"Я в весеннем лесу пил берёзовый сок... С ненаглядной певуньей в стогу ночевал..." - звучит любимая моя песня, навевая историю, рассказанную мне недавно одним молодым человеком, и я постараюсь пересказать её по памяти. Итак...
"Месяц назад случилось ехать мне на дембель. В купе было нас трое: колоритный седой мужчина лет сорока пяти, полный и очень живой гражданин примерно тех же лет и я, зелёный двадцатилетний пацан, а беседа зашла у нас о счастье...
- Вот вы никогда не задумывались над тем, почему жизнь не ко всем ласкова? Кому-то всё и даже погончики сержантские, а кому-то - шиш с маком... - задумчиво произнёс я.
- Э-э-э, нет, вы не правы! Нужно добиваться своего счастья, бороться за него, и тогда оно будет... Вот я мечтал открыть свой собственный магазин стройматериалов, всё делал для этого. Администрация препоны злостные чинила, но ведь открыл же! А главное это то, что Нинель, бывшая жёнушка, - редкостная, кстати, змея! - едва не захлебнулась своим собственным ядом! Во как! - краснея от гордости, выдал мне полный гражданин.
- А бывает, что счастье рядом, стоит только руку протянуть... Только вот всё не так просто, как кажется... Но, Вы, в принципе, правы, хотя счастье и магазин стройматериалов - немного разные вещи, - горько усмехнувшись,произнёс седой пассажир - Знаете, - продолжил он, бережно вынимая из чёрного чехла гитару. - А я вот, похоже, всю свою жизнь бегал от счастья, боялся его... Теперь немолод уже и не знаю, достоин ли я счастья.
Мужчина договорил, любовно погладил гитару и небрежно бросил пальцы на струны. Купе заполнил его глубокий, с лёгкой хрипотцой голос:
- Я в весеннем лесу пил берёзовый сок,
С ненаглядной певуньей в стогу ночевал...
Что имел - потерял, что любил - не сберёг...
Был я смел и удачлив, но счастья не знал...
- Эх... Грустная песня...Давайте знакомиться, что ли! Илья Ильич, - с глубоким вздохом произнёс полный гражданин, которого про себя я окрестил уже Колобком.
- Артём, - протянул свою широкую ладонь гитарист.
- Михаил, можно просто Миха. На дембель, к матушке еду, - представился в свою очередь и я.
- А-а, поздравляю, молодой человек! Ждёт ли вас зазноба сердца, позвольте спросить? - накрывая на стол, живо поинтересовался Колобок. Не успел я открыть рот для ответа, как всезнающий Илья Ильич поспешил сам себе ответить.
- Есть, а как же настоящему мужику без зазнобы! - радостно провозгласил он, нарезая колбасу.
- Да нет... Пока нет у меня девушки. Нравилась до армии одна, да только я не в её вкусе... - отвечаю я, явно разочаровав Колобка.
- Ну-у, Михаил Батькович, я так не играю... Однако же, вы юны, хороши собой, и все девушки непременно будут у ваших ног! Артём, Миша, прошу всех к столу! Дёрнем по рюмашке за наше знакомство да и закусим чем Бог послал! Давайте, молодые люди, ну же... - радушно возвестил Илья Ильич.
Меня долго уговаривать не пришлось - с утра маковой росинки во рту не было: я быстрёхонько уселся за стол напротив Колобка. Артём же, не обращая на нас внимания и вглядываясь в морозную даль, продолжал задумчиво перебирать струны своей семиструнной подруги.
- Артём, ну что же вы! Присаживайтесь... Война войной, а обед - по расписанию... - окликнул его Илья Ильич. Артём, с сожалением оторвав гитару от себя и бережно положив её наверх, всё-таки присоединился к нам, однако водку пить отказался наотрез.
- Не пью уже давно, зарок дал, - объяснил он недостойное нашей развесёлой компании своё поведение.
- Однако, неволить не стану, - не обиделся-таки хозяин стола. - Позвольте спросить, а что это за зарок такой? - добродушно поинтересовался он. Артём промолчал, и Колобок, извинившись за своё чрезмерное любопытство, погрустнел.
