***
Всю оставшуюся часть ночи до утра селяне собирали в большую кучу убитых волков, тела же троих оборотней, которым смерть вернула их человеческий облик, отнесли на берег и положили, рядком накрыв рваной рогожей. Туда же Велеслав принёс и сорванную филином с копья голову убитого во время лесной охоты вовкулака, похоже, что в ней с окончанием боя погасла последняя теплившаяся, призрачная искра жизни. Откинув грубое рядно прикрывавшее лица мертвецов, Велеслав, положил, эту всё ещё вызывавшую внутренний трепет голову рядом с ними. Несмотря на смертную муку, исказившую лица убитых, в них явно угадывалось родственное сходство членов одной семьи.
- Погляди-ка, Ярославич, а ведь, похоже, ты, тогда в лесу, их старшого завалил. – Присмотревшись, удивлённо воскликнул, подошедший Вьюн. - Точно, голова батьке ихнему принадлежала при жизни, а это сыны его.
- Ну и бог с ними, коли так, им как сродственникам у Вия-Нияна в Нави веселее будет. Знатными служителями нынче Марана и Вий обзаведутся, – невесело усмехнувшись, сказал Велеслав, вновь накрывая лица мёртвых оборотней.
- Не пойму только где же ещё один, перевертней вроде пятеро было?
- Точно, пятеро! Ну, подраненную вовкулачку, ты Ярославич, отпустил. Хотя извини, но я тоже не понял с чего это, ты, так разжалобился? Ну ладно, отпустил, и Ниян с ней! Однако должён же быть ещё один. Не уж-то ушёл!? Если так, то худо дело. Они с волчихой-то тобой отпущенной новых перевертней наплодят! И что это, тебе, заблажило ведьму эту шерстнатую отпустить?
- Сам не знаю, - пожал плечами Велеслав. - А только, так мне вдруг тошно стало от всей этой кровищи пролитой! Да и не дело это всем скопом одного лупцевать! В бою врага убить, это одно, а целой толпой над раненным, да бессильным супостатом куражиться, это уже вовсе не порядок. И витязю не честь, и не хвала, потакать такому безобразию! Да и глазищи у волчицы той, до того несчастные были…
- То-то, что глазищи! Гляди, Ярославич, как бы не приворожила тебя волчиха-то! Перевертни известное дело на всякую ворожбу горазды! Ох, нутром чую, хлебнёшь ты из-за доброты своей, да из-за ведьмы этой лиха! Уж лучше бы её наши сермяжнички добили, а что чести воинской касаемо, то какой с них лапотников спрос, они и слов-то таких слыхом не слыхивали! Ещё и на заступников своих холки щетинить надумали. Вот и помогай таким, надо было намять им бока-то их сермяжные! – Озлился вдруг Вьюн. - Чтоб я еще, когда за таких олухов, вступаться стал!? Да ни в жизнь! Лапти дровяные необузданные! Ведь и в правду, сошлись скопом, и бьют все одного беззащитного! Нет надо, надо было их сиволапых понятиям правильным поучить!!!
- Зря, ты Вьюн, разошёлся так, - укоризненно и успокаивающе сказал Велеслав.
- Они не столь по злобе, а больше от страха своего так ярились. А от страха люди много чего неподобного творят. Да и насчёт заступничества, это ты тоже лишку хватил. Если не мы, то кто же ещё, их защитит? На то мы и вои-витязи, чтобы землю и людей своих, эту самую землю обрабатывающих, от любого ворога хранить защищать! Мы ратники земли нашей, а они кормильцы, много ты на голодное брюхо-то навоюешь? А нынче и вовсе дело такое не обычное для них, да кровавое вышло, вот мужички-то и зашлись с непривычки. Так-то вот!
- Ну да, испугались мужички. Однако на диво быстро оправились они от страха-то своего. Продолжал язвить Вьюн.
- Глянь-ка, Ярославич, как лихо они с бирюков побитых шкуры дерут. Мужичок, он такая животинка ухватистая, да прижимистая, своей выгоды ни в чём не упустит! Я после сегодняшней резни, долго ещё на охоту не пойду, а этим всё нипочём, нашьют себе тулупов волчьих, и будут щеголять. А по мне, так после боя нынешнего, я бирюков зауважал, сильные и храбрые супостаты! Я с ними, как с людьми бился, и тулуп из волчьей шкуры, теперь для меня, словно из кожи человеческой сшитый, да!
- Брось, ты Вьюнок, - махнул рукой Велеслав, шубы у волков добрые зимние, что добру-то пропадать? А ещё меня пытал, с каких это бубенцов, я волчицу отпустил. Вот дело другое, куда пятый вовкулак делся, и впрямь не понятно? Да незадача, должно ушёл таки перевертень…
- И никуда он не ушёл, - прогудел подошедший к Вьюну и Велеславу Мачуга, который, быстро забыл обиду на мужиков, и помогал селянам переносить в деревню раненых ополченцев.
- Я его к Дедушке Водяному в гости своей дубинушкой наладил. Как он в прорубь булькнул, так боле и не выныривал. Должно течением под лёд затянуло, а там, небось, и хозяева речные подоспели на расправу. Водяник известно не любит, когда его до времени будят. А нонешней ночкой, мы ему знатную побудку устроили. Что же до шкур волчьих, так степняки и до селе с врагов убитых кожи дерут, да збрую конскую украшают. Уж тебе ли Вьюнок этого не знать. А в былые времена и наши пращуры с вражьих голов чубы срезали, и за честь воинскую это непотребство почитали.
Вьюн на эти Мачугины слова, только рукой махнул, и улыбаясь обнял мощные плечи боевого товарища:
- Уходил-уделал, говоришь перевертня, братушка! Да, если ты его палочкой своей волшебной потрогал маленько, тяжелёхонько было лохматому после этого плавать! – От души рассмеялись Вьюн, а за ним и Велеслав.
- Однако же несподручно будет мужичкам местным теперь рыбалить в этой речке, коли там, такой жилец завёлся. – Полушутливо, полуозабочено сказал Велеслав.
