В. И. Остроухов. Серединовка моя Родина

    В.И. Остроухов
   
   
   
   
 
   
  Краткие очерки о природе,
  хозяйственном укладе,
  быте, культуре, обычаях.
  О людях и событиях
  (1900 – 1945 гг.)
    
   
   
   
   
  Об  авторе
 

Остроухов Виктор Иванович  родился 3 июля 1927 года в деревне  Серединовке  Жердевского района Тамбовской области и жил там до 17 лет.
С 1944 по 1974 год — служба в армии.Уволился в запас подполковником. Жил и служил в военном городке Трудовая
Военный инженер.
Подполковник в отставке.Имеет двоих сыновей и трех внуков.
      
ВМЕСТО ЭПИГРАФА
   
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь Небесный
Исходил, благословляя.
   
   Ф.И. Тютчев
   
К ЧИТАТЕЛЯМ
   
   Эти очерки я пишу, когда на Российской земле уже перестало существовать селение, носившее название Серединовка.
   Возможными моими читателями я предполагаю своих земляков, родившихся после Великой Отечественной войны, на глазах которых постепенно угасала жизнь деревни.
   В очерках нет ничего придуманного, все, о чем я написал, было в реальной жизни. Это – безыскусный образ, ушедший в вечность России: хорош он или плох, но он есть частица нашей истории. Несколько поколений наших предков тоже родились и жили на этой земле; они создали хозяйственный уклад, быт, обычаи и культуру, которые просуществовали более двух столетий.
   После реформы 1861 года, отменившей крепостное право, Россия постепенно выходила на путь экономического развития: в городах стала набирать силу промышленность, в сельском хозяйстве также наметились положительные перемены.
   Бурные события начала XX века вызвали в стране политический кризис, и в 1917 году произошла революция, которая изменила общественно-политический строй.
   Серьезный перелом в жизни деревни произошел в связи с коллективизацией: крестьянин был лишен собственности и силой прикреплен (а точнее, вторично закрепощен) теперь уж к колхозной земле, и дано было ему новое название – колхозник…
   Он не имел паспорта, не имел нормальной оплаты труда и права на отдых. Только к 1960 году колхозник досыта наелся хлеба и получил право на мизерную пенсию (в 1967 году она составляла 12 рублей).
   И тут очередной эксперимент – укрупнение колхозов, что, в конце концов, и привело к исчезновению небольших деревень, названных «неперспективными».
   В окрестностях Серединовки, начиная с 1960 года, перестали существовать Старожиловка, Рыбкино, Пчельник, а еще раньше – хутора Кондауров, Дубовые Солонцы, Лукичев и Костиков. Часть людей из них переселилась в более крупные селения, старшее поколение постепенно вымирало, младшее – расселилось по российской земле.
   Нет больше Серединовки, но мы живем. Мы растворились в российском народе. И дух наших предков не только витает над тем пространством, которое ранее называлось Серединовкой, но и распространился над всей Россией.
   В средствах массовой информации, в мемуарной литературе встречаются фамилии: Рудаков, Кудряшов, Деев, Маслов, Баранов, Остроухов, Минаев, Королев, Мещеряков… Возможно, это не столь отдаленные наши родственники.
   В 2002 году Серединовку покинула последняя жительница – Зайцева Клавдия. На месте нашей деревни остался лишь, едва заметный курган, да заросшие бурьяном и кленом крестьянские усадьбы…
   Нас, почему-то, обзывают тамбовскими волками. Но если вдуматься, так это же похвала. Волк – гордое существо, он не виляет хвостом, как собака, не идет покорно на заклание, как овца. Волк осторожен, отважен, силен…
   Я пишу эти очерки в надежде, что они послужат неким духовным мостом между старшим и молодым поколениями, чьи корни прорастали на Серединовской земле.
   Уважаемые земляки-читатели, в предлагаемой книге упомянуты более сотни имен, среди которых вы можете встретить и свое собственное, и имена родителей, и более отдаленных родственников.
   В книге вы найдете описания старого быта, хозяйственного уклада, забытых и полузабытых ремесел, игр, забав, обрядов… Также найдете и эпизоды из трудовой жизни мирных и военных лет, узнаете, как ваши отцы и деды мужественно переносили трудности, не теряя своего достоинства.
   В книге имеется несколько десятков иллюстраций, на которых изображены различные эпизоды из жизни Серединовки.
   Прочитайте отдельные страницы своим детям, чтобы и они знали, как жили их предки.
   Хотелось бы помечтать о том, что эта книга будет неким знаком памяти о СЕРЕДИНОВКЕ.
   Будет уместным сказать читателям о людях, которые помогали готовить эту книгу и, пользуясь случаем, поблагодарить их.
   Вот имена этих людей.
   Чибизова Н.И. — сообщила мне многие подробности о жизни деревни и о судьбах людей.
   Перенглиев Б.А. — оказал мне большую помощь в подготовке книги к изданию.
   
   
   Автор.
 
ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ. ОКРЕСТНОСТИ
   
   Деревня Серединовка расположена в междуречье рек Осиновки и Бурначки, в трех километрах от Большой дороги, идущей от Астрахани, через Царицын, Поворино, Борисоглебск, Тамбов на Москву, и в семнадцати километрах от станции Жердевка. У Серединовки, как и у всех деревень старой Руси, был свой центр тяготения – приходское село Чикаревка. Этот приход состоял из трех деревень: Серединовки, Ярки (ныне Тафинцево) и Осиновки, и четырех хуторов: Кондауров, Дубовые Солонцы, Лукичев и Костиков.
   Чикаревка была своеобразным административным и культурным центром: церковь, школа (с 1902 года), и в советское время: фельдшерский пункт, изба-читальная, сельсовет, сельпо, МТС.
   Чикаревка расположена в плодородной долине реки Савалы и основана в начале XIX в. однодворцами (несущими до ухода в отставку государственную службу). По культуре жители Чикаревки отличались от жителей окрестных селений и поэтому, видимо, (как мы примечали), смотрели несколько свысока на своих соседей.
   Посещение церкви сближало людей, способствовало их знакомству. Родственные отношения через брак чаще всего устанавливались внутри своего прихода.
   Вообще-то, у крестьян не все села и деревни пользовались одинаковой репутацией. Взять хотя бы такой критерий: выйти замуж в Чикаревку или Туголуково (или взять оттуда невесту) считалось почетным, в Вязовое и Воскресеновку – хорошо, в Максимовку – похуже, в Сосновку (Павлодар) и Ржевку (Алексеевку) – не очень желательно, а уж в Арапово (Дорогую) – когда некуда деться.
   Большие ярмарки устраивали в Бурнаке (в шестнадцати километрах от Серединовки) и в Туголуково (семь километров). В Бурнаке на огромной (больше чем Красная площадь в Москве) площади у бывшей земской больницы, располагались торговые ряды.
   Жители лесных сел Терновки, Грибановки, Карачана и других, расположенных по реке Вороне и ниже по Савале, привозили сюда деревянные изделия: кадушки, колеса, дуги, лопаты, метлы и даже лапти (которые наши жители носили во время жатвы), многое другое. Тут и горшки, и деготь и сбруя и прочее, и прочее.
   Ярмарочные дни приравнивались к праздничным. Как правило, на них приезжали глава семьи и хозяйка, брали с собой взрослых детей. Больших покупок не планировалось. Детям давалась некоторая сумма денег, и они могли целый день ходить среди толпы, развлекаться, покупать сладости. На площади ставилась карусель, выступали бродячие актеры, фокусники, циркачи, клоуны, силачи. И люди, особенно молодые, пользовались этим зрелищем за небольшую плату, а то и бесплатно. Взрослый же люд разве только мимоходом поглазеет немного, а то больше ходит по ярмарочной толпе, приценивается, разглядывает товар, корит его, спорит, рядится. В конце-концов делаются необходимые покупки, которые складываются обыкновенно в мешок, куда могут попасть одновременно и хомут, и полусапожки, и ботинки, и гостинцы для тех, кто остался дома.
   На ярмарке встречаются родные и знакомые из других сел, обмениваются новостями. Довольный народ возвращается домой.
   В 1868 году через нашу местность пролегла железная дорога Москва – Царицын. Станция вначале называлась Бурнак, позднее ее переименовали в Жердевку. Хозяйственные интересы населения в округе 20-25 километров сошлись в этом пункте.
   
  ОСОБЕННОСТИ ЛАНДШАФТА
   
   Мне не раз приходилось слышать рассуждения стариков о том, почему Серединовка изначально была расположена не на берегу речки Осиновки, а на удалении от нее на 1,5-2 километра, на высокой равнине, изрезанной множеством лощин. Мнения расходились, но наиболее вероятным объяснением можно считать следующее – из-за воды.
   Пойма реки глубокая (20-25 метров), спуск к воде затруднен. С правой стороны поймы почти нет родников, и колодцы должны быть глубокими. Зато равнинная часть прорезается с запада на восток родниковой лощиной длиной около четырех километров, которая начинается почти от самого большака и доходит до речки. Верхняя часть лощины называется Симкиной лощиной, нижняя часть – Журавлиной.
   На всем протяжении в нее врезаются еще несколько малых лощин, а по ее дну протекает ручей, который впадает в речку Осиновку. Поля, окружающие Серединовку, прорезаются еще тремя лощинами: Федосеевой, Андрей Иванчевой и Крутенькой.
   К началу XXI века в лощинах сохранилось несколько прудов. На Симкиной – Журавлиной – три пруда, и на ее отрогах еще два: на Сторонской лощине – Алешкин пруд и на Серповской – пруд без названия. Сохранился пруд и на Федосеевой лощине, где раньше был хутор Старожиловка.
   В лощинах много родников, которые питают ручьи, некоторые выходят на поверхность на склонах лощин, и население пользовалось водой из них для хозяйственных нужд. Обилие родников, скорее всего, и привело первых поселенцев, которые расположили свои усадьбы с южной стороны Журавлины.
   Речка Осиновка входит в бассейн Дона и берет начало на водоразделе бассейна Волги и Дона у деревни Александровские Верхи. Бассейн самой Осиновки  — около 70 квадратных километров. Вниз по течению на ней было расположено 12 населенных пунктов: деревни Прудовка, Бокино, Новопавловка (Лужки), село Павлодар (Сосновка), деревня Ракитино (Ракитово), хутор Пчельник, деревни Сторожиловка (Федосеев хутор), Серединовка (Тютчево), хутора Дубовые Солонцы, Кондауров, Лукичов и деревня Осиновка.
   Главный исторический объект на этой территории – Курган на северном конце Серединовки. Никто, кажется, не изучал, когда и по какому случаю он насыпан. Старые жители приметили, что он находится как бы в цепочке курганов, тянущейся с юго-востока на северо-запад. С появлением мощной землеобрабатывающей техники курган постепенно распахивался и стал почти незаметным.
   Уникальное место, по которому проходит старый большак. Начиная от села Вязовое до Сампура (почти 50 км) поверхность ровная как стол, после Сампура у села Текино прорезается балкой, а дальше до Тамбова — тоже равнина. Старики говорили, что в хорошую погоду (когда еще не было лесополос), можно было видеть наши Дубовые кусты за несколько десятков верст.
   Еще одна достопримечательность ландшафта – Дубовые кусты. Недалеко (3 км) от деревни их было три до 30-х годов XX века. Теперь осталось два с восточной стороны большака. Первоначальное их происхождение неизвестно. Площадью они менее гектара, состоят из малорослого дуба, в подлеске – ежевика.
   Примерно с 1936 года началась посадка защитных лесонасаждений. Они со временем изменили ландшафт степи. Посадки делались по краям оврагов и лощин, вдоль дорог, по границам колхозных земель. Они выполняют определенную положительную роль: уменьшают водную и ветровую эррозию почвы, способствуют снегозадержанию. Раньше буран в степи был крайне опасен для путника, не было никаких ориентиров, и случалось, что человек сбивался с дороги, плутал, выбивался из сил и погибал. Теперь не заблудишься – посадки. Но вместе с тем, путник лишился возможности любоваться степным простором – посадки закрывают.
   Как создавались лесополосы?
   В каждом колхозе в 1936-1937 годах образовывались так называемые звенья по посадкам лесополос. У нас в колхозе К. Маркса звено возглавлял Мещеряков Василий Алексеевич, который учился на  курсах в районе. В звено входили моя мать Остроухова А.А., а также Рудакова М.А., Кудряшова М.В., Мещерякова М.С., Лашкина А.И. Первые посадки были сделаны за мельницей, от Алешкиного пруда до Осиновки. Это примерно 1,5 км. Сажали, в основном, березу и клен. Вначале молодые саженцы подъедал скот, но их подсаживали, пока не поднялись.
   В другом колхозе «Серп и молот» звено возглавлял Мещеряков Николай Алексеевич (брат Василия Алексеевича). Это звено сажало полосу от Серповки до большака. Позднее были сделаны посадки на границах с Осиновскими и Старожиловскими полями. Общая протяженность лесополос на полях Серединовки около десяти километров.
   Пусть эти насаждения будут живым памятником тем, кто с любовью и старанием их посадил. Но, к сожалению, их имена не остались ни в одном документе. А они достойны нашей памяти:
   
* Мещеряков Василий Алексеевич,
* Остроухова Анастасия Александровна,
* Рудакова Мария Андреевна,
* Кудряшова Мария Вуколовна,
* Мещерякова Мария Семеновна.
* Мещеряков Николай Алексеевич,
* Кудряшова Ульяна Никитична,
* Рудакова Елена Никитична,
* Чевелева Матрена Филипповна,
* Отставнова Мария Васильевна.
   
   
  ПЛАН ЗАСЕЛЕНИЯ
   
   Сегодня приходится говорить лишь о плане деревни. Сама деревня исчезла с лица земли в 2003 году, просуществовав более двух столетий.
   Как выглядела Серединовка?
   В плане она напоминала форму креста, концы которого направлены по сторонам света. Количество дворов достигало 110-115, но, начиная с 30-х годов XX века, оно начало сокращаться.
   Первое заселение, вероятнее всего, появилось вдоль южной стороны балки Журавлина, так как в ней было много родников, стекавших в ручей, и это не могло не привлечь первых поселенцев. Застройка велась близко к южному краю балки, в один ряд Потому эта часть деревни называлась «Порядок». Застройка была плотной, так что на сравнительно небольшом участке умещалось дворов 35-40.
   С восточной стороны Порядка из-за отлогой впадины четыре двора расположены с уступом метров в пятьдесят. Эта часть Порядка называлась «Концом». На этом конце и был наш дом (четвертый от края). Как память о нашей усадьбе, остался ряд акатника, который отделял нас от Лашкиных. С северной стороны балки, на горе, как раз напротив Конца, было четыре двора, которые почему-то назывались Балканом. Можно предположить, что кто-то из прежних жителей был на войне на Балканах и оттуда принес это название (пройти на Балкан, а особенно проехать было непросто).
   Южная часть деревни называлась «Серповка» (по-местному – Серьповка). В разное время в ней было дворов до сорока. Застроена она в два ряда (улицей). Западная ее сторона имела разрыв с поворотом в форме «Г» — на выезд в направлении Жердевки. На повороте стояла лавка, с левой ее стороны, огороженная штакетником – братская могила. Мне не приходилось слышать, кто в ней похоронен. Вероятнее всего — красноармейцы, которые подавляли антоновское восстание, потому что нас, школьников, водили туда 7 ноября и 1 мая с красным флагом.
   Было и другое захоронение этого периода, о нем знали лишь немногие жители. Оно заросло травой и бурьяном. Это место, где Серьповская лощина впадает в Журавлину. Там зарыты (а не похоронены) повстанцы, и туда детей из школы не водили. В 1937 году почти на этом месте был построен (уж не с умыслом ли?) свинарник, развалины которого сохранились до XXI века.
   Восточная сторона Серьповки имела разрыв, откуда начиналась дорога в сторону Чикаревки и Туголукова. Чикаревка – наше приходское село, туда ходили в церковь и на погосте хоронили наших умерших жителей. А Туголуково с 1938 года стала нашим районным центром со всеми надлежащими учреждениями, в том числе и военкоматом. По этой дороге из Серединовки ушло на войну 112 человек, многие не вернулись: погибли 55 человек, 11 ранено, 4 были в плену.
   Говоря о заселении деревни, обратимся немного в глубь истории. В книге Н.В. Муравьева «Заселение Тамбовского края», основываясь на архивах 1816 года, о Серединовке сказано следующее: «Майор Павел Яковлевич Тютчев перевел из Кирсановского уезда 112 душ крепостных и основал 19 дворов».
   Кстати, на территории Кирсановского района есть деревня Серпы. Вполне вероятно, что эта деревня принадлежала предкам П.Я. Тютчева, а последний, купив землю у Бенкендорфа, перевел на нее своих крестьян и поселил их в той части, которая стала называться Серьповкой. Эта версия также предполагает, что еще до прихода Тютчева здесь жили люди. Скорее всего, это были однодворцы, поселившиеся на Порядке, как наиболее выгодном месте. В пользу этого предположения говорит и тот факт, что на Порядке до коллективизации жило большинство зажиточных крестьян: Рудаковых – 6 дворов, Артамоновы, Чернышевы, Медковы. Если это предположение верно, то предки Рудаковых, Артамоновых, Чернышевых и Медковых были служивые люди и при выходе в отставку получили земельный надел (в виде пенсии), и крепостное право на них не распространялось, в силу чего они и были более зажиточными. Во время коллективизации на всех них был навешен ярлык «кулака».
   С западной стороны на развилке двух лощин — Симкиной и Безымянной — был большой, около 2-х гектаров, сад и усадьба, которую старики называли «барская». Плотина в центре деревни подняла воду, и усадьба с садом оказалась как бы на полуострове. Не знаю с каких пор, но до 1930 года на этой усадьбе жили братья Деевы (Алешкины). После их раскулачивания на этом месте расположили коллективное хозяйство имени К. Маркса.
   Северная сторона деревни носила название Сторонский Бок. В разное время на нем было дворов до тридцати пяти. Застроен он был в два ряда (улицей), один ряд был короче. Один ряд (большой) расположен вдоль родниковой Безымянной лощины, с западной ее стороны. Верхняя часть этой лощины была запружена и образовала Алешкин пруд. Эта часть деревни, вероятнее всего, застроена после Порядка и Серьповки. Там остро не хватало воды, о чем первые поселенцы, очевидно, знали, а последним уж было некуда деваться.
   Примечательным местом на Сторонском Боку была школа. Построена она в 1927-28 гг. Ранее на этом месте была часовня. Здание школы, по местным понятиям, было богатым. Она имела хорошую внутреннюю планировку: две классных комнаты по 70 м?  каждая, рекреационный зал около 100 м?, жилые помещения для учителей и уборщицы, кухню, столовую. Называлась она начальной, в ней обучались дети до четвертого класса. В годы войны часть школы была занята под эвакуированный детский дом, а после войны она стала семилетней. В 60-е годы, когда начался сильный отток населения, школу закрыли, и в ней некоторое время была бригадная столовая. В 1987 году школьное здание разобрали и перевезли в Алексеевку, где в нем разместили амбулаторию.
   Вернемся, однако, к судьбе так называемой барской усадьбы. На ней к моменту коллективизации было четыре дома, которые занял колхоз К. Маркса. В одном расположилась контора, в другом, наиболее богатом, – детский сад, в третьем – столовая, в четвертом – баня. К 1940 году на этой территории остался лишь один дом под конторой. Бывший барский сад потом стал называться колхозным садом, года три-четыре его сторожили, а потом забросили и стали постепенно вырубать: вначале для топки кухни на свинарнике, затем и жители, что жили поблизости. К концу войны от него почти ничего не осталось.
 
 
  ЗЕМЕЛЬНЫЕ УГОДЬЯ
   
   Площадь земельных угодий Серединовки на 1930 год составляла, примерно, 1100-1200 гектаров. Большая часть (процентов восемьдесят) находилась под пашней, остальное – усадебная земля, небольшой луг по правой стороне речки Осиновки, да «неудобья» в виде лощин и оврагов.
   Первым крупным землевладельцем был Бенкендорф И.Х., после него Тютчев П.Я., частью земли пользовались крестьяне.
   После отмены крепостного права помещики лишились даровой рабочей силы, помещичье хозяйство начало хиреть, и земля стала распродаваться; постепенно стал формироваться рынок земли.
   Наиболее крепкие крестьяне, имевшие в семье много рабочих рук, стали покупать у помещиков землю, которая уже становилась их собственностью и не входила в общинный передел. Эту часть земли стали потом называть «вечной землей». У обладателей такой земли оставалось больше хлеба на продажу, они постепенно крепли, прикупали «вечную землю» еще и еще. Появилась прослойка землевладельцев, имевших по нескольку десятков десятин, а иные — по сотне и более. Последних называли купцами.
   В Серединовке обладателями «вечной земли» были братья Деевы (Алешкины), братья Рудаковы (Старостины), братья Рудаковы (Назаркины), братья Чернышовы (Казаковы), Артамонов Яков Иванович, Мещеряков Харлан Яковлевич, и еще два-три хозяина. В 1930 году все они были объявлены кулаками, у них была отобрана в пользу колхоза земля, недвижимость, скот, сельхозинвентарь, а сами они были репрессированы и рассеяны по просторам России.
 
 
 
  ИСТОЧНИКИ ВОДЫ

«…А без воды —
и не туды, и не сюды»
   
   (Из песни)
   
   Главными источниками питьевой воды, были, конечно, колодцы и,  отчасти, родники. Во время пастьбы скот поили из прудов, (которых в разное время было от трех до пяти) и из речки. Родников, которые имели выход на поверхность и из которых брали воду для питья, было пять, и еще около двадцати, которые питали четыре ручья.
   О колодцах. Всего колодцев в деревне было около двадцати пяти, в среднем приходился один колодец на 4-5 дворов.
   Самые водные колодцы были на Порядке, их на 35 дворов приходилось 10, на Серьповке – 8, на Сторонском Боку – 5, на Барской усадьбе – 2. Подземные воды распределялись неравномерно, и жители Сторонского Бока страдали от ее недостатка. Осадков в нашей местности выпадало мало (всего 400 мм в год). Во время полива огородов почти все колодцы вычерпывались до дна, и только четыре-пять были неисчерпаемыми. Это Барский (колхозный), Туманов, Казаков, Слышев и м.б. Тарасов на Сторонском Боку.
   Люди различали воду по жесткости, за мягкой водой для самовара ходили в родники. Для стирки, чтобы лучше мылось, воду смягчали, пропуская ее через золу из ржаной соломы, и получали щёлок. Грубые предметы стирали в вешней талой воде.
   В случае пожара ближайшие колодцы вычерпывались быстро, и воду возили в бочках из пруда. Пожар построек с соломенной крышей разгорался быстро, и редко удавалось затушить его в самом начале. Хотя народ всегда действовал активно и смело.
   Место для колодца выбирали так: в предполагаемых для рытья точках на ночь раскладывались опрокинутые сковородки и по количеству росы на дне определяли, в каком месте более сильная водяная жила. С колодцами связаны различные случаи, в том числе, и драматические. Особенно, когда в них падали дети. В 1937 году в Туманов колодец упала девочка лет пяти. Ее мать Чибизова Клавдия Никитична, как только узнала о случившемся (дети закричали), подбежала к колодцу и, не раздумывая, прыгнула в него. К счастью, все обошлось благополучно. Пострадавшая Маруся теперь уже бабушка — Мария Андреевна.
   Падал в колодец и мой двоюродный брат Валя Кузнецов. Ему в ту пору было лет восемь-девять. Ватага ребятишек пошла к старому полузаброшенному колодцу, где в обветшалом срубе выводили птенцов воробьи. Ну, как понять взрослым, зачем нужно лезть в колодец?.. Словом, малец стал спускаться, упираясь (в раскорячку) ногами в выступы сруба и … сорвался. Ребятишки побежали сказать бабушке. Она была глуховата и не сразу поняла, в чем дело, а потом – ах! – «отнялись» руки и ноги…
   Пока искали, кто полезет доставать «утопленника» (дело было летом, и взрослые работали в поле), Валя тем временем сам вылез из колодца и потом дотемна прятался в ветлах, боясь наказания. Хорошо хоть бабка Наталья Чибизова с Балкана видела, как он побежал от колодца, и все успокоились – жив! (ему теперь 70 лет, и мы недавно вспоминали с ним этот случай).
   Говорили, что в срубе одного колодца (кажется, Маслова на Порядке) на глубине нескольких метров была ниша, и там прятался «антоновец», когда в деревню приезжал красный отряд. Но, скорее всего – это байка.
   
   
   ПРИРОДА: РАСТЕНИЯ И ЖИВОТНЫЕ
 
   
   Природа — растительный и животный мир — в нашем крае не особенно богаты. Но каждый, кто здесь родился и жил, с любовью помнит неяркую ее красоту. Ведь это  – родина наших предков, это – наша малая Родина!..
   Безусловно, главное богатство нашего края – Чернозем. Что же на нем произрастало?
   Древесная растительность состояла, в основном, из ветлы, которая росла в низинах родниковых лощин. В зависимости от возраста, она имела широкое применение в крестьянском хозяйстве. Из годовалого хвороста плели кошелки, нерета, верши; из двух-трех годовалого — плетни. Трех- четырех годовалая ветла шла на рожны для вил, лопат, граблей, ручек для кос и кольев. Пяти-шести годовалая годилась на оглобли и грядушки для саней, более толстые шли на обрешетку крыши.
   Старые ветлы, порой, в обхват и более, росли словно для красоты. Когда они зацветали, вокруг них жужжали пчелы и шмели, собирая первый в сезоне нектар. А ранней весной — там царство грачей.
   В низине, напротив усадеб Лашкиных, Кудряшовых и Артамоновых, в ветлах была непролазная крапива и лопухи. Их почему-то облюбовали иволги, больше они нигде не гнездились.
   В мокрых местах в глухих молодых ветлах весной по зорям распевают соловьи. Где-то кукушка кукует, отсчитывая, сколько кому осталось жить, но никто никогда не находил гнезда с кукушатами…
   Из древесных пород реже всего встречались вяз, тополь, береза. В 30-е годы с посадкой защитных полос появилось много клена, который потом заполонил полдеревни.
   Из кустарников были желтая акация, сирень. Никто не помнит, кто и когда их сажал, но пользу понимали все. Ряды акатника по меже защищали летом от жгучих суховеев культурные растения, а зимой задерживали снег. Мы, ребятишки, ели желтые сладковатые цветы, из стручков делали свистки и грызли спелые, черноватые зерна. Когда деревни уже не стало, кусты акатника остались как знак прежней жизни.
   Сирень – это, конечно, прежде всего цветы. Какой дом не украшался ими!
   В Дубовых кустах у большака рос, конечно, дуб (правда, малорослый), а в подлеске – ежевика.
   Травы обычные для степной полосы: пырей, костер, тимофеевка, типчак (типец), клевер, полынь, изредка – ковыль и много-много еще разного разнотравья зеленого, цветущего, с неповторимым букетом запахов. На скатах лощин растет земляника, чабрец, щавель. А местами в мае — золотистый ковер из одуванчиков. Девочки лет с пяти плели из них венки.
   Самое буйство зелени и цветов у нас приходится на июнь, а затем природа постепенно блекнет, в августе все уже начинает желтеть… 
   Дикая растительность перемежается с окультуренной: создается, таким образом, среда обитания человека. Она кормит его и радует своей красотой.
   А какую неповторимую картину являет колосящееся ржаное поле при небольшом ветре!.. Когда еще не было лесополос, можно было окинуть взглядом обширное пространство, и это волнующееся зеленое море всегда вызывало настоящий восторг. Не менее величественно и золотое поле вызревших хлебов. Тут уже восторг другого рода – будем с хлебом!
   Радует земледельца хорошо обработанный пар, черный, «как вороново крыло». Это — материнское чрево, в котором зародится и вырастет злак.
   От зеленого ковра озимых глаз не оторвешь – зеленя.
   Что произрастало в описываемое время на наших полях и огородах?
   На полях — рожь, пшеница, просо, гречиха, овес, горох, чечевица, подсолнух, сахарная свекла, клевер, люцерна, лен, рыжик, вика. Пробовали в колхозе сеять горчицу и кок-сагыз (каучуконосное растение), но не прижились.
   На огородах сажали картофель, капусту, огурцы, помидоры, редьку, тыкву, лук, петрушку, свеклу кормовую, арбузы, дыни, коноплю, укроп, хрен, мак, горох, кукурузу, подсолнух (серый), табак.
   Мы, ребятишки, ели «с подножья» дикий чеснок, щавель, стебли горлюпы, цветы и зерна акации, зерна «мышиного гороха», корни коровки, землянику, пышечник, ежевику, ягоды паслена (что обильно растет по картофельному полю в августе), вишневый клей, и еще что-то…
   В заброшенном колхозном саду, уже в июле, мы съедали все незрелые яблочки, чуть-чуть покрасневшие вишни, зеленый крыжовник.
   За нашим огородом была лощина, и на противоположной ее стороне (до 1938 года это была часть нашей усадьбы – потом «отрезали», как излишнее) росла груша (дичка). Как я могу теперь представить, ей было в ту пору лет шестьдесят-семьдесят. Росла она в два ствола, и, вообразите, какую имела крону. Каждый год она чудесно цвела и обильно родила несъедобные, до поры, плоды. Но где-то в конце сентября они начинали желтеть, семечки чернели, и это было сигналом для ребятни – навались!
   Кто из деревенских ребятишек не висел в эту пору на ее сучках и не уходил потом счастливый домой с туго набитыми карманами и полной пазухой этих, можно сказать, съедобных «фруктов»!…
   …Ранняя весна. В небе раздается трель жаворонка. Всмотришься ввысь и едва увидишь точку… Вдруг точка начинает увеличиваться, и, словно камень, летит к земле, и снова взмывает.
   В пору вызревания хлебов в ночное время наступает такое буйство звуков «спать пора», что и захочешь – не уснешь. Это перепелки. Их в нашей местности было великое множество. Перепела выводят птенцов иногда два раза за сезон, примерно по пятнадцать штук. Родятся птенцы в пушку, как цыплята кур, и сразу бегут за матерью в траве. Но перепелок почти не стало.
   За всей мелкой живностью, летающей и бегающей по земле, зорко следит ястреб (сапсан, канюк), высматривая добычу. И трагедия одних переплетается с торжеством других – такова жизнь.
   Птицы, которые не улетают в теплые края — воробьи, синицы, галки, вороны, сороки, дикие голуби — в холодную пору жмутся к жилью человека, питаясь остатками его пищи или остатками зерна в соломе. Воробьи зимой собираются в стаи и, перелетая от одного двора к другому, находят себе пропитание. Весной они гнездятся около жилища, их излюбленное место – соломенная крыша снаружи и во дворе изнутри. Человек не очень чтит этих пичуг, но от этого их меньше не становится.
   Около жилища человека гнездятся и галки, часто в трубах, где летом не топят печи.
   А ласточки лепят из грязи свои гнезда внутри хлевов, под лапасом, а иногда и в сенях, ухитряясь залететь туда, когда дверь бывает открытой. Бабушка Елена строго наказывала нам не разорять их гнезда. Не то, мол, она подожжет дом: «Смотрите, у нее под горлышком огонек». Мы с сестрой и без того оберегали найденные гнезда. Разве только с воробьиными обращались, как и все.
   Грачи гнездятся, конечно, в ветлах, ранней весной там стоит сплошной гвалт: выбирают подруг, делят места. Вороны и сороки, перезимовав в деревне, на гнездование отлетают в Дубовые кусты, что у большака. Совы, кукушки, ястребы, цапли, кряковые утки, нырки в период выводка потомства ведут скрытный образ жизни, и мы мало, что о них знали.
   Когда появлялся коршун, в деревне начинался большой куриный переполох. Все, кто видел коршуна, начинали кричать, отпугивать его: «Кшу!..Кшу!..». А кто-то вдогонку шутливо вторил: «Оставь на лапшу!». Коршун не очень-то реагировал на это. Зато маленькие птички начинали роем кружиться вокруг него и он, как бы нехотя, уплывал прочь...
   Скворец, синичка, ласточка, трясогузка, а зимой и снегирь, всегда жались к человеку и радовали его своим присутствием, а скворец мог даже что-то спеть. Дикие голуби-сизари гнездились во дворах под лапасом, на мельницах, там же и питались. Хотя пользы от них и не было, люди относились к ним терпимо и даже привечали на своих дворах.
   В поймах речек летом слышен навязчивый вопросительный крик: «Чьи-вы?.. Чьи-вы?» Это чибизы (или чибисы). В пойме реки Савалы их водилось множество. Может быть, и не случайно часть нынешней Жердевки раньше называлось Чибизовка (кстати, в Мичуринском и Петровском районах тоже есть селения с таким названием).
   Человеку всегда запоминалась встреча с куропатками: они так неожиданно и шумно (как бы с треском) взлетают, что по неволе вздрогнешь.
   Всего в описываемый период в Серединовке обитало около трех десятков разновидностей птиц. На буграх в траве гнездилась птичка, которая издавала звук, похожий на «тирь-тирь». Мы так и звали ее — тирь-тирь. В обрывистых берегах речки гнездились воронки (не путать с ласточками-береговушками).
   Многих птиц и растений мы и не знали, как правильно называть. К сожалению, школьная программа не предусматривала изучение природы родного края, да и краеведения, по-существу, не было.
   Несколько слов о других диких обитателях нашей местности.
   Начну с главного хищного зверя – волка. Их было немного, может быть, одна волчья стая «контролировала» всю округу. Известно, что волчья семья состоит из родителей, детей-сеголеток и детей прошлогоднего выводка – переярков. Все вместе они образуют стаю и иногда охотятся вместе, приучая молодняк. Летом на домашних животных нападают редко, очевидно, что скот в это время находится под присмотром. И то, на моей памяти был случай, когда два волка погнали испуганное стадо овец и на ходу порвали более десятка овец (но не унесли ни одной). Был еще случай, когда ранней весной, живущий на краю деревни (на Балкане) В.А. Мещеряков, выпустил овец попастись на прошлогодней траве. Волк подкрался из оврага, но испуганные овцы бросились ко двору и забежали в сени. Тогда хищник поранил одну овцу, но выбежавший хозяин не дал ее утащить. Зимой, случалось, волки прогрызали щель в овчарне (их у нас строили из плетня и на зиму обкладывали толстым слоем соломы до самой крыши) и орудовали там, как хотели. Такой случай был в 1936 году в нашем колхозе, когда волки порезали двенадцать овец и, что могли, уволокли. Мужики, рассматривая следы, удивлялись: они до поры шли след в след — даже не удалось определить, сколько их было. О нападении волков на людей не было слышно, однако, человек опасался таких встреч. Лошади боялись волков панически и были беззащитны перед ними. Корова же от одного волка могла себя защитить.
   К середине XX века в нашей местности этот зверь был истреблен. За убитого волка местная власть платила хорошие деньги. Теперь волка знают только по сказкам и картинкам.
   Другой хитрый и коварный хищник наших мест – лиса. Питается она в основном мелкой живностью, но нападает и на домашних птиц. В окрестностях деревни было два места, где лисы выводили потомство: в овраге Крутенькой и в овраге на противоположном берегу Осиновки, напротив Журавлины.
   Еще обитают в наших местах хорь и ласка. Живут вблизи человеческого жилья, по виду очень изящны и подвижны. Страдают от них больше всего куры. Хорек издает такой запах, что куры падают с насеста, и он с ними расправляется. Если уж такой хищник дорвется, то передушит всех птиц, но с собой унесет только одну.  Но этих зверьков было мало, и ощутимого ущерба они не наносили. Другой, несколько меньший по размеру, но очень похожий по складу на хорька зверек – это ласка. Правда или нет, но говорили, что ласка ночью забирается в гриву лошади и так ей досаждает, что лошадь к утру оказывается вся в поту, словно на ней долго работали.
   Самый крупный из грызунов в наших местах — заяц: русак и беляк. В большом количестве водился беляк, который и являлся главным объектом охоты, да и для лисы он был лакомой добычей.
   Из грызунов очень много было сусликов. Этот милый с виду зверек имел красивый мех, за что и расплачивался своей жизнью. Особой хитростью он не отличался. Стоит, бывало, у норы столбиком и попискивает: вот, мол, я. В школе нам говорил, что они приносят большой вред – поедают много зерна. Оттого их не жалели и истребляли нещадно.
   Мышь, само собой разумеется, водилась как домовая, так и полевая. Кошки жили в каждом доме, но мышей меньше не становилось. А вот крыс в ту пору не было. В речке в одном месте водилась водяная крыса, рыбу мы там никогда не ловили и не купались – брезговали.
   На южных склонах бугров обитало много ящериц. У человека они интереса не вызывали. Мама рассказывала, что у них в Клешне (недалеко от Воскресеновки) водились небольшие змейки: не то ужи, не то гадюки, и дети боялись туда ходить.
   Очень редко встречались ежи. Я только раз видел гнездо с маленькими ежатами.
   Во второй половине XX века, когда на поля пришло много техники, хлебное поле сразу же после уборки стали запахивать, а позднее сжигать стерню еще до запашки. И что мы видим? Почти не стало перепелов, не увидишь, как прежде, сусликов, мало зайцев. Их второй сезонный помет или сгорает в огне, или запахивается плугом.
   Речка Осиновка, до того как ее запрудили в 1965 году, была хоть и маловодная, но в ней водилось много рыбы. Для разнообразия стола, при желании, всегда можно было поймать 1-2 килограмма. В избытке водились щука, окунь, ерш, голавль, красноперка, таранка, линь, налим, вьюн, пескарь, оголец, а молодь (по-нашему, селява) летом просто кишмя кишела. В прудах водился в основном карась, позднее в большой деревенский пруд запустили окуня, пескаря, щуку.
   Во второй половине XX века стала погибать речка Осиновка. Вначале ее перегородили огромной плотиной — там, где раньше был Лукичев хутор, и превратили в большой пруд. Отвод воды через трубу сделали в пойму Савалы. В излучине поймы (называемой Ендова) вдоль русла реки насыпали дамбу, затопили и начали разводить рыбу. Но наши хозяйственные «стратеги» живут одним днем. Не хватило ума понять, что «вода дырочку найдет». Не прошло и двадцати лет, как вокруг трубы, соединяющей пруд с Ендовой, вода сделала промоину* и прорвалась в Ендову, сорвала дамбу и затопила часть Чикаревки. Из людей никто не пострадал. Но не стало рукотворного пруда, не стало и самой речки Осиновки. Там сейчас протекает жалкий ручеек, который можно перешагнуть почти в любом месте.
   Милости у природы не ждали, а «покоряли» ее. Так «мудро» учил наш земляк Иван Владимирович.
   …Запомнились из детства такие моменты. Покос хлебов, отец и мать делают эту тяжелую работу. Ко времени полдника бабушка собирает нехитрую снедь: хлеб, вареные яйца, огурцы, молоко, соль, обвязывает все это платком в «четыре конца» и мы, дети, несем этот узелок родителям (поля у нас близко).
   Такие походы были большой радостью. Однажды отец, этак загадочно, позвал меня на край поля. Вошли осторожно в густую полынь, и он показал мне выводок зайчат. Теперь я думаю, им было отроду дней пять. Лежит на земле серенький комочек и только по глазкам можно посчитать сколько их. У меня был соблазн взять их домой, но отец не позволил даже прикоснуться к ним руками, а то, мол, зайчиха-мать их бросит, почуяв запах человека.
   В другой раз он показал мне выводок ежат: такие голенькие в редких беленьких «колючках». Они не вызвали у меня интереса, но нравственный урок мне все-таки был преподан: отец сказал, что надо быстрее уходить, а то ежиха-мать где-то прячется поблизости и беспокоится за своих детей. Родители, может быть, не задумываясь над этим, подавали нравственный пример, как надо относиться к дикой природе. Так постепенно накапливаются в детской душе семена доброты, которые потом прорастают любовью к окружающему нас миру.
   
