ЗАПРЕТНАЯ ГАВАНЬ.
Часть 1.
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДЕЛО.
Глава 14.
О РАЗВЕДКЕ.
Я был вне себя от досады. Я был очень сердит. Всё из-за странно глупых тайн Запретной Гавани. Эти секреты ничто по сравнению с тем, что я действительно хотел знать. Но ладно. Раз хочу – значит узнаю.
Я видел в окно, что Леон на улице встретился с Петриком. Они перекинулись парой фраз, Чудилка покачал головой, пожал плечами и отправился провожать приятеля на паром, в то время, как мне он был нужен гораздо больше, по моему разумению. Прикинув, когда он вернётся, я достал карту, добытую на судне контрабандистов, и увлекательно провёл время, изучая взглядом изгибы глубокой и широкой реки Вилюйки (она же – Виляйка, она же – бывшая Аринари). Я проследил её от впадения в океан у светской столицы Глаз Моря до загадочного города мудрецов Врата Сна. Это и впрямь было похоже на ворота в длинной и узкой горной гряде, где больше никаких городов и селений и никаких дорог сквозь неё. Перед Вратами Сна, с этой ещё стороны, левее, голубело озеро с романтическим названием Совсем Проклятое. На нём – остров. На прозрачном слое, показывающем современную Запретную Гавань, он был агрессивно закрашен чёрным и звался Тайная Мерзость. На старом слое – Гнусная Гадость. Роща, полукругом охватывающая долину с озером, была отмечена, как Милое Место, причём, на обеих картах. За широким проходом сквозь горы, где расположился город мудрецов, за самими Вратами Сна, нашёлся Священный луг и пятнышко зелёного сада прямо на нём. Сад большой, неопределённой формы. Нарисован на прозрачном слое. В далёкие времена сад тоже был, и удерживался в границах меньшего по площади квадрата. В современном находилось нечто вроде крохотной запятой. Я считал её не стоящим внимания загрязнением. Где-то в этих местах окопались Познавшие Всё. Вдоль реки Виляйки (она же Вилюйка) видна дорога. Но она обрывается возле того, что я правильно принял за большую усадьбу с настолько грандиозным основным строением, что оно удостоилось отдельного места на карте. Раньше дорога шла выше, терялась в лесах. Путешественники могли любоваться водопадами на сузившейся Виляйке. Могли обозревать простор лугов и даже заглядывать за горную гряду, смотреть поверх неё. Вот это место у кромки лесов, например, значительно выше горной узкой гряды, разделённой Вратами Сна, и в хорошую погоду можно, наверное, увидеть полоску океана на горизонте и Вилюйку, извивающуюся по низине.
Я отметил, что со времени древности границы лесов и лугов, пашен и садов, болот и священных мест, а также ниточки дорог изменились до странного мало. Чёрточки мостов чернели там же. Кроме названий, одно место заметно отличало верхнюю карту от нижней. На внешней, прозрачной, оно выглядело грязным пятном, и вся обширная область была подписана так: Столица. Всё ясно. Здесь высадился десант захватчиков с планеты Зокарда: именно так назвал её Леон.
Зелёным пятном, проглядывающим сквозь прозрачный слой, была самая верхняя, центральная область, территория Покровителей. Что там, составители карт не знали. В центре на обеих картах невнятным пунктиром обозначалось озеро Водопадное. Но ни рек, ни других озёр, никаких поселений. Начало реки Виляйки терялось где-то там, невразумительно отмеченное неясным коротким хвостиком.
Важным было то, что на верхней карте красным карандашом, торопливо и, казалось, позже, была нарисована линия, окружающая материк по морю, и другая, проходящая по суше, едва отступив от побережья. «Волшебная граница для иностранцев из Запределья» было написано вдоль неё каракулями, требующими расшифровки. По причине ужасного почерка. Верхняя карта вся была исписана этой рукой, но человек старался и имел время выводить буквы. Красную границу и эту надпись, поглотившую собой некоторые другие, делали впопыхах.
И это – самые ценные сведения, полученные мною о Запретной Гавани. Это необходимо знать нам, разведчикам.
Ох, уж эти мне каракули! Я покачал головой, вспомнив школьные годы и то, как рыжий мальчик Таен, неспособный толком поднести ложку ко рту, упрямо тренировался быть правшой. Он и левой-то рукой писал приблизительно так, как я вижу здесь, на этой карте, а уж правой! Вообще никак.
- Научусь рисовать, - пыхтел он мне в ухо. – Не как Лёка, конечно. Как я. Как Таен. И правой рукой. Вот увидишь.
- Совсем не обязательно каждому человеку быть правшой. Тебе лучше левую руку развивать, с ней у тебя проблем нет, - говорили ему учителя и мои бабушка с дедушкой. Я и сам говорил.
- Развиваю обе, - укусив себя за губу и не отвлекаясь от трудного дела раскрашивания картинки, сообщал чудак. И ведь достиг результатов, удивляющих всех. Кто там, в Тонке, занимался с нашим другом? Был ли обеспечен ему должный уход и наблюдение докторов?
