были немного не в себе.
-  Ты уверена? - Андрей умоляюще посмотрел в глаза Светланы, - о чём же они говорили?
-  О магии, о сглазах и о гадании...вобщем, о всякой чертовщине…и, понимаешь, ведь многие женщины верят в волшебство…а у них было что-то такое…ну, вобщем, на грани фанатизма…
-  Я почему-то у Любаши этого не замечал…- удивился Андрей.
-  И мама с нами таких разговоров не вела…
-  Может, это секта какая их с толку сбила?
-  Нет…- тряхнула головой Светлана, я бы об этом знала… Андрей, - она умоляюще посмотрела ему в глаза, -  ты не  думаешь, что их смерти как-то связаны?
-  Я пока ничего не думаю, - оборвал её Андрей, - давай, иди домой, а завтра я после работы приду, и будем смотреть Любашины бумаги.
Он довел Светлану до дверей квартиры и стремглав скатился с лестницы. В голове был сумбур, и он даже не пытался сейчас что-либо предполагать. Ясно было одно: теперь хоть стало известно, откуда ему надо начинать поиски мотивов Любашиной смерти.


13.
В последнее время Андрей стал замечать, что как только он заходил в литейку, у него начинала кружиться голова и появлялась легкая слабость. Он вначале это связывал с простудой, которую перенес на ногах, потом с недосыпом, какой у него частенько случался в последнее время. Ему начинали чудиться какие-то посторонние звуки: как будто многолюдная толпа, возбужденная и словоохотливая, убеждала и доказывала кому-то что-то чрезвычайно важное и неотложное. Этот гул прорывался сквозь цеховые технологические шумы, и у Андрея появлялся неосознанный страх и желание убежать от них. Ему в сизых клубах дыма, плывущих над цехом и стремительно исчезающих в жерлах вентиляционных труб, стали видеться маленькие, юркие и мохнатые существа, подпрыгивающие и отчаянно жестикулирующие. Ему казалось, что люди, работающие в литейке, заодно с этими существами. Они улыбались друг другу и лукаво перемигивались, предупредительно кричали, когда грозила какая-то опасность, и когда выливался из печек или вагранок металл, вместе заворожено смотрели на фиолетово-алые брызги распушённых искр.
Андрей помахал рукой крановщице плывущего над головой крана и показал на торец цеха, где была устроена посадочная площадка. Потом, не спеша, поглядывая на покрытую глубокими трещинами торцевую стену, поднялся по пыльным ступеням лестницы в кабину крана, прикрыл дверь и ... осёкся под взглядом, полным боли и отчаяния.
-  Что с тобой, Саша, - спросил он участливо, - ты больна?
Она, закрыв лицо руками, уронила голову на пульт управления и беззвучно заплакала.
-  Чем я могу тебе помочь? - снова спросил Андрей, беспомощно топчась возле неё.
Ему стало нестерпимо жаль эту хрупкую миловидную девчушку, тельце которой вздрагивало от неслышных рыданий. Он смотрел на её повязанную тесёмочками вокруг худенькой шеи светленькую косыночку, на узкую спину, обтянутую ладно подогнанной по фигуре черной спецовочной курточкой, и у него самого в носу что-то вдруг предательски защекотало.
-  Ничем, - еле слышно выдохнула она, - мне плохо...я попрошу тебя...уйди, пожалуйста.
-  Ну, почему ты так...
-  Мне надо побыть одной.
Саша подняла на него глаза, полные слез, и, смешно по-детски шмыгнув, умоляюще показала на дверь:
-  Оставь меня, Андрюша, пожалуйста, одну...
И то, как она это сказала, щемяще сдавило его сердце и отдалось болью в висках. Он медленно повернулся и вышел из кабины. Весь остаток дня у него не выходило из головы Сашино заплаканное лицо. Он отгонял от себя это назойливое видение, но оно вновь и вновь появлялось, как будто ожидая его участия в случившейся беде. "Но кто я такой для неё? - думал он. - С какой это стати я вдруг начну влезать в её проблемы? Если бы ей нужна была моя помощь, неужели б она не попросила? И потом, почему я решил, что ей некого больше просить о помощи?". И Андрей совсем было уже убедил себя в том, что Сашина беда его не касается, но в конце смены он вдруг увидел её хрупкую фигурку в конце цехового пролета и ощутил острое чувство жалости к этому беззащитному человечку.
Он догнал её  у проходной. Саша почти бежала, глядя прямо перед собой, озабоченная и неулыбчивая. Она удивлённо взглянула на него своими большими серыми глазами и спросила:
-  Ты, правда, хочешь мне помочь?
-  Хочу...- сказал Андрей.
Саша надолго замолчала, а потом, поколебавшись, сказала:
-  Я хочу их убить.
-  Не понял, - изумился Андрей, - убить?
-  Да, убить, - твердо повторила она, - убить тех, кто меня изнасиловал.
Теперь замолчал Андрей. Только что переживаемая им острая жалость к этой хрупкой и маленькой девчонке вдруг странным образом испарилась. Он смотрел на неё и не понимал, почему это его нестерпимое желание помочь ей как-то стушевалось. Какая-то легкая волна брезгливости охватила его при взгляде на её фигурку. И он как будто увидел промелькнувшую перед его глазами сцену с борющимися, раскачивающимися ритмично тенями, и выхватываемые из этих теней приглушенным дальним светом обнаженные части женского тела.
-  Ты молчишь? - спросила Саша.
-  Не знаю, что тебе и сказать, - честно признался Андрей, - наверное, в этом деле я тебе не помощник...
- Ну, тогда больше ни о чем меня не спрашивай... до свидания. - Она резко приостановилась, всем своим видом давая понять, что в провожатых не нуждается.
-  Как знаешь, - неуверенно ответил Андрей и, ускорившись, оторвался от Саши.
Он шагал в толпе незнакомых ему людей, спешащих домой, молчаливых и неумолчно говорливых, угрюмо смотрящих под ноги и весело улыбающихся во весь рот. И было видно по их фигурам и по их лицам, что, освободившись от одних забот, они идут к другим, пока еще неясным, но все более и более осязаемым. "А все-таки я зря так повел себя с ней..." - подумал вдруг Андрей. И ему почему-то показалось, что Саша  призналась ему в своем горе именно таким образом, чтобы усилить неприязненность его чувств, и это, скорее всего, шло не от холодности ее к нему, а напротив - от неравнодушия. И он снова представил ее хрупкую фигурку и попытался понять, о чем сейчас были её мысли. И он понял, что, оттолкнув её, он, может быть, причинил ей боль ничуть не меньшую, чем те, кто над ней надругался. "Я подтолкнул её к пропасти... - вдруг подумал Андрей, - какой же, к черту из неё убийца? Она просто покончит с собой... покончит с собой...". Андрея вдруг обожгло: "А ведь и у Любаши могло быть что-то похожее...", и он, повернувшись назад, стал искать глазами Сашу.


14.
В ожидании Андрея Светлана вынула из тумбочки нижний ящик, в котором лежали все Любашины бумаги, и вытряхнула его содержимое на расстеленную газету. Она снова вспомнила тот день, когда Любаша принесла эти бумаги в большой спортивной сумке и попросила Светлану подержать их какое-то время у себя. Надо сказать, что её тогда эта Любашина просьба нимало удивила. Ну, дружили они когда-то в далеком, беззаботном детстве, поверяли друг другу первые девичьи тайны, вместе готовились к поступлению в институт; потом уже, учась в параллельных группах, забегали друг другу в гости поболтать или переписать пропущенные лекции. Но задушевными подругами они никогда не были. У Светланы был другой, близкий ей по духу круг друзей,  который Любашу не принимал и которого она сама сторонилась.
Светлана аккуратно сложила стопкой отдельные листы бумаги, исписанные ровным красивым почерком, положила на них четыре тоненьких и одну общую тетрадь, а на них сложила мелкие блокнотные листочки. Когда же она взялась за кожаную желтую папку, упавшую из ящика в сторонку, чтобы пододвинуть к общей кучке бумаг, то вдруг почувствовала её необычно тяжелый вес. Заинтригованная этим обстоятельством, Светлана потянула собачку молнии и запустила в папку руку. Там тоже лежали бумаги, но на самом дне она нащупала маленький металлический шар, который она решила вытащить. Каково же было её удивление, когда она смогла это сделать, лишь приложив достаточно энергичные усилия. Шар, размером с  теннисный мячик, тянул килограммов на пять. Он был не идеально круглой формы, чуть приплюснутый с одной из сторон, матового, серовато-серебристого цвета. "Нет, это черт знает что, - раздраженно подумала Светлана, - а вдруг это какой-то радиоактивный металл? А я-то по простоте душевной храню эту пакость...ну, и удружила подруга...". Её первым порывом было желание схватить этот чёртов шарик и немедленно выбросить его в мусорный ящик. Но потом, немного поостыв, она решила дождаться Андрея, который должен был прийти с минуты на минуту.
Андрей пришел на час позже обещанного срока весь какой-то взволнованный и чем-то озабоченный. Уступив просьбе встретившей его Светланиной бабушки, он прошел на кухню и сел пить чай.
-  Что говорят следователи? - спросил он Светлану.
-  А что говорят...они больше сами спрашивают, чем отвечают.
- И ведь на самом деле, не на кого подумать: у неё врагов сроду не было, - сказала бабушка.
- Надо читать Любашины бумаги, может, из них что-нибудь поймем, - отозвался из угла кухни Андрей, торопливо глотая чай.
- Я вот что думаю, - задумчиво присела на краешек табуретки Светлана, - может быть, Любаша совсем не случайно отдала эти бумаги именно мне. Почему она не отдала их маме? Может быть, догадывалась о том, что ей что-то грозит?
-  Но у нее никогда не было врагов...
-  Да, что ты, бабушка, заладила: не было врагов, не было врагов...откуда ты знаешь, были они или не были...
-  Ну, здравствуйте, - обиженно поджала губы бабушка, - она, в отличие от тебя, не была такой скрытной.
-  Ну, ладно, ладно, - сказал, вставая из-за стола, Андрей, - пойдем смотреть бумаги.
-  А это что за шар? - спросил он, опускаясь на корточки возле Любашиных бумаг.
-  Понятия не имею, - сказала Светлана, - он лежал вот в этой папке.
Андрей взял шар в руку, покачал на весу:
-  Ого...
-  Слушай, а, может выбросить его..от греха подальше….
-  Как это выбросить? А может быть, он тоже имеет какое-то отношению к тому, что мы ищем.
Андрей отложил шар в сторону и взял в руки общую тетрадь. Исписанная мелким, красивым почерком, практически без помарок,  она меньше всего походила на дневник. Она и была озаглавлена каким-то странным словом – «Кэш», выведенным жирно каллиграфическим почерком и подчёркнутым двумя красными линиями. «Кэш…что такое – кэш? Надо бы посмотреть в словарях…» – подумал Андрей, переворачивая первый лист тетради. Но это был самый настоящий дневник, где записи событий перемежались с размышлениями. У Андрея сжалось сердце.
-  Извини, - сказал он Светлане, - я почитаю... ты пока не отвлекай меня...


15.
"...Вчера смотрела фильм про муравьев. Потрясена. Маленькая цивилизация, до сих пор не понятая нами. Своё общественное устройство, чёткое распределение обязанностей, кастовое деление жителей...А мы далеко ушли от муравьев? Основой наших мотиваций, как были, так и остаются  инстинкты. Мы, по сути, те же большие муравьи, снующие в поисках удовлетворения физиологических потребностей. Наш кругозор, как и у них, ограничен рамками лесной опушки, на которой появилась когда-то муравьиная куча. Мы снуем вокруг, не понимая, откуда взялась эта куча, где кончаются видимые нами горизонты и кто мы, собственно, сами такие? Нам страшно, когда на нас льются небесные потоки воды, когда нас морозят жуткие холода и когда неведомые существа крушат наши жилища, давя нас и сжигая в адской феерии огня. Для чего мы живем? Когда мы задаем сами себе этот вопрос, нам становится страшно. Потому что ответа на него нет. Потому что мир, окружающий нас существует сам по себе, а мы живем в этом мире тоже сами по себе. У нас нет с этим миром никаких связей, никаких общих начал и интересов. Он, этот мир, равнодушен к нам. Он, усмехаясь, говорит нам: "Если сможете выжить, живите. А не сможете - значит, не судьба...". Он знает, что он бессмертен, а мы обречены, потому что природные катаклизмы, случающиеся через определенные интервалы времени, начисто уничтожат однажды нас, оттого он до поры до времени прощает нам то, что мы своим присутствием приводим в непригодное состояние свою среду обитания...
Для чего мы живем? Мотивация всех наших устремлений одна - жить цивилизованней, чем мы живем. Когда фантасты рисуют нам будущее, они почему-то представляют его обществом социального равенства. Но ведь если ни у кого не будет побуждения жить еще лучше, тогда и не будет смысла жить дальше. Коммунистическая модель общества потому и не выдержала проверку временем, что она вступила в конфликт с основным законом Природы.
... наши инстинкты - это  движитель общественного развития, отправная и конечная точки которого - Космос. Наши инстинкты - это только видимость поступательного движения вперед. На самом деле они толкают колесо цивилизации в гору, откуда оно неминуемо, в конце концов, должно скатиться назад, в пропасть. Человечество, как и отдельный индивидуум, когда-то должно определиться для себя и решить: прожить ли ему отмеренный срок ярко, комфортно и мало или серо, неинтересно и много.
...какой великий соблазн устроен нам природой, зачем-то вмонтировавшей в нас центры удовольствия. Ну, понятно, что мотивация удовольствия для инстинкта размножения - мера вынужденная. Но ловить кайф от воздействия на организм убивающих его веществ - это зачем? Зачем дана живому высокоорганизованному организму возможность умирать от наркотиков? Я этого, как ни пытаюсь вразумительно себе объяснить, не понимаю. И человечество планомерно истребляет себя, изображая озабоченность по поводу этой проблемы и делая вид мучительной и всеобъемлющей борьбы с этим злом. Человечество истребляет себя варварски жестоко, заставляя мучаться и страдать  в конвульсиях  послекайфовой ломки. И недалек, я думаю, тот день, когда оно поймет, что гораздо милосерднее и цивилизованней вживлять всем желающим электроды в головной мозг - в ту зону, где  находится центр удовольствия, чтобы посредством подключения к розетке можно было этот центр раздражать. И будет человечество (я думаю, что большая его часть), забросив все свои дела, сидеть у тех розеток, получая то, что требует их безвольный, природой ориентированный на самоистребление, организм.
...я, наверное, до ужаса, глупа, потому что страдаю оттого, что  любима и люблю. Да, я земной человек, я плоть от плоти Природы. Но разве любовь - это только инстинкт размножения? Я понимаю умом, что это всего лишь физиологические фантазии разума, но душа воспринимает ее, как дарованное Богом особое состояние, которое самым непонятным образом меняет восприятие окружающего мира. Я знаю, что любовь невозможно описать словами, и когда читаю о ней в книжках, то ловлю себя на мысли, что эти описания, несмотря на их красочность и обстоятельность, грешат одним недостатком: они не вызывают эмоционального отклика. Я верю, что в любви главное - это готовность на самопожертвование ради любимого. Любовь никогда не бывает логичной. Особенно, женская любовь. Когда, как в "Аленьком цветочке" её возбуждает существо звериной наружности. Ну, разве можно сравнить Олега с моим бесконечно мне близким и родным Андреем? Я люблю Андрея. Я готова всю жизнь прожить возле него. Но это рассудочная любовь; такая, какой любят хороших и родных людей, какой мать любит своего ребенка. Эта любовь, как солнечный свет: тепла, ровна, привычна и постоянна. К ней привыкаешь и чувствуешь себя в ней уютно и комфортно. А с Олегом всё по-другому. Он резок и вспыльчив, самовлюблен и эгоистичен. Но он ласков и настойчив, и я ничего не соображаю и теряю ощущение реальности, когда слышу его голос. Я никогда не изменю Андрею, но что мне делать с моими чувствами, которые заставляют меня так страдать? Я беспричинно плачу, я не могу сосредоточиться и  нормально общаться на работе, потому что мои мысли постоянно о нём. И я себя ловлю на том, что всё это происходит помимо моего разума...».
…А на полях серединного листа тетради Андрей наткнулся на сноску, которая и объяснила смысл того странного слова, которым Любаша озаглавила свои записи: «Кэш – это запоминающее устройство компьютера для временного хранения промежуточных результатов…».


16.
Сомов ещё никогда так не болел: долго, нудно и тяжело. Официально врачи назвали болезнь "прединфарктным состоянием", но он сам полагал, что это что-то другое. И странное дело, ему совсем не хотелось оспаривать заключение врачей. Он как-то примирился с мыслью, что "чего быть, тому не миновать", и терпеливо выполнял всё, что рекомендовали ему врачи. Он лежал в одиночной палате, больничные звуки долетали до него приглушенными голосами да шлёпаньем разношенных больничных тапочек. Телевизор, который на следующий же день, как он сюда попал, принесли по личному указанию заведующего отделением, он почти не смотрел, а лежал с закрытыми глазами и думал. Но в мыслях его не было никакой стройности. Он думал, то о сорвавшейся поездке в министерство, куда он был приглашен по вопросам экспортной политики, то о последних выходках подрастающего отпрыска, то об осложнившихся в последнее время отношениях с женой. О лжереференте он старался не думать, но страх при каждом воспоминании о нем становился все невыносимей. Сомов с детства не терпел неопределенностей. Ярковыраженный холерик, он привык единым разом рубить все узлы, не разбираясь в полутонах и оттенках сопутствующих им проблем. И если по каким-то причинам какой-либо узел не рубился сплеча, то Сомов терял самообладание и трезвость мышления. Он от своих крестьянских корней унаследовал почти звериную интуицию, которая позволяла ему принимать скоропалительные решения без тех последствий, какие обычно случаются у большинства людей.
Мысль о том, что его банально разыгрывают, Сомов сразу отбросил: все было очень натурально. Он не стал звонить и в милицию, справедливо полагая, что там поймут его не совсем правильно… И охрану привлекать не решился до тех пор, пока сам не определился…
- Ну, как проспался? – своим обычным насмешливым тоном спросил он Крицкого на следующий день.
- Проспался, Лев Ионович.
- Ты хоть помнишь, что вечером ко мне заходил?
- Помню.
- Ну, ладно… а на стол ты мне ничего не ложил?
- Ложил… а Вы забыли?
- Ты кто? – Сомов, наконец, потерял терпение, - Ты ведь не Крицкий?
- Вы, Лев Ионович, не принимайте все так близко к сердцу… извините, что я сразу Вам не объяснил ситуацию… понимаете, я буду у Вас вместо Крицкого до тех пор, пока мы с Вами не поймем друг друга.
- Кто это мы?
- Вам это знать необязательно, поймите меня правильно, Лев Ионович, в интересах Вашей же безопасности… давайте назовемся так «друзья земной цивилизации».
- Если я с ума не схожу, - инопланетяне?
- Не сходите, уважаемый Лев Ионович.
…Каждый день перед обедом к нему заходила молодая миловидная женщина, его лечащий врач, и задавала ему дежурный вопрос:
-  Как сегодня себя чувствуем?
-  Спасибо, хреново...- отвечал он так же дежурно  и неулыбчиво смотрел на неё.
По вечерам к нему в палату пропускали родственников и кого-нибудь из сослуживцев, и он терпеливо выслушивал их соболезнования, советы и последние новости. Сомов поначалу ругался, догадавшись, что ему приносят новости строго отсеянные плохие от хороших. Но потом успокоился и равнодушно слушал рассказчиков, и не перебивал их, как он это делал всегда, а просто в это время думал о чем-нибудь своем. И тот вечерний эпизод нет-нет и вспоминался ему, и он силился понять, каким образом такое могло случиться с ним, если это вообще было на самом деле, а не приснилось. Он вспомнил, что на следующий день та самодельная книжка пропала, но отдельные слова из неё, как напоминание о том, что это был не сон, оказались выписанными ровными, маленькими буковками на листочке бумаги, которую он положил в карман рабочей курточки:
"...ужас охватывает нас при наблюдениях за поведением Вселенной", "...человек есть просто-напросто апофеоз генетических ошибок, накапливающихся на протяжении миллионов лет эволюции", "...раньше организмы влияли на историю только тех атомов, которые были нужны для их роста, размножения, питания, дыхания. Человек расширил этот круг, влияя на элементы, нужные для техники и для создания цивилизации", "...с геохимической точки зрения все эти продукты - массы свободных металлов, таких, как металлический алюминий, никогда на земле не существовавший,...не отличаются от минералов. Они, безусловно, изменяют космически установленный ход глобальных геохимических циклов...".
Сомов понимал, что эти слова имеют какой-то тайный, непонятный пока ему смысл, но откуда они, кто и с какой целью их ему пытается сказать. Он, конечно, осознавал, что они, эти слова, не случайно оказались предназначенными именно ему, и догадывался, что это связано с алюминием. "...Изменяют космически установленный ход событий», - шептал он, и ему становилось не по себе от своей  причастности к этому самому ходу, хотя и немного забавно, что какая-то песчинка во Вселенной в лице его, Сомова, персоны каким-то образом может повлиять на космические события. "Скорее всего, - думал он, - мне пытается кто-то сказать об экологической вредности алюминиевого производства". Но ведь не он придумал технологию процесса, не он определил потребность промышленности  в алюминии, не он, в конце концов, построил этот завод. И потом, разве только производство алюминия вредно для природы? От него если что-то и зависело в вопросах экологии, так это только проведение мероприятий, снижающих уровень вредных выбросов, но не исключающих их полностью.
Он засыпал с этими мыслями, и ему снились сны, в которых медбрат с физиономией Крицкого входил к нему в палату с огромным шприцом и противным голосом спрашивал:
-  Ну, что, еще не решились?


