Царапина

Александр Кочетков
Я лежал навзничь в такой ласково – мягкой травке и думал. Думал, или не думал, или просто так предавался самосозерцанию, или любовался совершенством. Миниатюрно – тоненькая гусеница, перебирая прозрачными лапками, осилила широкую тропинку и вздохнула непонятно – томно. Если я философски настроился, то, что ей движет? А вдруг просто так она суетится. От избытка чувств .
Что значит чувств?
Жить то ей хочется или нет? Думаю, что хочется, раз перебралась через тропинку. Дорожка жесткая , вытоптанная. Она ободрала животик перебираясь.
Чего я то лежу?
Потому и лежу, что ободрал уже живот перебираясь через ежеколкие преграды. И не грустно мне совсем. Раз гусеница не грустит, то почему я должен?
А вдруг должен?
А может мне не думать?
Тогда я истукан непотребный. Вот тот который меня создал, он понимает кто я , а кто гусеница.
Как мне то поступить?
Кто подскажет?
Должна же быть подсказка, а ее нет и деру я живот о выступы. Много их понакидано.
Или есть подсказка?
Только, я ее не понимаю, а гусеница понимает. Она ведь так долго не живет. Один разик обдерется, и будь здоров.
А мы упираемся – живем, живем, живем! Уже все ободранные, а маловато!
Что значит мало?
А то, что гусеница ободрала живот и стала бабочкой. И потом она не умирает превращаясь в бабочку. А мы сначала умрем, ну в смысле совсем, насмерть, а уж потом…
А если нет?
А если есть намёк?
Только если нам подсказать мы наоборот поступим. Потому нам сладостно обдираться. Видишь подсказку и бац-бац ссадину.
Что значит любим?
Может нас заставляют?
А потом мы рады, что нас пожалели. Начинаем извиняться и канючить слезливо. Спасибо, что ободрали!
Что значит спасибо?
А иначе как?
Мы же не гусеницы бессловесные, мы существа разумные.
А они нет?
И потом кто сказал, что надо радоваться жизни? Чего ей радоваться когда все болит и внутри и снаружи, И у других болит. Все кругом болит. И вот мы болеем, а кричим:
- Жизнь прекрасна!!!
Песни поем!
Или плачем так?
Вроде поем, а сами плачем. Гусеница не плачет. Чего ей? Скоро бабочкой станет.
И полетит!!!
А человек летает?
То – то…
А мы все: человек совершенен, а бабочка нет.
Полететь слабо?..

Я лежал навзничь и спал. Спал долго, без сновидений. Пьяный я долго сплю. Проснулся к вечеру. Голова болит, как расколотый ушат.
Где водички попить?
- Ох, жизнь, зараза трудная, аж во рту пересохло – бормотал я.
Язык был шершавый, как рашпиль. Казалось, поводи по зубу и зуб сточится за полминуты. Запросто. Сто процентов.

