*Из дневников*
Знания и опыт остаются с нами на протяжении всей жизни, немного рассеиваясь со временем. Знания и опыт находятся на прочном основании, которым является память. А мысли – это скоростные резиденты, анализирующие и приносящие внешнюю информацию
для пополнения знаний и опыта. И всё это оседает в памяти. А какую часть площади на полках памяти занимают воспоминания о родителях, которые уже не вернутся в этот мир? Какими бы родители не были, но других не будет. И почти всегда при нормальных условиях что-то доброе и дорогое остаётся после них в наших воспоминаниях. Все мы помним ту «малую» родину, начинающуюся на высоких ступенях порога, ведущих из отчего дома в огромный, ещё неизведанный, мир.
Повсеместно, мы мало знаем о своих родителях, уже ушедших в небытие. И только тогда мы понимаем, как мало расспрашивали отцов и матерей о своей родословной, упуская драгоценное время.
Но кое-что всё-таки остаётся…
+ + +
Вереница саней медленно передвигалась по заснеженной лесной дороге. Недавняя метель успокоилась, и большие хвойные ладони полувековых елей предлагали за бесценок пудовые взвеси снега. Вечер закончился, и белые звёзды рисовались в знакомые узоры на привычном небе. Родная деревня Ермолино скрылась за поворотами. Дорога, много раз хоженая дорога, сжалась от страха перед неизвестностью войны. Даже волчий вой прятался в свои логова от артеллеристской канонады, сопровождавшей наступление немцев.
Четыре недели назад деревню заняли фашисты. Разрозненные группы красноармейцев ушли на восток в морозную зарю туманного зимнего утра, оставив после себя всё ещё угасающую надежду.
Оккупационные власти без промедления создали полицейский участок, и в нём – списки жителей, отправляемых в Германию на так называемые «работы по поддержанию нового порядка и безопасности всех, освобождённых от советской власти». Вот поэтому оперативно созданный обоз из восьми саней, с работоспособными колхозниками после разрывающих душу прощаний под охраной местных полицаев двигался по ночному лесу в сторону Сущёва, ближайшей железнодорожной станции.
На последних дровнях, которые тянула конфискованная колхозная лошадка, фыркая паром из ноздрей, ехала в Германию моя будущая мать, Надежда Ефимовна Осипова. Вместе с ней в дровнях, укутавшись в овчины,
пригорюнились три её подруги, смахивая с ресниц замерзающие слёзы.
Близилась последняя развилка, откуда глухой просёлок вёл в почти заброшенную деревню Поповку, в которой немцы ещё не появлялись.
- Ну, вот что, подруги! – сказала мать, правившая упряжкой. - Хватит ныть, надо что-то делать!
И она начала понемногу придерживать лошадь.
- Эй вы, пошевеливайтесь! – закричал ехавший верхом в конце обоза полицай Игнат, сын зажиточного ранее мужика Лобанова, когда-то неравнодушный к Фросе, одной из подруг матери, тоже находящейся сейчас в санях. – А то, как стрельну!
Ствол немецкой винтовки Игната стал сползать с плеча к холке его жеребца.
- Ты, изверг, а ну, езжай вперёд, креста на тебе нету! – негромко ответила ему мать. – Скажешь, волчья стая нагрянула из-под Крючи, лошадь, мол, и понесла.
И тут, как в подтверждение её слов, слева из оврага раздался далёкий волчий вой.
- Игнат, пощади! – завопила Фрося.
- Тише ты, дура! – Игнат огляделся по сторонам. Поворот на Поповку был рядом. – А ну, сворачивай! – приказал он матери. - Я еду с вами. Да и волки, вишь ты, разгулялись!
В сине-розовом рассвете дровни въехали в Поповку, деревушку из пяти изб. Ночная дорога к свободе, не смотря на волчий вой, ухабы и чёрные полосы гнилой воды от незамерзающих болотных ключей, показался подругам лучше укатанного большака.
Как дальше сложилась судьба Игната, мать не знала, но к следующему вечеру он уехал из Поповки.
Говорят, был в партизанах…
02. 05. 05. г. Даугавпилс - Псковская обл, дер. Ермолино - Кагул.
*Картинка из интернета.
Благодарю авторов.