   
  ПРИРОДНЫЕ ЯВЛЕНИЯ
   
   Человек никогда не был равнодушным к природным явлениям. С одними он связывал надежды на хороший урожай, другими любовался, иных – боялся.
   Особенно радует детей и взрослых первый снег. Даже «лошадка, снег почуяв», бежит веселее. Взрослый рассуждает так: «Много снега – много хлеба».
   У деревенских детей была уйма своих зимних забав: кататься с горки, играть в снежки, лепить бабу или просто поваляться в снегу чего стоит. Радует человека иней, снежинки,  когда идет мягкий пушистый снег – «погода».
   Мороз бодрит до поры, но случается, что и до костей пробирает. Cнег хрустит под ногами, снежинки искрятся, окна разукрашены узором.
   А вот в метель в степи одному остаться было опасно. Снег метет так, что в нескольких шагах ничего не видно, да еще и морозит. Собьешься с пути – может и плохим кончиться. Если путник на лошади, все спокойнее — у нее есть чутье, и она не собьется с дороги.
   Дождь – всегда радость. Если едва моросит, сетуют огорченно: «Пыль только прибил». Если на вершок промочил, уже хорошо. А если «на борозду» – это счастье, все только и говорят об этом. После дождя ребятишки выбегают на улицу и с удовольствием скачут босиком по лужам. На лужах пузыри, значит дождь еще будет – тоже хорошо. Правда, всегда побаивались грома и молнии, старались находиться в помещении, закутывали трубу. Антенн на крышах домов тогда не было – даже лучше, лишний раз молния дом не подожжет.
   …Думаю, каждый деревенский житель испытал особое чувство, когда лежишь на спине в траве и смотришь на облака. Они медленно плывут, постоянно меняя очертания, и воображению представляются то контуры гор или животных, людей или каких-то чудовищ. Ты словно оторвался от земли и  перенесся в фантастический мир.
   А как красива радуга!.. Всех радует.
   А вихрь налетит – натворит дел. Особенно страдают от них соломенные крыши.
   Половодье… Когда не было лесополос, то поземка наметала много снега в овраги и лощины. Весной туда устремляется вода с полей, накапливается в снегу, насыщает его и, наконец, прорывается и устремляется ручьями к реке. Наш еле заметный летом ручей так бушевал в половодье, что и не перейти его. Был случай, когда ребята с нашей стороны собрались на другую сторону ручья. Ширина его была метров около трех, течение бурное. Стали прыгать с разбегу. Наш сосед Петр Королев не допрыгнул до берега, и его унесло. Так и утонул — нашли его потом аж на Вязовском лугу.
   Еще хорошо помню солнечное затмение 1935 (или 1936?) года. Оно застало людей в поле. Многих охватил страх, кто-то сказал, что это конец света… Потом рассказывали, что Серьповские женщины побежали с поля домой: «умирать» вместе с ребятишками. Потом смеялись над ними.
   Только деревенскому жителю дано видеть многие явления природы во всей ее красоте, величии и … суровости.
   Горожанин обделен радостью тесного общения с природой: ночное небо от него «заслонено» светом фонарей, он никогда не испытает состояния, которое
   М.В. Ломоносов выразил такими словами: «Открылась бездна звезд полна: звездам числа нет, бездне дна». Не увидеть ему и великолепных зорь.
   Словом, цивилизация хотя и дала многое городскому жителю, но в то же время многого его и лишила.
   
 
 
  ЖИЛИЩЕ, ПОДВОРЬЕ
   
   Крестьянское жилище у нас – это изба деревянная или саманная, а в начале XX века уже и кирпичная, крытая соломой, иногда жестью.
   Деревянную избу в степи было построить не просто: ближайший строевой лес в Грибановке, а это около 70 километров. Для постройки избы необходимо, в зависимости от размера, от 80 до 100 бревен. На перевозку требовалось от 30 до 50 подвод. Вывоз делался «миром», чаще всего зимой, когда нет полевых работ. Потом хозяин должен был как-то отблагодарить помощников.
   Материал для стропил, обрешетки крыш использовали местный: в низинах вдоль ручьев и речек растет ветла, она и выручала.
   Саман делали летом между весенней посевной и уборочной. Место было выбрано у пруда, рядом с оврагом, где брали глину. Из глины делали круг диаметром метров шесть и толщиной сантиметров сорок, поливали его водой, застилали старой соломой и месили лошадьми: две-три лошади, связанные в ряд, ходили по кругу: солома разминалась и смешивалась с глиной. Солому добавляли в такой пропорции, чтобы она составляла четвертую-пятую часть объема (для тепла). Тщательно перемешанную массу собирали в кучу, укрывали соломой и давали «выкиснуть» (до появления кислого запаха).
   Затем начиналась формировка самана. Деревянная форма 40х25х15 см (станок) набивалась вручную и волоком, по глиняной мокрой дорожке, вытаскивалась на ровную площадку и опрокидывалась. По мере затвердевания, саман складывали в пирамиду с зазором, чтобы быстрее высыхал. За неделю-две, в зависимости от погоды, материал был готов.
   Саманных изб в деревне было около десяти, а надворные постройки из самана были почти в каждом хозяйстве.
   В конце XIX и в начале XX века уже появился местный кирпич. Сразу за деревней в Журавлине, около ручья (который запруживался), был разработан карьер с подходящей глиной и песком. Место это так и называлось: «Подкирпичная», или «Новый прудок». Раствор для кирпичей месили так же, как для самана — лошадьми, а вот формовка делалась по-другому. К тому времени уже существовал формовочный станок чугунного литья, с тремя формами, которые набивались сырой массой. Специальное устройство позволяло выдавливать кирпич из формы поршнем. Затем его сушили («завяливали») на открытом воздухе, потом обжигали в печах-туннелях, вырытых в склонах балки.
   Процесс обжига мне видеть не приходилось. В деревне было 10-12 кирпичных домов, в каждом хозяйстве — кирпичный сводчатый погреб и, конечно, печки. В 30-е годы XX века часть кирпичных домов, так называемых кулацких, была разобрана и вывезена, говорили на строительство сахарного завода. Что уж там могло остаться кроме щебня? Ведь в то время кладка велась на известковом растворе, и шов был крепче самого кирпича. Но новые строители одно разоряли, другое строили (помните у А. Платонова «Котлован»?)…
   Обычная изба состояла из жилого помещения и сеней. Миновав сени, входишь в избу (то есть жилую часть). Обычно слева от входа – «Красный угол»: иконы, лампада. Под иконами стоит стол и две широкие лавки по двум стенкам, крайняя к двери, называлась «коник». Справа – русская печь, обращенная устьем к входу и отдаленная от него метра на 2-2,5. Это пространство от печи до входа называлось «судник», там располагались — лавка, полки, иногда столик, посуда, хлеб, вода и все необходимое для приготовления пищи. Иногда судник огораживался дощатой перегородкой. Продолжением печи были «полати». Это настил из досок примерно на один аршин (73 см) от потолка. На печи и на полатях спали дети — «вповалку» и иногда их на ночь огораживали доской, чтобы не вывалились.
   …Верную службу сослужила нам и нашим предкам русская печь. Заслужила она и отдельного похвального слова.
   С далеких времен огонь для человека, как средство для обогрева и приготовления пищи, играл важную роль. В зависимости от того, в каком виде использовался огонь (как источник тепла), изменялось и внутренне устройство жилища, менялся бытовой уклад.
   На ранней стадии человек обитал в примитивном жилище и источник тепла – костер в середине – собирал вокруг себя всех жильцов: здесь готовилась пища, выполнялись бытовые дела. Об удобстве и говорить было нечего.
   Шло время, и человек постепенно усовершенствовал свое жилище. И, наконец, наступил день, когда была придумана Ее Величество Русская Печь.
   Она стала неотъемлемой частью крестьянского жилища на многие века. Были решены сразу две основные бытовые задачи: обогрев жилища — тепла от одной топки хватало на целые сутки, и приготовление пищи — за один прием на целый день. Попутно она была и местом ночного сна, в холодное время на ней можно полежать и понежиться. Своим ровным и нежным теплом печь лечила от простудных болезней, от болей в пояснице и в суставах.
   В том виде, в котором мы ее знаем, она, надо полагать, была придумана не сразу (как и Москва не сразу строилась). Свой совершенный вид русская печь приобрела тогда, когда было освоено производство обожженного кирпича, стойкого к воздействию высокой температуры, и уже можно было свободно, так или иначе, совершенствовать ее форму.
   Давайте вспомним устройство русской печи. Ставится она всегда в прорези пола на небольшой фундамент (вес же, немалая тяжесть). Затем на фундаменте выкладывается цоколь, возвышающийся над полом, примерно, на 70-80 см. Свободный объем цоколя называется подпечкой и имеет спереди небольшой проем, через который там складываются рогачи, чапельник, кочерга. Над цоколем делается настил, и выше уже сооружается из кирпича сама печь.
   Топочная часть печи устроена следующим образом. На настил кладется толстый слой глины, потом слой чистого песка. И уже на песке выкладывается под, из хорошо подогнанных кирпичей, без применения связующего раствора. Затем выкладываются кирпичные же своды, задняя и передняя стенки, примыкающие к своду, вертикальные. В передней стенке — проем, называемый устьем. Перед устьем начинается вертикальная часть дымовой трубы. В нижней части она широкая, затем сужается, а на потолке делает горизонтальный поворот – боров, и в нужном месте (у нас было принято в середине дома, под коньком крыши) выходит над крышей.
   Площадка перед устьем называется загнетка, на ней хозяйка выставляет чугуны (иногда ведерные) с содержимым для варки, и отсюда ухватом (рогачом) с помощью катка отправляет его в недра печи. Ниже загнетки небольшая ниша, называемая подзагнеткой, где чаще всего лежат сковородки и еще кое-какие мелочи. После топки устье закрывается металлической заслонкой из жести, а трубы закрываются в двух местах вьюшкой и задвижкой, так что тепло зря не уходит. Своды с боковых сторон обкладываются вертикальной стенкой, а пазухи между этими стенками заполняются глиной с битым кирпичом. Горизонтальная часть тоже выкладывается кирпичом – это и есть то самое место, где хорошо полежать.
   У нас в деревне особо знатных печников не было. Мог сложить печь Минаев Александр Андреевич. Он же столярничал и выполнял жестяные работы. Позже пришел из другой деревни Булгаков Иван Семенович. Вначале он нанялся пастухом, поставил себе саманную избу, где и поселился со своей семьей. Он был инвалид, у него не было левой руки, но к удивлению, он умел класть печи (помогал ему сынишка Ленька). Мы еще вернемся к рассказу об этом человеке.
   …И вот, затопили новую печь. Хорошая тяга, хорошо прогревается, долго держит тепло – вот главное, что от нее требуется.
   А дальше уже — дело женщин, они там хозяйничают. Топливо в дом обычно приносит мужчина, топит же и готовит хозяйка. Пока печь прогревается, она подготавливает продукты для варки: моет, чистит, режет, раскладывает их в посуду.
   Пока топится печь, в это время пекут блины и тут же (с конвейера) завтракают ими.
   Когда печь вытоплена, к одной стороне (удобнее к левой) загребается жар и утрамбовывается кочергой. Часто жар сохраняется целые сутки до следующей топки.
   Хозяйка, приноровившись к своей печке, точно знает, в каком месте что готовить. Одновременно ставятся варить и молочные, и мясные блюда, и ничего не выкипает и не подгорает. В день, когда пекут хлеб, печь протапливается жарче, все остальные блюда размещаются вместе с хлебом, каждое в своем месте.
   В этом и заключается замечательная особенность русской печи —  в ней можно одновременно готовить почти все блюда, принятые в крестьянском меню.
   Однако, продолжим описание избы.
   В противоположном от «красного» углу, за занавеской, — кровать для молодых, рядом висит люлька, мать ночью и покачает, и покормит дитя. За этой же занавеской бабка-повитуха принимала роды.
   Старики спали кто на печке, кто на лавке, потому что зимой приходилось не раз выходить ночью к скотине, когда ожидался приплод.
   У кого было больше достатка — строили избу-пятистенку, т.е. два жилых помещения, перегороженные капитальной стеной с двустворчатой филенчатой дверью. Это была чистая половина – горница. В ней были печь-голландка, стол со скатертью, угольник, зеркало, сундук с добром, кровати и, конечно, иконы. Зимой из-за экономии топлива обычно в горнице не жили. Но для гостей и других торжественных случаев ее протапливали.
   Где-то в полу делалась прорезь, которая закрывалась крышкой. В подполье делалось небольшое углубление, где зимой хранились запасы масла, варенья, яиц и проч. Чтобы мыши продукты не портили, кошки время от времени делали обход своих владений, наводили там порядок.
   Сени — это холодная пристройка к жилому помещению, через них выходили из жилья на улицу и во двор. Двери так и назывались: надворная и уличная. Через уличную дверь выходили на улицу, соседи тоже приходили через нее. Сами же хозяева чаще пользовались надворной дверью, потому что почти вся хозяйственная жизнь проходила во дворе и позади него — на гумне и на огороде. В сенях обычно был выгорожен чулан, в котором хранились запасы муки, пшена, зимой — мороженого мяса, и др. Часто в сенях делали ближний погреб, где держали небольшие запасы овощей, солений, квашений, молоко и молочные продукты.
   На лето отец набивал этот погреб снегом, и он служил холодильником. От этого в сенях было прохладно, там часто обедали и даже спали. В сенях стояла лестница, ведущая на потолок (чердак). На потолке всегда что-то хранилось, и обязательно висели сушеные травы: мята и другие. Осенью на потолке на сторновку выкладывались яблоки — антоновка, для дозревания перед мочением. Дух там стоял!!!
   В описываемый период земляных полов уже не было, полы из строганных досок не красились. Хорошая хозяйка содержала пол в чистоте: говорили, пол «вощаной» (т.е. напоминает цвет воска). А у нерадивой грязнули – пол «серее волка».
   Столы и лавки тоже были не крашеными, их обычно скоблили и мыли, чтобы они были «белыми».
   В горнице стелились домотканые половики, а в прихожей у входа зимой стелилась свежая солома, чтобы грязь не попадала дальше.
   К большим праздникам (Рождество, Пасха, Троица и др.) все жилище тщательно мылось, подбеливались стены и печь, на иконы вывешивались свежие полотенца, на сундук стелился ковер, постель накрывалась «каневым» одеялом.
   В некоторых домах хозяйки разводили цветы: герань, фикус, чайную розу, душистую травку, столетник и др.
   Надворные постройки  располагались чаще всего в виде буквы «П» и примыкали к дому, образуя замкнутое пространство, называемое «круглый двор». Вход во двор вел через надворную дверь сеней. Между соседними усадьбами —проулок, через который выгоняли скот в стадо.
   Итак, как же устроен «круглый двор»? Сразу же от сеней строилась саманная «хатка», в ней кирпичный погреб, в котором хранили основные запасы овощей и солений. В хатке также хранились какие-то предметы, которые не использовались в сезоне. За хаткой – калитка в проулок. Дальше «по кругу» шли конюшня, овчарня, коровий катух, курятник, а в отдаленном углу закуток для свиней. Каждое из этих помещений имело дверь, а для крупного скота еще перекладину-заложку, чтобы в теплое время дверь можно было не закрывать.
   Часть круглого двора с внутренней стороны не закрывалась, а строилась с навесом, называемым «лапасом». Под лапасом хранились телеги — зимой, сани – летом, плуг, соха, сеялки и другой инвентарь. Лапас был любимым местом для гнездования воробьев, голубей, ласточек.
   В задней части круглого двора ставили ворота для въезда и выезда на гумно. Все постройки круглого двора были под одной крышей. Центр двора оставляли открытым, и в теплое время скот ночевал под открытым небом.
   Часть окон избы (два-три) были обращены в сторону двора, и хозяин видел, что там происходит. За пределами двора были «зады», там проходила главная дорога с поля к гумнам.
   Само гумно располагалось на задах, метрах в двадцати-тридцати от двора. Главной его частью была рига. Рига – это большой шалаш, имевший двое ворот для сквозного поезда с возом. В ней временно хранился необмолоченный хлеб, а зимой корм для скота. Перед ригой был ток – это хорошо утрамбованная площадка, на которой молотили хлеб цепами или конной молотилкой. Вокруг тока располагались одоньи из необмолоченного хлеба, и по мере обмолота солома складывалась в ометы. Солома овсяная и просяная шла на корм скоту, а ржаная и пшеничная, после того, как из нее овцы выберут колоски и траву, — на топку и на подстилку скоту.
   Дальше за гумном шел огород, у некоторых хозяев были небольшие сады. Если у кого были пчелы, то они стояли в саду.
   Еще одна важная часть хозяйственных построек – это хранилище зерновых запасов – амбар. Пожар всегда был страшным бедствием для сельских жителей. И, чтобы как-то обезопасить себя, крестьяне строили амбары на некотором удалении от жилья, чаще с уличной стороны. Амбары были, как правило, деревянные, рубленные. Стояли они на столбах примерно полуметровой высоты, имели плотный деревянный пол, хорошую дверь с амбарным замком.
   Хлеб ссыпался в закрома или лари. Время от времени зимой или перед помолом подсевали зерно на «подсеве» – решете диаметром около метра, которое подвешивалось на крюк и, хозяин искусно его раскачивая, высевал мелкие соринки, а крупные частицы колосков поднимались наверх зерна и снимались ладонями. Очистка зерна была идеальная.
   Вот на таком пространстве крестьянская семья могла, до известной меры, жить автономно.
   
   
  ДОМАШНИЕ ЖИВОТНЫЕ
   
   Сельский двор – это продолжение крестьянского дома. Все, кто там обитал, были помощниками, кормильцами человека. Одним словом, домашние животные. И слово домашние применено к ним весьма уместно. Они существовали почти наравне с членами семьи: человек заботится о них, ухаживает за ними, любит их, называет ласковыми именами.
   Лошадь, пожалуй, главное живое существо для земледельца. На нее приходилось большая доля нагрузки при обработке земли. Потому крестьянин особенно любил и жалел свою лошадь. Всегда вовремя ее накормит и напоит, даст отдохнуть, потную укроет попоной, сойдет с воза, если видит, что ей тяжело. Даже понукая лошадь, хозяин произносит звуки, похожие на звук поцелуя.
   У моего отца была кобыла по кличке «Мавра». Она была сильная и выносливая, но с характером: не любила чужих. Если кто чужой к ней неосторожно подойдет, она приложит уши, оскалит зубы и норовит лягнуть или укусить. В колхозе с ее характером пришлось плохо. Она там не прожила и трех лет: околела от истощения и побоев. Она ведь была ничья… Не прожил долго и наш конек, отданный в колхоз стригунком.
   В колхозное время на лошадей были заведены так называемые паспорта, в которых указывались кличка, масть, возраст. Были даже очень интересные клички: Труддень, Комунар, Фарзон (пишу так, как произносили), Моряк, Комсомолец и Комсомолка, Мальчик и Девочка, Самсон, Мавра, Хапровна, Майка, Рассвет и Ванек (кобылка, которая была чуть выше телеги). А в обиходе просто по масти: Вороной, Гнедой, Рыжий, Серый, Сивый, Карий, и женского рода, соответственно: Гнедуха, Рыжуха и т.п.
   Корова… Ее лелеют, холят, называют ласковыми именами: Милка, Зорька, Майка, Жданка и т.д., и т.п. И теленочка-то она родит самым естественным образом в содружестве с красавцем-быком.
   Но не всем соплеменницам так везет. Совсем другое – быть колхозной коровой. Это уже не совсем домашнее животное. Стоит почти все время на привязи, лежит без подстилки, питается силосом, имени ее никто вслух не произносит, скотники ее постоянно ругают за коровью неуклюжесть. Да и телок у нее родится не по естеству.
   Помню, собрался отец, на собрание — нанимали пастуха. Хотя это, скорее, женский вопрос, но они почему-то на это «мероприятие» не ходили. Уже был соискатель на эту работу, а то и два. Бабушка дает наказ отцу, скажи, такого-то больше не нанимайте, он коров бьет, и они голодные приходят. И не наймут такого.
   Помню, как бабушка, словно священнодействуя, садится вечером доить корову. Приводит все коровье достоинство в надлежащий порядок, и начинается сам процесс доения. В начале две тугие струи бьют по дну ведра, ведро медленно наполняется, и новые струи образуют пену почти до самых краев. Бабушка что-то говорит корове, а та медленно жует приготовленную ей любимую повитель (вьюнок). В дом бабушка несет полное «под ушки» ведро, а тут мы с кошкой ее поджидаем. Я любил парное молоко, а моя сестра Валя фыркала и обзывала меня телком. Я не очень обижался на это и пил, как говорят, на доброе здоровье. Кошка, конечно, тоже получала свою долю
   Бывало, вся семья сидит за ужином, и тут приходит мальчик-подпасок и прямо открытым текстом сообщает: «Ваша корова обгулялась». Бабушка встает из-за стола и за то известие дает ему пару яичек, так полагалось. Затем взрослые вслух начинают подсчитывать срок. Для нас, детей, это означало, что будет теленок и будет молоко. Никакого нездорового интереса к тому, что происходило естественного у животных, у деревенских детей не было.
   Далее по важности шли овцы и козы. Овечка самое мирное существо в крестьянском хозяйстве, да и, наверное, на всем свете. Верно и безропотно служит она человеку целые тысячелетия. В нашей местности поддерживалась одна порода – русская. Это некрупное животное весом до полутора пудов (24 кг), за две стрижки давала до 4-х килограммов шерсти. Цвет преобладал черный, реже – белый. У старой овцы пробивалась седина. Приносила овца одного-двух ягнят в год, обычно в декабре-январе, и к осени ягненок достигал 16 килограммов. Внешне овцы очень похожи друг на друга, но свою овцу в стаде хозяин все равно узнавал. Во избежание споров овец метили: на ушах ягненка делали разные надрезы, и соседи знали, у кого какая «мета». Отбившуюся от своих овцу, таким образом, легко опознавали.
   Стрижку делали два раза: весной и осенью. Шерсть весенней стрижки «вешника» шла, в основном, на пряжу, а осенняя на – валенки. Шерсть первой стрижки ягнят (поярка) очень мягкая, и из нее вязали поярчатые варежки детям. Овцеводство было очень хорошо развито в нашем крае. Осенью вместе с приплодом в хозяйстве было с десяток, а то и более голов.
   Пуховые козы у нас появились в конце 30-х годов. Дойных никогда не было. Помню, мама привезла на салазках из Ярков (Тафинцево) козочку коричневого цвета (коричневый цвет ценился выше белого). С виду милое, но по поведению нахальное существо, вскоре принесло двух деток, не похожих по масти на мать, но не менее проворных и нахальных. На этом козоводство в нашем доме на какое-то время закончилось.
   Пуховые платки очень практичные, пользовались тогда большим спросом и были заметным подспорьем к бюджету семьи. Вязание платков – это тонкое и кропотливое дело. В начале нужно очень осторожно снять (выщипать) пух: это делалось ближе к весне, чтобы он слегка подлинял, но ость (это грубая шерсть) еще держится прочно. Но все равно какая-то часть попадает в пух и ее нужно выбрать, так как платки с остью ценятся ниже. С одной козы снималось от 400 до 500 г пуха. И вот вся семья вечером сидит и выбирает ость. Мама, бывало, даст щепотку пуха, чтоб выбрать ость, и сидишь над ним часа полтора-два. Затем прядение. Это дело бабушек и мам. Прялка, конечно, своя, но пряхи не все равные. Были очень умелые пряхи. Даже старинная песня была «Дуня-тонкопряха». Затем вязание: в день по одному зубцу (сосу). Сколько уходит времени и труда. Да еще – продай! На станции Жердевка там, где всегда останавливаются поезда, был торжок платками. Этот торжок постоянно разгонялся милицией, люди не могли понять, зачем это делалось. Так родная власть «любила» свой народ. Этим нелегким промыслом наши мамы добывали пропитание своим детишкам, да и в казну было нужно платить денежки. Самый разгар платочной поры приходится на пятидесятые-семидесятые годы, а потом дело пошло на убыль. В конце XX века значение пухово-платочного промысла сошло на нет.
   В основном у нас водили кур. Гусей и уток в ту пору было мало, так как им нужна была вода. Индеек (канок) вообще никогда не водили. Так что, только куры.
   В разные годы, в зависимости от наличия корма, на зиму оставляли 10-15 кур и петуха. Излюбленный корм для них – просо. Недаром говорили: «голодной курице просо снится». В те годы, когда я жил в деревне, просо курам даже и не снилось. Зимой кормили сваренной и размятой мелкой картошкой, а летом они сами добывали себе корм. Поэтому неслись они плохо, но натуральный налог со двора — 100 яиц — все равно отдай.
   Содержались куры отдельно от животных. Ночуют они, как известно, на насестах. У них наверху чисто, а кто окажется внизу – смотри!.. Хозяин делал из прутьев и соломы несколько гнезд. У каждой курицы было свое излюбленное гнездо, а порой его облюбовывают две или три: одна сидит, а другая – ждет. Ранней весной двор оглашается кудахтаньем: куры начинают нестись. С ними вместе во все горло кудахчет и петух – радуется что ли?..
   Петух – царь в курином сообществе. Он водит кур, ревниво следит, чтобы ни одна не отбилась от стада, и не приведи, что бы соседний петух подошел близко. Тут начинается беспощадная драка.
   В начале мая бабушка «сажала наседок». Охотниц (по инстинкту) было много, но не всем выпадала честь. Решение, которую посадить, принимала бабушка. В укромном и притемненном месте ставила небольшую кошелку, подстилала в нее солому, клала туда 21 яйцо и усаживала туда курицу. Через 21 день появлялись желтенькие, пушистые цыплята. Ну, а та, которая в прошлом году мало вывела или не сохранила цыплят, лишалась права выводить потомство. Ее обмакивали в кадушку с водой и на 2-3 дня сажали под кошелку с едой и водой. Инстинкт глохнул – иди и неси яйца. Такая твоя куриная доля.
   Поговорка «Мужик и собака во дворе, баба и кошка в доме» точно выражала суть распределения обязанностей. Мужик, как вставал, не завтракая, уходил во двор. Зимой убирал скот, весной и летом готовил инвентарь к работе. В дом заходил лишь поесть и отдохнуть, или что-то поправить внутри дома. Собака почти никогда не заходила в дом.
   У нас была собака по кличке Буян. Очень строгая: днем ее держали на привязи, а ночью она была хозяином во дворе. Уже никто не подойдет близко. Однако есть звери посильнее и похитрее собаки. В марте 1938 года Буяна разорвали волки. Мы жили почти на самом краю деревни, сзади огорода была лощина. Как мы потом определили по следам на снегу, волков была целая стая. Дело было, примерно, так. Стая затаилась в лощине, а один подошел ко двору. Буян среагировал, волк как будто испугался и побежал прочь. Буян погнался за ним, а тут – ловушка. Волки отрезали его от двора и погнали в поле …
   Мы ждали его целый день, думали, что он где-то «загулял». На следующий день к нам пришел сосед и сообщил печальную весть. Мы, дети, плакали, и даже отец не удержал слезы. Так мы его любили. Это было горе. Больше у меня никогда не было желания иметь собаку.
   Кошка, конечно, в основном жила дома, на теплой печке или в горнушке. Она ловила мышей, но их меньше не становилось. Однако, считалось: как может быть дом без кошки? У бабушки Елены было убеждение, что к нашему двору подходит трехшерстная (трехцветная) кошка. На моей первой памяти такая и была: звали ее Лялька. Домашние говорили, что она была мне ровесница. Бабушка известным образом освобождалась от многочисленного кошачьего потомства, но видно, у нее было предчувствие, и она как-то оставила одного котенка. Он еще был слепой, а его мать, Лялька, пропала. Я ночью проснулся, котенок пищит, взрослые все на ногах, не знают что делать. Бабушка согрела немного коровьего молока и маленькой ложечкой, держа его в одной ладони, вливала ему в рот молоко. Он поел и притих. Так и вырос, и поскольку все его жалели как сироту, был он баловным и не очень прилежно выполнял свои основные кошачьи обязанности: что называется, «мышей не ловил».
   Вот так и жил человек бок о бок с домашними животными, заботясь о них и извлекая из них пользу.
   
   
  ПАСТУХИ. ДЕРЕВЕНСКОЕ СТАДО
   
   Выше уже говорилось, как строго крестьяне относились к выбору пастуха. Главное, что от него требовалось, хорошо накормить скотину, вовремя напоить, дать ей отдохнуть. В деревне было два стада, коров пасли вместе с овцами. Пасли пастух с мальчиком-подростком (подпаском). Стадо выгоняли с восходом солнца, в середине дня часа на три ставили на стойло у воды. Затем снова пасли и к закату солнца пригоняли обратно. Стадо утром собиралось у пруда, и отсюда оно переходило на попечение пастуха. Вечером на этом же месте скотина разбиралась хозяевами по домам. Чаще всего эту обязанность выполняли подростки, и нам это очень нравилось. Мы с большим запасом времени шли «за коровой». Собиралось нас много, затевались игры, и порой мы так увлекались, что могли прозевать свою корову, и она забредала на чужой огород. Конфликт. Взрослым приходится оправдываться, а малым – нагоняй. Утром другая картина. Коров выгоняют старухи, и пока собирается стадо, они делятся новостями.
   Пастухи, кроме денежной и натуральной платы за каждую голову, еще оговаривали подворное питание. Кормить пастухов для женщин было дело ответственное. Пастухам почему-то принадлежало право (как журналистам) говорить обо всем и обо всех все, как оно есть, пусть даже нелицеприятно. Попробуй тут хозяйка сделать что-нибудь не так, будет ославлена на всю деревню, как неумеха. Репутацией дорожили и к приему пастухов готовились даже трепетно.
   Выпасы у нас были бедные. Вдоль правого берега Осиновки на протяжении четырех километров едва ли гектаров пятьдесят луга (часть его оставляли на покос), да еще лощина гектаров двадцать – вот и все. А прокормить нужно голов 150 крупного рогатого скота, лошадей – голов 150, и овец более тысячи (это в доколхозное время).
   Первая трава стравливалась уже в июне, затем до августа пасли по пар?м, август, сентябрь – по жнивью, где буйно начинали расти сорняки. Затем, если осень сухая, пасли по озимым зеленям. Агрономия к этому относилась отрицательно, но куда деваться: как раз на зеленях скот нагуливался на зиму.
   Позднее, при колхозах, стали сеять культурные травы: клевер, люцерну, эспарцет, но по ним не пасли, а заготавливали сено на зиму. В это время с кормом для личного скота было очень плохо. Приходилось каждую травинку собирать, все сорняки после прополки с огорода и с поля приносить домой. Но все равно корма на зиму не хватало. Это было бедственное время для людей и для скотины.
   
   
  СЕЗОННЫЕ ЗАНЯТИЯ
   
   Ноябрь. Это начало зимы: выпал снег, скотина стала на двор. Все необходимое заготовлено летом и осенью — продукты питания, корма, топливо.
   Что же делали крестьяне в это время?
   Главная его забота – это уход за скотом. Хозяин с раннего утра уходит убирать скотину: кормить, поить, чистить. Заходит в избу только поесть, да иногда полежать на горячей печке, понежиться. Корм скотине давали три раза, поили два раза. Когда было необходимо, починяли инвентарь, сбрую, обращались к кузнецу, плотнику, шорнику. В первый месяц зимы реализовывали излишний скот, продавали зерно и другие продукты.
   Надо было не прозевать, когда отелится корова, и поэтому в течение двух недель по несколько раз ходили к ней ночью с фонарем. Родившихся ягнят надо тоже сразу вместе с матерью определить в теплое место. Теленка и ягнят брали в избу.
   В наших местах бывают такие метели, что порой наносит снег под самую крышу: надо прокопать дорогу к колодцу, к гумну. Воды зимой расходовалось много, т.к. нужно поить скот. Все же дела делали, в основном, мужчины. Женщины зимой, кроме приготовления пищи, стирки, уборки жилища, еще и пряли, вязали, ткали, шили. Праздничного времени было мало. Зимой, как правило, вся семья собиралась за столом, без отца никогда не начинали обедать и ужинать. Во многих семьях раз в день ставили самовар, и вся семья собиралась к чаю.
   Ближе к теплу хозяин начинал готовить семена к севу, старался сытнее кормить лошадь, давать побольше овса — готовил ее к полевым работам. Во второй половине марта уже тепло, скот гуляет по двору, куры кудахчут. Радуется мужик: скорей бы …
   Но вот сошла талая вода. Она в наших местах была короткая, но бурная. И — запарила земля, крестьянин смотрит, как перезимовали озимые. Наступает напряженное ожидание: когда выехать в поле, не упустить бы благоприятное время. Ведь почва тоже «поспевает», т.е. достигает высшего своего состояния для приема семян. Она уже вспахана с осени, ее остается только пробороновать. И — сеять.
   Ходила байка, что один наш старик (и такие, возможно, были в каждой деревне), чтобы определить готовность почвы, снимал (конечно, не на виду) штаны и садился голым задом на землю. И по каким-то, ему одному известным признакам, говорил себе: пора.
   Весенний сев – скоротечная работа, упустишь время, не доберешь урожай. Старики говорили, что на одной и той же земле, с одними и теми же семенами, посеянное в первой половине дня и во второй – отличалось по урожаю. В раннее колхозное время весенний сев растягивался на месяц.
   Ранний сев начинали с овса и гороха. Говорили: «сей овес в грязь, будешь князь». Затем сеяли пшеницу и, в последнюю очередь, просо, подсолнух, свеклу. Женщины тоже четко знали, что и когда сеять и сажать на огороде. Из масличных культур тогда сеяли подсолнух, лен, коноплю, рыжик. Льняное, конопляное и рыжиковое масло обладают своеобразными вкусом, запахом и цветом, несравнимыми с подсолнечным. Лен и конопля, в первую очередь, лубяные культуры, и давали сырье на пряжу, холсты, мешковину, тяжину. Сахарную свеклу стали сеять у нас в колхозное время.
   Уже в конце мая уже не плохо бы поднять ранние пары. А как все успеть? Разрывается мужик на части, и в то же время радуется весне, всей ожившей природе, любуется свой гладкой кобылой, которая — надо же! — в самую посевную пригадала ожеребиться. Около нее длинноногий жеребенок с курчавым хвостом; мать ласково зовет его: го-го-го, и он припадает к молоку, расставив все свои четыре ножки. Для мужика эта картина намного милее, чем какое-нибудь каменное изваяние. Мужик по-своему тоже был эстетом: радовался заре, восходу солнца, теплому дождю, хорошим хлебам, упитанному скоту. Но больше всего он радовался, когда в семье был достаток, когда родились и росли здоровые дети.
   Но вернемся к сезонным работам.
   Небольшую передышку в поле нужно использовать во дворе: вычистить от навоза хлевы, наделать кизяков на топливо. Для женщин начиналась изнурительная работа – прополка. Ростки проса только что выклюнулись, а уж сорняк глушит их. На огороде тоже самый разгар работ: высадка рассад и полив. До чего же у нас это трудная работа: вода далеко, ее не хватает. И прополка, прополка… Солнце нещадно печет, дождей в то время почти не бывает.
   Во второй половине июня – начало заготовки кормов. Угодья бедные, каждый клочок травы скашивается или срывается. Сено высыхает быстро. Но дождь в это время, хоть и не большой, сену во вред. Бывало, семья за столом обедает, и вдруг пошел дождик: все оставляют еду и быстро-быстро копнят сено.
   …Приближается рабочая пора – уборка хлебов. Больше других культур у нас сеяли озимую рожь. Пока она еще выколашивается и цветет, ветер волнует ее, словно море, и поднимает золотящуюся пыль. К наливу дождик очень кстати.
   Стебли ржи бывают такой высоты, что, как говорили, хоть над холкой лошади колосья связывай. Колос наливается, никнет к земле под своей тяжестью. Поспевает.
   Почти до самой войны уборка хлебов проводилась вручную. Скашивали хлеб крюком. К обычной косе прикреплялось подобие граблей зубьями по направлению лезвия косы. От колодки граблей к ручке косы натягивалось несколько веревочек, и — готово. Скошенный крюком хлеб приваливался рядком к нескошенному, и вязальщица ловко левой рукой подхватывала на целый сноп и связывала его свяслом, скрученным из двух пучков скошенного хлеба.
   В начале XX века появились конные жнейки и лобогрейки. Но не каждому хозяину было под силу их приобрести. Жнейка приводилась в движение двумя лошадьми. Кроме режущего ножа, она имела механизм для сбрасывания с платформы именно такого количества скошенного, что как раз на один сноп. Работал на них один человек. На лобогрейке работали двое. Один сидел на платформе и отодвигал вилами от ножей скошенное, и, по мере накопления на сноп, вилами сбрасывал на стерню. Работа на ней была очень тяжелая, может, потому и назвали ее лобогрейкой.
   Вслед за косцами шла вязальщица снопов. Связанные снопы складывались в крестцы, колосьями в перекрестие: три креста друг на друга, и один сноп сверху прикрывает колосья (всего 13 снопов) – вот и крестец. Четыре крестца (52 снопа) – уже копна. Первоначально урожай оценивают по количеству копен на гектаре. После обмолота уже оценивают по количеству зерна.
   Как только скошена рожь, ее сразу начинают свозить на ток и складывать в склады (одоньи). Они складываются так, что все колосья обращены внутрь, только двухскатная «крыша» делалась из снопов, обращенных колосьями вниз. Сложенному в таком порядке хлебу дождь не страшен.
   Ток – это площадка, на которой молотили хлеб. Влажный чернозем выравнивали, укрывали соломой и укатывали. Образовывалась корка не хуже асфальта, и ни одно зерно не пропадало. К середине августа нужно намолотить зерна ржи на семена для раннего сева озимых. Молотили цепами.
   А тут уж и яровые подошли, медлить нельзя: либо дожди помешают, и хлеб поляжет, либо переспелый хлеб начнет осыпаться. Способы косьбы яровых были такие же, как и ржи, только в виду малорослости этих культур, их вязали заранее заготовленными свяслами из сторновки (прямой, не перемятой соломы ржи). Наконец, все скошено, свезено на гумно, на ток.
   Примерно с 1936 года в колхозах на ряду с ручной, стала применяться комбайновая уборка. А в 60-е годы ручная уборка окончательно ушла в прошлое.
   Вперемежку с уборочными работами готовили пар. Очищали его от появившихся сорняков дербачом, рыхлили бороной и сеяли ранние (примерно в 20-х числах августа) озимые. В XX веке уже преимущественно сеяли рядовыми сеялками. Их имели не все хозяйства, брали на прокат у других. Сев разбросом из лукошка тоже отходил в прошлое.
   Дней через десять появляются всходы, этакие со спичку величиной, стебельки буроватого цвета (в краске). Затем они постепенно зеленеют, т.е. становятся зеленями, потом кустятся, и к поздней осени покрывают землю зеленным ковром. Пока сеют озимые, тем временем в хозяйствах, где много рабочих рук идет молотьба.
   В небольших хозяйствах молотили цепами. Эта работа требовала ловкости, силы и слаженности. Молотили в два, три, четыре цепа в ряд или круг, но ритм подбирали такой, чтобы никогда не ударять битой о биту. После молотьбы цепом ото ржи оставалась прямая солома – сторновка, а солома от яровых, более слабая, крошилась.
   В больших хозяйствах зерно уже веяли веялками, а в небольших — подбрасывая зерно вместе с половой деревянной лопатой: ветер отвевал все легкое, а чистое зерно оказывалось в одном ворохе.
   В XX веке появилась конная молотилка. В деревне их было четыре-пять, и имели их, конечно, более состоятельные хозяева. Для приведения ее в действие требовалось от двух до пяти лошадей, и в молотьбе участвовало человек пятнадцать. Конечно, ни в одной семье не было столько рабочих рук, поэтому объединялись несколько дворов и молотили по очереди.
   В начале XX века в  Россию стали завозить паровые машины «Локомобиль». Они работали на местном топливе: торфе, опилках и даже соломе. От «Локомобиля» вращение через ремень передается на молотильный барабан. В середине 30-х годов, уже при колхозах, появились так называемые сложные молотилки МК—1100. Сложными они назывались потому, что сразу же разделялись солома, мякина и зерно. Внутри машины, кроме молотильного барабана были еще и сита, через которые очищалось зерно. Приводилась молотилка в действие через ременную передачу от трактора, на который временно ставился шкив. На сложных молотилках одновременно работало около тридцати человек, работа велась в высоком темпе, который задавала машина (почти как у Форда на конвейере).
   Легко осыпающиеся просо и горох чаще молотили «кругом», т.е. делали из развязанных снопов круг и по нему гоняли 3-4-х лошадей, связанных в ряд. Зерно в этом случае очищалось с помощью лопаты и ветра.
   Но вот, закончена, в основном, молотьба. Часть необмолоченного хлеба могла быть оставлена до морозов в риге. Уже оценено реальное количество зерна в каждом хозяйстве. Делается расклад: сколько на еду, сколько на семена и на фураж, сколько-то нужно заложить в страховой фонд на случай плохого урожая в следующем году, сколько можно продать. Излишки продавать не торопились, ждали, когда цены поднимутся. Иных необходимость подталкивала продавать сразу же, скажем, свадьба в доме: расходы на это были немалые.
   До середины сентября сеяли озимую рожь и сразу же приступали к вспашке зяби под посев яровых будущей весной.
   К описываемому времени, т.е. к началу XX века, соха уже сошла со сцены: под нее только сажали и выпахивали картошку. Под зерновые культуры в это время землю пахали пароконным однокорпусным плугом.
   Начиная с мая и до самого сентября не прекращались работы на огороде и в саду: сажали и сеяли, пололи, собирали ягоды и варили варенье, убирали яблоки, солили огурцы и помидоры, убирали картошку и прочие овощи, квасили капусту. Эту работу выполняли в основном женщины, и детей лет с десяти тоже привлекали.
   Начало октября. На полях уже все убрано. Примерно в это время отмечают праздник урожая: все пьют, едят, веселятся.
   14 октября – Покров, наш престольный праздник. К этому празднику приурочивают свадьбы – раньше не полагалось (можно и потерпеть, пока все полевые работы не будут сделаны). Кто не участвует в свадьбах, принимает гостей из других деревень, где престольные праздники в другое время. В Воскресеновке, например, где жила наша бабушка по матери Ольга Яковлевна, празднуют Казанскую 4 ноября. На Покров гости из Воскресеновки у нас, а на Казанскую отец с семьей ехал к «к теще на блины».
   Интересно и весело, не правда ли?..
   Чтили наши предки праздники, но в загул не пускались. Говорили: «Делу – время, веселью – час». Погуляли и — за дела. Зимой хоть и полегче крестьянину, но на печке долго лежать не приходится: уход за скотом – ежедневная и нелегкая работа. У женщин тоже круглый год неизменные дела в доме. Молодые девушки зимними вечерами, идя на посиделки, брали с собой рукоделие: вышивание, вязание – готовили себе приданное.
   
