Уставшее от жуткой суеты, первосентябрьское солнце, краснея, падало к горизонту. Праздник закончился, город потихоньку успокоился и почти опустел. Машина привычно несла меня выученной больше чем наизусть дорогой обратно домой, мимо вновь обезлюдевшей школы, в которой Екатерина Ивановна будет учить теперь Иринкину дочку.
Вот уже впереди справа показался желто-зелёный овал Лисьего верха, два берёзовых ствола, торчащих из невидимого с дороги оврага. Господи, как же быстро всё вдруг забылось? Стало далёким и совершенно ненужным в постыло однообразной, но такой правильной взрослой жизни?
Не хотелось пить, не хотелось спать, не хотелось ничего, кроме пирожков с яйцами и зелёным луком, словно именно в них, в их потемневшей корочке и терпком дымном аромате осталась та единственная, утерянная с годами формула счастья для немолодого, одинокого человека.
Наскоро перекусив, я с головой погрузился в изучение конструкций русских печей. Нет, ничего здесь сложного нет, незатейливое подпечье, наклонный под, свод по деревянным кружалам. В жизни приходилось создавать куда более сложные конструкции... Безумная идея тут же захватила в плен возбуждённые мозги. Ведь там, в старой части дома под полом так и остался фундамент от прежней, ещё прадедовой, печи. Можно поднять доски, залезть, посмотреть и тогда... Тогда до зимы я успею сложить её, свою, настоящую, русскую, какая была здесь когда-то и которую сломали сразу после моего рождения...
Я вышел на улицу. Ярко-жёлтые фонари прочерчивали знакомые с детства ряды улиц, окна всё также светились тёплым и уютным вечерним светом. Всё было по-прежнему, только теперь в большинстве домов жили другие, уже совершенно не знакомые мне люди...
***
Бесшабашная, начавшая трезветь душа потребовала ещё водки, совсем чуть-чуть, самую капельку, ровно столько, чтобы окончательно залить упрямо засевшее в душе чувство странной неловкости, оставшееся от молча убежавшей домой, рыжей девчонки.
Я потащился в магазин. Душный запах тройного одеколона, копчёной ставриды и кислого хлеба привычно пахнул в нос, едва я открыл толстую скрипящую дверь. Покупателей в магазине не было. Из тёмной подсобки вместо старой, бессменной продавщицы Тамарки неожиданно выплыла на шум молодая, полнотелая и аппетитно сисястая фигурка бывшей одноклассницы Лорки в белом халате и даже островерхом накрахмаленном чепчике на круглолицей, роскошно черноволосой голове, сверкающей ярко накрашенными глазищами. Вот это да!
Удивление было недолгим, но очень искренним, и глубоко обоюдным.
-- Жоркин, откель тебя в родное болото занесло?
-- Лоркин, глазам не верю!!! Ты давно здесь???
Лоркин и Жоркин. Когда-то нас двоих так и дразнили, когда мы, такие же тринадцатилетние, как теперешняя Катька, сначала застенчиво кидали друг на друга скромные взгляды а потом почти половину лета отирали шершавые стенки Лоркиного сарая, страстно целуясь и нежно обнимаясь все ночи напролёт, до самого рассвета, пока мою Лариску не отправили от греха подальше в город, к одинокой тётке, доучиваться до восьмого класса в городской школе. Поначалу прозвища были наоборот - я был Жорка Лоркин, а она - Лорка Жоркина. Но потом, чтобы ни в чьих головах не было путаницы, мы стали, просто, Лоркин и Жоркин.
Быстренько выяснив, что привело каждого обратно в родной дом, я перешёл к главному и сильно не дающему покоя.
-- Лоркин, водка есть?
-- Жоркин, для тебя - всё, что захочешь... И не только водка...
Откровенно недвусмысленные слова, влетев в разгорячённые алкоголем мозги, предательски ударили прямо ниже пояса. Я тут же ринулся в бой, не встретив в темноте тесной подсобки даже намёка на какое-либо сопротивление...
***
Придя домой лишь к утру, проспав до самого обеда и торопливо приведя себя в порядок, я снова полетел к магазину, самой короткой дорогой, между домами, как условились - прямо к задней двери, по бокам которой двумя высоченными штабелями громоздились почерневшие ящики и размокшие картонные коробки.