17.
Нет, решительно ничего не изменилось в Сашиной жизни после того, пережитого ею ночного кошмара. Ей казалось, что она не найдет в себе сил продолжать свое никчемное существование, но настало утро, прозвенел будильник, и она привычно засобиралась на работу. И теперь, сидя в кабинке своего скрипящего и охающего крана, она уже снова начинала думать о вещах, которые волновали её в той, прошлой жизни. Вспоминался вчерашний фильм, который она смотрела допоздна по телевизору, вспоминалась подруга, признавшаяся ей в своей беременности и пребывавшая на седьмом небе от этого, вспоминался Андрей, сделавший попытку сближения с ней и которого она оттолкнула. Она в последнее время всё чаще и чаще стала думать о нем. Она с удивлением обнаруживала изменившуюся чувственность в своих ощущениях. Теперь это были не просто наивные грезы с воздыханиями и прогулками по сумеречным аллеям парка. Теперь это были жаркие поцелуи, бурные объятия и объяснения в любви... и даже были постельные сцены...с прерывистым дыханием, ожогами горячих рук и волнами радостного восторга, исторгаемого из сокровенных глубин тела. Она встряхивала головой, пытаясь прогнать преследующие её видения, но они не уходили. "Что теперь будет со мной", - шептала Саша, - вытирая платочком слезы и наблюдая за манипуляциями шустрых стропальщиков.
-  Вира! - кричал снизу улыбающийся, невысокого роста парень, подняв вверх большой палец, - давай потихоньку...
И все мысли стремглав, как встревоженные птицы, улетали из головы, и она то опускала крюк, то поднимала его, подчиняясь настойчивым и требовательным указаниям снизу.
Жизнь текла своим обычным руслом. Тот же неумолчный гул висел в пропыленном и продутом насквозь дымными газами цеховом помещении литейки, те же люди копошились, как муравьи, занятые своими рабочими заботами, тот же кран скрипел и раскачивал её кабину. Как будто бы не было где-то рядом того дерзкого и самодовольного мира, который снисходительно озирал происходящее вокруг, зная, что он выше всего этого и который с интересом пресытившегося хищника изучал окружающих его сородичей, соображая по поводу каких-нибудь новых, выворачивающих наизнанку душу извращённых удовольствий.
Она после той размолвки с Андреем видела его всего один раз и то в толпе каких-то серьёзных людей,  деловито и вальяжно прошедших по цеху. Она была занята выливкой металла, а потому успела только разглядеть его голову и  взгляд в её сторону, беглый и сиюминутный, но сверкнувший искоркой света и заставивший остановится на мгновение сердце.
Обедала Саша, как правило, в цеховой столовой. Но случалось, что не было настроения идти в шумную компанию стоящих в очереди людей, натужно балагурить с ними на постоянно возникающие, рискованные темы взаимоотношения полов, потом слушать чмокающие и хлюпающие звуки, летящие со всех соседних столов и вдыхать густые и ядреные запахи квашеной капусты и подгоревшей овощной заливки. И тогда она, как и теперь, раскладывала на пульте управления в кабинке свою нехитрую еду и, задумчиво жуя, читала детектив, который оставляла сменщица, и в котором не было ни начала, ни конца. Она читала, не вникая в содержание, пробегала глазами описываемые сцены и диалоги, лишь изредка понимая их смысл. Саша перевернула очередную страницу, и вдруг её внимание привлекло какое-то шевеление теней на торцевой стене цеха.  Она машинально взглянула вниз и обомлела. Возле ровного ряда изложниц, над которыми еще курилась легкая дымка остывающего металла, словно из воздуха, появилась лёгкая фигурка ребёнка, в одежде, отблескивающей в цеховых сполохах серебристым оттенком. Фигурка, осмотревшись по сторонам, поставила на край изложниц тёмный предмет, который тут же замигал неоновым светом. Потом в верхней части предмета побежали красными искорками то ли буковки, то ли какие-то неведомые закорючки…А фигурка ребёнка, склонившись над предметом, что-то в нём поправляла и подкручивала.
И это было так всё неожиданно, что Саша с непрожёванным куском колбасы замерла и, насколько это возможно, вжалась в кресло, чтобы остаться для непрошенного гостя литейки незамеченной. Она была так испугана, что не заметила ещё двух фигурок, похожих на увиденную её, но крупнее ростом, которые расположились на другом краю цеха и проделывали те же манипуляции. Она была в таком состоянии, что не поняла, куда потом пропала та фигурка и была ли она вообще на самом деле?


18.
Андрей оторвался от чтения и посмотрел на Светлану. Она, положив голову на кулачок, внимательно смотрела на него спокойными и изучающими глазами.
-  А ты почему не читаешь? -  спросил он её.
-  А я ничего в этих бумагах не понимаю, - отозвалась, светясь счастливым взглядом, Светлана, - я думала, что это дневники, а это черт те что...
-  Это дневники...хроника её мыслей. Понимаешь, у меня такое ощущение, будто она знала о том, что они попадут в мои руки.
Андрей помолчал и тихо попросил:
-  Светик, можно, я их дома почитаю?
Светлана пожала плечами и, продолжая пристально смотреть прямо ему в глаза, спросила:
-  А ты уже уходишь?
У Андрея забытой сладостной истомой шевельнулась в груди теплая волна, и сверху вниз побежали пульсирующие, парализующие волю токи всколыхнувшейся крови. Он шагнул к Светлане, легко подхватил её на руки и положил на диван. Она послушно замерла, глядя на Андрея умоляющими и ждущими  глазами. Губы её, сухие от волнения, бессвязно зашептали его имя, а руки, увлекая его руки, потянулись к будоражащим сознание тайникам её тела. Непроизвольная, захватывающая в свой беспощадный плен все клетки его тела, конвульсия пронзила его и охватила легким спазмом низ живота. Он искал губами её губы, целовал и касался губами мягких и пронзительно нежных частей её тела, которые  постепенно открывались перед ним, и всё его существо просилось слиться с этой мягкой нежностью, и влажная нереальность всё ближе и ближе подступала к его спружинившемуся естеству. И весь мир замер в оцепенении. И когда в прихожей тихо тренькнул звонок, мир  не сразу ожил, обратясь в свою привычную, рутинную обыденность. Но  застучали настенные часы, загудели водопроводные трубы, зашумела размеренным шумом заоконная улица, и стало понятно, что мир притворялся умершим, а вовсе никуда не исчезал. Светлана, быстро одевшись, выскользнула в коридор. Андрей встал и прошел к столу. Он вдруг почувствовал усталость и слабую дрожь в ногах. Его как будто зазнобило, застучало в висках, резкой болью стрельнуло в груди. Его взгляд упал на разваленную кучу бумаг, на металлический шар, откатившийся в сторону стола, на диван со скомканной накидушкой, и он ощутил какую-то фальшь и нереальность  во всём, что его сейчас окружало. Андрей начал складывать стопкой разложенные на столе бумаги, когда в комнату вошла Светлана.
-  Представляешь, - сказала она с легким раздражением, - вваливаются мужчина с девушкой с каким-то социологическим опросом, про экологию спрашивают, про моё мнение о заводских выбросах. Спрашивают, а сами по сторонам так и зыркают.
-  И кто они такие?
-  А кто их знает - я их выгнала...
Светлана замолчала и присела на диван.
-  Ты знаешь, Андрей, я вспомнила...я сразу подумала, что где-то видела этого мужика...ну, того, что сейчас приходил. А сейчас вдруг вспомнила...я его видела с Любашей.
- Что? - чуть не вскрикнул Андрей, - высокий, с бородкой и густыми бровями?
-  Да...- удивленно глядя на него, сказала Светлана.
-  Это он...Олег…Иван Чацкий...
-  Какой Чацкий?
-  Журналюга из местной газеты...ты же его знаешь.
-  Откуда я его могу знать? Читать - читала, а кто он такой - представления не имею.
-  Света, он что-то вынюхивает...Тебе Любаша о нем ничего не говорила?
-  Как не говорила...говорила. Но только так...в общих чертах.
- Светик, я пойду, ладно? Ты не обижайся, но я хочу посидеть с Любашиными бумагами.
-  Да ладно уж, иди...что мне обижаться...я спать буду.


19.
Вода падала из крана в ванну тоненькой, скручивающейся струйкой. Брызги, налетая друг на дружку, сливались и по стенке ванны извивающимися червями сползали вниз. Саша сидела на бортике  и, опустив ноги в воду, следила за булькающим фонтанчиком, за клокочущею и пузырящеюся воронкой под струей. И в сдержанно-степенном гомоне воды ей чудилась какая-то полноголосая, широкая песня, с неразличимыми словами, но с красивой и простой мелодией. Она сидела и грела ноги, потому что вдруг ощутила предпростудное состояние. Мысли ее были ни о чем: то она вспоминала подругу с ее вечными разговорами о предстоящем замужестве, то мастера электрослужбы, пообещавшего повысить ей разряд, то дальнюю родственницу, приславшую ей неожиданное письмо с приглашением в гости. Вода успокаивала ее и внушала уверенность в том, что все у нее образуется, что черная полоса ее жизни обязательно сменится светлой и что счастливые дни уже совсем где-то рядом. Странно, но она почему-то уже не считала, что это счастье непременно должно быть связано с Андреем. "Это уж как судьбе будет угодно, - думала она, - а, может, я еще кого-то встречу...". Вода шумела, и в ее шуме Саша не сразу различила далекий звонок в прихожей. Она прикрыла воду и услышала настойчивую и раздраженно-резкую трель.  Накинув халат, Саша подошла к двери и заглянула в глазок: там стоял незнакомый ей высокий мужчина с букетиком цветов в руках.
-  Кто там? - громко спросила она.
-  Я к Вам Александра Васильевна, из газеты, я ненадолго... только спросить.
Саша, немного поколебавшись, открыла дверь, и в прихожую уверенно и твердо вошел незнакомец, на ходу расстегивая пальто.
-  Это Вам, - протянул он ей букетик, - Не возражаете, если я разденусь, - и, не дожидаясь ответа, снял пальто и шапку, пригладил ладонью волосы и показал рукой на дверь в комнату, - пройдемте, мне нужно с Вами поговорить.
Саша вдруг почувствовала, как страх, липкий и мгновенно заполняющий все клеточки сознания,  шевельнулся в груди, заставив тело цепенеть в нехорошем предчувствии. Она, молча, вошла в комнату и остановилась у стола.
В соседней комнате завозились родители, смотревшие телевизор и в чуть приоткрывшуюся дверь чуть окающим говорком мамин скрипучий от старости голосок поинтересовался:
-  Кто это, там, Сашенька?
-  Это ко мне, мама, - прикрыла Саша дверь и пропустила гостя в гостиную.
Незнакомец присел на стул и, глядя неулыбчиво-строгими, чуть навыкате глазами, сказал:
-  Я буду краток… прошу Вас внимательно выслушать меня…
-  Вы, правда, из газеты? – стараясь не выдать своего волнения, спросила Саша.
-  Не перебивайте меня… это совсем неважно… мне нужно получить от Вас всего лишь положительный ответ на мой вопрос…
- А мне важно знать: кто Вы, - неприязненно взглянула Саша на покачивающийся носок ботинка ноги незнакомца, закинутой на другую ногу, и, осмелев, добавила, - а, вообще-то, у нас принято обувь снимать…
- Извините, - подняв брови, посмотрел мужчина на свой ботинок и поспешно опустил ногу на пол, - я, собственно, только хотел Вас спросить… вернее, попросить…
-   Ну, Вы уж определяйтесь, чего Вы хотите, - осмелела Саша, чутко уловив, что незнакомец сам испытывает некоторый дискомфорт от общения с ней.
- Вобщем, то, что Вы вчера нечаянно увидели в цехе, Вам нужно забыть… как забывается то, что Вас не касается и  потому неинтересно…
- А откуда Вы знаете, что я что-то видела? – совсем осмелев, лукаво взглянула Саша на гостя.
- Да причём тут это…- поморщился мужчина, - мы делали замеры вредностей для анализа в рамках глобального мониторинга…
- Кто это мы? Я видела только маленького человечка, -  Саша будто не замечала явного недовольства мужчины её легкомысленными репликами.
- Я Вас очень прошу… - металлическим голосом  оборвал её мужчина, - мне не хочется, чтобы Вы стали пешкой в большой и не совсем чистоплотной игре… Вы меня поняли?
- Да успокойтесь же, - кокетливо поправила причёску Саша, - нужны мне ваши игры… Вы только за этим и пришли?
- Только за этим, -  смерил её взглядом мужчина и медленно встал со стула.
- И что Вы собираетесь потом делать с этими замерами? – поинтересовалась Саша, глядя на одевающегося гостя.
- Давайте считать, что ничего плохого…- ответил мужчина после долгой паузы, уже берясь за дверную ручку, - важно, что Вы сами это прекрасно понимаете…


20.
Андрей лишь под утро спохватился, что надо бы хоть пару часиков соснуть перед работой. Он сразу же провалился в липкую, бестолковую, мятущуюся мешанину сна, и долго не мог понять природу надсадного звона, доносящегося сквозь людские потоки и погони, покуда, наконец, не догадался, что это звенит будильник. Он привычным движением откинул одеяло и резко встал. Странно, но усталость тут же улетучилась. И хотя тело, ещё сковывало сонное оцепенение, голова уже воспринимала утреннюю действительность четко и осмысленно. Машинально делая утренние процедуры, он вновь и вновь прокручивал прочитанное  в Любашином дневнике. Он никак не мог осознать того, что попросту не понимал свою жену. Андрей поймал себя на мысли, что этот прочитанный им дневник совсем не Любашин: ну не соответствовал образ его немного взбалмошной, всегда веселой и простодушной жены с этими строгими фразами дневникового повествования. «Но почерк её, - тут же вспоминал он, - и  некоторые факты, которые она излагала, могла знать только она...но ведь не могла она, имея такой философский склад ума, никогда не дать  мне его обнаружить... и лексика не её". Что-то настораживало его и в самом количестве Любашиных бумаг: когда она их писала и почему он  узнал о их существовании только в самый последний момент - когда она от него уходила.
Дневник лежал на стуле перед кроватью, пестрея исписанными листами:
"...Я никогда не думала, что однажды возненавижу себя за то, что добросовестно исполню свою работу... В субботу заболела Вера Петровна, и меня попросили эту неделю поработать на абортах. Боже мой...я согласилась опробовать новый французский аппарат, который делает операцию простой и безболезненной. Мне ассистировал заезжий бородатый кандидат наук, от которого ужасно пахло табаком и свежим перегаром. Первая моя пациентка была молоденькая светлоголовая девчушка с печальными серыми глазами. "Будет больно?" - спросила, кусая губы. "Не должно быть, но всякое бывает, - честно сказала я, - если что, придется потерпеть...". Я смотрела на её робкие и неуверенные движения и до слез сопереживала ей. Какими же могли быть дикими обстоятельства, заставившие девчушку решиться на убийство родного, еще не родившегося ребенка? Акушерка помогла ей подготовиться...Мой бородатый помощник ввёл во влагалище пластиковую трубку аппарата и несколько минут орудовал ею во чреве. Затем включился вакуумный аппарат...Шлепок - и по стенкам склянки сползают куски вдребезги разбитого зародыша, белая мозговая слизь вздрагивает на дне. "Неудача, - сокрушенно вздыхает бородач, - слишком сильный вакуум, надо уменьшить". Он подкручивает аппарат. Акушерка привязывает новую пациентку. Я даже не успеваю толком её разглядеть. По-моему, она уже в зрелом возрасте, что-то лет под сорок. Мотор...и вот наружу выползает целенький, розовый, напоминающий большого розового червяка, зародыш. Он борется за жизнь, бьется в судорогах. Но - не судьба. Помочь некому. Он никем не любим на этом свете, он никто и ничей. И ему прямая дорога - в посудину со льдом. Когда мы кончили,  бородач положил посудину с четырьмя зародышами в спортивную сумку и заторопился на второй этаж, в лабораторию, где ему с разрешения начальства выделили стол...Он совершенно не скрывал своих намерений. Молча пододвинул мне стул, и приступил к работе...Ещё шевелящиеся тельца он положил рядком на лабораторном столе. Крахмальный халат, перчатки, набор отточенных скальпелей...Несколько привычных взмахов твердой руки, и отсеченные головенки раскатываются по столу. Как апельсиновая кожура, трескается, разбрызгивая кровь, морщинистая кожица. Обнажённый мозг переносится в криостат и, врезаясь в податливую ткань, сверхострая ножевая планка делит мозжечок на тонкие, подобные сервелату для гостей, просвечивающиеся ломтики. Потом они заливаются спецжидкостью и лабораторный препарат готов... Бородач смотрит на меня и хохочет: видимо, такой у меня уморительно жалкий вид. "Догадалась, что это такое я сделал?" - спросил он меня. "По-моему, да" - промямлила я. "Конечно, мое дело сбыть товар, а что с ним будет дальше, меня не касается, - бородач прямо светился от удачно сделанного дела, - но я поинтересовался...так вот, моими эмбрионами в одной закрытой клинике лечат болезни, раньше считавшиеся неизлечимыми. Представляешь...молодые клетки не только не имеют собственных имунных маркеров, но у них нет ещё и специализации. Пересаженные, скажем, в почку они тотчас начинают размножаться, вырабатывая здоровую почечную ткань. А помести их в печень, они превращаются в печёночные ткани...". "Всё это так, - сказала я ему, - но существуют же, наверное, и моральные принципы...ведь речь идет о живых человеческих органах". "Только не надо о морали, - оборвал меня бородач, - мы, используем материал, который раньше просто выбрасывался на помойку, и спасаем жизни тысячам обречённых больных". Я согласилась с ним, а потом всю ночь не смогла заснуть, вспоминая маленькие, беспомощные, розовые  тельца, извивающиеся в предчувствии наступающего небытия. Я видела, я прекрасно это видела, что они всё понимали. Эти маленькие человечки обречённо ловили крошечными ротиками воздух  чужого и жестокого мира, и их души, как и они крошечные, готовились улететь, неся с собой ужасную весть о хищной сущности человеческого мира.
...Если человека можно постоянно ремонтировать, значит, есть смысл говорить о его бессмертии? Но это противоречит основному принципу движения Природы - принципу эволюционирования. Мне кажется, что мы стоим на пороге событий, когда Природа должна поставить на место зарвавшееся человечество. Нет, это не будет вселенская катастрофа, которой нас пугают все кому не лень: и ученые, и богословы. Это будет всего лишь корректировка развития земного Разума, которому со временем предстоит стать частью Разума вселенского. Мы стоим у края бездонной расщелины, не предполагая, что спасение наше не в отступлении, а в невообразимо ответственном прыжке. Мы ещё не знаем, что надо прыгать, а задние напирают и сталкивают передних в бездну. И все понимают, что надо что-то делать, а не знают что. И остановиться не могут...
...Вчера мы с Олегом ходили в кафе. Боже, как он был красив. Матовый оттенок кожи лица, аккуратная бородка, короткая с прямым пробором стрижка, большие выразительные глаза...Я видела, как все женщины, сидящие в кафе, посылали ему со своих мест томные взгляды и ласковые, зовущие улыбки. Он вначале, как обычно, был весел и многословен. Но потом как-то враз потускнел и потух. "Не обращай на меня внимания", - сказал он мне и подозвал официанта, чтобы расплатиться. Он проводил меня домой, а на прощание сказал загадочную фразу, над которой я продумала всю ночь: "Если человек умирает осмысленно, ему не перед кем оправдываться...".


21.
-  Я не понял, - медленно, делая паузу на каждом слове, сказал Сомов, глядя жёстким взглядом в глаза миловидной женщине, своему лечащему врачу, - я прошу перевести меня на амбулаторный режим… я, надеюсь, ясно выражаю свою мысль?
-  Нельзя, - коротко ответила женщина, не изменившись в лице, -  ещё вопросы будут?
Сомов шумно вздохнул и демонстративно отвернулся к стене, понимая, что здесь его эмоциями никого не прошибёшь. Когда она ушла, плотно и аккуратно прикрыв за собой дверь, он взял неуклюже в свои огромные ладони пульт от телевизора и нажал кнопку. Экран потихонечку ожил: вначале он весь засветился бледно-голубым неровным светом, а потом отдельными фрагментами стала появляться бледно-голубая картинка. Сомов равнодушно смотрел на беззвучную смену кадров, не находя в них того, что бы могло зацепить его внимание, пока вдруг каким-то наитием не понял, что место действия снимаемой картинки  - не что иное, как литейка  завода. Он внимательно всмотрелся в детали плывущей вдоль цеха картинки, но ничего, кроме стен и пропыленно-загазованного оборудования, не видел. Внезапно камера, словно наткнувшись на невидимое препятствие, остановилась. В кадре появилась вначале маленькая фигурка какого-то человека в спецовке и желтой рабочей каске, потом, увеличиваясь в размере почти на весь экран, она трансформировалась в лицо мужчины с суровым, немигающим лицом.
-  Возможно, сейчас не самое лучшее время для нашего с Вами разговора, уважаемый, Лев Ионович... знаю, что Вы болеете... но ждать уже некогда. Слишком мало времени осталось до рокового часа "икс". Часовой механизм глобальной катастрофы вот-вот сорвется в режим несанкционированного запуска. И тогда уже мы все будем бессильны что-либо противопоставить запрограммированным обстоятельствам. Всё, что от Вас сейчас требуется, это ответить только на один вопрос: "Согласны ли Вы на дальнейший диалог с теми, для кого небезразлична судьба земной цивилизации?".
-  Это вы меня... спрашиваете? - заплетающимся языком пролепетал Сомов.
- Да, вас, - ответил суровый мужчина, - Прошу великодушно меня извинить, за столь экстравагантную форму общения, но, я думаю, что это к делу не относится.
-  Позвольте, но как такое возможно?
-  Вы не ответили на мой вопрос, и если Вы ответите на него отрицательно, то наш дальнейший разговор не будет иметь ни малейшего смысла. 
-  Согласен ли я на диалог?
-  Да, именно так.
-  Ну, допустим, согласен...
-  Вот это уже совсем другое дело...
-  Но я не понимаю, с кем я буду его вести.
-  Пока со мной... а теперь, внимание на экран.
На экране, моргнув кадром, появилась синевато-голубым шариком качающаяся в звёздном пространстве планета.  Она плавно плыла, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, и, как в калейдоскопе, менялись контуры её поверхностных рельефов. Приглушенно звучала красивая мелодия, и если бы не крашенные больничные стены да окно с видом на дымящий завод, то можно было бы вполне почувствовать ощущения космонавта на околоземной орбите. И вдруг в светлую мелодию скрипок начали вплетаться сначала как бы невзначай, а потом настойчивой обособленной партией траурные голоса виолончелей. Откуда-то из центральной части шарика запульсировало, разрастаясь и багровея, красноватое пятнышко. Оно, как ртуть, неровно и импульсивно постепенно растеклось по всему шарику, тут же превращая залитые участки в серо-коричневую коросту дыма и пепла. Потом шарик быстро начал расти и, раздувшись до размера, не помещающегося в экран, беззвучно лопнул. Музыка, тренькнув лопнувшей струной, замолчала, а на экране поплыли клочковатые, обугленные, и безжизненные лохмотья.
Голос за кадром заговорил:
-  Человечество подошло к черте, за которой его, как биологический вид, ожидает смерть. Все живые земные существа смертны, но человечеству по космическим канонам суждено было стать бессмертным. Лучшее порождение земной биосферы - оно, открыв атомную энергию и устремясь в космос, стремительно ворвалось в новые термодинамические поля. Но, не успев понять, где оно оказалось, человечество создало конфликтную ситуацию со своей прародительницей - биосферой, наивно полагая, что космос примет его с той же гармоничностью, с которой он жил в термодинамическом поле биосферы. Это его роковая ошибка. Так уж предопределено Высшим разумом, что человечество приспособлено жить только в условиях Земли и нигде более. Во всем гигантском множестве планет во Вселенной нет ни одной планеты, хоть сколько-нибудь похожей на Землю. Исходя из того, что средний возраст космических цивилизаций насчитывает около пяти миллионов лет, человечество находится только на пороге большой и счастливой жизни. И прожить эту жизнь в гармонии с биосферой и с самим собой зависело только от него. Что поделать, жизнь любой цивилизации конечна, но волей Высшего разума погибаемая от космических катаклизмов цивилизация после соответствующих операций по адаптации переселяется на специально подобранную для этой цели другую планету. На ближайшие два-три миллиона лет таких планет не подобрано...
Планета Земля сейчас начинает превращаться в звезду, рукотворно создаваемую человеком. На затерянной в космосе планете, где царствуют низкие по звездным масштабам температуры (триста градусов по Кельвину) и низкие энергии, появились очаги сверхвысоких звёздных температур и сверхвысоких энергий. Общеизвестный факт, что радиоволновое излучение планеты Земля стало сравнимо с излучением спокойного Солнца. На Земле уже идут космохимические реакции, идет синтез новых химических элементов и изотопов. На Земле уже нет ни одного квадратного метра поверхности, где не было бы искусственно созданных элементов. В этом смысле очаговая локальность невозвратных изменений биосферы у всех у нас на глазах переходит в глобальную, звёздную стадию планеты Земля...
Только что продемонстрированные кадры - это не фантастика. Это смоделированное на основании скрупулезных научно обоснованных данных состояние термодинамического баланса Земли. Механизм запуска перехода планеты в иную космическую стадию даже по земным меркам не так-то уж и далек – пятьдесят-шестьдесят лет, то есть жизнь всего одного человеческого поколения...
На экране снова возникло лицо человека, только на этот раз это было до боли знакомое, улыбчивое лицо директорского референта - Крицкого:
-  Я надеюсь, Лев Ионович, - четко выговаривая каждое слово, произнес он, - Вы поняли, о чем только что шла речь.
-  В общих чертах - да...- всё ещё находясь под впечатлением увиденного, выдавил из себя Сомов, - но я-то тут при чём?
-  Мы действуем в рамках  всепланетной программы по спасению земной цивилизации и Вам в этой программе отведено далеко не последнее место.
-  И что же от меня требуется?
-  Пока мы не готовы к конкретным действиям, но суть наших планов, если коротко, то это немедленное свертывание милитаристских, космических и всех энергоёмких программ, создание единых, межгосударственных координационно-исполнительного и законодательного органов,  суда и прокурорского надзора, военизированных сил быстрого реагирования. Это постепенный переход человечества на менее цивилизованный уровень развития, существенно снижающий потребительский запрос. Это безусловное введение коммунистической модели общежития на всей планете.. Что же касается Вас, Лев Ионович, то Вам будут выданы подробные инструкции персонально.
- Спасибо за доверие, - иронично ответил пришедший в себя Сомов, - но сдается мне, что вся эта ваша затея попахивает очередной утопией. Повернуть вспять цивилизацию? Да, это никогда и никому не удастся осуществить. Это бред сивой кобылы. Можно силой отобрать у человека всё то, что он имеет, можно посадить его за решётку, но переделать в нем то, что заложено природой невозможно. Люди просто не могут жить без постоянного стремления возвыситься над другими и подчинить своему влиянию...
-  Извините, но бред - это то, что говорите Вы, - резко оборвал его Крицкий, - человечество всегда стремилось жить в согласии с Христианскими заповедями, которые в самые ранние годы его становления были ниспосланы ему Высшим разумом. Но так уж получилось, что детская стадия его развития затянулась, и вели человечество к прогрессу не философы, а честолюбцы и корыстолюбцы, в которых животное начало превалировало над разумом. Почему в истории вселенских цивилизаций только земная да еще две-три ей подобных идут путем войн и всеобщего насилия над личностью? Да потому что все те земляне, что хотят жить в ладу с собственной совестью, и которые составляют большинство человечества, молчаливо сносят диктат предприимчиво-звериного меньшинства.
-  И вы хотите это положение исправить?
-  Да.
-  Каким же образом?
-  Самым простым, - убежденно сказал Крицкий, - поговорим с каждым, кто нас поймет.