   
  ПЧЕЛОВОДСТВО
   
   Сбор меда в дикой природе – один из древнейших промыслов людей, проживающих в лесистой местности. Этот промысел назывался бортничеством.
   Постепенно человек научился создавать условия, в которых пчелы, переселенные в искусственные дупла (ульи-дуплянки), не изменяя существенно своего образа жизни, продолжали размножаться и собирать мед, чем и пользовался человек, не отходя далеко от своего жилища.
   Вот тогда и обозначилась новая отрасль сельского хозяйства – пчеловодство. Правда, «одомашнить» пчел так и не удалось: они по-прежнему не признают над собой власть человека и продолжают … кусаться.
   Пчеловодством занимались люди, у которых был к этому природный дар, часто занятие переходило из рода в род. По семейному преданию, у нас в отцовском роду пчел водили все, и как я стал помнить, у нас всегда была пасека в 12-15 ульев. Занимался ей в основном отец, но и у мамы было хорошее чутье к пчелам, в отсутствие отца она уверенно управлялась с делами на пасеке. В наследство к отцу перешли ульи-колодцы, которые делались из толстых стволов с выдолбленной сердцевиной, где и обитала пчелиная семья. Постепенно пчелы заполняли пустоту сотами, носили туда нектар и превращали его в мед. В большой части сот выводились молодые пчелки. Это было примитивное пчеловодство, потому что когда брали («ломали») мед, то и неизбежно нарушались соты с деткой. Меда обычно получали мало.
   На моей памяти уже были рамочные ульи, сделанные из досок в виде ящика, со съемными крышкой и дном. В улье помещается 15-20 рамок. На рамку натягивается несколько тонких проволок, и к ним прикрепляется вощина (восковые листы, на которых на вальцах выдавливаются шестигранные лунки). На вощине потом пчелы вытягивают из воска соты. В снаряженный таким образом улей поселяется пчелиная семья.
   Очень тонкое и кропотливое это дело – пчеловодство, оно не прекращается почти круглый год. После зимовки пчел выставляют, они «облетываются», очищают улей, и как только появляются первые цветы (у нас – ветла) начинают понемногу собирать нектар.
   Начинается весенний расплод. Пчелы, которые перезимовали и воспитали первое весеннее потомство, отмирают. А когда же начинается активный медосбор, пчелы живут не долго – дней двадцать. Массовый медосбор в нашей местности наступает, когда зацветают мощные медоносы: гречиха, эспарцет и подсолнух. Полевые и луговые цветы у нас мало дают меда и, так называемый «майский» мед, хороший пчеловод не рискует брать, чтобы не оставить голодной детку.
   Отец занимался этим делом грамотно, у него даже были специальные книги по пчеловодству. Помню толстенную, хорошо иллюстрированную книгу «Пчеловодство» профессора Кораблева. Тогда я еще не умел читать, но с удовольствием рассматривал картинки. Отец сам делал ульи и рамки, сделал с помощью кузнеца Федора Ивановича медогонку-центробежку. К тому времени уже можно было купить в городе необходимый инвентарь: сетку, дымарь, специальный нож. В деревне тогда кое-кто делал попытки развести пчел, но толком ни у кого не получалось. Нельзя было начинать дело с одного-двух ульев. По неопытности начинающий пчеловод, позарившись, возьмет сразу весь мед, надеясь, что пчелы еще наносят. Но бывает, что из-за ухудшения погоды взяток резко обрывается, и семья уходит в зиму с малым запасом меда и чаще всего погибает от голода. Последнее время в таких случаях стали подкармливать сахаром, но раньше этого не делали.
   Известные пчеловоды были в Чикаревке. Мой отец поддерживал с ними отношения, делился опытом. Фамилия их – Чернавские.
   Главный взяток у нас начинается в конце июня и продолжается до второй половины июля, пока не отцветет подсолнух. Другие дикие медоносы — зябрий, донник, кипрей, — товарного меда не давали.
   И вот наступает момент – мед качать. Пчеловод к этому тщательно подготовлен: просмотрел, если нужно, подправил инвентарь, подготовил тару и различную посуду, даже заготовил коровьих сухих «лепешек» для дымаря. Обычно бывает жаркий день, пчелы летят сплошным потоком. Облаченный пчеловод, вооружившись всем необходимым, идет на пасеку, его появление возбуждает пчел, они начинают агрессивно нападать, жалить в открытые места, но пчеловод никогда не подаст вида, что это его беспокоит. Он хладнокровно снимает крышку с улья, окуривает пчел дымом, и они притихают. Взяв первую рамку, он осматривает: есть ли новый расплод (посев). По этому признаку он судит, что жизнь пчелиной семьи проходит нормально, матка здорова и плодна, а это является главным стимулом для работы пчел. Наконец, он принимает решение, сколько и каких рамок взять из этого улья.
   В помещении, где производится выкачивание меда, подготовлена горячая вода, посуда, медогонка. Подогретым ножом с сот срезается тонкая пленка, обнажая ячейки с медом, затем две рамки ставятся в медогонку, и при вращении (под воздействием центробежной силы) мед выбрасывается на стенки бака и стекает постепенно вниз. Вот, если смотреть упрощенно, мы и получили мед. На самом деле, этому моменту посвящен целый год нелегкого труда.
   Мед – это чудесный продукт растительной и животной природы, с древних пор служит человеку как лекарство и как целебное средство. Впоследствии, с развитием агротехники и зоотехники, люди стали больше собирать товарного меда.
   В 60-х годах в районе были организованы курсы пчеловодов, больше стало издаваться печатных пособий. Пчеловодство в Жердевском районе стало быстро развиваться. В Серединовке в это время пчеловодством стали заниматься Лашкин А.Ф., Чибизова Н.И., Медков И.А., Рудаков С.П., Мещеряков Н.А., Платицын В.А.
   
   
  ОХОТА.  РЫБНАЯ ЛОВЛЯ
   
   Человек исстари занимался охотничьими промыслами. Для земледельца они уже потеряли прежнее значение, но и забавой их тоже не назовешь: как-никак, а небольшая добыча, да еще и азарт, и даже спорт – все вместе.
   Главный объект для охоты у нас – заяц и лиса. На моей памяти, когда еще не было лесополос, охотились на них с борзыми собаками. Азартного человека захватывало зрелище погони собак за зайцем: скорость километров под сорок, при приближении собаки заяц делает резкие скачки в сторону, неопытная собака проскакивает дальше, а косой уже улепетывает в другом направлении. И происходит одно из двух: либо заяц удрал, либо охотник с добычей. С лисой дело сложнее – она хитра. Завидев охотника, она быстро устремляется к оврагу, где у нее нора, либо к обрывистому берегу речки. Я эти картины видел, сосед дядя Ваня Королев брал меня на охоту (он мне говорил, куда нужно зайти и вспугнуть зверя, чтобы он побежал в сторону охотника).
   В 1937 году был очень хороший урожай зерновых и несметно много зайцев (в природе так совпадает). За короткий осенний день охотник добывал по 3-4 зайца. Зато исхаживал чуть ли не 20 верст в день, а осенью ходьба больше по пашне. Но и правду говорят, что «охота пуще неволи».
   Охотниками у нас были Королев Иван Вуколович, Мещеряков Максим Степанович, Мещеряков Николай Алексеевич, Булгаков Иван Семенович, Маслов Иван Семенович и еще два-три «рангом пониже». Наши охотники уважали ружья 12-го калибра (одноствольные и двуствольные), порох покупали, а дробь чаще делали сами, накатывая кусочки свинца между двумя сковородками.
   У каждого охотника была борзая собака, а то и две. Клички собак были внушительные: Орел, Сокол, Грозный, Накат, Порожай, Найда и др.
   Упомянутый уже Булгаков Иван был азартным охотником, и хотя у него была лишь одна правая рука, стрелял он метко. И вообще, человек он был горячий, порой даже неуравновешенный. Рассказывали, что он выменял на овцу борзую собаку (для не охотника такая мена уму непостижима). А Иван на первой же охоте, за какое то непослушание застрелил собаку и пришел домой с пустыми руками. Зато Иван рассказывал, что однажды в 1937 году он за один день добыл девять зайцев. Другие охотники, слушая, покачивали головами: верили и не верили – всякое, мол, может быть.
   …Рыбные угодья у нас скромные: речка Осиновка, да пруды. В прудах, в основном, караси, их ловили бреднем, вентерем, норетом. Тут только добыча и никакого азарта: тащи и вынимай. Другое дело, ловля речной рыбы. Та побойчее, и требует сноровки (особенно, если щука или голавль). Спортивного азарта в рыбной ловле не было и она не считалась у наших мужчин стоящим делом, некогда было: летом много забот поважнее. Если работали на сенокосе у речки, то молодые ребята брали с собой бредень и в обеденный перерыв могли с часок половить: глядишь, с ведерко и наловили. В запас и на продажу никто не ловил, а лишь для разнообразия стола.
   Мы, мальчишки, ловили потому, что мальчишки, и пескарь был нашей основной добычей. Эта рыбка водилась в Осиновке в большом изобилии Поймать пескаря было проще простого, особенно на узких протоках при быстром течении. Стоишь, бывало, с закатанными выше колен штанами на протоке и видишь, как пескари тоже «стоят» против течения. Поплавок быстро сносит, только успевай снова забрасывать. Ожидание не долгое, вот поплавок нырнул и … на крючке глупый пескаришка, потому что не слушал наказ старого «премудрого» пескаря: «Пуще всего берегись уды» (поучительно и для человека: не клюй «на халяву»).
   Когда наловишь десятка два-три, еще и домой принесешь, а бабушка запечет их в печке с омлетом (яйцо, перемешанное с мукой). А если мало поймаем (ходили-то на речку компанией), то разведем костерок из сушняка и там же на берегу запечем их на палочке и съедим: что называется, «с подножья» подкормимся.
   
   
  РЕМЕСЛА. МАСТЕРА
   
   Ремесла, исстари освоенные в сельском быту, это: ткачество, шитье одежды, изготовление обуви, плотницкое, кузнечное и печное дело, изготовление посуды. Наличие местного сырья и владение этими ремеслами обеспечивало сельскому жителю возможность автономного существования, чего, кстати сказать, лишен городской житель.
   Я кратко опишу особенности некоторых ремесел и непременно упомяну имена тех людей, которых почитали у нас хорошими мастерами.
   Начнем с ткачества. Это, пожалуй, самое сложное ремесло, которым в основном владели женщины. Не лишним будет напомнить основные моменты домашнего тканья. Для начала уясним названия частей ткацкого стана и их назначение. Затем, в общих чертах, представив сам процесс тканья и все то, что с ним связано.
   Тканеобразующие элементы: основа и уток. Основа – это продольные суровые нити, пропущенные через нитченки и бёрдо, впереди и сзади стана, натянутые на валики. Бёрдо – это что-то, наподобие деревянной гребенки, зубья которой замкнуты с обеих сторон. Нитченка – почти то же самое, но вместо деревянных зубьев – нитки.
   В стане используются для простой ткани две нитченки. С помощью системы рычагов и нитченок ткачиха делает переплетение нитей основы.
   Уток – это поперечные, одинаковые с основой нити (для холста), или разноцветные (для ковра), намотанные вначале на челнок (чёлнок). Для ковра применяются несколько челноков с цветными нитями – для узора. Перед бёрдом в перекрещивание нитей основы пропускается челнок с утком, и нити утка примыкаются бёрдом к ранее образовавшейся ткани.
   Вот так упрощенно выглядит домашнее ткачество.
   С ковром дело посложнее. Тут нужно сделать «узор». Обычно узор выглядит как мозаика из прямоугольников разного цвета. Наши ткачихи делали два узора: «букет» и «птицу».
   Но муки ткачих начинались задолго до тканья. Нужно напрясть белых шерстяных ниток, купить хорошие несмываемые «шерстяные» краски. Любимыми у наших женщин были такие цвета: кубовый (густо-синий), бордовый, голубка, огнянка (оранжевый), коричневый, черный и зеленый. В узоре белый цвет не использовался. Почему-то наши женщины доверяли краскам, которые продавали китайцы. Откуда взялись китайцы – неизвестно (вон когда они начали на нас «наступать»). Когда китаец появлялся в деревне со своим сундуком, начинался женский переполох. Они обступали продавца, что-то наперебой спрашивали, он им что-то отвечал («сю-сю»). Понимание наступало, когда китаец, послюнявив палец и обмакнув его в краску, наносил на ладони покупательниц цветное пятно. Затем начиналась распродажа — малюсенькой ложечкой по пакетикам.
   Расходились по домам с покупками. Особенное удовлетворение испытывали, когда доставали из печи чугун с окрашенными нитками и видели, что получилось то, чего и хотелось.
   
   * * *
   
   Уже в  конце XIX века в крестьянский быт стали постепенно входить товары промышленного производства. Это, в первую очередь, текстиль, скобяные изделия, сельскохозяйственный инвентарь.
   Текстильная промышленность в России развивалась быстро, и в соответствии с этим наполнялся внутренний рынок. Одновременно с этим какая-то часть промышленных изделий поступала по каналам внешней торговли, в том числе текстиль, о чем свидетельствуют такие названия: маркизет, поплин, батист, коленкор, молескин, кашемир и другие.
   Но в крестьянском быту продолжали занимать важное место кустарные и полукустарные изделия, производимые из местного сырья местными мастерами. Мы уже описали кустарную технологию ткацкого дела. Когда и где увидели или придумали наши предки ткацкий стан, нам неизвестно, но ткацкое дело было довольно распространено в нашем краю. Стан был почти в каждом доме, и изготавливали его местные мастера, а ткать умела почти каждая женщина в деревне.
   Наша соседка Пелагея Ивановна Рудакова (Старостина) была мастерицей ткать ковры. Она даже работала по заказу. Подстать ей была Пелагея Ивановна Минаева (Урядникова). Как я начал помнить, они были еще молодые, и старшие их называли просто и ласково: первую – Полюшка, вторую – Полечка.
   Половики, на уток которых шли ленточки из разноцветной ветоши (ничего не пропадало), не требовали особого мастерства и их ткали начинающие ткачихи. Для одежды-спецовки ткали грубую ткань – тяжину. Тяжевые шаровары были прочны на износ и при ходьбе аж шуршали.
   Из грубой шерсти ткали ткань для верхней сезонной одежды – зипунов, которые защищали и от дождя, и при небольшом холоде.
   Для холстов требовалась ровная льняная пряжа. Их ткали много. Из отбеленных холстов делали полотенца, отшитые и вышитые на концах, рубашки, юбки. Часть этого добра складывалась на приданое невесте.
   
   * * *
   
   Но из ткани еще нужно сшить одежду. Многие женщины умели скроить и сшить одежду «на руках», т.е. при помощи иголки и нитки. Но вот в конце XIX века немец Зингер завез на российский рынок швейную машинку. Люди быстро поняли достоинство этого изделия и, помню, почти в каждом доме была швейная машинка с ручным или ножным приводом. Это была классная машинка, кажется, не превзойденная до сих пор.
   Вместе с появлением швейной машинки начали возрастать требования к покрою и отделке одежды. Женщины стали больше поддаваться соблазнам моды, но не каждой было под силу сшить по фасону. В деревне стали появляться портнихи легкой одежды, но почему-то портными верхней одежды были мужчины. У нас в деревне хорошей портнихой была Анна Ивановна Мещерякова по прозванию Рыжуха (потому что имела роскошные волосы золотистого цвета) и портной Яков Спиридонович, который хоть и был высокого мнения о своем мастерстве, но заказчики его почему-то избегали. Больше он был известен как организатор кулачных боев «стенка-на-стенку». Но об этом позже. Еще ходил и обшивал на дому Осиновский портной Мистрюков.
   Основной мех у нас – это овчина. Шубный портной был наш сосед Рудаков Иван Иванович (Ратник). Шубы и тулупы шили «на руках» суровыми нитками. Шубы шили сборчатые в талии, как мужские, так и женские. Крытая сукном мужская шуба называлась поддевка, на праздник мужчины подпоясывались красным кушаком – в этом был шик.
   Тулупы для извоза шили просторные и длинные до пят. Воротник чуть ли не на полметра высотой. Закутается мужик в такой тулуп, усядется в сани и никакой мороз ему нипочем.
   Овчины и кожи выделывал Мещеряков Николай Алексеевич (Бреев), других уже не помню. В 30-х годах власть стала запрещать выделку овчин и кож на дому, и это делалось уже тайком.
   Еще одна всегда востребованная профессия – сапожник. В деревне в зимнее время все, без исключения, носили валенки. Мужские валенки обязательно с отворотом голенища, женские почему-то с отворотом не делались (мне лет в десять уже хотелось валенки с отворотом, как у мужиков). Выдерживали валенки не более одной зимы – пронашивались подошвы. На другую зиму их подшивали войлоком из старых голенищ. Прошитые уже не имели нарядного вида, но зато были практичнее, теплее. В войну лет в 15-16 я уже сам подшивал себе и матери валенки и шил овчинные рукавицы.
   В теплое время дети все ходили босиком, у взрослых на различные нужды была кожаная обувь: сапоги у мужчин для сырой погоды – «яловые» (из юфти), праздничные – хромовые, у женщин – ботинки и полусапожки, у детей – сандалии. На моей памяти почти все виды обуви уже можно было купить, но для бюджета семьи это было непосильным. В 30-е годы в большом количестве появилась парусиновая обувь – не стало, что ли, в России кожи? Были в это время широко распространены заменители: кирза, кожимит,  брезент.
   Сапоги шили местные сапожники. Хорошим сапожником был уже упомянутый Максим Степанович Мещеряков, у которого в избушке располагался как бы мужской клуб. Немой Аверкин (имени не помню) тоже хорошо шил, но он рано умер, оставив на нищету четверых детей. Хорошую репутацию имели сапожники Отставнов Иван Дмитриевич, Мещеряков Николай Алексеевич: им мои родители чаше всего и давали заказы на пошив обуви.
   Был еще один сапожник — Рудаков Семен Петрович. Большая его заслуга перед жителями деревни и района в том, что он в войну освоил изготовление калош из автомобильных камер, валенки с такими калошами годились и зимой на скотном дворе, и в весеннюю распутицу.
   Процесс изготовления обуви, как кожаной, так и валяной, не простой, он требовал мастерства, которое приходило с годами или передавалось из поколения в поколение.
   Кожаные сапоги шили из юфти и хрома. Набор деталей для сапог назывался «товаром». Это – голенища, поднаряд, головки, задники, стельки, подошва, каблуки. Детали из мягкого материала сшивались (строчились) просмоленной дратвой вручную. У хорошего сапожника шов получался как на машинке (позднее эту часть сапожного дела стали выполнять на машинке отдельные мастера – заготовщики). Затем заготовку слегка смачивали и обтягивали на деревянной колодке, прихватив в нескольких местах гвоздями. Ту часть головки, которая должна соединиться с подошвой, вначале пришивали к стельке из толстой кожи. Сапог получал форму. Затем толстую кожаную пластину – подошву, тоже увлажненную, прибивали деревянными гвоздями к стельке. Теперь это может показаться странным — что такое деревянный гвоздь, и как он может что-то держать? А деревянный гвоздь – это вот что. Берут сухую березу, а лучше клен, делают поперечный отрез длиной примерно 12 мм, затем эту «коляску» расщепляют на пластинки толщиной со спичку, заостряют пластину с одной стороны и затем расщепляют на шпильки, которые и называются «деревянные гвозди».
   Плотное и прочное соединение подошвы и стельки достигается за счет упругости кожи. Предварительно слегка увлажненная кожа, высыхая, плотно охватывает шпильку. Вначале подошву прихватывают к стельке несколькими стальными гвоздями, затем очерчивают по форме стопы две линии, накалывают по этим линиям два ряда отверстий специальным шилом – «наколюшкой», вставляют в накол деревянный гвоздь и энергичным ударом молотка вгоняют в кожу. Подошва держится настолько прочно, что у старого сапога ее бывает трудно оторвать. Хорошо сделанный сапог воды не пропускает. В хромовые сапоги между стелькой и подошвой иногда вставляли пластину из березовой коры. Получались сапоги со скрипом. Это диктовала тогдашняя мода. Шились и «рантовые» сапоги. Подошва не прибивалась, а пришивалась. Кому что нравилось.
   У каждого взрослого члена семьи была праздничная обувь, как ее в шутку называли «кобеднишная», т.е. в ней ходили в церковь к обедне. Праздничная обувь служила много лет. Шутили, что у таких сапог голенища истирались быстрее, чем подошва, потому что хозяин большую часть пути в церковь шел босиком, а сапоги нес, взяв их за ушки и перекинув через плечо.
   К слову сказать, Серединовка относилась к Чикаревскому приходу, и до церкви было пять верст. Так что повод для шуток был.
   
   * * *
   
   Как валялись валенки? Для валенок использовалась только шерсть осенней стрижки, потому что она была валкая. Валенки валяли черные, белые, серые (смесь черной и белой шерсти). Шерсть должна быть чистая, т.е. промытая. Она либо расчесывается на чесальной машине, либо взбивается «на струне», сделанной из бараньих кишок. Мастер начинает с того, что расстилает на большом столе холстинное полотно, выкладывает на него ровный слой шерсти площадью примерно 70х70 см, накрывает ее таким же полотном и аккуратно приглаживает ладонью по полотну. В результате шерсть сваливается, и получается войлок. Затем этот войлок перегибают пополам и с двух сторон сращивают также за счет поглаживания ладонью. Образуется как бы мешок, сужающийся к открытой стороне (туда потом будет входить нога). Затем наращивается толщина в той части, где будет стопа и задник (опять же за счет приваливания).
   Это заготовка будущего валенка. Затем следует горячая обработка – усадка. В помещении, где производится валка, ставится железная печка, на нее — 2-х ведерный чугун с водой. Когда вода закипит, в нее опускают заготовку и прогревают. Затем начинается валка на столе: горячая и влажная шерсть быстро усаживается, и наступает пора, когда нужно придавать форму. Вначале на дно войлочного мешка, где будет помещаться стопа ноги, вставляют деревянную деталь в виде скалки с закругленными концами, и, прогрев в горячей воде, начинают формировать перегиб (подъем). Это достигается за счет длительных и несильных ударов по перегибу скалкой. В этом месте шерсть постепенно начинает усаживаться и приобретает форму чулка.
   Теперь приступают к приданию окончательной формы валенку на колодке. Колодка состоит из 4-х деревянных деталей, вместе напоминающих стопу и голенище: носок, перед голенища, который упирается в носок, задняя часть голень, образующая задник и клин, с помощью которого создается растягивающее усилие. Валенок принимает форму колодки, затем его еще проваливают со всех сторон на рубеле, сушат, подпаливают, очищают пемзой, и — валенок готов.
   
   * * *
   
   …Вслед за земледельцем (а может, и вместе с ним) на новую землю шел плотник. Новоселу нужно жилище, нужны помещения для скота, для хранения припасов, инвентаря. Плотнику в сельском быту дел всегда хватало. В Серединовке, да и в округе, из ста домов, восемьдесят – деревянные. Чтобы построить деревянный дом артели из 3-4-х человек требуется, по меньшей мере, год-полтора. Да и в кирпичном или саманном доме нужно сделать каркас крыши, полы, окна, двери, и тут без плотника и столяра не обойтись.
   
   * * *
   
   Для общих нужд деревне нужна была мельница. В степной полосе строились, в основном, ветряные мельницы. Они почти целиком состояли из дерева. У нас в деревне было три мельницы: две на Серповке, на выезде в сторону Жердевки, и одна на выгоне у Алешкиного пруда.
   Мои предки по материнской линии были высококлассные плотники и специализировались на строительстве ветряных мельниц. Прадед Филипп Иванович Ефимов водил артель, в которой были трое его сыновей, племянники, а потом и внуки приучались. За свою жизнь он построил семнадцать мельниц. Строили мельницу не один год – ведь это машина. Глава артели имел, как правило, самую высокую квалификацию. Он одновременно и конструктор, и технолог, и экономист, и организатор.
   Попробуйте себе представить, что вся конструкция состоит из нескольких сот деталей, у каждой свои размеры, и они должны быть соединены между собой и образовывать машину с вращающимися частями: крыльями, валами, шестернями, и все из дерева, и все делалось без чертежей по памяти.
   Вообразите себе деревянное зубчатое колесо диаметром пять метров! Его нужно связать из отдельных брусьев, выдержать окружность, не ошибиться с центром, рассчитать шаг деревянных зубьев (кулаков). Если все сделано, как сейчас говорят, грамотно, то машина «легкая» и работает даже при слабом ветре, одновременно вращая два молотных постава (жернова) и рушак для крупы.
   Ветряные мельницы состоят из следующих основных частей.
   Остов (таган) – несущая часть всей конструкции, высотой, примерно, десять метров, которая состоит из шести врытых в землю дубовых столбов, образующих усеченную пирамиду. Верхняя часть тагана обвязана брусьями, из которых вырублено кольцо, и по кольцу скользит самая верхняя поворотная часть мельницы – колпак.
   Колпак – поворотная часть, на которой смонтирован горизонтальный вал (лежак). На этом валу с одной стороны смонтированы крылья (маха), а с другой – коническая деревянная шестерня, которая передает вращение на вертикальный вал (стояк). Колпак поворачивается на ветер с помощью водила, опущенного до земли.
   Вертикальный вал (стояк) передает вращение от горизонтального вала вниз к жерновам. Вал, чаще всего, состоит из четырех вытесанных бревен, обвязанных металлическими обручами. На нижнюю часть вертикального вала устанавливается большое зубчатое колесо, от которого приводятся во вращение жернова. На верхней части вала устанавливается цевочное колесо, сопряженное с коническим зубчатым колесом горизонтального вала. Нижняя часть вала имеет металлическую пяту, которая опирается на неподвижный подпятник.
   Основное колесо расположено в самом низу мельницы в некотором углублении. Над ним возвышается платформа высотой около полутора метра (два аршина), выходящая за пределы остова, на которой расположены жернова (постава).
   Крылья (маха) состоят из четырех лопастей, укрепленных крестообразно на горизонтальном валу. Лопасти имеют наклон по отношению к плоскости вращения. Подобрать правильный (выгодный) угол наклона мог только большой мастер.
   Двор – пристройка вокруг остова с наклонной крышей имеет двое-трое ворот для въезда и выезда: здесь происходит рабочий процесс. Во дворе всегда был народ, временами скапливалось до десятка подвод. Иногда помольцам из другой деревни приходилось ночевать прямо на мельнице: там было подходящее помещение. А если затихал ветер, то мужики позволяли себе «повеселиться». В известные годы (1905-1907) вечерами на мельницы заходили «народники», что-то «объясняли» мужикам, и нередко после таких объяснений горели усадьбы помещиков.
   Кроме вышеописанной, была и еще одна разновидность мельницы, называемая «колотушкой». В Дорогой (Арапове) она стояла до 1936 года. Отличалась тем, что поворачивалась на ветер не верхняя часть, а весь остов, и крылья доходили у нее почти до самой земли. Телята плохо понимали эту особенность и им, порой, доставалось худо. Потому-то, видимо, ее и назвали колотушкой.
   В Серединовке, как уже сказано, было три мельницы, и все их построил мой прадед Филип Иванович Ефимов. Третью мельницу, что стояла на выгоне, он строил для Артамонова Якова Ивановича, с которым они потом породнились, поженив детей – моих будущих деда Александра Филиповича и бабушку Ольгу Яковлевну.
   
   * * *
   
   О других плотниках и столярах.
   Отличным плотником и столяром был Деев Александр Иванович. Он был главным строителем Серединовской школы в 1927-28 гг. Вместе с ним работали его сын Алексей и племянник Деев Дмитрий Иванович. На моей памяти, плотниками в деревне были: Рудаков Андрей Архипович, Чибизов Иван Иванович, Баранов Степан Иванович, Зайцев Тимофей Спиридонович,  Минаев Александр Андреевич, который к тому же владел жестяницким делом и клал печи. Хорошим столяром и бондарем был Деев Иван Федорович (Поспелый).
   Мой отец заправским плотником себя не считал, но для себя делал ульи, кадушки. Перед концом жизни перестроил себе избу.
     Плотницкое дело было в деревне распространено: ведь столько деревянных изделий было в крестьянском быту, и большая их часть изготавливалась местными плотниками и столярами. Правда, с древесиной в степной местности было тяжело. Видно потому телеги привозили из Алгасово, сани – из Уварово, колеса, дуги — из Карачана. Мелкую деревянную утварь покупали на ярмарке: ее привозили из лесных мест (по реке Вороне и нижнего течения Савалы).
   С началом коллективизации  уже не строили новых домов, больше разрушали дома зажиточных хозяев. Жилища, построенные в конце XIX века, начали сильно ветшать, и у населения не было средств, чтобы их обновить. Только в начале шестидесятых годов XX века возобновилось строительство новых домов, появились разборно-сборные, так называемые финские дома, их начали приспосабливать к местным условиям, обкладывать кирпичом и покрывать шифером, либо жестью.
   К семидесятым годам вид деревни преобразился, но она была уже обречена, ей оставалось недолго жить.
   
   * * *
   
   …О деревенской кузнице немало написано, но чтобы по-настоящему почувствовать атмосферу кузницы, надо там много раз побывать.
   Я, наверное, был любознательным мальчишкой и часто торчал около кузницы, иногда перепадало и зайти. Одна, уже колхозная, стояла под горой у пруда. Главной фигурой там был Минаев Зиновий Иванович. Иной раз, видя мое любопытство, он позволял мне покачать кузнечные меха. В горне, где разогревался металл, сжигался так называемый «курной» уголь. Для его активного сгорания нужно было много воздуха (кислорода), вот меха для этого и служили.
   Вначале с азартом берешься за рычаг, с помощью которого изменялся объем мехов, но быстро устаешь, а показать это не хотелось: уже что-то мужское в тебе зарождалось в 10-12 лет.
   И вот наступает момент, ради которого ходишь в кузницу. Пока разогревался металл, Зиновий Иванович в это время подбирает подходящие клещи (их не меньше пяти), ловко выхватывает из огня раскаленную заготовку и, если она крупная, то помощник-молотобоец (обычно крепкий парень) уже наготове. Кузнец (все делается быстро) кладет заготовку на наковальню, сбивает с нее молотком окалину и наносит несильный удар, показывая место, куда должен бить молотобоец. И началось: раз-два, раз-два… Если нужно повернуть деталь, кузнец молотком плашмя слегка ударяет по наковальне: значит молотобоец должен остановиться. И если деталь не готова за один нагрев, ее нагревают еще. Точную доводку детали кузнец делает сам с помощью молотка-рушника (весом в 800 г).
   Для придания окончательной формы используются гладилки, вырубки, гвоздильни, зубила, бородки и другие инструменты. Некоторые из них насажены на длинную деревянную ручку. Кузнец устанавливает их в нужное место, а молотобоец ударяет.
   Особое дело – кузнечная сварка. Кузнец добавляет в горно больше угля,  качать меха уже нужно долго, мальчишке тут не справиться. Это делает молотобоец. Когда свариваемые детали разогрелись почти добела, и кажется, что металл вот-вот «поплывет», кузнец и еще один помощник выхватывают клещами из огня детали, накладывают друг на друга, и сильными ударами «схватывают» их вместе. Затем соединяемое место вновь разогревается добела и под энергичными ударами металл каждой детали как бы проникает друг в друга. Опытный кузнец может сварить так, что скорее переломится в целом месте, чем в сваренном.
   Во второй кузнеце, где творил Федор Иванович Сафонов, мне приходилось видеть другие дела.
   Несколько слов о самом Федоре Ивановиче. Характер он имел строгий, был глуховат и говорил громко, так что его голос было слышно далеко.
   Вот, скажем, привели ковать молодую лошадь. Они эту процедуру не любят и всегда беспокоятся. В некоторых кузницах делают станки, в которые заводят лошадь, и она уже стеснена и не может сопротивляться или причинить вред кузнецу. Дед Федор (так мы его звали за глаза) никакого станка не признавал. Он уверенно подходил к лошади, и она, как бы чуя его характер, покорно выполняла все требования: «стоять», «ногу»… А какая не догадывалась с кем имеет дело, следовал грозный окрик – «стоять». А если и этого было мало, кузнец внушительно ударял ее по мягкому месту. Все, отношения выяснены. А у деда Федора уже все готово: инструмент, подковы, гвозди. Лошадь кто-то держит под уздцы, а дед Федор, взяв вначале переднюю ногу за щетку, дает команду: «Ногу». Затем он зажимает лошадиную ногу между своих колен и начинает расчищать копыто: удаляет грязь, смотрит, нет ли каких повреждений, зачищает нижнюю поверхность копыта специальным ножом с изогнутым лезвием, обрубает растрескавшиеся края. Копыто подготовлено. Затем подкова разогревается и прикладывается к копыту. Она плотно подогнана, и теперь ее останется прикрепить специальными ковочными гвоздями. В самой подкове восемь отверстий, гвозди забиваются в копыто со стоны подковы, а на поверхности копыта делается головка. Затем копыто еще раз опиливается рашпилем, «охорашивается».
   Не всегда ковка бывает удачной. Иногда после такой процедуры лошадь начинает хромать —  «заковали». Зависит это либо от неопытности кузнеца, либо от особенностей копыта, называемого «копыто стаканом». В таком случае приходится снимать подковы.
   Еще много чего делается в кузнице, например, ошиновка деревянных колес. Шина в нескольких местах нагревается и с помощью приспособлений (отдалено напоминающих сковородник) натягивается на обод колеса. Как мы знаем еще из школы, при нагревании тела расширяются, а при охлаждении сжимаются (старики это знали и без школы). Так и шина, охлаждаясь, плотно (и прочно) обтягивает колесо.
   А вот в кузницу приходит какая-нибудь бабушка: у нее сломался ухват (рогач) или сковородник. Заказ принимается безоговорочно, назначается время, когда придти за готовым. Бабушка приходит, внимательно рассматривает качество и только потом расплачивается: либо деньгами, либо яйцами или маслом. Мне не приходилось слышать, что бы в таких случаях говорили о цене. Расплачивались по совести, понимали, что труд должен быть вознагражден. Труд кузнеца был нужным сельскому жителю, а потому был почетным и щедро оплачивался.
   Позднее на смену старикам пришли Сафонов Михаил Федорович (сын Федора Ивановича), Маслов Иван Семенович, Рудаков Иван Григорьевич. Труд кузнеца в деревне всегда был востребован.
   