Я вдруг вспомнил взгляд моей мамы, когда мы с Таеном сидели во дворе за столом, и он, сопя и покряхтывая, водил по альбомному листу карандашом, зажатым в правой руке так, как зажал бы его годовалый младенец, которому не объяснить, как правильно. Однако, для Таена это уже было прогрессом. Он обводил узор, который я нарисовал для его упражнений вот таким же пунктиром. Мы ежедневно так развлекались. Я придумывал ему задания, сидел рядом и делал уроки или сам рисовал что-нибудь. Или слушал его придумки, изумляющие оригинальностью. И вот я вспомнил, как мама принесла нам молока и пирожков на блюде. И угораздило же меня оторваться от рисования в тот момент, когда она, замерев, смотрела на Таена! О!.. Я не хочу вспоминать этот взгляд. Не хочу помнить маму такой. Не хочу думать, что она также смотрела на Мичику, запертую во дворце.
Тут я заметил Петрика. Он вошёл в калитку, а я, распахнув окно, замахал ему рукой, чтобы он поднялся ко мне. Был Чудилка каким-то взъерошенным, и, если бы мы жили у дикого леса, то я заподозрил бы, что его пальто терзали волки, да и бросили, не обнаружив в нём хозяина. А он слез с сосны, надел пальто и, как ни в чём не бывало, отправился домой, даже не вытряхнув из шевелюры хвою и пыль. Шапку, которой, он, судя по её виду, мог бы отбиваться от стаи, Петрик держал в руке. Да что это с ним?
Утром он со мной и детьми переправился на пароме в Дэйту. Лала, конечно, думала, что он не посвящён в наши с ней планы. Я сбрехал ей, будто Чудилка считает, что она и Рики выполняют поручение от школы, поэтому освобождены от занятий. Петрик пожелал детям счастливого пути, а сам отправился в дом к главе решать дела великой важности. Уж не подрались ли они? Или это Леон перед расставанием повалял Чудилку в пыли? Но нет. В момент их встречи на улице я успел отметить, что у брата непонятный какой-то вид.
Справедливости ради надо сказать, что какую бы одежду ни нацепил на себя Петрик, и сколько бы злобных волков её предварительно ни погрызли, это ни капли не портит его, очень красивого человека. И каким бы простым и радостным, а порой и смешным он сам ни казался, всем сразу становится ясно: это вождь. Чем он старше, тем это заметнее. Родители, при каждом удобном случае принижающие его роль и популярность, кажутся мне слепцами, впавшими в маразм. Петрик вождь, обязанный оставаться на этом берегу. Ему нельзя отправиться в разведку. Со мной.
- А! – произнёс он, войдя в кабинет и швырнув шапку в мусорную корзину. - Вот она, эта карта. Это ты её взял. А я как раз хотел сделать копию. Жутко кропотливая работа. Лучше усадить за неё Рики и Лалу.
- Лучше сфотографировать, - засмеялся я, отметив, что он не только растерзан, но и здорово взбудоражен. – И ты уже сфотографировал. Ау, Петрик, о чём задумался? Жалеешь, что Леон уехал? Жалеешь, что Канута не захотела за него замуж?
- Наоборот, - выйдя из задумчивости и усевшись на подоконник, возбуждённо проговорил он. – Наоборот, радуюсь. В разлуке Канута соскучится и перестанет чудить от тоски по своему Леону. И когда он совершит ради неё несколько подвигов, она, конечно, наплюёт на всё и скажет ему «да». Он же будет больше ценить этот брак. Что сложнее достаётся, то выше ценится. Из этого мы делаем вывод, что разлука пойдёт на пользу обоим и приведёт к свадьбе и крепкой семье. Но скажи мне, Миче, - заговорил о другом Чудилка, - откуда наш дорогой Лёка узнал, где и как можно перехватить судно контрабандистов? На котором мы нашли эту карту.
- Понятия не имею. Откуда он вообще узнаёт такие вещи? От особых и разных людей. Это его работа.
- Ну да, ну да, - подтвердил Петрик. – Не удивлюсь, если от Кануты. Человека, более особого, чем она, я не встречал. Разве что Таен…
Тут я, как обычно, замер при упоминании Таена. Скукожился и постарался не подавать признаков жизни. Деликатные люди в этом случае замолкали, и Петрик всегда был деликатным. Собственно, раньше он сам вёл себя, как я. Но сегодня его что-то прорвало и понесло по кочкам. Наверное, от растерзанности и взбудораженности.