- В ногу ранение в Афгане получил... Пока в госпиталь отправили - гангрена началась. Поклялся я тогда, что если жив останусь, спиртного в рот - ни капли. Операцию сделали, доктор сказала, что повезло мне. Только по колено отпилили, а могли бы по самое не хочу... Вот и весь мой зарок. - печально усмехнувшись, поведал Артём.
- Простите... А семья, детки имеются? - осторожно спросил Илья Ильич.
- Была девушка любимая до армии, - глухо ответил Артём и умолк. Его тревожное молчание передалось нам, и мне стало немного не по себе...
- Любил я её! И она любила, готов поклясться чем угодно, что любила... До сих пор помню тонкий, волнующий запах её тёмных волос, жемчужную улыбку и манящий малиновый запах кожи... Моя милая малиной пахла, даже зимой... Помню, как робко спрашивала она, подняв полные слёз глаза: "Ты меня любишь?" - и сердце рвалось и выпрыгивало из груди моей от счастья, когда она рядом была да вот так в глаза мне смотрела... "Люблю, люблю, люблю! Как же можно не любить саму Любовь?" - шептал я милой, хватая её на руки и целуя.
Так уж вышло, что с ней, с Любушкой, довелось мне познакомиться за три месяца перед уходом в армию. До этого я с другой роман крутил. Как же её звали?.. Впрочем, это совсем не важно... Целовались, гуляли до рассвета. Я не любил её и мои планы дальше страстной ночки на сеновале не шли. Молод был да горяч, как необъезженный жеребец, и как о жене о девчонке той не помышлял. Вот отслужу, стану мужчиной, тогда и о женитьбе подумать можно. Однако, по другому всё вышло... Знойным летним вечером на танцах в деревенском клубе заметил я незнакомую девушку. В воздушном голубом сарафанчике, она стояла немного в сторонке от остальных девчат и украдкой восторженно как-то взглядывала на меня. Объявили "белый" танец, и музыканты заиграли "медляк".
"Я в весеннем лесу пил берёзовый сок..." - проникновенно запел солист, и я вижу, что девочка та идёт прямо ко мне. Не поверите: душа в пятки ушла почему-то... Мы танцевали, и я держал её в объятьях, такую хрупкую, невесомую и нежную... Язык к нёбу просто присох, да и двигался я, как медведь, не единожды наступив на её маленькие ножки. Я даже имени её тогда не спросил. Почти сразу после того танца девушка исчезла и я, не обращая внимания на свою пассию, бросился на улицу искать её.
Увидел я её босиком идущую по прохладной ночной траве...
"Отдавил вам ноги? Простите, такой уж я медведь неуклюжий" - произнёс я, догнав девушку. Она нежно улыбнулась, и сердце моё заколотилось, как бешеное.
"Да нет же, не отдавили. Просто люблю я босиком ходить. А вы разве нет?" - вновь улыбнулась она. Улыбаясь в ответ ей, снял я тогда кроссовки и носки и, держа всё это в руках, босиком пошёл рядом с нею... Мы познакомились, и девушка назвалась Любовью... Оказалось, она библиотекарь, приехала к нам по направлению, работает в сельской библиотеке и стоит на квартире у одинокой старушки. И я тогда уже понял, что ждал её столько лет и более не смогу без неё...
С тех пор мы встречались каждый вечер и надышаться друг другом не могли. А в ноябре пришла мне повестка в армию.
Помню... До мельчайших подробностей помню тот наш вечер после проводов, которому суждено было стать последним. Сговорившись, сбежали мы с Любой тогда прямо из-за праздничного стола. Наверное, никто и не заметил нашего отсутствия, кроме моей мамы. Разглядел я тревогу в материнском взгляде и то, как она тогда покачала головой. Но ничто не могло помешать нам с Любушкой провести вместе тот вечер... Держась за руки, бродили мы с ней по чёрным ещё тропинкам, целовались и говорили, говорили... Моя любимая обещала ждать меня, сказала, что эти два года - ничто для нашей любви, ведь она будет жить моими письмами.