- Да ничего страшного, Деда Водяника жертвой задобрят и всех делов-то. Под присмотром Водяного Деда не забалует перевертень. В реке ничего без воли водяного не делается, будет вовкулак утопленный плотву с карасями пасти, да за русалками подглядывать, всё лучше, чем его сродникам у Нияна-Вия в нави-небытии болтаться, а вернее всего, в пекле жарком обретаться. Видать ещё не успел он в Яви при жизни напаскудить много, раз его после погибели в Нави не в огонь пекельный, а в водичку речную Макошь определила. – Продолжал веселиться Вьюн.
- Ну, будет зубоскалить, - посерьёзнев вдруг, сказал Велеслав. - Всем нам, когда нибуть с Вием, да Маранной встреча предстоит. А долю загробную не Макошь Великая определяет, в её власти только земной кош-удел, да пряжа судьбы, что дочери её Доля с Недолей для нас прядут. А уж, какие мы ковры наткём, какие узоры наплетем, напутаем из этой пряжи небесной, только от нас зависит. По красе узоров тех нам Вий-Ниян и долю посмертную отмеряет. Так, что, Вьюнок, не шути о чужой смерти, лучше о своей жизни позаботься.
- Не журись, Ярославич! – Не унимался Вьюн. – Наше дело ратное, мы, у Вия-Нияна в пекле не засидимся. Прилетят за душеньками нашими девы Перуницы и отнесут на крылах своих лёгких в полки Перуновы на службу в воинстве небесном! Как там в песне поётся:
- Не для меня.., куют коня,
В копыта гвозди забивают.
Трясёт он гривой и не знает,
Его куют не для меня!
Он бьёт копытом и не знает,
Его куют не для меня!
А для меня.., Перунов полк.
В нём наши прадеды с отцами,
Кто пали в сечах злых с врагами,
В полку небесном ждут меня.
В полку Перуновом – Небесном,
Уже готовят мне коня!
- Эка разлетелся! – Проворчал Мачуга, - Такую долю посмертную ещё заслужить надо! А, тебя болтуна, в Нави и точно долго держать не будут, быстрёхонько назад наладят сорокой стрекотухой по лесам летать.
- Кому сорочий век, в новой жизни отмерят, а кому-то медведём косолапым по лесам шататься придётся, - беззлобно огрызнулся Вьюн. – По мне, птахой небесной порхать всё же веселее будет, чем косолапым топтыгой по чащобам околачиваться. Да тебе, Мачуга дубинушка, не привыкать, к шкуре-то медвежачьей, ты с ней и теперь редко расстаешься. А то гляди друже, ещё прорастёшь в будущей Яви дубом стоеросовым, и сделают из тебя новую дубину-мачугу для какого-нибудь вояки.
- А что, я бы не воспротивился доле такой! – Улыбнулся Мачуга, - Лишь бы к воину доброму в сильные руки попасть, да крушить головы ворогам. А там и дубиной можно быть, главное, чтобы на пользу добрым людям, да земле родной!
- Ну, ни чем его толстомясого не проймёшь! – Рассмеялся Вьюн.
- Пойдёмте-ка, вояки, что-то притомился я, - примиряя спорщиков, сказал Велеслав.
– Пора нам о телах наших бренных позаботится пока ещё наши души с нами.
- И то, правда, - тут же подхватил Вьюн. – Страсть как охота помыться и брюшко чем ни будь порадовать, а то проголодался я от трудов ратных. И раны от серых лохмачей полученные, хотя и не самые страшные, а поврачевать, перевязать пора.
Он осмотрел Велеслава с Мачугой и себя как смог.
- Да уж, дали мы нынче лесным бродягам, как следует, однако и они славно нас пообтрепали, обшарпали. В чём только дальше поедем? Таких оборванцев, не то что князю на глаза, а вообще в город стольный не пустят.
- Будет тебе прибедняться, Вьюша! Уж, как-нибудь, пустят, да и смена одёжки у нас есть, - улыбнулся Велеслав.
- Как же, тут ни какой смены не напасёшься, коли мы за каждым кустом спасать, кого нибуть будем. – Нарочито сварливо возмутился Вьюн.
- Пошли к старосте в хату, там я вас, да и себя маленько обихожу, поврачую как смогу. А то, как бы, какая-нибудь болячка от зубов да когтей волчьих, а паче того – вовкулачьих не прикинулась.
- Да, Ярославич у тебя рука лёгкая, однако же если бы какая нибуть молодка мне сейчас раны перевязала, так они бы в тот же миг зажили – загоились бы!
- Эко тебя как растащило-то! Только что смерти в глаза глядел, и уж опять о девках размечтался. – Воскликнул Велеслав, хлопнув своего неугомонного кмета по холке. – Я бы сейчас предпочёл помыться, а потом перекусить и на боковую, притомился я сегодня, что-то.
- Так уж, пошли что ли? Что зря болтать-то! – Заторопился, оживившийся при упоминании еды Мачуга.
- Пошли, пошли, - снова повеселел Велеслав. И боевые друзья, покачиваясь, и поддерживая друг друга, побрели к дому старейшины Белуна.
- А помнишь, Ярославич, - продолжал тараторить по дороге, неуёмный Вьюн. – Помнишь как волхв Светозар, когда мы мальцами ещё были, рассказывал, что Вий-Ниян раньше у дальних пращуров наших, когда они ещё далеко на восходе солнышка обитали, богом войны был. И звался он тогда Ваю. Что ж он теперь в нави оказался? Или Рода Великого Вседержителя, чем прогневил?
- Да кто, это кроме самих богов знать-то может? - Помолчав, ответил Велеслав. – Всё меняется, и боги меняются. А Ваю, не только богом войны был, а ещё и в небе-сварге ветры гонял, как наш Стрибог. Не зря же мы и по сей день, говорим, что ветер веет или воет, значит, его Ваю-Вей подгоняет. Да и кому ещё в мёртвом царстве нави-небытии, да в пекле царём быть, как не богу войны хоть и в отставке пребывающему? Поди, не зря мы людей ратных воинами называем, служителями Ваю – Вия, а война, что как не ему Вию – Ваю подношение жизней и душ в боях загубленных?
- Что же, получается, мы Вию пекельнику служим?! – Возмутился Мачуга. - Ну, уж нет! Я земле родной служу, людям нашим, и князю, что над всеми нами поставлен главным охранителем Руси Святой.
- Однако кровушку людскую мы льём, хоть и вражескую, а всё одно человечью, хотя и не всегда, - тут Вьюн оглянулся на поле только что законченной битвы, и зябко передёрнул плечами. - Мы их, а они нашу, и вся она кровушка с жизнями людскими хоть к Вию-Нияну, хоть к Ваю этому самому, как его не назови, а всё к нему в навь стекается, - задумчиво пробормотал, посерьезневший вдруг Вьюн.
