Над полем предстоящей битвы завывал ветер. Тяжелые свинцовые тучи надвигались не спеша, постепенно заполняя пасмурное небо. Раскаты грома, будто пушечные выстрелы, прокатились под черными, набухшими от воды тучами, озаряя вспышками молний близлежащие окрестности. Зигзагообразная траншея, словно черная трещина, изрезала землю по всему бескрайнему полю.
Зигфрид Штеер, проникновенно прижимая к груди обе руки и испуганно глядя вверх на разверзнутые хляби небесные, тихо бормоча себе под нос, быстро проговорил свою обычную молитву, прося Господа сохранить его жизнь и в этот день. Этот ритуал с ежедневной молитвой о сохранении его существа начинал каждый день солдата. Зигфрид не просил о защите надолго. Он понимал, что и у Господа есть свои границы. А вот просьба на один день казалась скрупулезному сыну башмачника вполне реальной. Здесь Господу будет проще решить столь незначительную просьбу, когда не нужно заглядывать далеко вперед, ибо круговерть опасностей ожидающих солдата на столь сложном пути может превысить грани возможностей и самого Всевышнего. Поэтому по логике Зигфрида такая молитва будет услышана и непременно выполнена. Закончив молитву и кивнув глядя вверх, словно подтверждая
свои слова, Зигфрид, вытянув из-под ремня аккуратно сложенную пилотку, расправил ее и одел на голову, погладив обеими ладонями щеки, он решил, что его светлую щетину до обеда никто не разглядит, и можно будет сэкономить мыло. А после обеда по плану атака, и будет уже не до этого. При этих мыслях Зигфрид еще раз взглянул на небо, как бы напоминая о своей просьбе. Оглянувшись по сторонам, он суетливо протер свои сапоги, наметанным взглядом оценивая износ подошвы. Прищурив глаз, Зигфрид одобрительно хмыкнул, поставив удовлетворительную оценку своей обуви и, низко пригнувшись, пробежал мимо пулеметного гнезда, не дав ни единого шанса русскому снайперу подстрелить его в просвете углубления для стрельбы, мимо которого он был вынужден пробежать в сторону туалета.
На другой стороне поля, изрытого рваными провалами воронок, чернели окопы, заполненные уставшими солдатами. Григорий, сузив глаза и даже сведя зрачки к носу, пытался рассмотреть острие своего граненого штыка. Пулеметчик на правах более старшего товарища постоянно подшучивал над молодым солдатом. Григорий был уверен, что все его шутки и прибаутки, достающиеся в основном ему, связаны с его смешным девчачьим именем. Ну что за имя такое для здоровенного усатого мужика – Женька? Да смешно же, ей Богу! Вот и изгаляется из-за этого над молодым солдатом. Конечно же, все из-за имени. Это он таким образом наверняка пытается доказать сам себе, что мол он мужик! Да зря он так. Для Григория все солдаты во взводе были уважаемые люди, даже Женька! С чего он взял, что штык у молодого как стручок свернулся. Нормальное острие и не загнутое нисколечко! Очень даже хороший штык! По все длине ровнехонький. Грани немного шероховатые и только-то. Так это неважно совсем. Ефрейтор Мамедов сказал, что штыком колют, а не режут. А острие что надо, не игла конечно, но колет будь здоров. Григорий осторожно, пока старшина не увидел, пару раз ткнул острием свою шинельку, так вошло как в масло. А если с размаху-то! Насквозь все что угодно продырявит! Ну, чисто шило, да и только. Мамедов говорил, что как воткнешь нужно сразу вынуть, тогда враг тут же окочурится. Вроде как бы воздух в ранку войдет, а вот почему обратно не выйдет Мамедов не смог объяснить. Григорий тоже не понял, почему не выходит. Дырка же остается? Но Мамедов говорит, что сразу умирают. Ножом он много раз в рукопашной немцев полосовал, так иногда в горячке и не сразу замечают, что их ножом зацепили, даже говорил, что с пулевыми ранениями будь здоров махаются, а вот как штыком ткнешь, так сразу наповал и точка. Поэтому Мамедов сказал много не думать, ткнуть и сразу вынимать. Григорий поежился, трудно, наверное, вот так живого человека такой штукенцией протыкать. Нет, конечно, здесь оплошать никак нельзя, и Григорий никак не растеряется. Он же комсомолец! Ни капли жалости врагу! Но все-таки живой человек, и вдруг такая железка в его груди! Стрелять-то, конечно, намного легче. Враг падает на расстоянии, далеко. Ты не смотришь ему в глаза, не чувствуешь его последний вздох. Конечно легче, так-то издалече.