Лорка, вся сияя и на ходу бесстыдно расстёгивая верхние пуговки белого халата, уже выходила ко мне из чёрного дверного проёма, я уже похотливо припадал губами к её оголяющимся щедрым прелестям, нагло скользя ладонями всё ниже и ниже по гладкой, соблазнительной спинке. Возбуждение уже захлёстывало приятной волной разгорячённые мозги...
Лорка вдруг быстро оттолкнула меня, стыдливо запахивая халат. Я обернулся. Кто-то, выскочив из-за угла высокого дощатого забора меж домами, торопился к магазину по той же самой тропке. Кто-то очень худой и по-детски нескладный, в коротеньком платье и с длинными, тонкими ногами. Этот кто-то был очень знакомым и в то же время почему-то совершенно неузнаваемым...
Катькины волосы отливали невероятно тёмным блеском и под ярким обеденным солнцем выглядели почти чёрными. Я успел лишь заметить, как в неестественно чёрных, завитых волнах мелькнули круглые пластмассовые клипсы в виде ромашек с белыми лепестками и ярко-жёлтыми сердцевинками.
Она увидела нас с Лоркой, стоящих в укромном закутке меж ящиков, кинула на меня один единственный растерянный взгляд, и уже через мгновение чёрные локоны, крутанувшись по худющим плечам, стремительно скрылись за унылым серым забором, откуда вылетели всего пару секунд назад. Внутри всё перевернулось и, словно, оборвалось...
-- Ну, Катюха даёт! С утра принеслась, клипсы купила, потом последнюю коробку Лонда-колора забрала, даже тридцать копеек задолжала. Я-то думала, её мать послала...
Я уже не слышал, что говорила Лорка, с грустью поправляющая причёску и неторопливо застёгивающая последние бесстыжие пуговки. Я уже ничего не слышал и не хотел слышать... Ничего, ведь, не произошло, ровным счётом ничего. Ну, посмеялся спьяну над наивной девчонкой, ну, по-детски обиделась немножко. Теперь, вот, зачем-то волосы покрасила...
Сладкую послеобеденную дрёму разогнали громкие женские вопли, влетевшие с улицы сквозь марлю в настежь распахнутое окошко. Где-то вдалеке, у своего дома Таечка кричала кому-то на всю улицу.
-- Ой!!! ... Ой!!! ... Катька сбесилася!!! ... Всё себе сдуру порезала!!!
Последние слова вонзились в загрохотавшее от волнения сердце, словно острый нож. Накидывая на бегу рубашку, я уже летел к Ковылёву дому. Таечка сидела на порожках крыльца и, прижимая корявые пальцы к губам, качала седеющей головой, словно кукла.
-- Тёть Тай, что случилось?
-- С ума моя девка сошла, -- она сокрушённо махнула сверху вниз рукой,-- порезала всё себе...
Я не понял, почему Таечка так спокойно сидит, если Катька, действительно, порезалась, и где сама Катька?
-- Убегла, вон... Через сад... Искать, ведь, надо... Куды её черти с дурной головой унесли?
Сердце долбило в грудь всё сильнее и сильнее. Я уже знал, куда должен бежать в первую очередь. Именно я, ведь всё это случилось только из-за меня, хоть я ещё не представлял, что натворила с собой эта глупая, рыжая Катька, поэтому смутное волнение только усиливалось с каждой минутой.
Растоптанные тапки то и дело слетели с босых ног, трава застревала между выскакивающих пальцев, но я нёсся по краю оврага, что есть мочи. Большое светлое пятно, словно заметив моё приближения, метнулось меж деревьев в самую непролазную глубь Лисьего оврага. Грохочущее сердце чуть успокоилось - слава Богу, она здесь, цела и невредима, раз бегает и прячется от меня.
Запыхавшись, я встал у края почти отвесного, поросшего травой обрыва.
-- Катя! Катька! Не прячься. Прошу тебя!
Внизу было тихо.
-- Кать, ну, прости меня, дурака! ... Катька! Выходи, слышишь?
Постояв несколько минут под палящим послеобеденным солнцем, я побрёл вдоль обрыва, спустился к гнутой берёзе и устало плюхнулся в шершавый изгиб ствола. Мысли, мысли, мысли... Самые разные мысли полезли в голову, о жизни, о женщинах, о себе, несчастном и распрекрасном.