   * * *
   
   …Каждое строение, конечно, имеет крышу. В нашей степной стороне крыши в ту пору были преимущественно соломенные. Дворовые постройки почти каждый крестьянин крыл сам. Но покрыть новую избу – дело ответственное: кровля делается не на один год, да и вид должна иметь. Приглашали мастера.
   Недалеко от нас жил кровельщик Минаев Иван Иванович по прозванию «Дед-урядник». Человек он был смирный, и вряд ли когда был урядником (это нижний полицейский чин, а у казаков – чин, соответствующий сержанту). Но назвали – так назвали, и прилипло.
   Стропила и обрешетка – это дело плотников. Вокруг всей крыши у основания стропил на некотором от них расстоянии (20-25-30 см, этим определяется толщина кровли) прибиваются жерди, которые образуют как бы полку. Для кровли заготавливается новая ржаная солома.
   И вот к делу приступает Дед-урядник со своими подручными. Начинает он с того, что берет пучок соломы в обхват двух ладоней, выглаживает его, перегибает пополам и навешивает на жердь-полку. И так вокруг всего дома. Это называется пеленой. Кровельщик становится на пелену и, приняв от подавальщика навильник соломы, начинает деревянными граблями тщательно разбирать ее былинка к былинке. Когда солома таким образом подготовлена, ее кладут на пелену былинками вниз, наступают на нее ногами, притаптывают и приглаживают граблями сверху вниз. И пошел по кругу. Затем таким же образом второй, третий ряд, каждый раз тщательно огребая граблями уже образующийся скат.
   Ответственная работа – образование конька, каждый пучок соломы кладется концами на оба ската. Вся крыша еще раз тщательно «причесывается» граблями. Чтобы закрепить такой легкий материал как солома, конек проливают глиняным раствором. Затем заключительная операция – подрезание пелены. Аккуратно подрезанная пелена придает дому «веселый вид». Такая крыша никогда не протекает. Опасен для нее ураган, который в наших местах случается, а еще страшнее – пожар.
   Другой хороший кровельщик был Деев Роман Петрович. Особую репутацию в деревне имела Деева Евдокия, которая умела делать почти все мужские дела. Народ, бывало, подсмеивается: смотри, мол, Душаня на крыше, а Федяня (муж) снизу подает солому, как бы не должно такого быть.
   Большим мастером крыть крышу жестью был мой крестный Павел Александрович Ефимов. За свою жизнь он много перекрыл домов в округе. Его работа радовала глаз не только хозяина, но и посторонних. Загляденье, как искусно украшен конек, как красив карниз, а труба – это, прямо ваза, водолей сделан в виде пасти чудовищ…
   Теперь таких крыш не увидишь, разве только трубы бывают сделаны в тогдашнем стиле. В Жердевке мне как-то раз показывал двоюродный брат Станислав Павлович на старом доме «отцову» крышу: крестный мой когда-то делал.
   Крыл дома жестью Минаев Александр Андреевич, но это были крыши и только крыши – без фантазии. Зимой эти мастера не отказывались сделать небольшой заказ: изготовить ведра, корыта, тазы, трубы и, даже, починить что-то.
   
   
 
  ЛЮДИ. ХАРАКТЕРЫ
   
   И.С. Тургенев в рассказе «Хорь и Калиныч» обрисовал внешние портреты и характеры орловского и калужского мужиков.
   А что бы он мог сказать о мужике тамбовском? Наверно подметил бы, что и наш мужик ростом невелик, цвет волос можно встретить, как темный, так и светлый (где-то когда-то перемешались эти два цвета). Смотрит прямо, но чувствуется, что он «себе на уме». Терпелив – терпит до поры, но может и взорваться (примеры были и даже вошли в новейшую историю – антоновщина). Осторожен, но в опасной обстановке отважен. Непритязателен в быту и к пище.
   Были, однако, и выдающиеся из общей массы индивидуальности. По природному уму и такту выделялись у нас Иван Федорович Деев (Поспелый), Кирилл Назарович Рудаков, Тимофей Федорович Сажнев. Кротостью отличались братья Королевы: Алексей Иванович, Василий Иванович, Вукол Иванович, Андрей Архипович и все его десять сыновей. Горячим темпераментом обладали: Яков Спиридонович Зайцев, Иван Федорович Деев (Белый), оба «закоперщики» в кулачных боях. Напористый характер имели Дмитрий Иванович Отставнов (дед Василия Николаевича) и Медков Никита (о них говорили, что они весь сход могли повернуть в свою сторону).
   Бывало, на колхозном собрании Иван Минаев кричит, горячится, кто-то его громко поддерживает или останавливает, а Иван Федорович (Поспелый) сидит на лавке опершись на бадик (палку), и стоит ему слегка раз-два кашлянуть, сразу все притихнут. Скажет несколько слов — и обстановка разряжается.
   Женщины в общественной жизни были как-то оттеснены на второй план. Однако, и среди них были авторитеты. Несомненный авторитет, как труженицы, имели: Мария Павловна Деева, Матрена Филипповна Чевелева, Клавдия Ивановна Сажнева, Анна Рудакова (Агафонова), Матрена Маслова (Котова), Евдокия Деева, которая умела выполнять все мужские работы, как в поле, так и во дворе. Не постесняюсь сказать, что мои отец и мать в деревне были на хорошем счету.
   Были, однако, и такие женщины, что называется, «стервы» – это Аришка и Аринка. Обе засиделые девы. На моей памяти, одна жила одинокой в маленькой избе с двумя наполовину заколоченными окнами, другая обитала вместе с отцом в саманной полуземлянке. Если их, бывало, кто-то даже ненамеренно заденет словом, сразу взорвутся, накричат, оскорбят. Их все сторонились. Еще была одна женщина с авантюрными наклонностями, Анютка-Красноноска — дерзкая, агрессивная, редкий экземпляр.
   С Аринкой связана такая история. Был в Серединовке, что называется, «первый парень на деревне» Мишка-Чертан (погиб на войне). Образование у него, как и у всех в деревне, начальное. Но в отличие от многих, он читал книги и мог из прочитанного целые страницы пересказать наизусть – такая у него была замечательная память. По натуре он был весельчак, шутник, да и собой не дурен. Девчатам он, конечно, нравился. И вот как-то, скорее всего в шутку, он сказал Аринке какие-то ей приятные слова, и она вообразила, что он за ней начал ухаживать (а была она лет на 10 старше). Когда же пришла Михаилу пора жениться, и он выбрал себе невесту – Нюрочку, то Аринка просто «съедала» «соперницу» (и в книгах так пишут).
   
   
   ФАМИЛИИ. ИМЕНА. ПРОЗВИЩА
   
   На 1940 год в Серединовке было около 100 дворов, а фамилий – 26.
   Наиболее распространенными фамилиями, составляющими ядро деревни, были: Мещеряковы – 13 дворов, Минаевы – 11, Рудаковы – 10, Деевы – 9, Масловы – 8, Отставновы – 6, Кудряшовы – 6, Зайцевы – 5.
   По две-четыре фамилии: Чибизовы, Лашкины, Артамоновы, Федоровы, Медковы, Панины, Сафоновы, Барановы, Ермолаевы, Сверчковы.
   По одной фамилии: Бреевы, Булгаковы, Климовы, Казадаевы, Остроуховы, Поздняковы, Сажневы, Тамахины, Чураковы.
   К этому времени уже не стало фамилий Гришины, Чернышовы, Сычовы, Вдовины.
   Когда много однофамильцев, то их надо еще как-то отличать друг от друга. На Руси издавна приняты уличные названия дворов. Они всегда произносились во множественном числе. Рудаковых, например, различали так: Петровы, Старостины, Назаркины, Агафоновы, Ратниковы. Кроме этих были еще такие названия: Тумановы, Синюковы, Бреевы, Кузьмичевы, Егоровы, Оськины, Яшкины, Уляхины, Бабки-Марьины, Сабурихины, Зенкины, Исаевы, Лазуткины, Слышевы, Урядниковы, Кутковы, Казаковы, Панины, Боговы, Семен Петровы, Степкины, Коммунистовы, Дедовы, Михалины, Усанкины, Силкины, Трушины, Абрамовы, Гарасины, Тарасовы, Дед-Микитовы, Селивахины, Членовы, Аполчевы, Валямовы, Медковы, Живахины, Иван Ильичевы, Дед-Романовы, Конкины, Гаврюшины, Григорь Сергеевы, Варины, Петрашкины, Еремины, Игнаткины, Борисовы, Чикаревы, Ефимкины, Лаврухины, Аверькины, Роман Петровы, Харлановы, Маркины, Козины, Котовы, Кольцовы, Крайние.
   Дома двух или трех братьев имели такие же уличные названия, и, чтобы не перепутать о ком идет речь, добавляли еще что-нибудь, например, прозвище.
   В Рязанской области есть селения с названиями: Сафоново, Поздняково, Бреево (на правом берегу Оки близ Касимова).
   В книге Н.В. Муравьева «История возникновения населенных пунктов Тамбовской области» сказано, что П.Я. Тютчев перевел в Серединовку из Кирсановского уезда 227 человек и основал 19 дворов. В числе первых жителей были Емельян Дорофеев, Сергей Петров, Тимофей Петров, Антон Андреев, Григорий Прокофьев и другие. В ту пору крестьяне не имели фамилий, а записывались по отцу (как на Востоке). Отчество на «ич» тоже на Руси не произносилось, так что вышеназванных крестьян по-современному следовало бы писать так: Емельян Дорофеевич, Сергей Петрович, и т.п. Рассматривая современные фамилии жителей Серединовки, можно с определенной уверенностью предположить, что из числа пришедших с П.Я. Тютчевым только Тимофей Петров и Егор Маркин оставили своим потомкам уличные названия Петровых и Маркиных. Исходя из этого, можно также предположить, что заселение Серединовки шло и из других мест, и эта часть населения была не «барской», а «вольной», скорее всего, из однодворцев.
   Наиболее распространенными мужскими именами в деревне были: Иван – 36 человек, Александр – 21, Василий – 19, Виктор – 16, Владимир – 13, Михаил – 12, Алексей – 11, Федор – 10, Дмитрий – 9, Николай – 7, Петр – 7.
   Немногочисленные имена, которые носили 2-4 человека: Андрей, Серафим, Константин, Валентин, Гаврил, Григорий, Павел, Тимофей, Егор, Семен, Яков, Анатолий, Юрий, Степан, Леонид, Максим, Аркадий, Виталий.
   Имена родившихся до 1900 года: Архип, Никифор, Прокофий, Емельян, Назар, Спиридон, Евдоким, Никита, Кирилл, Филипп, Абрам, Роман, Матвей, Зиновий.
   Единичные имена родившихся с 1930 по 1941 год: Вячеслав, Евгений, Вадим, Юрий, Рафаил.
   Всего же населения мужского пола на 1941 год в Серединовке было 235 человек.
   Что касается женщин, то у них наиболее распространенными именами были: Анна – 26 человек, Мария – 22, Александра – 20, Екатерина – 11, Евдокия – 9, Аксинья – 8, Валентина – 7, Клавдия, Арина – по 6, Серафима, Прасковья, Елена – по 5.
   Немногочисленные имена (по 2-4): Наталия, Пелагея, Анастасия, Аграфена, Дарья, Лидия, Юлия, Вера, Надежда, Любовь, София, Антонина, Елизавета, Раиса, Нина, Галина, Евгения, Ольга, Зинаида, Татьяна.
   Имена родившихся до 1900 года: Евфимия, Федосия, Арина, Агафья, Марфа, Авдотья, Анисия, Акулина, Матрена, Хаврония, Степанида, Дарья, Домна, Федора, Лукерья, Ульяна, Марина, Малания, Варвара, Алена, Павлина.
   Имена родившихся с 1930 по 1941 год: Фаина, Нила, Инна, Ираида, Новина, Вилина, Дина, Земфира, Людмила, Тамара, Рима.
   Всего населения женского пола на 1941 год в Серединовке было 225 человек.
   Ну, как тут обойтись без прозвищ?
   Да, их никто не любил, но были они почти у каждого. Обычно дают их в раннем возрасте, а к некоторым они «прилипают» на всю жизнь.
   Не хотел называть, но некоторые все же придется. Два почтенных человека. Братья. Оба Ивана. Как-то же надо их различать? И вот один стал Белым, другой – Поспелым.
   Или, еще один пример. Наверное от избытка родительских чувств в детстве одного мамаша звала «сыночка», а другого – «красота», и видно забыли чадолюбивые, что дети взрослеют, что хватит изливать нежности. Так вот и остались эти два человека на всю жизнь «Красотой» и «Сыночкой». А потом уже пошли отростки «Красотины».
   Не знаю, с чего началось, но наши деревенские старики имели, я бы сказал, забавные прозвания: Дед-бог, Дед-ратник, Дед-урядник, Дед-солдат, Дед-заяц (а жена его, конечно, стала Бабкой-зайчихой, она была сестрой моей прабабушки Арины).
   И «по-уличному» их дома звали: Ратниковы, Урядниковы, Боговы. Ратниковы (они же Старостины) были нашими хорошими соседями, и я в детстве у них постоянно бывал. Главу дома, его же племянники, уже семейные люди, заочно называли «Дядя-ратник». Да и моя бабушка, его ровесница (вместе росли по соседству) нет-нет, тоже за глаза скажет – Ратник. А я, маленький, думал, что это его имя и однажды оконфузил своих родителей, обратившись к нему: дедушка Ратник. Он, конечно, всерьез это не принял, видно привык. Мой отец всегда называл его почтительно: Иван Иванович. В деревне он был известен тем, что шил шубы из овчин и конскую сбрую, плотничал, были хорошими плотниками и его сыновья Михаил и Иван (оба погибли на войне, их потомки рассеялись где-то по стране).
   В своих заметках мне уже пришлось несколько раз употребить прозвища. Просто очень хотелось об этих людях сказать хорошее. Но чтобы дать понять, о ком именно идет речь, я посчитал, одной фамилии будет недостаточно. Надеюсь, что их родные на меня не обидятся.
   
   
  ДЕМОГРАФИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА
   
   Революции и войны XX века, безусловно, отрицательно повлияли на демографическую обстановку в стране. Помимо огромных человеческих потерь, в этот период стала заметно сокращаться рождаемость. Если рассматривать отдельно взятые село или деревню, то нетрудно заметить, как сокращается сельское население и за счет оттока в город. В дореволюционное время для России было обычным, когда в каждой семье имелось четверо, пятеро, а то и больше детей. Как-то не понимали наши деды, что нужно «планировать семью», а рожали «сколько Бог послал». К тому же в то время и понятия не было о так называемой социальной защите. Моя бабушка Ольга Яковлевна родила семерых и с такой оравой овдовела, но вырастила всех порядочными людьми. Другая бабушка Елена Ивановна родила пятерых, но двоих «Бог прибрал» еще в младенчестве, а троих она, оставшись вдовой, поставила на ноги. Если взять время, когда родилось мое поколение, в семьях было два, реже три и уж совсем редко – четыре, пять детей. Только в двух семьях было помногу детей: у Николая Алексеевича Мещерякова – семеро, у Тимофея Ивановича Маслова – шестеро, и то старшие были рождены еще до 1917 года.
   В тридцатые и в последующие годы появились семьи, в которых было только по одному ребенку. Если по памяти восстановить демографическую картину в Серединовке на 1940 год, то она выглядела так:
   Всего в 94-х дворах к 1940 году проживало 460 человек.
   Пожилых, от 60 до 75 лет, было: мужчин – 14, женщин – 24 (большая смертность, как видно, приходится на мужчин). Заметим, что пожилых было всего 15 %, следовательно, и продолжительность жизни была небольшая.
   Родилось мальчиков:
* в 1924 году – 6 (Бреев Иван, Рудаков Виктор, Кудряшов Александр (Дедов), Климов Виктор, Федоров Виктор, Дурнин Виктор, Сверчков Иван);
* в 1925 году – 5 (Зайцев Василий, Мещеряков Борис, Баранов Александр, Рудаков Константин, Козодаев Иван);
* в 1926 году – 4 (Минаев Валентин, Отставнов Василий, Чибизов Михаил, Чевелев Владимир);
* в 1927 году – 6 (Остроухов Виктор, Панин Василий, Баранов Виктор, Мещеряков Анатолий, Маслов Петр, Мещеряков Александр).
   Из этих ребят четырнадцать были на фронте, четверо погибли и трое ранены, многие не дожили и до 60-ти лет.
   Уже тогда наметилась тенденция к снижению населения Серединовки.
   По совокупности всех причин (снижение рождаемости, ранняя смертность, отток в города), начиная с 1983 года сложилась следующая картина:
   В  1983 году в Серединовке осталось 49 дворов и 91 человек.
   В 1987 году — 25 дворов (не записано).
   В 2000 году — 7 дворов и 13 человек.
   В 2001 году — 5 дворов и 9 человек.
   В 2002 году — 1 двор и 1 человек.
   Гибель Серединовки и других деревень стало следствием не только естественных причин, но и, в значительной степени, надуманного учеными-фантазерами плана создания «агрогородов». Власти эту затею подхватили, провели «оргмероприятия», слили несколько колхозов в один, небольшие деревни объявили «неперспективными» и, начиная с 70-х годов, эти деревни стали хиреть, а на рубеже веков их уже не стало.
   И образовалось безлюдное пространство от Павлодара до Бурнака, и от Туголукова до Алексеевки — длиной более двадцати километров и шириной около пятнадцати.
   
  ЗДРАВООХРАНЕНИЕ
   
   Какие невзгоды навалились на деревню в XX веке? Революции, войны – об этом уже много сказано. Люди перенесли четыре голода: в 1921, 1933, 1943 и 1946 годах. В 1933 году в Серединовке от голода умерло семь человек. В 1935-ом деревню «посетил» сыпной тиф, хорошо, что он не перешел в стадию эпидемии, и никто не умер. В 1936 году, неведомо откуда, появилась малярия, ей переболела четверть деревни. В войну от резкого ухудшения санитарно-гигиенических условий разразилась чесотка. К счастью, она не смертельная.
   Здравоохранение было почти на нулевом уровне. За 15 лет я не помню случая, чтобы кто-нибудь из наших жителей был госпитализирован. Однако, фельдшерская помощь все же оказывалась. В 30-е годы Серединовка была прикреплена к Туголуковскому фельдшерскому пункту, где работал Туголуков Виктор Николаевич — колоритнейшая фигура. Человек он был строгого характера, и это иногда служило причиной «крупных разговоров» между ним и родственниками больного. В колхозное время поедет, бывало, мужик «за федшалом» (а лошаденку почему-то всегда давали самую плохую), зимой доберется уже ближе к вечеру. Тут и взрывается Виктор Николаевич: «Я только приехал от больного, пообедать еще не успел, и куда же, на ночь глядя, опять ехать?» Мужик что-то заискивающе объясняет, Виктор Николаевич все же собирается, но продолжает ворчать: «Опять, небось, на Ваньке приехал, будем тащиться до полночи» (Ванек – кличка маленькой кобылки, которая была чуть выше телеги). Наконец Виктор Николаевич собрался и потихоньку (Ванек и может только потихоньку) поехали.
   С больным Виктор Николаевич разговаривает тоже строго, но внимательно. Осматривает, прослушивает, дает советы и некоторые лекарства. Когда помогало, когда и нет: как у всех лекарей. Бабушка Елена рассказывала, как он ей «дергал» зуб. Или она ему не точно указала, или по его ошибке — сначала был удален зуб здоровый, а потом уж и больной.
   Домой сельский фельдшер возвращался поздно, а утром уже снова за ним приехали: и так без выходных и отпусков, заменить-то было его некому.
   Позднее, в Чикаревском фельдшерском пункте, к которому мы были прикреплены, служил (именно служил) Иван Михайлович Кобозев (говорили, что он был санитаром в первую мировую войну). Добрейшей души человек, внимательный к больным, он в большей степени и лечил добротой. Правда, порошки и капли тоже давал. От Чикаревки до нас пять километров, и Иван Михайлович время от времени приходил пешком, как бы делая врачебный обход (а был он в это время уже не молод).
    Помню, долго болела мама. Дело было зимой. Приходит Иван Михайлович в дом, здоровается со всеми, и к больной: «Ну, как, девка, поправляешься?» (такая форма обращения у нас была принята между немолодыми, хорошо знакомыми людьми). «Да мне уже стало полегче, как попила лекарства», – отвечает мама. — «Я же говорил, что подниму тебя» – отзывается Иван Михайлович («подниму» – это его любимое обнадеживающее слово). — «Погоди немного, погрею руки и ослушаю». Подходит к печке, греет руки и участливо разговаривает с больной. После прослушивания и простукивания сообщает, что теперь опасности нет, говорит, чтобы завтра прислала дочку на фельдшерский пункт за каким-то особым лекарством. Дома у нас всегда давали гонорар, конечно, небольшой. Это было в тогдашних правилах. У добрых людей фельдшер не откажется и покушать горячих щей с бараниной. Все было просто.
   Как лечили малярию? Во-первых, следует сказать, что приступы малярии повторяются через определенные промежутки времени, как по часам. Приступ начинается с сильного озноба, от которого ничем нельзя согреется – прямо трясет. Озноб сменяется резким повышением температуры до 40?С, которая держится часа четыре, и больной лежит весь в поту,  в полном изнеможении.
   В семье у нас ей переболели четверо, только мама как-то убереглась. Болезнь была распространена во всей округе, но больные не госпитализировались. На фельдшерском пункте были назначены разносчики (хинизаторы) лекарств по домам. Нашим нас хинизатором была Леночка Маслова, она приносила каждому больному таблетки хинина или акрихина по назначению фельдшера. Ее ждали: вот придет, и будет легче. Хинин – это препарат, который получают из плодов хинного дерева, его, очевидно, покупали за границей и потому давали мало, в основном акрихин – синтетический препарат желтого цвета. От него были побочные действия: желтела кожа и белки глаз. Возможно, с применением акрихина связано опухание больных малярией. Мой отец опухал «как бревно», и не мог всунуть ноги в галоши, которые он носил на валенках, а я все время лежал неподвижный, раздутый как пузырь. Дома отваривали листья сирени, и пили, как лекарство. Тогда же сестра Валентина потеряла здоровье на всю жизнь, у нее развилось малокровие.
   Врачебное наблюдение, как таковое, не велось. Вот такая она была, бесплатная советская медицина: уже двадцать лет жили в свободной стране.
   Чесотка в годы войны была у многих, а как ей не быть – мыла-то не хватало. Колхозный скот был заражен чесоткой (считалось, что человеку она не передается). Больные лошади теряли почти весь шерстяной покров, у овец тоже облезала шерсть.
   Ветеринар лечил лошадей вот каким способом. Заводили ее в брезентовую палатку (только голова через отверстие оставалась снаружи), а внутри палатки разогревали серу, чей едкий желтый дым, якобы, убивал паразитов. Мне не раз приходилось водить лошадей в Туголуково на подобную операцию.
   Некоторые жители потом научились «варить» мыло из падали скотины с применением каустической соды (и где ее только брали?). Эвакуированный скот почти весь погиб при перегоне. У проходящих эшелонов женщины выменивали на махорку кое-что из солдатского обмундирования. Я так и проносил всю войну защитные шаровары, гимнастерку, бушлат, и в 1944 году в армию в них пошел.
   Всю войну не было спичек, огонь добывали, высекая стальной пластинкой искры из кремня, жар в печке старались поддерживать до следующей топки. Сразу же с началом войны пропала соль. Чибизова Маруся рассказывала бабам: «Есть охота, а несоленая похлебка в рот не лезет. Я подумала-подумала и взяла старую кадушку, в какой солила огурцы, разбила ее, нащепала щепок и положила их в похлебку. Толку никакого». У Маруси на войне погиб муж, и она одна растила четырех детей: Славу, Женю, Дину и Юрия.
   После победы вожди, как бы оправдываясь за поражения в начальный период, говорили, что, мол, предвидели войну и готовились к ней, но времени не хватило, даже с Гитлером договор заключили, чтобы оттянуть начало.
   Конечно, готовились, но все было брошено на вооружение, значительное количество которого было потеряно в первые месяцы войны. А как будет жить народ в войну, об этом не подумали, надеялись наивно, что «мы на вражьей земле, мы врага разобьем, малой кровью, единым ударом» (как пелось в песне тех лет).
   Преимущественное по численности население страны – крестьяне (по Тамбовской области 85%) было брошено на произвол судьбы: ни хлеба (а люди как-никак его выращивали и прямо из под молотилки вывозили его на элеватор), ни одежды, ни топлива, ни керосина, ни соли, ни мыла, ни лекарств – живи как хочешь, да еще налоги плати, да денег «взаймы» давай государству. Лампы почти никто не зажигал, обходились коптилкой. Керосин не продавали, но как же дом освещать? Вынуждены были «добывать» у трактористов – иного выхода не было.
   Так относилось к своему народу государство и родная партия.
   Но Великий русский народ все выдержал, вытерпел, Вождь даже тост за него произнес на празднике Победы…. «Я пью за …»
   …Были в деревне и свои лекари. Испокон веков люди умели оказывать себе помощь при травмах и несложных заболеваниях. При порезах умели остановить кровь и «дезинфицировать» рану, приостановить воспаление травмированного места, ускорить заживление. Этому учились с детства.
   Большинство простудных заболеваний излечивалось в домашних условиях и местными средствами. Более серьезные лечили умудренные опытом люди. Вывихи и переломы лечила наша дальняя родственница и соседка Арина Никитична Лашкина. Она знала и повивальное дело, и в нужный момент всегда была на месте. Нужно сказать  и то, что деревенские женщины редко прибегали к помощи повитухи, рожали сами в домашних условиях, и даже… в поле.
   Лечила бабушка Арина поясничные и суставные боли. Бывало, моя бабушка Елена, скажет: пойду к куме Арине кострец «притоптать». Я тогда не знал, что такое кострец, и где он находится, но меня пугало, как это мою бабушку будут «топтать» ногами. А речь шла, скорее всего, о массаже в области поясницы.
   От рожистых воспалений лечила бабушка Анисия Рудакова – «умывала с камушков» (каких?). Говорили, что помогало.
   А какая была целительная сила в тепле русской печки!
   Для малолетних ребятишек первым лекарем были их бабушки. Простудится ребенок — она его скорее в тепло. Напоит горячим молоком с маслом и медом, натрет грудку (если кашляет) бараньим салом с нашатырным спиртом, а то заставит подышать над чугунком горячей картошки. Живот заболит у малыша, она его нежно погладит, помнет, подует на него, пошепчет: «у кошки заболи, у собаки заболи, а у сыночка Вани заживи». Ребенок пукнет и … все прошло. Вот тебе и психотерапия.
   А случись в то время болезнь посерьезнее, то конец. В 30-е годы, как я знал, в деревне умерло семь детей, кроме умерших от голода пятерых Сверчковых, в возрасте, близком к моему. Умерла и моя младшая сестра Тоня – от кори!..
   
  ШКОЛА, УЧИТЕЛЯ
   
   Из-за небольшого количества детей школа в Серединовке была комплектной, т.е. один учитель учил два класса: 1-й и 3-й, а другой учитель — 2-й и 4-й.
   В 1933 году, когда мне исполнилось шесть лет, моя сестра Валя пошла в 3-й класс, и я упросил ее 1-го сентября взять меня в школу – посмотреть. По звонку разошлись по классам, сестра посадила меня за парту с «перваками». Подошла учительница, записала наши фамилии и имена, раздала по две тетради и по два заточенных карандаша. Написала на доске палочки и нолики, задала нам их писать в тетради, а сама пошла к «третьим».
   Дня через два-три сестра не захотела меня больше брать в школу: глядеть за мной не охота. А потом, через несколько дней приходит к нам домой учительница и спрашивает у родителей: почему ваш мальчик перестал ходить в школу? Ну, родители, конечно, сказали, что я еще мал, но она уговорила их: пусть, мол, ходит. Так я и стал учеником 1-го класса Серединовской начальной школы.
   Моей первой учительницей была Сазонова (в замужестве Муравьева) Мария Федоровна. Свои дни она доживала в Жердевке и я, приехав в отпуск, узнал ее адрес и в 1987 году навестил дома. Она была уже на пенсии, но хорошо сохранилась, встретила меня приветливо, поговорили, повспоминали… Ее сын в то время был директором Жердевской железнодорожной  школы.
   Учителями в нашей школе были Раиса Евгеньевна и Анна Васильевна (до 1933 года). После, с 1933 до 1941 годов —  Климов Иван Антонович, Шилова Таисия Павловна, Сазонова Мария Федоровна, Пресняков Василий Акимович. После 1941 года — Якимова Валентина Петровна, Отставнова Зинаида Семеновна, Гибшман Ксения Анатольевна, Рудаковы Юрий Иванович и Валентина Гавриловна.
   Колоритной фигурой был Климов Иван Антонович, он в качестве заведующего руководил школой с 1933 по 1941 год. Как организатор он хорошо поставил дело, в это время школа стала и очагом, и проводником советской культуры. Как педагог Иван Антонович придерживался старой «методы». За проступки, за невыполненные задания оставлял после уроков «без обеда». В школе стали проводиться собрания в честь советских праздников, ставились спектакли детской самодеятельности, с 1935 года проводились новогодние вечера с елкой. Елка (в самом деле – сосна) попадала к нам числа 3-4 января. Вначале она стояла в Чикаревке, но нам и так, в новинку, было хорошо. Убранство елки было немудреное: бумажные гирлянды и фонарики, вата, немного стеклянных игрушек и натуральные свечи. Мы ходили вокруг нее, что-то пели и приплясывали, а в конце вечера нам раздавали по кулечку конфет-подушечек.
   В школе показывали кино. Приезжала передвижка (на лошади), к лавке привинчивали динамо (генератор с ручным приводом), двое-трое парней попеременно вращали его, и на экране что-то изображалось. Кино было «немое» и «кинщик» громко читал, что было написано внизу кадра. Потом появилась передвижка с бензиновым двигателем, крутить ручку уже было не нужно, и изображение стало лучше. Появилось звуковое кино.
   Чаще всего киносеансы оплачивал колхоз. Взрослые сидели на лавках, а мы, ребятишки, под самым экраном на полу. Не все было понятно, что показывалось и, порой, прямо там ребятишки и засыпали. Домой шли всей семьей, обсуждали увиденное. До войны я видел не более десяти картин, запомнились названия: «Джульбарс», «Зори Парижа», «Выборгская сторона», и другие. Содержания их уже и не помню.
   Несколько раз заезжали циркачи: силачи, акробаты, фокусники. Мужиков удивляло, как это силач выдерживает на груди мельничный жернов, на который еще ставили наковальню, по которой он заставлял бить кувалдой. Никто не решался, боялись причинить ему вред (физику-то они не изучали). Получали артисты за свои номера мизерную плату, но видно нужда заставляла мириться. Помню, рассказывала тетя Таня Артамонова (у нее как в гостинице всегда останавливались приезжие), что наварила она полуведерный чугун лапши, а силач сначала связал узлом кочергу, а потом весь этот чугун опорожнил до дна. И это он мог.
   В школе была небольшая библиотека. Помню, был сильный холод, и занятия отменили. Я взял в библиотеке рассказ Л.Н. Толстого «Булька» и, придя домой, у горячей печки с таким удовольствием его прочитал, что до сих пор помню почти слово в слово его содержание.
   О температуре в школе. Топили кое-как и кое-чем. Печку-голландку топили то соломой, то ольховыми дровами, то сырым торфом. Зимой сидели, не раздеваясь, а порой и не снимая шапок, на стеклах намерзал иней в палец толщиной. Думаю, благодаря настойчивости Ивана Антоновича одно время были организованы, так называемые, горячие завтраки. В школе одна комната была отведена под столовую, было помещение для кухни с котлом. Там тетя Таня Артамонова (она везде поспевала) варила либо лапшу, либо кулеш, к ним выдавали по куску черного хлеба. Не помню, чем заправляли суп, но кто мог, приносил из дома маленькую бутылочку молока для побелки (зимой коровы почти не доились). Рядок этих бутылочек стоял на подоконнике в столовой, там не прокиснет.
   Один или два года сажали картошку на школьном огороде, и даже какие-то грядки на «клинке» (клинок – это маленький островок на пруду, может быть, сделанный искусственно при богатом хозяине, теперь он затоплен). Но все это продолжалось недолго. Надежды, связанные с коллективизацией, не оправдались, хозяйство хирело. Да и вся страна жила в крайнем напряжении: вспыхнул военный конфликт на озере Хасан на Дальнем Востоке, в 1939 году на реке Халхин-Гол, что в Монголии, начались военные действия (уже по нашей инициативе), в Польше и Бессарабии, а потом в Прибалтику были введены наши войска. Понравился вкус побед.
   В 1940 году наши стратеги решили «проучить» Финляндию, якобы за то, что с ее стороны был произведен артиллерийский обстрел нашей территории. Но тут уж не получилось. Понесли большие потери и вернулись ни с чем, отвоевав небольшой клочок земли. Понесла потери и наша деревня: погиб Мещеряков Василий Егорович, перед этим приезжавший в отпуск с двумя «кубарями» в петлицах (лейтенант!). Мещеряков Иван Степанович пришел без руки, Рудаков Иван Григорьевич – с искалеченной ногой. Уже сильно пахло гарью большой войны, и вскоре она началась…
   Для большинства наших ребятишек славно начавшийся путь к знаниям обрывался еще до окончания 4-го класса. У одних не было чего обуть-одеть, другие с ранней весны до поздней осени пасли колхозный скот. Это дети, у которых не было отцов: Королевы (Кулины), Мещеряковы (Немовы), Мещеряков Борис Григорьевич – мой лучший друг юности (погиб на войне, ему было в ту пору восемнадцать лет). Этим ребятам едва удалось закончить два класса. Многие «сидели» в одном классе по два, а то и по три года. Осенью начнут, а зимой бросят: не в чем ходить, иные весной бросали – надо стадо стеречь.
   Запомнился один забавный случай, связанный с такими вот «многогодниками». Идет перекличка по журналу 4-го класса. Мы, второклассники, сидим на соседнем ряду, и у нас «ушки на макушке»: что там происходит у старших? На вызов учителя — Отставнова Раиса – никто не отозвался. После некоторой паузы с «камчатки» басок: «Она больше не будет ходить, она замуж выходит». Это никого не удивило, на деревне уже было известно (о таких событиях слух распространяется быстро).
   Пятый класс был только в Чикаревке. Тут и начинался главный отсев: нужно было на зиму снимать квартиру, вести отдельный стол, да и одеть-обуть получше. Не у всех родителей хватало на это средств. В Чикаревке года два-три было общежитие для приходящих школьников, потом его закрыли, и в этом помещении (дом-пятистенка) учились два класса.
   В это время число учеников из Серединовки в пятом, шестом и седьмом классах заметно сократилось, из деревни в эти классы ходили одновременно не более пятнадцати человек. До 1945 года только двое из деревни окончили десятилетку: Климов Виктор и Остроухова Валентина. До 1950 года высшего образования из наших деревенских не получал никто.
   …Вообще, с Чикаревкой жизнь нашей деревни была связана очень тесно. О Чикаревке и о Чикаревской школе следует рассказать особо. Во-первых, это наше приходское село, т.е. в нем была церковь. К приходу были отнесены деревни Серединовка, Осиновка, Тафинцево (Ярки), хутора Кандауров, Лукичев, Дубовые солонцы и Костиков. В последствии все они вошли в сельсовет (кроме Тафинцева). Но не только это как бы возвышало ее над другими вышеназванными селениями. Первоначально Чикаревка была основана «однодворцами», а это социальная прослойка старой России, состоящая из бывших государственных служащих невысокого ранга, уволенных в отставку и получивших в виде пенсиона небольшой надел земли порядка 6 десятин. Это были люди свободные от крепостной зависимости, владевшие грамотой и соприкасавшиеся с городской культурой, это их и выделяло из окружающей крестьянской массы. Наши деревенские были, как бы «посерее», потому что предки прошли через крепостную зависимость и это, видимо, накладывало свой отпечаток на следующие поколения.
   Чикаревка была хорошо спланирована, правда в последнее время она постепенно теряет свой прежний вид.
   Центральная площадь села была застроена в виде прямоугольника, в середине ее стояла до 1944 года красивая деревянная церковь огороженная кованой решеткой. Рядом школа, построенная в 1903 году, поодаль дом священника, в котором потом разместилась почта.
   Из села выходят улицы в направлении Туголукова, Тафинцева, Серединовки и Осиновки. На удалении от центра, метрах в пятистах – погост, огороженный кованной решеткой и обсаженный вязами. Там покоятся наши  предки (Серединовские — в левом углу от входа).
   С восточной и южной стороны село охвачено как бы дугой улиц, называемых Баловинцы и Ржавчики. Между селом и этими улицами до войны были сады и рощи из березы, вяза и других деревьев лиственных пород (к 2000 году вместо садов и рощ уже голое пространство). В 30-е годы XX в. начались гонения на церковь, это привело к ее закрытию и дальнейшему осквернению и разрушению. Школа была рядом и, выбегая на переменки, мы наблюдали это грязное дело.
   Школе недавно исполнилось 100 лет, но она сохраняет свой прежний вид, хотя поздние пристройки заметно обветшали: строили-то кое-как.
   К концу 30-х годов под школу было занято три дома: бывшее общежитие, Колоколов дом и Савина («Камчатка»). На Камчатку учителя приходили на 4-5 минут позже (далеко) и уходили раньше, так что перерыв там длился почти на 10 минут дольше, что, несомненно, нравилось ученикам. В 60-м годам этих зданий уже не было.
   Я пришел в 5-й класс в Чикаревскую школу в 1937 году, когда мне было 10 лет. Сестра Валя училась в 7-м классе, зимой мы вместе жили на квартире, и один год я был под ее присмотром. Когда же она окончила школу, то остался один, что называется, «без руля и без ветрил». Катался на реке по тонкому льду (проваливался раз по пояс). По селу бегала «полуторка» и я, как и другие ребятишки, на коньках-снегурках цеплялся крючком за борт, и — несло нас со скоростью километров под сорок! Некому меня было ругать. Как не порадоваться такой свободе? Начал покуривать, играть в картишки — «по копеечке»,  и нередко «продувал» хлебные деньги. На учебе это, конечно, отражалось (в начальной школе я был отличник).
   До войны окончил 7 классов, в войну не учился, с 1944 года служил в армии. Поэтому, когда после войны появилась возможность, поступил в вечернюю школу и окончил ее с серебряной медалью.
   До 1938 года директором Чикаревской школы была Перегудова Раиса Ефимовна, учительница русского языка и литературы. Была она строгой (директор!), хорошо преподавала материал и скупо ставила оценки. Бывало, получишь у нее «хорошо» или «отлично», и сам не веришь. Она потом перешла работать заведующей районо, и директором стал Никитин Владимир Петрович, тоже преподаватель русского языка и литературы. Хотя он был нашим дальним родственником, поблажек мне не давал (на что, в глубине души, я иногда рассчитывал). Но вскоре он был призван в армию, и его заменил Булгаков Федор Проклович. В войну директором школы была Тафинцева Агрипина Степановна.
   После ухода в армию Владимира Петровича русский язык и литературу уже стал преподавать Петров Иван Андреевич, молодой, красивый, обладающий изумительным почерком. Он начал с того, что заставил нас по целой странице писать каждую букву алфавита по прописям. К тому же он стал у нас классным руководителем и за то, как он вел уроки, как с нас требовал, мы его зауважали.
   Теперь уж вряд ли кто из моих Чикаревских учителей остался в живых, но я их всех помню: Петров Иван Андреевич, Кобозев Николай Иванович, Кобозева (Никитина) Елизавета Ивановна, Кобозева Любовь Ивановна, Черновская Зинаида Андреевна, Черновская Анна Андреевна, Колмакова Антонина Павловна, Чирвон Филлип Андреевич, пионервожатая Невзорова Татьяна…
   Вечная Вам память…
   И еще перед войной в Чикаревке в ветхой избушке доживали свой век две сестры, старые сельские учительницы: Глафира Апполоновна и Минадора Апполоновна (имена-то какие!). У них что-то осталось от гимназисток, а может быть от института благородных девиц, но в это взбаламученное время никому до них уж не было дела и они тихо увядали.
   Была и другая школа, и другие учителя.
   Начиная с 1938 года, в наше детское сознание начали внушать мысль о неизбежности войны (а как же, ведь мировую революцию легче совершать в хаосе). В нашей школе были введены занятия под такими девизами: «Будь готов к труду и обороне» (БГТО), «Готов к труду и обороне» (ГТО), «Противовоздушная и химическая оборона» (ПВХО), «Готов к санитарной обороне» (ГСО). И еще не очень понятное – «Международное общество помощи революции» (МОПР). На это уходило немало учебного времени, потом принимались зачеты и выдавались соответствующие значки. Мы по-детски радовались этой мишуре и даже гордились ею. Только значок «Ворошиловский стрелок» нам был не доступен – это уже комсомольцам.  Году в 1939-40, выбегая на переменку, мы видели, как на площади перед школой «гоняли» строевой молодых мужиков – наших отцов. Помню, как один «боец» (тогда так называли солдат и обучаемых военному делу) не мог освоить военный артикул «на плечо». За это или что-то другое он был, я думаю, наказан командиром и поставлен на виду у всех «под ружье», т.е. должен был простоять неподвижно какое-то время (читал, что так наказывали солдат в царской армии). Я, ребенок, и то понимал, что это унижение для взрослого человека.
   Одновременно на наших глазах шла «работа по уничтожению «опиума для народа» – церкви. Вначале сбросили колокола. Затем решили превратить церковь в склад под зерно: разобрали ступени паперти, сделали наклонную насыпь, чтобы можно было въезжать в церковь на подводах, внутри стали все ломать и выбрасывать: иконы, прочую церковную утварь. Находились и такие, кто польстился что-то утащить домой.
   Народ безмолствовал. Только Настя Трещева (одинокая женщина) громко возмущалась таким вандализмом и … вскоре куда-то пропала. Больше о ее судьбе ничего не было известно.
   На следующий год церковь превратили в мастерскую для ремонта тракторов. У трактористов, конечно, работа тяжелая, грязная, и без матершинки не обойтись, и покурить, и переброситься анекдотцем… Священник куда-то бесследно исчез, матушка с тремя детьми была выселена из дома и обитала в маленькой избушке у бабки Груни, что жила недалеко от речки. Потом и ее вместе с детьми не стало в Чикаревке. Окончательно церковь была разрушена в годы войны: даже тогда не остановились наши «учителя».
   Мы потом долго уходили от ответа на вопрос: почему в 1941 году обрушилась беда на наш народ? Подобрали, все же, удобный ответ – это гад-Гитлер виноват, он вероломно напал на нас.
   И слово-то какое использовали — «вероломно», то есть «веру ломал». Нехорошо поступил. За это его наказали. И, поделом!..
   Другие же, кто «веру ломал», повели народ «к светлому будущему», которое и обрушилось на него в конце XX века.
   