– Да и от самих слов НАВЬ, НАВИЙ больно уж Вием – Ваю и могилой попахивает, Будто говоришь – НА-ВИЙ, тоже и ВОЙ-НА получается, бери ВАЮ-ВИЙ подношение кровавое.
- А может, боги всё одни и те же, а только люди меняются, да зовут богов по- новому? – Пробурчал Мачуга.
А неугомонный Вьюн, пропел завершающий куплет из уже начатой было песни:
- Не для меня в купа льну ночь,
Девчата косы распускают.
Венки по реченьке пускают,
Их ворожба, не про меня.
Плывут венки их вниз по речке,
В купальну ночь не для меня!
- А для меня, стальной клинок,
Ён в тело белое вопьётся!
И слёзы горькие прольются,
В родноом краю из-за меня!
Там слёзы горькие прольются,
В родном краю из-за меня!
- Может оно и так. Человеческому разуму трудно в божеских делах разобраться. И вообще, будет уж зря о смерти, и петь, и болтать! Мало, что ли мы на неё нынче насмотрелись, и послужили?! Ну и будя с неё на сегодня! - Подытожил разговор Велеслав, открывая калитку на Белуново подворье.
***
Невесёлое утро пришло в Белунову Падь. В нескольких хатах причитали над своими погибшими мужьями овдовевшие селянки. Тихонько плакали, зажавшись по углам, малыши, боязливо поглядывая на своих ставших вдруг такими далёкими и строгими отцов лежавших на лавках под полочками - божницами с грубовато вырезанными фигурками божков и домашних чуров. Не понять было детскому разумению, почему родитель лежит в праздничной, расшитой обережными узорами рубахе, и новых портах, а мамка, и бабушка плачут. Иногда, какой-нибудь несмышлёныш, неуверенно подходил к лежащему на лавке отцу, дёргал его за чистую из выбеленного холста рубаху, и жалобно тянул:
- Тятя…тятя…вставай, уже светло, просыпаться пора! - И не дождавшись ответа от навеки умолкшего родителя, - растерянно оборачивался к утиравшей платом глаза бабушке.
- Бабаня, а, по что, тятя не просыпается?
И старушка, прижимала к себе единственную оставшеюся ей на старости лет от покинувшего её сына и кормильца, памятку, радость и утешение, кровинушку её ненаглядную, и заходилась старая, сотрясаясь в безмолвных рыданиях.
В других домах хозяевам, которых посчастливилось вернуться из ночного боя живыми, хотя и израненными, домочадцы хлопотали над защитившим родной дом и всё селище героем, перевязывали и врачевали, как могли раны его, за них в сражении с лютым ворогом полученные. И не одна хозяйка другими глазами увидела в это утро своего забитого и затюканного тяжёлой крестьянской жизнью мужа. И думала про себя: «А мой-то, гляди витязем, каким оказался! чистый Еруслан богатырь!»
А новоявленный «Еруслан богатырь» тем временем сидя на лавке весь перевязанный, перепеленатый чистой холстиной, гордо распрямлял сгорбленную годами хождения за сохой-суковаткой спину. И несколько удивляясь, рассматривал свои огрубевшие от нелёгкого земледельческого труда руки, оказавшиеся не только к крестьянскому, но и к ратному делу способными. И лишь слегка морщился он, когда взобравшиеся на колени и теснившиеся возле отца-героя детишки задевали его свежие раны.
В избе старейшины женщины также хлопотали над ранами двоих его сыновей, малыши с восторгом смотрели на отцов казавшихся им сказочными героями. Старшие мальчишки благоговейно рассматривали топоры и рогатины зазубренные и покрытые запёкшейся кровью, и из орудий труда и охоты превратившимися в боевое оружие. А сам Белун всё ещё обходил дома поселян, оказывая посильную помощь наиболее пострадавшим от волчьих зубов и когтей. Вьюн, с детства крутившийся вокруг Светозара и других волхвов изрядно поднаторел во врачебном искусстве, и сейчас он, порывшись в перемётных сумах, извлёк из них несколько свёртков и берестяных коробочек с корешками, мазями и засушенными травами. Разжившись у хозяек бадьёй горячей воды и чистой уже разорванной на полосы холстиной, да свежим хлебным мякишем, Вьюн, добавил к снадобьям свежую паутину, собранную по углам за печкой, и начал ворожить над своей походной лечебницей. По избе распространились пряные ароматы, и вернувшийся домой Белун с удивлением одобряюще следил за тем как Вьюн ловко и уверенно обрабатывал и перевязывал раны друзей. А когда не унывающий кмет закончил врачевание Велеслава и Мачуги, старик, улыбаясь, сказал:
- Ну, ты, парень, молодец! Ловко управляешься, давай-ка я теперь твоими ранами займусь.
- Ну, как же, - смущённый похвалой, улыбнулся Вьюн. – Такое дело ратное, умеешь калечить людей, умей и лечить. Так меня старый Светозар учил. Да и мои раны, уже Велеслав Ярославич обиходил.
- Воистину мудро рёк и хорошо тебя учил, этот ваш Светозар! – Согласился с Вьюном старейшина.
- Это ещё, что! – весело и нарочито таинственно прогудел Мачуга.
- Он, дедушка, ещё мальцом был, когда за малым делом у змеиного царя корону не добыл!
- Да, и добыл бы, жаль только, у меня тогда полотна чистого не случилось! А то был бы я волхвом великим и все тайны земные постиг! – Запальчиво вскинулся Вьюн.
- Ну, ну… - подначивая, продолжал Мачуга, с детства не единожды слышавший эту историю.