- Трофим, похмелиться хочешь? – заглянул через плетень сосед Лешка.
- А то нет! – удивился я - ты, что, заяц серый, идиотом то прикидываешься?
- Трофим, только у меня денатурат.
- Давай не томи – не выдержал я – в ухо получишь.
- Жди – выставил ладошку Лёха, – я мушкой слетаю.
Денатурат долго не приживался. Рвался назад, опалил горло. Сосед смотрел на меня и в его глазах стояли слезы. А потом огненная вода вдруг пролилась в желудок, и зажгла там, и зажгла.
Настал черед Лешки и теперь в моих глазах стояли слезы когда я смотрел на него. Он мучился сильнее, его аж крутило всего, изворачивало.
Наконец закурили.
Захорошело в голове, кровь стала толчками биться в сердце, и оно отталкивалось всеми клапанами и стучало набатом.
- Лех, а у тебя живот ободран? – доверительно спросил я.
И, что на него накатило?
Как хрястнул он меня по шее, так я завалился на бок и захрипел колхозным боровом. Взлетел я как сокол и на него, а он опять – хрясть.
Разные у нас весовые категории. Он килограммов на пятьдесят тяжелее. Я ж хилый весь, легковатый. Лежу кровью обливаюсь, на Лешку поглядываю, а он рубаху задрал – живот рассматривает. Хотел я, что ни будь сказать, но предусмотрительно промолчал.
«Куда ему летать, он и в воде не тонет, голова то пустая, кислородом закачена».
- Эх, Леха, Леха – простонал я, – на фига тебе голову приделали?
Он ко мне. Я вскочил и деру. Прямо по картошке деру, по огурцам. Оглянулся, нет его, отстал.
«Ну, слава Богу, пойду в речку, водички попью».
Подошел к родничку, глядь, червонец лежит. Почти новый, уголочек чуть надорван. Я подкрался к нему на цыпочках, хвать и в карман.
Все тихо.
Рыба только хвостом где-то шлепнула и опять тихо.
Магазин бы только работал, Морячиха может и с обеда, до обеда, закрыть. Подскочил – работает, я пузырь взял: холодненький, за пазуху его и ближе к огуречкам. Люблю пупырчатыми зажевать. Я пока не алкаш, без закуси не пью, а то, что из горла, это ж ничего не меняет.
Влился беспрепятственно. Как там и была. Лег в травку, левую руку под голову, глаза закрыл, думаю:
«Вот я, а вот Леха. Он же без закусона пьет. И, что живот у него не ободран? Да не может быть! С работы его выгнали, что не царапина? А он драться, козел тухлый. Я тебе устрою одну штучку, сегодня ночью.»

Проснулся, глаза открыл – темень. Вроде, как и не открывал. Ни звездочки. По деревне не огонька. И за околицей подавно.
Жизнь прекрасна!
Чего спите без света то?
Прекрасна когда светло, на солнышке. Все блестит как самовар. Блики по речке прыгают.
А так, что без света то?
Но мне это на руку. Вдоль плетенчика, вдоль крапивы, по – пластунски, по - военному. В аккурат, как гусеница. Ползу. Я вообще ползать люблю. И когда пьяный и так. Пьяный чаще.
Вот он Лехин колодец. Встал, как монумент, в полный рост и ну туда мочиться. Долго поддавал. Минуты три. Закрыл аккуратно крышечкой и на сеновал.
Досыпать.
- Попей теперь солененькой. Морду бьешь. Ухарь!
И уснул довольный.

Утром встал. Елки – палки опять с похмелья. Пить охота. Двинулся в хату. Жены слава Богу не видно. Зачерпнул ковшик водички. Напился .
Она кричит с горницы:
- Иди колодец почисти!
???
- Алкаш! Кто то кошку дохлую подбросил.
- А откуда вода в ведрах? – догадываясь икнул я.
- У Лехи набрала. Соседская
Я так и сел.
- Ну, клуша, предупреди хоть.
- Чего предупреждать? У них завсегда вода хорошая.
Подкатила к горлу тошнота великая. Так и воротит, так и рвется вон наружу.
Перемог.
Была или нет подсказка?
- Была – крикнул в голос, – сама чисти или Леху позови. Я с тобой разведусь на фиг!
Ушел ближе к магазину. Кто подвернется с деньгами.
И тут вспомнил.
Как вспомнил?
Не забывал никогда. Фомич сегодня дочку за Петруху выдает. Завернул
туда. Я приглашения не жду.
Что нам поцарапанным?
Фомич в штыки:
- Рано пришел.
- Рано не поздно. В аккурат. Репу охмелю и назад.
Налил стакан хорошей. Уважает.
Самогон припас алкашам.
- Вечерком приходи, опосля гостей – расщедрился Фомич.
Что значит приходи?
Козе понятно приду. Без меня как?
Суматоха.
Пошел. Голова полегчала, а губу разъело.
Хочется же еще!!!
Летом день долгий.

