Дорогие друзья! Предлагаю вашему вниманию историю - продолжение рассказов бабушки Нади про свою нелёгкую женскую долю.... ИТАК...
"Эх, девоньки! Горька наша бабья судьбинушка, как полынь- трава, - тяжко вздыхает баба Надя. - Иной раз в такой переплёт влезешь, что и не чаешь живой выбраться!" - добавила она и примолкла.
"Бабушка, ну расскажите, ну пожалуйста!" - заканючила Таня, соседка по палате. Старушка вновь вздохнула, промокнув набежавшие слёзы белоснежным носовым платком.
"А смеяться-то не будете? Понимаю, чудной случай, однако, Михайло-то муж мой разъединый, шестьдесят годков, почитай, прожили... Мне ведь каждая памятка о нём дорога..."
"Нет, не будем, не будем! Ну, рассказывайте же, бабушка!" - взволнованно взмолились мы, боясь, что старушка передумает.
Улыбаясь сквозь слёзы, она долго задумчиво всматривалась в багровый закат за окном. Солнце неспешно садилось за тёмно-зелёный ельник, озаряя прощальным своим лучиком лицо старенькой рассказчицы.
"Слухайте, касатки, только, чур, не смеяться и не хохотать, как колхозные лошади...
Дед-то мой, Михайло Спиридоныч, самогонку лопал вёдрами, ровно как соседский мерин Афанасий водицу.
Всякое случалось: и бил меня смертным боем, и в соседях скрывалася и даже однова всю-то ноченьку с детишками на крылечке просидела...
Возвернулась я в тот день из городу, глядь - ребятишки во дворе все как один кукуют, а в избу зайти страшатся. Завидев меня, кинулись да с рёвом в подол вцепились. . А Полкан - цепной кобель наш - наравне с ними взвыл так, что волосья мои дыбом встали! Я их и так и сяк пытаю: что, мол, случилося, а они, знай, своё - ревут так, что словесов не разберёшь. Терпела-терпела, из силушки выбилась, да и так гавкнула на них, что Полкаша, вмиг успокоившись, удивлённо уставился на меня жёлтыми, как у Михайло, глазюками.
"Пошто разревелись-то, родимец вас задери!" - набравши в грудь свежего воздуха, рявкнула я сызнова, отчего Полкан, завизжав жалостливо и поджамши свой и без того короткий хвост, ужом уполз в собственную конуру. Ребятишки молчали, жались к ногам и лишь Алёнка, старшая, жалобно заскулила:
"Папуля... Папуля тама... Сбесился, не пойдём мы..." - хныкала она. От речей ейных меня аж скрутило всю.
"Откель ты такая только взялась, чтобы на родного-то папку чёрт те чё воротить? Папка кормит вас, поит, а вы чего брешете?" - рявкнула я, нутром чуя, что Алёнка не брешет. Видно, я сама себя успокоить пыталась тем, что отругала родимое дитя.
"Угомонились все, дружно высморкались и вытерли носы, Я скоро" - рявкнула я на деток и двинулась в сторону крыльца. В воздухе повисла недобрая какая-то тишина, и я услышала, как в Феклушином хозяйстве жужжат пчёлы. Услышала даже, как нахальная Феклушина дочерь волокёт на сеновал нового очкастого ветеринара... Эх, головушка моя горькая! До чего дожили с новой-то властью? Девки сами подол задирают! Однако, не до того мне тогда было. Сцепив зубы и взопрев от излишних переживаний, я добралась до родимого крылечка и прильнула к окну. Что я там увидела!..
Взъерошенный, с распухшей от самогонки рожей Михайло благополучно колотил посуду, запуская ею в кого-то невидимого и вопил всякую непотребщину. Такой ужас меня взял! Да не жаль мне тарелок тех треклятых... Его, сердешного, так вдруг пожалела, что сердце моё враз захолонуло... Гляжу в оконце, да страх меня берёт, что ещё болезный мой надумает? А он тем временем новую табуретку к балке подтащил, да чего-то там к потолку прилаживает... Не стерпела я. Рванула дверь, а она на крючке, не поддаётся, зараза. Ребятишки догадались и мигом топорик притащили. Жахнула топором по двери, запорки-то слабые - послетали вмиг. В избу заскочила, зову муженька, ору благим матом, да слёзы горючие по щекам льют.