Примятая вчера трава ещё не успела подняться, и на том самом месте невдалеке от берёзы всё ещё виднелась высокая метёлка небольших бледных цветочков, поднимающихся из покрытых коричневыми крапинками листьев. Захотелось безжалостно вырвать из земли этот цветок, проглотить два корешка, запив водой прямо из сверкающего внизу ручейка, чтобы понять, наконец, зачем я сижу сейчас здесь и так сильно переживаю из-за тринадцатилетней девочки, возомнившей себе непонятно что?
Быстрая тень мелькнула за пологим остриём мыса и снова скрылась. Я вскочил, собираясь войти в глубокий Лисий овраг сбоку, но не успел сделать ни одного шага. Пугливо пригибаясь к траве, Катька сделала несколько робких шагов из-за поворота и вдруг, решительно выпрямившись во весь рост, отчаянно двинулась прямо ко мне, раздвигая траву худыми, голыми руками. Высокое солнце светило из-за моей спины прямо на её лицо. Стало вдруг настолько не по себе, что дрогнули губы и взгляд трусливо заметался, не зная, что делать и как себя вести?
Катькины волосы, выкрашенные в густой чёрный цвет, были безжалостно обкромсаны неровными клоками так, что в некоторых местах сквозь тонкую черноту проглядывала иссине-белая кожа.
Сердце сжалось и мучительно застонало. Катька, не сводя с меня обречённо отчаянных глаз, шла, решительно продираясь сквозь траву и пытаясь изобразить на дрожащих губах презрительную ухмылку. Не выдержав, я опустил взгляд, но тут же снова поднял его на вызывающе молча подошедшую ко мне девчонку. Мои губы попытались печально улыбнуться.
-- Что же ты наделала, глупенькая?
От этих слов остатки детской решительности улетучились в одно мгновение. Катька стала вдруг жалкой, неожиданно ушастой, большеголовой и до смерти виноватой маленькой девчонкой с кучей милых, забавных конопушек на носу и щеках. Я протянул руку и, остановив её на мгновение, молча спрашивая разрешения, коснулся кончиками пальцев безжалостно истерзанных волос. Она замерла, не проронив ни единого слова, лишь испуганно сжалась, словно крошечный дикой котёнок, которому протягивают блюдечко с молочком.
Я осторожно провёл пальцами по неожиданно мягким и удивительно приятным девичьим волосам, ещё и ещё раз. Чуть осмелев, моя ладонь начала уже со всей нескрываемой нежностью гладить Катькину голову.
-- Катюш, какие у тебя красивые волосы... Шёлковые... И завитушки, как пушинки... За что ты их так? ... Кать, они же ни в чём не виноваты, понимаешь? ... Ты прости меня... Пожалуйста...
Казалось, что Катька, превратившись в неподвижную каменную статую, боялась не только пошевелиться, но даже сильно дышать, чтобы не спугнуть руку, нежно ласкающую её волосы. Повинуясь родившемуся в сердце, совершенно искреннему и абсолютно честному желанию, моя голова, чуть склоняясь набок, начала осторожно тянуться к испуганно замершим девичьим губам. Но Катька, словно очнувшись в одно мгновение, с силой оттолкнулась ладонями от моей груди, отскочила, встала, округлив глазищи, возмущённо раскрыла рот.
-- Ты что!!!??? ... Ты же!!! ... Ты целовал её!!! ... Я видела, как ты её целовал!!! ... Я всё видела!!! ... Ты!!! ... ... ... ТЫ - КОБЕЛЬ!!!
Серо-буро-козявковые глаза, заблестев на солнце, в одно мгновение наполнились слезами. Катька повернулась, словно собираясь бежать, куда глаза глядят, но, сделав шаг, обернулась на секунду.
-- Я тоже в институт поступлю!!! Я учительницей буду!!! Вот увидишь!!!
Взлетая на край оврага, она остановилась вдруг и, уже не пытаясь сдерживать отчаянные слёзы, крикнула вниз, словно сама себе, даже не взглянув в мою сторону:
-- Никогда не буду краситься!!! Ни в жизнь!!! Пусть твоя Лорка всё себе красит!!!
***
===================================
Часть 7: http://www.proza.ru/2015/04/28/1166