   
  ИГРЫ, РАЗВЛЕЧЕНИЯ, ЗАБАВЫ
   
   В какие игры играли мы в детстве? Девочки, конечно, играли в «вечную» игру – в куклы. Покупных игрушек тогда почти не было, и самостоятельность детей проявлялась с их изготовления. Игра в куклы начиналась с накопления лоскутков разной ткани (клочков). Из этих лоскутков и ваты делалась (сшивалась) фигурка человечка, затем следовало его одевание, украшение и т.п. Кукольные персонажи были такие: кукленок (это ребенок), кукла-девочка, кукла-мама. А дальше уж в подражание жизни, которую дети видели, распределялись и разыгрывались роли: «дочки-матери» и другие. Фантазия вела дальше: на каком-то пространстве выгораживалось место – это жилище (избушка). В нем расставляли какие-то предметы, которым (понарошку) давались названия: стол, кровать, печка и т.п. Затем ходили в гости, угощались (тоже понарошку), покупали-продавали и т.д., и т.п. Игра так увлекала детей, что порой они устроятся, что называется «под ногами» у взрослых, и не замечают, что вокруг них происходит.
   Мальчики в играх больше подражали мужчинам. Для деревенского мальчика любимая игрушка – конь. Летом коней лепили из глины, делали какое-то подобие экипажа, сбруи, изображали езду, работу, кормление. Пространство обставлялось наподобие сельского двора. Там тоже были слепленные из глины домашние животные. Было и такое подражание «езды» на лошади: мальчики лет четырех-пяти садились верхом на хворостинку и бежали вприпрыжку, воображая, что скачут на лошади. А лет с восьми-десяти в «лошадки» играли так. С молодых ветел надирали коры (лыка), распускали на узкие полосы и из них делали подобие сбруи: уздечки, хомуты, еще что-то. Один «запрягался», а другой, как наездник – позади. Оба бегут, что есть мочи (часто по несколько пар), стараясь, как можно больше поднять пыли. А пыль у нас знаете какая? Мягкая, теплая – нога тонет.
   Игры в раннем возрасте носят подражательный характер, в них еще нет правил, и для детской фантазии большой простор. По мере взросления дети начинают играть в игры с правилами. Чаще такие игры носят состязательный характер и требуют физических усилий, ловкости, смекалки.
   Ранней весной на первых проталинах мальчики начинали играть «в чижика». Чижик – это круглая палочка (длинной около 20 см), заостренная с обоих концов, нужна еще бита – палка длиной 75 см. Играют 5-6 игроков, каждый со своей битой. Перво-наперво устанавливают очередность (по правилу – конаются). Первый по кону – бьет, следующий – водит. Если водящий попадает в лунку, то он бьет, а следующий по кону – водит, и т.д. Не набравшего двадцать ударов «маят» по очереди все играющие. Задача водящего попасть в лунку с места приземления чижика. Это очень не просто, и приходится много побегать. Отмаялся от одного, начинает второй, и так, пока все не отмаят. Очень туго приходится водящему и, бывает, он не выдерживает, отказывается. Такого (опять же, по правилам) наказывают – «трясут на палочке». Наказание суровое, другой раз не захочешь.
   Подростки (да и не только подростки) играли в такие игры, как лапта, шары, городки, кости (казанки). Писали, что в кости игрывал сам Суворов, когда жил в Кончанском. Дело тогда войной пахло, а как же без Суворова? Царь посылает за ним гонца. Прискакал гонец, а Суворов с ребятами играет в казанки. Гонец обращается к Александру Васильевичу: «Указ государя, немедленно прибыть в столицу!» А Суворов: «Погоди, кон доиграю» — был уверен, что не опоздает «поговорить по-свойски» с врагами.
   Игры в лапту, городки, чижика, шары, в городах уже позабыли. А жаль, когда видишь слоняющихся без дела ребят.
   Девочки играли в классики (чачки), в мячик «об стеночку» и «в круг». А в таких играх, как «третий лишний» и «ручеек» (тут и мальчишек принимали), начинали выясняться взаимные симпатии.
   В теплое время года играют, конечно, в прятки (хоронючки). Игра жива и до сих пор. Мальчики любили играть «в ножички». Нет-нет и сейчас можно увидеть играющих в эту игру. Играли и в игры «на интерес», в карты, «в орла и решку», в вертужок (волчок). Изредка расплачивались деньгами, спичками, иной раз – щелчками в лоб или в руку. Некоторые так ловко щелкали проигравшего, что тому «дешевле» бы было рассчитаться деньгами (помните Балду?).
   Прокатиться верхом на лошади для мальчика было мечтой. Мелькает в памяти случай, когда мой отец ведет в поводу лошадь Мавру на водопой, а я сижу верхом, вцепившись обеими ручонками в гриву (думаю, мне было не больше четырех лет). В разное колхозное время мы собирались у конюшни и ждали, когда конюх дядя Гриша разрешит нам выкупать в пруду лошадей. Лошади между нами были «поделены» и каждый знал «свою». Лошадям очень нравится купание: мы их мыли, давали поплавать, а уж обратно по низу лощины пускали в галоп. Никаких седел мы не знали, и на задних местах у нас были выразительные потертости размером по пятаку на каждой половине. Но это никого не останавливало. Заживет.
   Купание у деревенских детей – любимое занятие, купаться в прудах начинали с 10-го мая и продолжали до конца августа. В речке вода похолоднее, и сезон купания был покороче. Но помню, когда ходили в Чикаревскую школу, то и в сентябре купались в Савале — не потому что жарко, а для куража. В жаркое время в день купались раз по десять, а то и больше. Никаких плавок (или еще там чего) не было, купались, в чем мать родила. Лет до шести-семи в одном месте и девочки и мальчики, а постарше – расходились в разные места: за поворот, за кусты. Нездорового интереса никто не проявлял (чего смотреть-то, ведь у каждого есть). Так было всегда и до нас. Мы, мальчики, в воду всегда входили шумно, с разбегу ныряли. У мальчишек это, наверно, в крови: где только можно проявить удаль, порой, не считаясь с опасностью: ныряли, измеряли глубину, прыгали с крутого берега ногами или головой вниз. Помню, лет в 12 я не решался прыгнуть головой вниз с крутого берега. Старшие ребята, которые всегда ходили купаться к этой круче, заметив мою нерешительность, наступили на меня: «Прыгай, или мы возьмем тебя за руки и за ноги, раскачаем и сбросим». Поколебавшись, я все же разбежался и прыгнул (правда, не совсем удачно – «отбил пузо»).
   Порой, и таким образом укрепляется мужское начало.
   …В первых числах ноября у нас начинаются первые заморозки, а снега еще нет. Идем утром в школу мимо пруда, а он покрылся молодым ледком. Пройти невозможно просто так: нужно попробовать толщину. Убедившись, что тонковат, побросаем мерзлые комочки — радуешься, как они скользят далеко-далеко и издают какой-то особый звук. На следующий день уже пробуешь наступить или проползти там, где мелко. А уж на третий-четвертый день начинаем кататься. Лед трещит, гнется, но это придает еще больше азарта. В первые дни чаще всего случается провалиться, но ребята свои опыты на льду начинают там, где мелко. Я два раза проваливался по пояс, но домой не шел – будет нагоняй. Мокрая одежда и валенки быстро покрывались коркой льда, а внутри, хоть и мокро, но не так холодно. В конце концов, домой все равно надо идти. Если дело было к вечеру, то прошмыгнешь в сумерках, и на печку. Туда же затащишь мокрые валенки и одежду, сделаешь вид, что заснул, да так крепко, что и ужинать не проснулся. Утром, конечно, все выясняется. Но уже поздно, все спешат по делам, и разбираться некогда – пронесло!
   Пока еще нет снега, а лед день ото дня намерзает все толще, кататься на нем становится безопаснее. А как кататься? Покупные коньки редко у кого, но все же были: снегурочки, дутые (хоккейные), ножи (беговые). А больше катались на самоделках. Иногда подобие конька делал кузнец – это было уже хорошо. А то к чурочке из стальной пластины прикрепляли полозок – вот тебе и конек. Прикручивали его веревкой к валенку и – пошел. На одной ноге катишься, а другой отталкиваешься (как сейчас на самокате). И довольно ловко и быстро катались. Мои первые снегурочки подарили мне в 12 лет, а до этого я катался, как и многие, на самоделке.
   Когда снег покрывал лед, то вся детвора перебиралась на горки. У нас были две излюбленные горы: школьная и от Казакова двора – обе к пруду. В каждом доме были салазки. Шиком было, когда у салазок были круто загнуты головки, с копытами. Под вечер на горке много народа, шум, смех, визг. Стемнело, а уходить неохота. Приходишь домой усталый, мокрый, но довольный.
   Очень забавный способ кататься с горки на «ледянках». Ледянка делалась так. Смешивали коровий навоз с соломой и снегом, формировали наподобие чашки, расширяющейся книзу, закладывали туда конец веревочки (чтобы везти) и, полив водой, замораживали. Получалась очень катучая ледянка. Поскольку она была круглая, то, скатываясь, вращалась то в одну, то в другую сторону, но так как была низкая, то упасть с нее было невозможно.
   Иногда взрослые делали для детей карусель. Вмораживали вертикально ось с колесом от телеги, прикрепляли к колесу жердь длиной метров 5-6, к концу жерди привязывали большие салазки, на которые садились два-три человека. Между спиц колеса вставлялось водило. Двое парней начинали раскручивать карусель. Салазки неслись с большой скоростью, так что иной раз с них кто-то сваливался под общий смех.
   Лыж почти ни у кого не было. Иногда брали лоток (клепку) от бочки (она слегка выгнута), прикрепляли к ней ремни и катались с горки. Эти «лыжи» были очень вертучие, и на них можно было съезжать только зигзагами, как теперь на горных лыжах.
  КАК ПРОВОДИЛИ ПРАЗДНИКИ
   
   О Новом годе, как о празднике, вспомнили в 1934 году. Как отмечалась елка, я уже рассказывал. Добавлю лишь, что мы, дети, не почувствовали особого аромата этого праздника: по-видимому он не имел глубоких исторических корней. Ведь мы люди степные.
   Первый в году наиболее почитаемый праздник – Рождество Христово (7 января). Взрослые готовились к нему основательно: наряжали все внутри жилища, готовили праздничный стол, сами наряжались и наряжали детей, посещали церковь.
   Подростки по два, по три, начиная с полночи, ходили по домам славить Христа – «христаславить», пропевали тропарь «Рождество твое Христе Боже наш…» и кондак «Дева днесь Присущественного рождает…». За это их одаривали небольшими деньгами или каким-нибудь лакомством. Бывало, бабушка еще заранее подготовит мелких денег, а отцу с вечера скажет, чтобы собаку не спускал с цепи. Двери в эту ночь никто не запирал, свет не тушили, а только «притемняли». Христославцы заходят в дом без стука, кто-то из взрослых обязательно их встречал. Перекрестившись, пропевают положенное, получают вознаграждение и идут дальше. А за ними – вторые, третьи, всех хоть чем-то наградят.
   Утром, когда уже совсем рассветет, идут маленькие дети к близким родным: бабушкам, крестным, теткам. Тоже лепечут что-то, им тоже положена награда, домой приходят счастливые.
   Наконец взрослые возвращаются из церкви, и вся семья садится за праздничный стол. В гости в этот день не ходят
   То, что сейчас называют «колядками», у нас такого под Рождество не было. Святки – это время от Рождества до Крещения. Обычно допускалось в эти дни несколько расслабиться: шутили, рядились, играли в картишки.
   Следующий по календарю праздник – Крещение (19 января). Этот праздник отличался от других обрядом водосвятия. Накануне ночью мужчины готовили в реке прорубь в виде креста, которая называлась Иордань (Ярдань). В реке Иордан, как свидетельствует Священное писание, Иоанн Креститель крестил Иисуса Христа.
   Ночью на Иордани совершали молебен, и люди разбирали в разных сосудах святую воду (в этот день вода во всех естественных водоемах почитается святой), приносили ее домой, освящали жилище, всех членов семьи и даже животных, что по поверью защищало от злого духа.
   После крещения несколько недель идет мясоед, и последняя из них – масленица. Это самые веселые, шумные дни: играют свадьбы, ходят и ездят в гости, в каждом доме пекут блины (конечно, едят их с маслом), катаются на лошадях в разукрашенных санях целыми кампаниями и на перегонки.
   
   
   В дни масленицы одной из самых заметных забав были кулачные бои (кулачки). Порой люди, оторвавшиеся от реальной почвы, порицают эту забаву, как нецивилизованную. Может быть, они отчасти и правы, но …
   В живом мире извечно сила была последним аргументом в споре за жизнь, и каждая живая особь должна уметь постоять за себя в случае необходимости.
   Есть ли такой мужчина, который бы не гордился силой, ловкостью, отвагой? Как бы люди далекого или недалекого прошлого защитили себя от нашествия чужеземцев? Ведь когда-то не было регулярной армии, народ собирался на клич «Наших бьют!».
   Как раз все необходимые бойцовские качества — сила, ловкость, отвага — и вырабатывались у мужчины в кулачных боях (вспомните, как постоял за себя и свою честь купец Калашников у Лермонтова).
   Как начиналось воспитание бойцовских качеств (и, если угодно, культуры) у мальчиков? Существовал неписанный закон: лежачего не бьют, появление крови считалось его поражением, нельзя зажимать в кулак посторонний предмет и уж, конечно, не бить ногами и головой – ведь бой-то кулачный.  Каких-то черных драк с кольями и прутами я не помню и не слышал об этом даже от старших.
   Первое приобретение навыков происходило так. В возрасте, примерно, лет восьми (по себе помню), более старшие «подбирают» равных по возрасту и по физическим данным мальчиков и предлагают им сразиться «один на один» на кулачках. Один из них, может быть, посмелее, или уже имевший некоторый опыт, соглашается сразу, а второй чаще колеблется. Начинают его уговаривать, насмехаться за трусость (знаете, как), и маленькая мужская гордость не позволяет отказаться. С его стороны может быть принято условие: «по мордам не бить». И начинается. Никаких боксерских приемов защиты и нападения в помине тогда не знали, просто махали кулаками куда попало. Но уж если оговорено «по мордам не бить», то это условие должно было быть соблюдено, за этим следили «арбитры». Если кровь из носа потекла – побежден, упал – тоже, а уж если заплакал, то и говорить нечего! Так, пройдя несколько таких схваток, мальчишка приобретает некоторые навыки ловкости, становится сильнее. Пробуют «двое на двое», а которые посмелее и посильнее соглашаются «один на двоих». И так из возраста в возраст, до самой женитьбы. А уж женатые «один на один» не бьются, а только «стенка на стенку».
   Тогда уж выступают главные «закоперщики» этого дела, упомянутые уже выше Яков Спиридонович Зайцев и Иван Федорович Деев (Белый). Скажем, на Масленицу бои бывали на льду пруда (лед в это время покрыт снегом). После того, как все хорошо поели-попили и отдохнули, народ начинает собираться на месте предстоящего боя. Организаторы, каждый со своей стороны, начинает подбирать бойцов. С нашего Порядка мужики выступали вместе с Серповскими против Сторонских. Соблюдалось такое правило: если два брата живут на разных улицах, то каждый выступает со своей улицей, и второе – приезжие гости не участвуют.
   Наконец, зрителей просят отдалиться, они отходят в сторону. Все нарядные, в хорошем настроении: ведь праздник. Тут и женщины, и дети, и молодые, и пожилые. Помню, говорили про Аксинью Кузьминичну Рудакову. У нее в жизни было десять мальчиков и одна девочка. А Андрей Архипович, ее муж, любил участвовать в кулачных баталиях. Она так рассказывала подружкам: «Гляну в окно, вот-вот начнется, а Володя (не то пятый, не то шестой по счету) был у меня зявлястый (крикливый), так я дам ему соску с маком, он уснет, а я бегу глядеть». Вот и такие были женщины. Надо сказать, что эта замечательная пара вырастила 11 достойных детей, которых и в семье, и во всей деревне называли только ласково: Ваня, Паша, Федя, Саня, Володя и так далее.
   Но вернемся на арену. Там деловито хлопочут темпераментные Яков Спиридонович и Иван Федорович: каждый расставляет свою стенку, посматривая, что происходит на другой стороне, ведь все в деревне знают силу и ловкость каждого: кто против кого будет стоять в стенке, кто рядом и придет на подмогу, кто стоит на фланге (крыле) — самом уязвимом месте. Если стоит силач, то он может нанести серьезный вред флангу «противника». Репутацию самого сильного бойца имел Василий Андреевич Кудряшов (Дедов). Он знал себе цену и не суетился, всегда приходил одним из последних. Идет, бывало, с горки через толпу зрителей, на ходу распоясывает кушак и бросает его на снег, затем поддевку, шапку, подходит к своей стенке. Яков Спиридонович указывает ему место (в противоположном стане – волнение). Имел репутацию хорошего бойца Владимир Иванович Мещеряков (Живахин). Он был не так силен, но ловок. Про него говорили, что он «по головам ходит».
   Наконец, бойцы расставлены, Яков Спиридонович и Иван Федорович выходят на середину, заявляют, если есть протесты — скажем, требуют удалить из стенки бойца, который в прошлом бою нарушил какие-то правила.
   Последний раз оговаривают все условия и … пошло!..
   Стенка постепенно начинает прогибаться то в одну, то в другую сторону. Наконец, ряды распадаются на несколько частей, бой происходит между отдельными группами. Где-то приходится туго, Иван Федорович (Белый) зовет, кричит: «Митюха, Гаврюха, давай, давай» – это оно подбадривает в бою своих, уже женатых сыновей (оба погибли на войне). Наконец, Сторонские отступили до определенной черты – значит, они потерпели поражение. Бой останавливается, обратно идут общей толпой: победители и побежденные.  Кто-то бахвалится, кто-то оправдывается, кто-то говорит, что если бы было не так, то было  бы по-другому. Все, как всегда. Жены победителей довольны, жены побежденных тоже находят, что-то сказать своим в утешение. Народ посудачит и начинает расходиться. Следующий бой на Красную Горку, а потом на Покров.
   Наступал день 22 марта. По-книжному – это день весеннего равноденствия, по церковному – «Сорок мучеников», по народному – «сороки». Как праздник, этот день не особенно почитался, но приметой этого дня чаще всего был прилет жаворонков и, может быть, поэтому бабушки пекли детям из пресного натертого теста жаворонков, этакую красивую птичку с поднятой головкой с хохолком, с распущенными крылышками, как в полете. Малые дети выходили на улицу с этими произведениями, поднимали их вверх и приговаривали, как учила бабушка: «Весна-красна, на чем пришла? На сохе, на бороне, на овсяном колоске». Позднее мы прочитали в книжке, что правильно надо говорить – на метелке, а не на колоске. Но древние люди, наверное, под колоском подразумевали нечто символическое, т.е. место, где покоится и вызревает злак – будущий хлеб. Так-то  вернее.
   Другой великий религиозный праздник – Пасха. Известно, что дата праздника колеблется в пределах пяти недель, и он продолжается целую неделю до Красной Горки. Обрядовая часть много веков сохраняется неизменной: выпечка куличей, крашение яиц, творог с изюмом и освящение их в церкви. Развлекательная часть несколько меняется в зависимости от календаря. Если пасхальная неделя приходится на пик весеннее-полевых работ, то развлечения ограничиваются. Дети же играют в свои игры: катают крашеные яйца, на улице играют в лапту, в чижик. Если же нет полевых работ, то все отдыхают, гуляют нарядные, если на эти дни приходится половодье, то целыми толпами стоят и смотрят на бушующий поток воды.
   Между Пасхой и Троицей, на 24-й день после Пасхи (во вторник), у нас отмечается забавный праздник – Уласия – обливание водой. Обычно это уже теплое время, обливаются даже холодной водой прямо из колодца. Обижаться облитому не полагается, даже если это для него неожиданно, он улыбаться должен. Конечно, пожилых и больных не обливали. Больше этим занимаются подростки, юноши и девушки. Для задора девчата собираются гурьбой и нападают на ребят, и наоборот. Помню такой случай. Кланя, наша соседка (уже в невестиной поре) вместе с подружками прихватили Ивана Михалина (Гамарника) (он был женихом одной из них – Шуры Чибизовой), подтащили его к колодцу и давай поливать, золы еще добавя в воду. Он как-то вырвался (а деревенские девчата – вон какие, крепкие, не так просто от них вырваться), позвал своих дружков на подмогу, а девчата разбежались и попрятались Кланя прибежала к нам, и бабушка Елена спрятала ее в подпол – понадежнее (тоже включилась в игру). Ребята обыскали весь Кланин двор – не нашли, но кто-то из маленьких ребятишек сказал им, что она побежала (побегла) к соседям, то есть к нам. Они к бабушке: «Где Кланька?» Бабушка делает удивленный вид: «Да вы что, зачем она сюда?» Но ребята начинают искать: и на дворе, и даже на потолке. Бабушка не протестует (не полагается). Наконец кого-то осенило открыть крышку подпола, а оттуда выглядывают Кланины стати. Вытащили, выкупали. А по деревне, то тут, то там визг, хохот пока жара не спадет.
   Следующий красивый праздник – Троица (пятидесятница), т.е. пятидесятый день после Пасхи, согласно религиозному преданию – день сошествия святого Духа на апостолов. Он почти всегда приходится на летнее время, когда вся природа в зелени и цвету. Дом снаружи и изнутри украшается ветками, полевыми цветами, на пол стелется зеленая трава. В этот день (до колхозов) не работали. Обильного стола в этот праздник не накрывали: старые запасы поистощались. Пекли, конечно, блинчики (блинцы), жарили яичницу, иногда жертвовали курочкой, которая ленилась нестись. Праздник запомнился как красивый и веселый. Нарядная молодежь гуляла по улицам деревни. Недалеко от нашего дома взрослые устраивали на высоких столбах качели (рели). Детишки к таким качелям не подходили, им делали рели во дворе, в сенях, применительно к их возрасту. Вся мелюзга то тут, то там качалась. А юноши и девушки, те на больших качелях: посадят вдвоем парня и девушку на доску, и давай раскачивать веревкой выше перекладины: девичий визг, общий смех. Одна пара сошла, садится другая, третья… И так до самого вечера, а вечером обычное гуляние молодежи, которое у нас называлось – «улица». Говорили так: «пошел на улицу», или «пойдем на улицу», то есть — гулять в вечернее время.
   14 октября наш престольный праздник – Покров (покровительство Божьей Матери, так понимается). К этому времени (до колхозов) на полях все убрано, годовые запасы сделаны, скот еще пасется. Можно и отдохнуть. Начинается время свадеб, родные ходят и ездят друг к другу в гости. В этот день также устраиваются кулачные бои на Сторонском Боку.
   Хотелось бы остановиться вот на каком моменте. В художественной литературе и кино советского периода можно встретить мрачные картины пьяного разгула в старой русской деревне. Дома у нас в праздничные дни взрослые принимали самые малые дозы спиртного, в обычные дни – никогда. Вообще, спиртное употребляли на свадьбах, праздниках или в других торжественных случаях, а просто так пьянствовать – этого не было. Даже на поминках не пили, а был просто поминальный обед: молились и кушали. Разве только пастух Иван Б. позволял себе пить просто так (он был не коренной житель). Как видим, сейчас это дело далеко продвинулось: пьют по каждому поводу, и без оного тоже.
   О праздниках советского периода можно сказать, что они не отличались разнообразием: торжественное собрание, доклад, самодеятельность и пьянка, которая год от года все больше становилась уже не только праздничным, а рядовым явлением.
   
   
  КУЛИНАРИЯ. СЕМЬЯ ЗА СТОЛОМ
   
   Кулинария в наших краях не славилась особыми изысками. Люди больше стремились к тому, чтобы пища была сытной и здоровой. Хлеб, конечно, был всему голова. Преимущественно ели ржаной хлеб домашней выпечки: пекли в русской печке на поду или в форме, а иногда и на капустном листе. На праздники или по другим особым случаям пекли пшеничные пироги из кислого теста с начинкой из капусты и моркови или с пшенной кашей и яйцом. Пекли пышки из простого натертого теста. Блины и блинцы пекли из пшеничной муки, а в праздники – из пшенной (пшено толкли в ступе, просеивали через сито). Блинчики (блинцы) у нас, как бы, ритуальное кушанье: ни один праздничный или гостевой стол не бывает без блинцов. Во многих домах это соблюдается до сих пор. При хорошем достатке в семье, особенно зимой, на завтрак пекли блины из кислого теста. Ели их так: первые макали (кунали) в кислое молоко (для возбуждения аппетита), затем в сливки, и на заедку намазывали сметаной или топленым маслом.
   Некоторые мужики съедали по десятку блинов (размером со сковороду). Ходила байка, что Иван Маслов (Котенок) съел 25 блинов! Такой слух, по-видимому, распустила Ариша Роман Петрова, которая была стряпухой у трактористов. Конечно, никто не верил, но посмеивались. А повод к этому был такой. Иван (17-18 лет) из многодетной и бедной семьи, окончил курсы трактористов и вместе с бригадиром весной приехал в колхоз. Ариша им сделала первое угощение блинами, и Иван, похоже, отличился аппетитом, но до 25-ти, конечно, прибавлено.
   Любо посмотреть, как пекут блины в русской печке. Тесто готовят в большой посуде, смотря сколько едоков. Печь разогрета, пламя как бы оторвалось от топки и витает под сводами. Хозяйка печет сразу на двух сковородах: на одну налила и поставила в печь на таган, а на второй уже готов — этак поднялся шапкой и осел (на плите такого не бывает, блин мучается). Сковородки так и летают одна за другой, да и едоки не мешкают. Праздничные блинцы, сняв со сковороды и остудив, складывают в виде полумесяца. Детишкам перепадает по парочке, но не больше — а то за столом есть не будут.
   Затем остывшие блинцы бабушка намазывает топленым душистым маслом (обязательно гусиным пером), складывает их стопкой в глиняную чашку (жаровню) и ставит в уже протопленную печь томиться в масле. Подают их на стол, разрезав пополам. Берут их руками и … едят.
   На завтрак в разные дни с блинами чередуют лапшу, пшенный суп (кулеш) картошку с постным маслом. Лапша, конечно, хороша с птичьим мясом или потрошками, но это бывает не часто. Кулеш варят с бараниной, на любителя – с потрохами: специфический вкус, стоит попробовать. Не мясной суп заправляют маслом или белят. В постные дни употребляют только постное масло. На обычный обед готовились первое и второе блюда, и что-то «на заедку».
   Первые блюда: щи, лапша, летом – окрошка (квас). Щи осенью и зимой с бараниной или говядиной. Особенно вкусны осенние щи с бараниной, что называется «ложка стоит»: капнешь на стол — сразу жирное пятно, горяченные, а пар не идет. Вкусны щи из кислой капусты со свежинкой, летом готовят постные щи из всевозможной зелени и белят их. Лапша может быть мясная, но только с птичьим мясом или постная, заправленная топленым маслом, или молочная.
   Окрошка (как теперь называют это блюдо) готовилась из домашнего ржаного кваса и заправлялась по-разному:
   — зеленый лук, огурцы, вареные яйца, укроп, сметана и квас;
   — молодая тертая редька, огурцы, сметана и квас;
   — зимой: говяжий холодец, тертый хрен и квас;
   — вареный горох (круглый, не распавшийся) и квас.
   Свекольный квас – это отвар из сахарной свеклы, заквашенный черным хлебом вприкуску с очищенным, присоленным и запеченным в печке круглым картофелем с румяной корочкой.
   Вторые блюда на обеде: пшенная каша с молоком, тушеная картошка с бараниной или говядиной, или (летом) со сметаной. На заедку подавались тушеная сахарная свекла с мучным соусом, крахмальный кисель или пареная тыква с молоком.
   А на ужин варили сливную кашу, кашицу, домашнюю лапшу, мятую картошку (пюре), заправляли постным и коровьем маслом или топленым жиром.
   Свиней у нас водили мало, поэтому свиное сало в меню было редко. Овощи летом свежие, зимой – соленые или квашенные. Зимой по вечерам пили чай из самовара.
   А приходилось ли вам есть такие блюда?
   — картошка в глиняной жаровне со сметаной;
   — картошка жаренная с выжарками;
   — картошка с тушеным мясом в чугунке;
   — лапша с птичьими потрошками.
   Если нет, спросите рецепт у бабушек и — оцените.
   Праздничный стол, конечно, бывал обильнее и разнообразнее. Он никогда не состоял только из холодных блюд и закусок. Готовились всегда и первые блюда. Вот примерное меню праздничного стола:
   — закуски: холодец с хреном, огурцы, помидоры (зимой – соленые), вилок. (Перед закусками взрослые, конечно, выпивали спиртное, когда у нас не было гостей, то выпивали, скорее, для аппетита. Отец выпивал 100-120 грамм, мама половину рюмки, бабушка целую рюмку и больше не повторяли. Когда были гости, то детей кормили отдельно, взрослые, по-видимому, позволяли себе выпить побольше, но я никогда не видел в нашем доме пьяных);
   — щи мясные (мясо подавалось отдельно, на блюде);
   — лапша с птичьим мясом (мясо тоже отдельно);
   — картошка тушеная с мясом (в чугунке);
   — птичье мясо (обжаренное);
   — запеканки: лапшевник, кашник;
   — блинцы;
   — крахмальный кисель, застывший на тарелке, зимой – моченые яблоки.
   Одновременно (как это делается сейчас) все на стол не выставлялось, а подавалось по очереди.
   Как правило, за столом собиралась вся семья. Без отца за стол не садились, разве только когда он был в отъезде. Бывало мы, дети, колготили: «Мам, ну давайте обедать». Она обязательно скажет: «Потерпите немного, скоро отец придет». Пришел со двора отец, разделся, помыл руки, и все садятся за стол. Отец обычно нарезает хлеб ломтями, а тем временем мама и бабушка хлопочут у печи и подают еду. Ели в то время все из одной чашки. Если было много маленьких детей, то их сажали за отдельный стол. Подростки уже сидели со взрослыми. Обед начинается, конечно, с первого блюда (у нас – щи). Мясо отдельно не подавалось, а крошилось небольшими кусочками в щи и ели его (разбирали) после того, как съедались сами щи. Обычно, мама или бабушка скажет: «Разбирайте мясо», и все, не спеша, не опережая друг друга, берут.
   Я не помню случая, чтобы у нас дома делали детям замечание, что мы полезли «под чужой край» или захватили что-то повкуснее. Норма поведения за столом прививалась детям примером старших.
   Когда я учился в 7 классе в Чикаревке, то зимой квартировал у Булгаковой Александры Андреевны (Лёкси). В небольшой избе с дощатой перегородкой квартировали еще двое трактористов, которые ремонтировали трактора, и двое молодых парней, которые учились на трактористов. Вечером садились за стол четверо мужиков, и я с ними, и ели мы из одной чашки. Никогда даже осуждающего взгляда не было в мою сторону или замечания, что я как-то не так веду себя за столом. Все было заложено еще дома.
   Много любви и нравственности вкладывали в воспитание детей бабушки. В своих заметках я не раз вспоминал свою бабушку Елену Ивановну. Это она, в основном, в нашей семье неустанно следила и ухаживала за малыми ребятами, за всей домашней живностью, за огородом. Она не знала, что такое пенсионный возраст и что такое пенсия. Она несла тяжелый труд, не жалея сил, ради своих внуков, ради родного очага, согревая его своей любовью.
   Когда пишутся эти строки, уже редко встретишь семью, состоящую из трех поколений: детей, родителей и дедов. Сколько теплоты не стало в семьях, в которых нет бабушки, а только родители и дети. Нередким стало и когда ребенок растет в «неполной» семье, без отца. Сколько столь нужного жизненного опыта не добирают дети в таких семьях, как они бывают нравственно обделены.
   