22.
Семён Борисович, нажал на педаль "газа", и машина отозвалась мощным и преданным гудом. Он любовно провел рукой по панели приборов, посмотрел на подрагивающие стрелки и, убедившись, что топливный бак почти полон, удовлетворённо цокнул языком: ему нравилось сытое состояние машины, тогда её благодушие передавалось ему, и она казалось ему в таких случаях  умиленно машущей хвостом собакой, готовой идти за хозяином в огонь и в воду. Он проехал до поворота и, чуть притормозив, начал выворачивать вправо на основную дорогу. Дорога была широкой и пустынной, только далеко впереди маячил силуэт приближающегося джип.
Семён Борисович, заведующий промышленным отделом городской газеты, любил свою машину, как не любил никого и никогда. Его женщины так не волновали, как эта послушная и терпеливо ожидающая скупых мужских ласк железная подруга.  Он уже давно заметил, как приятны ему общения с ней, как волнующи прикосновения к её бархатистым чехлам на сиденьях, как завораживающе сексуален томный отсвет её малиново-рубинового капота. Ему казалось, что когда он собирался домой, где его ждали раздобревшая и пахнущая вчерашними щами  супруга и засохший холодец на столе, железная подруга сразу смурнела, всем своим видом выказывая ревнивый каприз.
Он уже занял свой ряд, как вдруг поравнявшийся с ним джип, неожиданно вильнув, ударился в капот его "Жигуленка". И сразу вслед за диким скрежетом тормозов раздался ужасающий хруст сминаемого металла и  звериный вой  бьющегося в конвульсии двигателя. В салон полетели осколки ветрового стекла, машину тряхнуло, подбросило, и она, крутнувшись, полетела в кювет. Семён Борисович, ничего не соображая, выбрался из кабины и тупо посмотрел в сторону стоящего посреди дороги джипа. Из него уже вышли два быкообразных верзилы и ждали пока выйдет третий.
-  Ну, что скажешь, мужик, - сказал один из них, подойдя к Семёну Борисовичу.
-  А мне чего говорить, - отирая платком кровь с лица, ответил он, - я был на своей полосе...
-  Ты чё, пьяный? - завизжал второй, ростом чуть пониже, - ты выезжал вон с того проулка, а должен был нас пропустить.
-  Да я уже был на дороге, когда вы въехали в меня.
Быкообразные взяли Семёна Борисовича в круг:
-  Куда ты выехал, козел?
-  Ты смотри, быдло, что ты сделал с нашим джипом.
-  Всю жизнь теперь пахать на нас будешь.
-  Щас гаишников на тебя натравим...Давай документы.
Семён Борисович старался быть невозмутимым:
-  А я что - против? Пускай гаишники и разберутся кто из нас прав, а кто виноват.
-  Слушай, ты что баран? Русского языка не понимаешь? Тебе сказано: давай документы.
-  Не дам!
Стоявший сзади Семёна Борисовича верзила, резко схватив его за ворот курточки, развернул и больно ударил в солнечное сплетение. Потом подошел к лежащему и пнул ему в лицо. Двое других полезли доставать из его кармана бумажник и документы.
- Значит так...сиди дома и не рыпайся, - сказал верзила, который бил Семёна Борисовича, после чего закрыл дверцу, и машина покатила, обдав его едким дымом горелого бензина.
Семён Борисович, пошатываясь, встал, и, выплюнув с кровавой слюной выбитые зубы, посмотрел на искореженные останки своей любимой железной подруги. Потом потоптался в нерешительности и заплакал.
-  Что делать? Что мне де-лать?
Он в задумчивости достал носовой платок и взгляд его упал на выпавшую из кармана визитку.
-  Олег…Как же я его забыл? С его-то связями...ну, конечно, он поможет...
 В трубке телефона проходной какой-то коммерческой фирмы, куда его пустил пожилой вахтер, затрещало и откуда-то издалека женский голос нежно пропел:
-  Приемная фонда местных инициатив. Слушаю Вас.
-  Здравствуйте, - сказал, смущенно кашлянув, Семён Борисович, - я вообще-то хотел Олега Валентиновича…
-  Минуточку...- вежливо ответила трубка.
-  Слушаю…Борисов, - послышалось минуты через три.
-  Добрый день, Олег, это Сабреков.
-  А-а...привет, Борисыч. Как жизнь молодая?
-  Я не понял… ты где сейчас?
- А ты не в курсе? А-а, пардон, ты же у нас в отпуске…Я, брат, сейчас коммерцией занимаюсь…
- Олег…Валентинович, дело есть, - сделав голос жалостливо-просящим, выдохнул в трубку Семён Борисович, - помощь твоя требуется. И немедленная. Ты сможешь сейчас подъехать к перекрёстку Советской и Сосновой? Я тут в аварию жуткую попал. И без тебя мне не выкарабкаться...
-  Ну, дружище, об чем разговор...жди, выезжаю.
Через полчаса к Семёну Борисовичу подъехал синий "Форд" с тонированными стёклами, из него вывалился добродушно улыбающийся Олег, который, посмотрев в сторону искорёженного "Жигуленка", покачал головой и произнес: "Однако...".
Он заставил Семёна Борисовича подробно рассказать о случившемся, а потом, немного поразмыслив, хмуро и, не глядя на бывшего сослуживца, сказал:
-  Вот что, дружище, горю твоему помогу, но многого не обещаю. Сейчас съезжу в ГАИ, там с ними сначала тему перетру...потом будем искать братанов...Ты мне через пару часов брякни.
-  А с ней что делать? - показал Семён Борисович рукой на свои "Жигули".
-  С ней? А что делают с разбитыми машинами? Вези в ремонт...


23.
В последнее время Андрей постоянно стал ловить себя на ощущении, что за ним кто-то следит. Это ощущение не покидало его ни на улице, ни на работе, ни даже дома. Ему  чудился чей-то пристально изучающий его взгляд то из проезжающего мимо автобуса, то из окна какого-нибудь дома, то из толпы людей, постоянно окружавших его в повседневной жизни. И что усиливало его догадки, так это то, что этот взгляд, как только сталкивался со взглядом Андрея, тут же импульсивно вздрагивал и пропадал, как будто боясь быть обнаруженным. Андрей всерьез стал подумывать о том, что пора бы, наконец, в очередном своем отпуске махнуть куда-нибудь "проветриться" на юга, а не валяться, как он уже привык, дома на диване день-деньской перед телевизором. Он совсем не исключал из причин своих ощущений сильную нервную истощённость. Дневники Любаши захватили его внимание так, что он за их чтением терял представление о времени. Но странное дело, они нисколько не прояснили ни причины её гибели, ни состояния её души накануне  трагического решения. Строки дневника были пространно раздумчивы, философски обстоятельны и логически безукоризненны. Ни стиль письма, ни почерк не выдавали в писавшем какого-то сколько-нибудь заметного волнения. Казалось, что Люба кому-то что-то настойчиво пыталась объяснить и не знала, с какой стороны подобраться к волнующей её теме. И странным казалось ему еще то обстоятельство, что  и лексика изложения, и глубина мыслей дневников были не свойственны Любаше. Он допускал, что она могла скрывать от него какие-то тайники своей души. Но не настолько же глубоко и тщательно. Он уже всерьез начал подозревать о том, что ей кто-то просто-напросто помогал в написании их. "...И если этот кто-то был так вхож в её тайны, то не исключено, что именно он и стал причиной её смерти", - думал Андрей, понимая, что окончательные выводы делать, конечно же, ещё рано. Он стал думать ещё и о том, что не имеет пока четкого плана действий на тот случай, если причина гибели Любаши вдруг прояснится. "...Не в милицию же нести эти её дневниковые записи, - размышлял он, - а что же тогда делать?". Устроить самосуд? Нет, это отпадает...и жить после этого с ноющей раной несостоявшегося возмездия тоже будет невмоготу...».
Андрей с того дня, когда произошла размолвка с Сашей, стал замечать за собой странные, никогда до этого не испытываемые приступы раздражения и  неудовлетворенности. Он чувствовал за собой какой-то комплекс вины и осознавал, что без покаянного разговора с Сашей его душе будет бесконечно длительное время неспокойно. Но и делать шаги навстречу сближению с ней он всё никак не решался. Он, собственно, и не представлял себе, как ему следует подойти теперь к Саше, чтобы не нарваться на приступ злобного неприятия и не прощённого уязвленного самолюбия. Андрей интуитивно полагался на случай, веря, что он обязательно должен подвернуться, чтобы хотя бы знать какую линию поведения ему  выбрать. Как-то так получалось, что и по работе ему практически не удавалось попадать в литейку, а потому и мысли о Саше все реже и реже стали посещать его. Но однажды в конце смены ему позвонила геодезист из отдела главного механика, женщина флегматичного вида с московским "акающим" говорком и строго ему выговорила:
- Ну что же ты, дорогуша, помалкиваешь? Тут, понимаешь, работы невпроворот...закрутишься, а вы механики никогда не напомните...Ну, что молчишь? Забыл, что по графику на двенадцатом нивелировка путей?
-  Нет, сейчас уже вспомнил, - бодро ответил Андрей, - когда ждать Ваше величество?
-  Завтра, с утречка...часиков в девять.
Двенадцатый - хозяйственный порядковый номер - это был номер Сашиного крана.
-  Вот он и случай, - почему-то не без какого-то легкого волнения подумал Андрей.
На следующий день он, подойдя в компании с геодезистом и слесарем дядей Мишей, пожилым, с седой щеточкой усов и  вечным балагуром, к крану, сразу что увидел, это Сашины встревоженные глаза. Дядя Миша, легко и шустро подхватив теодолит, полез по ступенькам, следом за ним двинулся Андрей с рейкой в руках.
-  Ну, что, красавица, не встречаешь? - закричал дядя Миша высунувшейся в окошко Саше. Он деловито ступил на крановую площадку, сняв рукавицу, пожал галантно Сашину руку и, кряхтя, ступил на лестницу, ведущую на мост крана. Андрей посмотрел в Сашины глаза с таким чувством, будто прыгнул с вышки в воду. Он ожидал увидеть в них что угодно: презрение, невысказанную обиду, ну, на худой конец, безразличие, но они...улыбались. Они светились той бесхитростной, милой улыбкой, какой могут улыбаться только простые и добрые люди. И Андрей, немного замешкавшись и потоптавшись на площадке, не сразу сообразил, что ему тоже надо подниматься по лестнице вверх. Они почти час ходили по подкрановым путям, делая замеры. Андрей время от времени взглядывал вниз на крановую площадку и постоянно натыкался на взгляд неотрывно смотревшей на него Саши. У него путались мысли. Он ясно осознавал, что он прощён, и что теперь шаг навстречу этой беззащитной и хрупкой девушке должен делать он, и ему делалось непривычно страшновато от этой мысли. Страшновато - потому что это был выбор, жёсткий и безапелляционный, между  одинокой, холостяцкой жизнью и жизнью, связанной с заботами о близком тебе человеке. Андрей ни на минуту не сомневался, что, помирившись с Сашей, он тут же будет захлестнут волнами едва удерживаемых чувств  нежности к этому одинокому человечку.
Когда они уходили с крана, Андрей протянул Саше написанную наспех записку: "Сегодня после работы приду. Хочу поговорить. Люблю".


24.
Степан Васильевич Малышев, начальник криминальной милиции Нижнеурюпинска сидел за большим массивным столом, заваленном горой бумаг, и читал служебную сводку происшествий, когда к нему в дверь без стука ввалился Леонид Жданов, начальник уголовного розыска, чем-то сильно озабоченный.
-  Степан Васильич, их надо просто брать за хобот, - без обиняков начал он, - Третий труп за месяц - это уже, по-моему, перебор.
Малышев оторвался от чтения, снял очки и, взяв в руки карандаш, резко постучал им об стол.
-  А ты уверен, что это снова - они?
-  Ну, не на все сто процентов...
-  Так что же ты тогда волну гонишь? Что ты им предъявишь, кроме своей интуиции и предположений? Копать надо рогом землю, а не предположения строить. Запросили характеристики? Кто хоть он, этот убитый?
-  Обижаете, Степан Васильич, с утра факсом получили...Олег Валентинович Борисов, руководитель фонда местных инициатив…
- Это что за хреновина такая?
- Фонд? Пока и сам не знаю, но интерес в нём имеет, говорят (Жданов многозначительно показал пальцем на потолок)….На должность заступил неделю назад. До этого работал заведующим отделом писем местной городской газеты, холост, не привлекался, жил замкнуто, вёл правильный образ жизни...
-  Какой?
- Правильный...тут так написано...в общественной жизни участия не принимал, пользовался авторитетом, из увлечений можно отметить любовь к поэзии, выражавшуюся в написании собственных стихов...
-  Рифмоплет?
-  А Вы не читали разве его стихов в местной газете?
-  О чем они?
-  Ну, о чем могут быть стихи местных авторов? Травка зеленеет, солнышко блестит...кто-то там, балдея, что-то говорит...
-  Ну-ну...
-  Скромен и трудолюбив...
-  Что ты говоришь?  И в чем же сие трудолюбие заключалось?
              -  Об этом не сказано...Недавно был замечен в связях с суходойскими…
-  Стоп...С этого места поподробнее.
-  Информация пока что проверяется, товарищ майор. Друг его, бывший сослуживец по газете, попал в автомобильную аварию…А там оказались суходойские братки…
-  А что нам известно об этом случае? – спросил, дождавшись, пока Жданов достанет из папки нужную бумагу, начальник криминальной милиции.
-  Пока ничего.
-  То есть он по ГАИ не проходил?
-  Выходит, что нет.
-  Ну, вот это уже след. И хороший след. Прямо, следище, я тебе скажу, Жданов. Начали отрабатывать?
-  С него и начали, Степан Васильич. Допросили его друга. Провели тщательный обыск.
- Баба у него была?
- Пока точно не установлено...но та, с которой его последний раз видели, покончила жизнь самоубийством...
Малышев, выронив из рук очки, вопрошающе уставился на подчиненного:
-  Не понял...
- Там всё чисто...Два месяца назад пришла домой и наглоталась таблеток. Дело не возбуждали - не было состава преступления. Борисов с ней зарегистрирован не был, сожительствовали. Жили тихо, мирно, ссор и размолвок между ними соседи не замечали.
-  А она кто такая?
-  Врач-акушер из роддома. Ушла накануне от мужа, с которым прожила пять лет, подала на развод...была бездетна.
-  А что муж?
-  Говорят, переживал, но сцен не устраивал...приходил на кладбище, плакал...
-  А он кто?
-  Старший механик ремонтного цеха завода. Характеризуется только положительно.
Малышев откинулся на спинку кресла:
-  А этот след надо тоже проверить…
-  Проверяем и его, товарищ майор.


25.
Анатолий Тараненко, по кличке Сакс, был вором в законе и держал зону северных городов, куда входило около двадцати населённых пунктов. Ему было около сорока лет, он имел три судимости за грабежи и убийства, и вполне подходил на роль держащего по всем статьям и параметрам, установленным негласно воровским общаком. Внешне он не выглядел этаким громилой с бычьей шеей, хотя был коренаст и спортивно подтянут. Предпочитал деловой стиль в одежде, и многие, кто с ним не был знаком, принимали его за мелкого преуспевающего предпринимателя. Он вёл довольно скрытный образ жизни, вечно куда-то выезжал, все свои дела вёл через посредников. Общаком тоже руководил весьма своеобразно: всеми разборками ведали его заместители Лажа и Глыба и только по крупным вопросам решение выносил единолично. Сакс был местным жителем, но с детства  жил где-то на Южном Урале, юность провел в лагерях и только лет пять назад вернулся в родной город, остепенился, открыл сеть мелких продовольственных магазинчиков, женился на дочери городского высокопоставленного чиновника, получив от чадолюбивого папаши в подарок "Форд" и место под коттедж. Сакс был лично знаком со всеми уважаемыми людьми региона: руководителями исполнительной власти, директорами предприятий, но дружбу ни с кем из них не водил, не участвовал в официальных мероприятиях, а если  и встречался с кем-либо из них, то только где-нибудь на охоте или в сауне.
В последнее время в хозяйстве Сакса стали наблюдаться непонятные вещи. Один за другим произошли несколько жестоких и явно немотивированных убийств. Менты сбились с ног в поисках убийц, но не смогли не только напасть на след, но даже взять в толк, где их искать. И хотя не всегда характер преступлений соответствовал почерку профессионалов, сколько-нибудь существенных улик на их месте, как правило, не оставалось. Сакс был твёрдо убежден, что местный криминал на мокруху у себя дома никогда бы не пошёл. А заезжих братков они сами бы давно вычислили.
- Но кто же тогда затеял этот беспредел? - уже в который раз спрашивал он у своих заместителей, но те только плечами пожимали, бесстрастно глядя на него своими прищуренными в постоянной усмешке глазами.
- Может, салажата какие начали борзеть...- сказал однажды, с ленцой жуя жвачку, Лажа, - с них сбудется... особенно, когда в улете или ломка мучает.
- Ты что, ментов за дураков держишь, - раздумчиво возразил Сакс, раскуривая по-сталински черную резную трубочку, - если б это были наши, менты бы их давно нашли... тут, мужики, одно из двух..., - он глубоко  затянулся, выпустил дым и медленно продолжил, - либо менты с ними в сговоре..., - он опять затянулся, - либо здесь присутствует какая-то потусторонняя сила...
Толя Тараненко, имея за плечами неполную десятилетку и года полтора трудового стажа, был достаточно мудр и эрудирован для того, чтобы не только не захлебнуться в мутных потоках диких постперестроечных лет, но и правильно сориентироваться относительно своего места в сложном хитросплетении финансово-криминальных иерархий. Он понимал, что неминуемо надвигается минута, когда он должен определиться в своих решениях по поводу последних криминальных событий в городе и что от этих решений во многом будет зависеть его судьба, а, может, даже и жизнь. Но информация о преступлениях была настолько скудной, что впору было самому начинать проводить расследование. И в один из тихих, зыбких мартовских вечеров он собрал всю свою  "гвардию" чтобы посоветоваться.
-  Я не хочу сказать, что кому-то не доверяю, но у меня есть подозрение, что кто-то от меня скрывает свои мысли об этих делах, - начал Сакс, когда все  уселись вокруг стола в его гостевой комнате. Он бросил на стол пачку фотографий, - вот, кто не видел, смотрите...
Братки живо разобрали фотографии и сосредоточенно стали их разглядывать.
-  Слушай, Сакс, вот этого мужика я знаю, - вдруг воскликнул один из них. Он виновато покосился на соседа и замялся.
-  Ну, я слушаю, - внимательно воззрился на него Сакс.
-  Понимаешь, он друг одного лоха, который въехал в наш  джипяру...
-  И вы их начали прессовать, так что ли?
- А что оставалось делать, Сакс, - вмешался другой браток, - не умеешь ездить, ходи пешком...
-  Но мы,  Сакс, аккуратно с ними базарили, вежливо и справедливо...
- Да знаю, что вежливо, - посмотрел на говоривших, переводя медленно взгляд с одного на другого, Сакс, - а грохнул-то его, этого друга кто? Дядя? – неожиданно сорвался он на крик.
- Ты, Сакс, понапрасну на мужиков не наезжай, - оборвал его  мрачного вида худощавый брюнет, - я их знаю, они не идиоты, чтобы ссориться с ментами, - он помолчал и добавил, - а всё, что они знают о том  жмурике,  пускай сейчас и расскажут.
-  А чё рассказывать... было это пару недель назад... ехали мы втроем: я, Славка и Глеб от Алика... ну, а тот баран выскочил с какого-то проулка и прёт на нас... вобщем, помял всего нашего  джипяру и сам, конечно, помялся...
-  Ну, и?
-  Посчитали ремонт... поставили на счётчик... он сказал, что заплатит... потом нас нашел его друг…попросил счетчик перевести на него.
-  Гаишников привлекали?
- А на фига с ними связываться? Сами всё перетёрли. Он оказался мужиком совсем не бедным...
-  Не бедным? - переспросил  Сакс.
- Да уж совсем даже не бедствовал, жил один в трехкомнатной квартире. Дома всё в коврах и хрусталях, видно осталось от предков. Телек, видак, компьютер, мобильник - всё, как у людей. 
-  Сколько вы ему вломили?
-  Да так, пустяки... ну, пару кусков зеленых... мы ж не крохоборы, шеф, ты ж нас знаешь...
-  Ничего не понимаю! - вдруг вскочил с места Сакс, - что происходит, объясните вы мне. С бомжом связались - труп, в дорогу не вписались - снова труп. Вы понимаете, что я должен кого-то из вас сдать ментам? Или вы думаете, что я свою задницу буду за вас подставлять? Это ты, Косой, активничать начал? И почему я ничего о ваших похождениях не знаю? Ты, Косой, и раньше был склонен к излишней самостоятельности... придется ломать тебе рога...
-  Да ты, шеф... да я...гад я буду, не убивал я этого хмыря... он же не брыкался... с какой стати было его мочить, если он даже сроки сам назвал...
-  Тогда ищите сами того, кто это сделал.
-  Но, шеф...
-  Никаких  "но"...перетрясите все его связи. Я хочу знать, кто это сделал. Срок вам даю две недели... четырнадцать дней.