- Прости, Миче. Но в голову лезет всякое в последнее время. Например, напрашиваются вопросы на тему скорости переезда Таена. Чем больше я думаю, тем больше мне это подозрительно. Посуди сам. Знакомство с будущими родителями. Разные беседы с директрисой приюта и докторами. И надо, чтобы мальчик привык, а это подразумевает совместные прогулки и увеселения. Рассказы Таена о том, что должно произойти. Оформление документов. Мы бы тысячу раз имели возможность полюбоваться на этих людей. Нам известна вся процедура. Мы видели такое не раз. Да, благодаря тебе наша компания на некоторое время выпала из жизни и сосредоточилась на твоей чувствительной особе, но мы не могли не знать вообще ничего. А между тем, ходили слухи о том, что одна семья из нашего города хочет усыновить Таена. Но его вдруг увозят в какую-то Тонку. Эй, слышишь, Миче! Прекрати столбенеть, когда с тобой разговаривают о нашем друге. Перестань изображать из себя дерево, которое грызут короеды. В первый же свой приезд в Някку я выясню всё. Я вытрясу из директрисы и доченьки её Кэти всю правду. Лично вытрясу. В письмах они увиливают от ответа. Не пойму, почему мы так долго ничего не предпринимали. Аргумент, что Таен сам этого не хочет - это плохой аргумент. И я не верю, что ты способен чувствовать себя обиженным на протяжении десятка лет. На моей памяти твоя самая жестокая обида длилась десять минут. Ссора с родителями не в счёт. Прекрати столбенеть, Миче, говорю тебе. Давай, в конце концов, обсудим это.
Но я продолжал столбенеть. На этот раз от известия о какой-то семье из нашего города, которая будто бы вознамерилась взять Таена в свой дом. О! Тогда было бы всё по-другому! Мы дружили бы до сих пор!
Петрик не понял, что на сей раз мешает мне прогнать короедов и поболтать на больную тему. Он, похоже, считал, что мне известно, что кто-то из Някки хотел усыновить Таена. Вздохнул, махнул рукой и сказал:
- Ладно, я сам разберусь и сообщу тебе о результатах. Ты зачем меня звал? Разгадал секрет старой карты? Хочешь поговорить о ней?
Я молчал, потому что никак не мог переключиться. Ещё никто и никогда так грубо, внезапно и долго не нарушал неписанное правило не поднимать тему Таена. Разве что мои папа и мама до знаменитой ссоры с её родителями. Я не был готов к тому, что кто-то озвучит мои собственные мысли и громко объявит о моей вине: многолетнем бездействии и чрезмерной чувствительности.
- Итак, карта, - объявил оскорблённый моим остолбенением Петрик. – Зададимся вопросом: почему она, одна-одинёшенька, не уничтожилась в наших руках. Может, наши руки она не посчитала чужими? Может, это послание, адресованное из-за моря прямо нам?
- Перестань, Чудилка. Не изгаляйся. Что? Карта? Я, собственно, об этом и речь веду.
Но Петрик вёл свою речь, очень странный сегодня:
- Не отпускает чувство, что кто-то хотел, чтобы она попала к нам. Взял, да и подбросил в вещи капитана.
- Тоже Канута?
- Тот мальчик. Юнга. Плохо, что упустили. Плохо, что я ничего не добился. Сегодня. В Дэйте.
- Он в Дэйте?
- Ошивался в порту. Не без дела, нет. Работал метлой. Увидел меня раньше, чем я его, и дал стрекача. Применил магию, чтобы я его не поймал и не нашёл. Но я нашёл и поймал.
- И где он?
- Отпустил.
- Почему?
- Не знаю, способен ли ты понять…
- Какой-то ты злой нынче, Петрик. Что произошло?
- Мальчишка упал на колени.
- Ясно, - усмехнулся я, зная, как тяжело нашему королевичу оставаться непреклонным в такой ситуации.
- Лопотал какую-то ерунду. Дескать, если я буду его каждый раз хватать за шкирку, он умрёт с голоду, потому что ему придётся бросить работу уборщика.
- Позвал бы его к нам. У нас есть работа!
- Нет. Он не хочет. Нёс чушь несусветную о большом количестве каких-то помех. Плакал. Я ничего не понял. Только то, что какой-то его знакомый, но не я, ведёт себя странно, не так как он думал. Не по правилам. В день его рождения. Недавно. Когда ему исполнилось четырнадцать лет. Ребёнок так расстраивался, Миче! Смотреть невозможно.
- Притащил бы силком. У меня успокаивающая настойка. И ещё один перочинный ножик в подарок.
- Ты не видел. У мальчика большое горе. Он должен его пережить один. Это не связано ни с чем, кроме его личных каких-то дел. Он поклялся в этом и в том, что не уедет из Дэйты, пока не поговорит с нами нормально. Но потом, не сейчас. Меня он принял за подушку, в которую можно выплакаться. Я думаю, жизнь с чернокрылыми на одном корабле не способствует крепости нервной системы. Ребёнок всего меня залил слезами. Испортил настроение и рубашку. Искусал воротник пальто. Новая шапка уже больше не шапка. И боюсь, что на стволе сосны осталась вмятина от его лба. Право, я думал, он лишится сознания. Мне пришлось через разных любопытных звать портового доктора. Доктор сказал, что моё присутствие нервирует пациента. Я ушёл. Отправился на пристань. А на том месте, где утешал нашего страдальца, ко мне подошёл гражданин и дал вот это. Сказал, что выпало у мальчика из кармана. Настроение испортилось вконец. Они заодно с Канутой. Помяни моё слово. Но с ней же невозможно разговаривать!