Помню, что с рассветом небо над нами закружилось снежными хлопьями и земля чудесно преобразилась, одевшись в белое покрывало. Пора было уже возвращаться, а мы всё никак не могли оторваться друг от друга... Любушка пахла малиной, была нежной и милой, и я запомнил её такой навсегда.
Призывной пункт... Материнский плач и полные слёз глаза моей любимой... Учебка, потом - Афган.
Я всегда помнил о Любушке, но, понимаете... Не до писем мне тогда было, не до любви. Хотя... Думаю, что выжил я в том аду благодаря их любви - материнской и её, моей Любушки. Я видел, как рядом со мной гибли мои друзья. Видел, скрипел зубами, кричал и плакал, палил что было мочи по врагам, но ничего не мог поделать...
Под Шали осколком гранаты ранило в ногу, тогда и был я отправлен в санчасть. Осколок извлекли, но кость была раздроблена, и нога начала гнить. Вскоре меня и ещё несколько раненых парней переправили в госпиталь. Пожилая женщина-хирург, осматривая меня, сокрушённо качала головой.
"Ну что там, доктор?" - скрипя зубами от боли, прохрипел я.
"Резать, сынок, резать. Иначе финал близок" - ответила она, не глядя мне в глаза, что-то шепнула сёстрам и вышла. А мне так вдруг захотелось жить! Господи, как я хотел жить, видеть маму, отца, Любу! Видеть солнце и звёзды! Вот тогда и поклялся я, что, если жив останусь, спиртного больше ни-ни...
И всё же перед операцией я кричал, рвался, материл медицину, всех, всё и вся... Однако, мне что-то вкололи, после чего я отключился. Очнулся уже в палате...
Ногу ампутировали по колено... Провалявшись в госпитале довольно долго, превозмогая адскую боль, я заново учился ходить, теперь уже на костылях. Домой за всё это время не написал ни разу. Понимаете, став инвалидом, недочеловеком, не хотел я... не имел права быть обузой для матери и для неё, для Любы, губить их жизнь.
Более двадцати лет скитался я по госпиталям, нищенствовать и стоять на паперти приходилось тоже. Однажды, в начале позапрошлой зимы, полумёртвого от холода и голода подобрал меня возле церкви священник, отец Валентин. Батюшка спас мою никому не нужную жизнь, обогрел меня, вылечил мои болячки и даже помог сделать деревянный самодельный протез... Поселился я в церковной сторожке, посещал службы и даже иногда помогал что-то по мелочи, по мере своих сил. Отец Валентин и уговорил меня написать письмо матери, впервые за столько лет... Ответ пришёл довольно скоро, вот оно, это письмо...
И Артём протянул сложенный в четверо листочек в клетку...
"Тёмушка, сыночек! Я всегда верила и знала, что ты живой, что бы не говорили люди... Молилась за тебя, свечи за здравие ставила, просила Бога нашего, чтобы он направил тебя на дорожку домой! Возвращайся, родной мой, а то ведь не молодые мы с отцом, боимся, не успеем тебя увидеть... Ждём, Тёмушка! Да хранит тебя Господь!"
Я читал, и буквы расплывались перед моими глазами...
- Позвольте, Артём, а о невесте вашей тут ни слова? А если она давно замужем? - произнёс Колобок.
- Думаю, да. Скорее всего, Люба давно замужем...Так и должно быть, такая женщина не должна жить одна... - вздохнул Артём.
- Позвольте, а как же тогда вы? Вы ведь её любили все эти годы да и по сей день ещё любите! - возмутился неугомонный Илья Ильич.
- Я? Я... Я не имею права даже думать о ней... Она чиста и прекрасна, как ангел, я же старый и больной инвалид без ноги, прошедший через такое, что самому вспомнить страшно. И я очень рад буду тому, что она замужем, любит мужа и счастлива с ним... - глядя в бегущую даль за окном, ответил Артём.
Мы как-то примолкли, приуныли что-ли... Или просто очень хотели счастья этому больному, рано поседевшему человеку. А он, вновь взяв в руки свою семиструнную подругу, нежно тронул пальцами её струны, и полилась, зазвенела песня...
"Зачеркнуть бы всю жизнь и сначала начать..."