26.
Андрей переступил порог квартиры, когда часы уже показывали шесть часов вечера. Он, не спеша, переоделся, пожевал всухомятку колбасу с хлебом и присел на диван, отрешённо глядя в окно. Накопленная с начала недели усталость тут же сморила его сладким мгновенным сном, и он отключился, забыв про все свои планы и намерения. Проснувшись, он привычно потянулся к тетради в коленкоровом переплете, лежавшей на тумбочке, и открыл по закладке страницу:
"Нет, это непостижимо... это выходит за рамки моего понимания... он мне признался, что он не человек. Я, конечно, приняла его слова за шутку, за какую-то дурацкую фантазию. Я подозревала, что в нем есть что-то такое... да, я поражалась его феноменальным энциклопедическим знаниям буквально по любому обсуждаемому вопросу, его умению строить четко выверенные логические конструкции выводов. Но все это я приписывала своему ослепленному любовью предубеждению, идеализированному образу, слепленному восхищенным воображением. А он убедил меня. Я теперь знаю всё.
Когда-то в далеком детстве я, трехлетняя девочка, одетая в голубое, прозрачное новогоднее платьице, крутясь возле красавицы елки, которую наряжали родители, услышала из репродуктора, висящего на стенке,  необычайно красивую мелодию. Два сильных женских голоса, переплетясь, пели с такой невыразимой страстью, что холодело в груди. Я не понимаю, откуда у меня появилось тогда такое ощущение, что эта мелодия звучит во мне со дня моего появления на свет. Много позже я узнала, что это был дуэт из оперы  Чайковского "Пиковая Дама".  Но что это мне объяснило? Почему эта мелодия буквально потрясает меня, всякий раз, когда я её слышу, почему мои первые детские воспоминания начинаются с неё? Я думаю, что алгоритм музыкального языка этой мелодии странным образом совпал с алгоритмом моего мышления...
 Я склонна думать, что мелодика - это и есть единственный способ общения интеллектов разного уровня развития и происхождения. И когда Олег поставил на диск проигрывателя пластинку с музыкой из  "Пиковой дамы", я поняла, что он знает обо мне всё...
Могла ли я согласиться с той ролью, какую предложил мне Олег? Могла ли я дать согласие участвовать в планах, вынашиваемых в недрах чужого разума, но касающихся судьбы человечества? Мне сразу живо вспомнились те извивающиеся под ножом бородатого эскулапа человеческие зародыши, из которых бесстрастные лаборанты потом делали целебные препараты. Смерть ради жизни и жизнь ради смерти... Кто нам высший судия, как не Всевышний? Могла ли я согласиться? Всё мое существо бурно протестовало против вмешательства в мироощущение нашего земного коллективного разума другого, пусть более организованного и изощренного. Кто ему дал такое право - резать по живому?
Кто первым додумался спасать человеческие жизни, омолаживая больные органы препаратами из умерщвленных человеческих зародышей?  Цель всегда оправдывала средства. И когда во имя великих идей шли под нож кровавых мясорубок миллионы ни в чем не повинных людей, мы искренне верили вождям и в то, что это было исторической необходимостью. Мы шли путем проб и ошибок, но неужели сейчас, когда мы выросли из детских штанишек нашего мироощущения, нам снова надо  делать усилия, чтобы не уйти в никуда? Неужели умные головы, цвет наций, не могут, объединившись и вооружившись всей накопленной за последние годы информацией, сесть за один стол, чтобы выработать стратегическую программу дальнейшей жизни человечества. Почему эту программу хотят за нас разрабатывать и реализовывать для нас представители иного разума?
Я боюсь Олега, потому что не знаю как мне себя с ним вести. Если я соглашусь с его предложением, то он сразу поймет мою фальшь. Но если не соглашусь, то, я думаю, он со мной церемониться не будет... Он не будет подвергать риску затеваемое действо, ради которого он, собственно, и живет среди нас.
И жить, ожидая неминуемой развязки уже нету сил... Я глупая, глупая, глупая...Зачем я позволила зародиться во мне маленькой новой человеческой жизни? Я знаю, я в этом абсолютно уверена, что его ОНИ используют в каких-то своих целях. Ведь этот ребёнок не от Андрея, как думают все, а от Олега.
Я с ужасом поняла, что ничего нас с Олегом не связывало. Не было никакой такой любви или даже просто увлечения. Не было бурных страстей, не было ревности и переживаний. Ничего не было, кроме дружеского общения и сухих, бесстрастных, показных объятий. Не было тонкого душевного понимания, как не было вообще ничего, что могло бы привлекать женщину в мужчине. Он, собственно, и мужчиной был так себе...
А почувствовав все это, я решилась...
Одного я боюсь, что это всё бесполезно... Он же записал мой генокод. Как мне убедить его, чтобы он мне отдал ту запись, выполненную в виде металлического шара. Или просто дал честное слово её никогда не использовать..."


27.
Саша прождала Андрея весь вечер, и, когда стрелка часов надвинулась на цифру "десять", она не выдержала и стала набирать его номер. Ей стоило больших усилий, чтобы в ответ на равнодушно-сонливое "алло" не взорваться бурной истерикой. Она дрожащими от обиды губами спросила Андрея, почему он не пришел, и готова была выслушать какое угодно объяснение, но он тихо и после продолжительной паузы ответил: "Не знаю...". И этот его голос, и пауза заставили её вздрогнуть от ощущения какой-то беды.
-  Так ты не придешь? - спросила Саша, боясь выдать свои эмоции.
-  Сегодня нет.
-  Что-то случилось?
-  Да... я тебе потом все объясню...
-  Но ты хотя бы мог мне позвонить и сказать, что не можешь прийти?
-  Извини, Сашенька, но я тебе ничего пока не могу объяснить... я не в том состоянии, чтобы что-то соображать... извини...
В трубке послышались гудки отбоя, и Саша села в задумчивости на диван. Первым её порывом было дико завыть от обиды, зарывшись головой в подушку. Но мысль о том, что Андрею ничуть, наверное, не легче, чем ей, отрезвила её. И она, еще не осознав своего решения, вдруг схватила телефонный справочник и принялась искать адрес Андрея. Потом, быстро одевшись, выскочила на улицу, на ходу соображая в какую ей сторону идти. Улица, несмотря на поздний час, не выглядела малолюдной. Группками и поодиночке шли неспешно прохожие, лихо катили по дороге легковушки. Саша была так поглощена своими мыслями, что не заметила, как от дома напротив отделилась темная фигура высокого мужчины и, выждав паузу, двинулась за ней. Дом, где жил Андрей, был в глубине проулка. Саша свернула во двор и невольно остановилась: после ярко освещенной улицы здесь было темно и неуютно. Слабый свет, падающий из освещенных окон, позволял разглядеть лишь контуры входных подъездных дверей да узкую дорожку вдоль дома. У одной из дверей она увидела огоньки сигарет и услышала тихую, неторопливую мужскую речь.
-  Ну, подходи, не стесняйся, - вдруг окликнул её ломающийся юношеский тенорок.
Саша нерешительно двинулась и, стараясь выглядеть смелой, спросила:
-  Скажите, где здесь квартира номер семнадцать?
-  Девушка, зачем тебе какая-то чужая квартира? Пойдем с нами, посидим, побалдеем...
-  О-о-о, да ты красивая...
-  А погодка-то какая, так и шепчет: займи и выпей...
У Саши от предчувствия уже пережитых страданий подкосились ноги. Каким-то мгновенным видением мелькнули в ее сознании снова те кошмарные воспоминания, какие мучили ее последние дни:  цепкие потные руки, мнущие ее тело, треск рвущейся одежды, боль и невыразимое чувство безысходности. Она резко дёрнулась назад, но на её пути вырос парень, который до этого стоял в сторонке.
-  Да, Вы не хотите с нами пообщаться, - дохнул он на нее  пивным перегаром.
-  Господи, да что же это мне так не везёт, - подумала Саша цепенеющим сознанием, но в этот момент она вдруг ощутила какое-то странное движение позади себя, сдавленный вскрик и шлепок о землю падающего тела.
Она бросилась было бежать, но, пересилив страх, остановилась и оглянулась. Позади послышался еще один сдавленный крик, и наступила тишина.
- Саша,  они Вас больше не обидят, - сказал вдруг спокойный мужской голос, и из темноты на свет вышел мужчина в спортивной курточке и вязаной шапочке. -  Ради Бога, не пугайтесь меня - мы с Вами знакомы...
-  Кто Вы? - Сашу колотила мелкая дрожь.
-  Иван...
-  Какой Иван?
-  Извините, я тогда Вам не представился...
-  Так Вас зовут Иван?
-  Именно так…
-  А что Вы сделали с ними? - Она показала рукой на подъезд, где стояли парни.
-  Временно выключил...
-  Вы меня проводите? – попросила несмело Саша.
-  Я думаю, Вам лучше вернуться домой, - пошуршал в темноте бумажками Иван и взял её под руку.
- Нет, - возразила Саша, - проводите меня до квартиры номер семнадцать. Меня там очень ждут.
- Я Вас провожу, но Вы меня обманываете: никто Вас там не ждёт, -  показал рукой на темные окна мрачного дома мужчина. 
Саша вздохнула и промолчала, но всем своим видом показала, что от намерений своих отказываться не собирается, и провожатый её, потоптавшись, двинулся в тёмный подъезд. Уже, поднимаясь по пропахшим кошками лестничным маршам, Саша вдруг начала осознавать всю необычность приключившегося с ней происшествия. Эти, как будто ожидавшие её у подъезда парни... этот неизвестно откуда взявшийся Иван... эти почему-то враз погасшие окна дома...  Правильно ли она поступает, что ведёт к дверям квартиры, где живет Андрей, этого странного мужчину? Она покосилась на провожатого, и с удивлением обнаружила, что в смутном полумраке отчётливо видит его внимательно глядящие на неё глаза. Она удивилась еще и тому, что почему-то безраздельно поверила ему.
 -  Постойте...- вдруг опомнилась Саша, - может быть, действительно Вы правы... там меня никто не ждёт...
-  Я уверен, что никто не ждёт, - эхом отозвался провожатый.
-  Тогда пойдемте назад... хотя нет... как же я уйду, даже не узнав, что с ним...
Саша нервно потерла руки, помедлила и срывающимся голосом сказала провожатому: "Звоните...".


28.
Навалившиеся после болезни заботы и проблемы с головой накрыли Сомова, и он уже на третий день после выхода на работу начисто забыл всё то, что с ним приключилось в последние дни. Потому, когда на пороге его кабинета перед совещанием о проблемах расширения объемов производства возник Крицкий, он недовольно прикрикнул:
-  Ну, что тебе?
-  Я Вас хочу предупредить...- начал было тот, но Сомов, недовольно поморщившись, резко его оборвал:
- Слушай, не мешай работать... ну, хоть во время работы отстань со своими разговорами...
- Я ухожу, - миролюбиво сказал Крицкий, - но знайте, что тема вашего сегодняшнего совещания неактуальна. О каком повышении объемов вы собираетесь говорить, когда и существующие не можете обеспечить мерами, препятствующими распространению вредностей? Вам надо говорить о сокращении объемов!
Он улыбнулся своей ехидной улыбкой и медленно вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой двери. Сомов вытер носовым платком вспотевшую лысину и задумался. Он до сих пор не мог объяснить для себя те странные разговоры, какие вёл с ним его лжереферент. "Если это на самом деле обращение ко мне инопланетян, - усмехнувшись (вот, ведь, свихнулся на старости лет), подумал он, - то почему оно имеет такой примитивно наивный характер? Неужели им неведома управленческая структура любой производственной деятельности? Если они - представители  высокоорганизованного разума, то неужто не знают отличия собственника от менеджера? Сегодня директор я, а завтра назначат другого... и оно так и случится, начни я куролесить под чужую диктовку". Сам факт наличия в их заштатном городке инопланетян странным ему уже почти не казался. Он, человек, привыкший мыслить логически, как-то сразу поверил фактам, какие были предъявлены ему в качестве доказательств. Он воспринял это, так же как воспринимал любую нелепость и абракадабру, имеющую под собой какое-то подобие объяснения: с недоверием, но пониманием того, что даже всего накопленного в течение жизни опыта может оказаться недостаточно, чтобы не быть обманутым в своих ощущениях. "С другой стороны, - думал Сомов, - а что, собственно, я могу сделать, чтобы их ослушаться? Не жаловаться же на них шустрым ребятам из милиции или каких-либо других силовых органов...". Он никогда не спешил принимать окончательных решений в сомнительных случаях и делал всегда так, чтобы за его действиями (или бездействием) не столь явственно  выглядели его личные убеждения, и чтобы получившиеся результаты можно было объяснить неумелым или неправильным истолкованием его указаний. Поэтому и на этот раз он не стал пороть горячку. Он просто вызвал секретаря Веру Ивановну и четко ей проговорил:
-  Совещание отменить... всех обзвони и скажи, чтоб над темой думали... а сейчас позови ко мне Прокофьева...
Сомов понимал, что увеличение объемов производства без требуемых расчетами дополнительных финансовых вливаний, как на том настаивали собственники,  было делом заранее хлопотным и неблагодарным и сулило ему немалых трат нервной и физической энергии. В глубине души он понимал, что потеря здоровья не возместит  и сотой части тех денег, что перепадут  ему от собственников за достигнутые результаты, но въевшееся годами чувство самодисциплины и желание продавливать любой ценой намеченные им административные планы глушили в нем чувство самосохранения и заставляли думать об этом деле, как о деле, давно решенном. Он знал, что рано или поздно, его воля и на этот раз одолеет обстоятельства, но с учетом сделанного ему предупреждения решил сделать локомотивом идеи своего заместителя по производству.
-  Звали, Лев Ионович, - спросил присущей ему скороговоркой Прокофьев и устало опустился на стул, стоящий у приставного столика.
-  Ты вот мне что скажи, Владимир Евгеньич, - начал медленно Сомов, - только честно... не юли... тот план, что я вчера подписывал… насколько он реален?
-  Если честно... то года за два должны осилить.
-  А если без спешки, без напряга...
-  Без спешки... два с половиной.
-  Вот давай, пересчитывай на три года... и особо нигде не афишируй.
-  А где я должен афишировать? - обиделся Прокофьев.
-  Я имею в виду, чтобы ты специально всех предупредил о том, чтобы в прессу никаких упоминаний о нем... понимаешь, экологи со всех сторон обложили... гласность, демократия... мать их... так что, ни к чему гусей дразнить.
-  Я Вас понял Лев Ионович.
-  Значит так, совещание завтра сам проведешь… а план с учетом изменения сроков перед совещанием мне покажешь...
И когда сутулая спина Прокофьева скрылась в дверном проеме, он нажал кнопку селектора:
-  Вера Ванна, - позови Крицкого.
Лжереферент появился в дверях так быстро, как будто стоял около них.
-  Нехорошо, Лев Ионович, - пристально глядя в глаза Сомову, сказал он, - я думал, что мы поймем друг друга.
-  Послушайте, товарищ Крицкий или кто Вы там есть на самом деле! – стараясь сдержать раздражение, буркнул Сомов, - а Вы не знаете о том, что у завода есть собственники?
- С ними вопрос улажен, - улыбнулся Крицкий, - контрольный пакет акций переоформлен на Вас...
-  На меня? - изумленно уставился на него Сомов.
- Не беспокойтесь, там всё сделано чисто... опытных юристов пришлось привлечь...Ваш помощник по ценным бумагам в курсе дел...
-  А как же собственники? - спросил Сомов.
Крицкий, помешкав мгновение и глядя в сторону, хмуро бросил:
-  А что Вам до них?
-  Как это что?
Он прекрасно понимал, что такой лакомый кусок собственности, как металлургический завод, стабильный и перспективный, никто так просто не отдаст. Он только хотел об этом спросить самоуверенного Крицкого, как тот коротко ответил:
-  Их нет. Они оба попали в авиакатастрофу.


29.
Саша с провожатым уже минут десять безуспешно пытались дозвониться до Андрея, пока Иван, пошуршав в кармане курточки, тихо не проронил:
-  Придется открыть самим... он не слышит.
У Саши мгновенно кровь прихлынула к голове: "Что с Андреем? Почему он не слышит? И почему у Ивана ключ от его квартиры?". А её провожатый деловито поковырялся в замочной скважине и, толкнув заскрипевшую в полночной тишине дверь, успокаивающим тоном сказал:
-  Да, ничего с ним не случилось... спит он... а ключ у меня свой - отмычка.
Он деловито включил свет в прихожей, начал снимать обувь.
-  Ну, что стоишь, проходи, - сказал он остановившейся в нерешительности Саше.
-  Но как же мы без его разрешения... он меня не поймет.
Саша с ужасом вдруг поняла всю несуразность ее положения. Как она теперь объяснит Андрею свое появление в его квартире да еще в компании какого-то сомнительного типа. Все, что случилось сейчас с ней, выглядело настолько нелепо, что она не понимала, что ей делать дальше.
-  Давай уйдем отсюда, - жалобно прошептала она.
-  Ну, вот... чего ты испугалась? - спокойно ответил Иван, - Раз уж пришли, будем будить. Я думаю, что он нас поймет... а, кстати, он уже и проснулся.
-  Андрюша, это я, ради Бога, извини, что так поздно, - сказала Саша в темноту комнаты, где послышался скрип кровати.
-  Саша? - отозвался удивленно Андрей.
       Он показался в дверях в тренировочных брюках, в рубашке, застегнутой на одну пуговицу и с заспанными, моргающими от света глазами. Эти глаза, удивленные поначалу, смотрели на Сашу с таким внимательным любопытством, что ей стало не по себе. Она что-то смущенно начала бормотать по поводу своего появления в его квартире, прекрасно отдавая при этом себе отчет в том, что он все равно ее не поймет. Иван стоял, разувшись до босых ног, на коврике у порога и загадочно улыбался.
-  Ну, что мы тут стоим, - наконец, сказал Андрей, - проходите, коли пришли.
Он шагнул к Ивану и, покосившись на его босые ноги, протянул руку:
-  Андрей.
Тот ответил крепким рукопожатием и, чуть помедлив, ответил:
-  Иван. Случайный провожатый или вынужденный попутчик.
-  То есть?- посмотрел на него внимательно Андрей.
-  Ко мне там, у твоего подъезда, прицепились какие-то подонки... а он меня от них спас, -  подала голос Саша, кивнув головой на Ивана.
Они все вместе прошли в комнату. Андрей отправился на кухню ставить на плиту чайник, а Саша положительно не знала, как ей поступать дальше. Часы на стене, отцвечивая золотистым циферблатом, показывали половину первого, и ей, и Андрею завтра, а вернее сегодня, надо в шесть утра вставать и собираться на работу. Идти домой было уже поздно, да и Андрей ее теперь одну, а тем более с Иваном, не отпустит. Значит, надо оставаться, но как? Не предлагать же ей это Андрею самой? И потом надо как-то вежливо выпроводить Ивана. А ее недавний провожатый, смело прошлепав босыми ногами к книжному шкафу, стоявшему в дальнем углу комнаты, и вдруг воскликнул, явно нервничая и показывая рукой  на металлический шар, лежащий на полке, рядом с грудой бумаг:
-  Не может быть… почему он здесь?
-  Что здесь? - спросила Саша.
Но Иван, ничего не ответив, вдруг начал листать бумаги. Его лицо исказила гримаса неописуемого удивления. Не обращая внимания на Сашу, он погрузился в чтение, шевеля губами и трясясь мелкой дрожью. Он не заметил и Андрея, который вошел в комнату с чайными чашками в руках.
-  Что тебе здесь надо? - вскипая яростью, кинулся к Ивану Андрей, - кто тебе разрешил трогать эти записи?
Он повернулся к Саше, притихшей в глубоком кресле у дверей:
-  Ты зачем его привела?
Иван отошел от шкафа и закрыл лицо ладонями рук. Потом он встал у окна и, не глядя ни на кого, медленно произнес:
- Он нарушил "Святую инструкцию"... и теперь наступает необходимость пересмотра всех ранее действующих планов...
Андрей беспомощно посмотрел на Сашу, как будто ждал ее разъяснений по поводу сказанных неизвестным пришельцем слов. А тот горестно покачал головой и добавил:
- Он только в случае крайней необходимости мог выйти из порученного нам дела. И если им была выбрана смерть, то он должен был на этом носителе кодов (Иван кивнул головой на шар, матово отсвечивающий на полке шкафа) записать код самого себя и сдать его на вечное хранение... а он, судя по всему, записал код какой-то понравившейся ему земной женщины...
-  Эта женщина - моя бывшая жена? – спросил, холодея от догадки Андрей, - она недавно странным образом ушла из жизни.
-  Она не ушла... она пребывает...
-  То есть ты хочешь сказать…
-  Да, ее легко можно восстановить.