- Ничего страшного. Что выпало у ребёнка из кармана? Картинка? Дай сюда.
Выхватив у брата мятый и замызганный листок в клеточку, я развернул его и вскрикнул:
- Ой, мама!
Потому что это был портрет медноволосого заморыша, вызвавшего моего Петрика на поединок и отведавшего кирпича.
- Это друг ребёнка, тот, который вел себя неправильно в день его четырнадцатилетия?
- Похоже на то.
- Они знакомы!
- Само собой.
- Что делать будем?
- Подождём, пока парень оклемается, и я попробую поговорить с ним ещё раз. Хотя бы об этой карте. Нет ли в ней ложной информации.
- Кстати, об информации, Петрик. Что бы ты сказал, если бы я... Или другой человек! – поспешно воскликнул я, заметив страх в глазах моего проницательного брата. – Другой какой-нибудь человек не прочь был бы разведать, что там и как у них, на Запретной Гавани. В интересах нашего государства. Это было бы крайне полезно. Ты сам говорил!
- Что же это за день такой?! - буркнул он и помотал головой.
Мы с Петриком помолчали, сидя рядом на подоконнике и глядя в пол.
Но вы понимаете, что теперь я должен был произнести единственные правильные в нашем положении слова. И я произнёс их, согласно обычаю, опустившись на одно колено перед братом, который, пусть на несколько минут, но всё же старше:
- Благослови меня, Петрик, на разведку. Я думал, и понял, что могу это сделать. Что могу вернуться живым и принести необходимые сведения. У нас многое есть для успеха. Если ты не станешь мне помогать, я сделаю это без твоей помощи. Все мы знаем, что разведка необходима как никогда.
Чудилка молчал и не поднимал глаз.
- Но ты ведь не можешь сам отправиться на Запретную Гавань, - убеждал я его. – Ты наследник престола великой страны, и должен оставаться здесь на пороге войны. Ты должен защищать Някку, ты, как никто другой годишься для этого дела. Только на тебя я могу спокойно оставить свою семью. Но только я и гожусь для разведки, не так ли? Может, ещё Аарн, но он слишком значительное лицо, для того, чтобы внезапно исчезнуть в разгар учебного года в то время, как заморские волшебники за всеми нами следят. Также, как и ты! Разве это не так, Петрик? Подумай над моими словами. И если я прав, благослови меня на это дело.
- Ты всегда прав, - тихо отозвался мой родной дружок. Руки его едва заметно дрожали, когда, отлепившись от подоконника, он, согласно обычаю, благословил меня на большое дело - разведку на враждебном континенте. Я понимал, что он чувствовал. Но наследник престола обязан быть сильным и всегда в первую очередь соблюдать интересы государства. Он поклялся помогать мне и оберегать мою семью в моё отсутствие. И ещё сказал, что был уверен сегодня с самого утра, что услышит от меня эту просьбу. И в какой-то мере был к ней готов. Потому что ему в голову пришла та же самая мысль.
Ничего удивительного: всё-таки мы двойняшки.
И мы стали всерьёз обсуждать это дело, и мне было жаль Чудилку, страшно жаль, так как было бы жаль себя, если бы довелось мне отпускать на подобную опасную авантюру его самого или, не дай-то Эя, Рики. Но, поскольку они двое оставались в относительной безопасности, мне приходилось гораздо лучше, чем Петрику. Мне предстояла бурная, интересная деятельность, ему – ожидание и тревога, а это всегда тяжелее.
*
Поздно вечером я поджидал на вокзале в Дейте наших детей, Рики и Лалу. Было договорено, что они вернутся засветло, но уже был настолько поздний вечер, что я опасался опоздать на последний паром и раздумывал о том, как нанять лодку. Сердце моё не чувствовало, чтобы ребята подвергались опасности, и я спокойно сидел в маленьком привокзальном кафе, поглядывая то на часы, то на расписание поездов.
Я сказал «спокойно»? Не совсем так. Время от времени посмеивался, вспоминая рассказ Чудилки о мальчике, замученном тяжёлыми переживаниями и в порыве отчаяния изжевавшем его шапку, обильно политую слезами. Четырнадцатилетний наглец сбежал от доктора! Это я выяснил, завернув к нему по пути на вокзал. Душевные терзания не помешали беглецу зайти в портовую администрацию за расчётом. Не мог не восхищаться я этим заморским артистом! Так провести опытного в подобных хитростях Чудилу!