Бабочка мимо пролетела.
- Привет подруга! Ты уже порхаешь? Ну–ну. Чего с верху видно внезапного?
Навстречу Леха:
- Ты мне жену отдал, что ля ? Вместе с колодцем – хитро спрашивает, козлятина.
- Жену забирай, за это колодец почистишь – вздохнул я.
- А зачем мне, блин , столько то ? – махнул сосед. Денатуратику будешь ли?
Я возликовал. Лехе враз все простил. Спросил:
- А есть?
- У Лехи все есть!
- Тогда буду.
Хороший напиток. Жгучий. Так и пил бы его.
Не дают!
- Лех, может пить бросим? – взбрело в голову .
- Нет. Так скучно. Что делать то? – загрустил он, как икона.
Помолюсь на него. Нет , не буду. Что я шизик какой и богохульник? Двину в лес. Под березками полежу. Они беленькие, листочки - недотроги вздрагивают.
Я люблю в лесу поваляться.
Один раз проснулся. Вижу волк.
Ка – а – ак я заору!
Ка – а – ак крикну!
Волк уши поджал. Деру.
Я улюлюкаю. Довольный.
Из – за кустов бригадир колхозный:
Че т моя собака от тебя как полоумная унеслась?
А я не видел его собаки. Волк был, собаки не было. Все ж с гонором, с притязаниями. Бригадиришка и тот надувается. Тоже, поди, весь искарябанный.
С виду крепкий.
Не берет меня в бригаду. Показатели я ему испорчу.
Чистюля!
В белых одеждах.
Чего ж живете с нами грязными? За счет нас и чистые. Мы всю грязь за вас расхлебываем.
А вы брезгуете! Поживите одни!
Не сможете!?
То–то же!
А вдруг смогут? Куда тогда нам, чумазым?
Нет, не смогут.
Дискомфортно. Нарушится баланс.

Уснул я крепко. Проснулся вечером, к Фомичу шасть. Гости, кто убрел, кто вроде меня грязный. Фомич тоже не совсем чистый. Про страждущих не забыл:
- Давай, Трофим, за мою дочку! Красавица!
- Зачем за Петруху отдал?
- Как зачем? Детей рожать.
Тоже дело.
- Не переживай, Фомич, – сочувствую я – будет плохо вернется.
- От него вернешься! Вцепился. Что твой клещ.
Тоже чего искала девка? Вокруг ребят порядочных…
Море!!!
Она за Петруху.
Глаза выкатят. Лю – юбовь!
Мучайся теперь.
- Все, Трофим, последняя – скурвился Фомич, – твоя прибегала, нудила.
Не спаивай.
- А я ее Лехе отдал. Не бери в голову.
- Все равно последняя. Чеши домой.

Принял на грудь. Ушел.
Около дома жена. Не спит.
Сел рядышком:
Ты, Лукерья, женщина завинченная, чего теперь не спишь? Лешку поджидаешь?
Ка – а – ак она мне примочила!
Больно.
Обидно даже. Ей комплимент делают. Она в позу.
Караул!!!
- Спать дома ложись. Бродяга.
Подчинился.
Под охраной добрел до горницы. Сел на табуретку. Хотел разуться. Голова перевешивает. Свалился. Лбом об пол.
Поднимаюсь.
Глянул, в углу щенята какие то. Штук десять.
Откуда?
Как откуда?
Наши.
- Лушк, смотри, щенят сколько.
- Где?
- Чего несешь то? – заглянул со двора Леха, – нет тут никого.
Ушел.
Я к жене:
- Говорит нету, а двух взял. Я ж видел. Самых большеньких и взял.
- Ой! – запричитала Лукерья, – допился!
Кто допился? Ни в одном глазу.

Больше ничего не помню. Очнулся в больнице. Кровать на колесиках. Дверь без ручек.
Вот это царапина!!!
Эх, елки – палки и щенята тут!
Под стулом.
Медсестра придет, попрошу выгнать.
Че им в больнице – то?
Тут люди.

Сейчас, как встану на подоконник, прыгну вниз.
И полечу!
Полечу – у – у!..

Кто меня привязал то???


Москва. 1998г.