30.
-  Скажи мне честно, Сема, ты меня любишь?
Музыкальный центр, помигивая огоньками, приглушенно играл какую-то популярную игривую мелодию. В комнате, прокуренной, неряшливо обставленной и неопрятной, было сумрачно, и Семен Борисович, взглянув на Аню, увидел только ее одиноко сидящий на кровати девичьи-худенький силуэт.
-  Ну, Анечка, - начал он.
- Что Анечка... ты же знаешь, как мне без тебя одиноко... и я, как любая женщина, хочу знать...
-  Ну, сколько можно? - прервал ее Семен Борисович, тоскливо разглядывая ползущего по оторванному лоскуту обоев паука.
-  Я тебя видела на прошлой неделе… вы куда-то шли… со своей бывшей… под ручку.
- Ну, шел.
- И ничего не хочешь мне сказать?
- Встречались… у Олежки скоро день рождения…подарок покупали.
Силуэт медленно встал и задвигался, снимая со стула одежду.
-  Ты уходишь? - спросил Семен Борисович.
-  Ухожу...- еле слышно отозвалась Аня.
- Ты не обижайся, - помолчав, сказал он, - просто не готов я сейчас к серьезным отношениям.
Он проводил ее до дверей и только собрался их открыть, как на лестничной площадке послышались шаги, и его старая овчарка Грета со своего коврика в прихожей немедленно подала голос. И в то же мгновение раздался дверной звонок. Аня вскинула на Семена Борисовича свои карие, пронзительные глаза, и он, пожав плечами, взялся за собачку замка.
-  Здорово, мужик, - послышался голос в проеме дверей, -  извини, что поздно и без предупреждения, но, поверь, дело серьезное и не терпит отлагательств.
В прихожую шумно вошли два плечистых парня в одинаковых длинных и черных пальто. Они деловито осмотрелись и,  один из них, показав рукой на комнату, сказал:
-  Пройдем побазарим...
А второй добавил, повернувшись к стоявшей у двери и уже одетой Ане:
-  Вас, девушка, я попрошу остаться.
Собака, стоявшая до этого в напряженно-выжидательной позе возле телефонного столика, тихонечко зарычала, и Степан Борисович трясущимися руками взял ее за ошейник и запер в кладовке.
Незнакомцы, не спеша, скинули на столик в прихожей свои пальто и, не ожидая приглашения,  вошли в комнату. Один сел в кресло, закинув ногу на ногу, второй уселся на диван, оба молчали и ждали, когда хозяин сядет рядом с ними. От этой их беспардонности  Семена Борисовича охватил безумный, животный страх. Чтобы хоть немного прийти в себя, он вначале задержался в прихожей, якобы помогая Ане раздеться, потом, войдя в комнату, принялся убирать со стола грязные тарелки. Он сразу понял, что эта снова та самая братва, с которой свела его судьба в тот злополучный день… Но чего они хотят на этот раз? Неужели Олег с ними не рассчитался до конца?
-  Подожди, мужик, не суетись, - сказал, наконец, незнакомец, сидящий в кресле, в котором чувствовался старший, - присядь... мы зададим тебе несколько вопросов... и если ты на них ответишь правильно, тут же уйдем.
-  Слушаю, - сказал, присевший на краешек стула Семен Борисович.
-  Она кто тебе? - незнакомец указал пальцем на Аню.
-  Она?...- Семен Борисович  виновато взглянул в сторону оцепеневшей от страха девушки.
-  Понятно… - хмыкнул незнакомец, - мы ей ничего плохого не сделаем, если ты нам будешь отвечать все, о чем мы тебя спросим.
-  Спрашивайте...- выдавил из себя дрожащим голосом Семен Борисович.
-  Как давно ты знал Олега Борисова?
-  Два года...
-  Расскажи о нем… поподробнее.
-  Но его же...
-  Вот поэтому мы тебя о нем и спрашиваем.
- Вобщем... когда он пришел к нам работать, я уже отработал в редакции, наверное, года три... вначале корреспондентом, а потом заведующим отделом информации, - начал приходить в себя Семен Борисович, - его сразу же поставили заведующим отделом писем... он был компанейским и веселым, и мы с ним быстро сошлись. Он раза четыре на дню приходил к нам в отдел посидеть, поболтать или попить чай… Ну что еще сказать?… У нас с ним были обычные приятельские отношения. Он со всеми был одинаково дружен. Я практически никогда не видел его в плохом или невеселом настроении... но, что странно, при всем его компанейском характере он редко поддерживал наши компании... а когда он с нами пил, то никогда не был пьяным. Он всегда много говорил, но это были разговоры на какие-нибудь заумные темы, и его, как правило, никто не поддерживал... Домой он никого из нас не приглашал, но я у него был два раза и оба раза он меня озадачивал...
-  Чем и как? Все, что было -  подробнее..., - незнакомец, сидящий в кресле напряженно ловил каждое слово Степана Борисовича.
-  Первый раз я к нему попал буквально через несколько дней, как он к нам пришел, - Семен Борисович выпрямился и поерзал на стуле, чтобы принять более удобное положение. - Мы отмечали день рождения одного нашего сотрудника, и было это как раз  накануне нашего профессионального праздника - Дня печати. Как там было и что там было - это отдельный разговор, но я, вроде бы выпивший в пределах своей нормы, вдруг почувствовал себя плохо. Страшно заболела голова, и захотелось спать. Я держался до тех пор, пока мы не вышли на улицу и не прошли половины дороги до моего дома. Не помню, кто шел со мной и как я отрубился, но очнулся я глубокой ночью в незнакомой квартире. Первое, что я увидел - это мерцающий огонек электронных настенных часов и в этом смутном мерцании - письменный стол и человека, читающего книгу. То, что этот человек читал книгу, я понял сразу, как только он включил свет... это был Олег. Я, конечно, спросил его, как я к нему попал... потом он пошел на кухню включать чайник... я посмотрел обложку раскрытой книжки на столе - это была книжка "Капитал" Карла Маркса... Потом мы пили с ним крепкий чай, и я его спросил, как он так читает в темноте. Он посмотрел на меня удивленным взглядом и сказал, что он свет и не выключал и что я спал, как убитый, при включенном свете... Второй раз я попал к нему, когда встретил на улице Любашу...
-  Ты ее тоже знал?
-  Ну, как я ее мог не знать, когда Олег в последнее время везде ее водил за собой...
-  Ладно, о ней позже, а сейчас продолжай об Олеге...
-  Вобщем, попали мы с ней под дождь, промокли до нитки, и она повела меня сушиться к Олегу. Его дома не оказалось, и Любаша открыла двери своим ключом. Мы вошли в прихожую, но стеклянная дверь, ведущая в комнаты, была запертой. Любаша, как и я, была очень удивлена, так как в двери не было никаких запирающих устройств. Я подергал-подергал дверь - вижу бесполезно... а тут и Олег нарисовался. Злой и чем-то недовольный. Я, конечно, засобирался уходить, и когда у двери оглянулся, то увидел, как Олег открыл ту стеклянную дверь, просто слегка толкнув ее рукой.
-  Как он обращался с этой Любашей?
-  Да, как и все... как нормальный мужик с любовницей...
-  Враги у него или недоброжелатели были?
-  По-моему, нет...
Незнакомец, задававший вопросы медленно встал, прошелся по комнате, разминая ноги и, двинувшись к двери, протянул Семену Борисовичу цветастую визитку:
-  Ладно, мужик… много базаришь, а все не по делу…если что-то, имеющее отношение к гибели Олега, вспомнишь, звони...
- А про машину почему не спрашиваете? – вырвалось у Семена Борисовича.
- Ты аварию имеешь в виду? Там все – тип-топ. Тема закрыта.


31.
У Леонида Жданова, начальника уголовного розыска Нижнеурюпинска, в последнее время вся жизнь пошла как-то наперекосяк. Он и сам понимал, что надо жизнь свою перетряхивать заново, но с какого конца начать - пока не решил. Десятилетка и школа милиции позволили ему за двенадцать лет безупречной службы дорасти до капитана, а дальше его служебный рост остановился и, похоже, до самого выхода на пенсию замер на мертвой точке. С женой они расстались после того, как она однажды, на свадьбе его друга, изрядно нагрузившись, вдруг начала приставать к одному из гостей кавказской наружности, громко упрашивая стать его любовницей. Детей у них не было, а потому разрыв с женой оказался безболезненным и до неприличия будничным. Они расстались так, как будто за десять лет их совместной жизни у них не было ничего того, что болью бы царапало  и терзало воспоминаниями душу. Как будто не было разбитого в кровь лица на дискотеке,  не было шумной свадьбы, когда он ее, свою голубушку, с первого по третий этаж нес на руках  до своей квартиры,  как не было потом вечеров при свечах. Она ушла от него без сожаления, молчаливая и гордая, с поджатыми злыми губами и холодными неулыбчивыми глазами, и сразу как-то пропала и выветрилась из его жизни. Леонид не держал ее, он понимал, что та жизнь, которой они жили в последнее время, никак не тянула на счастливую семейную жизнь. Его зарплаты хватало только на оплату жилья да на скудную еду без излишеств. И никаких других доходов у него не было и не предвиделось. Он никогда никому не завидовал, но те жалкие деньги, что он получал в кассе милиции, всегда его надолго выбивали из колеи. Он смотрел на пролетающие мимо него роскошные иномарки с лоснящимися толстомордыми физиономиями в тонированных окнах и явственно ощущал свою убогость и ущербность. Леонид давно смирился с мыслью о том, что ему генетически передан предками уродливо-изощренный характер, с которым он в этом жестоком мире обречен на вымирание. Он даже не понимал, почему его предки с таким складом души дожили до сегодняшних дней, а не вымерли, как мамонты, под гнетом жизненных обстоятельств. Ему, как и им, всегда было дело до обиженных и угнетенных, он до слез на глазах оскорблялся незаслуженной обидой и органически не терпел зла в любом его проявлении. Он спасался от жизненных невзгод давно уже ставшим привычным способом - стаканом крепленого дешевого вина после работы, душем с прохладной водой и детективом на ночь.
Время близилось к обеденному перерыву, и у Леонида резкой и тянущей болью вдруг полыхнуло что-то внутри, в области желудка. Он бросил авторучку и, закусив губу, вжался в стул, сходя с ума от дикой боли. В этом состоянии и застал его заскочивший в кабинет Игорь Соковцев.
-  Что с тобой? - глядя на сморщившееся гримасой страдания лицо Леонида, спросил он, - врача вызвать?
-  Желудок...- еле слышно прошептал Леонид, - вот здесь... боль страшная...
-  Желудок - это плохо...- сказал Игорь и, порывшись в ящике стола, вытащил таблетку и протянул ее Леониду, - на, вот прими... должна помочь... а завтра шагай на прием к врачу - с желудком шутки плохи.
Он присел к своему столу, нервный, порывистый, нетерпеливый. Начал листать какую-то тетрадь. Закурил.
- Слушай, Леня, ничего не пойму, - продолжая копаться в бумагах, проговорил он в задумчивости, - похоже  фигурантами нашего дела занялись ребята Сакса... причем, идут впереди нас... и, похоже, ищут то же, что и мы.
Леонид пошевелился на стуле и тяжко вздохнул:
-  Отпустило...
-  Понимаешь, такое впечатление, что они хотят найти убийц раньше нас.
-  Не понял...- уставился на него Леонид, - ты, что тоже считаешь, что убийцы не они?
-  Кто - они?
-  Ну, люди Сакса...
-  Да просто уверен. Они же землю грызут зубами - ищут.
- Откуда ты все знаешь? Может, они делают вид, зная, что мы за ними ведем наблюдение.
- Ну, ты их высоко ценишь... да, у них же мозгов не хватит вести с нами умные игры.. сдается мне, что с Саксом нам придется серьезно потолковать... ты понимаешь, они ведут свое расследование... допросили Нечаеву, Пухову и Шустикова... и знаешь, все их вопросы были теми же, что и мои. Для чего, ты мне скажи, им это? Если Шурика Пухова убили они, зачем им лишний раз светиться?
-  Подожди, выходит, ты считаешь, что Шурик работал не по их заказу?
-  В том-то и дело, что по заказу Косого... это мы уже с тобой уяснили... но самого Шурика убирали не они.
-  Ты в этом уверен?
-  На девяносто девять и девять десятых процента.
-  Объясни.
-  Во-первых, у всех боевиков Сакса на день убийства - железное алиби, я проверял. Во-вторых, ты же сам прекрасно знаешь, что до сих пор неясно, каким образом убийца проник в палату, где лежал Шурик: окна были наглухо задраены, а у дверей сидела медсестра.
-  Ну, и?
-  Что ну, и?
-  Если не они, то кто убил Шурика? Уж не хочешь ли ты сказать, что кто-то из его соседей по палате?
-  И эта версия отработана - не они... я тебе скажу по секрету, что результаты экспертизы до сих пор официально не оформлены - там медики голову сломали от своих медицинских нестыковок. Понимаешь, в голове огнестрельная рана, а пулю найти не смогли... нет в голове пули - отсутствует... не было в палате запаха пороховых газов, словно эта пуля прилетела из-за ее пределов.
-  А может быть, ранение было не пулевым?
-  Ты смеешься? Нет, Леня, в том то и дело, что пулевым.
-  Чертовщина какая-то получается.
-  И ты недалек от истины... медики всерьез утверждают то же самое.
-  Хорошо, а Олега Борисова тоже не они?
-  А там история еще похлеще. Ты же знаешь, его привезли с вокзала, кровищи - живого места не было. А на следующий в день в морге картина ранения оказалась другой - все то же огнестрельное ранение в голове.
-  ...И опять без пули?
-  Опять без нее...
-  А что Косой?
-  Косого голыми руками не возьмешь... молчит волчара, как рыба... об лед.


32.
Накрытый яствами стол, за которым сидели какие-то незнакомые люди, вдруг начал крениться в сторону. Посыпалась со звоном посуда, задвигались стулья, кто-то истошно закричал. И тут с противоположной стороны комнаты от стены к Андрею двинулась фигурка до боли знакомой ему женщины.
-  Любаша! - прошептал он... и проснулся.
В прихожей надрывно звенел телефон. Он с полузакрытыми со сна глазами прошлепал к нему и, еще ничего не соображая, прохрипел в трубку:
- Але...
- Максимыч? Это я... авария в литейке - трос полетел. Металл переносили, уронили, хорошо, никого не зацепило... сейчас все стоит, а вагранки и печь работают... кран не сделаем - все придется "закозлить". Приезжай, мне трос надо взять с холодного склада.
Андрей посмотрел на часы: половина пятого. Он вяло умылся, пожевал что-то на скорую руку из холодильника, машинально одел на себя сложенную на кресле одежду и, уже спускаясь по лестнице, вдруг вспомнил: "Любаша!". И сладкой болью отозвалось где-то что-то в груди. И ушли на задний план все проблемы, переживания и житейская суета. Все мысли соединились в одну, гулко пульсируя в потерявшей способность к реальному восприятию действительности голове: "Любаша!". Почему-то вспомнилось растерянное личико Саши, когда он подавал ей пальто в тот их последний вечер, и деловито озабоченная фигура Ивана, бережно заворачивающего шар в большой, хрустящий газетный лист. "Через пару дней жди нас в гости...", - сказал тогда, прощаясь, Иван, и у Андрея, оглушенного сказанными Иваном словами, не повернулся язык спросить: "Вместе с Любашей?".
Дядя Миша ждал его у дверей механослужбы. Он скороговоркой снова начал рассказывать об аварии на кране, чем-то возмущался, потом вдруг громко расхохотался. Андрей машинально поддакивал, даже смеялся с дядей Мишей за компанию, но все мысли его были о Любаше. Он думал, что сердце его смирилось с потерей, что жизнь начала обретать прежние краски и что новые чувства так же остры и занозисты... Он начал думать, что любовь к женщине не такая уж извечная  тайна, ибо в каждой попадающейся на глаза начал видеть потенциальное существо для любви и обожания. Он готов был полюбить и Светлану, и Сашу, и других таких же светлан и саш, потому что они были обделены настоящей, полноценной мужской любовью, которую им не давали по каким-то своим соображениям другие мужчины. У него душа разрывалась от жалости к тем женщинам, которые, находясь в самом расцвете своей женской красоты, довольствовались полулюбвями и полулюбвишками - огрызками и обмылками настоящей любви...
И вот оказалось, что Любашу ему не забыть... Оказалось, что другие женщины не смогли высечь из его сердца ту искру, какую высекла Любаша. А может быть, та единственная женщина, которую выбирает мужское сердце, на генетическом уровне имеет заложенные природой качества, притягивающие и соединяющие в целое два земных полусущества. И в этом соединении безмолвствует разум, ибо оно предопределено законом природы, имеющим какую-то свою высшую целесообразность.
Запасовав с помощью Андрея негнущийся  стальной канат в отведенные ему конструкцией крана пазы,  дядя Миша махнул рукой шустрой, востроносенькой, в цветастой косыночке крановщице и стал следить за движением крюковой подвески. Андрей встал в проход между опоками и тоже поднял голову вверх. Лебедка мерно зажужжала, кран задрожжал, опуская и поднимая блок с качающимся крюком. Дядя Миша, довольно улыбаясь, поднял вверх оттопыренный большой палец. Андрей тоже улыбнулся и сделал шаг в сторону выхода. Разве мог он подумать, что именно в этот момент, именно на этом кране лопнет от изношенности и вырвавшегося наружу напряжения деталь, выплюнув по немыслимо-хитроумной траектории маленький ржавый с острыми и загнутыми краями осколочек, который полетит именно в его сторону? И упадет не куда-нибудь в ржавую, рыжую литейную землю, а  вонзится в его голову, ломая и круша на своем пути нежные, хрупкие ткани, которые только что жили и пульсировали в его живом теле.


33.
Адапт первого поколения планеты №999 Туманности Андромеды, живущий среди землян под именем Ивана Андреевича Николаева, до 17 лет не догадывался о своем космическом происхождении. Его мать умерла, когда ему было пять лет, и он помнил лишь ее руки, ее теплое дыхание, ее звонкий смех и красивые, мелодичные песни, которые она пела в бесконечных своих домашних делах. Эти песни ложились в его душу светлой, ласковой радостью, вызывая непонятные и тревожащие сердце чувства:
"...Если ты в глаза мне взглянешь,
И тревожно мне, и сладко,
Если ты вздохнешь украдкой,
Мне печаль твоя видна...
Если руки мне целуя,
Ты шепнешь одно лишь слово,
Жизнь отдам и не спрошу я,
Для чего тебе она...".
Отец Ивана был каким-то руководящим работником в аппарате городского управления бытового обслуживания, домой возвращался уставшим и по возвращении садился в кресло с газетой в руках и тут же засыпал. После смерти жены он встречался какое-то время с женщиной, которую знал с юности, несколько раз оставался у нее ночевать, но домой ни разу не приводил. Потом у них случилась крупная ссора на почве ревности отца, и эта женщина исчезла из его жизни. И вскоре в доме появилась бабушка Полина, полная, но достаточно энергичная, которая сразу же взяла в доме бразды правления на себя. Она уже с утра задавала тот ритм жизни, к которому привык Ваня за все время жизни в отчем доме. Привыкшая по своей деревенской привычке к раннему подъему, она вставала ни свет, ни заря и громко начинала греметь посудой на кухне. Потом минут за десять до звона будильника включала в комнате свет и громким голосом будила: "Вставай-ко, Ванюшка. Пора, голубчик". Эти минуты были самыми противными в жизни Ивана. Он, нехотя выплывал из своих цветных волнующе-тревожных и постыдно-блудливых юношеских снов, и долгое время плавал на колеблющейся границе между видениями и явью. Он натягивал на голову одеяло, но въевшаяся в сознание за долгие годы привычка к строгому следованию предписанных самим или кем-нибудь из взрослых планов и установок возвращала его из обморочного состояния сна к реальной обыденности наступающего дня. Отец был чрезвычайно увлеченным человеком: его глубоко волновали все последние политические события в стране и за рубежом, он выписывал научно-познавательный журнал "Знания - сила", журналы "Здоровье" и "Вокруг света" и прочитывал их от корки и до корки, он ходил по школам и учреждениям города с какими-то лекциями по линии общества "Знания", участвовал в шахматных турнирах (хотя в шахматах разбирался не очень) и посещал все концерты заезжих звезд эстрады, которые по той или иной случайности оказывались в их захолустном городишке. Но при всем при этом он был крайне неприспособленным к бытовой жизни человеком. Он совершенно не ориентировался в ценах на вещи и продукты, а потому если что и покупал в магазине, то только себе рубашку или носки. У него в доме не было не то, чтобы инструментов - ржавого гвоздя или шурупа трудно было отыскать среди железных безделушек в маленькой коробочке, сиротливо лежащей на одной из полок в кладовке. Когда в доме ломался какой-нибудь выключатель, или переставал греть утюг, отец шел на поклон к соседу, лохматому, вечно находящемуся в хорошем подпитии угрюмому мужчине, который постоянно брал у отца почитать "серьезные" книжки (типа "История зарождения купечества на Урале") и выводил из себя бабу Полину громким и фальшивым пением (из-за тонких перегородок слышимость в их доме была изумительной) одной и той же песни "Смело, товарищи, в ногу". Отец искренне и неподдельно изумлялся, когда сосед движениями, как в замедленной киносъемке, негнущимися толстыми пальцами откручивал и закручивал нужные винтики и гайки, и после этого свет зажигался, а утюг начинал греть.
Иван жил в каком-то странном постоянном ощущении эмоционального напряжения. Его приводили в щемящий восторг мимолетная улыбка или заинтересованный взгляд какой-нибудь встречной девчонки или заставляли беззвучно плакать нищие с жестяными кружками. Уже один вид солнцем залитой улицы с громко несущейся со стороны городского сада песней "...на пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы..." вызывал в его сердце  тихий и благодарный отклик. Иван хорошо помнил ту ночь, когда он шел домой после Новогоднего бала, который был устроен в техникуме накануне праздника. Он был пьян, хотя за весь вечер ни капли не брал в рот спиртного (он вообще не знал даже вкуса его), пьян от той атмосферы безудержного веселья, какая всегда бывает на Новогодних балах, пьян от чувства первой влюбленности и от волнения робких прикосновений во время медленного танца...
Его вернул на грешную землю из мира грез и мечтаний грубый и требовательный окрик: "Эй, ты, падла... дай закурить!" Их было трое. Они выдвигались из темноты зловеще и неотвратимо, и было ясно, что от них убежать уже поздно... Он дважды махнул кулаками, достав кого-то из них, когда в руке того, кто его окликнул, тускло сверкнуло лезвие ножа. И этот блеск поверг его в шок, парализовал волю, заставил задрожать мелкой дрожью в предчувствии неминуемого конца. Он дико закричал, но уже затухающим сознанием вдруг осознал, что умереть ему сегодня не суждено...
Иван упал на колени и как-то отстраненно смотрел на лежащие вокруг него бездыханные тела. "Ты Иисус...", - сказал ему голос из темноты. "Я Иисус...",- эхом повторил он. "Ты посланец Космического Разума..., -  сказал тот же голос, - а значит ты, наместник Бога...".