Правда, доктор сказал, что расстройство мальца было непритворным, и потребовало вмешательство медицины. Что было это и впрямь похоже на отчаяние долго скрывавшего свои чувства человека. Ребёнка, оторванного от семьи, чья жизнь ежеминутно подвергалась опасности, а гордость - унижениям. Это мне было понятно, учитывая то, где мы нашли пострелёнка. Доктор пополнил наши знания о юнге сообщением, что тот ухитрился не только выжить, но и выполнить часть каких-то важных поручений, которые ему надавал человек, которому он «всем-всем обязан». То есть, друг кирпича, владелец волшебной палочки, отметил я про себя, вспомнив портрет на листочке в клетку, замурзанный и закапанный горючими слезами не хуже, чем выброшенная Петриком шапка. Что за поручения? Этого доктор не знал. Успокаивающие средства сделали своё дело, и парнишка заснул. Или притворился, что спит. А проснувшись, удрал.
Я так задумался, сидя в кафе, что не слышал, как сзади ко мне подобрался кто-то. Только когда человек протянул руку к моему плечу, я опомнился и быстрым движением ухватил большую лапу... нашего Красавчика.
Бывший пират весело загоготал:
- Никогда-то тебя, Миче, не застать врасплох. Скажи мне, у тебя глаз на затылке? Скажи-ка, тебе сразу рассказать, что там было, в чёртовой Дырче вашей, или подождать, когда все соберутся? Скажи, Миче, это ты меня встречаешь? А где оркестр?
- Сейчас будет тебе оркестр, - засмеялся и я тоже. – Сейчас приедет жутко несчастная Лала и устроит такой концерт, что только держись. Как съездил? Хотя подожди-ка до дома. Вон, вижу, поезд подходит.
- Стоило уехать, как вы довели ребёнка! Стоило оставить Кисоньку на вас, как она сразу стала жутко несчастной, - выговаривал мне наш повар, пока мы поспешали на перрон.
Вкратце я рассказал Красавчику, что за беда стряслась с нашей Лалой, но его рассказ выслушать не успел. Подошёл поезд, и наши дети, выскочив из вагона, подбежали к нам. Причём, Красавчику, совершившему интересное путешествие, они обрадовались больше, чем мне.
Действительно, пришлось нанимать лодку, и пока Рики весело болтал с нашим товарищем, я напряжённо вглядывался в темноту и принимал все меры к тому, чтобы безопасно перебраться через пролив. Мало ли что. Лала молчала и не устраивала концерта. Она, я чувствовал, была угнетена и печальна.
Дома, пока все радовались вернувшемуся Красавчику, она потянула меня в мою мастерскую и, опершись на стол, обитый металлом, сказала:
- На, возьми.
И, сняв с шеи медальон, некогда подаренный отцу, протянула его мне.
- Возьми. Я хочу, чтобы он был у тебя.
- Но… - затрепыхался я. – Лала, так нельзя. Убери его в ящик, да и пусть лежит. В конце концов, это память о твоём детстве. Единственная, наверное. Если не считать вашего родового меча.
- Зачем мне такая память? - устало, как пожилая мудрая женщина, промолвила девочка. – Не хочу такой памяти. Стыдно иметь такую память. Мои родители едва не погубили четверых людей в походе. Бросили одного из них там, где снег, с переломанной ногой. Тот человек, к которому ты меня послал, Миче, отправил слугу в город. Там живёт женщина, тоже член той экспедиции, одна из этих четверых. Вот она и приехала. Оказывается, они, мои родители, её ограбили. Даже в её лице всю историческую науку и всё наше государство. Забрали очень большие ценности, а ерунду всякую оставили там. Эта женщина вела учёт и за всё отвечала. Сказали мне, что мои родители устроили так, что все их спутники должны были погибнуть от какого-то природного явления. Я так расстроилась, что прослушала: то ли от лавины, то ли от прорыва дамбы и наводнения. Что-то где-то прорвалось или обрушилось, а экспедиция как раз на пути стихии. Да ещё человек со сломанной ногой где-то, где снег, на большой высоте. Спасатели потом нашли бы только косточки и всякую мелочь из раскопок. А что? Раскопки были? Были. Вот, пожалуйста, черепки какие-то. А остального нет, в лавине пропало. Только случилось чудо, и все четверо уцелели. И, когда четвёртого человека определили в госпиталь с его ногой, остальные трое приехали к моим родителям в наше имение, и при дедушке обвинили их в краже и в том, что те специально устроили стихийное бедствие. Хотели уничтожить следы преступления и свидетелей. Это был глупый поступок – приезд в имение! Петрик всегда говорит, что надо обращаться в полицию, а не играть в неё. Мои родители запугали тех троих. Мол, если они скажут кому, полиции, например, то сразу станет ясно, кто виноват: та женщина, что за всё отвечала. Есть-де улики, и они указывают на то, что это она воровка. А стихийное бедствие возникло само по себе, на то оно и стихийное, что