   
  ДЕРЕВЕНСКАЯ КУЛЬТУРА
   
   «В широком смысле под понятием культуры предполагается не только предметные результаты деятельности людей, но и субъективные человеческие силы и способности, т.е. знания и умение, уровень интеллектуального, эстетического, нравственного развития, способы и формы взаимного общения людей в рамках семьи и коллектива» (БСЭ, 3-е издание, 1973 г.).
   Исходя из этого определения культуры, мне хотелось бы остановиться на целом ряде фактов из жизни деревни Серединовки, которые в совокупности я позволю себе назвать деревенской культурой. По ходу предыдущего описания жизни крестьян мы говорили о приемах труда, мастерстве, способах и результатах хозяйственной деятельности. Во всем этом присутствовали элементы культуры. Людям всегда хотелось сделать каждое дело как можно лучше и, хотя слово «эстетика» в деревенском обиходе не употреблялось, само же эстетическое чувство присутствовало в каждой живой душе. Люди стремились украсить свое жилище, любили нарядно одеться, радовались всем проявлениям красоты, как природного происхождения, так и искусственного. Люди любили петь, плясать, танцевать, играть на музыкальных инструментах и относились с поклонением к тем, кто выделялся своим даром и умением. 
   Инструменты у нас были такие: гармонь (гармошка), балалайка, мандолина, гитара, барабан (бубен), ударные (тарелки). Мастерами играть на них были почти все Минаевы (Сабурихины), Федоровы, Кудряшовы (Дедовы). Помню, как по вечерам у дома Федоровых играли ансамблем, а около собиралась толпа слушателей. В Воскресеновке мои родичи по линии матери тоже играли на различных музыкальных инструментах, а брат моего деда Степан Филиппович (он был инвалид с детства – горбун) сам их делал и, конечно, играл на них; особенно хорошо играл на скрипке, так что его приглашали на богатые свадьбы.
   На вечерних гуляниях молодежи («на улице»), уже ближе к войне, когда деревня заметно победнела, преобладали балалайка и мандолина. Виртуозами игры были мои сверстники братья Минаевы. Сядут, бывало, в кружок и начинают настраивать (слаживать) инструменты. Различали на слух какие-то, им одним понятные, строи: минорный, балалаечный, мандолинный. Трень-трень-трень … и сладились.
   Под аккомпанемент этих инструментов исполнялись, главным образом, частушки. Их тоже различали: «саратовские», «страдания», «досада», «цыганочка», «Семеновна». А какое множество было частушек! И о неразделенной любви, и вызов сопернице, и мягкая усмешка над незадачливым ухажером, и еще, и еще… В частушках выражалось множество оттенков человеческих чувств. А исполнялись они как?!. Девушка, которая посмелее, как бы делает частушкой шутливый вызов парню, и он ей отвечает в том же шутливом тоне, да еще «с выходом». Большой мастерицей петь (играть) частушки была Дунечка Роман Иванчева (постарше меня), а моя сверстница Маруся Кудряшова (Дедова) знала, наверное, их сотни и могла петь частушки целый вечер. И как не уставала?.. 
   Неутомимым плясуном и виртуозом-балалаечником был Минаев Иван Андреевич. С частушками у него было «не очень»: мог загнуть и «непечатное».
   В частушках к объекту симпатии были такие обращения: милый (милая), миленок (милашка), шураня, товарочка, дорогой (дорогая), матаня и другие.
   А какая свадьба без гармошки? Где-где, а уж на свадьбах плясали. Самые ходовые пляски у нас были барыня и цыганочка.
   Взрослые пели «протяжные» песни. Полностью слов я уже не помню, но начальные слова такие: «За грибами в лес девицы», «Скакал казак через долину», «Катенька-Катюша», «По Дону гуляет казак молодой», «Ревела буря, гром ревел», «Распрягайте, хлопцы, коней», «Хазбулат удалой», «По диким степям Забайкалья», «Хороша, я хороша» и, конечно, «Шумел камыш, деревья гнулись». Почему-то об этой песне стали говорить с насмешкой, а ведь она о грешной и неразделенной любви. Все это пелось не по песеннику, а передавалось из поколения в поколение, из уст в уста. Пели и популярные песни из первых кинофильмов, а в войну появились: «Синий платочек», «Вьется в тесной печурке огонь», и другие.
   В 1943 году пришел с фронта раненный Саша Кудряшов, ему в ту пору было только 19 лет. Это был одаренный парень, я с ним некоторое время дружил, и он давал мне читать письма, которые писал своей подруге: очень красивый слог, глубокий смысл. Писал он и стихи, в основном, насмешливые, перекладывал их на известную музыку и сам исполнял. Его даже побаивались те, на кого была направлена сатира. Жизнь у него, к сожалению, не сложилась и кончилась как-то нелепо. Когда на Чикаревском погосте я нашел его неухоженную могилу, то у меня невольно вырвалось: «Сашка, Сашка, ну почему у тебя так все получилось?..»
   Весной и летом молодежь проводила свободное время на улице. В холода собирались у кого-либо дома. Таких домов в деревни было два-три: у тети Тани Артамоновой, у Ариши Деевой, несколько реже собирались у Дедовых. Двери этих домов всегда были открыты: заходи кто угодно и когда угодно, там не спросят, зачем ты пришел, а раз пришел, то садись и действуй по обстановке. Мне ни разу не приходилось придти в эти дома первым, там обязательно кто-то уже был.
   Постепенно народ собирается, собирается: разговоры, шутки, смех… А хозяев это, словно, не касается. Тетя Таня, бывало, сидит на печке что-то вяжет, а сама все видит и слышит, и нет-нет вставит свое слово. Если у тети Тани стояли квартиранты, народ собирался у тети Ариши, атмосфера там была такая же свободная. Удивительно, никакой корысти эти женщины не имели, никогда и никто не слышал, что эти нашествия для них обременительны.
   Что мы там делали? Шутили, смеялись, пели, танцевали, играли в игры: «третий лишний», «ручеек» и другие. На Святки гадали на блюдце и еще как-то…
   В теплое время излюбленным местом был проулок, который соединял Порядок с Серповкой. С одной стороны проулок был обвалован и обсажен акацией, и если было сухо, то на этом валу сидели, а на ровной площадке перед ним танцевали и играли. Сценарии развлечений были незамысловатыми, но не это было главное. Главное – было общение молодых людей, когда зарождались взаимные симпатии, и часто определялся выбор попутчика жизни.
   На Сторонском боку тоже было свое излюбленное место – около школы: там собиралась сторонская молодежь.
   Часа 1,5-2 повеселятся в одном месте, потом кто-то скажет: «Пойдем по деревне». Обе группы соединяются и с песнями и частушками идут по деревне. И никогда никто из взрослых не протестовал, если вся эта шумная орава останавливалась около чьего-то дома: так было всегда, все поколения через это проходили.
   Где-то ближе к полуночи от толпы незаметно отделяются парочки: парень идет провожать девушку. Но это только кажется, что они ушли незаметно: на другой день это уже будет предметом обсуждения.
   Мы жили на переломе «нравственных эпох», когда еще преобладали старые строгие нравы. Но они уже начинали постепенно размываться. Старые нравы не допускали «свободных» отношений до брака, общественное мнение строго следило за этим. И – горе, если девушка не соблюдет себя до свадьбы. С отменой церковного брака нравы постепенно стали упрощаться, а в военное и послевоенное время они пришли в упадок. Это не шутка: на войне погибло более пятидесяти мужчин, и столько же женщин не могли найти себе пару.
   Верховодила на улице молодежь от 16 до 20 лет, и если кому-то разрешалось ходить на улицу лет в 14-15, но эта «публика» не допускалась в компанию взрослых. Они держались кучно, но в сторонке и, в основном, «вредничали». Набеги на сады и огороды были их делом, но взрослые к этому относились, как к проделкам: пошумят, конечно, но не более того, потому что и прежние поколения поступали так же.
   
   
  ОБРЯДЫ, ОБЫЧАИ, НРАВЫ
   
   Устоявшиеся обряды и обычаи также являются элементами культурной жизни людей. Большинство из них имели под собой прочную нравственную основу, восходящую к заповедям Господним: «Люби ближнего», «Чти отца и матерь своих» и другим.
   В земном существовании человека есть три основных рубежа: рождение, вступление в семейную жизнь и смерть. На протяжении всей истории человечества эти моменты обставлялись соответствующими обрядами, впрочем, у разных народов – разными.
   Всегда радостное событие — рождение ребенка. Семью (как теперь) не «планировали», а рожали, сколько Бог послал. И вот наступает этот момент. Родовспоможение применялось редко, наши женщины были здоровыми, широкими в кости и часто разрешались без посторонней помощи, даже в поле. Ну, а при беспокоящих обстоятельствах посылали за бабкой-повитухой. Та бросала все свои домашние дела и шла (как говорили, бегла) к роженице. Повивальное искусство передавалось из рода в род: прабабушка Алена передала свой опыт бабушке Арине, та своей дочери, и т.д.
   Наконец, все благополучно разрешилось. Отец, если родился мальчик, звал братьев, шуринов, друзей и, без особой подготовки, «отмечал» событие. Мать роженицы, замужние сестры, будущая крестная мать-кума делали вкусные приготовления и приносили их роженице – «на зубок». Все, что могла, ела мать, а остальное доставалось старшим ребятишкам.
   Под понятием «на зубок» подразумевались также преподношения каких-то подарков, пригодных для будущей жизни ребенка. Ппомните, в «Приваловских миллионах» промышленник Привалов отвалил «на зубок» своему внуку пуд  золота?.. У нас все было скромнее.
   Наконец мать поправилась (о декретных отпусках и понятия не имели). Определились крестные, подходит время крестин. Подготовлен обильный стол, приглашена вся родня, и — пошли (поехали) в церковь крестить младенца.
   В обряде крещения участвуют официально крестные отец и мать (восприемники), где-то поблизости, на всякий случай, находится мать и некоторые родственники или, просто, любопытствующие. Священник совершает обряд крещения путем окунания младенца в купель со святой водой, нанесением ему на лоб и на грудь знака креста миром (ароматной жидкостью). Дается имя ребенку или по выбору родителей, или по рекомендации священника в соответствии со святцами (на каждый день календаря приходится одно или несколько имен святых). С этого момента по христианской православной вере ребенок через крещение приобщен к Божественной благодати.
   Потом все возвращаются домой, и начинается пир. В отличие, скажем, от свадьбы, в этот праздник не приняты музыка, песни и пляска. Все понемногу выпивают, кушают, мирно разговаривают, желают родителям благополучия, а младенцу – счастья, делают подношения – «на зубок». В праздничном застолье, с каким-то особенным удовольствием, произносятся слова «кум» «кума», на которых впрочем, налагается моральная ответственность за судьбу ребенка в случае его сиротства.
   Моими крестными были: дядя по матери Павел Александрович и тетя по отцу Прасковья Андреевна. Лет до шести я их звал: папа Паша и мама Паша. Так у нас было заведено в роду. Бабушку Елену (по отцу) мы звали – мама старая (потому что у нас была и мама молодая). Бабушке, по-видимому, это нравилось, и так мы к ней и обращались до самой ее смерти. Она меня очень любила, а я, взрослея, не всегда был благодарен ей.
   Прости меня, Мама старая. Царство тебе небесное…
   Свадьба – торжественный акт при вступлении человека в семейную жизнь. На моей памяти еще существовал обряд свершения церковного таинства – венчания. Примерно с 1934-35 годов этот некогда священный обряд нарушен, так как церкви были осквернены, а затем разрушены, священнослужители изгнаны и репрессированы. Браки «на небесах» уже не заключались. С этой поры стали просто расписываться (записываться) в сельсовете. Зато пьяное застолье стало более шумным, но постепенно, по-бедности, и это прекратилось. Расписались и все. И даже стали этим гордиться.
   Брак, не освященный церковью, стал непрочным. Если в прежнее время развод был явлением исключительным, то теперь он стал явлением обычным: 20-25 % браков распадаются. Почти в моду входят так называемые «гражданские браки», т.е. молодые люди вступают в половые отношения, не имея ни каких-либо обязательств друг перед другом, ни ответственности за судьбу будущего ребенка – «развлекаются». И тоже почти гордятся этим.
   Свадебный обряд, принятый в прежние времена в нашей местности, достаточно полно описан в книге К.А. Гибшман «История села Туголуково»,  и я повторять его не буду.
   К концу XX века начала возрождаться традиция свадебного обряда с венчанием. Но молодые люди, над которыми совершается таинство брака, без веры в Бога едва ли могут осознать, что «брак заключается на небесах», что он свят и нерушим. Вокруг этого сейчас можно видеть много легкомысленной, а порой, и бестолковой суеты.
   Последний рубеж жизни – смерть. Она обставлялась у разных народов разными обрядами и ритуалами, но все их содержание питалось затаенной надеждой на «жизнь будущего века» (из Символа веры).
   У нас в Серединовке это исполнялось так. Занемог и слег человек уже в годах. Медицина, какая-никакая, а все же была, но смерть приходит по воле Божьей, и никакие усилия людские ее не отвратят. Было какое-то чувство у немоществующего и окружающих близких, что кончина приближается. Узнав, что больной «плохой» (по-нашему – безнадежный), его приходят навещать (проведать) родные, друзья, знакомые. Что-то принесут ему, как гостинец, сядут, поговорят. Вот приходит к больной старая подруга и, как бы извиняясь, скажет, что за делами долго собиралась, да вот бросила все и пришла. «Ты что же, девка, завалялась-то» – обращается она к больной. «Да уж видно, конец приходит», – примерено так отвечает больная. «Да ты не спеши туда, оттуда не ворачиваются, еще погунеешься», – обнадеживает посетительница. И так, постепенно разговор переходит к каким-то еще земным заботам, посетительница еще пожалуется на какие-то свои невзгоды, больная ей посочувствует и что-то посоветует. И разговор отдаляется от существенного. Как будто жизни нет конца.
   Но как-то надо сделать переход. И тут посетительница, как бы, спохватывается: «Ах, у меня там ребятишки одни остались, небось, оборались (плачут) теперь», или «Еще корова не доена». И больная тоже понимает, что надо расставаться. Всплакнут, попрощаются, попросят друг у друга прощения и расстанутся уже до встречи в ином мире.
   Близкие родные видят все перемены, которые происходят с больным. Потихоньку между собой скажут: «Нос завострился, уж не жилец». Посылают за батюшкой – соборовать, уже больше нет никаких надежд.
   И приходит момент расставания души с телом. Считается хорошо, что больной умирает «на руках», т.е. в присутствии близких (а не одиноко в пустой больничной палате, как часто теперь бывает). Приглашают человека, который вместе с родными готовит покойника в последний путь: обмывают его, обряжают и кладут на лавку под образами, зажигают лампаду и свечу. Извещают родных, которые живут далеко. По нашему обычаю, женщина, близкая к покойному, например, сестра или дочь, еще не заходя в дом, начинает причитать (по нашему – кричать). Кричать по покойнику – это с плачем причитать (повествовать) о его прожитой жизни, его бывших радостях и невзгодах. Порой присутствующие между собой скажут: «Хорошо кричит такая-то» – так складно, эмоционально, возвышенно и даже художественно умели «кричать». Тем временем монашка (чтица) читает псалом 118, прерывая его стихом: «Благословен еси Господи, научи нас оправданием своим». Горят лампада и свечи, монотонно читает чтица, почти шепотом разговаривают присутствующие.  В душе постепенно происходит примирение с утратой.
   Отпевание проходит в церкви, а иногда и в доме. Это – торжественный акт, который пробуждает в душах присутствующих возвышенные чувства и веру «в жизнь будущего века». Священник несколько раз произносит (пропевает) слова: «Со святыми упокой», и отпевание закончено.
   Вынос покойника, по установившемуся обычаю, происходит во второй половине дня, примерно в 13 часов. Две-три пары мужчин, в том числе обязательно сыновья, берут гроб на полотенца (гроб на уровне пояса) и процессия двинулась на кладбище. По пути люди выходят из домов – прощаться, многие присоединяются к процессии.
   У В.Солоухина в рассказе «Похороны Степаниды Ивановны» описано, какие он прошел унижения (дело было примерно в 1965 году), упрашивая партийных чиновников разрешить похоронить мать со священником. Те и понимают нелепость запрета, но боятся, как бы кто не донес вышестоящим. И священник тоже боится чиновников, говорит, что без их разрешения совершать обряд не может. Теперь мы порой испытываем ностальгию по той свободе. Чуден человек! 
   Те, которые рыли могилу, не отходят от нее до похорон – не полагается, тем более, рыть могилу на ночь и оставлять ее без присмотра. Гроб опустили, бросили по горсти земли, могилу закопали, сделали холмик, водрузили крест и потихоньку стали расходиться.
   На поминки готовили почти обычный обед, но более обильный: в начале поминальная кутья, затем первое, второе блюда, конечно, блины и что-то сладкое. Спиртное, как помню, не пили.
   Те, кто копал могилу – могильщики, обычно обедают в другом доме. Им полагалось выпить – тяжелая работа. Особо следует заметить, что никакой денежной платы никому не платили: ни за изготовление гроба, ни за рытье могилы, ни за уборку покойника, ни чтице. Разве только давали какой-то предмет (платок и т.п.) на память о покойном.
   Эти и другие нормы стали забываться, так то оно проще.
   …У многих обычаев, как мы уже отмечали, глубокие нравственные корни. Скажем, по нынешним понятиям, можно ли пустить ночевать незнакомого человека? Задумаешься. А в то время он беспрепятственно входил в дом, конечно, сказав, кто он и почему здесь оказался. После недолгого разговора даже может выяснится, что у него и хозяев где-то есть общие знакомые, и все уже ясно – оставайся. Если дело зимой, то первым делом залезай на печку, погрейся. Непременно накормят, на ночь соберут постель. Путник всегда был уверены, что вблизи жилья ему не придется ночевать на улице.
   А если ты пришел по какому-то делу и хозяева обедают, то трудно бывает отказаться, так настойчиво и любезно приглашают к столу: сразу готовят место, подают ложку, пододвигают хлеб. Поневоле примешь приглашение.
   Или такое серьезное явление – осиротели дети. Родня обязательно возьмет их под свою опеку. Моя бабушка (по матери) Ольга Яковлевна овдовела с семерыми детьми. Родные и, в первую очередь дедушки и бабушки, сразу же стали оказывать материальную помощь: хлебом, топливом, кормом для скота и др.
   Мама рассказывала, что у них околела корова. Дедушка (по матери) узнал об этом от посторонних, когда был на базаре. «И, смотрим, – рассказывает мама, – на другой день дедушка Яков привозит нам воз сена, а сзади привязана коровка». А как еще могла существовать такая семья без коровы?
   Над мальчишками взял опеку другой дед (по отцу), он лет с десяти стал приучать их к мастерству, и в последствии они хорошо владели плотницким, кровельным и мукомольным делом.
   
   * * *
   
   В младенчестве меня, как тогда говорили, нянчила девочка-сирота Дуся Туголукова из другого села.
   Как рассказывала мама, когда Дуся повзрослела, то начала жить самостоятельно и потом куда то уехала из деревни. Я по малолетству ее не помнил, но знал, что она была и где-то есть. Почти через 60 лет я ее все же нашел. Она долгое время жила на Кубани, семьи себе не обрела и уж в пенсионном возрасте вернулась на родину.
   Однажды я был в отпуске, и в разговоре с двоюродной сестрой Тамарой Павловной Солодиной промелькнуло знакомое имя. Я начал выяснять и оказалось, что это была моя няня – Евдокия Петровна Туголукова, и что живет она там, где и родилась – в селе Туголуково (на улице Калинина).
   Я поехал туда, нашел ее домик, постучал, и появилась седая старушка. Я был уверен, что это – она. Она же вопросительно смотрела на меня, потому что ничего обо мне не знала. Перед ней стоял довольно пожилой человек, не знающий, с чего начать разговор. Наконец, я собрался с духом и спросил, какие воспоминания у нее связаны с Серединовкой. Она, подумав, сказала, что там у нее была крестная, и ей пришлось у нее жить некоторое время (мимо меня). Потом я спросил: «А мальчика Вы нянчили?» Она прямо вскрикнула: «Витя, неужели это ты?» Через 60 лет даже вспомнила мое имя! Мы обнялись и заплакали.
   Потом, несколько успокоившись, она засуетилась, начала готовить угощение. За чаем поведала о своей жизни. От родителей их осталось четыре девочки. Тетя, она же крестная, взяла детей под свою опеку (к тому времени друг детей товарищ Дзержинский уже умер, а его соратники продолжали готовиться к мировой революции, и до сирот у них руки не доходили). Тете, конечно, не под силу было содержать четверых, она стала определять их «в люди».
   Дусю взяли мои родители, ей в ту пору было лет 13-14, и она приглядывала за мной, когда взрослые были на работе. Она мне рассказывала о том времени, когда она жила в нашей семье, всех помнит поименно. Тепло отзывалась о моих родителях, что мне было приятно слышать.
   «Бывало тетя Настя (моя мама) скажет мне, – рассказывает Евдокия Петровна, – ты ночью не вставай когда он (т.е. – я) кричит. Или: «Сходи с девчонками поиграй». Даже вспомнила, какое платье ей сшили, когда провожали.
   Я навещаю Евдокию Петровну, когда бываю на родине, навестил и в 2003 году. Ей шел 90-й год. Живет она по-прежнему одна, в огороде и в саду что-то растет, по двору бегают куры. Говорит: «Я теперь «богачка», к пенсии денег добавили по старости». Привыкла жить скромно. Хватает. Не жалуется. Только обижается на племянниц: живут в городе, редко навещают. Но они тоже уже пенсионеры.
   Вот так течет жизнь, и каждый по-своему понимает и исполняет свой нравственный долг.
   
   
  КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ: ПЕРВЫЕ 15 ЛЕТ
   
   Коллективизация началась в Серединовке в 1929 году. Первое время часть крестьян сразу поддалась агитации, свела на общий двор лошадей и свезла сельхозинвентарь. Спустя немного времени, у кого-то там «закружилась голова от успехов», и все вернули хозяевам – распустили колхоз. За короткое время люди увидели: что-то не-то. Помещения для лошадей нет, корма в достатке нет, должного ухода тоже нет, сельхозинвентарь разбросан на улице (по крайней мере, до 1945 года инвентарь так и «хранился» под открытым небом). И когда вожди созрели для нового наступления, у мужиков к тому времени настроение сильно упало. Давай принимать меры: наслали разных уполномоченных, создали группы из шустрых ребят из бедняков, записали их в комсомольцы, но дело быстро не пошло. Тут догадались: есть классовый враг – кулак. Это он намеренно тормозит коллективизацию. Убрать его с дороги – раскулачить! Это уже была политическая линия большевиков – раздавить наиболее зажиточных трудолюбивых крестьян, отнять у них землю, скот, имущество, а если кто будет выражать в какой-то форме протест, объявить злостным и опасным врагом и репрессировать, а семьи — выслать, порой, на погибель.
   Раскулачивание проводилось по таким хозяйственным признакам:
   — наличие мельницы;
   — наличие маслобойни;
   — наличие конной молотилки;
   — наличие современного сельхозинвентаря;
   — наличие двух и более лошадей;
   — привлечение сезонных рабочих по найму;
   — и, наконец, самый большой козырь – наличие «вечной земли».
   Что такое «вечная земля»? Известно, что в большинстве российских губерний было общинное землепользование, т.е. земля закреплялась за общиной и периодически перераспрделялась (отдельный крестьянин не мог владеть и распоряжаться землей). После земельной реформы 1861года помещик – крупный землевладелец, лишенный в результате отмены крепостного права даровой рабочей силы, был вынужден продавать землю (нанимать-то работников накладно – надо им платить).
   Постепенно начал складываться рынок земли. Наиболее крепкие семьи, в которых было много рабочих рук, постепенно набирали силу и после реформы получили возможность выкупать у барина землю, которая уже становилась их собственностью, т.е. «вечной землей».
   Под категорию «вечной земли», вероятно, подпадала и земля однодворцев.
   Безусловно, в этих хозяйствах стало больше хлеба на продажу, они могли иметь больше скота, купить новый сельскохозяйственный инвентарь, на сезонные работы нанять работника. При наличии одного из вышеназванных признаков (или при их сочетании), хозяйство подпадало под категорию кулацкого.
   В Серединовке было раскулачено 12-14 дворов:
* братья Рудаковы (Ивановичи): Иван имел вечную землю, Егор и Федор имели мельницы;
* Артамонов Яков Иванович – имел мельницу и вечную землю;
* братья Чернышевы (Казаковы) – имели вечную землю и ветряную мельницу;
* братья Рудаковы (Назаровичи) Иван, Дмитрий и Кирилл – имели вечную землю;
* братья Деевы (Алешкины) – имели вечную землю, маслобойку и кирпичное производство;
* Лашкин – имел паровую мельницу;
* Мещеряков Харлан Яковлевич – имел вечную землю и ссыпал хлеб, т.е. посредничал в сбыте хлеба.
   Большинство этих семей каким-то образом, исчезли из деревни, а некоторые и совсем потерялись из виду. В эти годы были введены такие меры репрессивного характера, как лишение права участвовать в общественной жизни – права голосовать. Таких людей называли «лишенцами». Вначале не призывали в Красную армию и уцелевших детей раскулаченных и «лишенцев», делали из них изгоев в своем отечестве. Правда, когда началась война, вспомнили, что у них тоже есть долг перед Родиной. Многие из них заплатили этот долг кровью и своей жизнью (пример семьи Артамоновых: на войне были отец и два сына, двое погибли, а младший Алексей вернулся искалеченный с орденами Боевого Красного знамени и Отечественной войны.)
   Что можно сказать о бедняках? Этот слой состоял из многодетных семейств, вдов, больных и инвалидов, и просто из безалаберных и ленивых «щукарей», какие всегда были, есть и будут. Таких семей в Серединовке было немного, не более пятнадцати. Если сложить (суммировать) кулаков и бедняков, и вычесть их из 110 хозяйств, то, примерно, 75-85 % хозяйств было середняцкими. Стоило ли будоражить общество? Наверно, было бы проще поднять пятнадцать бедняцких семей до уровня середняцких. А в итоге, что получилось? Три-четыре бедняка поднялись во власть, а в то же время основная масса крестьян (колхозников) погрузилась в такую бедность, из которой стала вылезать только в 60-е годы. Целых 30 лет!
   Итак, с кулаком решено – уничтожить как класс. С бедняком тоже ясно: он сельский пролетариат, а стало быть – гегемон, для него все это делалось, и его руками. Но что делать с середняком? У него ведь мелкособственническая психология, а его в-о-о-н сколько! Решено: с середняком надо поработать: разъяснить, убедить, поднажать. Технология такого рода была уже наработана, и — дело пошло.
   Без всякого «головокружения» к концу 1930 года коллективизация в Серединовке была, в основном, завершена. Осталось, правда, 3-4 единоличника (Рудаков Алексей, Деев Федор, отец которого возглавлял бунт в 1905 году и был убит карателями, фамилии остальных не помню), но их так урезали во всем, что к 1934 году они все же вступили в колхоз.
   Где-то «наверху» решили, что в Серединовке из 110 дворов надо сделать два коллективных хозяйства – колхоза. Там же и решили дать им названия: одному — имени Карла Маркса, другому — Серп и Молот. В обиходе их стали называть проще – Карлов и Серпов. Члены колхоза же стали называться колхозниками, а не крестьянами (так и в анкетах в графе «Социальное положение» писалось – колхозник).
   Южная часть деревни – Серьповка – почти вся вступила в Серп и Молот, северная – Сторонский Бок – в К. Маркса. Наш Порядок разделился по двум колхозам. Отец мой без особых колебаний вступил в колхоз имени К.Маркса, отвел туда кобылу по кличке Мавра и стригунка (годовалого жеребенка), сдал телегу, сани, плуг, сеялку, сдал зерно на семена.
   Начало прошло спокойно, кулаки уже не мешали. Новые сложности начались, когда, как оказалось, не хватило хлеба на семена. Почему не хватило? Его вывезли в «закрома Родины», а далее – продали за границу. Решили еще собрать, но его в семьях осталось, только чтобы прокормиться до нови. Опять же, решили – поднажать! Люди были вынуждены припрятать остатки хлеба. Тогда начались обыски и насильственное изъятие.
   Тут и беднякам пришла пора проявить себя, особенно «щукарям». Таких людей называли активистами: в колхоз они вступили первыми, терять им было нечего. В книге К. Гибшман «История села Туголукова» имеется много подробностей, как отбирали хлеб. Подобное было и у нас, и я останавливаться на этом не буду. Наиболее рьяными «активистами» у нас были Кудряшов Василий (Кандырь), комсомольцы Кудряшова Раиса, Королев Александр, которые потом за усердие были награждены маленькой властью. Райке (как ее все звали) приписывались такие слова: «Мы по колено в крови стояли, а если надо и по грудь станем» (это, конечно, она не сама придумала, а слышала от своих более «опытных» наставников). Какое-то время она председательствовала в колхозе, но не удержалась во власти, пошла в торговлю, растратилась, попала в тюрьму. Королева Саньку взяли в НКВД – заслужил. Кандыря тоже определили во власть, но не в Серединовке, и он на какое-то время пропал из виду. В 1944 году пришел к нам в деревню раненный, без семьи и какое-то время жил у тетки. Не знаю почему, но он несколько раз заводил со мной беседы, я бы сказал, на политические темы, и как бы с сожалением говорил, что делал в коллективизацию.
   В дальнейшем я буду преимущественно писать о том, что происходило в колхозе имени К. Маркса (замечу, что люди никогда не произносили название так, как оно писалось). По-существу, в колхозе Серп и Молот было все так же, только имена другие. В делах оба колхоза как бы соперничали (власть считала, что соревновались), но на кулачные бои выходили полюбовно.
   Итак, жизнь коллективного хозяйства началась. Разместился колхоз К. Маркса на бывшей барской усадьбе, к тому моменту ею владели братья Деевы (Алешкины). Первым председателем стал наш деревенский, Королев Степан Федорович (Степок).
   Колхоз Серп и Молот располагался на бывшей усадьбе братьев Чернышевых (Казаковых). Первым председателем стал Отставнов Николай Дмитриевич (отец известного в районе Отставного Василия Николаевича, который успешно председательствовал более 25-ти лет в колхозе «Гигант», за что и был награжден высшим орденом страны).
   Первоначально усадьба колхоза К. Маркса состояла из четырех домов, конюшни голов на 15-20, хлебных амбаров, риги, двух колодцев, сада. Деревня, как сказано выше, почти поровну разделилась на два колхоза, хозяйств по 50-55. В каждом оказалось сразу по 70-75 лошадей. А как их разместить там, где могло стоять 15-20 голов? Стесненность, недостаток корма, плохой уход – все это быстро повлекло за собой падеж. К 1934 году, когда я уже стал ходить на конюшню (вновь построенную), там уже было не более сорока лошадей, остальные погибли (не было уже нашей Мавры и стригунка). И тракторы только начали появляться, так что сельскохозяйственные работы стали растягиваться по времени чуть ли не вдвое, да и люди не так стали относиться к делу. Не свое!
   К началу коллективизации в деревне было три ветряных мельницы и одна паровая, маслобойка, две чесальные машины, кустарное кирпичное производство, пять или шесть конных молотилок, восемь конных жнеек, несколько ручных веялок, три десятка сеялок, в каждом дворе были плуг и борона. Это имущество властью было поделено между двумя колхозами. В результате колхозу К. Маркса достались: одна ветряная мельница, маслобойка, чесальная машина, станок для формовки кирпича. Остальное поделено примерно поровну на два колхоза. О судьбе паровой мельницы мне ничего не известно, на моей памяти ее уже не существовало.
   В 30-е и 40-е годы в колхозах вся эта техника от небрежения постепенно разрушалась и в конце концов была уничтожена. Ветряные мельницы поломали и растащили на топку, металлические части большинства машин превращены в лом,  и в 1942 году вывезены на станцию Жердевка, а дальше, очевидно, пошли на переплавку. Был тогда призыв властей миром строить танковую колонну «Тамбовский колхозник». Писали, что такая была построена. Я как бы тоже участвовал в этом деле: вывозил металлолом и сваливал его около железнодорожных путей станции Жердевки. Через какое-то время лома не стало, возможно, попал по назначению.
   В виде «пряника» в домах Деевых были открыты детсад (ясли), столовая, баня. Мы с сестрой Валей ходили в детский сад года два, потом он закрылся, и дом почему-то сломали, а кирпич увезли (говорили, на строительство сахарного завода в Жердевке). Столовая просуществовала примерно столько же: там стряпуха бабка Варя зимой варила кулеш и лапшу скотникам, а в другое время и тем, кто выполнял тяжелую работу. Баня прожила недолго – сгорела. На всей территории остался один деревянный дом-пятистенка — под конторой. Дом был большой, под железной крышей, в прихожей была огромная русская печка, в горнице – голландка. Интересно использовался этот дом: в горнице размещалась контора, там стоял шкаф с разными бумагами, два стола и вдоль стен лавки. В прихожей обитала сторожиха (она же уборщица и истопница), вначале бабка Варя Минаева, затем Маша Богова с тремя детьми. Как они жили, чем питались, где спали (наверное, на печке), мне по малости лет не было известно. Там же где-то часть холодных ночей проводили и сторожа скотных дворов и амбаров.
   Зимой в прихожей были телята, ягнята, обмороженные куры и, помню, кобыла с жеребенком, отгороженные друг от друга временными перегородками. Позже, когда я стал частенько бывать на колхозной территории, то видел живность и в помещении самой конторы. Иногда по этой причине контора перебиралась на деревню в дом счетовода. Счетоводами в разное время были Минаев А.А., Кудряшова А.Г. и кто-то приезжий.
   Председателей до 1945 года сменилось более десяти. Помню почти всех: Королев Степан Федорович, Кудряшов Матвей Ильич, Лужных Степан Кальсевич (25-ти тысячник – продержался один год), Фефелов и Зацепин (оба из других сел), Рудаков Серафим Григорьевич, Королев Иван Вуколович. В войну были председателями: Королев Алексей Иванович, Чуракова Анна Ивановна, Деев Михаил Федорович. Сразу после войны председательствовал Кудряшов Федор Дмитриевич. От такой частой смены дело лучше не шло, а наоборот, год от года ухудшалось.
   …И вот, грянул голодный 1933 год. Я был мал, чтобы понять, почему это произошло. В 90-х годах много писалось о том, что хлеб урожая предыдущего года был продан за границу. Безусловно, какая-то часть хлеба всегда продавалась, потому что кроме хлеба, леса и золота больше и продавать-то было нечего.
   А амбиции у вождей были большие: провести индустриализацию, вооружить армию и быть готовым к войне чуть ли не со всей планетой ради идеи мировой революции. С хлебом, видимо, просчитались, вывезли много, а урожай был слабым — из-за погодных условий, из-за плохой подготовки земли и несвоевременного сева (к этому времени поголовье лошадей сократилось почти наполовину, а тракторов еще не было и в помине).
   К весне запасы продуктов у населения истощились: ели жмых, картофельные очистки, лебеду, крапиву, конский щавель и все, что ни попадя. Весной начали умирать люди. В семье Сверчкова Алексея похоронили пятерых детей, умер Артамонов (Колчев), умер Степан Прокофьич, оставшийся родственник раскулаченных Чернышевых (Надежда Ивановна Чибизова рассказывала мне, как мать посылала ее хоть что-то отнести поесть Прокофьичу).
   Когда начались полевые работы, работающим стали давать пайку (грамм 500) какого-то подобия хлеба. Помню, мы ждем с работы матерей и, завидя их вдалеке, бежим встречать. Мама из узелка достает черный, как земля, кусок, отламывает мне немного (остальное прячет — надо и другим дать, а сама, наверное, съела кроху). Так поступали, я думаю, все наши матери. Мы радостные (ведь глупые еще) тут же ели это подобие хлеба, он хрустел на зубах, в нем было много просяной лузги.
   А когда стала наливаться рожь, то многие и не ходили домой во время обеденного перерыва, в поле поедят, что окажется съедобным, отчего нередко случались расстройства, и человек становился нетрудоспособным.
   В городах в это время действовала карточная система, и горожане, хоть мало, но ели хлеб.
   Наконец созрел урожай, но людям опять не давали наесться. В первую очередь нужно вывезти хлеб в бездонные «закрома родины». Голодные пытались украсть — насыпать в карманы зерна, нащипать колосков, за что строго преследовались. Где-то южнее нас был совхоз Демьяна Бедного (в настоящее время – «Заря»), туда не то по суду, не то без суда отправлялись проштрафившиеся: как говорили – сослали «на Демьян».
   В 1935 году в деревне появились первые трактора. Мы, ребятишки, не отходили от них. Тракторист стал заметной фигурой на деревне и для девчат даже привлекательной, хотя ходили они чумазыми (может быть, для «шика»?). Тракторы были такие: колесные – ХТ3 – 35 л.с., У-2 – 22 л.с., гусеничный ЧТ3 – 60 л.с.
   В Чикаревке была создана машинно-тракторная станция (МТС) для обслуживания колхозов. Составлялись тракторные бригады из 3-4 тракторов, которые на сезон закреплялись за несколькими колхозами. Колхозы К. Маркса, Серп и Молот, Сталино (Осиновка) обслуживала одна бригада (бригадирами в разное время были Демидов, Чураков, Жабин). Председатели колхозов соперничали, стараясь, чем можно (хлебом, кормом, «народным продуктом») задобрить бригадира тракторной бригады и подольше его задержать в своем хозяйстве. Нерасторопные оказывались позади. А весенние полевые работы нужно провести в сжатые сроки, самое большое — за три недели. Как тут разорвать три-четыре трактора на три колхоза? Один из них (У-2) только боронует и сеет. Значит, по одному. А сменная норма выработки на ХТ3 – 3,5 га. Сколько же ему нужно дней? А тут еще простои — профилактические работы (претяжка подшипников, притирка клапанов), из-за поломок (расплавились вкладыши подшипников) или из-за отсутствия горючего и смазок, что очень тормозило дело. Фактическая выработка за смену не превышала 1,5 га.
   Расход горючего был большой. Например, ХТ3 сжигал в час более 10 литров керосина. 8 часов работы – полбочки, два дня – бочки нет. Нефтебаза тогда находилась около сахзавода, от нас 20 километров. Я в 1942 и 1943 годах был постоянным возчиком керосина, иногда даже приходилось ездить за ним в Сампур (Сатинку, 40 км), в Уварово (60 км), а за смазками даже в Инжавино (80 км) – туда уж ездили взрослые.
   С лошадьми дело обстояло не важно, поголовье продолжало сокращаться (когда я осенью 1941 года начал работать, то в нашем колхозе было всего 14 лошадей). Урожаи были низкими, стопудовый урожай только прославлялся в казенных частушках (это примерно 16 центнеров с гектара). Фактический урожай – 6-8 центнеров.
   И все же 1937 год всем запомнился, как год урожайный. У нас выдали на трудодень по 3,5 кг, в других хозяйствах дали и побольше. Народ повеселел, думал, так теперь и будет. Но власть, видимо, одумалась: зачем давать колхозникам столько хлеба, ведь у них есть еще и огород. И в дальнейшем (по крайней мере, до 1945 года) на трудодни давалось не более 0,5 килограмма. В семье из 5-6 человек – двое трудоспособных, самое большее могли заработать 500 трудодней и получить (500 х 0,5) 250 кг на весь год. А исстари крестьянин планировал только на одного едока в год 12 пудов (200 кг). Вот и живи, как хочешь. В священном писании есть слова: «Не заграждай рта у вола молотящего». Заграждали…
   Как же быть? Люди вынуждены были поступать неправедно – приворовывать. Да можно ли это назвать воровством? Человек брал то, что ему Богом для пропитания определено. И не больше того.
   Какие были способы изъятия зерна из закромов тружеников полей «в закрома Родины»?
   Первый – это натуральный налог, столько-то процентов от урожая. Предварительная оценка «вида на урожай» делалась в июне, когда хлеба выколашивались. Приезжала из района комиссия, осматривала поля, и оценка, как правило, завышалась. По ней и назначался объем поставок, независимо от того, сколько фактически будет собрано.
   Второй – оплата за пользование техникой – натуроплата.
   Третий – «хлебзакуп»: хочешь, не хочешь, а продай сверх плана.
   И еще: вдруг колхозники «решали» продать дополнительно столько-то зерна. Слово «продать» звучало издевательски: платили гроши.
   …В период уборки в колхозе безвылазно находился «уполномоченный райкома» – толкач, который только и требовал: давай, давай! Хлеб почти прямиком с тока увозили на элеватор. Правда, во время молотьбы давали аванс — граммов 150-200 за трудодни, заработанные в период уборки. Чем не стимулирование к труду? Остальное, после выполнения всех «обязательств», делилось по трудодням, и выходило не более полкилограмма на трудодень.
   Подсобное хозяйство колхозника также облагалось натуральным налогом (огороды были 0,5 га).
   Вот какой был размер налога:
* мясо — 35 килограммов (в живом весе);
* молоко – 200 литров (или 8 кг топленного масла);
* яйца – 75 штук;
* шерсть – 3 килограмма;
* картофель – 300 килограмм.
   Мясом рассчитывались так: складывались несколько хозяев, покупали выбракованную корову и сдавали ее в «Заготскот», а оттуда получали квитанцию для отчета перед налоговиками. Остальные продукты были почти в каждом доме, но ребятишкам мало чего оставалось. А налоговый агент начинал обходить дворы уже в феврале-марте, выяснял, какие зерновые будет сеять хозяин на огороде (это тоже облагалось налогом), у кого сколько и какого скота с молодняком. До 1937 года облагались налогом даже сады, что привело почти к полному их истреблению. Выясняли также, каким кустарным промыслом занимается хозяин: валяет ли валенки, сапожничает, и также облагали налогом.
   Денежные налоги были такие:
   – подоходный;
   – культсбор;
   – самообложение (даже не знаю, как расшифровать);
   – страховка.
   Еще вменялась в обязанность так называемая трудгужповинность, то есть каждый трудоспособный должен бесплатно отработать столько-то дней на строительстве дорог, плотин и т.п.
   Когда построили в Жердевке сахарный завод, то во всех колхозах стали сеять сахарную свеклу. Совхоз «Савальский» был специализирован на свеклосеянии, рабочих рук там не хватало, и наших женщин поздней осенью «гоняли» еще и туда (слова «выгнать на работу» стали обычными в колхозном обиходе). В своем колхозе за ними тоже был закреплен, как тогда называли, свекольный «паек». На его уборку шли всей семьей.
   В эти годы были введены госзаймы, которые фактически были обязательны, как и налоги. С 1950 года их стали погашать. Но полное погашение было произведено только в 70-х годах, и то в уменьшенном во много раз размере.
   Народ претерпевался, привыкал, даже находил маленькие поводы радоваться. Понравились людям общие обеды, которые устраивал колхоз в советские праздники. Скажем, на 10-12 человек (работающих) выдавалось столько-то муки, пшена, мяса. Остальное приносили из дома. Обед был бедный, немного выпивали. Но все равно радовались и таким крохам.
   А тем временем товарищ Сталин провозгласил: «Колхозы стали богатыми, а колхозники зажиточными», а сочинители сочиняли: «Жить стало лучше, жить стало веселей». В кино показывали «Трактористов», позднее «Кубанских казаков». В учебниках, газетах, книжках писалось о том, «как было плохо раньше, и как хорошо стало теперь».
   Взрослые смотрели, слушали, читали и смеялись: сказки, да и все.
   Образчик того, как в верхах виделась жизнь колхозной деревни, напечатан в книге «Механизация социалистического сельского хозяйства», издательство «Наркомзем», 1940 год.
   «На XVIII съезде партии т. Сталин говорил, что денежные доходы колхозов поднялись с 5,6 миллионов рублей в 1933 году до 14,2 миллионов рублей в 1937 году, а средняя выдача зерна на один двор поднялась с 61 пуда в 1933 году до 144 пудов в 1937 году».
   Как видим, о повальном голоде в 1933 году – ни слова, а показатели урожая в 1937 году — едва ли ни единичный случай за первые 20 лет колхозов.
   И далее: «Валовой сбор хлеба на один двор в царской России составлял 141 пуд, а на один колхозный двор в 1937году – 360 пудов».
   Следует иметь в виду, что в царской России собранными пудами распоряжался хозяин двора, а в колхозе распоряжалось государство: эти колхозные пуды большей частью ссыпались в бездонные «закрома Родины», а колхозникам оставалось не более 0,5 килограмма на трудодень.
   «В царской России в 52%  хозяйств не хватало хлеба до нового урожая».
   Нетрудно подсчитать, на сколько хватало хлеба колхозной семье, заработавшей 500 трудодней и получившей по 0,5 кг на трудодень. Это всего 250 кг – 15 пудов. Так хватало ли хлеба колхозной семье до нового урожая?
   «Труд на колхозных полях стал делом чести, славы, доблести и геройства. Новые люди колхозной деревни, успешно овладевшие передовой техникой и культурой социалистического труда, с большевистской настойчивостью соревнуются за высокие урожаи, за высокую производительность труда, за зажиточную и культурную жизнь, достигая таких результатов, о которых и мечтать не может сельское хозяйство капиталистических стран».
   Сейчас трудно докопаться, говорил ли эти слова Сталин, но тогда все «умное» и «мудрое» приписывалось вождю. Их сразу же подхватывала пишущая и ораторствующая братия и … затрубили: «Жить стало лучше, жить стало веселее».
   А вот другие сведения, относящиеся уже к 1949 году и опубликованные только в 1994 году. Вот что напечатано в «Хрестоматии по истории Тамбовского края» (издательство Тамбовского государственного университета, 1994 год). Документ №6 : «Выработка и оплата трудодней в колхозе «Красный командир» с. Рыбного, Алгасовского района за 1949 год …Всеми колхозниками выработано 32.320 трудодней, население 824 человека, трудоспособных – 291 человек. Оплата трудодня:
   - деньгами – 0,03 рубля;
   - зерном – 0,548 кг;
   - трактористам – 2,445 кг;
   - сеном – 0,445 кг.
   Далее там же: «Колхоз имеет задолженность по подоходному налогу и страховым платежам – 24.737 рублей».
   Такова реальность, о которой Сталину, очевидно, не докладывали.
   Мы, дети, все принимали на веру. Радио и электричества не было и в помине, мы даже о начале войны узнали лишь под вечер 22-го июня, когда люди вернулись из Жердевки с базара.
   Газеты мало кто получал, разве районку «Заря коммунизма». Читать в ней особо было нечего, и без того знали, что нового в районе (каждое воскресенье кто-то бывает, на базаре и приносит оттуда основные новости).
   