Но Вьюна не легко было смутить и, видя не поддельный интерес, зажегшийся в глазах хозяев, он торжественно продолжил:
- В тот день, я в свой черёд пас скотину на общинном выгоне. День был тёплый, паутина летела как серебряная пряжа с прялки Макоши, и так-то хорошо и тихо было кругом, скотинка моя паслась спокойненько, меня и сморило дрёмой. Вдруг слышу, словно ветерком по траве зашуршало. Вскинулся я со сна, и вижу, через выгон к лесу тьма тьмущая змей ползёт! Знать настала им пора в норы подземные на зиму прятаться. Катят они волной, и большие и маленькие, пёстрые и простые серые, а впереди всех, божички вы мои, сам царь змеиный ползёт! Да такой здоровущий, да толстый, как бревно! Весь узорами муравлеными переливается, и венец на нём золотой, так и сверкает, да каменья самоцветные на венце том огнём горят! Я сперва, струхнул маленько, у змея-то башка как у бугая здоровенная, в раз ковтнёт, проглотит словно букашку, и не заметит. А потом припомнил я, что старики рассказывали, будто если перед змеиным царём в такой час чистую холстину расстелить он на неё обязательно корону свою сложит, и наделит храбреца силой и знанием великими. Кинулся я к торбе своей, в ней у меня хлеба краюха, да сала шмат в плат холщёвый завёрнуты лежали. Вынул я плат, развернул, а он весь в крошках хлебных, да салом перепачкан.
А змеи тем часом мимо проползли и в яру за выгоном скрылись. Так и не довелось мне волхвом великим стать!
Белуновы домочадцы, особенно дети, раскрыв рты, с восторгом внимали рассказчику, только Велеслав с Мачугой, да старый Белун улыбались. Закончив перевязку Вьюна, старик, пригладив бороду, степенно сказал:
- Одначе, сынок, окромя холстины чистой ещё и слова заветные знать надо. А без слов тех лучше к змеиному царю не соваться, и впрямь проглотит, и как звать-величать не спросит! Но если не волхвом мудрым, то баюном кощунником ты славным стал. Знатно байки сказываешь!
Взрослые слушатели рассмеялись, а дети стали потихоньку обсуждать чудесный рассказ великого воина спасшего со своими друзьями соратниками их селище от злых вовкулаков.
- Не хотите, не верьте, а только, всё так и было! – Улыбаясь, развёл руками Вьюн.
Пока Вьюн вел рассказ, снохи старейшины накрыли на стол, и после молитвы вознесённой Белуном в благодарность всем светлым богам за дарованную победу и спасение селища от разорения лютым ворогом, все уселись за долгожданную трапезу.
Потрапезничав, Велеслав и его кметы стали собираться в дальнейший путь.
- Что же, вы, и не передохнёте после сечи-то такой тяжёлой. Или обиду затаили на мужиков наших? – Засуетился староста. – Не гневайтесь на них неразумных, не со зла, а по недомыслию, да после сечи разъярённые, они слова те не добрые уронили.
- Да уж, поблагодарили, что называется от всей души своей - холопской! Не ожидали мы такого поворота, кровь за вас проливая! – Разочарованно протянул Вьюн.
- Брось, Вьюн, хватит уже! Не ради благодарности и награды пришли мы селянам на помощь, а потому, что так велит наш долг ратный! – Оборвал своего кмета Велеслав.
Затем он обратился к Старейшине:
- Ни какой обиды на мужиков ваших я не держу. Просто мы и так слишком надолго задержались в селище вашем, и давно пора нам в дорогу отправляться, служба княжья ждёт нас. А, вы, уж как-нибудь сами дальше управляйтесь, волки думаю, ваше селище теперь десятой дорогой обходить будут. А что до вовкулаков, если и остался кто кроме той волчицы, то навряд ли они захотят ещё раз крепость ваших рогатин, и остроту топоров проверить. А побитых вовкулаков проводите в навь как положено.
- Ну, это уж само собой, что же мы, совсем без понятия? Проводим перевертней к Вию с Мараной честь по чести, и тризну справим, и по своим павшим, и по обормотам этим. Я уже, наказал мужичкам дров на две крады погребальные натаскать, одну для наших покойников, а вторую для вовкулачьего упокоения. Не хватало, чтобы их души, не упокоенные, вокруг селища нашего шатались! Об этом, боярин, мог бы и не напоминать.
***
Через пару часов все жители Белуновой Пади, кто мог стоять на ногах после битвы, собрались на узком мысе глубоко вдававшемся в замёрзшую реку, где в широкой каплевидной части мыса располагалось местное святилище. Крепкие мужчины под руководством стариков, разожгли-воскресили священный огонь. Встав по четыре, с двух сторон от укреплённого на входе в святилище столба, верхний конец которого удерживался между двух перекладин ворот святилища, а заострённый нижний конец упирался в некое подобие каменной чаши, мужики обернули столб несколько раз длинной верёвкой, и стали поочерёдно тянуть концы этой верёвки на себя. Белун же, с молитвами к Огню Сварожичу, подсыпал под кружащийся туда-сюда заострённый конец столба сухие деревянные стружки. Не прошло и нескольких минут, как из-под всё быстрее вращающегося в каменном углублении острия столба заструилась тонкая струйка дыма, а за ней, становившейся всё гуще, засветились, зазмеились тонкие язычки воскрешённого священного пламени. И как только огонь разгорелся, руководящий таинством старейшина Белун, подхватил святое пламя на факел и разнёс его, разжигая костры у подножия вырубленных из дерева изображений Богов – заступников земли Свято-Росской. Внутрь святилища были приведены жертвенные бык и корова. Корову, подоив, вывели за пределы святилища, а быка, постигла участь его собрата, умерщвлённого накануне в последней попытке решить миром ссору с лесным воинством. Кровью жертвенного быка, и коровьим молоком смешанными в жертвенной чаше Белун, макая кропило сделанное из хвоста белой коровы в чашу, опрыскал изваяния Богов, а остатки вылил поочерёдно в разгорающиеся у их подножий костры. Совершив жертвенные возлияния, он начал молитву и ему вторили все присутствующиё:
- Воспоём же, братия, славу вечную Богам нашим!
Триглаву Великому поклонимся!
Ему - от кого всё началось, славу великую поём!
Восхваляем Сварога – Деда Божьего,
Яко же еси внуки его!
Свароже Великий, всему Род и начальник,
И всему порождённому – источник вечный!
Яко же течёт источник тот, летом от венца его,
И в зиму никогда не замёрзает!
И той водой оживляются все её пьющие!
Живём волей его, пока до кона – предела не доходим,
Яко же всему он есть Кон Великий – изначалие и завершение.
И всё, что есть тварного и сущего, всё к нему приходит.
Чтобы предстать пред светлым ликом Сварожьим в Ирии!