нарочно его не устроить. Поди, докажи, что это не так. Все эти люди очень уважали ту женщину и хотели её защитить. Мои родители сказали, что не выдадут её, но не стоит привлекать власти и строить свои предположения. И, хотя слухи уже поползли, все члены экспедиции теперь стояли на том, что лагерь был уничтожен обычной такой лавиной. Да, я вспомнила, это была лавина. Она была направлена не тем путём, который ей предназначался природой. Тот дяденька, у которого сломанная нога, считает, что кто-то воспользовался магией. Всех допрашивали! Но учёные теперь твердили, что сами они уцелели случайно, а ценности погибли под снегом. То же говорили и мои родители. Они оказались не виноватыми для всех. Мой дедушка не стал поднимать шума. Он беспокоился о моём будущем. Чтобы про меня не говорили, что я дочь преступников, чтобы я могла спокойно учиться, а потом выйти замуж за достойного человека. Дочь преступников вряд ли захотят принять в хорошую семью. Вряд ли вообще примут в общество. К тому же та женщина, главная в экспедиции, была их с бабушкой знакомой. Дедушка знал, что за сыночком не заржавеет обвинить её в краже и засадить в тюрьму. Но знаешь, Миче, что было на самом деле? Другие члены экспедиции кражу обнаружили раньше, чем мои мать и отец рассчитывали, а потом сразу же бросились по следам похитителей. И поняли, кто причастен к сходу лавины. Я же говорю: снег, и можно было это понять. Если бы бросились по следам позже, как мои родители хотели подстроить, то не сносить бы всем головы. Лавина накрыла лагерь, когда учёные разыскивали беглецов. Потом опомнились и сообразили, что их четвёртый товарищ может быть в беде, и стали искать его. Вот так. Понять-то всё поняли, а доказательств нет. И в магию тогда никто не верил. А наводнение вправду было. Хочешь, расскажу?
- Можешь не рассказывать, - отказался я. – Эта история тоже нам известна.
Лала снова протянула мне медальон:
- Ты, Миче, забери от меня эту штуку. Не хочу её видеть. Даже знаешь что? Расплавь её и куда-нибудь употреби. Золото всё-таки.
Я бросил медальон в ящик.
Чёрт возьми! Никто из нас не знал ни о какой женщине из города. И она, и тот учёный даже не попытались хоть немного приукрасить действительность.
- Я настаивала, чтобы мне рассказали правду, - объяснила Лала.
Когда она настаивает, вряд ли кто устоит. Большой силой убеждения обладает девчушка.
- Но ты не думай, - продолжала она, сверкая глазами и вздёрнув веснушчатый нос, - я не буду психовать. Не буду плакать. Я даже переживать не буду. Так, немного погрущу и успокоюсь. В конце концов, они – это не я, а я – не они. Мало ли что натворили взрослые люди, пусть даже и родители. При чём тут я? У меня своя жизнь. Я буду хорошей. Не буду воровать и товарищей в беде бросать не буду. И наговаривать гадости на них. Тогда Эя и Радо поймут, что я сама по себе. Моя жизнь будет другой и очень, очень прекрасной. Ты помнишь? Мне сам Радо обещал это. Сам сказал, что я хорошая девочка. Сам золотое мне пёрышко подарил.
Я помнил. Как не помнить? Славно, что Лала такая разумная и всё понимает правильно. Наверное, те люди, к которым она ездила, всё-таки постарались её утешить и правильно повели разговор. Спасибо им. Теперь она исцелится.
- Скажи Петрику и Мадиночке, что я буду хорошо учиться, опять стану самой лучшей, все плохие оценки исправлю, - зевнула Лала. – А я спать пойду. Устала жутко. Не хочется сегодня больше разговаривать.
Лала обняла меня и тихонько вышла из мастерской.
Ну что ж, решил я, конечно, так лучше. Лала должна знать, что представляют собой её родители. Мало ли как дело повернётся дальше. В конце концов, она уже в том возрасте, когда детям и воспитанникам Охти рассказывают всю правду об их происхождении и семейных тайнах. Петрику рассказали в тринадцать лет, Рики - вообще в десять.
Однако, о том, что мать и отец Лалы причастны к изготовлению отравляющих светильников, вряд ли я решусь ей поведать.
*
Уложив младших и отправив в постели старших, мы снова собрались на кухне выслушать отчёт Красавчика. Наш повар и бывший пират бродил по Дырче, слушал рассказы о празднике, вызывал людей на разговоры, и помимо всего прочего узнал следующие вещи.
Что праздник удался на славу, и не было никаких нарушений общественного порядка.
Что было интересно наблюдать красиво подсвеченный фонтан и побродить по впервые за несколько десятилетий, а, может, и столетий, открытым пещерам, в которых давным-давно пытались поселиться анчу, но что-то не ужились, и просто построили город Дырчу. А ещё до того, вообще в незапамятные времена, говорят, обитали там великаны, которые потом вовсе вымерли.