   * * *
   
   Как нормировался и учитывался труд? К колхозной жизни я вплотную прикоснулся лет с одиннадцати, на летних каникулах бороновал на лошадях пар, подвозил воду к тракторам, отвозил с тока зерно, сгребал конными граблями упавшие на землю колосья… В течении лета, таким образом, «зарабатывал» 25-30 трудодней. И мы, мальчишки, приходя 1-го сентября в школу, не без гордости говорили у кого сколько трудодней.
   Тогда я и познал, что такое трудодень. Это некая условная единица оценки трудозатрат на выполнение определенного объема работы. Такого, наверное, история не знала. Но наши выдумали, и продержалось это почти 30 лет. Примеры:
* вспахать однокорпусным плугом на паре лошадей площадь в 1 га –    оценивалось 1,75 т.д.;
* скосить вручную 0,4 га луга – 1,5 т.д.;
* за уборку скота зимой – 30 т.д. за месяц.
   В течение года выработанные трудодни записывались бригадиром в трудовую книжку и периодически суммировались.
   Выработать сколько-то трудодней — еще не значит заработать. В конце года остаток хлеба от всех государственных обложений делился на общее количество трудодней всех работающих, и в результате получалось, что стоит один трудодень.
   Для управления хозяйственной деятельностью избиралось правление во главе с председателем. Позднее выборы стали носить формальный характер. В райкоме подберут подходящего, с их точки зрения, кандидата и правдой-неправдой заставят собрание проголосовать за него. Такая практика прочно укоренилась на все время существования колхозов.
   В состав правления также входили: счетовод, бригадиры, животновод, кладовщик (очень завидная должность). Избиралась также и ревизионная комиссия (в 1944 году я был ее членом, а председателем — Мещеряков В.А.). Уборщиков скота называли «штатом», они работали как на окладе – 30-35 трудодней в месяц. Правленцы тоже были «на окладе», но он у них был выше.
   
   * * *
   
   Следует особо остановиться на том, что в эти первые годы было специально сделано для притеснения колхозников.
   Первое. Колхозник был лишен паспорта и не мог свободно уехать из колхоза. Для получения паспорта требовалось так называемое «отходничество» (вместо Юрьева дня, когда крепостные имели право переходить от одного хозяина к другому), т.е. согласие общего собрания на выезд такого-то. Тем самым натравливали всех против одного: мол, он уедет, а мы тут должны горбатиться. Тем не менее, уезжали, задобрив чем-нибудь председателя и получив от него заветную бумажку. Правда, на учащихся эта мера не распространялась.
   Второе. Году в 1939 была введена норма так называемого «минимума трудодней», то есть трудоспособный мужчина должен был выработать не менее 250, а женщина – 150 трудодней. За невыработку минимума вводились санкции: урезание размера огорода, запрет пасти личный скот на колхозном пастбище и заготавливать корма, и даже исключение из колхоза. Эта норма была подтверждена Постановлением СМ СССР от 23.06.1954 № 1244к (документ № 26  Хрестоматии). Правда, этими мерами больше пугали, применяли их редко.
   Третье. В эти годы вышло постановление «О мерах по сохранению колхозных земель от разбазаривания». Как можно разбазарить землю, когда она не продавалась? А вот как. Размеры приусадебных участков с самого начала заселения деревни сложились, исходя из условий рельефа местности и никогда не были до сей поры приведены к одной норме. Теперь было решено: приусадебный участок должен быть не более 50 соток. А у кого оказалось из-за естественного расположения усадьбы несколько больше? Вот этот-то излишек и подвели под понятие «разбазаривания». Начали перемерять огороды и «отрезать» излишки. Старались отрезать «зады», чтобы их потом присоединить к полевому массиву, но у нас большинство усадеб задом упирались в балки, так что отрезанные излишки оказались ничейными – «разбазаренными».
   Чикаревка когда-то утопала в садах. В результате такого сбережения земли, порой, лучшая часть садов оказывалась отрезанной, ничейной и, со временем, уничтоженной. Окончательно садоводство в селах на Савале добили налоги с яблони и с куста.
   Четвертое. Продолжительность рабочего дня колхозника не нормировалась, выходных и отпусков не было, не было отпусков и по болезни, а также групп инвалидности. Об охране здоровья, технике безопасности тогда и не говорили. В 40-45 лет человеку уже нечем было жевать – протезирования зубов не было.
   Пятое. Проводились почти принудительные направления (вербовки) на строительство в города, переселение семей в Забайкалье, потом в 1944 году – в Крым и еще куда-то. Из Серединовки тогда уехало 5-6 семей. Направлялись люди на торфоразработки и юноши в ФЗУ тоже принудительно, и даже на лесосплав (решение Тамбовского Облисполкома от 3 апреля 1953 года) от области – 4165 человек.
   О пенсиях по нетрудоспособности и по старости даже и понятия не было. Моя мать работала в колхозе с первого дня его образования и до 55 лет. По состоянию здоровья не могла больше работать, умерла в 1961 году, когда ей было 64 года, так и не имея пенсии.
   В 1939-40 годах по отношению к рабочим тоже были введены меры ужесточения: запрещено увольнение по собственному желанию, рабочий фактически прикреплялся к предприятию, и второе – введено наказание за опоздание и прогулы, которое обычно исполнялись путем удержания до 25% заработка.
   Политическое руководство страны, наверное, почувствовало, что обстановка вокруг нас круто замешана и войны не избежать. Да и не старались избежать: какая-то заварушка на КВЖД – и мы там, гражданская война в Испании – нам тоже надо туда влезть, где-то в Монгольской пустыне (Халхин-Гол) что-то затеялось – надо и нам вмешаться. В 1939 году не прозевали Польшу разделить с Гитлером, Прибалтику захватили, попробовали финнов припугнуть – обожглись (точнее, обморозились).
   Амбиции все росли и росли и, наконец, столкнулись с другими амбициями, и началась Великая кровопролитная война.
   
   
   
 
ЖИЗНЬ ДЕРЕВНИ В ГОДЫ ВОЙНЫ
   
   «Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война»
   (Из песни)
   
   С чем же пришла к этому времени страна СССР?.. Двадцать три года в ней что-то разрушали и строили, досрочно выполняли пятилетки, провозгласили, что построен социализм. Под этот пропагандистский аккомпанемент пели: «броня крепка и танки наши быстры» и еще более самоуверенно: «и на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью единым ударом». А оказалось, что к защите своей страны мы подготовлены слабо, и враг за шесть месяцев дошел до Москвы.
   Мы потеряли огромную территорию, понесли многомиллионные людские потери, потеряли большое количество военной техники и оказались почти на грани катастрофы.
   И только благодаря безграничной выносливости и беспредельному терпению народа удалось переломить обстановку и, в конце концов, завоевать Победу.
   Полководцы, после шока в начальный период войны, пришли в себя и стали набираться стратегического ума, но потребовалось почти три года, чтобы изгнать врага с нашей земли. Армия и народ, напрягая до предела свои силы, все же заставили врага капитулировать на его же земле. Правда, малой кровью не получилось: 27 миллионов жизней заплачено за Победу.
   
   * * *
   
   Хлеба в 1941 году уродились хорошие, комбайновой уборки было мало, основную массу скосили крюками и жнейками, связали в снопы, заскирдовали, а с молотьбой дело затянулось до самой зимы.
   Мне в 41-м исполнилось четырнадцать лет, и я, как и мои ровесники, включился в работу в колхозе. Даже мальчикам двенадцати-тринадцати лет находилась какая-то работа. О школе уже никто не думал: в пятый-седьмой класс нужно было идти в Чикаревку, содержать там детей многим семьям было уже не под силу, о старших классах и говорить нечего.
   Когда прошли осенние дожди, и начались морозы, взялись быстро молотить рожь. Зерно уже стало увлажненное, и хранить его в таком состоянии стало опасно – «загорится». Нам, самым младшим, поручили развозить зерно по домам, чтобы сушить его на печках. Высушенное зерно возили на элеватор в Жердевку. Обычно, во главе обоза кто-либо старший по возрасту, а на остальных подводах – мы, ребятишки. Расстояние не малое, около двадцати километров, в короткие зимние дни обратно приходилось возвращаться ночью. Видели мы и темную звездную ночь, и как «сквозь волнистые туманы пробирается луна», не раз заставала в чистом поле пурга, когда не видно ни зги. А однажды впереди нас вышли на дорогу волки: лошади начали шарахаться, мы стали орать, свистеть и это их, по-видимому, отпугнуло.
   Взрослые относились к нам с вниманием, помогали, объясняли, как нужно правильно выполнять ту или иную работу.
   Тогда мы вывезли все зерно, и люди попутно смогли запастись (чего уж тут греха таить, ведь немцы уже были близко). Так что первую военную зиму не голодали. К зиме немцы захватили Воронеж, от нас это около 200 километров. Было приказано рыть противотанковые рвы по реке Битюг (село Ясырки), от нас это километров 60. Направляли туда от нас посменно партии по 15-20 человек. Какой это был тяжелый труд, мне рассказывала Чибизова Надежда Ивановна, ей в ту пору было семнадцать лет.
   В середине зимы мне поручили помогать тете Насте Рудаковой ухаживать за телятами. В душе я был даже обижен: подумаешь – за телятами, вот если бы лошадей, это другое дело. Я завидовал Михаилу Чибизову и Валентину Минаеву (старше меня на год), что они убирали лошадей (эти парни были и на фронте, а теперь их уже нет в живых).
   Что значило убирать скотину? Это утром вычистить от навоза помещение, дать корм (три раза в день), напоить (два раза в день), привезти с поля корма, на ночь сделать подстилку. Весной 42-го за мальчиками закрепили по паре лошадей. Мне достались Серуха и Гнедой, и на них я пахал, бороновал, сеял, перевозил разные грузы: зерно, корма, керосин для тракторов из Жердевки.
   Старики нас учили всем крестьянским делам: как ухаживать за лошадью, как отрегулировать плуг или сеялку, как наладить и отбить косу, как правильно косить и пахать, и многому чему другому.
   Итак, мы вступили в 1942 год. В погодном отношении он сложился неблагоприятным, лето и осень стояли очень сухими, и когда пришла пора сеять озимые, то комья земли даже не рассыпались, а лежали глыбами.
   Ждали вот-вот пойдут дожди, земля разрыхлится, но подходят и уже проходят сроки сева, а дождей — нет и нет. Подумали, подумали старики, и, делать нечего, начали сеять. Вспомнили старый способ рассевать зерно руками «вразброс», надеялись, что так оно лучше укроется в земле, но этого не произошло: зеленя так и не взошли.
   Весной 43-го в почве тоже было мало влаги и, хотя озимый клин и пересеяли яровыми, урожай в 43-м был очень низкий и в поле, и на огороде. Угрожал голод. Какая-никакая уродилась свекла, ее успели выкопать, но вывезти на сахарный завод не могли: лошадей в колхозе осталось 12 голов. Люди (тоже крадучись) натаскали свеклы в погреба, а остальная померзла, и ей кормили колхозных свиней. Вот тут-то и пошел под топор бывший барский, а теперь колхозный сад: надо ведь было оттаять мерзлую свеклу и хоть немного ее разогреть, чтобы дать животным.
   Бедные, как и люди, животные. Пришло распоряжение обучить коров для сельскохозяйственных работ. Не коровье это дело, но их принуждали, они сопротивлялись, сколько могли, падали, пена изо рта шла, вся холка ярмом до крови разбита, а куда денешься от власти человека – покорились коровки. А корм – солома, и то не досыта. Хорошо хоть домашних коров пощадили, а то бы хана пришла человеку. У кого была корова, все же было подспорье. Итак, свекла, жмых, весной и летом – молоко (у кого есть), кулеш – вот и вся еда в то время.
   Правда, скоро и кулеш стало не из чего варить, и пошли наши матери добывать какую-то еду. Узнали, что в Токаревском районе (упоминалось село Петровское) местами вовремя прошли дожди, и там что-то уродилось. И вот женщины, достав из сундуков кое-что из своего приданного, собравшись по двое, по трое (одной боязно) пошли, не зная куда, менять свое барахлишко на продукты. Через неделю-полторы мама, помню, возвращалась счастливая, приносила фунтов десять (2,5 килограмма) пшена и с полпуда зерна (8 килограммов). Она не сознавалась, но я теперь думаю, что она побиралась Христа-ради: кому нужны ее тряпицы, какие-никакие там свои были, а запасы продуктов и у самих скудные. Но подавали. Какое-то барахлишко она и оставляла, не хотелось считать себя нищей побирушкой.
   Из пшена, конечно, кулеш. А какой же кулеш без картошки? Посягнули на семенную картошку, а для посева оставляли «глазки».
   Я по подсказке старших сделал из жести мельницу-терку, намолол муки. Мама, смешав несколько ложек муки с картофельными очистками и еще с чем-то, пекла лепешки, черные как земля, но такие вкусные! Жаль, что их было так мало.
   Так продержались люди в незабываемый 1943 год.
   А работа, работа, работа – не прекращалась и в колхозе, и в домашнем хозяйстве.
   В нашей степной местности всегда была проблема с топливом. В доколхозное время топили соломой (лесные жители, когда слышат об этом, удивляются, как можно топить соломой). Теперь же солома стала чуть ли не основным кормом для скота. Для топки стали использовать сухой навоз, а что это за топка – больше дыма, чем огня.
   Пастбища у нас бедные, угодий для покосов почти не было. Собирали каждую травинку, даже сорняки с прополки женщины несли домой на горбу. Бывало, мама скажет: «Я там в поле нарвала травы, донести не могла, приди с тачкой». Наложим на тачку гору (жаль оставлять – не уцелеет), еле тащим по пашне без дороги, а привезем, высушим, там горсть одна. Крестьяне знали, что на зиму корове нужно заготовить примерно 200 пудов, а где их взять? Коровы тоже голодали, но налог 200 литров в год с них полагался неукоснительно.
   Вот в таких условиях постепенно созревал мужичок, потом мужик, которого лицедеи-киношники назвали «Тамбовским волком».
   
   
   * * *
   
   С пятнадцатилетнего возраста военкомат брал нас на учет для обучения навыкам, необходимым будущему солдату: действиям в строю, обращению с оружием, некоторым тактическим приемам. Для этого нас стали собирать два раза в год на две-три недели, как тогда говорили, обучать.
   Мы, мальчишки, относились к этому серьезно. Нас обязали самим сделать из дерева подобие винтовки, гранаты, из железа — подобие саперной лопаты и, конечно, вещевой мешок из холстины – это уже шила мать. И вот, когда я, обвешанный этим «добром», почти радостный уходил из дома, у мамы текли слезы. Я не понимал – чего это она?
   А ведь уже шли и шли похоронки, сообщения о пропавших без вести, остались вдовы и сироты. Начиная с 1941 года, на войну призывали с семнадцати лет. Для моего возраста эта перспектива была довольно близко. От того и плакали наши мамы.
   В каждом сельсовете был организован пункт обучения, возглавлял его сержант-фронтовик, проходивший реабилитацию после ранения. У нас в Чикаревке был начальником пункта Плещеев Николай (из Туголукова), младшие командиры – местные, Чикаревские, тоже после ранения. Один из них, Селиванов Михаил (Куток), запомнился, наверное, всем обучаемым. И надолго. В 1943 году сбором у нас руководил лейтенант из военкомата по фамилии Бакалюк. Не знаю, как его оценивали начальники, но для нас он был грубым, жестоким и несправедливым. Был такой случай, который нас тогда потряс.
   К началу сбора не явились два «бойца». Один из них Чикаревский – Лявонч (это уличное прозвище, фамилия, кажется, Кокорев). Бакалюк приказал Селиванову взять «бойцов» с винтовкой и привести этих двух неявившихся. Когда их привели, нас построили, проштрафившихся вывели перед строем и Бакалюк начал такую речь: «Вы дезертиры, и по законам военного времени вас нужно расстрелять», и еще, и еще… А потом дал команду Селиванову взять «бойцов» с лопатами и идти рыть могилу (пункт у нас был напротив кладбища). Куток стал спешно собираться, виновные заплакали, а мы (ведь еще дети) стоим испуганные и подавленные. Довольный этим нагоняем Бакалюк «смилостивился», отменил расстрел, но пригрозил, что если еще раз, то…
   Мы его ненавидели, а он продолжал над нами куражиться. Этой же зимой был такой случай. Не знаю, от кого исходило это распоряжение — нам предложили подписаться на заем. Ну, откуда мы могли взять денег, у матерей-то их не было. Бакалюк приказал вывести на нас на улицу «на занятия»: «Шагом марш!.. Бегом марш!.. Ложись!.. По-пластунски переползай!.. Встать!.. Равняйся!.. Смирно!..». Некоторые поняли, что просто так он не отступится и подписались, а остальных опять давай гонять, пока не сломили. Мы боялись пожаловаться, заступиться-то не кому, отцы у многих уже были убиты.
   В конце 80-х годов я случайно встретился на Жердевском вокзале с Лявончем (мы оба были в отпуске), вспоминали те годы. Он рассказал, что Куток повесился. Настигло… Как дожил свой век Бакалюк, неизвестно. Войну он все-таки отсидел в тылу.
   Другие офицеры военкомата были нормальными людьми, я даже помню их фамилии: Минин (военком), офицеры Кошелев, Сизов, и еще один с нерусской фамилией (Шпаер?) учили нас, как обращаться с автоматом ППШ. Хороший командир и мягкий по характеру человек был наш наставник по военному делу Плещеев Николай, и мы его уважали. Однако это не остановило его посадить нас под арест на ночь (в пустующую в это время школу). Повод для этого был, конечно, «серьезный»: мы (на семнадцатом году жизни) стали зубоскалить с политруком – молодой учительницей Агрипиной Степановной Т. И поделом, чтобы не повадно было непочтительно относиться к политработникам – они ведь тоже командиры. Арест нас не огорчил, мы даже ухитрились как-то растопить печку, так что даже часовой к нам попросился (можно было проникнуть внутрь) и просидел с нами всю ночь.
   Кроме строевых занятий и стрельбы нам устраивали и тактические занятия, например, наступление на близлежащие села. Таким образом, мы сумели в разное время «захватить» Туголуково, Рыбкино, Вязовое и Серединовку. В ходе «наступления» мы несколько раз окапывались, переползали, передвигались с перебежками и, наконец, с криками «ура» «захватывали» селение. Нагрузка была большая, особенно зимой. После «успешной» атаки «победители» расходились по дворам захваченной деревни погреться. Жители нас жалели и давали что-нибудь поесть горячего (в 1943 году в наших вещмешках коме жмыха ничего не было).
   Помню, что когда мы «захватили» Серединовку (дело было зимой, к вечеру), я пригласил к себе домой чикаревских ребят ночевать. Мама из последних запасов наварила нам чугун кулеша, мы с ним расправились, и нас даже потянуло сходить погулять (на улицу). Молодость!
   
   * * *
   
   …Осенью 1942 года по большаку (в 3 километрах от нас) в сторону Сталинграда пошли колонна за колонной машины. Это были американские «Студебеккеры» и «Шевроле», которым наше осеннее бездорожье было нипочем. Мы, конечно, не догадывались, что произойдет под Сталинградом. Но вскоре у нас появились оттуда беженцы, прежние жители Серединовки: остатки семей Ермоловых, Сажневых, Мещеряковых. В пути при пересечении линии фронта погибли Галя Ермолаева, Клавдия Сажнева и ее дочь Женя. Оставшиеся в живых рассказывали, как им вначале запрещали бежать оттуда, чтобы не сеять панику, как они голодные пробирались из окружения, как видели горящие элеваторы и склады: было указание верховных властей не оставлять врагу ни килограмма хлеба, ни литра горючего.
   Мой одногодок Анатолий Мещеряков притащил с собой то, что тогда (да и всегда) интересовало мальчишек: немецкий штык-нож, патроны и еще какие-то мелочи из военной атрибутики. Толька притащил и разные немецкие листовки с призывом сдаваться и угрозами Сталину. Принесли (вернее пришли в них) беженцы и немецкие сапоги с короткими голенищами раструбом.
   Немцы хоть и преуспели в начале, но наша зима их окоротила: куда ты в таких сапогах в наших снегах, начерпаешь в широкие голенища, а потом что?
   Американским «Студикам» в наших снегах тоже пришлось не просто: с трудом пробитый след за ночь заметало, и снова пробивай. Дорогу поддерживал отряд красноармейцев, а также привлекалось население прилегающих деревень, то есть мы, ребятишки, и наши матери. Чистить снег лопатами было бесполезно. Тогда было решено вдоль большака, на некотором удалении от дороги, ставить забор для задержания снега. Я был послан на эту работу с лошадью, чтобы подвозить материалы. Забор делали в виде плетня: вмораживали столбы, прибивали к ним три жерди и переплетали между них вертикально хворост. Столбы и жерди рубили в Корытино и Липяге, хворост – вдоль речек. Участок, который мы обслуживали, имел километров около двадцати длины: от Бокино до Савальского. Иногда старший командир по фамилии Захаров (говорили, что в деревне потом родился мальчик, которого так и прозвали – Захар) на моей лошади (и я при ней) объезжал участок, и я видел все, что на нем происходило. Домой люди не всегда возвращались, ночевали в Вязовом. Что ели – не помню, спали, конечно, на полу, на соломе, не раздеваясь.
   И все же враг был разбит под Сталинградом!.. Весной плетни упали, и народ растащил их на топку. Маленький «Захар» стал расти не по дням, а по часам.
   На фронте дела пошли поживее, а в тылу – труд, труд, и — полуголодное существование. Труд и жизнь человека тогда стоили недорого: 90 рублей (столько стоила буханка хлеба) вдове или матери за погибшего, и 300-400 граммов зерна на трудодень за каторжную работу.
   А похоронки шли и шли, то в одном доме, то в другом взрываясь воплем и причитанием. Почтальона ждали и боялись: что принесет? А вдруг, похоронку? Некоторые семьи с самого начала войны не получили не одного письма. Услышав, что кто-то прислал весточку с фронта, с наивной надеждой шли узнать: может, что пропишет и про нашего? Иногда приходили раненные, более не пригодные к войне, к ним тоже шли с надеждой что-нибудь узнать про своих.
   А потом… А потом, страшно подумать, – люди стали претерпеваться.
   Значит – судьба. Тетя Дуня Федорова (в прошлом монашка) потихоньку у себя в избушке стала собирать вдов помолиться, утешить свое горе. Где же еще?
   Те, кто боролся за счастье всего человечества, теперь боролись за Родину и за Сталина – так проще. Заботиться о счастье отдельного человека, о его благополучии эти борцы так и не научились: народ для них был безликой массой.
   Осквернители и разрушители церкви не унялись и тогда. Именно в годы войны была окончательно разрушена Чикаревская красавица-церковь, часть ее была использована на постройку какой-то избы на усадьбе МТС, остальное сожгли.
   А на фронте СМЕРШ старался, чтобы не было паники, трусости, шпионажа: смерть шпионам, смерть паникерам и трусам! В 1942-1943 годах действовал приказ №227 Сталина, согласно которому позади наступающих войск выставлялись вооруженные заградотряды. Чтобы не отступали.
   Цензура полевой почты тоже не сидела, сложа руки: все письма с фронта и на фронт вскрывались и замарывались строчки, где что-то написано не так, как было в действительности. Политработники, не жалея голосовых связок, говорили о патриотизме и о любви к Родине, наспех принимали солдат прямо в окопах в партию. А завтра — в бой, и новопринятый должен первым подняться в атаку. Комиссары же оставались в блиндажах.
   Красноармейцы же (а с 1943 года – солдаты) полуголодные, холодные (была же прочность в людях того времени), приняв «свои боевые сто грамм», могли и спеть «Вьется в тесной печурке огонь», «Синий платочек» и другие, подходящие для русской души, песни.
   …Зимой 1943 года, когда мы были на очередных сборах допризывников, к нам из района приехали уже известный лейтенант Бакалюк и секретарь райкома комсомола А. Дмитракова. Что-то она нам говорила, объясняла, а потом предложила вступить в комсомол. Не помню, писали ли мы заявления, но тут же на нас были заполнены билеты, и мы с этого дня стали комсомольцами. Появился еще один способ давления: чуть что (по мнению начальства) не так, то сразу напоминание: вы – комсомольцы.
   Летом 1944 года мы, 15-17летние, косили хлеб лобогрейкой. Это очень тяжелая работа даже для зрелых мужчин, а для нас, молодых, полуголодных, и подавно. Но так было нужно, и мы в меру своих сил терпеливо и старательно это делали. Возвращаемся однажды с косьбы уже на закате солнца (работали тогда от восхода до заката), а нас встречает председатель и говорит: «В ночь повезете хлеб на элеватор, зерно насыпано, коровы запряжены». Мы, конечно, заикнулись, что надо бы домой сходить поесть, но он нам сказал, что тетя Маша (колхозная сторожиха) даст нам хлеба и молока, а домой идти не надо. Вдобавок пояснил, что с нами поедет кто-то из взрослых, и мы можем ночью на переменках поспать прямо на возу. За ночь отвезли зерно, вернулись с восходом солнца, опять поели хлеб с молоком и снова поехали косить.
   И так день, другой, третий, пятый … Мы уже не имели сил работать в таком режиме и стали возражать. Тогда председатель Алексей Иванович Королев (в общем-то, добрейший человек) пригрозил составить на нас акт (была в ходу такая страшилка) и отправить участковому Беляеву. Этого показалось мало, и наш секретарь А. Плотицына тоже пригрозила, что мы будем наказаны и по комсомольской линии (сама бы она до этого не додумалась), по всей видимости, ей подсказал это уполномоченный райкома партии. Они безвылазно находились в колхозах во время уборки.
   Если во время проведения коллективизации комсомольцам давали волю безнаказанно потрошить кулаков, то теперь они уже сами стали подневольными: чуть что – комсомольцы вперед, и на войне, и в послевоенные годы: на стройки, на целину, на БАМ, обставляя дело так, как будто это энтузиазм молодежи. Был найден удобный способ принуждения молодежи. Правда, нужно сказать и то, что наиболее «шустрые» ребята через комсомол стали проникать во власть, где работать приходилось только языком.
   
   * * *
   
   …В 1944 году в 17 лет я был призван в армию. В военкомате нас сутки продержали, потом почему-то отпустили по домам, как тогда говорили, до особого распоряжения. А нам даже было стыдно возвращаться. Как же так, там воюют, уже победа светится, а мы – домой? Но дома нас опять ждала работа.
    Правда, в декабре нас уже взяли окончательно. Мы с Анатолием Мещеряковым были в одной команде и призывались вместе. Многие вышли провожать нас на перекресток, где обычно прощались с покойниками и уходящими на военную службу. Мы отбивались, чтобы матери не ехали с нами до военкомата в Туголуково. Как-то уговорили. И когда на другой день нас привезли в Жердевку на отправку, смотрим, а наши мамы уже стоят у платформы с узелками для своих чад. Да, в великом терпении и безграничной любви матерей была наша сила,  позволившая выстоять в годы суровых испытаний.
   Попал я (как тогда говорили) в Тамбовскую авиашколу, в которой готовили пилотов для штурмовиков ИЛ-2. Срок обучения – 6 месяцев. Понятно, какие выходили пилоты?
   
   * * *
   
   …9 мая 1945 года. Я в карауле, стою на посту на стоянке самолетов ИЛ-2, (пост 2-х сменный, ночной). Где-то часа в три ночи, вдруг, поднялась стрельба и крики, прямо вопли: Победа! Победа! По-бе-да!!! Утром нас отпустили в казарму, там уже все были на ногах, смеялись, пели, орали от восторга. Ни о каких занятиях в этот день не могло быть и речи. Все бросились в город. Улицы были полны народа. В воздухе появились два наших УТ-2 (учебно-тренировочные) и с них начали разбрасывать листовки с текстом «Акта о капитуляции Германии». Люди расхватывали их на лету, читали, что-то говорили, смеялись, ликовали. Наконец эйфория мало-помалу начала спадать, и у многих можно было увидеть слезы. У меня в Тамбове были родственники. Жили они на улице Кронштадтской в многосемейном деревянном доме в одной комнате: тетя Груня Артамонова и ее свекровь слепая бабушка Катя. Это «обломок» когда-то благополучной, трудолюбивой семьи, попавшей в список классовых врагов-кулаков. Репрессий они избежали, все бросили и бежали из родного гнезда, со временем как-то приютились в Тамбове. Но началась война и тут вспомнили, что у этой семьи есть долг. Перед кем? И за это? Но не рассуждай – плати. На фронте оказались трое Артамоновых: отец Федор Сергеевич и два сына Александр и Алексей. Александр еще до войны был призван на флот, на Балтику, всего одно письмо получили от него в начале войны, сообщил, что их сняли с кораблей, а куда направят — не знают. И все – больше от него не было ни слуху, ни духу. Федор Сергеевич тоже погиб, Алексей окончил краткосрочные курсы в пехотном училище, стал лейтенантом и – на фронт.
   Первое ранение, госпиталь, опять фронт, он уже командир батальона, награжден орденом Боевого Красного знамени и Орденом Отечественной войны (отчаянный парень). Под Будапештом снова тяжело ранен,  и конец войны застал его в госпитале. А было ему в те пору 23 года.
   В этой убогой комнатке в этот день я не увидел ни одной улыбки: слезы, слезы, слезы… И трудно было найти слова, которые могли утешить двух несчастных матерей. Бабушка Катя вскоре умерла, тетя Груня стала душевнобольной, у Алексея не сложилась личная жизнь, и он умер, не оставив потомства. Так ушла в небытие семья Артамоновых, заплатив «долг» сторицей.
   Из Серединовки ушло на войну 112 человек, погибли — 56 человек, ранено 9 человек, 4 человека были в плену.
   Хотелось бы сказать несколько слов о патриотизме, о патриотах. Это понятие было затаскано и заболтано в казенных речах и газетных статьях. На самом же деле, в той среде, в какой я существовал в деревне, а потом в армии, попусту это слово не произносили. А поступали. Так, как велела совесть и осознанный долг. Без громких речей и надрыва.
   
 
  Потери жителей Серединовки в войнах 1939 – 1945 гг.
   
   Погибли — 56 человек (один на финской).
   Ранено — 11 человек (два на финской).
   Были в плену — 4 человека.
   