Перуну Богу – Громовержцу,
Богу сражений и боренья великого,
Речём братия:
- О, Ты оживляющий всё явленное!
Не прекращай вращать коло небесное!
Веди нас стезёю правою и на брань,
И на тризну великую!
А всех павших в борьбе правой,
Прими на службу вечную,
В твоих небесных полках Перуновых!
И Святовиту Богу – славу речём,
Ему – Богу Прави и Яви!
Песни хвалебные поём, яко Он – Свет еси!
Через Него, мы свет и Явь мира зрим.
Он нас от Нави ограждает!
Восхваляя его поём, и взываем к Богу нашему,
Яко же он землю нашу движет, и звёзды держит,
Свет и Мир укрепляет!
Вознеся хвалу Божественному Триглаву, Белун, почтил в свой черёд всех остальных богов, вплоть до местных Чуров охраняющих пределы Белуновой Пади и её окрестностей.
После окончания благодарственных обрядов, Велеслав со своими кметами вернувшись на подворье Белуна стали собираться в путь. Собрав свои немудрящие походные пожитки, молодые воины пошли на конюшню за своими заскучавшими без дела, и своих хозяев лошадьми. Поглаживая по сильной шее своего, приветственно всхрапывающего и толкающего головой загулявшего хозяина Сивку, Велеслав, перебирал заплетённую в затейливые косички гриву. Осмотрев аккуратно вычищенного и сытого скакуна, боярин повернулся к своим гридням, которые также возились со своими храпящими и притопывающими от радости лошадками, и весело усмехнулся:
- Вы, только посмотрите браточки, как наши бездельники, пока мы с волками да перевертнями бились-ратались, раздобрели на старостиных харчах.
- Не только отъелись, - подхватил, шутливый тон Велеслава Вьюн, - Они ещё и щёголями стали!
И он поднял тщательно расчёсанный, шёлковой волной переливающийся хвост своего коня.
- Кто же это вас так знатно обиходил и украсил? – Целуя в нос своего мощного конягу, спросил его Мачуга. - Не уж-то хозяйский доможил конюшенный расстарался?
- А то кто же?! – Утвердительно качнул головой Вьюн. – Мужицким рукам грубым таких тонких косиц не заплести, да и не стали бы мужики этого делать. А детей, да девок наши кони боевые к себе не подпустили бы.
- Ну коли так, тогда прими поклон наш Хозяин Конюшенный, за то, что ухаживал за нашими товарищами боевыми, не обижал их, а холил и лелеял! – Снимая шапку, сказал Велеслав.
Велеслав, а за ним и гридни поклонились в сумеречную глубину конюшни. Сидевший за яслями под кучей сена конюшенный, засмущался и расчувствовался от нежданной людской благодарности. А когда вечером он рассказывал об этом примечательном в его конюшенной жизни случае, собратьям доможилам снова собравшимся у банника, чтобы отпраздновать великую победу своих хозяев, смахивая слезу умиления, не преминул добавить:
- Можно же отблагодарить и не показывая кукиш! Вот, что значит люди городские знающие правильное обхождение, не то, что мужичьё наше лапотное!!!
***
Селяне пришедшие проводить Велеслава и его гридней, как могли, благодарили витязей за спасение деревни от страшной напасти.
- Может, всё же останетесь, ещё хоть на денёк? – Снова спросил их староста. – А после тризны, мы ещё победный пир устроим, да и Коляду божича новорожденного, теперь уже, как следует встретить можно!
- Спасибо, отец, но после ночного кровопролития, что-то у нас, на пищу мясную, да ещё свежую убоину, вся охота пропала. – Невесело улыбнулся Велеслав.
Любава и Мотря, несмело проскользнув сквозь столпившихся селян, смущаясь, вручили своим героям Вьюну и Мачуге увесистые узелки с провизией. Любава, сунув узелок в руки оторопевшего Вьюна, быстро отвернулась, прикрывая зардевшееся лицо концом платка, и Вьюну, потянувшемуся к девушке, словно подмигнул голубой глазок бирюзы вставленный в подаренный им Любаве перстенёк. Мотря же, ничуть не смущаясь, спокойно опустила в протянутые ей навстречу руки Мачуги узел с гостинцами размером с добрую наволочку, и только после этого, скромно опустив глаза, почти прошептала:
- Кушайте в дороге на здоровье, да, наше селище и нас вспоминайте.
Затем богатырь девица, со спокойным достоинством обвела взглядом толпу провожающих, но не в одном из взглядов односельчан она не заметила даже тени осуждения такого явного проявления девичьих чувств.
Подошёл попрощаться и руководивший доселе складыванием погребальных костров кузнец Микула с сынишкой. Сельский коваль был печален благодаря Велеслава за помощь.
- Что смурной такой, Микула? Мы же всё-таки победили! – Хлопнул кузнеца по плечу Вьюн.
- Вот только победа, больно уж дорогой ценой нам досталась. Десяток домов без мужиков остался, а семьи без кормильцев. Может и прав Гуня, понесла меня нелёгкая в лес! Не раздразни я кубло вовкулачье, живы были бы мужики наши, и не голосили бы вдовы, да сироты над покойниками.
- Не журись, Микула, так видать, им на роду написано было, - прогудел, утешая коваля Мачуга. - Никто своего часа смертного не знает, а когда придёт он, Марана-Смертушка хоть в сече лютой, хоть дома на тёплой печке найдёт!
- Да, так уж сплелась пряжа Доли и Недоли, - задумчиво поглаживая седую бороду, сказал Белун.
- Без беды, не бывает победы. Так было и так будет, приходит беда, и должны мы противостоять ей, какая бы страшная она не была. И коли достанет у нас сил и мужества противостоять беде, то после неё беды-недоли по воле Богов благих победа достойным её даруется! Помните это всегда детушки, а особливо, вы ребята, раз нелёгкую стезю ратную для себя избрали. А то ведь сейчас привыкли люди, впустую не подумавши словами воздух сотрясать. А в каждом слове языка нашего, великий смысл Богами заложен! Не зря же мы словенами – людьми слова божьего называемся! Ну, а теперь прощайте, сынки, коли, приведут Боги благие, мы ещё раз с вами свидимся, да не в лихое время, а на светлом празднике! Примите земной поклон от всего селища нашего, за то, что не бросили нас в беде, и животов своих не жалея заступили нас от смерти лютой! Пусть лёгким будет путь ваш, и да хранят вас Берегини и все наши Боги пресветлые в нелёгкой службе ратной! И помните крепко, в нашем селище вам всегда рады будут. И в беде, и в радости, под любой кровлей для вас, детушки, приют найдётся! Спасибо и пусть сберегут и спасут вас светлые Боги, ребятушки!