Что в город действительно съехались представители самых разных сословий. И совсем какие-то мутные личности, и очень высокопоставленные особы из разных стран. Кое-кто опознал молодого короля Акети, который бродил по улицам Дырчи, как самый обычный гражданин. Мало того, он просто приклеился к какой-то неизвестной дамочке с волосами тёмными и пушистыми и во-от такими глазами. По разным описаниям Красавчик опознал эту дамочку.
- Это Канута была, - с обидой произнёс он, не смущаясь присутствием девушки в столовой. – Видишь как: с королями гуляет. На что ей сдались повара всякие?
Она ему нравилась до поездки, а теперь Красавчик был оскорблён в лучших чувствах.
Канута вспыхнула и прижалась к печке. Но ей на помощь неожиданно пришла Аня.
- Конечно, Канута. Она познакомилась с королём Леоном, когда ездила в Дырчу навестить заболевшую родственницу из вейтов. Ведь так?
- Так, - слабо ответила наша страдалица и села на коврик. И никак не реагировала на наши попытки пересадить её на стул или диван.
- А ещё, - Красавчик ошарашил нас сообщением так, что мы с Чудилкой замерли на полпути к Кануте, нуждающейся в помощи, - был там наш Лёка, и был он одним из главных заводил среди этих приезжих.
- Что значит, «из главных»?
- В каком смысле заводилой?
- Что конкретно он делал?
- Ты уверен, что это был Лёка?
- Это был Лёка, - кивнул Красавчик и пояснил: - Все обращались к нему по имени, и он говорил куда и кому идти, где селиться, что делать и даже, какой номер в концерте за каким следует, знал лучше всех. Вокруг него всегда был народ.
По наблюдениям местных жителей, народ съехался в Дырчу не просто на юбилей, а с какой-то ещё целью, по странным каким-то делам. Полиция ничего против не имела, наоборот, её начальник всячески поддерживал всё, что происходило. Что конкретно происходило, Красавчик объяснить затруднялся. Вроде, ничего особенного, люди праздновали, но чувствовалось непонятное напряжение, направленное движение туристов, причём не куда-нибудь, а в сторону этих самых пещер. То приезжих становилось очень много, то вдруг все они непонятным образом исчезали куда-то, и город, и ярмарка внезапно пустели. И постоянно они собирались в группки и переговаривались очень тихими голосами. Что-то происходило, но что конкретно, понять было нельзя. Ещё только одно сообщил нам наш повар. Что в конце праздника, или, как мы уже знали, собрания выходцев с Запретной Гавани, вдруг все стали повторять одно имя. Очень тихо, но часто, испуганно и радостно одновременно. Письма, которые они накидали в ящики, задали работы почте. После этого Лёка Мале исчез из Дырчи, наплевав на деловые переговоры по поводу росписи вокзальной стены.
- Ну и ну! – поразился я такому поведению нашего художника.
- Что за имя? – потребовала ответа Ната.
- Ну…
- Не мнись, Красавчик.
- Я не мнусь. Просто это имя… Ладно. Миче Аги. Или по-иному ещё говорили: Миче Охти.
- И что это значит? – удивлённо моргнул я, вспомнив, что на Верпте тоже что-то шушукались обо мне и, не стесняясь, разглядывали.
- Всё время, что я там был, пытался выяснить, что это значит, - развёл руками наш разведчик. – Выяснить не удалось.
Мы все гадали и так, и этак, но ни до чего не додумались и решили спокойно ждать Лёкиного возвращения. Уж он-то нам расскажет, что творилось в городишке у подножия Цветной горы!
*
Жизнь покатилась дальше, отмеченная хозяйственными хлопотами, делами государственной важности, семейными проблемами и радостью творчества.
Лала утешилась очень быстро. Она объяснила мне, почему. Во-первых, она уверилась, что мама и папа, какими бы они ни были, живы, и это хорошо. Пусть они будут себе на Запретной Гавани, лишь бы к нам не лезли и не вредили. И, главное, не вздумали забрать её от нас. Лала стала нашей обычной, всеми любимой девочкой.
Мы с Петриком обговорили все детали нашей авантюры. Я собирался отправиться в путь, не дожидаясь весны. С наступлением тепла и прекращением штормов логично ожидать каверзы от враждебной страны. Разведки из Някки. Или нападения на Някку. Но вряд ли в Запретной Гавани кому-нибудь придёт в голову, что можно пробраться на их территорию, преодолев огромное расстояние по бурному морю в зимнее время. В одиночку. Чудилка настаивал, чтобы я взял себе попутчика, но я не хотел. Одному проще затеряться и скрыться. Не хотелось отвечать ещё за кого-то. В конце концов, моя задача – всего лишь послушать, что говорят там, за морем о положении дел, о планах тамошнего правительства, и оценить, насколько возможно, военные силы. И, главное, приблизительно узнать дату начала намеченного похода. Для этого не надо ничего, кроме как смешаться с толпой и поболтать с несколькими людьми. Лучше в таверне, симулируя опьянение. Я надеялся, что мне хватит нескольких дней. От двух-трёх до десяти. Петрик строго – настрого запретил помышлять о каких-либо диверсиях. А также – о применении магии на том берегу. Разве что в случае крайней нужды. Я и сам считал, что не стоит. В памяти было живо наше Навинское приключение, обогатившее нас знаниями о том, что волшебство каждого из граждан может быть учтено, описано и внесено в реестр, а неучтённые волшебники быстро обнаруживаются и эффективно отлавливаются.