  Вечная память погибшим:
   
   Артамонов Александр Федорович.
   Артамонов Федор Сергеевич.
   Баранов Семен Максимович.
   Бреев Иван Григорьевич.
   Деев Василий Романович.
   Деев Гаврил Иванович.
   Деев Дмитрий Иванович.
   Деев Михаил Иванович.
   Деев Федор Антонович.
   Ермолаев Василий Романович.
   Ермолаев Иван Илларионович.
   Ермолаев Леонид Илларионович.
   Ермолаев Федор Романович.
   Зайцев Александр Васильевич.
   Зайцев Григорий Васильевич.
   Зайцев Матвей Яковлевич.
   Козадаев Иван Васильевич.
   Маслов Александр Тимофеевич.
   Маслов Иван Павлович.
   Маслов Иван Тимофеевич.
   Маслов Петр Николаевич.
   Медков Михаил Никитич.
   Мещеряков Александр Степанович.
   Мещеряков Борис Григорьевич.
   Мещеряков Василий Егорович.
   Мещеряков Василий Иванович.
   Мещеряков Виталий Николаевич.
   Мещеряков Владимир Николаевич.
   Мещеряков Иван Иванович.
   Мещеряков Иван Никитич.
   Мещеряков Николай Иванович.
   Мещеряков Петр Иванович.
   Мещеряков Петр Федорович.
   Минаев Иван Васильевич.
   Минаев Иван Константинович.
   Минаев Федор Иванович.
   Отставнов Дмитрий Николаевич.
   Поздняков Василий Иванович.
   Рудаков Алексей Андреевич.
   Рудаков Алексей Петрович.
   Рудаков Борис Николаевич.
   Рудаков Виктор Андреевич.
   Рудаков Егор Кириллович.
   Рудаков Иван Егорович.
   Рудаков Михаил Иванович.
   Рудаков Николай Андреевич.
   Сафонов Петр Федорович.
   Сверчков Дмитрий Прокофьевич.
   Сверчков Иван Федорович.
   Сверчков Серафим Прокофьевич.
   Сверчков Федор Емельянович.
   Федоров Егор Николаевич.
   Федоров Константин Иванович.
   Федоров Николай Николаевич.
   Чибизов Василий Филиппович.
   
 
  Получили ранения (1939-1945 гг.):
 
   Артамонов Алексей Федорович.
   Баранов Иван Никитович.
   Баранов Александр Семенович.
   Деев Михаил Федорович.
   Дурнин Виктор Михайлович.
   Кудряшов Александр Васильевич.
   Кудряшов Василий Сергеевич.
   Медков Иван Евдокимович.
   Мещеряков Владимир Иванович.
   Мещеряков Иван Степанович.
   Рудаков Иван Григорьевич.
   
 
   (Список составлен по свидетельству старейшей жительницы Серединовки Чибизовой (Барановой) Надежды Ивановны в 2004 году).
   
   
 
СОБЫТИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ
   
   В горах случается так, что один камень, сорвавшийся с места, увлекает другой, третий… и образуется лавина, которая сметает все на своем пути. Так и мировая война.
   В 1914 году в Сараево (Сербия) был убит австрийский принц. Германия и Австрия (как союзники) решили наказать сербов. Россия вступилась на их защиту – ведь славяне. Образовались две коалиции. Военные действия проходили с переменным успехом. Год, два, три… Силы воюющих сторон истощались. В России начавшийся в 1905 году политический кризис все более и более обострялся. В феврале 1917 года царь отрекается от престола. Образовалось Временное правительство. Окрепли новые политические силы, которые заявили свои претензии на власть. Сладкие обещания свободы, мира, земли обольстили народ.
   Противоборствующие политические силы схватились в борьбе за власть. Временное правительство не владело ситуацией и было низложено.
   Подрублен корень надежды на мирное разрешение политического кризиса – сорвана работа Учредительного собрания, которое должно было установить форму государственного правления.
   Большевики в октябре 1917 года совершили переворот и объявили победу Советов, но с ситуацией не справились. Назревала гражданская война. Большевики пошли на заключение сепаратного мира с Германией. 3-го марта 1918 года был заключен сепаратный Брестский мир (Ленин назвал его похабным миром). По условиям договора от России отторгалась огромная территория: Прибалтика, Польша, часть Беларуси, на Кавказе к Турции отходили Каре, Батум. Украина и Финляндия признавались самостоятельными государствами. Всего Страна Советов потеряла около одного миллиона квадратных километров («Энциклопедия гражданской войны», 1983 г.). И хотя после поражения Германии советское правительство аннулировало Брестский договор, все потерянные территории, кроме Украины (без Западной), возвратить не удалось.
   Затем началась интервенция. Воспользовавшись обстановкой, откололись Закавказье и Туркестан. Только в ходе гражданской войны к концу 1920 года Красной Армией была одержана победа над силами внутренней контрреволюции и интервентами, но границы Российской империи восстановить так и не удалось.
   Как коснулись события этих лет жителей Серединовки?
   
   * * *
   
   В августе 1914 года началась мобилизация, призвали на фронт часть военнообязанных. Призван был и мой отец в 1916 году, когда ему было девятнадцать лет. К этому времени военные силы были значительно истощены и победа уже не светилась.
   По рассказам отца наших деревенских на той войне было не более десяти человек, погибли двое (сравним: в войне 1941-1945 гг. наших жителей участвовало 112 человека и погибли – 55 человек). О каких-то ярких военных эпизодах я от отца не слышал. Служил он в кавалерии. Для мальчика были интересны детали связанные с конем, с оружием. Как он рассказывал, у него был конь по кличке «Апельсин», очень умный и резвый, не раз выручал его в боевой обстановке. Однажды, когда их часть была отрезана от своих, то отец был послан с пакетом в вышестоящий штаб (надо полагать, в пакете содержалось описание обстановки и просьба о помощи). На пакете стоял знак «аллюр три креста». Это означало, что пакет должен быть доставлен в кратчайшие сроки. И еcли даже конь не выдерживал скачки, то гонец должен был забрать коня у первого встречного. «Апельсин» выдержал.
   Также он рассказывал о мадьярах (венграх), какие они дерзкие и отважные в бою.
   Едва ли солдат, вчерашний деревенский парень, знал о глубокой сути того, что происходило вокруг. К тому же он вел разговор с ребенком и, очевидно, подбирал такие эпизоды, которые могли быть интересны мальчишке.
   От других участников той войны о боевых эпизодах мне не приходилось слышать. Разве только Василий Иванович Королев (Гармонист), который был в немецком плену, рассказывал, как он работал в имении немца: пахал, сеял, косил и, к удивлению слушателей, говорил, что все у них делается не по-нашему: работу начинают и кончают по звонку, даже если пахарь не допахал борозду – останавливайся, но и вновь начни также по звонку. Рассказывал он это в 1942 году, когда у нас ничего подобного быть не могло: начинай пораньше и работай до упаду. И, кажется, он вспоминал о своем плене, как о «светлом» прошлом.
   За 1-ой Мировой последовала не менее кровопролитная и позорная гражданская братоубийственная война, а затем почти на целых три десятилетия бедность и страдания народа.
   
   * * *
   
   Но вернемся несколько назад, к событиям 1905-07 годов, уже тогда началось «из искры возгораться пламя».
   Фоном этих событий послужил политический кризис, вызванный нашим поражением в Русско-Японской войне. Проводимые в конце XIX века реформы не принесли ожидаемых благ. В обществе нарастало недовольство, подогреваемое либеральными идеями, которые в ту пору активно проникали с Запада в Россию.
   Создавались, сначала подпольно, а потом и легально, политические группировки, распространявшие эти идеи путем агитации среди рабочих и крестьян.
   По мере нарастания политического кризиса, агитаторы стали уже открыто призывать народ к выступлению против существующего в России режима власти. В армии, потерпевшей поражение в войне, такая агитация находила благоприятную почву. Поэтому, вернувшиеся с войны солдаты принесли дополнительный заряд недовольства в широкие слои народа.
   Под влиянием агитации на заводах и фабриках начались стачки и забастовки. В крестьянской среде распространенной формой выражения недовольства стали бунты с поджогами и разграблением усадеб богатеев.
   В Серединовке, по рассказам свидетелей тех событий, дело обстояло так.
   Деев Антон, который вернулся с Японской войны, подговорил группу мужиков пойти попотрошить усадьбу местного богатея (кто в то время владел ею, пока не удалось установить). Такие действия то тут, то там в Тамбовской губернии уже происходили. На этот случай властями были созданы отряды для подавления бунтов, и они оперативно перебрасывались к местам событий.
   Владельцы усадьбы, предвидя, что назревает, скрылись, а на месте оставили управляющего. Когда мужики подступили, управляющий их уговаривал, как мог. Антон Деев первым начал сбивать замки, и мужики за ним последовали: разобрали хлеб и имущество, увели скот.
   Управляющий, конечно, взял на заметку «активистов». И вскоре в Серединовку прибыл отряд карателей под командой Луженовского (эту фамилию долго помнили старые жители). Старосте приказали собрать сход (дело было на Сторонском Боку), конные взяли сход в кольцо. «Активистов» вызвали в середину и объявили их вины, затем связали им руки и начали сечь плетьми. Кто упал на землю, тех конные секли прямо с седла. Деев стал возмущаться, и Луженовский застрелил его на глазах всех присутствующих. В итоге, один убит, несколько человек отправлено в тюрьму, остальные «активисты» отделались поркой. Затем заставили свезти назад разграбленное имущество.
   Сейчас уже невозможно точно установить, сколько человек участвовало в этом деле, и была ли эта акция кем-то задумана заранее, или это было стихийное выступление группы, обольщенной легкой наживой. В советской историографии было принято подобным событиям придавать революционную окраску. Во всяком случае, революционной заслугой это не назовешь, так что школа, построенная в Серединовке, якобы, в честь заслуг крестьян деревни Серединовки в революционной борьбе, пришлась не по адресу.
   Говорили, что в Тамбове есть картина, на которой изображена расправа над нашими крестьянами. В 1989 году я был в Тамбовском краеведческом музее и интересовался этим вопросом. Но узнать ничего не удалось. Будем надеяться, что жердевские краеведы выяснят, так ли это.
   Потом, когда все улеглось, упокоилось, люди стали вспоминать и комические случаи. Вот один из них. Мужик (фамилию не запомнил), видно чуя за собой вину, выбрался из толпы и шмыгнул на задворки. Конный заметил это, бросился его преследовать, так что мужик не успел спрятаться: он только на половину залез в солому, зад же остался на виду. Тут ему и досталось плетью, что он еле домой дошел и с неделю лежал на животе. Довольный, что «легко» отделался, приговаривал: «Матушка-жопочка спасла от острога». Наша история полна примеров, что русский мужик сечение и не считал серьезным делом. Закалка… (помните «Очарованного странника» Лескова?).
   И еще одна байка из тех времен. Мужик польстился на барское зеркало, а когда притащил его домой, оно не пролезло в дверь, и, не зная, что делать, оставил его на дворе. Корова увидела себя в зеркало – давай коситься. И та, что в зеркале косится. Корове, наверное, тоже известно, что наступление – лучший вид обороны: разбежалась и со всех сил боднула «соперницу». Тут и байке конец.
   Других подробностей и легенд народная память не сохранила.
   
   * * *
   
   1918 год. Заключен Брестский мир. Фронт распался. Значительная часть деморализованной армии растеклась по просторам России. Большевикам, захватившим власть, удалось установить свое влияние над некоторой частью старой армии. Однако, немалая ее часть осталась под влиянием, теперь уж так называемых, контрреволюционных сил, во главе которых стояли: на Юге России – генералы Алексеев, Деникин и Корнилов, на Востоке – Колчак.
   Назревавший конфликт мог бы быть решен без кровопролития, будь на то политическая воля. И шанс был. Уже созванное Учредительное собрание, представляющее все политические силы и социальные слои, должно было определить образ государственного правления России. Но большевики, имевшие сравнительно небольшое число депутатов (например, по Тамбовской губернии 28,5%) и не надеясь провести свою линию, сорвали работу учредительного собрания, говоря по-простому, разогнали его. Политики-авантюристы толкнули массы на вооруженный конфликт, надеясь в этой схватке удовлетворить свои политические амбиции. Так было в России, так было и на Тамбовской земле.
   Разве эти «закоперщики» не знали наперед, что прольется кровь, что будет жестокость и насилие?.. Но это же не их кровь, а кровь тех людей, кто не отдавал себе полного отчета о возможных суровых последствиях. Если смотреть трезво, то гражданская война – национальный позор.
   В итоге: простой народ, проливая кровь, ничего не получает, а политикам иногда удается добыть себе власть на чужой крови.
   У Марины Цветаевой есть такие слова, которые очень и очень ярко рисуют «образ» гражданской войны:
   
   «Где свой, где чужой?
   Белый был – красным стал: кровь обагрил.
   Красный был – белым стал: смерть обелила»
   
   По доступным источникам у меня сложилось более отчетливое представление о некоторых событиях, которые происходили на нашей Тамбовской, Жердевской и Серединовской земле.
   Первое – мамонтовский прорыв в августе 1919 года.
   Второе – антоновское восстание 1920-1921 годов.
   Противостояние Южного фронта Красной Армии с одной стороны, Добровольческой армии Деникина и Донской армии – с другой, проходило по линии Лиски – Новохоперск – Борисоглебск.
   10 августа 1919 года конный корпус казачьего генерала Мамонтова (9 тысяч человек) прорвал фронт в районе Новохоперска и двинулся в направлении Тамбова, через Жердевку. Местная власть за короткий срок создала отряд ополчения и выдвинула его навстречу коннице Мамонтова. Отряд стал у Новорусаново, где и произошла встреча с казаками. Силы оказались неравными, и ополченцы были порублены.
   В этом отряде был брат моего деда Ефимов Семен Филиппович (из Воскресеновки). Когда разнесся слух, что наших порубили, мой прадед Филипп Иванович и прабабка Алена Семеновна поехали искать следы своего сына. Нашли. Убитых местные жители схоронили в общей могиле. Старики откопали могилу, нашли в глине своего сына и привезли домой. Мать обмыла и обрядила, и похоронили его по-христиански, на Михайловском кладбище. Подобным образом, наверное, поступили и другие родственники убитых. О своем дяде и крестном моя мама рассказывала с подробностями. Это один из эпизодов гражданской войны, который коснулся моего рода.
   Ураган конницы пронесся и через Серединовку. После Бурнака корпус разделился на две группы и пошел через населенные пункты, расположенные по долинам рек Савалы, Осиновки, Цны, Бурначки. Надо же было людям питаться и лошадей кормить.
   Для военных времен было обычным явлением забирать у населения и пропитание, и фураж (хочешь, называй это грабеж). Бабушка Ольга рассказывала, что какая-то часть (не то белая, не то красная) остановилась в Воскресеновке на ночлег и разместилась по дворам. Один из постояльцев зарезал овцу и приказал ей варить мясо. Так же отбирали и овес на корм лошадям. Люди молчали – боялись.
   
   * * *
   
   …В 1920 году Красная армия одержала победу над главными силами контрреволюции: Добровольческой армией Деникина и Колчаком. Можно бы и приступить к мирной жизни, но экономика оказалась в состоянии разрухи (почти три года воевали и больше ничего полезного не делали, только крестьяне как-то еще пахали и сеяли).
   Обстановка обострилась сильным неурожаем 1920 года и голодом. Хлеба для армии и населения городов катастрофически не хватало. Его власть стала изымать у крестьян насильственным путем, называемым «продразверсткой». Для изъятия хлеба были созданы вооруженные группы – продотряды. Не отдал мужик хлеб добровольно, отнимут силой, не считаясь, что семья останется голодной.
   Росло недовольство крестьян, и этим воспользовались другие «вожди» (левые эсеры) и подтолкнули крестьян к восстанию.
   Трудности и голод вызвали недовольство и в городской среде. Начались вспышки мятежей: в Кронштадте, в Сибири, Поволжье, на Урале. Одним из значительных событий этого ряда было крестьянское восстание в Тамбовской губернии, которое получило в советской литературе название «антоновщина».
   Используя недовольство крестьян, восстание подготавливала партия левых эсеров, которая имела значительное влияние в Тамбовской губернии (при выдвижении депутатов в Учредительное собрание за эсеров проголосовал 835 тысяч голосов, а за большевиков – 240 тысяч, документ № 35 из «Хрестоматии по истории Тамбовского края»).
   В 1920 году партией эсеров был создан Союз трудового крестьянства – СТК, программа которого состояла из таких положений: 
* созыв Учредительного собрания на основе равного избирательного права для установления нового политического строя;
* политическое равенство всех граждан;
* частичная денационализация промышленности и оставление в руках государства крупной и добывающей промышленности;
* рабочий контроль и надзор за производством, и другие.
   Велась соответствующая работа через партийных агитаторов в крестьянской массе.
   Нужны были люди, которые возглавят восстание. Дошла очередь и до Антонова.
   Антонов Александр Степанович, 1889 года рождения, левый эсер с 1907 года, экспроприатор, то есть насильственным путем (грабежом) добывал средства для партии эсеров (как и Джугашвили для большевиков).
   В 1907 году осужден и до февраля 1917 года отбывал каторгу.
   Экстремистские наклонности характера Антонова привлекли к нему внимание лидеров партии эсеров, и они начали его «продвигать». В то время в большинстве уездных Советов Тамбовской губернии было преобладание эсеров.
   Вскоре Антонов стал начальником Кирсановской милиции и приступил к накоплению сил для восстания. В это время в Кирсанове создавался Первый социалистический полк из добровольцев, командиром которого был друг Антонова эсер Михневич.
   Оружие отбирали у проходивших через Кирсанов чехословаков и отправляли его в села Рамзу, Чернавку Уваровского района, что ниже по течению реки Вороны. К селам подходили приречные леса, и этим обеспечивалась секретность действий.
   При очередных выборах Советов в Кирсанове победили большевики. Антонов был вынужден скрыться и приступил к сколачиванию вооруженного отряда. Уже в августе 1920 года его численность достигла четырех тысяч.
   Первая стихийная вспышка мятежа произошла в 15 августа 1920 года в селе Каменка, что в двадцати километрах от села Туголукова. Вскоре туда подоспел и Антонов. Тамбовским властям наличными войсками не удалось подавить восстание в самом начале, и оно стало быстро распространяться по территории Тамбовского, Кирсановского, Моршанского, Козловского, Борисоглебского уездов и северо-восточных уездов Воронежской губернии.
   В сентябре 1920 года в восстании уже участвовало 15-20 тысяч, а в январе 1921 года – 50 тысяч человек. При помощи агитации, посулов, устрашения в восстание было втянуто значительное число крестьян.
   Вооруженные силы Антонова сочетали принципы построения регулярной армии (две армии, в составе которых был двадцать один полк) и иррегулярные вооруженные отряды. Следует обратить внимание, что главные военные действия проходили в уездах, где преобладали леса, так что широко применялись тактика и методы партизанской войны.
   Оценив серьезность угрозы, центральные власти бросили значительные силы на подавление восстания: 32,5 тысячи штыков, 8,5 тысяч сабель, 463 пулемета, 63 орудия. Под видом интернациональной помощи правительство не постеснялось привлечь большое количество иностранцев из числа военнопленных, беженцев для борьбы с собственным народом. Всего было сформировано 370 «интернациональных» отряда, общей численностью 250-300 тысяч человек. Это – чехи, словаки, румыны, австрийцы, финны, итальянцы и, даже, китайцы. А наш крестьянин и кормить их еще был должен!
   В разгар восстания был назначен командующим бывший барин Тухачевский. Он жестоко подавлял восставших. В некоторых источниках приведен материал, что Тухачевский применял тактику оккупации: расстрелы заложников и даже отравляющие газы. За победу над повстанцами и другие «заслуги» вознесли его до звания маршала, затем в 1937 году обвинили в измене и уничтожили, а в 1960 году громко реабилитировали, как незаслуженно оклеветанного. Вот таков портрет «героя» гражданской войны, в «честь» которого названа улица в городе Жердевке.
   В книге «Антоновщина» упомянут целый букет фамилий деятелей, которые усмиряли восставших: Аплок, Траскевич, Райвид, Дуренко (может, и наш), Елокомский, Редзьско, Пинсон, Ульрих, Шелехест, Скудре, Аккус, Уборевич, Котовский (даже город назван этим именем). Да и вся «Энциклопедия гражданской войны» густо заселена подобными героями.
   Активное участие в подавлении крестьянского восстания принимал бывший крестьянин Калужской губернии Жуков Г.К.. В своих мемуарах он описал боевой эпизод, который происходил на пространстве между Вязовым, Максимовкой и Серединовкой, Павлодаром.  Как рассказывал А.Ф. Лашкин, жителей потом заставили закапывать неподалеку от большака полуразложившиеся трупы. Кто свой, кто чужой – не ведали.
   Хотелось бы коснуться описания боя под селом Вязовое в мемуарах Жукова Г.К.. Согласно описанию дело было так.
   Расположенная в селе Вязовое бригада (в составе двух полков: 1-го и 2-го) получила разведданные о передвижении крупного отряда (около трех тысяч) в направлении села Вязовое (по всей видимости, это было в районе сел Пановы кусты, Львово, Бокино, Павлодар). Далее, пишет автор, навстречу отряду антоновцев (вероятно, по большаку) был выслан эскадрон под его командованием (сотня всадников против 3-х тысяч) с пушкой и пулеметом. А полки пошли в обхват: 1-й полк слева (вероятно, по пойме р. Бурначки), а 2-й – справа (скорее всего, по пойме р. Савалы,  а затем Осиновки).
   Оба полка не выполнили задачи, отступили, а эскадрон, отступая, вел бой и, как пишет автор, нанес серьезный урон наступавшим антоновцам. В реляции этот бой оценен, как значительная победа (два полка отступили – не шутка), а командир получил орден Боевого Красного знамени. Возможно, маршал не прочитал внимательно, что написали ему помощники по литературному труду?
   В очерках В. Самошкина, напечатанных в районной газете «Ленинское знамя», описан эпизод боя вблизи деревни Максимовка, в котором участвовал Жуков, где будущий маршал едва не погиб. Сам храбрый воин, маршал отдал должное отваге и ловкости своего «врага», который ударом шашки выбил его из седла. Эти «бандиты» в большинстве своем были вчерашние солдаты, пришедшие с мировой войны. «Наверно, это был унтер» – предположил маршал. Как свидетельствуют его мемуары, он питал уважение к младшим командирам старой армии за их высокую выучку (сам был когда-то унтер-офицером). Можно думать, что на склоне своей жизни, маршал был уже не очень горд за свой орден, полученный на братоубийственной войне.
   В другом очерке («Ленинское знамя» за 1991 год), повествуя о событиях в нашей местности, называют Серединовку, Максимовку, Павлодар, Туголуково «злостнобандитскими» селами. Этот, с позволения сказать, «термин» был пущен в обиход властями, и — пошла «писать губерния». Тогда можно было выдумывать, что угодно, лишь бы мрачнее была картина, и как можно хуже выглядели повстанцы. На них был повешен ярлык «бандитов», и это внушалось молодому поколению. А каратели только «подвиги» совершали. Но прошло время, и об их «подвигах» стало известно.
   В 1921 году восстание подавлено, победитель всячески выпячивал были и небылицы о зверствах «бандитов». Как-будто с другой стороны пришли с гуманитарной помощью. Да, выплеснулась патологическая жестокость: убивали, казнили, грабили, насильничали и с той и с другой стороны.
    Что мы тогда, молодое поколение, могли прочитать об этих событиях. Разве только книги Н. Вирты, который выполнял социальный заказ. За свои «труды» Вирта был, конечно, награжден, и не дурно устроил свою жизнь «за голубым забором» в селе Горелом, что недалеко от Тамбова. Где-то годах в 60-х, об этом повествовала (кажется) «Комсомольская правда».
   
   * * *
   Взрослые при детях опасались говорить о событиях, связанных с восстанием. Однако, что-то мы все-таки слышали.
   В Серединовке, по моим представлениям, в восстании участвовало не более пятнадцати человек, сочувствующих, конечно, было больше (в архивах, безусловно, есть список). Пять человек были расстреляны, имена двоих мне известны: Дмитрий Кузьмич (Юрок) и Зайцева – заложница за мужа Тимофея Спиридоновича, мать троих детей. Фамилии и имена остальных, если когда-то и слышал, память не сохранила. Двое, как говорили, умерли в тюрьме: Лашкин Федор Федорович и Дурнин (Мишков). У Лашкина остались двое маленьких детей: Михаил и Владимир, которые оба воевали в 1941-1945 годах, вернулись живыми, с медалями и, безусловно, искупили «вину» отца. От Дурнина остался мальчик Виктор, который потом стал круглым сиротой и рос у Деевых (крайних). В 1941 году его призвали на войну, и с фронта он вернулся инвалидом, тоже искупил «вину» отца. После войны он где-то затерялся в Башкирии. Другие участники восстания остались живы, некоторые отсидели в тюрьме и вернулись, дожили до старости и всю жизнь находились «под колпаком» органов. Двое из них — Минаев З.И. и Зайцев Т.С. — работали в колхозе, один кузнецом, другой плотником. Никто из этих людей, даже по меркам 1930 года, кулаком не был. И только о двоих говорили, что они проявляли жестокость, которая была, скорее, патологическим явлением и не имела социальной мотивации.
   В книге К.А. Гибшман рассказано о казни шестидесяти двух красноармейцев в селе Туголуково, но и другая сторона действовала не менее жестоко. О казни пятерых наших жителях рассказывала моя мать, ей в ту пору было более двадцати лет, и она все это видела и отчетливо помнила. По ее рассказу дело было так. В Серединовку прибыл вооруженный отряд, собрали сход, объявили по списку, кто должен выйти (охотники составлять списки всегда были). Из пятерых названных, двоих не оказалось, и как заложников взяли их близких, дали срок явки и посадили в Чернышев амбар под охрану. За одним из них, по прозвищу Юрок (он пахал в поле) побежала дочь и сказала, что власть приехала и его требует (у нас всех приезжих тогда называли властью). Он выпряг лошадь из сохи, запряг ее, навалил соху и борону на телегу, перекрестился, приехал домой и пошел «сдаваться». Его тут же посадили под охрану, заложницу выпустили. Как он был обрисован, не похоже, чтобы он участвовал в боевых действиях, но, возможно, громче других говорил, то есть «возмущал» народ. Но этого оказалось достаточно, чтобы его расстреляли. Второй, Зайцев Т.С., так и не явился. Заложницей была его жена, у них было трое детей – три девочки: Сима, Леночка и Тая.
   Истек срок явки, снова собрали сход и объявили «приговор» – расстрелять! Отгородили обреченных штыками от толпы (дело происходило у Чернышева (Казакова) дома и повели их вниз, к пруду. Тогда пруд был маленький, и расстояние до него от дома было метров сто.
   Толпа ахнула, родные закричали, Зайцевы девчонки вцепились в мать, их как щенят отшвырнули. Отвели немного арестованных и на глазах всего народа расстреляли. Кто-то не сразу был убит, пытался подняться, их добили.
   Это была казнь, иначе не назовешь. И уехали в другие деревни вершить суд неправый – для устрашения.
   Все это было в духе указаний верховной власти и приказов Тухачевского (приказ № 130). И вот забыты имена так называемых, «бандитов», даже самых жестоких. Никогда не будут известны имена тех, кто казнил мать троих детей.
   Неизвестны имена и тех зарубленных и наспех зарытых у большака и на бугре за Серповской лощиной, где потом была усадьба колхоза «Серп и Молот» (сейчас это, если смотреть с нашей усадьбы от акатника на юг, левее метров 80-100 от плотины). По рассказу Лашкина А.Ф. (ныне покойного) там зарыты (а не похоронены) семь или восемь человек.
   Неизвестны или забыты и имена тех борцов за советскую власть, чья могила была вначале огорожена штакетником. Нас водил туда учитель, как бы на поклонение, 7-го ноября и 1-го мая. В Серединовке это место теперь трудно найти.
   Многое забыто, однако же, не все забыты. Такая уж особенность нашей памяти. И поныне жители Жердевки ходят по улице Тухачевского и живут люди в городе Котовске, где как бы увековечена память палачей тамбовских мужиков.
   …Летом 1921 года закончилась последняя схватка в братоубийственной гражданской войне. Повержен последний, хоть и маломощный, но враг – Тамбовские повстанцы. Тут бы победителю и остановиться, охладить воинственный пыл, проявить в какой-то мере великодушие к побежденному, может быть, даже в чем-то повиниться перед ним: ведь было же за что – народ то наш, свой.
   Но нет же. Жестокость карательных мер была доведена до крайнего предела, победитель был беспощаден.
   Читаем выдержку из «Общегубернской информационной сводки о борьбе с бандитизмом», июнь – июль 1921 г.:
   «… Общий итог: операции по приказу № 130 проводились в 19 районах, 30 волостях, 29 селениях. Взято бандитов 354 и разных 93. Арестовано заложников: одиночек – 354 и разных – 432, семей – 161… Конфисковано 210 хозяйств, сожжено 4 дома. Явилось добровольно бандитов 476, дезертиров – 329, взято дезертиров – 851, расстреляно 394 человека» («Хрестоматии по истории Тамбовского края», 1993 г.).
   Были среди серединовских мужиков и те, кто пролил свою кровь ради торжества победы. На краю Серединовки в саманной избе жил Сафонов Василий Андреевич, служил он в Красной армии, ранен, домой вернулся без одного глаза и носил черную повязку. В заслугу ему это не было поставлено. На моей памяти, он был деревенским пастухом и какое-то время носил из Чикаревки почту. Когда заходил к нам, то присаживался отдохнуть, покурить с отцом, поговорить и повспоминать. Кое-что и я слышал.
   Василий Димитреевич Кудряшов тоже служил в Красной армии, пришел домой раненый (кажется, в шею). Он сразу стал опорой новой власти на деревне. Когда делались «зачистки» «бандитов», то по своему новому статусу он, вероятно, должен был помогать властям. При одном таком мероприятии извлекли отца из соломы (или из погреба), где он прятался (он был грешен – «ездил») и явно собирались исполнить над ним приказ № 130 – расстрелять на месте.
   Бабушка Елена, его мать, ползет за карателями на коленях, умоляет – ведь единственный сын, только вернулся с войны, а тут опять… Дядя Вася (так мы его по-соседски называли) присутствовал при этом и великодушно сказал, что «этот не виноват» (как-никак, были соседи, росли вместе). Потом он был все же вознагражден, ему была дана маленькая власть, и он стал механиком в МТС в 30-е годы.
   Когда все рассеялось, отца все же взяли на «фильтрацию», и я как-то слышал, что проходил он ее в Бутырке. Вернулся. На всю оставшуюся жизнь был «под колпаком» органов.
   А некоторые не вернулись. Что там было – неизвестно, говорили, что умерли.
   
   * * *
   
   Где-то, в году 1934-35-м, к колхозу прикрепили на содержание инвалида гражданской войны Перфилова Александра. В деревне ему сразу дали прозвище – «красный партизан». Поселили его (сейчас уж не помню у кого) на постой, выделяли из колхоза по пуду муки на месяц и сколько-то пшена, иногда, может, давали постного масла, а остальное он добирал у хозяев, где квартировал.
   Был он весьма склонен к спиртному, часто муку пропивал и ходил, пробавлялся, по дворам: кто-то да покормит. Помню, дело было на 1 мая. У нас дома стали отмечать этот праздник, и мама напекла (в кои-то веки) роскошных, из белой муки, пирогов с начинкой. Мы с сестрой и так и эдак вокруг них, но мама неумолима: «Вот сядем все за стол, тогда уж и ешьте сколько хотите». Подошло время, все сели за стол, взрослые понемногу выпили (у нас в семье к этому относились сдержано) и начали, как всегда, с первого блюда. Мы с сестрой истомились ждать, когда же дело дойдет до пирогов. Но тут заходит (в деревне входят без стука) Перфилов, здоровается, поздравляет с праздником. Родители как положено, приглашают его к столу, он не заставил себя уговаривать – за тем и шел. Отец ему, конечно, налил (что ни говори – гость, хоть и незванный). А дело как раз подходило к пирогам: вот тут-то он и отличился к, нашему с сестрой огорчению. Похвалил пироги, похвалил хозяйку и … пошел дальше.
   Тогда не было в обиходе слова «бомж», но это был представитель этой породы. Перед войной он куда-то пропал, а после войны, как мне рассказывали, пришел в Серединовку больной, грязный, завшивевший… Как-то его покормили, а уж ночевать пустить никто не решался. Тогда он пришел к Чибизову Ивану Ивановичу, умному авторитетному старику и сказал: «Ну, если ты, Иван Иванович, не пустишь меня, то я пойду и удушусь». Иван Иванович переглянулся со своей Наталией Никифоровной, разобрали в хатке, соорудили постель (дело было в теплое время) и поместили там «партизана».
   Прожил он недолго. Похоронили его в Еремином саду, недалеко от мельницы. Власти даже не поставили звездочку на его могиле. А ведь «никто не забыт, ни что не забыто»?
   В годы войны на этом месте хоронили эвакуированных детдомовцев. Наши жители когда-то говорили о том, чтобы открыть в Еремином саду кладбище. Но судьба распорядилась иначе: хоронить там некого.
   «Похоронена» уже сама Серединовка…
   

   ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ…
   
   После Великой Отечественной войны почти до самого конца XX века страна не испытывала больших потрясений.
   Этот период можно условно обозначить такими вехами: закат сталинизма, хрущевская оттепель, брежневский «застой», кратковременный андроповский  всплеск строгости, горбачевская «перестройка». И затем новое великое потрясение ? развал державы.
   На всех этих этапах жизнь имела различные оттенки. Но что неоспоримо: материальное положение населения постепенно улучшалось, люди стали жить спокойнее и увереннее, хотя и небогато, но и тому были рады. Экспансионистский зуд у наших вождей, конечно, был и в эту пору. Под видом интернациональной помощи мы влезали в разные конфликты: во Вьетнаме, в Афганистане, на Ближнем Востоке и даже добрались до Центральной Америки и некоторых африканских стран.
   Но это где-то там, далеко, и народ остро на них не реагировал, разве только горевали в семьях, которые потеряли близких.
   О событиях того периода написаны и еще будут написаны многочисленные тома. Но это уже стало достоянием истории. Остановимся лишь на некоторых моментах жизни послевоенной деревни.
   Я уже не жил в ней и о том, что там происходило, узнавал или из газет, или когда ненадолго приезжал к родным.
   Власть, хотя была и своя, советская, советоваться с народом не приучилась. Вздумают чиновники что-то в кабинетах и, не взвесив как следует, скорей внедрять в жизнь.
   Тяжелым ударом по жизни деревни стало укрупнение колхозов и объединение небольших деревень. Во внимание не было принято, какие это повлечет за собой социальные и моральные последствия.
   В так называемых неперспективных деревнях (какой  оказалась и наша Серединовка) закрыли школу, магазин, сократили число рабочих мест. Что делать молодым семьям? Волей-неволей переезжай на центральную усадьбу и осваивайся в новой среде, либо в город, где их тоже не очень ждали.
   Но деваться некуда ? переезжали. Рвались семейные и родовые связи, старики не хотели никуда уезжать и оставались в одиночестве на родной земле ждать своей смерти. Дети росли (и растут) на чужбине, мало что зная о своих родственниках и родовых корнях.
   Нация ведь тогда сильна, когда в ней крепкие родовые связи. О нас теперь этого не скажешь!
   
   
   
   
   ***
   
   За послевоенные годы произошел огромный отток населения из деревни. Если до войны сельское население составляло примерно 80 %, так к концу XX века едва ли осталось 20 %.
   Были на то разные причины.
   Одна из них ? вытеснение ручного труда из сельскохозяйственного производства за счет механизации.
   Другая причина, тоже значимая, ? стремление людей к более благоприятным условиям труда и быта.
    Вот тут-то и выявилась прочность крестьянской души: поддаться соблазну или устоять?
   Нынче мы не без гордости можем сказать: многие из наших серединовских устояли, не изменили земле и прочно осели на ней на всю свою трудовую жизнь.
   В кратких очерках нет возможности назвать поименно всех моих земляков, которые всю свою трудовую жизнь прожили на родной земле и заслужили тем большое уважение.
    В первую очередь скажу о тех, кто ныне составляет старшее поколение, то есть ветераны сельского труда. Среди них: Василий Николаевич Отставнов, участник Великой Отечественной войны, более 25 лет отдавший сельскому труду: в юности на полевых работах, а затем, по окончании военной службы, успешно руководил крупным хозяйством ? колхозом «Гигант», за что награжден высшими орденами.
   Ветеран Великой отечественной войны Владимир Николаевич Чевелев начал трудиться на земле в 1941 году, в 1943 году ушел на фронт и после войны до самого пенсионного возраста трудился на родной земле.
   Надежда Ивановна Чибизова тридцать пять лет проработала на всех видах сельскохозяйственных работ.
   Другие, чуть помоложе, но теперь уже тоже ветераны труда, всю свою жизнь посвятили сельскому труду. Первыми назову Петра Васильевича Маслова ? Героя Труда, Вячеслава Николаевича Мещерякова, Михаила Ильича Королева, Владимира Ивановича Королева, Виктора Ивановича Рудакова, Марию Васильевну Медкову (Кудряшову), Антонину Васильевну Королеву (Кудряшову), Александра Владимировича Мещерякова.
   Назову  также и Юрия  Ивановича Рудакова ? милостью Божьею учителя, всю жизнь проработавшего в сельской школе.
   И более молодое поколение крестьян ? моих земляков ? также заслуживают большого уважения за преданность родной земле.
   
   ***
   Радость жизни люди начали ощущать с 50-х годов.
   Вернулись живые солдаты, отдохнули от тягот войны и начали пахать, сеять, строить. Народилось много ребятишек, заработала школа-семилетка.
   Власть сделала некоторые послабления крестьянам: сокращены налоги, отменены займы, от трудодня перешли к денежной оплате, установлена (хоть и маленькая ? 12 рублей) пенсия по старости. Дети, подрастая, пошли учиться в среднюю школу и учебные заведения. Люди стали из ветхих избушек переселяться в новые дома.
   Вот они ? отцы и дети той поры. Уже счастье проглядывает на их лицах.
   Жить бы да жить!
   Но в 90-х годах рухнуло все, что по крупицам собирали за несколько послевоенных десятилетий: ПЕРЕСТРОИЛИСЬ…