33.
Саша увидела Ивана издали, когда переходила дорогу: он спешной походкой шел, глядя вперед, уверенный в себе, спокойный и невозмутимый. Она окликнула его и помахала ему рукой, но он, оглянувшись и покрутив головой, двинулся дальше.
-  Ваня! - крикнула она, неожиданно для себя обнаружив, что так его назвала впервые.
Иван остановился и ждал ее приближения с выражением внимания и настороженности. Саша подбежала к нему и, поздоровавшись, сказала:
-  Я как раз думала о Вас, а тут вижу - Вы идете...
-  Ну, что же ты со мной на "Вы"? Ты не спешишь? - его глаза скользнули сверху до низу по Сашиной фигуре, и она засмущалась своей уже далеко не новой юбки и таких же стареньких туфлей.
-  Я шла тут по одним делам..., - сказала она, -  но они могут и подождать...
-  Тогда давай зайдем в кафе.
В уютном зале маленького кафе звучала негромкая мелодия, в теплом полумраке белели аккуратные круглые столики, за одним из которых сидела немолодая пара.
-  Я меньше всего сейчас хочу говорить о делах, - сказал Иван, - я знаю, что ты очень о многом хотела бы меня спросить, прежде чем начать доверительные разговоры, но для этого нам нужно встретиться особо, во всяком случае, не здесь.
 Он оглянулся на соседний столик, где сидели посетители, и продолжил:
- Я все знаю о тебе... я очень рад, что в тебе не ошибся. Ты очень милый и добрый человечек... и я тебя полюбил, как любят хорошего человека, как любит мужчина женщину.
-  Зачем Вы... ты так? Что ты знаешь обо мне? - сконфуженно скрипнула стулом Саша.
Иван пристально посмотрел ей в глаза и коротко сказал:
-  Все..., -  потом покрутил в пальцах хлебный мякиш и добавил, - поверь мне, это не так уж и сложно.
-  Но ведь я не такая уж и идеальная.
-  Знаю. И, тем не менее, ты хорошая... ты как раз та, которую я искал, и мне будет жаль, если ты мне откажешь.
Саша внимательно посмотрела на Ивана: каким-то не совсем душевным был тон, с каким говорил он такие красивые слова. И в то же время она чувствовала искренность в его неуклюже сформулированных фразах, они были просты и бесхитростны и от того их смысл не таил в себе никаких других оттенков, кроме самой своей сути. Она уже начала ловить себя на том, что ей нравится эта его необычная манера разговора. И внешность его, неброская и непритязательная, вдруг показалась ей милой и приятной. Теплой волной шелохнулось в груди забытое чувство любовной тоски. Ей показалось, что он улыбнулся, чуть скривив губы, и она сказала:
- И ты мне тоже понравился...
- А ты в этом уверена? – он лукаво прищурил глаз.
- Ты хочешь сказать…
- Да,  человек, которого ты практически не знаешь, может нравиться только на подсознательном уровне.
- Но ты ведь меня тоже не знаешь?
- А ты забыла кто я?
Саша поправила волосы, достала сумочку.
-  Ты обиделась? – положил руку на ее ладонь Иван, - я только хотел тебе напомнить…
-  Ты думаешь, что я дурочка? Да мне плевать, кто ты. Это ты свои кандидатуры выбираешь: хороший – нехороший человек… а зачем? Ты что жениться на мне собираешься?
- Ну, а если и собираюсь?
- Не смеши меня, Ваня… мы же взрослые с тобой люди…
- А почему ты мне не веришь?
- Ну… не бывает так.
- Как не бывает?
Саша резко встала и сделала шаг по направлению к выходу, но Иван, опередив ее, мягко обнял за плечи и усадил обратно за стол.
-  Ты хочешь сказать, что если я не такой, как все, значит, жить со мной в браке нельзя? – спросил он Сашу, отвернувшую в сторону лицо.
- Я ничего не хочу говорить, потому что ничего не понимаю.
- А я тебя и не тороплю.  Я просто предупредил, что чувства мои к тебе серьезны.
- Ваня, - опустив голову, вдруг всхлипнула Саша, - ты не сердись на меня… я правда ничего не понимаю.
- А кто тебе сказал, что я сержусь, - улыбнулся  Иван. Его лицо покрылось мелкой сеточкой морщин, на щеках проступили мелкие ямочки, но в глазах почему-то сквозила печаль.


34.
Комната большого белокаменного особняка, в которой губернатор ожидал мэра города Абросимова и директора завода Сомова, была ярко освещена всеми имеющимися в ней светильниками, а потому было жарко и даже немного душновато. Губернатор только что сытно покушал и пребывал в хорошем настроении: он благодушно откинулся на мягком кресле и задумчиво смотрел на веселое снование золотых рыбок в большом аквариуме, стоящем прямо перед ним.
- Гости прибыли, - коротко бросил вошедший в боковую дверь его пресс-секретарь Лапин, - я пойду распоряжусь насчет чая.
- Давай, - вяло сказал ему губернатор, - только не задерживайся.
И как только Лапин исчез, тут же на пороге комнаты улыбающиеся и розовые после недавней сауны появились Абросимов и Сомов.
- Ну, друзья-товарищи, с легким вас паром! Как парок, как девочки?
- Спасибочки, все было замечательно!
- А о девочках лучше не напоминайте…
- А что так? – вскинул шутливо брови губернатор.
- Сердечко – будь оно неладно, - кряхтя выдохнул Сомов, присаживаясь на диван.
- Сердце… тебе не хочется покоя… - вдруг пропел фальцетом губернатор и тут же сразу перешел на серьезный тон, - ну, ладно, давайте о серьезном.
- Начнем с наполняемости городского бюджета?
- Да. Расходную часть я посмотрел. Сойдет. Хотя, например, на культуру можно было бы немного экономней… Ну, ладно, бог с ней… Лапин! – вдруг окликнул он стоящего в дверном проеме прессекретаря, - скажи, чтоб чай несли, а сам садись – пиши.
- Да…- начал, прокашлявшись и дождавшись когда Лапин включит диктофон, Абросимов, - вся наша надежда на новую ТЭЦ и новый электролизный цех. Я повторюсь, что завод, построенный в военные годы на базе эвакуированного, давно уже не отвечает требованиям времени. С него давно выжали все, что он могли. ТЭЦ тоже устарела. Да и мощность ее надо увеличивать.
- А другие производства? – прекладывая в руках бумаги, разложенные перед ним услужливым Лапиным, - строго спросил губернатор.
- О горнодобывающих Вы сами все знаете…
- Что я о них знаю? – вскинулся  губернатор.
- Я имею в виду место их регистрации…Вы же в курсе, что город от них ничего не имеет.
- Ну ладно…- нахмурился губернатор, - а другие?
- А другие сводят концы с концами…
- Плохо! – надул щеки губернатор, - плохо, я вам говорю! А где ваши предприниматели? Чего они у вас здесь предпринимают? У вас здесь золото, понимаешь, под ногами… у вас здесь прекрасные промплощадки со всей полагающейся инфраструктурой…
- Проекты есть…- промямлил Абросимов.
- Прожекты…- передразнил его губернатор, - прожектеры…маниловы провинциального разлива…
- Но все же упирается в финансирование. Собственники не хотят рисковать.
- Во-во! Хреновому танцору всегда что-нибудь да мешает…Ну, так ищите! Кто вам мешает искать других инвесторов? На дядю надеетесь?
- Искали…- вдруг подал слово молчавший до этого Сомов, - мы все живем сказками, что наш алюминий кого-то может заинтересовать? На нынешних технологиях мы даже при значительных капвложениях не сможем выйти на конкурентноспособный уровень.
- Да я не алюминий имею в виду, - повернулся к нему всем телом губернатор и, увидев притулившегося на краешке дивана Лапина, вспомнил, - несика-ка быстренько чаю… - покрутил головой, - какой будем пить: черный, зеленый или желтый?
- Мне – не важно, - хмуро ответил Сомов и продолжил, покрываясь от волнения красными пятнами, - а все остальное – несерьезно… да и глупо было бы не обращать внимания на то, что мы уже имеем: огромный опыт, готовых специалистов, приличную научную базу и хорошо организованные вспомогательные службы.
- Да я вас хорошо понимаю, - смачно отхлебнул из чашки губернатор, - но в федеральные программы вас не берут, а в областных – другие приоритеты.
Он достал из пакетика, лежащего на краю стола сушку и опустил ее в чай:
- А какова цена вашего вопроса?
- Нового цеха и новой ТЭЦ? Вы же прекрасно знаете.
- Знаю! А потому и заостряю на этом наш разговор.
- А кредит на льготных условиях? На три года…
- Под мои гарантии? Не может быть и речи!
Сомов отстранил мрачно чашку с выпитым чаем и вытер пятерней залысину:
- Вобщем, будем дожимать… года на два-три нас хватит.
- Что за упадническое настроение? – стряхнул крошки с пижамных штанов губернатор, – на реконструкцию денег найдем. Подлатаешь свои дыры и, глядишь, еще годиков на пять раскрутишься…
-  Почему на пять?
-  Да потому что через пять лет кто его знает, что может случиться… но ты уже точно директором не будешь, да и я губернатором точно не буду, - шутливо ткнув Сомова в бок, громко расхохотался губернатор.


35.
…А Любаша уже спускалась к Андрею с крутого каменистого обрыва: вся светящаяся, в платье с развевающимся подолом. Она так спешила, что то и дело теряла равновесие, всякий раз при этом взвизгивая. Он подхватил ее у самой воды и долгое время держал на руках, не чувствуя ее веса. Он только ощущал родной ее запах и слышал  учащенное прерывистое дыхание.
- Любаша, - шептал Андрей сухими и кровоточащими губами.
Но налетевший с реки ветер затянул как-то внезапно все пространство от неба до земли густым туманом, и Любаша, выскользнув из его рук, тут же пропала.
Сознание возвращалось к нему какими-то отрывочными видениями. Вот он, молодой и бесшабашный, на спор с друзьями, такими же как он, молодыми и бесшабашными, идет по узкому бревнышку над вырытым строителями котлованом. Он видит, что внизу, сваренная под заливку бетоном ершится острыми пиками арматурная конструкция. Он понимает, что если упадет, то шансов на спасение практически нет…но остановиться почему-то не может. Не может остановиться, потому что бравада смелостью сильнее чувства самосохранения. И он много раз потом ловил себя на том, что слепо следовал глупым и в сущности своей нелепым поведенческим стереотипам, на которые странным образом закодирована вся наша повседневная жизнь.
…А потом одно из этих видений, как отстоявшийся от мути раствор, стало отсвечивать огромным солнечным пятном на потолке и голубой стеной с бледно-розовой филенкой под узорчатыми пилястрами.
- Ну вот теперь к нему можно…- сказал чей-то мужской голос и дверь в палату приоткрылась, впустив из шумного коридора звуки шваркающих шагов и приглушенных разговоров, - только, прошу вас…очень аккуратно…он еще слаб.
Андрей, медленно повернув голову, в недоумении всмотрелся в дверной проем. Вначале он увидел Любашины глаза, а потом и всю ее – растерянную, с детскими обиженно поджатыми губами. Он не сразу сообразил, что это уже не видение. Он прикрыл веки и, боясь потерять сотканный из зыбких воспоминаний образ, тут же их снова открыл.
А Люба, воздушная и невесомая, уже, легко порхнув между соседними кроватями, была возле него.
- Это ты? – слабым, срывающимся голосом спросил Андрей.
- Ну, а кто же еще? – засмеялась Любаша своим заливистым смехом, и тут же переходя на шепот, попросила, - ты только близко к сердцу ничего не принимай. Я тебе все потом расскажу.
- А я почему здесь? – он показал глазами на голубую стену.
- Несчастный случай на производстве…какая-то металлическая гадость угодила тебе прямо в голову…
-  Постой…мы запасовывали трос…с дядей Мишей.
-  Вот тогда все и случилось…- Люба поправила подушку и, прикоснувшись ладонью к щеке Андрея, тихо прошептала, - поправляйся, любимый, все страшное, что мы пережили, уже позади.
- Но ты? – вдруг встрепенулся от неожиданной мысли Андрей, - Откуда ты?
- Не будем сейчас об этом, Андрюша…пообещай мне, что потерпишь до своего выздоровления.
- Но я же помню, что ты…что ты…
- Это все туманно и запутанно, Андрюша… ты только верь в то, что я жива и здорова.
- Но ты на самом деле Любаша?
При этих словах Андрея его сосед по палате, до этого момента мирно созерцающий заоконные дали, шумно крякнул и завозился. Люба укоризненно покачала головой и протянула Андрею свою пухлую ручку:
- Ну что ты в самом деле… на, потрогай, фома неверующий.
- Люба, мне так много надо тебе сказать, - попытался привстать на локоть Андрей.
- Только не надо пока много двигаться…мне врач сказал, - попросила его Любаша.
- Ты поверь: у нас все теперь будет по-другому.
-  Я верю, Андрюша.
- И еще, Люба…- Андрей пристально посмотрел в ее глаза, - я хотел спросить тебя про нашего…
- Я на пятом месяце беременности, Андрюша.
- Невероятно…- пробормотал Андрей и начал снова впадать в небытие.
…Когда он очнулся, за окном уже смеркалось. В палате было тихо и покойно. И Андрей долгое время гадал, пытаясь вспомнить подробности, сном или явью была его встреча с Любашей. Он уже начал было мириться с мыслью о призрачной природе ее к нему явления, как сосед по палате, вдруг, громко кашлянув, спросил:
- Я извиняюсь, ты в самом деле бабу свою не признал? Молчишь?  Я тоже свою, чего греха таить, бывает – не узнаю…
И мелко затрясся под одеялом в беззвучном смехе.


36.
- Ну, давай, рассказывай, что ты думаешь о моих решениях, как нового собственника… знаю, не похвалишь, но иначе я не могу… ты это понимаешь? – глаза Сомова в полумраке кабинета, освещаемого лишь монитором стоящего на углу стола компьютора, были недвижно-внимательны. Крицкий, собравшийся уже было выйти из кабинета, резко повернулся и недружелюбно взглянул исподлобья:
- А что говорить! Горбатого, как говорится, могила исправит…Я с Вами зачем так много времени потерял?
Он сел у торца приставного столика и нервно забарабанил пальцами по его крышке:
- Вы меня совершенно не поняли. Вы должны постепенно сворачивать производство, одновременно устраняя ущерб, нанесенный природе его многолетней работой.
- Вы полагаете – это получится?- упрямо возразил Сомов, – меня же никто не поймет. Меня же с потрохами сдадут мои же специалисты.
- Но вы – собственник.
- А смысл?
- Смысл? – переспросил, жестко глядя прямо в глаза Сомову Крицкий. Даже не в том, о чем я с Вами разговаривал раньше. Смысл – даже глубже, нежели забота о сохранении природы. Если Вы забыли школьный курс истории, то я Вам напомню: два с половиной миллиона лет назад в Африке появились первые каменные орудия труда.
- При чем тут Африка?
- Прошу меня не перебивать…величайших скачков в истории человечества до нашего времени было три. Первый – неолитическая революция, когда человек перешел от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству. Это произошло двенадцать тысяч лет назад. Второй этап – это индустриальная революция Нового времени. И наконец, третий этап – это переход развитых стран в постиндустриальный мир…напомню, что индустриальная революция в Европе случилась триста лет назад. Так вот, если расположить эти революции по абциссе, а повышение качества жизни  - по ординате, то получится простая логарифмическая зависимость с корреляцией ноль целых, девяносто восемь сотых. И если экстраполировать процесс на будущее, то через год-полтора нас ждет четвертая революция. А дальше сразу вслед за ней – пятая, шестая, седьмая и так далее, сливаясь в одну.
-  Вы хотите сказать…
- Да, технологический этап развития земной цивилизации близок к своему завершению. И дальше…
-  Но это же абсурд, - не выдержал Сомов, - Вы же не хотите сказать, что мы обратно вернемся в пещеры…
- Ни в коем случае…новая, информационная революция даст человечеству возможность обрести такое качество жизни, о каком можно только мечтать. Что сказано в Библии? «Вначале было Слово…». А что такое слово, как не информация? Проникновение человечества в суть Вселенской информации – это и есть тот новый виток, какой дает человечеству шанс на выход из тупика, в какой оно зашло, нещадно эксплуатируя природные ресурсы. Пора принимать решение о приведении его деятельности в соответствие с интересами биосферы.
- Но я все-таки не понимаю…Вы же говорите обо всем человечестве… а оно еще до сих пор не самоорганизовано…
- Вот-вот! И в этом суть…человечество как раз и движется к этой самоорганизации. А коллективный интеллект, проанализировав свой статус, вполне может пойти на сокращение численности населения… ну как, скажем, решивший похудеть человек не думает о печальной судьбе своей жировой ткани…
- Вы это серьезно?
- Да, это суровая необходимость…
- И Вы знаете, как будет происходить отбор…то есть выбраковка обреченных?
- Нет, конечно… но это детали…
- Детали?
- Ну что Вы в самом деле, так нервничаете, - вдруг улыбнулся Крицкий, - неужели Вы полагаете, что со временем не будут придуманы способы безошибочного определения преступных наклонностей того или иного индивидуума? А те, кто уже приговорены на пожизненное заключение – им зачем жить? Преступник, посягнувший на жизнь другого человека, - это ведь не просто вероотступник, нарушивший основную заповедь Священного Писания. Это информационный сбой в компьютере земного, а в итоге – Вселенского Разума. И, как это ни звучит жестоко, но все причины сбоев должны быть когда-нибудь полностью ликвидированы.
Сомов медленным движением отер ладонью пот на лбу:
- А кто человечество накормит, оденет?…
- Лев Ионович…- покачал головой Крицкий, - Вы так меня и не поняли…сущность нового человека будет совсем иной…вот посмотрите на меня.
Крицкий выпятил грудь и бодро встал со стула:
- Мне для поддержания жизненного тонуса достаточно одной энергетической подзарядки в месяц. И, заметьте, это всего семь киловаттчасов. А по поводу одежды…ну и всего прочего, без чего немыслима цивилизация – это, поверьте мне, со временем будет просто ненужным…


37.
Ему еще никогда в жизни не было так смешно. На небольшой сцене ресторана, толкая друг друга огромными сиськами, танцевали две полуголые девицы такой необыкновенной полноты, что даже пол потрескивал под ними, а на столах около сцены позвякивали фужеры. Он хохотал громким ржанием, подмигивая сидящей рядом с ним и жеманно тыкающей вилкой в пустую тарелку девицей.
- Ха-ха-ха…- восхищенно кивал головой Славка в сторону сцены и озирался по сторонам, ища поддержки своему внезапному веселью.
- Ну и об чем веселье? – вдруг вынырнул откуда-то из-за соседнего столика его давнишний приятель Толян.
- Оп-па! – выдохнул удивленно Славка. – Ты один?
- Пока – да…- загадочно улыбнулся приятель и, шумно двигая стулом, сел рядом со Славкой. – Слушай, базар есть…
- Да брось ты…- начал было Славка.
- Ты, Косой, сам еще не понимаешь, во что вляпался.
- А поаккуратней нельзя? - огрызнулся Славка, оглядываясь на девицу, которая умильными глазками смотрела на Толяна.
- Тебе надо срочно куда-нибудь линять. На тебя жмурика вешают…
- Да вы чего там все…вообще? – от негодования побагровел Славка, - я похож на идиота? Кто такое базарит? – схватил он Толяна за лацкан пиджака.
- Ты поостынь, - спокойно, глядя ему прямо в глаза, прошептал Толян, - и, прошу, не строй из себя целку. Лучше выслушай меня до конца, а потом думай, что делать дальше.
- Ладно…- Славка медленно опустился на стул.
- Ты ее-то отправь…- показал Толян глазами на девицу.
- Иди, Киса, погуляй, я тебя через часик жду у себя…не скучай.
- Понимаешь, Сакс рвет и мечет по поводу всех этих последних убийств…- приглушенным голосом заговорил Толян, как только девица вышла из-за стола, – не знаю, как он вычислил тебя, но всем уже известно, что Шурик был твоим исполнителем. Все считают, что и Шурика убрал тоже ты…
- Считают…- передразнил Толяна Славка, - менты тоже считали да не смогли ничего доказать.
- Ну, то менты…- уклончиво сказал Толян.
- Ты думаешь, они бы меня не замели, если б хотя бы даже заподозрили?
- Да они следят за тобой, дурак. Это все их ментовские игры.
- Но я на самом деле Шурика не трогал…
- А гражданку Бабаян?
- Что…граж-данку Бабаян?
- Тоже не трогал?
- Ты меня берешь на понт, да?
- Не дергайся…а слушай сюда…Сакс уже тебя заказал…так что не теряй время и делай ноги…а меня ты не видел…понял?
- Я исчезну, только знай, что Шурика…
- Ты дурак? Ничего не понял?
Но Славка, выскочив из-за стола, забежал вначале в туалет. «Откуда им стало известно про Бабаян? Знали про тот заказ только журналюга да Шурик, а они оба окачурились...».  До него вдруг  только сейчас дошло, что если и заказчик, и исполнитель кем-то убраны, то, значит, и он – лишний свидетель. «Но наши-то почему мне не верят? Допустим, кто-то стуканул…а где доказательства? Где мотивы? Кто такая Бабаян, я ее и знать-то не знаю. Неужели они меня так легко хотят взять на понт? Я чего это вдруг побежал? Как они могли меня заказать, не устроив разборки? А если это не я? Им что, как и ментам, лишь бы найти крайнего?».
Он умывал в глубокой задумчивости руки, когда в зеркале неожиданно порхнула занавеска…
И последним его видением было бледное зеркальное отражение холеного щекастого лица с остановившимися и недоуменными глазами.


38.
- Ну и каковы будут мысли у присутствующих по поводу этого очередного убийства? – обвел взглядом собравшихся у него в кабинете оперативных работников начальник криминальной милиции Малышев. – Кто-то, помнится, мне говорил, что у Косого кругом алиби…что он ни при каких делах…
- Да нет, товарищ майор, буквально на днях появилась кое-какая зацепка, - вдруг подал голос Жданов.
- Зацепка, говоришь? И кому сейчас эту зацепку мы пристегнем? Почему сразу не взяли в жесткую разработку?
- Взяли, товарищ майор…установили слежку, поставили на прослушку телефон.
- А что за наводка была?
- Вышли случайно на бывшего сослуживца Олега Борисова – Михаила Голубева, и тот вспомнил давнишний разговор, свидетелем которого он стал.
- Ну и? – нетерпеливо спросил Малышев.
- Олег, тогда еще работавший в редакции, прямым текстом спросил своего собеседника, которого называл Славой, об услуге киллера.
- Что, прямо по телефону и заказал?
- Нет, спрашивал только об условиях.
- Назвал фамилию заказываемого?
- Фамилию не назвал, а о том, что женщина и о том, что врач сказал.
- И что этот Михаил?
- Попросил у Олега объяснений. Тот, естественно, все обратил в шутку. Мол, так на его жаргоне обозначается «снять женщину». Ну, то есть заказать – это снять…
- Понятно… давай дальше.
- Ну, тот не поверил… а виду не подал… стал следить.
- Вот, бл…, прошу прощения… а проинформировать нас о готовящемся преступлении у них, господ журналистов, ума не хватило… и что он наследил? … фу, ты, господи… ну, ты меня понял…
- Был еще один телефонный разговор… там они договаривались о встрече…
- Кто с кем?
- Олег с киллером. Там он его назвал кличкой…
- Косой?
- Косой…
- Дальше что?
- А собственно, и все… в ресторане пасли Косого до самого того момента, когда он зашел в туалет.
- Как его убили?
- А так же, как и Шурика с Олегом – пулей-невидимкой… задержали Толяна, который незадолго до этого подсаживался к Косому за столик. Тот ни при делах.
- Понятно… а девица, которая с ним была?
- Допросили… тоже ничего не знает.
- Ну и каковы планы, товарищи опера? – мрачно подвел черту Малышев, – что-то непонятное стало происходить во вверенном нам населенном пункте. Заказывают киллера – мы наблюдаем, готовят убийство – мы ждем, убивают – руками разводим. Что же мы в хвосте событий плетемся? Ну, Жданов, что молчишь?
- Думаю, товарищ майор, надо брать за жабры Сакса. Давно мы его не трогали, а надо… думаю, что он нам и скажет разгадку, если хорошо его прессануть…
- Ну, так берите. Или вам какие-то на то нужны благословения?
- Завтра же займемся.
- Сегодня! Сегодня же займитесь, Жданов. Уж будьте так добры.