Обнявшись и расцеловавшись троекратно с кузнецом и старейшиной, и растрепав русую шевелюру сынишки кузнеца Егорки, Велеслав с кметами вскочили в сёдла, и чуть отъехав шагом от провожающих, пустили застоявшихся за эти дни коней в намёт. Проследив, как они, скрылись за взбитой конскими копытами серебристой снежной пылью, Белун улыбнувшись, сказал кузнецу:
- Видал, как Велеславовы бойцы на Мотрю с Любавой посматривали? Да, видать не с нами пеньками бородатыми, им расцеловаться-то хотелось! – И посерьёзнев, печально добавил, – Ну, что же, а теперь, пора нам делами нашими скорбными заняться.
***
Прогнав несколько минут галопом, Велеслав и его кметы перевели коней на рысь, а, углубившись в лес по не наезженной ещё после последней пурги дороге, и вовсе перешли на шаг. Велеслав ехавший впереди вдруг погрустнел, а приотставшие слегка Вьюн с Мачугой, потихоньку переговариваясь, вспоминали своих сельских зазноб. Потом Вьюн, посмотрев на понурые плечи едущего впереди командира, толкнул локтем Мачугу.
– Ох, не нравится мне, друже, настрой предводителя нашего. Боюсь, приворожила таки вовкулачка Ярославича! Сам не свой он с того часу, как в глаза её ведьмачьи посмотрел! А, что делать ума не приложу.
- Да, дела не весёлые, я тоже приметил в нём перемену, ну Бог даст, приедем к князю там он за делами, да заботами новыми развеется малость, и забудет про волчицу эту. – Вздохнув, с надеждой сказал Мачуга.
- Угу, мы там все развеемся, при княжьем дворе, у княгини молодой, небось, девок дворовых уйма! – Снова толкнул в бок Мачугу Вьюн.
- Ну, ты, как хош, а я свою Мотрюшку ни на кого не променяю! – Неодобрительно взглянул на приятеля Мачуга. – Экий ты в этом деле быстрый, да не надёжный, одно слово, вьюн!
- Тише, тише бешеный! – Осадил друга Вьюн. – Что взвился на дыбки? Это я так, к слову, что будет, чем Ярославича от ведьмы вовкулачки отвлечь.
А потом, подумав немного, добавил:
- Знаешь, друже, я пожалуй тоже Любаву на городских вертихвосток не променяю! Как вспомню, глаза её, аж дух захватывает…
- Только глаза, или кое-что ещё, что на гумне подсмотрел, - поддел друга Мачуга.
Вьюн, удивлённо взглянул на Мачугу, такой поддёвки он от скромного богатыря не ожидал. Привстав в стременах, Вьюн хлопнул рукавицей по мощной холке приятеля.
- Ишь, ты, тихоня скромник, каким шутником оказался?! Вот я тебя! - И опустившись в седло, задумчиво улыбаясь, добавил, - Да глаза…, глаза девичьи, брат, страшная сила оказывается. Великую силу даровала им Мать Лада, иная так посмотрит, что оглоушит взглядом похлеще, чем дубина твоя!
О девичьих глазах думал, покачиваясь в седле и Велеслав. О глазах девушки привидевшейся ему во сне, накануне побоища на речном льду. И о несчастных полных муки глазах раненной вовкулачки. Не её ли истинное лицо видел он в своём таком ярком и странном сне? Что сталось с ней после того, как он спас её от расправы, и она едва переставляя ноги, скрылась в лесу за рекой? Жива ли она ещё, или раны, и отравившее её вовкулачью кровь серебро довершили то, что Велеслав остановил на месте сражения? И если прекрасное и такое печальное лицо из его сна – её лицо, то, как могла она, обернувшись волчицей терзать и убивать людей?! И главное осознавал Велеслав, что не будет ему теперь ни сна, ни покоя без этих огромных девичьих глаз, бездонная синь которых виделась ему в тенях заснеженного леса. А стоило только сомкнуть веки, и глаза её, ярче, чем наяву возникали перед ним, и казалось, прожигали самую душу его насквозь!
Воспоминания о глазах Любавы, то скромно опущенных, а то вдруг прямо и смело глядящих в его глаза, как тогда у реки, когда он подарил ей перстенёк, заставили Вьюна оглянуться в сторону уже давно скрывшейся за лесом деревеньки. И увидел он, над снежными шапками, покрывавшими верхушки деревьев, поднимающиеся к небу затянутому низкими облаками два столба чёрного маслянистого дыма. Столбы эти клубились взбухая и извиваясь в морозном воздухе, а поднявшись к небу вдруг слились воедино, и коснувшись низких облаков растворились в их, тяжёлых свинцово серых с просинью причудливых клубах.
- Глянь-ка, Мачуга, что это?! Не уж-то опять случилось, что? – Тревожно спросил он товарища.
- Да брось, ты, это видать костры погребальные селяне зажгли. – Успокоил заволновавшегося приятеля рассудительный Мачуга.
- Вишь, как дымит-то! А поднялось повыше и рассеялось в небе, как и не было. Вот так, жили, жили себе мужички, пахали землю, дома ставили, детишек плодили, а перевертни по лесам с волками серыми бегали. А теперь, все вместе в сварге бездонной растворились, да угольями стали, и всех делов-то!
Услышав разговор своих кметов, осадил коня и оглянулся Велеслав. Он также следил за растворявшимися в тучах клубами дыма. И вдруг, том месте, где дым сливался с облаками, тучи разошлись, а в образовавшееся окно брызнули яркие солнечные лучи.
- Гляди-ка, принял, и видать помирил их Сварог! – Воскликнул Вьюн. – Не получил Вий Ниян их души, а за перевертней, небось, сам Ягорий Пастырь волчий перед Отцом Небесным слово замолвил…
Велеслав уже вновь пришпоривал своего Сивку, когда обратил внимание на то, что один из солнечных лучей бивших из разрыва туч, словно оторвавшись от других лучей, упал на снежную тропу впереди. Направив коня, к освещённому этим лучом месту, Велеслав увидел, пересекавшую тропу цепочку крупных волчьих следов и капли крови пятнавшие снег вдоль всего следа.