Сверху раскатисто прогремел гром. Григорий съежился от неожиданности. Бабушка при таком громе всегда троекратно крестилась и приговаривала: «…вот Илия Громовержец бесов гоняет…». Отец, конечно, всегда ругался на это. Мол, развели пережитки прошлого, весь дом в иконах. Но дедушка всегда за бабушку заступался, и отец всегда шел на попятный. Деда вся деревня уважала. Он ведь у самого Буденного служил. Пришел с гражданской войны в островерхой буденовке с шашкой наградной. Кто же ему поперек слово скажет. Герой!
Старшина Евсеев присел рядом с Григорием и отечески похлопал его по плечу.
- А гром-то знатный. Хорошо!
- Здравия желаю, товарищ старшина!
Григорий хотел вскочить, чтобы вытянуться и отдать честь по форме, но старшина быстро схватил солдата за ремень и с силой притянул вниз.
- Куды башку бедовую свою над окопом высовываешь. Жердяй! Мигом снайпер снимет! Здесь не на плацу и без муштры обойдемся. Ну и рост у тебя! На тебя окоп не рассчитали. Учись, малец. На фронте хочешь жить, всегда с поклоном надоть! Чем ты ниже будешь, тем у снайпера меньше шансов в тебя попасть. Заруби себе это на носу! Вон глянь, как старики ходят. Они и в окопе-то полноразмерном, по привычке согнувшись, в три погибели идут! Привычка это знаешь знатная штука! Эта привычка, если что, жизнь твою спасет! А ты чего, Григорий все штыком своим елозишь, смотри в глаз себе не ткни!
- Да я так ……вот думаю, достаточно ли острый для боя-то?
Старшина похлопал ладонью по ложу винтовки.
- Вот с такой же трехлинейкой мой батя всю гражданскую прошел. От Балтийского моря и до Японского. Вот такая география! Не сумлевайся, боец. Штык у тебя что надо! В рукопашной он тебе не раз пригодится. Там ведь не то, что перезарядить винтарь, иногда и стрельнуть не успеешь. Все на одном дыхании. Только знай себе поворачивайся. Ты боец каску-то зря снял. Надень и не снимай. В любой момент фрицы артподготовку могут начать. Гранаты у тебя есть?
- Да, конечно, товарищ старшина! Вы же сами мне их и давали.
Григорий протянул для осмотра подсумок с гранатами.
Старшина, вытянув шею, заглянул в подсумок и, удовлетворенно кивнув головой, степенно протянул.
- Давал, да давал. Всех вас упомнишь что ли.
Нахмурив брови, кивнул в сторону лежавшей рядом с солдатом каски.
Григорий, покраснев, как-то суетливо схватил каску, нахлобучил на голову и запутался в ремнях.
Старшина, подняв голову к небу, опять протяжно проговорил.
- Да, дождь это хорошо. Гром гремит, да снаряд не летит. Это хорошо.
Глянув на солдата, сидевшего уже в каске и выжидающе глядевшего на него, он надул щеки и важно добавил:
- Через полчаса обед обещали подвезти. Повар обещал щи сварганить! Страсть, как щи я люблю. А ты боец щи уважаешь?
- Так точно! Товарищ старшина! Щи уважаю!
- Ну ладно. Засиделся я с тобой….
И, вдруг заспешив, старшина все также в полусогнутом положении прошел дальше.
«Привычка!» - уважительно подумал Григорий и попробовал пройтись взад - вперед полусогнувшись. Сразу заболели нерабочие мышцы на спине.
Пулеметчик Женька тут же загоготал.
- Эй, старикашка, сейчас тебе клюку подыщем, пока совсем в окоп не свалился.
Все ближайшие солдаты весело загоготали. Григорий сначала обиделся, а потом заулыбался и тоже засмеялся. К привычке-то, оказывается, тоже привыкнуть надо!
Артподготовка с немецкой стороны началась как всегда неожиданно.
Григорий зажал уши и, скрючившись в три погибели, уткнулся каской в край стены окопа. По каске застучали камешки от ближних разрывов. За шиворот посыпалась земля. Григорий не обращал внимания ни на что. Грохот от разрывов заглушил все прочие звуки и притупил все чувства кроме чувства страха. Ему все время казалось, что вот этот снаряд летит прямо в его окоп и сейчас разнесет здесь все в пыль.