Я разжился одеждой похожей на ту, в которой к нам явился маг, пострадавший от самостукающего кирпича. А также костюмом моряка, и ещё – чернокрылого человека. Эти два облачения достались в наследство от контрабандистов, погибших при захвате судна. Я очень просил Петрика, чтобы вещи были как можно лучше отстираны, а то я скончаюсь от отвращения. Он постарался и применил для дезинфекции все известные ему заклинания. Например, Самомылящего Мыла и Наилучшего Полоскания. Я морщился, принюхивался и присматривался, но не нашёл, к чему придраться. Разве что, к чёрному остроконечному колпаку. Он мне решительно был не к лицу!
Петрик оставлял себе копию карты, попавшей к нам таким странным путём. Я забирал оригинал. И уже точно знал, где высажусь, и имел в запасе ещё три-четыре подходящих места. Я не стану высаживаться на ближайшем к нам берегу, а обогну континент и зайду с юга. Так безопасней. Я чётко объяснил Петрику, сколько на всё это уйдёт времени, когда он может ожидать меня обратно.
Обычных штормов и бурь я не боялся нисколько, и уже рассказывал, почему. Море по собственной воле не причинит мне вреда. Кажется, я родился уже с этим знанием, с этой твёрдой уверенностью в сердце. И Петрику тоже моя уверенность передалась.
Я спешил отправиться в путь. Да, я думал о такой вещи, как безопасность нашей страны, но ещё больше меня занимала безопасность мой семьи. Меня занимала также безопасность Петрика, этого хитреца. Он мог опередить меня, угнать моё судёнышко, на котором я собирался пересечь океан, и сам отправиться в разведку, несмотря на все доводы разума. Он мог просто передумать и запретить мне покидать Верпту. Другое дело, что я бы его не послушался.
Поскольку я очень боялся, что весть о разведке дойдёт до наших противников, которые будто бы видят и слышат всё, то постоянно пользовался заклинанием, подсказанным печальным волшебником. Я защитил им дом, и даже участок, и во время разговоров с Петриком постоянно окружал им нас, и часто забывал снять его после этого. В результате, в моей мастерской бывало ничего не слышно. Рики, Лала и Мичика специально приходили туда в такие моменты порезвиться и похохотать, не слыша друг друга. Ната же вдруг спросила, но не вслух, а подсунув мне записку, когда я корпел над сложным золотым завитком, и мне было вовсе не до плохой или хорошей слышимости.
«Миче, вы с Чудилкой что-то задумали?» - прочитал я.
Надеюсь, мой взгляд был достаточно невинен, когда я поднял глаза и посмотрел на жену. Ей мы пока не говорили. Как можно огорчить Нату так задолго? Скажу потом.
- Нет, - твёрдо ответил я, с трудом слыша сам себя. – Просто иногда беседуем о том, о чём нельзя знать на том берегу. Обсуждаем, знаешь ли. Я вот опять забыл снять защиту.
- Ну, хорошо, - кивнула Ната и отправилась по своим делам. Я, безусловно, всё ей расскажу. Не сейчас, а с приближением назначенного мною самим себе сроком отъезда. Пусть в оставшиеся время ничто её не тревожит.
Меня зато грызла тревога. Не знаю почему, вдруг стали посещать и мучить мысли о печальном маге, отведавшем самостукающего кирпича. Как его начальство отнеслось к тому, что теперь не может следить за обитателями нашего дома? Не обвинили ли его в том, что он нечаянно или специально показал мне тайное заклинание? Не наказали ли за то, что он беседовал со мной и даже принял мою помощь, чтобы дойти до пристани? Что с ним сделали? Что заставят его сделать? Потребуют, чтобы он доказал свою верность Познавшим Всё? Чтобы его охота за волшебниками Някки, наконец, увенчалась успехом? Он прямо дал мне понять, что так и будет. Что, в первую очередь, опасности подвергается мой Петрик. Я принимал все меры, чтобы с ним ничего не случилось, очень переживал, боялся за него, и не собирался тянуть с отъездом. Я хотел, чтобы период страха поскорее закончился, а наши будущие действия приобрели определённость. Задерживало одно: человек, который должен снабдить меня важными сведениями о Запретной Гавани не ехал, да и всё тут.
Не стану его дожидаться, однажды решил я. Все сведения смогу добыть себе сам. Для того и нужна разведка.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://www.proza.ru/2015/05/05/2130
Иллюстрация: картинка из "ВКонтакте".