- ОНА!
Вспышкой прозрения прожгло мозг витязя. И он, ни секунды не раздумывая, повернул Сивку в чащу в сторону от тропы, туда, куда вели окровавленные волчьи следы. Увидев, что Велеслав, ни с того, ни с сего, свернул с наезженной тропы в заснеженную лесную чащобу, Вьюн с Мачугой бросились вдогонку за своим предводителем.
- Ярославич, куда ты? – Крикнул ему вслед Вьюн.
А Мачуга увидев кровавый след на снегу, воскликнул:
- Прав ты был, Вьюнок, гляди, она это! Заводит в лес Ярославича! Выручать его надо, он сейчас точно не в себе пребывает, заворожила его ведьма треклятая! Заведёт в чащобу глухую и погубит!
- Ярославич! Ярославич, постой! – Не своими голосами вопили кметы.
Но Велеслав, будто не слышал их и продолжал углубляться в лес. Вот его подбитый мехом червлёный плащ, мелькнул раз другой между заснеженных елей, и скрылся из вида заслонённый деревьями. Мачуга с Вьюном, как могли, подгоняли своих коней вслед за исчезнувшим в лесной чаще боярином. Но кони их, хрипя, вязли в глубоком снегу, с еловых лап обрушивались огромные пласты снега, скрывая и волчий, и Велеславова коня следы. Не на шутку встревоженные кметы, пытались, спешившись и ведя коней в поводу продолжать поиски своего боевого друга и командира, но следы, будто кто помелом невидимым замёл. Вот только что был след, и вдруг не стало его!
***
Велеслав же, забыв обо всём на свете, словно в бреду, погонял Сивку заставляя недовольного коня продираться сквозь заваленную снегом лесную чащу. Вокруг него возвышались потерявшие свою природную форму вековые деревья, затейник Морозко одел их в причудливые снежные одежды, превратив в, замысловатые статуи и колоны прекрасного храма своей хозяйки - царицы Зимы Морены. По всему лесу были разбросаны огромные каменные валуны – немые свидетели бушевавшей здесь в стародавние времена великой битвы двух богинь. Битвы, в которой решалось, кому править на этих бескрайних просторах, прекрасной повелительнице вечного мрака и холода, или пышущей жаром юной нахалке Лето, которая будь её воля совсем изгнала бы из этого мира холод Зимы. А потом как это уже не однажды случалось в других местах, где побеждали молодые огненные боги, они в своём безудержном юношеском порыве, словно дети неразумные, не соразмеряющие своих сил просто сожгли бы всё живое. Веками шла бесконечная война льда и пламени, армии двух вековечных противниц наступали друг на друга, теснили противника, заставляя уступать захваченные земли, и не ведали, что по повелению Великого Творца Рода, никому из них не суждено было одержать окончательную победу.
Если бы Велеслав присмотрелся к окружающему его искрящемуся великолепию, он заметил бы, что искусник Морозко изваял из снега целые сцены былых великих сражений. Но Велеслав, видел только неуверенно петляющий между скал и деревьев волчий след сопровождаемый становящимися всё более редкими пятнами крови на снегу. А иногда перед глазами витязя словно марево плыло и из этого марева на него смотрели большие и страдающие девичьи глаза. Велеславу становилось, то нестерпимо жарко, то вдруг, нервный озноб заставляя его дрожать, пробирая до костей. А в раскалывавшейся от боли голове, колоколом бухало: «Где же ОНА? Жива ли ещё? Уж больно много ЕЁ крови пролилось на этот холодный снег!», когда же кровавых пятен стало меньше, другие мысли, сменяя друг друга, стучали в висках: «Может быть её раны затягиваются, и ей уже чуть-чуть полегче? А вдруг уже вся кровь выбежала из её жил, и она умерла! Но тогда где же ОНА, где?!»
Сбивчивый и шаткий, словно пьяный след, кружил по лесу, петлял и возвращался, вот уже и кровавых клякс почти не стало на девственно белом снегу, но след вёл дальше в лес. И новая уже радостная мысль сверкнула надеждой: « След есть, и значит, она все-таки ЖИВА!»
Наконец, усталый Сивка вынес своего зачарованного хозяина на невысокий пригорок, след волчицы свернул за скалу, отдалённо напоминающую огромную волчью голову, словно поднятую к небу в безмолвном вое. Последовав за ним, Велеслав увидел за этой скалой лесной распадок и утоптанную человеческими и волчьими следами поляну в неглубокой лощине. В середине поляны, возвышался, накрывая почти всю её своими покрытыми снегом ветвями, великан ясень, обрубленным нижним ветвям, которого было грубо придано сходство с оскаленными волчьими головами. Вокруг этого священного дерева, торчало шесть припорошённых снегом пней с воткнутыми в них ножами. Рядом с каждым пнём валялась запорошённая снегом человеческая одежда. И, «О Пресветлые Боги!!!» возле одного из этих пней на скомканном ворохе одежды лежала обнажённая девушка. Она была лишь слегка прикрыта тёплым плащом с меховым подбоем, словно устав прилегла отдохнуть, попыталась укрыться, да так и заснула. Видимо обернувшись вновь человеком, она попыталась одеться, но обессиленная ранами и потерей крови лишилась сознания. Увидев окровавленное, всё покрытое ранами бесчувственное тело девушки, Велеслав на мгновение опешил, кто она, и как здесь оказалась?! Но через краткий миг он вдруг понял – это же ОНА! Та, которую он искал в этом снежном безмолвии. Та, чей взгляд он неотступно видел перед собой. И ОНА, сейчас умирала, или уже умерла на этом холодном снегу! А он, бестолочь стоеросовая, столбом стоит тут, словно к месту примёрз! Надо же делать, что-нибудь!!!
Соскочив с коня, Велеслав бросился вниз по заснеженному склону, он, то оскальзывался на утоптанном снегу, то проваливался в сугробы, и как ему казалось, целую вечность бежал, через эту всё никак не кончавшуюся поляну. И вот добежав, наконец, он упал возле неё на колени. Скинув на снег рукавицы, Велеслав осторожно трогает её руку, рука бела и холодна как снег, на котором она лежит…
- Опоздал! Опоздал! – Молотом стучит в висках, чей-то злой голос. Горло перехватывает болезненный спазм, и вдруг, затуманенный злыми от бессилия что-либо изменить слезами взгляд витязя, ловит чуть приметную дрожь припорошённых снежинками ресниц. А снег на плаще, у посиневших девичьих губ чуть подтаял от слабого, но живого и тёплого дыхания!