А он, сердешный мой... Он верёвицу к балке приладил да головой в петлю-то и лезет... Не в себе я стала от той картины.
"Михайло! Не смей, Михайло! Слезь щас же оттель!" - завопила что было мочи. Супружник зверем на меня зыркнул, стащил петлю с шеи, с табуреточки спрыгнул.
"Изыди! Изыди, дьявол! Не возьмёшь!" - проревел он страшным рёвом, запуская той табуреткой в мою бедную головушку. Успела я только крикнуть:
"Спаси, Господи..."
Сподобил-таки меня Господь увернуться от мужнего предательского удара, на улицу стремглав выбежала,
"Караул!" - шумлю что есть моченьки. Соседи услыхали, подоспели да еле-еле угомонили болезного, скрутивши его верёвицей, аки разбойника какого. В рот кляп воткнули, дабы не вопил более, так он связанный по полу катался да только мычал...
Мы с ребятками испужались в дому-то ночевать, а к соседям идти совестно. Так на крылечке и прокуковали всю ноченьку. Я в избу-то иногда заглядывала, за змеем этим досмотр вела. А ну как черти развязаться ему помогут? Мычал он, зенки бешеные на меня таращил, да всю ноченьку по полу ужом катался.
Поутру затих, сердешный, умаялся видно. Я тогда потихоньку зашла да ребятишек проведя мимо, спать их поклала, ну а самой не до сна. Дремлю одним глазом, другим на связанного Спиридоныча кошу - живой ли... Слышу, завозился аспид мой, замычал опять чего-то. Подхожу, а он глазюки вытаращил, крутит ими да мычит. Не поняла сразу, чего надо, потом ужо уразумела, вернее, учуяла. Он, сердешный, кажись, по нужде просился, маялся... Что ж, развязала, да поздно уже было. Водицы студёной запросил, я из колодца мигом принесла. Почитай всё ведро выпил милый друг, порты порченые снял, а до кровати доползти сил не хватило. Прямо так и заснул на полпути к супружеской постели, пришлось мне волоком его до места тащить. Ввечеру поднялся да шасть к ведру с водицей. Глядь, а он ведёрко-то на голову себе опрокинул. Не стерпела я тут, ведь новые половики так разуделал, гад!
"Что же ты вытворяешь, сволочь? Это ж подруженьки моей Лизаветки подарок! Она ночей не спала, ткала их, чтобы красиво у нас в дому было! Изверг ты, стрелять таких не жалко!" - глотая слёзы, выдала я мужу. Он долго зенки на меня лупил, как на ненормальную, потом гаденько так ухмыляется.
"Ночей, говоришь, не спала, половики дурацкие ткала? Хм... Дура ты, Надюха. Дура и есть! Днём она их ткала, днё-о-м! Ночами нам с ней... хм... было не до половиков твоих вовсе!" - пробормотал он.
"Как так? Ты-то тут причём? Не пойму я чтой-то..."
"Это я-то причём? Хм... Тебе-то со мной рядом тоже не до половиков бывает..." - жестоко ухмыляется этот кобелина. Не стерпела я тут, бабоньки! Схватила ухват да давай его по костлявым бокам охаживать! Не знаю, чем бы всё закончилось, да токмо сынуля старшой услышал, да отобрал у меня орудие...
"Ну а дальше-то, бабушка, что дальше? Неужели простили его?" - не выдержала Татьяна.
"Простила, муж всё ж таки, - тяжело вздыхает старушка. - Да и ведь он мне такое порассказал..."
Баба Надя вздохнула, в уголках её выцветших глаз вновь заблестели слёзы.
"А сказывал-то, сердешный, вот что...