Но все имеет как начало, так и конец. Артподготовка окончилась, и Женька почти в тоже мгновение заорал: « Танки!!!»
Григорий осторожно выглянул из окопа, быстро оглядев нейтральную территорию. По всему фронту широкой цепью двигались, урча моторами, серые квадратные коробочки танков с пушками, из жерла которых периодически вырывался огонь, но снаряды летели не в окопы, а куда-то за них. «А, гады! - опять закричал Женька, - артиллерию нашу кончить хотят!»
Когда танки очень близко приблизились к окопам, затукали противотанковые ружья. Ближайший к Григорию танк был сразу же подбит и задымился, из него стали как тараканы лезть немцы в черной форме. Но Женька двумя меткими очередями срезал их всех, обрадованно при этом закричав:
- Вот вам, гады!
Укрывавшиеся за танком немецкие пехотинцы стали кидать в сторону окопов гранаты, и одна попала совсем рядом с пулеметной точкой. Один из осколков повредил пулемет, а другой, похоже, зацепил Женьку, который взвыл не столько от боли, сколько от досады за поврежденный пулемет. Тут справа от Григория на окоп вскочил политрук и, заорав: « За Родину! за Сталина!», кинулся в их сторону. Ну, ребята, конечно, все как один кинулись за ним. Григорий, оглядевшись по сторонам и поняв, что остался один в окопе ужаснулся своей медлительности и, боясь отстать от товарищей, как пружина выскочил наверх и опрометью кинулся догонять бегущих солдат в атаке, по привычке все также бежавших согнувшись.
Григорию вначале показалось, что все немцы вдруг увеличившись в своей численности, как минимум втрое, кинулись гурьбой именно на него. Но, попав в центр рукопашной схватки, вдруг понял, что врагов именно на него не хватило. Вокруг него все смешалось в кучу. Не было понятно, где свои, а где чужие. Кто-то совсем рядом бил прикладом, разбивая в хруст чей-то нос, забивая его внутрь черепа, кто-то, уже воткнув штык в грудь врага, ногой отпихивал от себя обмякшее тело. Двое, обнявшись, тыкали друг в друга ножами куда попало, обильно заливая друг друга кровью. Прямо перед лицом Григория какой-то солдат, прыгнув на спину немцу, перерезал ему горло от уха до уха, и из открывшейся, словно черной дыры, в горле с бульканьем полилась густая и почему-то черного цвета кровь. Перед глазами растерявшегося бойца все краски словно смазались и фигуры вокруг стали словно бы расплываться.
В какой момент прямо перед ним, будто из тумана, возникло сосредоточенное лицо немца, прицелившегося из своей винтовки ему прямо в голову, Григорий не понял. Почему-то из всего Григорию запомнился только штык на винтовке фашиста. Он был не граненый, как на его трехлинейке, а с широким лезвием и черной рукояткой, не штык в его понимании, а длинный кинжал, нацеленный ему прямо в переносицу. Но выстрела не произошло. Послышался сухой щелчок и на сосредоточенном лице врага, словно волна, набежала смертельная бледность. Немец широко раскрыл свои суженные до сего момента в узкие щелочки глаза и судорожно стал передергивать затвор.
Григорий, как во сне, сделал глубокий выдох и, одновременно сделав быстрый шаг вперед, воткнул свой граненый штык по самое основание в грудь фашиста. Штык вошел в живую плоть врага, легко пробив серо-зеленую чужую шинель в одно мгновение. Немец раскрыл рот и, округлив глаза, словно в удивлении, сделал глубокий вдох и стал искривлять свой рот, как рыба, попавшая из воды на воздух. Но, похоже, он не мог издать ни малейшего возгласа, из его глотки раздавалось только натуженное сипение, как будто он набрал воздух и не может его выдохнуть.
«Вынуть штык!» - вдруг, словно молния, возникло в его памяти. Григорий резко отшатнулся назад, крепко вцепившись в ложе винтовки. Немец, захрипев, выронил из ослабевших рук свое оружие и, подняв к небу глаза, с укоризненным и каким-то странным обвиняющим взглядом рухнул, как подкошенный головой вперед прямо под ноги Григория.
Почти в тоже мгновение сверху прогремел страшный гром, ярко сверкнули цепочкой ослепляющие все вокруг молнии, и с неба полился как из ведра ливень, разом закрывший, как стальная блестящая стена, все вокруг. Небо словно в праведном гневе потемнело до черноты, а Григорию вдруг явственно послышался бабушкин голос….
- Ну вот, Илия Громовержец бесов погнал!