- Жива! Жива!!! – Кричит, торжествуя тот же голос в его голове. А сам он шепотом вторит ему:
- Успел таки. Жива!
Не теряя больше ни минуты, Велеслав растёр рукавицей руки и ступни девушки. И лёгкий приглушённый стон её вырвавшийся из слегка раскрывшегося рта, показался ему самой чудесной музыкой. Оборвав расшитый обережными вышивками широкий подол своей полотняной рубахи Велеслав, туго перевязал широкую пересекавшую девичий лоб и спускающуюся к левому виску рану. Затем он плотно, но аккуратно, стараясь не тревожить торчавший из правого бока обломок стрелы, завернул всё ещё находящуюся без сознания девушку в свой меховой плащ, и быстро оглянулся. Нужно было, что-то быстро предпринять, мысли быстрым потоком сменяли одна другую. Оставаться на этой поляне и разжечь костёр, чтобы согреть её, только время терять. Необходимо найти какое-нибудь более надёжное укрытие, чтобы обработать и перевязать раны девушки, без быстрой помощи, она могла умереть в каждое мгновение. И тут Велеслав заметил на противоположной стороне поляны, уходящую в лес хорошо протоптанную тропинку. Огоньком в ночи мелькнула мысль: «Вот по этой тропке они в своё капище лесное и приходили, чтобы в волков оборачиваться! А коли так, то нам сейчас одна дорога в их логово вовкулачье. Всё равно в этой глухомани другого жилья кроме медвежьих берлог наверняка нет».
Ещё раз осмотрев внимательней поляну, Велеслав обошёл скорым шагом все пеньки и повыдёргивал торчащие в них ножи, пробормотав самому себе:
- Всех, или нет, перевертней мы порешили, а поберечься не помешает, если и остался кто-нибудь, пусть теперь так волком и останется. Раз уж им волчья шкура милее человеческого облика Великим Родом данного. Впредь наука будет, да и нам спокойнее!
В это время последний вынимаемый из промёрзшего дерева нож звонко хрустнул и половина его клинка, обломившись, так и осталась торчать по середине пня. Велеслав раздражённо сплюнул, но, не теряя больше драгоценного времени, завернув чародейские ножи в плат, спрятал их в седельной суме своего Сивки, который уже сам спустился в распадок и кося лиловым глазом наблюдал за своим хозяином. После того, как Велеслав спрятал волшебные оборотничьи ножи, он вернулся к своей главной заботе – осторожно подняв тихо стонущую девушку, он бережно поднёс её к своему коню. При их приближении Сивка нервно захрапел, перебирая передними ногами, и выгибая шею конь, испуганно косил широко раскрытым испуганным глазом на хозяина и его ношу. Велеслав властным, но спокойным голосом стал его успокаивать:
- Тихо, тихо, дружок! Что, волчьим духом пахнуло? Не бойся, эта волчица тебя не обидит, уж сегодня-то точно. Стыдно тебе коню боевому девицы хворой пугаться! Успокоенный хозяйским голосом Сивка стал неподвижно, но когда Велеслав поднимал свою драгоценную ношу на седло, кожа на конской холке и спине нервно вздрагивала. Придерживая девушку, Велеслав ловко вскочил в седло позади неё, и направил Сивку по вовкулачьей тропе. Найдя умирающую ведунью вовкулачку, Велеслав окончательно позабыл обо всём на свете, у него даже мысли не возникло об оставленных им на лесной дороге гриднях. Все его мысли были заняты только этой иногда тихо постанывавшей в его объятиях тяжелораненой девушкой. Одно страстное желание переполняло его душу, чтобы она выжила, открыла глаза, и он смог бы заглянуть в них ещё раз. Велеслав с тревогой прислушивался к её прерывающемуся дыханию, и его страшно пугали долгие паузы и судорожные всхлипы между вдохами. Каждый раз он сам замирал от мысли, что вот этот её вдох может оказаться последним. Если бы он мог сейчас отдать ей всю свою жизненную силу, он сделал бы это, не раздумывая ни мгновенья! Осторожно и нежно обхватив правой рукой её казавшееся невесомым тело, Велеслав ощущал ладонью слабые и неровные толчки её сердца. Переполняемый желанием спасти девушку, он всей своей сутью прислушивался к этим словно отсчитывающим последние мгновения её жизни толчкам ещё оставшейся в жилах крови. Его рука затекла от неподвижности, и Велеслав вдруг почувствовал, как его собственная кровь струится по онемевшей руке, и ровными сильными толчками бьётся в центр прижатой к девичьему сердцу ладони. Удары его сердца совпадали с ровной поступью Сивки, и слегка покачиваясь в седле под конский шаг, Велеслав словно убаюкивал свою иногда постанывающую ведунью. Как же он хотел в этот миг отдать ей своё молодое сильное сердце, и кровь, стучавшую в висках: «Живи! Живи, ну же, ЖИВИ!» В этот миг он вдруг радостно ощутил, как её сердце под его рукой сначала слабо, будто случайно, стало биться в унисон с ритмом бившегося в центре его ладони пульса. Но вот маленькое девичье сердечко, стало биться всё ровнее и сильнее, и биение это больше походило на жадные глотки, теперь уже Велеслав радостно ощутил как оно действительно пило его жизненную энергию и напитывалось здоровой молодецкой силой. Два сердца бились в одном ритме, с одним общим желанием жить, жить, ЖИТЬ!
Наконец и дыхание девушки стало ровным и спокойным, и она как показалось Велеславу, из болезненного забытья окунулась в спокойный сон. Ему, тоже стало от этого хорошо и спокойно, и хотелось, ехать и ехать вот так держа её в объятиях, и чтобы тропинка эта петляющая между заснеженных деревьев не кончалась никогда. Так что, когда в ранних зимних сумерках за деревьями вдруг показался высокий частокол, Велеслав на мгновение испытал от того, что путь окончен лёгкое неудовольствие. Но тут же с облегчением вздохнул:
- Ну вот, кажется, добрались до места!