"Не сказать, что дюже много выпили мы с Митяем, бывало и больше. Последняя поллитра с трудом, аж с натяжкой, пошла... Митяя-то баба его домой за шиворот уволокла, явилась в самый интересный момент! Ну, я мозгами пораскинул: Надюхи, тебя то есть, нет пока, ребятишки на улице гоняются. Придёшь - ведь несомненно изымешь и выльешь эту несчастную поллитру! Должен её осилить, ну не пропадать же добру! Подналёг я тут, поднапрягся и уговорил-таки ту проклятую бутылку! Только поплохело мне как-то сразу, ослаб весь и, знамо, задремал... Чую, кто-то тормошит меня, на тебя первая мысль была. Гляжу, а это Толян упокойник, тот, что удавился по пьяни о прошлом годе. Ну, тот самый, которого поп наш (тот ещё прохиндей!) отпевать не стал. Только вид у Толяна страшён больно... Синюшный весь, распухший, чёрная полоса на шее, смердит от него мертвечиной...
"Меня за тобой прислали, Михайло! Должен ты, мил друг, наложить на себя руки! Собаке - собачья смерть, а живёшь ты как самая поганая псина! Так что вот тебе верёвочка, петельку на шею - и будем мы вместе сызнова, как в старые добрые времена!" - ощерясь вонючим ртом, бубнит этот мерзавец.
"Спаси меня, Господи!" - пятясь от страшного гостя хотел было вымолвить я. Но Толян ровно мысли мои прочитал, зашипел от злобы, как самовар, да посинел ещё пуще.
"Язык щас вырву!" - прохрипел он и, оттеснив меня в угол, сунул в руки верёвку. Отовсюду - со стен, с потолка, из подпола - валом повалили черти самых разнообразных мастей, страшные, лохматые, с копытами и с рогами. Они мяукали, лаяли, ржали лошадьми и резво прыгали по мне... Оборонялся я как мог от нечистых, пуляя в них посудою, да что толку! Визжа, царапаясь и сквернословя, бесы скакали по мне, точно самые ядовитые вонючие клопы...
Тем временем Толян глянул на новую табуретку, и она сама, родимая, по воздуху поплыла... да у моих ног встала...
"Марш на табуретку, быстро, да петлю на шею! Не один ты такой, неколи мне с тобой тут!" - прохрипел этот смердящий мерзавец, толкая меня своими осклизлыми лапищами на табурет. Он помог мне приладить верёвку к балке и просунуть голову в петлю... Вдруг дверь отворилась и вошла страшенная рогатая фигура. Никогда мне такого ужаса видеть не приходилось... Глазищи огнём пылают, рога на голове.
"Пора, Михайло! Ну будь ты хоть щас мужиком!" - торопит меня этот распухший гадёныш, Толян. Я уж хотел было покориться уроду этому, как вдруг чучело вошедшее возьми да заголоси человечьим бабьим голосом:
"Не смей, Михайло! Слезь щас же!" - Крепко испужался я. Снял петельку, с табуретки слез да засадить Толяну пинка прямо в его синюшную покойничью морду постарался. Так мне вдруг жить захотелось! Деток видеть, тебя, Надюха...
"Врёшь, не возьмёшь!" - завопил я что было мочи, хватая табуретку и запуская её прямиком в то страшенное пугало с огненными глазищами...
"Спаси, Господи!" - заголосила эта тварь бабьим, до жути знакомым голосом, и всё мигом пропало... Помню только, что очнулся на кровати, без портов, и ты рядом на хорошо знакомой табуреточке кемаришь. Ни Толяна, ни чертей, ни того чучела с бабьим голоском - никого... Понял я, Надюха, что ты одна нужна мне... Ты и наши ребятишки - и никто больше! Ты прости уж меня, дурня старого, за всё..."
Старушка примолкла, счастливо улыбаясь сквозь слёзы.
"Ну а дальше? Дальше-то что?" - наперебой загалдели мы.
"А дальше всё хорошо было. Самогонки Михайло в рот не брал... недолгое время... А потом подзабыл эту историю да и за старое взялся... Однова до того допился, что едва живого его не схоронила. Но это уже совсем другая история..."