39.
А на следующее утро начальника криминальной милиции ждал неприятный разговор у мэра города Абросимова.
Мэр встретил Малышева недружелюбным взглядом из-под мохнатых бровей и, сухо пожав руку, кивнул головой на стул, приглашая сесть.
- Опять я узнаю о громких убийствах в нашем городе через десятые руки.
- О каких громких, Геннадий Наумович? Обычное, рядовое убийство… криминальные разборки… я Вам уже как раз и собирался доложить, но оперативных данных было маловато.
- Давай, Степан Васильевич, не будем делить убийства на рядовые и экстраординарные…ваше дело: расследовать убийство и найти виновного, а уж давать оценку, это, извините, не ваше дело.
- Понимаете, Геннадий Наумович, когда речь идет о криминальных разборках, тогда трудно бывает найти мотивационную базу. Понимаете, они же мочат…извиняюсь, убивают друг друга порой безо всякого вразумительного повода. Что-то не поделили, кто-то что-то сказал…
- Ну, ты так это и воспринимай… но от обязанности держать меня в курсе тебя никто не освобождал…. или я не прав?
- Извините, Геннадий Наумович, виноват…
- Вот-вот, - подобрел взглядом мэр, - так все-таки каковы пока первые версии?
- Вроде бы, на первый взгляд, все связывается… помните, месяц назад была убита врач Бабаян…
- Ну как же… конечно, помню.
- Нами был установлен исполнитель. Установили за ним слежку, чтобы выйти на заказчика… и вдруг этого исполнителя находят убитым при странных обстоятельствах.
- Интересно…
- Понимаете, в голове пулевое отверстие, а пули нет.
- Может быть, насквозь?
- Да нет… и стрелять было неоткуда – он лежал в больничной палате с наглухо задраенными окнами…
- А заказчика нашли?
- Нашли… двоих заказчиков… то есть, их тоже кто-то убил, прежде, чем мы арестовали…
- Сразу обоих? Поздравляю, Степан Васильевич… этак тебя скоро криминальный мир оставит без работы.
- И что странно: опять они были убиты каким-то непонятным образом.
- И каковы ваши выводы?
- Думаю, не обошлось здесь без нашего небезызвестного Тараненко.
-  Кхм-кхм…- кашлянул мэр и вынул носовой платок, - я попрошу тебя, Степан Васильевич, только без ваших ментовских штучек…ты меня понимаешь?
- Обижаете, Геннадий Наумович…
- Не забывай, что Анатолий Георгиевич давно уже не Сакс, которым когда-то пугали в городе маленьких детишек. Он, как член совета директоров, участвует в общественной жизни города.
- Да знаю, я все это…Геннадий Наумович.
-Побеседуйте, если это вам так необходимо…но без грубостей…а убийц…даже в междусобойных криминальных войнах…ищите.  Да, Степан Васильевич, Жданов…такой – у вас работает…
- Это начальник уголовного розыска.
- Знаю… у него как семейные дела?
- Да никак, Геннадий Наумович… в разводе он со своей женой. А детей, как говорится, бог не дал.
- Понимаешь, мой оболтус собрался жениться… и именно на этой бывшей жене Жданова… так вот я и спрашиваю: он мужик не ревнивый?
- А при чем тут ревнивый? Они же давно не живут… она даже, говорят, куда-то уезжала…
- Да вот вернулась.
- Не беспокойтесь, Геннадий Наумович. За Жданова я ручаюсь головой. Он хоть маленько и шебутной, но мужик правильный… трудяга. А женщины, извиняюсь, почему-то таких не любятю.
- Много вы понимаете в женщинах, - поморщился мэр, но взгляд его был гораздо веселее, чем при начале разговора, - а, впрочем, они и сами себя понимают не всегда.


40.
- Милый, ты не забыл, какой сегодня день, - глаза Милочки, голубоглазой блондинки с ямочками на пухлых щеках, - светились ласковым умилением.
- Помню, Мила…и постараюсь сегодня пораньше развязаться с делами, - изобразил на лице гримасу улыбки завязывающий у зеркала галстук Анатолий Тараненко.
- …И ты меня пригласишь на ужин при свечах?
- Ну, если ты того пожелаешь…
- А ты сам как на это смотришь?
- Как? Положительно…
- А в чем бы ты хотел меня видеть? - улыбалась отражению мужа в зеркале Мила.
В открытое настежь окно влетал свежий весенний ветер, и легкое платьишко молодой женщины трепетало, оголяя интимные подробности ее красивого тела.
- В совершенно обнаженном виде, - нарочито казенным голосом ответил Анатолий, схватил со стола барсетку и быстрым шагом направился в прихожую.
- Ну, милый… я серьезно…- улыбаясь счастливыми глазами, засеменила за ним Мила.
Тараненко любил свою жену. Но в какой-то момент совершенно отчетливо стал ощущать некую фальшь в ее к нему отношении. Словно неумелая актриса, плохо выучившая свою роль, она так старательно изображала свои чувства, что ему порой становилось неловко за нее. Он искренне не понимал такого ее поведения: ведь раньше, когда они только дружили, Мила была совершенно иной – бойкой, раскованной, независимой. Мысли, что она вдруг стала бояться его потерять, он, конечно, никогда бы не допустил. За дочерью  вице-мэра еще со школьной скамьи увивались самые яркие хлюсты из обеспеченных семей города. Единственный ребенок в семье, она была немыслимо эгоистична, а потому на первых порах их быт был изрядно напряженным из-за скандалов на ровном месте. Вначале они жили в большой пятикомнатной квартире, но потом папа настоял на переезде в загородный коттедж, где им пришлось нанимать, кроме домашней обслуги, еще и охрану. Ребенка Мила не хотела. Вернее, он у нее не получался, а заниматься альтернативными родами ей не позволяло самолюбие.
Тараненко обещал вернуться домой пораньше, потому что не мог игнорировать законное желание Милочки отметить годовщину супружеской жизни. Но в глубине его души неприятным холодком роились сомнения из-за того, что копившийся годами нарыв его криминальной жизни вдруг начал прорываться неожиданно и жестко. Его самого ошеломили до безумной ярости несанкционированные им и, главное, непонятные убийства последних дней. Он терялся в догадках, кто же мог вести в их задрыпанном городе такую умную игру, что ни менты, ни он не знали даже с какого конца подступиться к пониманию ее смысла. В то, что тщательно спланированные убийства (а он в этом ничуть не сомневался) были организованы его людьми, Тараненко с самого начала не верил. Чужаки в городе тоже замечены не были. И по всем раскладам в случае ненахождения убийц вина явно ложилась на него.
Уже в день убийства Косого его первым желанием было пойти на контакт с ментами. Но его помощник и ближайший друг Лажа категорически отсоветовал: мол, менты с их прямолинейным умом поймут это, как попытку сбить их с толку. Странным в этом убийстве было то обстоятельство, что Косого и в самом деле пасла братва Сакса. Как только ему через ментовские каналы стало известно о подробностях заказного убийства известной в городе врачихи, он тут же дал задание помощникам немедленно убрать Косого из города, чтобы затем потихоньку от него избавиться. В деле были только самые проверенные люди Сакса – человек пять или шесть. Ну не круглыми же дебилами были они, чтобы пустить пулю Косому среди бела дня да еще в центре города?
Уже подъезжая к офису, он услышал резкий зуммер мобильного.
- Анатолий Георгиевич? Добрый день, Малышев… - услышал он глуховатый голос начальника криминальной милиции.
- День добрый, - хмуро ответил Сакс.
- Как Вы смотрите на то, чтобы нам сегодня повстречаться? Много, знаете ли, вопросов накопилось… не терпящих отлагательств.
- Когда?
- Да, прямо сейчас, если не возражаете.
- Где?
- Да, у меня.


41.
- Вы что-нибудь можете мне объяснить, Яков Андреевич, по поводу его чудесного выздоровления? – спросил главврач Буравлев, седой полноватый мужчина с красивой седой бородкой на морщинистом лице, своего собеседника, вытянувшегося перед ним на краешке стула с объемистым ворохом бумаг в нервно двигающихся руках.
- Абсолютно не могу… ведь с самого начала все было крайне запущено… даже опытного анестезиолога на месте не оказалось…
-  Кхм…анестезиолога…- хмыкнул главврач, - операцию было делать некому.
-  Некому, Алексей Петрович.
-  И кто бы мог подумать, что молодой наш Соколов утрет носы маститым нейрохирургам?
- Но он и сам, если честно, ничего не понимает.
- А вам не кажется, что мы с вами были на краю очень пренеприятнейшей истории, уважаемый Яков Андреевич, - покачал головой главврач, - ведь методика выполнения операции с самого ее начала грешила очевидными ошибками.
- Вы все знаете?
- А вы полагаете, что мне была не интересена первая серьезная проверка моего протеже?
- Я бы так не стал рисковать, Алексей Петрович…
- А что не так? – натянуто засмеялся главврач, - все мы когда-то проходили через это… и у меня, когда я ходил в интернах, был один такой больной, какого никто не решался оперировать… да… но я его спасти не смог.
- А удивительнее всего, Алексей Петрович, то, что даже трехкратная перезагрузка систем жизнеобеспечения, сбои в системе кровотока не повлияли на исход.
- Ну, что поделать, Яков Андреевич… наверное, звезды так сошлись.
- И вы знаете, что странно, уж больно рано прошел постоперационный шок.
- Вот это я тоже заметил.
- Вы посмотрите, у больного уже на вторые сутки после такой сложнейшей операции практически завершен период реабилитации.
- Мистика, Яков Андреевич?
- Мистика, я вам доложу.
- И что же вы по этому поводу думаете?
- Думаю, что дело в личности больного.
-  Но вы же, надеюсь, читали его историю болезни… банальная, извините, личность..., - главврач достал пухлую стопку сшитых нитками бумажек, сплошь покрытых мелкими корявыми буковками, - вот… все те же ОРЗ, остеохандрозы, фарингиты.
- Я не это имел в виду.
- Пардон… его интеллект?
- А Вы так не считаете?
- Я думаю, что это исключено… по вполне банальной причине.
- Его невысокий социальный статус?
- Да, коллега… именно так.
И в этот самый момент, когда главврач прихлопнул пухлой ладошкой бумаги на столе, указывая собеседнику на конец аудиенции, в его кабинет вбежала взволнованная старшая медсестра Мария Рогова и, задыхаясь от быстрой ходьбы, прохрипела:
- Больной Новоселов… сначала эпилептический приступ… а потом впал в кому.
- Кто сегодня на смене? – почти прокричал главврач.
- Врач Соколов…
- Срочно в операционную!
И уже через несколько минут над бездыханным телом Андрея снова склонились головы врачей, внимательно вглядываясь в то место его тела, какое предполагалось вскрыть, чтобы понять причину очередного сбоя работы организма.
Но в самый важный момент операции, когда анестезиолог, выполнив свою работу, уступил место хирургу, дверь операционной вдруг настежь отворилась, и вошедший в нее мужчина в мятом джинсовом костюме властно сказал:
- Операцию прекратить!
- Но как же так? – возмущенно возразил главврач, - кто вам позволил?
- Операция ему не нужна. Он в ней не нуждается, - механическим голосом повторил мужчина.
- Да как вы смеете! – крикнул срывающимся голосом главвврач.
- Его состояние вне опасности. Последствия кризиса уже позади, – сказал мужчина и всем показалось, что он даже слегка улыбнулся.
- Вон! – не выдержав, подскочил к незнакомцу главврач, – я вас попрошу немедленно покинуть операционную! Коллеги! Выведите вон этого негодяя! И позвоните…кто-нибудь на вахту!
-  Я ухожу, но операцию вы ему делать не будете…- сказал примирительно мужчина и тихонечко притворил за собой дверь.
-  Это возмутительно…- сказал по инерции главврач, но в ту же минуту осекся, потому что встретился взглядом с внимательно глядящими на него глазами операционного больного.

42.
-   Слушай, Серый, ты серьезно что ли надумал жениться? – Семен чуть ли не краев налил себе в бокал из пузатой бутылки коричневато-прозрачной жидкости и пустил картинно изо рта кольцо дыма.
- Надумал, Сема… а что?
- А не спешишь?
- Да понимаешь, предки уже достали.
- Слушай, уж не надумал ли ты стать благопристойным отцом семейства, чтоб все, как у людей – машина, тачка, жена, любовница?
- Да, какое там – надумал… у предков вся моя жизнь до запятой расписана… а я в их игре – простая и рядовая пешка.
- Ну и кто она – твоя невеста? Я ее знаю?
- Конечно, знаешь…Наташка Нелюбина… помнишь, с нами до девятого училась… потом куда-то уезжала… потом выскочила замуж за мента.
- Не понял…
- Ну, выскочила по дурости… а потом тут же развелась.
- Интересные, понимаешь ли, подробности.
- Она, конечно, дура… да у ее отца серьезный бизнес.
- Ну, вот так бы сразу и говорил.
- Да ладно тебе…- сделал гримасу Сергей, - она и сама по себе телка – в моем вкусе… а мамаша моя – так та вообще в ней души не чает.
- А папаша чает?
- Папаша еще не определился… мента опасается… как-никак, а бывший ее муж – начальник нашей уголовки.
- Уголовки, говоришь? Это интересно… это может пригодиться…- Семен хитро прищурил глаз и снова выдохнул кольцо дыма, - не сечешь?
- Не совсем, - потянулся к бутылке Сергей.
- А ты подумай… в нашем с тобой предстоящем деле неформальный выход на уголовку очень даже не помешал бы.
- Какой, какой выход?
- Ты только не отвергай с ходу мою мысль… подумай, взвесь.
- Так… слушаю тебя внимательно.
- Ты никогда не думал, что старая любовь иногда может вернуться… и в гораздо ярком своем обличии?
- И что?
- А ничего… думай, балда… это в наших с тобой интересах.
- Ты рехнулся? - уставился на друга Сергей, - жениться, чтобы потом жену сдавать в аренду?
- Пошляк, - криво усмехнулся Семен, - так испоганить красивую идею полигамного брака.
- Слушай, давай сменим пластинку… расскажи-ка лучше о нашей новой теме.
- О-о-о…- игриво замотал кудрявой головой Семен, - помнишь тот вечер на даче у Егорыча?
- Помню, но смутно…- отпил из фужера несколько глотков терпко пахнущей жидкости Сергей.
- Ну, там еще телку одну привезли Димкины фраера…
- Кто такой Димка?
- Ну, Димка Гостев… местный депутат… предприниматель хренов…
- И что дальше?
- Так вот… тогда и возникла эта тема в голове Димкиных братков… где брать телок, когда душа просит праздника, как не в хорошо организованном борделе? Понятно излагаю?
- Борделе? – поморщился Сергей.
- Ну… а чем тебе не бизнес? Понятно, нелегальный… но риска почти нет.
- Ты дурак? Это в большом городе риска нет.
- А какая разница? Если грамотно определиться с клиентурой… найти надежную крышу… правильно организоваться с девочками… никаких проблем не должно возникнуть. Да, ты думаешь, мы тут велосипеды собрались изобретать? Таких фирм по соседним городам – уже пруд пруди… разные там сауны, физкабинеты…
- И что будем делать мы с тобой?
- Перво-наперво, зарегистрируем фирму, чтоб все было путем… ты же юрист – тебе и карты в руки… потом будем искать квартиру под офис, потом – подходящую хату.
- Какую фирму? – не понял Сергей.
- Ну, ты и балда, - впился в него осоловелым взглядом Семен, - конечно, не фирму интимуслуг… думай…
- Сам ты балда. Если открывать, к примеру, физкабинет, то нужно будет медицинское прикрытие… иначе лицензию не дадут.
- Значит, и будет медицинское прикрытие… в чем дело-то? Нужны будут массажисты, найдем… вот тут-то как раз – уже моя компетенция…
- Слушай, а Димыч тоже будет в деле? – спросил, тупо разминая мякиш хлеба в руке, Сергей.
- А без него я бы и не решился, - нахмурил лоб Семен, - дело-то новое, в наших краях неизвестное.
- И он при его положении…
- Да что ты дрейфишь? Все будет тики-тики… ну, сам подумай, кто же из клиентуры, которая будет сплошь состоять из городской и районной элиты, пикнет на стороне о подробностях нашей работы? А девочек мы хорошо вымуштруем…
- Послушать тебя… у тебя все просто.
- Ты, Серый, наверное, мало выпил, если до тебя все доходит, как до жирафа… в конце концов, я тебя не неволю… не хочешь быть в теме, пойду искать другого юриста.
- Да нет, Семен, согласен.


43.   
- Разрешите, Степан Васильевич, - чуть приоткрыла дверь кабинета как всегда яркая в своей красной одежде и сильно накрашенными губами, но с помятым старым лицом секретарша Изольда Львовна, - к вам тут гражданин…как ваша фамилия? (повернулась она всем туловищем, обозначив некрасивые складки кожи на шее)…Тараненко.
- Пусть войдет, - буркнул, не отрывая головы от вороха бумаг, лежащих перед ним, Малышев и открыл верхний ящик стола, чтобы подготовить к записи диктофон.
- Здравствуйте, Степан Васильевич, - с доброжелательной улыбкой, старательно делая невозмутимым выражение лица, бодро вошел в кабинет тот, кого Малышев так люто не терпел, что ему стоило больших усилий изобразить на лице подобие ответного доброжелательства.
- Добрый день, проходите…
   Он внимательно посмотрел в чуть прищуренные нагловатые глаза посетителя и, слегка помедлив, приподнялся со стула, чтобы пожать протянутую руку.
- Всегда рад встрече, - непринужденно сел к приставному столу Тараненко.
- Так уж и рад, Анатолий Георгиевич?
- Люблю побеседовать с умными людьми, Степан Васильевич…
- Ладно… давай о деле…, - Малышев, кряхтя, полез в стол включить диктофон, - ну… что там у вас за разборки начались? Что за беспредел пошел в отношении граждан?
- Можно по порядку? – попросил Тараненко.
- Да уж валяй, - повысил голос Малышев, - уж сделай одолжение.
- Только вот этого не надо…
- Чего не надо?
-  Кричать на меня не надо… и тыкать…
- Извольте гражданин Тараненко.
- Я проводил собственное расследование по поводу всех убийств…, - начал после некоторого молчания Тараненко, - думаете, меня самого все это не привело в недоумение? Я вычислил заказчика и исполнителя убийства врачихи… но дальше я и сам ничего не могу понять…
- Ты…вы хотите сказать, что с ними занимался еще кто-то, кроме нас с вами?
- Ну, вы сами подумайте, кому был нужен этот дебиловатый Шурик Пухов?
- А заказчикам не нужен?
- Косого мы сразу проверили… он был не при делах…
- И откуда такая уверенность?
- Он все это время был на виду.
- Ну, хорошо, а Борисову?
- Борисова вы на меня не вешайте… Степан Васильевич…- глядя дерзко в глаза Малышеву, нервно дернул головой Тараненко, - я этого фраера знать не знал, пока его кто-то не замочил.
- Не знал, говоришь… говорите? А Косой почему его знал?
- Вот это я тоже хотел у него спросить…
- И не успел?
- Да… не успел.
В кабинете повисла напряженная тишина.
- Ну хорошо… - собираясь с мыслями, спросил, потянувшись к трубке телефона, Малышев, - тогда скажи… скажите мне, Анатолий Георгиевич, кто убрал Косого? Але (тут же сухо бросил он в зашуршавшую приглушенным мужским голосом трубку), Жданов, зайди…
-  Честно? – изобразил на лице удивленную гримасу Тараненко, - и, видя, как вскинул на него готовые налиться яростью глаза Малышев, тут же поспешил добавить, - не знаю.
- Ну, рассказывай тогда, чего сам накопал по этому убийству.
В это время в кабинет зашел, тихонько притворив за собой дверь и сухо кивнув головой посетителю, Жданов:
- Вызывали, товарищ майор?
- Садись, капитан… вот слушай, что нам сейчас расскажет гражданин Тараненко.
- …Борисов заказал врачиху…
- Гражданку Бабаян? - уточнил Малышев.
- …да, гражданку Бабаян… Славке Косому при довольно странных обстоятельствах…
- Так…
- Короче, в Славкин джип въехал как-то один мужик на своем «жигуленке»… въехал по касательной, вмятин особых не было… так, одни царапины. Кто там из них был прав, а кто виноват – не в этом суть. Мужика поставили на счетчик…
- Понятно, - пробурчал Малышев, а Жданов хмыкнул.
- И вот тут появился на горизонте этот хмырь, извиняюсь, Борисов…
- Он сам появился или его пристегнули Славкины друганы?
- Сам… по крайней мере, так повел он свой базар…
- Он сразу не стал оспаривать Славкиных претензий?
- Не только не стал, но и предложил свои условия…
- Так сразу? – вмешался в разговор Жданов.
- Ну, сначала был базар за сумму… а потом… потом они уже базарили со Славкой – один на один…
-  В их отношениях не было ничего странного?  - Жданов покосился на Малышева, который вертел в руках спичечный коробок, - все-таки до этого же они не пересекались – и вдруг такое серьезное дело.
- Вот я и говорю, что при странных обстоятельствах… я Славку давно знал… дураком он был, конечно, и балбесом, но на мокруху никогда не соглашался.
-  А Борисову зачем нужна была эта Бабаян? Не выяснили? – быстро спросил Малышев.
-  Она была близкой подругой его невесты…
-  И что?
- А больше я ничего не знаю… кроме того, что, наверное, знаете и вы – невеста покончила с собой.
- Ну что скажешь, товарищ капитан? - спросил, откинувшись на спинку кресла и держа на вытянутой руке зажженную спичку, Малышев.
- Я хочу задать последний вопрос вашему гостю, товарищ майор.
- Валяй, задавай.
- Так кто же все-таки по-вашему в городе так грубо наследил?
- Не знаю…- ответил Тараненко, - хоть режьте меня на куски, не знаю…


44.
Сергей Абросимов так увлекся идеей своего друга, что даже перед тем, как уснуть, прикидывал особенности юридических нюансов открытия новой фирмы. «Рекламное агентство! - вдруг подумал как-то он уже в сладкой полудреме, вспомнив полузабытый обрывок из промелькнувшего однажды на экранах телевизионного сериала, - вот и легальное прикрытие фотосалона, двойным дном которого будет тщательно законспирированный бордель. Вполне оправданными будут поиски фотогеничных моделей для рекламных роликов… вполне цивильным – бизнес… ну, конечно же, рекламное агентство!».
С тех пор он уже точно знал, что ему следует делать в ближайшие дни, чтобы воплотить свою мечту в реальность. Он распечатал из интернета необходимую юридическую консультацию. Внимательно проштудировал выуженный из разных печатных источников опыт продвинутых отечественных фирм. Дело принимало вполне ощутимые контуры. Одно волновало: нужны были первоначальные деньги, а просить их у отца означало начинать бесконечно нудный разговор о том, почему он никак не хочет принимать отцовское предложение об устройстве на «государеву» службу. Он пока еще, как мог, оттягивал тот роковой момент, когда отцовское терпение могло лопнуть и ему пришлось бы делать выбор между чиновническим креслом в городской мэрии или бегством из отчего дома. Он почему-то надеялся, что, открыв свою фирму, сможет (не без помощи матери, конечно) поставить отца перед свершившимся фактом и хотя бы на время позволит отдалить его судьбоносные планы.
«А если попросить у Димыча?», - подумал как-то Сергей, ворочаясь в постели с очередными думами о деле. Он не очень-то  знался с этим обрюзглым, но шустрым пройдохой, который был известен в городе с хулиганистого пацана до уважаемого депутата. Его знали все, как знают юродивых, бандюков и больших начальников. Его визгливый бабий голосок всегда возникал в местах людских скоплений, он постоянно лез на трибуны, а когда возникали драки, - разнимал дерущихся. Местные газеты уже давно именовали его Дмитрием Ивановичем, а народ как звал его Димкой, так и продолжал звать.
Когда на дворе запахло переменами и газеты запестрели словами «демократия», «гласность», «перестройка», Димыч открыл первый в городе кооператив под названием «Хламинада». Вначале в толк никто не мог взять: что за название? Только потом, когда в его приемные пункты потянулись очереди со старым тряпьем и макулатурой, поняли – от слова «Хлам».
Но больше всего не нравилось Сергею в Димыче его воинствующая хамовитость. Его излюбленной манерой был разговор с подначками и обильно сдобренным словами-паразитами (да к тому же в основном – матерными). Он и публичные речи произносил, коверкая общепринятые слова и вставляя вместо них жаргонные, но народу это нравилось, и даже пожилые люди, не привыкшие к современному жаргону, воспринимали эмоциональную публицистику Димыча достаточно доброжелательно.
Они встретились, как этого пожелал Димыч, в полуподвальной пивнушке, которую нормальне люди обычно обходили стороной.
- Ну, слушаю тебя, хрен моржовый, только давай шустрее – времени, бля, в обрез, - скороговоркой выпалил Димыч, отхлебнув из кружки пива и отерев рукавом модного пиджака губы.
- Дело серьезное…- хотел было обидеться Сергей, но передумал и продолжил, - мы с другом хотим фирму открыть… с интимуслугами.
- Ну, это же, бля, совсем другой разговор! Понимаешь-нет? Сами додумались? Мо-лод-цы!
- Уже все на мази…- конфузливо улыбнулся Сергей, - деньги нужны.
- Деньги? Будь они неладны… ек макарек… кому ж они не нужны? А отец не дает?
- Не даст…- буркнул Сергей, - и дело завалит на корню.
- От это ты прав…- сказал Димыч и многозначительно поднял маленький волосатый указательный палец, - слушай сюда… деньги я тебе дам… на раскрутку… только, слушай меня внимательно, при одном условии… ты берешь меня в долю.
- Но я не один…- пытался было возразить Сергей.
- А сколько вас?
- Двое…
- Значит, будет трое… или ты против?
- Но…
- Значит, так… найдешь меня, когда будешь готов принять мои условия… покажешь учредительные бумаги – тут же получишь то, что просишь.
- Мы не обговорили сумму…- уныло проговорил Сергей, глядя на лоснящееся от обильно выступившего пота лицо Димыча.
- Как не обговорили и процент доли…- протянул ему руку Димыч и тут же зашагал вихляющей походкой к выходу.


45.
Неделя прошла с той нечаянной встречи с Иваном и сумбурного с ним разговора в кафе, а Саша всё жила его подробностями. Она с самого начала их знакомства испытывала какое-то чувство нереальности всего происходящего, на фоне которого романтическая увлеченность тлела в ее душе, как уголек в костре: наливаясь жаром под порывами ветерка, но не в силах разгореться. Иван раза два ей звонил, причем, звонки эти были неожиданными (она уже готовилась ко сну) и совсем необязательными: про «как живешь» и «чем будешь заниматься завтра». Необязательными, потому что после праздного вопроса о ее планах на завтра, Иван что-то говорил о себе и, ссылаясь на занятость, откладывал время их встречи на неопределенное время. Саша всё чаще начинала понимать, что её влюбленность – это такая же химера, как страдания молоденьких фанаток до полуобморочного состояния из-за смазливых кумиров эстрады противоположного пола. Она по полочкам раскладывала все свои ощущения: сильный он, ласковый, внимательный? …вроде бы да… дорожит ли он ею? …пока непонятно… и, наконец, влюблен ли он в неё? …тоже пока неясно. И вообще, способен ли он на какие-либо чувства, если он не человек. Когда она впервые осознала некую противоестественность их отношений, ей стало не по себе, как если бы её уличили в каких-либо недозволенных моралью прелюбодеяниях. Но разум отступал, когда в полуночных грёзах, склеенных из обрывков чувственных воспоминаний, образ Ивана снова тревожил её сердце. И она тогда забывала обо всех условностях его физической сущности и мысли её сворачивали на потаённую тропку притаившихся в ожидании женского счастья нерастраченных чувств.
«Собственно, какое мне дело до его происхождения? – думала Саша, расчесывая по утрам волосы и задумчиво глядя в зеркало на свои припухлые после сна веки. – Если он мужчина, то какое значение имеет всё то, что не касается нормальной человеческой жизни? И потом… а где гарантия, что другие мужики – не инопланетяне?». Эта мысль показалась Саше такой забавной, что она улыбнулась своему отражению.
И словно бы в ответ на ее страдания Иван подошел к Саше однажды, когда она выходила из проходной и, улыбнувшись, протянул ей букетик полевых цветов.
- Привет, - сказал он ей просто, - извини, что не звонил – был очень занят.
- Настолько, что не мог выкроить минутки на звонок?
- Не сердись…- снова вкрадчиво сказал он, - я не могу тебе всего рассказать…
- Но ты не объявлялся целую неделю… я уже не знала, что и подумать.
- Меня не было в городе…
- Ты куда-то уезжал?
- Да… но ты меня ни о чём не должна спрашивать…это мои личные дела.
- Ну, хорошо, если личные дела, - надула губки Саша, - а у меня их нет.
- Не обижайся… это очень серьезно… а ты знаешь, куда я сегодня тебя хочу пригласить? – картинно взял Иван Сашу под руку.
- Не знаю…- улыбнулась Саша и, кокетливо прищурив глаза, жеманно спросила, - куда же?
- В ЗАГС…
- Ты серьезно? – Саша даже остановилась от неожиданности.
- А ты возражаешь?
- Нет… но это так неожиданно…
- Почему неожиданно? Разве мы уже не говорили на эту тему?
- А ты сам уверен, что тебе это нужно? – спросила Саша, глядя Ивану прямо в глаза.
- Ты снова о своем? Не веришь в то, что у меня будет всё, как у людей?
- У людей?
- Ну, не цепляйся к словам… я имел в виду: как у других людей…
- Это у тебя… а у меня?
- Дурочка, - обнял её порывисто Иван, - а ты не думай ни о чём, кроме, как о наших чувствах… я ведь, в конце концов, не чудовище из «Аленького цветочка», которого, кстати, любили поболее, чем меня.
- Откуда ты знаешь, как любят тебя, - ответила смущенно Саша и добавила, перейдя на шепот, - я согласна.
…А в ЗАГСе всё было до обыденности просто. Заставили заполнить бланки заявлений, задали несколько вопросов и сказали, когда приходить на регистрацию.
- Ну, как ты? – спросил Иван, когда они вышли на залитую вечерним солнцем улицу.
- Ты сейчас куда? – ответила ему вопросом сумасшедшая от счастья Саша.
- К тебе… а ты не возражаешь?
- Ты ещё спрашиваешь…
- Тогда идем в магазин покупать продукты для интимного вечера при свечах.


46.
- Ну, ты брат, нас напугал, - первое, что услышал Андрей, когда после тяжелого, тоскливого забытья с трудом разлепил веки.
Знакомое и уже ставшее родным лицо лечащего врача улыбалось ему лукавой улыбкой и всеми своими морщинками лучило добродушие и спокойствие.
- Лежать, лежать…- тихо придержал врач руку дернувшегося было Андрея, - вам ещё предстоит с недельку поваляться… но всё страшное позади.
Андрей непонимающе посмотрел на доктора, потом перевел взгляд на стеклянную дверь палаты.
-  Ну, что поделаешь, странные вещи порой происходят, когда дело касается головного мозга… это ведь нам только кажется, что мы всё о себе знаем… а мозг наш – это такая, признаюсь вам, серьезная штуковина, в какую мы пока что лазим, как настройщик рояля с навыками слесаря.
- А жена моя где? – вдруг спросил Андрей.
- Жена? – переспросил, снова улыбнувшись врач, - вижу, что вы хорошо восстанавливаетесь… будет она скоро здесь, ваша жена… соснет немного после ночного бдения и примчится.
- Она здесь была?
- Ну, а как же вы думали? Все эти дни, что вы были в коме, она дежурила, отлучаясь только, чтобы поспать.
  …Люба пришла, когда сестра увезла капельницу, а в коридоре зазвенела развозимая по палатам посуда. Она деловито поправила постель, убрала с тумбочки ненужные бытовые мелочи и села на стул, внимательно глядя на Андрея. И ему стало немного не по себе от того, что взгляд ее был не тем любящим женским, от которого всякий раз что-то нервно шевелилось в груди, а каким-то будничным, отрешенно-заботливым, каким смотрят мамы на любимого, но ещё несмышленного маленького ребенка. Она выглядела немного усталой, но волосы ее были хорошо уложены, губы блестели легкой пленкой дорогой помады, брови – тонко и аккуратно прорисованы. И тело ее пахло неуловимо знакомым запахом любимых ею французских духов.
-  Ты кушал? – спросила она, и таким банально обыденным был тон её вопроса, что Андрею показалось, что Люба никуда и не уходила, а всё это время была где-то рядом.
- Нет…- ответил он машинально.
- Ну, давай тогда я тебе приготовлю…
Она снова деловито засуетилась и, выкладывая на тумбочку продукты, весело затараторила:
- Ты знаешь, нас с тобой пригласили на свадьбу…
- Свадьбу? Кто?
- Твоя знакомая с работы… Александра.
- Да? – чуть не поперхнулся отпитым чаем Андрей, - и кто её жених?
- Какой-то Иван Николаев… ты его знаешь?
- По-моему, да…
- А на заводе, пока ты болел, творится что-то странное… основные цеха работают на грани остановки, а вспомогательные – уже стоят.
- Что ты такое говоришь?
- Но ты не расстраивайся, всех людей переводят на строительство сельскохозяйственного комплекса, который будет работать, говорят, по каким-то суперским технологиям.
- Не может быть…- никак не мог осмыслить эту ошеломляющую новость Андрей. Тот беззаботный тон, с каким была сказана новость Любой, казался ему настолько кощунственным, что он даже слов не мог подобрать, чтобы адекватно отреагировать на него, - закрыть завод? Они что же там с ума все посходили?
- А ты чего это так разволновался? - испуганно всплеснула руками Люба, - мало наглотался заводской пыли да газов литейных надышался? Сейчас только об этом и говорят… мол, проще новый экологически чистый завод построить, чем старый постоянно перестраивать.
- Это болтовня…- сквозь зубы процедил Андрей, - никто ничего строить не будет.
- Почему ты так думаешь? Вот и по центральному телевидению показывали…
- Там много чего показывают.
- Серьезный чиновник сказал.
- Что он сказал? Что у него душа болит за судьбы наших уральских городов? Ты понимаешь, что в наших неблагоприятных по климату и с суглинистми землями местах можно прожить только на добыче и переработке того, что мы называем полезными ископаемыми. И если нас этого лишить, то нам здесь будет делать нечего.
- Если бы я знала, что тебя так расстроит эта новость…- поспешила успокоить Андрея Люба, - я бы лучше промолчала… дался тебе этот завод…
- Что ты такое говоришь? – привстал на локти Андрей, - а куда я пойду, по-твоему, когда встану на ноги?
- Андрюша…- села к нему на постель Люба, - дурачок… да что же на твоей литейке свет что ли клином сошелся? Мы что с тобой старики какие-нибудь, тяжелые на подъем? Сядем на паровоз – и ту-ту… туда, где нет ни отравленной воды, ни угарного воздуха.
- С твоим-то положением? – покосился Андрей на её уже заметно округлившийся живот.
- А что? – засмеялась своим беззаботным смехом Люба, - когда надумаем ехать, он у нас уже появится на свет… и будет только рад, если мамка с папкой задумаются о его здоровье.

47.
- Ой, девочки, как я рада, что мы, наконец, встретились! – потянулась целоваться со всеми явно поплывшая от избытка вина, которым был уставлен большой праздничный стол, Наташа, - Если бы вы знали, как я рада…
-  А я и говорю, что нам надо чаще встречаться, - обняла её Светлана, - правда, Шурик?
Саша, стоявшая в прихожей и вытаскивающая из хаотично сваленной кучи обуви перепутавшиеся сапоги подружек, радостно кивнула головой:
- Конечно, девочки…
- Дайте мне девчонки, честное слово, что мы ещё вот так же соберёмся… посидим, поболтаем.
- Честное, пречестное…?
- Честное, пречестное.
- Вот возьми, Наташка.
- А у меня есть, девочки предложение…
- Рационализаторское?
- Хорошее, девчонки.
- Ну, валяй, коли хорошее.
- Нет, я серьезно…- Светлана обвела взглядом собравшихся в тесной прихожей подруг и заговорщическим голосом зашептала, - а мне сдаётся, что среди наших одноклассниц есть ещё одна невеста.
- Нет, ты серьезно? – закричала из комнаты рыжеволосая хохотушка Катя. – Кто  же это из нас пытается зажилить девичник? Сразу всех предупреждаю, что это не я.
- Ты, Наташка? – пытливо уставилась на сразу вдруг погрустневшую подругу  поправляющая у зеркала прическу серьёзная татарочка Резеда.
-  Я… то есть пока что мы думаем.
- Ха-ха-ха…- залилась звонким смехом Катя, - когда уже ты назвалась невестой, раздумья совсем даже  неуместны!
- Нет, правда, девочки… вы же знаете, что я уже один раз обожглась.
- Ну, Наташка, что теперь вспоминать… с кем не бывает? Что же теперь постоянно ходить и оглядываться? Кто хоть он, твой жених?
- Сынок мэра…
- О-о-о… - сказали хором подружки.
-  Но вы не подумайте, что я специально его ловила.
- Нет, Натаха, - мы так не думаем.
- Да ты что, Натаха…
- Ты просто молодец, Наташка…  и мы очень рады за тебя.
-  Я, девочки, и правда пока не решила…всё мне в нём нравится, но что-то мне внутри подсказывает…понимаете, что-то заставляет меня ему до конца не доверять…
- А когда, Наташка, свадьба?
- Девочки…
- Ну, что – девочки? – подошла к ней вплотную Катя, - девичник гони!
- Да вы что, думаете, я против того, чтобы снова собраться? Да хоть завтра давайте.
- Нет, серьезно… давайте, девчонки, накануне женского дня соберёмся.
- Девочки! Я решила, - подняла руку Наташа, - порошу вас всех минуточку внимания… седьмого марта я жду вас всех у меня.
А на улице она взяла под руку Светлану и почему-то оглянувшись по сторонам, спросила:
- Я слышала, что у тебя недавно что-то случилось с мамой?
- Случилось…Наташа… её убили…
- Да что ты говоришь? – испугалась Наташа.
- И самое страшное, что никто не знает, за что?
- И даже милиция?
- Даже милиция… зашёл какой-то подонок в квартиру, ударил шилом и ушёл… а потом убили его, а потом – того, кто заказал…
- И ничего не взяли из вещей?
- В том-то и дело, что ничего.
- А тот, кто заказал – он кто?
- Бывший журналист из газеты… Олег Борисов.
- Олег Борисов? Светочка! Я знаю его… подожди… Борисов… точно… он так себя называл… такой высокий, холёный, с бородкой…
- Где ты его видела, Наташка?
- В областном центре… я там жила после развода… а он приезжал в командировку и зашел ко мне отметить командировочное удостоверение…
- И что дальше?
- А дальше – пригласил меня в кино…
- Как романтично.
- Потом мы с ним поужинали в ресторане… ну, а потом…
- Понятно всё с тобой, подруга… когда всё это было?
- Ну, где-то сразу после  ноябрьских праздников…
- Значит, уже после убийства.
- Ты, знаешь, Светлана… извини… он был так галантен и вежлив.
- О чём вы с ним говорили?
- Да ни о чём… постой… знаешь, чем он мне показался странным? Он постоянно повторял фразу «я просто с катушек сорвался». И к месту, и не к месту… я так его и восприняла – как немножечко того…- Наташа покрутила пальцем у виска.
- Он о своих делах говорил?
- О каких-то долговых обязательствах… но я ничего не поняла.
- Каких и перед кем?
- Перед… он его не назвал, но я поняла, что этот кто-то его уже приговорил.
- Поподробнее, если можно, Наташка…
- А всё… больше я ничего не поняла.
- И больше ты его не видела?
- Наяву не видела, а во сне – однажды… он протягивал ко мне руки и звал на помощь… и разве я могла подумать, что он убийца?
- Ты, знаешь, Наташка, мне очень надо найти хотя бы смысл убийства… я никогда не успокоюсь, если не буду точно знать, за что убили маму… я очень тебя попрошу – вспомни все детали твоей романтической встречи… мне это очень важно.

48.
Свадьбу молодые решили отпраздновать в небольшом кафе и очень тесным кругом. Все было, как у всех: развязный, шебутной тамада, который к тому же, как оказалось, очень даже прилично пел; громкая музыка, шутки, розыгрыши, танцы…
Расходились далеко за полночь. Иван решил идти домой пешком, благо до его дома было минут десять хода. Саша присела в фойе переобуться и только сейчас вдруг ощутила страшную усталость. Она смотрела на веселых одевающихся гостей, на суетливо хлопочущих в зале официанток, на разговаривающего с кем-то из обслуживающего персонала кафе Ивана и ловила себя на мысли, что как-то до обыденности просто произошло то, о чем она уже и мечтать перестала. Она – мужняя жена? Да…это случилось. Она встретила того единственного, с которым ей было хорошо и с которым она должна теперь делить все невзгоды и радости. Но в эти радужные мысли нет-нет и вплеталась (она ее тут же отгоняла, но та и не думала уходить) тоскливая нотка сомнения в правильности ее выбора. Она никак не могла отрешиться от ощущения какой-то фальши в их отношениях с Иваном.  Каким-то нереальным казался ей ее союз с человеком неземного происхождения.
- Ты чего там загрустила? – словно услышав (а, может, и в самом деле он обладает этими способностями, но до поры до времени от нее скрывает?) Сашины мысли, обернулся от дверей Иван, - тебе помочь?
- Нет-нет, - поспешно встала Саша и взяла Ивана под руку.
- По-моему, было весело…- сказал Иван, - все довольны.
- Я, знаешь, Ваня… я все думаю о нас…
- Ты думаешь, что у нас ничего не получится?
- Нет, Ваня… я ведь тебя совсем не знаю… я… даже не знаю, чем ты занимаешься, где работаешь.
- Милая ты моя Сашка, - искренне рассмеялся Иван, - да что ты все думаешь не о том, о чем надо думать… разве чувства не важнее каких-то материальных забот? О чем твои заботы? Если о хлебе насущном, то выбрось их из головы. Ты мне прямо скажи: какую сумму денег я тебе должен отдавать каждый месяц?
- Зачем ты, Ваня так? – испугалась, что обидела мужа Саша.
- Как? Я и в самом деле не объяснил тебе того, что работать могу где угодно и кем угодно, но не волен выбирать… пойми меня правильно, я – исполнитель разовых поручений своего непосредственного руководителя… вчера я был референтом директора завода, завтра буду… ну, это не важно.
- А свадьбу он тебе разрешил?
- Представь себе, да. Хотя разговор был серьезным. Понимаешь, у нас не поощряются любовные отношения. Нам они не запрещены… нам даже специально сохранен основной инстинкт со всеми связанными с ним половыми функциями…но последний случай с адептом, который тоже жил в нашем городе под фамилией Борисов…
- Он тоже был не человеком? – вырвалось у Саши.
- Почему тоже?
- Ой… я имела в виду…
- Но ты права… статистическая погрешность… сбой системы… он, как у вас говорят: «слетел с катушек».
- Ваня… а у нас дети будут?
- Знаешь…- ответил Иван после некоторого молчания, давай на эту тему поговорим дома. Просто дети наши будут непростыми… ты меня поняла? И, возможно, не нам будет дано такое право решать как и где их воспитывать...
- Ты это серьезно? – Саша только тут поняла, чего ей следовало опасаться с самого начала их отношений.
- Тема закрыта… но расстраиваться совершенно не стоит… дети в нашем доме обязательно будут. Ты, Сашенька, брось все свои сомнения, - крепко обнял ее Иван, - все у нас с тобой будет, как ты захочешь.
Саша посмотрела на звездное небо и вздохнула.
- Я понимаю, что тебе многое из того, что связано со мной, кажется непонятным и пугающим. Но ты одна из немногих землян, кому суждено жить вечной жизнью. Мы, адепты, вызвавшиеся спасти вашу планету от гибели, не всесильны настолько, чтобы коренным образом оградить землян от роковых ошибок. Мы делаем то, что отодвигает катастрофу… но массовый психоз землян последних лет просто нас обескураживает. Мы не понимаем глобального по масштабам падения нравов… А там, где нет Бога, там – мракобесие, разврат и преступность. Мы никак не можем остановить локальные войны, то и дело вспыхивающие в различных уголках планеты. Мы не в силах помирить враждующие народы, у которых, наверное, мозги заклинило от откуда-то появляющейся ненависти. Но миссия наша не закончится с гибелью вашей цивилизации…
- Ты хочешь сказать…
- Да, Сашенька, часть землян…  и это будет очень ответственный выбор… мы перенесем, закодировав их генокод, на свою планету.

49.
Андрей проснулся от яркого солнечного луча, резко ударившего по глазам в просвет между шторами. Он машинально взглянул на часы, висевшие в углу комнаты, как раз напротив кровати:
- Боже мой – половина десятого…
Андрей покосился на закрытое сбившимися волосами личико посапывающей Любаши и неизвестно чему улыбнулся.
- Вставай, соня, - ласково потрепал он ее за оголенное плечо, - уже скоро спать ложиться, а мы еще не завтракали…
- Ой, а сколько уже времени? – тут же открыла заспанные глаза Любаша.
- Да, спи уж, коли не выспалась…
- Андрюша…- сладко потянулась Любаша, - а ты мне не снишься?
- А ты сама как думаешь?
- Честно?
- Желательно.
- Сомневаюсь…
- А сейчас? – Андрей вплотную подвинулся к жене и страстно начал ее целовать.
- Пусти…- шаловливо попыталась отвернуться Любаша.
- Раз ты не веришь…
- Да, верю я… верю, любимый…
Комната была наполнена нестерпимо ярким солнцем. В открытое окно долетал уличный шум.
- Ты можешь объяснить, Любаша, что с нами было, - спросил Андрей, когда жена пришла из ванной комнаты – вся сотканная из вешнего воздуха.
- Прости меня, Андрюша… если сможешь. Давай считать, что наш с тобой «кэш» свое предназначение исчерпал…
-  Кэш?
- Да, тот, который является устройством для хранения промежуточных результатов.